Бесплодные земли Кинг Стивен

– 19 -

Должно быть, привратник позвонил наверх сразу, как Джейк вошел в вестибюль, потому что, когда лифт открылся на пятом этаже, там уже стоял отец. Элмер Чэмберс был в линялых джинсах и ковбойских сапожках, превращавших его пять футов десять дюймов в прославленные и великолепные шесть. На голове топорщился короткий ежик черных волос; сколько Джейк себя помнил, у отца всегда был вид человека, взбудораженного только что пережитым огромным потрясением. Едва Джейк вышел из лифта, Чэмберс схватил его за руку повыше локтя.

– Посмотри на себя! – Взгляд отца прыгал вверх-вниз; от него не ускользнула ни грязь на лице и руках сына, ни засохшая кровь на виске и на щеке, ни пропыленные штаны, ни порванный блейзер, ни репей, украсивший галстук Джейка, точно причудливая булавка. – Иди-ка, иди сюда! Где тебя носило, черт возьми? Мать чуть не рехнулась!

Не дав Джейку возможности ответить, отец втащил его в квартиру. Джейк увидел Грету Шоу, стоявшую в арке, которая соединяла столовую с кухней. Экономка со сдержанным сочувствием взглянула на него и поскорее исчезла, не желая случайно попасться на глаза "барину".

Мать сидела в своем любимом кресле-качалке. При виде Джейка она встала – не вскочила,не кинулась через прихожую, чтобы покрыть сына поцелуями и осыпать бранью, – просто встала и подошла к нему. По ее глазам мальчик догадался, что с полудня она приняла по меньшей мере три таблетки валиума. Может быть, и четыре. Родители – оба – твердо верили, что химия улучшает жизнь.

– У тебя кровь!Ну где же ты бы-ыл? – Интеллигентный голос выпускницы Вассара (престижный женский колледж). Словно в дом пришел знакомый, попавший в мелкую аварию.

– Гулял, – ответил Джейк.

Отец грубо встряхнул его. Захваченный врасплох, Джейк споткнулся и наступил на больную ногу. Снова вспыхнула острая боль, и мальчик внезапно разозлился. По его мнению, отец взбеленился вовсе не потому, что сын исчез из школы, оставив там лишь свое безумное сочинение; отец бесился оттого, что у Джейка хватило нахальства пустить коту под хвост его,Элмера Чэмберса, драгоценное расписание.

До этого момента своей жизни Джейк испытывал к отцу только три осознанных чувства: недоумение, страх и своего рода робкую смущенную любовь. Теперь на поверхность поднялись четвертое и пятое, злость и отвращение. К этим неприятным чувствам примешивалась тоска по дому. Ее-то и было сейчас в Джейке больше всего: она, словно дым, пропитывала собой все остальное. Джейк глядел на залитые румянцем гнева щеки отца, на уморительную стрижку, и ему хотелось вновь очутиться на пустыре, смотреть на розу и слушать хор. "Этот дом мне больше не дом, – подумал он. – У меня есть дело, его нужно сделать. Если б я только знал, что это".

– Убери руки, – сказал он.

– Чтоты сказал? – Чэмберс-старший широко раскрыл налитые кровью глаза. Белки были очень красные; Джейк догадался, что за сегодняшний день отец успел изрядно поуменьшить свой запас волшебного порошка и перечить ему, вероятно, не стоит, но тем не менее чувствовал твердое намерение перечить. Он – не мышка, угодившая в зубы к коту-садисту, и не позволит, чтобы его трепали и трясли. Ни сейчас. Ни потом. Пожалуй, никогда. Мальчик вдруг понял, что его злость произрастает, главным образом, из одного простого факта – поговоритьс родителями о том, что произошло – все ещепроисходит, – он не может. Они давным-давно закрыли перед ним все двери.

"Но у меня есть ключ", – подумал Джейк и нащупал его сквозь ткань брюк. Откуда-то выплыл обрывок странного стишка: "Если хочешь приключений, если ты устал скучать – не откладывай на завтра, прогуляйся вдоль ЛУЧА".

– Я сказал, отпусти, – повторил он. – Я подвернул ногу, и ты делаешь мне больно.

– Я тебе сейчас все остальное подверну – попробуй только не…

Почувствовав внезапный прилив сил, Джейк вцепился в отцовскую руку, больно державшую его пониже плеча, и яростно отбросил ее. Отец разинул рот.

– Яу тебя не работаю,– сказал Джейк. – Я твой сын,припоминаешь? Если нет, сходи глянь на фотографию – она у тебя на письменном столе.

Верхняя губа Чэмберса-старшего поползла вверх, открывая идеально ровные зубы. В этом оскале на каждую часть бешенства приходились две части удивления.

– Не сметь так со мной разговаривать, мистер! Где твое уважение к родителям, черт побери?

– Не знаю. Может быть, потерял по дороге домой.

– Ты самовольно уходишь с занятий, весь день шляешься, а теперь стоишь тут, поганец, раззявив пасть и нагло дрищешь словами…

– Хватит! Перестаньте! – крикнула мать Джейка. Несмотря на транквилизаторы, в ее голосе звучали близкие слезы.

Отец Джейка хотел было снова схватить сына за руку, но передумал. Возможно, определенную роль здесь сыграла та удивительная сила, с какой Джейк секундой раньше оторвал от себя его пальцы. Или, быть может, то, что светилось во взгляде мальчика.

– Я хочу знать, где ты был.

– Гулял. Я же сказал. И большея тебе ничего говорить не собираюсь.

– Хрена с два! Директор школы звонил, твой учитель французского явилсясюда, и у обоих было к тебе beacoup (множество – фр.) вопросов! Как и у меня. Так вот, я хочу получить ответы!

– Ты весь в грязи, – заметила мать и робко прибавила: – Джонни, на тебя напали? Ограбили? Ты сбежал с уроков, и на тебя напали и ограбили?

– Да не грабил его никто, не грабил! – рявкнул Элмер Чэмберс. – Вон, часы как были при нем, так и остались, не видишь, что ли?

– Но у него голова в крови.

– Все в порядке, ма. Я просто набил шишку.

– Но…

– Ладно, я пошел спать. Я жутко устал. Если утром захотите поговорить – всегда пожалуйста. Может, завтра мы сумеем до чего-нибудь договориться. А сейчас мне совершенно нечего сказать.

Отец шагнул следом за ним, протягивая руку.

– Элмер, не надо!– мать почти кричала.

Чэмберс словно не слышал. Он ухватил Джейка за шиворот.

– Я т-тебе дам уходить… – начал он, и тут Джейк круто повернулся на каблуках, выдрав свой блейзер из его руки. Шов справа под мышкой, и без того уже натянутый, с треском лопнул.

Увидев пылающие глаза Джейка, отец отступил. Его ярость потухла, потесненная чем-то вроде ужаса. "Пылающие" не было метафорой; казалось, в глазах Джейка действительно бушует огонь. У матери вырвался бессильный короткий крик, она зажала рот рукой, сделала два широких неверных шага назад и шумно упала в кресло-качалку.

– Оставь… меня… в покое, – раздельно произнес Джейк.

– Да чтос тобой? – изменившимся голосом, почти жалобно спросил отец. – Что с тобой стряслось, черт подери? Ты в первый день экзаменов срываешься из школы, не сказав никому ни слова, возвращаешься грязный с головы до ног… и ведешь себя так, точно ты спятил.

Вот, пожалуйста – ВЕДЕШЬ СЕБЯ ТАК, ТОЧНО ТЫ СПЯТИЛ. То, чего Джейк опасался с тех самых пор, как три недели назад начал слышать голоса. Однако сейчас, когда Страшное Обвинение уже прозвучало, Джейк обнаружил, что не слишком-то испуган, – возможно, потому, что его собственные мысли наконец перестали крутиться возле этой проблемы. Да, с ним что-то стряслось. С ним что-то происходит.Но с головой у него все в порядке. По крайней мере, пока что.

– Поговорим утром, – повторил мальчик. Он прошел через столовую – отец больше не пытался помешать ему – и уже выходил в коридор, как вдруг его остановил встревоженный голос матери:

– Джонни… с тобой действительновсе в порядке?

Что ответить? Да? Нет? И да и нет? Ни да, ни нет? Но голоса молчали, и это уже было нечто. Собственно, это было очень немало.

– Более чем, – сказал наконец Джейк. Он прошел к себе и решительно закрыл за собой дверь. Она с треском захлопнулась, не менее решительно отрезав его от окружающего мира, и этот звук наполнил мальчика невыразимым облегчением.

– 20 -

Он немного постоял у двери, прислушиваясь. Голос матери едва шелестел, отец говорил чуть громче.

Мать сказала что-то о крови и о враче.

Отец сказал, что парень в полном порядке; единственное, что не так, – у парня не рот, а помойка, и оттуда сыплется всякая гадость, но уж с этим он разберется.

Мать сказала что-то насчет "успокойся".

Отец сказал, что он спокоен.

Мать сказала…

Он сказал, она сказала; ля-ля – тополя. Джейк любил отца и мать, любил, несмотря ни на что – в этом он был твердо уверен, – но другиесегодняшние события уже стали совершившимся фактом, и это необходимо влекло за собой все новые события.

Отчего? Оттого, что с розой творилось что-то неладное. А может быть, оттого, что Джейк устал скучать и хотел приключений… хотел опять увидеть егоглаза, голубые, как небо над постоялым двором.

Джейк медленно прошел к письменному столу, на ходу стаскивая блейзер. Куртка была здорово попорчена – один рукав почти полностью оторван, подкладка обвисла, как парус в штиль. Бросив блейзер на спинку стула, Джейк сел и положил книжки на стол. Последние полторы недели мальчик спал плохо, но сегодня думал выспаться – он не помнил, чтобы когда-нибудь так уставал. Утро вечера мудренее, и, проснувшись, он, возможно, поймет, что делать.

В дверь легонько постучали, и Джейк настороженно повернулся на стук.

– Это миссис Шоу, Джон. Можно к тебе на минутку?

Он улыбнулся. Миссис Шоу – ну конечно же, миссис Шоу. Родители избрали ее парламентером. Или, лучше сказать, переводчиком.

"Сходите к нему, – должно быть, сказала мать. – Вам он расскажет, что с ним творится. Я – его мать, этот шмыгающий носом человек с воспаленными глазами – его отец, а вы всего лишь экономка, но вам он расскажет то, чего не расскажет нам. Потому что вы видите его чаще, чем мы оба, и, может быть, говорите на его языке".

"У нее в руках поднос", – подумал Джейк. Открыв дверь, он улыбнулся.

Миссис Шоу действительно держала поднос. На нем лежали два сэндвича, клинышек яблочного пирога и стоял стакан шоколадного молока. Миссис Шоу смотрела на Джейка со слабым беспокойством, словно мальчик мог броситься на нее и укусить. Джейк поглядел поверх ее плеча в коридор, но никаких признаков родителей не обнаружил. Он представил себе, как мать с отцом сидят в гостиной, встревоженно прислушиваясь.

– Я подумала, вдруг ты захочешь перекусить, – сказала миссис Шоу.

– Да, спасибо. – Собственно, Джейк был голоден, как волк: в последний раз он ел утром, за завтраком. Он посторонился; миссис Шоу вошла (наградив его при этом еще одним подозрительным взглядом, в котором читалось недоброе предчувствие) и поставила поднос на стол.

– Ой, смотри-ка, – удивилась она и взяла "Чарли Чух-Чуха". – Когда я была маленькая, у меня тоже была такая книжка. Сегодня купил, Джонни?

– Да. Они попросили вас выяснить, чем я занимался, да?

Миссис Шоу кивнула. Никакой игры, никакого притворства. Ее попросили выполнить рядовую, не слишком приятную работу, все равно как вынести поднос – ничего больше. "Если хочешь, можешь поделиться со мной, – говорило ее лицо, – а можешь и промолчать. Ты мне нравишься, Джонни, но, как ни крути, откровенно говоря, меня это ни капли не трогает. Я просто работаю здесь и уже задержалась на час сверх своего обычного времени".

Это вынужденное немое объяснение не оскорбило Джейка; напротив, оно еще больше успокоило его. Миссис Шоу тоже входила в число тех его знакомых, с кем он почти дружил… но Джейк думал, что, возможно, к миссис Шоу определение "друг" приложимо в большей степени, чем к любому из его однокашников, не говоря уж об отце или матери. Миссис Шоу, по крайней мере, вела себя честно. Она не делала реверансов. В конце месяца все вписывалось в счет, а кроме того, она всегдасрезала корки с хлеба для сэндвичей.

Джейк взял сэндвич и откусил большой кусок. Сэндвич оказался с болонской колбасой и сыром, его любимый. Еще одно очко в пользу миссис Шоу: она наперечет знала любимые блюда Джейка. А вот миссис Чэмберс до сих пор не избавилась от представления, будто сын любит кукурузу в початках и ненавидит брюссельскую капусту.

– Скажите им, пожалуйста, что со мной все в порядке, – попросил он, – а отцу передайте, я очень жалею, что нагрубил ему.

Ни о чем он не жалел, но отцу не было нужно раскаяние. Отец хотел лишь выражениясожалений. Едва только миссис Шоу передаст ему извинения Джейка, он успокоится и примется повторять себе старую ложь – "я выполнил свой отцовский долг, все хорошо, все хорошо, куда ни глянь, все хорошо".

– Я очень много занимался, как-никак экзамены на носу, – пояснил Джейк, прожевывая сэндвич, – и сегодня утром все это меня… придавило, что ли. Столбняк какой-то нашел. Мне показалось, если я не выберусь оттуда, я задохнусь. – Он потрогал запекшуюся ссадину на лбу. – А про это скажите, пожалуйста, маме, пусть не переживает. Никто на меня не нападал – сам дурак. Парень с почтамта катил тележку, а я не заметил, ну и наскочил. Царапина-то ерундовая. В глазах не двоится, а теперь уже и голова прошла.

Миссис Шоу кивнула.

– Могу себе представить, как так вышло – сильная школа, высокие требования и прочее. Ты и струхнул. Ничего позорного в этом нет, Джонни. Но последние недели две ты действительноходил сам не свой.

– Я думаю, дальше все будет нормально. Ну, может, придется переписать английский, "Итоговое эссе", но…

– Ох ты! – перебила миссис Шоу. По ее лицу скользнула тень тревоги. "Чарли Чух-Чух" вернулся на письменный стол. – Чуть не забыла! Твой учитель французского кое-что для тебя оставил. Сейчас принесу.

Она вышла из комнаты. Джейк надеялся, что не слишком встревожил мистера Биссетта (француз был отличный дядька), но что-то подсказывало ему: коль скоро Биссетт явился сюда собственной персоной, он, должно быть, обеспокоен не на шутку. Джейку отчего-то казалось, что появление преподавателей школы "Пайпер" в домах учеников – большая редкость. Он стал гадать, что же оставил мистер Биссетт, и не сумел придумать ничего лучше, чем приглашение побеседовать с мистером Хочкинсом, школьным психиатром. Утром Джейк запаниковал бы. Сейчас это его не испугало.

Сейчас важнее всего была роза.

Джейк вгрызся во второй бутерброд. Миссис Шоу оставила дверь открытой, снизу долетали голоса. Судя по тону разговора, родители поостыли. Джейк залпом проглотил молоко и схватил тарелку с яблочным пирогом. Несколько секунд спустя вернулась миссис Шоу. Она несла очень знакомую синюю папку.

Джейк обнаружил, что в конечном счете его страх прошел не бесследно. Разумеется, к этому времени новость уже разнеслась по школе и предпринимать что-либо было поздно, но тем не менее Джейк не находил ничего приятного в том, что все – и учителя и ученики – знают: Чэмберс чокнулся. Знают и судачат о нем.

К верхней крышке папки канцелярской скрепкой был приколот небольшой конверт. Джейк отцепил его, вскрыл и поднял глаза на миссис Шоу.

– Как там предки? – спросил он.

Она позволила себе коротко улыбнуться.

– Твой отец хотел, чтобы я спросила, отчего ты попросту не сказал ему, что у тебя Экзаменационная Лихорадка. Он говорит, что в детстве раз или два сам ее подхватывал.

Джейк был потрясен; отец никогда не принадлежал к тем людям, что с удовольствием ударяются в воспоминания, начинающиеся словами "а знаете, когда я был маленький…" Джейк попытался представить себе отца мальчишкой с тяжелым случаем Экзаменационной Лихорадки и обнаружил, что это ему удается плохо – воображения хватало только на пренеприятный образ задиристого карлика в пайперовской футболке, карлика в сшитых на заказ ковбойских сапожках, карлика с короткими черными волосами, торчком вздымающимися надо лбом.

Записка была от мистера Биссетта.

"Дорогой Джон,

Бонни Эйвери сказала мне, что ты сегодня ушел пораньше. Она очень тревожится за тебя, да и я тоже, хотя в нашей практике это отнюдь не первый случай, особенно во время экзаменационных недель. Пожалуйста, завтра первым делом загляни ко мне, хорошо? Любые твои проблемы разрешимы. Коль скоро тебя угнетает необходимость сдавать экзамены (хочу повторить: такое случается сплошьи рядом),можно устроить так, что сдача будет отсрочена. Наша главная забота – твое благополучие и процветание. Позвони мне сегодня вечером, если захочешь; связаться со мной можно по телефону 555-7661. Я буду там до полуночи.

Помни, что всем нам ты очень симпатичен и все мы на твоей стороне.

A votre sante (будь здоров – фр.), Х.Биссетт"

Джейк чуть не заплакал. Мистер Биссетт открыто выразил свою тревогу – замечательно, но в коротком письмеце между строк угадывалось и кое-что иное, гораздо более чудесное: теплота, участие, попытка (пусть основанная на ложных представлениях) понять и поддержать.

В низу листка мистер Биссетт нарисовал стрелочку. Джейк перевернул записку и прочел следующее:

"Кстати, Бонни попросила меня заодно переслать тебе вот это – поздравляю!"

"Поздравляю"? Это как же понимать, черт возьми?

Джейк быстро раскрыл синюю папку. К первой странице его "Итогового эссе" был подколот лист бумаги с грифом "СО СТОЛА БОНИТЫ ЭЙВЕРИ". С растущим изумлением Джейк читал тонкую, угловатую чернильную вязь:

"Джон!

Харви, без сомнения, облечет в слова то беспокойство, какое мы все испытываем, – на это он большой мастер – а потому позволь мне ограничиться комментарием к твоему "Итоговому эссе", которое я прочла и оценила за время свободного урока. Сочинение ошеломляет своей оригинальностью. Ни одна из ученических работ, прочитанных мною за последние несколько лет, не идет с ним ни в какое сравнение. Ты вдохновенно используешь инкрементный повтор ("…и это истина"), но, конечно, инкрементный повтор, в сущности, лишь ловкий прием. Подлинная же ценность сочинения в его символичности,заявленной с самого начала изображениями поезда и двери на титульном листе и великолепно выдержанной до самого финала. Логическое завершение символического мотива достигается изображением "черной башни", которое я расцениваю как заявление, что банальные амбиции не только ложны, но и опасны.

Я не претендую на понимание всех символов (например, "Владычица Теней", "стрелок"), но кажется ясным, что сам ты– "Невольник" (школы, общества и т.д.) и что система образования – это "Говорящий Демон". Возможно ли, что "Роланд" и "стрелок" – одна и та же властная, авторитарная фигура… быть может, твой отец? Меня так заинтриговала подобная возможность, что я посмотрела в твоем личном деле, как его зовут. Констатирую: зовут его Элмер, однако замечу и следующее: его второй инициал – "Р".

Мне это представляется крайне пикантным. А может быть, выбранное тобой имя – символ двойной,своим появлением обязанный не только твоему отцу, но и поэме РобертаБраунинга "Чайльд Роланд"? Вопрос, который я не стала бы задавать большей части учеников – но, конечно, я знаю, как ты всеяден, когда дело касается чтения!

Как бы то ни было, твоя работа произвела на меня сильнейшее впечатление. Учеников младших классов частенько привлекает манера письма, условно называемая "поток сознания", но им редко удается контролировать этот поток. Ты проделал выдающуюся работу по единению потока сознания с языком символов.

Браво!

Забеги ко мне, как только вновь окажешься "у дел", – хочу обсудить с тобой возможность публикации данной работы в первом выпуске ученического литературного журнала в будущем году.

Б.Эйвери.

P.S. Если сегодня ты ушел из школы из-за того, что внезапно усомнился в моей способности понять такое неожиданно богатое "Итоговое эссе", надеюсь, я успокоила твои сомнения".

Джейк выдернул листок из-под скрепки, открыв титульный лист своего сногсшибательно оригинального и богатого символами "Итогового эссе". Там авторучка мисс Эйвери красными чернилами начертала и обвела кружком оценку: "Отлично с плюсом". Пониже значилось: "ПРЕВОСХОДНАЯ РАБОТА!!!"

Джейка разобрал смех.

Весь день – долгий, страшный, повергающий в смятение, наполняющий то радостью, то ужасом таинственный день – сгустился и выплеснулся раскатами оглушительного заливистого хохота. Джейк повалился на стул, запрокинув голову и хватаясь за живот. Он смеялся до слез, до хрипоты; едва он начинал успокаиваться, ему всякий раз попадалась на глаза какая-нибудь строчка из доброжелательного критического отзыва мисс Эйвери – и его опять расхватывало. Он не видел, как отец подошел к двери, озадаченно и настороженно поглядел на него и вновь удалился, покачивая головой.

Наконец Джейк спохватился, что миссис Шоу все еще сидит у него на кровати, глядя с выражением дружелюбного безразличия, подкрашенного слабым любопытством. Он попытался заговорить, но едва открыл рот, как опять прыснул.

"Надо остановиться, – подумал он. – Надо остановиться, не то помру. Кондрашка хватит. Или разрыв сердца. Или…"

Тут он подумал: "Интересно, что она углядела в чух-чух, чух-чух?",и снова принялся дико хохотать.

Наконец приступы гомерического смеха пошли на убыль, постепенно сменяясь хихиканьем. Утерев рукавом льющиеся из глаз слезы, Джейк сказал:

– Простите, миссис Шоу – просто я… ну… получил за "Итоговое эссе" "Отлично с плюсом". Эссе оказалось такое… такое богатое… и очень сим… сим…

Но закончить Джейк не сумел. Он снова сложился пополам от смеха, держась за ноющий живот.

Улыбаясь, миссис Шоу встала.

– Отлично, Джон. Я очень рада, что все обернулось так хорошо. Уверена, твои родные тоже порадуются. Но я страшно задержалась… пожалуй, попрошу привратника вызвать мне такси. Доброй ночи, спи спокойно.

– Доброй ночи, миссис Шоу, – сказал Джейк, с усилием сохраняя спокойствие. – Спасибо вам.

И, едва за ней закрылась дверь, опять захохотал.

– 21 -

В течение следующего получаса к Джейку по отдельности заглянули и мать, и отец. Они в самом деле успокоились, а оценка "отлично с плюсом" на "Итоговом эссе" Джейка, кажется, успокоила их еще больше. Джейк принял родителей, сидя за письменным столом над раскрытым учебником французского, однако в действительности не только не смотрел в текст, но даже не собирался смотреть. Он просто ждал, чтобы предки ушли и дали ему возможность внимательно изучить купленные днем книжки. Мальчику казалось, что настоящиеиспытания еще поджидают где-то за горизонтом, и ему отчаянно хотелось их выдержать.

Примерно в без четверти десять, минут через двадцать после ухода матери (она пробыла недолго, и цель ее короткого визита так и осталась неясной), в комнату Джейка просунул голову отец. В одной руке Элмер Чэмберс держал сигарету, в другой – стакан с шотландским виски. Джейку отец показался не просто более-менее спокойным, а почти заторможенным. Интересно, мелькнула у мальчика равнодушная мысль, он что, долбанул мамину заначку валиума?

– Ты в норме, парень?

– Да. – Джейк снова стал тем маленьким опрятным мальчуганом, который всегда полностью владел собой. Взгляд, обращенный им на отца, уже не пламенел – он был тусклый, непроницаемый.

– Я насчет давешнего… ты уж извини. – Просить прощения Элмер Чэмберс не привык, и получалось у него неважнецки. Джейк вдруг почувствовал легкую жалость к отцу.

– Да ладно.

– Денек – врагу не пожелаешь, – пожаловался отец, вертя в руках пустой стакан. – Может, забудем, что было, и дело с концом? – Он говорил так, будто эта замечательная разумная мысль пришла ему в голову только что.

– Я уже забыл.

– Ну и хорошо. – В тоне отца звучало облегчение. – Самое время тебе отправляться спать, верно? А то завтра пойдет писать губерния – объяснения, проверки…

– Уж наверное, – согласился Джейк. – Как ма, ничего?

– Отлично. Лучше всех. Я буду в кабинете. Накопилась уйма бумажной работы, и все нужно сделать за сегодняшний вечер.

– Пап?

Отец настороженно оглянулся.

– Как твое полное имя? Элмер, а дальше?

Что-то в лице отца подсказало Джейку, что оценку на "Итоговом эссе" он видел, но не потрудился прочесть ни само сочинение, ни критический отзыв мисс Эйвери.

– Дальше? Никак. Инициал, как у Трумэна – "Гарри С.". Только у меня – "Р". А что?

– Просто любопытно, – ответил Джейк.

В присутствии отца ему как-то удавалось сохранять самообладание… но едва дверь за Элмером Чэмберсом закрылась, мальчик кинулся к кровати и уткнулся лицом в подушку, чтобы заглушить очередной приступ безудержного хохота.

– 22 -

Убедившись, что последний пароксизм смеха миновал (хотя редкие смешинки еще клокотали в горле – так при землетрясении за главным толчком следуют мелкие и слабые) и что отец, должно быть, благополучно заперся в кабинете с сигаретами, виски, бумагами и флакончиком белого порошка, Джейк вернулся к столу, включил настольную лампу и раскрыл "Чарли Чух-Чуха". Бросив беглый взгляд на страницу с выходными данными, он увидел, что впервые книга вышла в пятьдесят втором году; его экземпляр представлял четвертое издание. Джейк заглянул в конец книги, но никакой информации об авторе, Берил Ивенс, не нашел. Он возвратился к началу, посмотрел на картинку (допотопный паровозик; в будке машиниста усмехающийся блондин), вгляделся (усмешка светловолосого машиниста при ближайшем рассмотрении оказалась гордой улыбкой) и начал читать.

"Боб Брукс водил поезда Межземельской железнодорожной компании на линии Сент-Луис – Топека. Боб Брукс был самым лучшим машинистом Межземельской железнодорожной компании, а Чарли – самым лучшим паровозом!

Чарли был Паровоз Марки Четыре-Ноль-Два-Икс-Пресс, и одному только машинисту Бобу дозволялось подыматься на его высокое сиденье и гудеть в гудок. "УУ-УУУ" гудка Чарли знали все, и всякий раз, заслышав этот голос, летящий над ровными просторами канзасских степей, люди говорили: "Вот едут Чарли и Машинист Боб, самая быстрая команда от Сент-Луиса до Топеки!"

Девчонки и мальчишки выскакивали из домов посмотреть, как Чарли и

Машинист Боб поедут мимо. Машинист Боб всякий раз улыбался и махал им рукой. Ребятишки улыбались и махали в ответ.

У Машиниста Боба был особый секрет. Только он один знал, что Чарли Чух-Чух по самому-пресамому настоящему живой. Как-то раз на перегоне между Топекой и Сент-Луисом Машинист Боб услыхал пение – тихое-тихое и басистое.

– Кто это со мной в кабине? – сурово спросил Машинист Боб."

– Лечиться надо, Машинист Боб, – пробормотал Джейк и перевернул страницу. На картинке Боб, нагнувшись, заглядывал Чарли под топку. Джейк задался вопросом, кто же ведет поезд и следит за дорогой, высматривая на рельсах коров (не говоря уж о мальчишках и девчонках), пока Машинист Боб занят ловлей зайца, и заключил, что Берил Ивенс в поездах разбиралась слабо.

"– Не тревожься, – послышался чей-то хриплый голосок. – Это я.

– Кто это "я"? – спросил Машинист Боб. Он говорил своим самым внушительным, самым суровым голосом, поскольку все еще думал, что его кто-то разыгрывает.

– Я, Чарли, – отвечал хриплый голосок.

– Три ха-ха! – воскликнул Машинист Боб. – Паровозы не умеют говорить! Может, я не семи пядей во лбу, но уж это-то я знаю! Коли ты – Чарли, так, сдается мне, сумеешь сам дать гудок!

– Ясное дело, – отозвался хриплый голосок, и только он это сказал, как гудок оглушительно загудел, и над равнинами Миссури раскатилось: "УУ-УУУ!"

– Батюшки-светы! – ахнул Машинист Боб. – Да это и впрямьты!

– Вот видишь, – сказал Чарли Чух-Чух.

– Как же это я до сих пор не знал, что ты живой? – спросил Машинист Боб. – Почему раньше ты никогда со мной не разговаривал?

Тогда Чарли своим хриплым голоском спел Машинисту Бобу песенку. Вот эту:

– Надеюсь, мы с тобой еще не раз потолкуем в дороге? – спросил Машинист Боб. – Мне это по душе.

– Непременно потолкуем, – пообещал Чарли. – Я люблю тебя, Машинист Боб.

– И я тебя люблю, Чарли, – сказал Машинист Боб и сам дал гудок – просто, чтобы показать, как он счастлив.

"УУ-УУУ!" Так громко и красиво Чарли еще никогдане гудел, и все, кто услышал его, вышли посмотреть."

Иллюстрация к этому последнему отрывку обнаруживала большое сходство с изображением на обложке. На предыдущих рисунках (аляповатых и безыскусных, напомнивших Джейку картинки к любимой книжке детсадовского детства "Майк Маллиган и его паровой каток") Чарли был паровоз как паровоз – энергичный, жизнерадостный, без сомнения, интересный мальчишкам эры пятидесятых, кому предназначалась книга, но всего-навсего механизм. Здесь, однако, у него были явно человечьи черты, и, несмотря на улыбку Чарли и довольно тяжеловесное жеманство рассказа, Джейка пробрал озноб.

Улыбка не внушала ему доверия.

Он схватил свое "Итоговое эссе" и пробежал глазами по строчкам. "Возможно, Блейн опасен, – прочел он. – Истина ли это, я не знаю".

Он закрыл папку, несколько мгновений задумчиво барабанил по ней пальцами, потом вернулся к "Чарли Чух-Чуху".

"Машинист Боб и Чарли провели вместе много счастливых дней и толковали обо всем на свете. Машинист Боб жил бобылем, и Чарли был первым настоящим другом, каким Боб обзавелся после смерти своей женушки – а умерла она давным-давно, в городе Нью-Йорке.

Но однажды, вернувшись в Сент-Луисское паровозное депо, друзья обнаружили на месте стоянки Чарли новый тепловоз. Да какой! Пять тысяч лошадиных сил! Сцепка из нержавеющей стали! Двигатель из "Механических мастерских Ютики", Ютика, штат Нью-Йорк! А на самом верху, позади генератора, расположились три ярко-желтых вентилятора радиаторного охлаждения.

– Что это? – встревоженно спросил Машинист Боб, но Чарли лишь пропел самым тихим и хриплым голоском, на какой был способен:

Тут появился мистер Бриггс, Начальник Депо.

– Прекрасный тепловоз, – сказал Боб, – но вам придется вывести его с места Чарли, мистер Бриггс. Как раз сегодня после обеда Чарли обязательно нужно поменять смазку.

– Чарли уже никогда больше не понадобится менять смазку, Машинист Боб, – грустно промолвил мистер Бриггс. – Этот новехонький тепловоз "Берлингтон-Зефир" прислан ему на смену. Когда-то Чарли был самым лучшим в мире паровозом, но теперь он состарился и его котел дал течь. Боюсь, Чарли пришла пора уйти на покой.

– Вздор! – Машинист Боб был вне себя. – Чарли еще работник хоть куда! Да я отобью телеграмму в головную контору Межземельской железнодорожной компании! Телеграфирую лично Президенту, мистеру Реймонду Мартину! Он меня знает, потому как однажды он лично вручил мне Медаль За Отличную Службу, а после мы с Чарли катали его дочурку. Я дал малышке потянуть за шнурок, и Чарли гудел для нее во всю мочь!

– Мне очень жаль, Боб, – сказал мистер Бриггс, – но заменить Чарли новым тепловозом распорядился сам мистер Мартин.

Это была истинная правда. И Чарли Чух-Чуха отвели на запасной путь в самом дальнем уголке станции Сент-Луис Межземельской железной дороги, ржаветь в бурьяне. Теперь перегон Сент-Луис – Топека оглашал своим "ГУУУ! ГУУУ!" "Берлингтон-Зефир", а свистка Чарли больше не было слышно. В сиденье, там, где когда-то, глядя на стремительно убегающую назад степь, так гордо восседал Машинист Боб, поселилось мышиное семейство; в трубе паровоза свили гнездо ласточки. Чарли был одинок и очень грустил. Он скучал по стальным рельсам, по яркому синему небу и широким просторам. Порой поздно ночью он думал обо всем этом и плакал темными, маслянистыми слезами. От них ржавел его прекрасный стрэтхэмовский головной прожектор, но Чарли было все равно – ведь теперь старый стрэтхэмовский прожектор больше не зажигался.

Мистер Мартин, Президент Межземельской железнодорожной компании, прислал письмо – он предлагал Машинисту Бобу занять место машиниста на новом "Берлингтон-Зефире". "Это прекрасный тепловоз, Машинист Боб, – уговаривал мистер Мартин, – он полон сил и кипит энергией, на нем должен ездить именно ты! Ты самый лучший машинист на Межземельской железной дороге. Сюзанна, моя дочь, и по сей день помнит, что ты давал ей погудеть в гудок старины Чарли".

Но Машинист Боб сказал, что раз ему нельзя водить Чарли, то машинистом ему больше не работать.

– Где ж мне понять такой отличный новый тепловоз, – сказал Машинист Боб. – А ему не понять меня.

Машинисту Бобу поручили мыть моторы на станции Сент-Луис-Сортировочная, и Машинист Боб превратился в Мойщика Боба. Случалось, другие машинисты, водившие отличные новые тепловозы, смеялись над ним. "Поглядите-ка на старого дуралея! – говорили они. – Он не может понять, что мир сдвинулся с места!"

Иногда поздним вечером Машинист Боб уходил на задворки станции, туда, где на приютивших его ржавых запасных путях стоял Чарли Чух-Чух. Колеса Чарли оплели сорняки, навсегда потухший головной прожектор изъела ржавчина. Машинист Боб всякий раз заговаривал с Чарли, но Чарли отвечал все реже и реже. А частенько и вовсе отказывался разговаривать.

Однажды вечером в голову Машинисту Бобу пришла ужасная мысль.

– Чарли, ты умираешь? – спросил он, и Чарли своим самым тихим, самым хриплым голоском ответил:

Джейк долго не сводил глаз с картинки, которая наглядно иллюстрировала такой не-вполне-нежданный поворот событий. Взыскательному взору рисунок, пожалуй, показался бы грубым, и все же это определенно была классная работа. Постаревший, потрепанный, позабытый-позаброшенный Чарли. Машинист Боб глядел так, точно лишился последнего друга… то есть соответственно сюжету. Джейк без труда представил себе, как по всей Америке дети отчаянно ревут над этой картинкой, и ему пришло в голову, что историй с такой вот начинкой, историй, плещущих в ребячью душу кислотой, полно.Гензель и Гретель, прогнанные злой мачехой в лес; мать Бэмби, которой свернул шею охотник; смерть Старого Крикуна. Легче легкого было причинить малышам боль, заставить страдать, довести до слез; похоже, во многих сочинителях это пробуждало некую странно садистскую жилку… и, кажется, Берил Ивенс не была исключением.

Впрочем, Джейк обнаружил, что его самогововсе не огорчает ссылка Чарли на глухой, заросший бурьяном пустырь, дальнюю окраину сортировочного узла станции Сент-Луис Межземельской железной дороги. Совсем напротив. "Это хорошо, – сказал он себе. – Туда ему и дорога. Там ему самое место, потому что он опасен. Пусть сгниет на этом пустыре. Слезы в глазах? Не верьте – говорят, крокодилы тоже плачут".

Джейк быстро дочитал оставшиеся страницы. Разумеется, все заканчивалось хорошо, хотя, несомненно, именно минуты безысходного отчаяния на задворках сортировочной станции помнились ребятишкам и тогда, когда счастливая развязка была давно позабыта.

В Сент-Луис с проверкой нагрянул мистер Мартин, президент Межземельской железнодорожной компании. Его план состоял в том, чтобы на "Берлингтон-Зефире" доехать до Топеки, где в этот самый день его дочка Сюзанна, пианистка, давала свой первый концерт. Вот только "Зефир" не желал раскочегариваться. Похоже, в дизельное топливо попала вода.

("Уж не ты ли напоил тепловоз водичкой, машинист Боб? – подивился Джейк. – Провалиться мне на этом месте, твоя работа, старый шакал!")

Все остальные поезда были на линии! Что делать?

"Кто-то потянул мистера Мартина за рукав. Это был Мойщик Боб, только он больше совсем не походил на мойщика. Покрытые масляными пятнами рабочие штаны он сменил на чистый комбинезон. На голове красовалось старое полотняное кепи машиниста.

– Вон там, на запасном пути, стоит Чарли, – сказал Боб. – Чарли поедет в Топеку, мистер Мартин. Чарли свезет вас туда, и вы поспеете к дочке на концерт!

– Этот старик? – с издевкой спросил мистер Мартин. – Чарли и к вечерней зорьке все еще будет в пятидесяти милях от Топеки!

– Чарли поспеет, – настаивал Машинист Боб. – Поспеет, коли ему не придется тянуть состав, уж я-то знаю! Я ведь все свое свободное время чистил да мыл Чарли – и паровую машину, и котел, вот оно как.

– Ну, так и быть, пусть попробует, – сдался мистер Мартин. – Жаль было бы пропустить первый концерт Сюзанны!

Чарли был полностью готов к отправлению; Машинист Боб давно уж засыпал в тендер свежий уголек, и топка раскалилась докрасна. Боб помог мистеру Мартину подняться в будку и впервые за много лет задним ходом вывел Чарли с проржавевших рельсов всеми забытого запасного пути на главный путь. Потом, установив Первый Вперед, он потянул за шнурок, и Чарли как встарь лихо прокричал: "УУ-УУУ!"

Все сент-луисские ребятишки услыхали этот крик и высыпали из домов поглядеть, как старый, порыжелый от ржавчины паровоз катит мимо. "Смотрите! – кричали они. – Это Чарли! Чарли Чух-Чух вернулся! Ура!" Все дети радостно махали Чарли, и когда Чарли, набирая скорость, на всех парах вылетел за городскую черту, он, как в старые добрые времена, сам дал гудок: "УУУ-УУУУУ!"

"Тра-та-та!" – стучали колеса.

"Чуффа-чуффа!" – пыхтела труба.

"Брамп-брамп" – погромыхивал конвейер, подавая уголь в топку!

Сил и энергии надобно вам?! Йо-хо-хо и фи-фай-фо-фам! Никогда еще Чарли не ездил так быстро! Степь, фермы, деревеньки сплошной полосой проносились мимо! Машины на шоссе № 41 Чарли, Боб и мистер Мартин обогнали так, точно те стояли на месте!

– Хоптидудл! – вскричал мистер Мартин, размахивая шляпой. – Вот это паровоз, Боб! Вот это паровозище! Не понимаю, почему мы вообще отправили его на покой! Как тебе удается на такой скорости загружать конвейер?

Машинист Боб только улыбнулся – ведь он-то знал, что Чарли подбрасывает себе уголька сам!И сквозь тра-та-та,и чуффа-чуффа,и брамп-брампон слышал, как Чарли тихим хриплым баском напевает свою старую песенку:

Мистера Мартина на концерт дочки-пианистки Чарли доставил вовремя (само собой), Сюзанна оттого, что снова видит своего старого друга Чарли, была на седьмом небе (само собой), и все вместе они отправились обратно в Сент-Луис и всю дорогу гудели в гудок так, что чертям делалось тошно. Мистер Мартин выделил Чарли с Машинистом Бобом открытую платформу – катать ребятишек по новенькому парку чудес "Межземелье" и калифорнийскому луна-парку

"там вы найдете их и сегодня – они катают смеющихся ребятишек по царству огней, музыки и хорошего, здорового веселья. Волосы Машиниста Боба белы как снег, а Чарли уже не говорит так много, как когда-то, но у обоих сил и энергии по-прежнему хоть отбавляй, и до ребятишек то и дело доносится тихий хрипловатый голос Чарли, который мурлычет свою старую песенку.

КОНЕЦ"

"Не приставай с вопросами, играть мне недосуг", – пробормотал Джейк, разглядывая заключительную картинку. На ней Чарли Чух-Чух тянул от американских горок к чертову колесу два украшенных поверху гирляндами и лентами пассажирских вагончика, битком набитых радостной ребятней. В кабине сидел и тянул за шнур гудка Машинист Боб, довольный, как свинья в навозе. Джейк полагал, что улыбка Машиниста Боба должна выражать высшее счастье, однако ему она больше напоминала ухмылку безумца. Чарли и Машинист Боб обапоходили на безумцев… и чем дольше Джейк смотрел на детей в вагончиках, тем сильнее становилось ощущение, что нарисованные личики искажены гримасой ужаса. Казалось, дети умоляют: "Позвольте нам сойти с этого поезда. Пожалуйста, позвольте нам сойти с этого поезда, пока мы еще живы".

"Чтоб оставалось все как есть, покуда не умру".

Джейк закрыл книжку и задумчиво посмотрел на нее. Потом снова открыл и принялся пролистывать, обводя определенные слова и выражения, которые словно бы взывали к нему.