Бесплодные земли Кинг Стивен

– 14 -

Сразу за порогом книжного магазина он остановился и снова раскрыл сборник загадок, на этот раз на первой странице, где помещалось короткое анонимное предисловие. Оно начиналось словами:

"Загадки, возможно, самая древняя игра, в какую люди играют и по сей день. В греческих мифах загадки загадывали друг другу боги и богини, а в античном Риме загадки служили средством обучения. Несколько хороших загадок можно найти в Библии. Самую известную из них загадал Самсон в день своей свадьбы с Далилой: "Из ядущего вышло ядомое и из сильного вышло сладкое" ("Судьи", 14:14). Он загадал эту загадку нескольким юношам из числа гостей, уверенный, что те не сумеют отгадать ее. Однако юноши отозвали в сторонку Далилу, и та прошептала им ответ. Разъяренный Самсон за мошенничество предал юношей смерти – видите, в стародавние времена к загадкам относились куда серьезнее, чем в наши дни!

Кстати, ответ на загадку Самсона – и на все прочие загадки из нашего сборника – можно найти в последнем разделе. Мы просим вас только об одном: прежде чем заглядывать туда, попробуйте отгадать по-честному!"

Джейк раскрыл книгу на последних страницах. Еще не успев заглянуть в нее, он, непонятно откуда, уже знал, что там найдет. После страницы с надписью "ОТГАДКИ" не было ничего, кроме нескольких обрывков бумаги. Дальше шла обложка. Раздел кто-то вырвал.

Он секунду постоял в раздумье. Потом, повинуясь внезапному порыву, который на самом деле вовсе не казался внезапным порывом, Джейк снова вошел в "Ресторан "Манхэттенское пиршество ума".

Кэлвин Башнер поднял взгляд от шахматной доски.

– Передумал насчет чашечки кофе, о гиборийский скиталец?

– Нет. Я хотел спросить, не знаете ли вы ответа на загадку.

– Валяй, – пригласил Башнер и пошел пешкой.

– Ее загадал Самсон. Тот здоровяк из Библии, да? Вот…

– Из ядущего вышло ядомое, – заговорил Эрон Дипно, опять поворачиваясь, чтобы взглянуть на Джейка. – И из сильного вышло сладкое. Эта?

– Ага, эта, – сказал Джейк. – Откуда вы знаете…

– Да натыкался на нее раз или два. Послушай-ка. – Дипно откинул голову и звучным, глубоким, хорошо поставленным голосом запел:

Эрон подмигнул и рассмеялся, заметив изумление Джейка.

– Это отвечает на твой вопрос, дружок?

Джейк смотрел на него во все глаза.

– Ух ты! Классная песня! Где вы ее услышали?

– Ну, Эрон-то все их знает, – откликнулся Башнер. – Он ошивался на Бликер-стрит еще когда Боб Дилан (Дилан, Боб, настоящее имя – Роберт Зиммерман, американский певец и композитор, автор песен, близких по стилю к фольклору и "кантри") умел выдувать из своего "Хонера" только открытое фа. По крайней мере, если верить ему.

– Это старый спиричуэл (спиричуэл – духовные песни американских негров), – объяснил Эрон Джейку и, обращаясь к Башнеру, заметил: – Кстати, жиртрест, тебе шах.

– Это временное явление, – сказал Башнер. Он пошел слоном, которого Эрон тут же съел. Башнер пробурчал себе под нос что-то, показавшееся Джейку подозрительно похожим на "твоюмать".

– Значит, ответ – лев, – сказал Джейк.

Эрон покачал головой.

– Лев – только половинаответа. Загадка Самсона двойная,друг мой. Вторая половинка отгадки – мед. Уловил?

– Кажется, да.

– Молодец; теперь попробуй-ка отгадать вот эту, – Эрон на секунду прикрыл глаза и прочел:

Ходить не умеет, бежит – не угнаться,

На ложе не ведает сна,

Бормочет, лепечет, а вот отозваться

На оклик не может она.

– Что такое?

– Ишь, умник, – проворчал Башнер.

Джейк подумал, потом покачал головой. Он мог бы терзаться загадкой и дольше – он обнаружил, что загадки вещь и захватывающая, и пленительная – но что-то настойчиво подсказывало ему, что он должен уйти отсюда; что сегодня утром на Второй авеню у него другие дела.

– Сдаюсь.

– Не выйдет, – сказал Аарон. – "Сдаюсь" оставь для нынешнихзагадок. А настоящаязагадка – не просто веселый вопрос, малец, это головоломка.Вот и поломай над ней голову. Если так и не сумеешь разгадать, пусть это будет предлогом вернуться сюда в другой день. Если нужен другой предлог, этот вот жиртрест варит действительноотличный кофеек.

– Договорились, – сказал Джейк. – Спасибо. Я приду.

Но когда он покидал магазин, его охватила уверенность, что он больше никогда не переступит порог ресторана "Манхэттенское пиршество ума".

– 15 -

Джейк медленно шагал по Второй авеню, держа в левой руке свои новые приобретения. Сперва он пытался думать над загадкой – кто же это бормочет и лепечет, а отозваться не может? – но мало-помалу этот вопрос вытеснило ожидание неких событий. Казалось, все пять чувств Джейка обострились как никогда; в асфальте мостовой он видел мириады блистающих искр, с каждым глотком воздуха вдыхал смесь сотен ароматов и словно бы слышал внутри каждого звука, касавшегося его ушей, иные, потаенные звуки. Задумавшись, не так ли чувствуют себя собаки перед ураганом или землетрясением, он без колебаний решил: да, именно так. И все же предчувствие, что грядет не плохое, а хорошее, и оно перевесит ужас, постигший его три недели назад, продолжало усиливаться.

На Джейка, приближавшегося к месту, где ему будет указан путь, вновь накатило предвиденье.

"Сейчас ханыга попросит у меня милостыню, и я отдам ему сдачу, которую мне сдал мистер Башнер. Там рядом магазин грамзаписи. Дверь будет открыта, чтобы внутрь шел свежий воздух, и, проходя мимо, я услышу песню "Стоунз". И увижу свое отражение в целой куче зеркал".

Движение на Второй авеню все еще было довольно редким. Легковые автомобили, автобусы; между ними, гудя, пробирались спешащие такси. Весеннее солнце искрилось на ветровых стеклах и ярко-желтых капотах и крыльях. Джейк, поджидавший на переходе зеленого света, заметил на противоположной стороне Второй авеню, на углу Пятьдесят второй улицы, того самого ханыгу. Тот сидел, привалясь к кирпичной стене маленького ресторанчика. Подойдя поближе, Джейк прочел вывеску над ресторанчиком: "Чуть-чуть мамусиной стряпни".

"Чуть-чуть, – подумал Джейк. – Чух-Чух. И это истина".

– Четвертак найдется? – утомленно поинтересовался нищий, и Джейк, даже не оглянувшись, бросил ему на колени сдачу, полученную в книжном магазине. Теперь, точно по расписанию, он услышал "Роллинг Стоунз":

Я вижу красную дверь и хочу перекрасить ее в черный цвет,

Пусть почернеют все краски; пестроте говорю я: нет…

Проходя мимо, он увидел – тоже без удивления – что магазин назывался "Музыкальная башня".

Создавалось впечатление, что сегодня башни попадаются на каждом шагу.

Джейк пошел дальше; мимо в каком-то сонном оцепенении проплывали таблички с названиями улиц. Он миновал Сорок девятую и, шагая в сторону Сорок восьмой, поравнялся с магазином под названием "Зеркало души". Повернув голову, Джейк (в полном соответствии с тем, что уже некоторое время было ему известно) мельком увидел в зеркалах дюжину Джейков – дюжину мальчиков, слишком маленьких для своих лет; дюжину мальчиков, опрятно одетых для школы: синие блейзеры, белые рубашки, темно-красные галстуки, серые брюки. Официальной формы школа "Пайпер" не имела, но такой наряд максимально соответствовал неофициальной.

Теперь "Пайпер" казался далеким, канувшим в прошлое.

Джейк вдруг понял, куда идет. Прозрение омыло душу мальчика, точно сладкая, дарующая свежесть и прохладу вода подземного ключа. "В магазин деликатесов, – подумал он. – То есть с видуэто магазин. А на самом деле там совсем другое – там проход в другой мир. В тот самыймир. В егомир. В правильныймир".

Джейк побежал, нетерпеливо глядя вперед. Светофор на Сорок седьмой, явный его недоброжелатель, погасил зеленый глаз и зажег красный; но, презрев запрет, Джейк выпрыгнул с тротуара на проезжую часть, рассеянно-безразлично покосился в сторону машин и резво помчался между широкими белыми линиями – границами пешеходного перехода. Взвизгнули покрышки: фургон, под носом у которого промелькнул Джейк, резко остановился.

– Эй! Ты че, ты че? – заорал шофер, но Джейк будто не слышал.

Еще всего один квартал.

Он поднажал и помчался во весь дух. Галстук полоскался за левым плечом, волосы отдувало со лба, мягкие кожаные туфли, которые Джейк надевал в школу, звонко топали по тротуару. Прохожие таращили на него глаза – кто с изумлением, кто просто с любопытством – но Джейк обращал на них внимания не больше, чем на крики взбешенного водителя фургона.

"Вон, вон – там, на углу. Рядом с канцелярскими товарами".

Откуда ни возьмись на пути у Джейка возник служащий городского почтамта в темно-коричневой робе; он толкал перед собой нагруженную свертками тележку. Вскинув руки над головой, Джейк перемахнул через нее, как прыгун в длину. Белая сорочка мальчика выбилась из брюк и развевалась сзади, выглядывая из-под блейзера, точно подол комбинации. Джейк приземлился и едва не врезался на детскую коляску, которую катила молодая пуэрториканка. Вильнув в сторону, словно полузащитник, засекший брешь в линии обороны и ринувшийся к славе, Джейк разминулся с ней. "Где пожар, зайчик?" – поинтересовалась молодая женщина, но Джейк и на нее не обратил внимания. Он летел стрелой. Мимо промелькнула витрина "Бумажного оазиса" – тетради, ручки, калькуляторы.

"Дверь! – исступленно думал мальчик. – Сейчас я ее увижу! Думаете, остановлюсь? Дудки, Хозе! Я проскочу прямо за порог, а если заперто, я эту дверь выши…"

Тут он увидел угол Второй и Сорок шестой и все-таки остановился, резко тормознув каблуками мокасин. Сжав кулаки, он стоял посреди тротуара; легкие с хрипом судорожно набирали и выталкивали воздух, волосы потными сосульками вновь рассыпались по лбу.

– Нет, – он едва не плакал. – Нет!– Однако это отчаянное, противоречащее здравому смыслу отрицание не меняло увиденного: на углу Второй авеню и Сорок шестой улицы никакого магазина не было. Только невысокий дощатый забор, а за ним – замусоренный, заросший бурьяном клочок земли.

Стоявшее здесь здание снесли.

– 16 -

Джейк добрых две минуты неподвижно простоял у забора, потухшим взглядом обозревая пустырь. Уголок рта у него подергивался. Мальчик чувствовал, как его надежда и непоколебимая уверенностьиссякают, сменяясь глубочайшей, горчайшей безнадежностью, какой он доселе еще не знал.

"Всего-навсего очередная ложная тревога, – подумал он, когда очнулся от потрясения настолько, что обрел способность думать. – Очередная ложная тревога, тупик, высохший колодец. Теперь голоса зазвучат снова, и тогда я, наверное, завизжу и завою. Ну и ладно. Потому что я устал крепиться и держать все в себе. Устал сходить с ума. Если с ума сходят так, то я хочу только одного: ускорить это дело, чтобы кто-нибудь отвел меня в больницу и дал что-нибудь для отключки. Я сдаюсь. Слезай, приехали – я спекся".

Но голоса не возвращались – по крайней мере, пока. И когда Джейк стал размышлять над тем, что видит, он понял: запустение, царящее на этом клочке земли, все-таки не абсолютно. Посреди замусоренного, заросшего сорной травой пустыря высился щит с объявлением:

ОБЪЕДИНЕННОЕ СТРОИТЕЛЬНОЕ ПРЕДПРИЯТИЕ

"МИЛЛЗ КОНСТРАКШН-СОМБРА РИЭЛ ИСТЭЙТ"

ПРОДОЛЖАЕТ ПРЕОБРАЖАТЬ ЛИЦО МАНХЭТТЕНА!

СКОРО – ЗДЕСЬ: РОСКОШНЫЕ КОНДОМИНИУМЫ

"ЧЕРЕПАШЬЯ БУХТА"!

СПРАВКИ ПО ТЕЛЕФОНУ 555-6712. ЗВОНИТЕ!

ЗВОНИТЕ, НЕ ПОЖАЛЕЕТЕ!

Скоро? Возможно… но Джейк отчего-то усомнился. Буквы на щите давно поблекли, а сам щит покосился. Поперек изображенного художником "Роскошного кондоминиума "Черепашья бухта" прошелся ярко-синей аэрозольной краской самое меньшее один мастер граффити по имени БЭНГО СКЭНК. Джейку стало интересно, был ли проект отложен или же, возможно, просто приказал долго жить. Мальчик вспомнил: каких-нибудь две недели назад он слышал, как отец, разговаривая по телефону со своим советником по вопросам бизнеса, страшно орал на него, чтобы тот не связывался ни с какими капиталовложениями в кондоминиумы. "Мне плевать,насколько хороша налоговая картина! – почти кричал мистер Чэмберс (насколько Джейк мог судить, подобный тон при обсуждении деловых вопросов был для отца нормальным – возможно, к этому имел некоторое отношение кокаинчик в ящике отцовского письменного стола). – Когда тебе пытаются всучить какой-нибудь вонючий телевизор и говорят при этом – приходите, дескать, взглянуть на синьки,дело нечисто!"

Дощатый забор, которым был обнесен пустырь, доходил Джейку до подбородка. Забор покрывали афиши – концерт Оливии Ньютон-Джон в "Радио-сити", выступление группы под названием "Г.Гордон Лидди энд Гротс" в ист-вилледжском клубе, фильм "Война зомби", вышедший на экраны и сошедший с них в начале весны. Таблички "ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН", прибитые к забору через равные промежутки, почти все были заклеены претенциозными рекламными плакатами. Чуть дальше виднелась надпись, сделанная при помощи распылителя (когда-то краска, несомненно, была ярко-красной, но выцвела, потускнела и теперь приобрела приглушенный меланхолический оттенок поздних летних роз). Широко раскрыв глаза, завороженный Джейк шепотом повторил выведенные на заборе слова:

По разумению Джейка, догадаться о происхождении (если не постичь смысл) странного четверостишия не составляло большого труда. В конце концов, эта часть восточного Манхэттена была известна как "Черепашья бухта". Однако это не объясняло ни того, почему при виде намалеванного на заборе стишка по спине Джейка вдоль позвоночника шершавой полоской побежали мурашки, ни отчетливого ощущения, что он нашел еще одну из вех, расставленных вдоль неведомой, таящейся от чужих глаз сказочной дороги.

Расстегнув рубашку, Джейк спрятал за пазуху обе только что купленные книжки. Потом он огляделся, увидел, что никому нет до него дела, и ухватился за верх забора. Подтянувшись, он перекинул через забор ногу и спрыгнул на другую сторону, приземлившись левой ногой на рыхлую горку кирпичей. Те немедленно разъехались; щиколотка, на которую пришлась вся тяжесть тела Джейка, подвернулась, и ногу мальчика пронзила острая боль. Он упал – и вскрикнул от обиды и удивления: кирпичи, словно чьи-то крепкие шершавые кулаки, вонзились ему под ребра.

Лежа там, где упал, Джейк подождал секунду-другую, чтобы отдышаться. Он не думал, что пострадал серьезно; однако ногу он все-таки подвернул, и вскоре, вероятно, эта подвернутая нога опухнет. Домой он явится уже хромым. Впрочем, придется улыбаться и терпеть: денег на такси совершенно точно нет.

"Ты что, серьезно собрался домой? Да там тебя с потрохами съедят".

Съедят ли, нет ли – это, насколько понимал Джейк, решат безнего. Но потом. А сейчас он собирался обследовать пустырь, притянувший его к себе так же надежно, как магнит притягивает железные опилки. Джейк понял: все вокруг по-прежнему дышит неведомой ему силой, он чувствовал ее остро как никогда. Он подозревал, что это не просто пустырь. Здесь что-то происходило – что-то очень значительное. Джейк чувствовал, как здешний воздух едва слышно звенит, наэлектризованный этой безвестной мощью, словно разрядами, летящими на волю с крупнейшей в мире силовой установки.

Поднявшись на ноги, Джейк увидел, что в действительности упал весьма удачно. Неподалеку опасно поблескивала россыпь битого стекла. Если бы он угодил туда, то мог бы очень сильно порезаться.

"Да это же бывшая витрина, – подумал Джейк. – Когда "Деликатесы" еще стояли здесь, можно было остановиться и с тротуара разглядывать через нее всякие колбасы, сыры и куски мяса. Их подвешивали на веревочках". Бог весть, с чего он это взял, однако факт оставался фактом – Джейк знал это, и знал твердо.

Он в задумчивости огляделся, а затем сделал несколько шагов в глубь пустыря. Почти в центре заброшенной стройплощадки, на земле, едва видная в буйных зарослях молодого бурьяна, лежала еще одна доска с какой-то надписью. Джейк опустился возле нее на колени, потянул кверху, стряхнул землю. Буквы были выцветшими, бледными, и все же он сумел разобрать: "ДЕЛИКАТЕСЫ ОТ ТОМА И ДЖЕРРИ. СПЕЦИАЛИЗИРУЕМСЯ НА ОБСЛУЖИВАНИИ ЗВАНЫХ УЖИНОВ И ВЕЧЕРИНОК!"

А ниже, нанесенная из распылителя той же красной-потускневшей-до-розового краской, красовалась огорошивающая сентенция: "ОБО ВСЯКОМ-КАЖДОМ ПОМНИТ, ЗНАЕТ ВСЕХ НАПЕРЕЧЕТ".

"Это то самое место, – сказал себе Джейк. – Да, да, да".

Он выпустил из рук вывеску, поднялся и пошел дальше в глубь пустыря – не спеша, ко всему присматриваясь. Чем дальше он заходил, тем острее становилось ощущение присутствия силы.На что бы ни упал взор Джейка, будь то бурьян, битое стекло или горки кирпичей, все словно бы обретало некую напористую яркость, выделяясь из общего фона. Даже пакетики из-под хрустящей картошки казались чудом красоты, а пивную бутылку солнце превратило в цилиндрический сгусток коричневого пламени.

Джейк отчетливо слышал собственное дыхание, отчетливо видел тяжелое золото солнечного света, в котором купался пустырь. Он внезапно понял, что стоит на пороге великой тайны, и его пронизала дрожь – дрожь ужаса и удивления.

"Все это здесь. Все. Все это до сих пор здесь".

Сорная трава расступалась перед Джейком, отвечая на вторжение невесомыми касаниями стеблей, к носкам цеплялись репьи. Ветер погнал перед ним обертку от "Ринг-Динг", солнце отразилось в ней, и на миг обертка вспыхнула страшным, прекрасным внутренним сиянием.

– Все здесь, никуда не делось, – повторил мальчик вслух, не сознавая, что и его лицо наполняется внутренним сиянием. – Все.

Джейк вдруг расслышал какой-то звук – собственно, он слышал его уже давно, с того самого момента, как ступил на пустырь. Этот дивный хрустальный напев, полный невыразимой прелести и невыразимого одиночества, можно было бы уподобить песне ветра, летящего над пустынной равниной, если бы не одно "но": он был живой.Джейку он казался звуком тысячи голосов, поющих некий величественный открытый аккорд. Мальчик опустил глаза к земле, и его точно ударило: в низком кустарнике, в неопрятных зарослях бурьяна, среди холмиков кирпича проступали лица. Лица.

– Что вы? – прошептал Джейк. – Ктовы?

Ответа он не получил, но за хором голосов как будто бы расслышал стук копыт по пыльной земле, револьверные выстрелы и пение ангелов, возглашавших из полумрака осанну. Притаившиеся в развалинах лица, казалось, поворачивались ему вслед. Они как будто следили за его продвижением вперед – не питая, однако, никакого злого умысла. Джейк видел Сорок шестую улицу и край резиденции ООН на Первой авеню, но ему не было дела до этих зданий – ему не было деладо Нью-Йорка. Город побледнел, стал бесцветным, как оконное стекло.

Напев ширился. Теперь в едином звуке сливалась не тысяча голосов – миллион; разверстой воронкой подымались они из глубочайшего колодца вселенной. В этом общем хоре Джейк ловил отдельные имена, но какие – сказать не мог. Одно, возможно, было "Мартен". Одно, возможно, "Катберт". Еще одно, возможно, "Роланд" – "Роланд из Галаада".

Имена, журчанье речи, в которой причудливо сплелись, быть может, сорок сороков разнообразнейших историй, и над всем – привольно разливающийся, необычайно красивый напев; звенящие ноты, которые хотели наполнить голову Джейка ослепительным белым светом. И, распираемый такой огромной радостью, что она грозила разорвать его на части, мальчик понял: это голос Согласия,голос Света,голос Вечности.Великий хор подтверждения, поющий на пустыре. Поющий для него.

И тут в колючих зарослях репейника Джейк увидел ключ… а следом – розу.

– 17 -

Ноги у Джейка предательски подкосились, и мальчик упал на колени. Он смутно сознавал, что плачет, и еще более смутно – что слегка намочил штаны. Не вставая с колен, он пополз вперед и потянулся к лежавшему в зарослях репейника ключу. Это его простые очертания снились Джейку.

Он подумал: "Маленькая, похожая на s кривулька на конце – вот в чем секрет".

Пальцы Джейка сомкнулись на ключе, и голоса возвысились в мелодичном крике торжества; возглас Джейка потонул в этом стройном хоре. Мальчик увидел, как ключ в его пальцах на миг вспыхнул нестерпимой сияющей белизной; ощутил, как вверх по руке судорогой пробежал невероятно мощный разряд. Словно Джейк схватился за провод под высоким напряжением, только боли не было.

Раскрыв "Чарли Чух-Чуха", Джейк вложил ключ в книгу. Взгляд мальчика вновь остановился на розе, и он понял: вотподлинный ключ – ключ ко всему. Не вставая с колен, Джейк двинулся к цветку; лицо его лучилось, глаза пылали, как озерца слепящего голубого огня.

Роза росла из пучка невиданной лиловой травы.

Стоило Джейку приблизиться к этому нездешне-лиловому островку, как роза начала раскрывать бутон. Лепесток за потаенным лепестком отверзала она темно-алое горнило, и каждый из них сжигала собственная тайная ярость. Джейк в жизни не видел ничего столь насыщенно, напряженно и абсолютно живого.

Он потянулся грязной рукой к этому диву. Голоса принялись выпевать его, Джейка, имя… и в самое сердце к мальчику проник убийственный, беспощадный страх. Холодный, как лед, и тяжелый, как камень.

Что-то было не так. Джейк чувствовал некий диссонанс, подобный глубокой уродливой царапине на бесценном произведении искусства или губительной горячке, тлеющей под хладным челом больного.

Это было что-то вроде червя. Червя, прогрызающего себе путь. Что-то сродни неясной тени, рыщущей за поворотом дороги.

Тут, явив желтый слепящий свет, для Джейка раскрылось сердце розы, и все мысли мальчика смыла волна недоверчивого изумления. На миг Джейку почудилось, будто он видит обычную пыльцу, наделенную тем сверхъестественным сиянием, какое жило в каждом предмете на этой заброшенной стройплощадке, – вот что он подумал, пусть даже никогда не слыхал о пыльце у роз. Он нагнулся поближе и разглядел, что кружок – средоточие слепящей желтизны – никакая не пыльца. Это было солнце:в середке у розы, росшей в лиловой траве, дышал жаром исполинский кузнечный горн.

Страх вернулся – теперь он перерос в подлинный ужас. "Она такая, как надо, – проносилось в голове у Джейка, – здесь все такое, как надо, но она может заболеть, по-моему, уже заболевает. Мне позволено почувствовать столько ее боли, сколько я могу вынести… но в чем ее болезнь? И чем я могу помочь?"

Что-то вроде червя.

Джейк чувствовал – вот оно бьется, точно больное гадкое сердце, восстает на безмятежную красоту розы, визгливо сквернословит, заглушая утешивший и подбодривший его хор голосов.

Он нагнулся к розе еще ближе и увидел, что ее сердцевина – не одно, а множество солнц… быть может, в яростной, но хрупкой скорлупке помещались все сущие солнца.

"Но роза больна. Она в страшной опасности".

Зная, что прикосновение к этому сияющему микрокосму почти наверняка означает смерть, но не в силах остановиться, Джейк потянулся вперед. Жест этот был продиктован не любопытством, не ужасом – сильнейшей, неизъяснимой потребностью защитить розу.

– 18 -

Когда Джейк вновь пришел в себя, то поначалу понял только две вещи: прошло очень много времени и голова у него раскалывается от боли.

"Что произошло? Меня ограбили?"

Он перевернулся и сел. Голова опять взорвалась болью. Джейк поднес руку к левому виску, а когда отнял, на пальцах осталась кровь. Мальчик опустил глаза и увидел высовывающийся из сорной травы кирпич. Его закругленный угол был чересчур уж красен.

"Хорошо еще, не острый. Иначе я, верно, был бы уже на том свете или в коме".

Взглянув на запястье, Джейк с удивлением обнаружил там свои часы. Не сверхдорогие, "Сейко", но в Нью-Йорке нельзя улечься баиньки на пустыре и не лишиться своего имущества, дорогого ли, нет ли – неважно. Всегда найдется кто-нибудь, кто с величайшей радостью избавит вас от него. Джейку, похоже, повезло.

Часы показывали шестнадцать пятнадцать. Он пролежал здесь, ничего не сознавая и не воспринимая, самое малое шесть часов. Вероятно, отец уже отрядил за ним фараонов. Ну и пусть. Джейку казалось, что за пайперовский порог он вышел примерно тысячу лет назад.

На полпути к забору, отделявшему пустырь от Второй авеню, Джейк остановился.

Что жевсе-таки произошло?

Память по крупице воскрешала события. Прыжок через забор. Он поскользнулся, подвернул ногу. Джейк нагнулся, потрогал щиколотку и сморщился. Да, что было, то было,сомневаться не приходится. Что потом?

Какое-то волшебство.

Подобно старцу, ощупью пробирающемуся по полутемной комнате, Джейк пустился блуждать среди воспоминаний – и нашел. Все было напоено собственным светом. Все– даже пустые обертки и бутылки из-под пива. Звучали голоса – они пели и наперебой рассказывали тысячи историй.

– И лица,– пробормотал Джейк, невольно озираясь. Никаких лиц он не увидел. Кучи кирпича были просто кучами кирпича, а заросли бурьяна – зарослями бурьяна. Никаких лиц, но…

"… они были. Твое воображение тут ни при чем."

Джейк был убежден в этом. Красота и запредельность, составлявшие существо воспоминания, ускользали от него, но случившееся казалось вполне реальным. Просто мгновения, предшествовавшие обмороку, память мальчика запечатлела так, как фотоаппарат фиксирует на пленке лучший день вашей жизни: по фото можно будет (во всяком случае, в общих чертах) припомнить, каким был этот день, но остановленные объективом мгновения пресны, скучны и почти безжизненны.

Джейк оглядел заброшенный клочок земли, где уже множились лиловые предвечерние тени, и мысленно произнес: "Хочу, чтобы ты вернулась. Хочу, чтобы ты опять стала такой, какой была".

И увидел розу – она росла из пучка лиловой травы в двух шагах от того места, где он упал. Сердце Джейка подкатило к горлу. Не обращая внимания на резкую боль, простреливавшую ногу при каждом шаге, мальчик, спотыкаясь, побрел назад, к розе. Как язычник у алтаря, он пал перед розой на колени и, широко раскрыв глаза, подался вперед.

"Это просто роза. Самая обычная роза. А трава…"

Джейк увидел, что и трава самая обычная. Просто трава. Нормальная зеленая трава, забрызганнаячем-то лиловым. Взгляд Джейка скользнул чуть дальше и натолкнулся на островок бурьяна в синих брызгах. На раскидистом кусте репейника справа от Джейка виднелись следы сразу двух красок, красной и желтой. А за кустом небольшой горкой валялись пустые банки из-под краски. Сорта "Глянцевая", если верить этикеткам.

"Вот оно, твое чудо. Обыкновенные брызги краски. Просто в голове у тебя была такая каша, что ты вообразил, будто видишь…"

Ерунда.

Джейк знал, чтовидел и чтовидит сейчас. "Маскировка, – прошептал он. – Роза была здесь; была-была. Всебыло. И… есть, никуда не делось".

Теперь, когда к нему постепенно возвращалась ясность мысли, Джейк вновь ощутил присутствие неиссякаемой гармонической силы, присущей этому месту. Хор по-прежнему звучал, многоголосье не утратило своей ласкающей слух стройности, хотя сейчас напев был еле слышен и долетал словно издалека. Поглядев на гору строительного мусора, Джейк увидел притаившееся среди кирпича и битых пластов старой штукатурки едва различимое лицо женщины со шрамом на лбу.

– Элли? – пробормотал мальчик. – Ведь ты – Элли?

Вопрос остался без ответа. Лицо исчезло. Перед глазами Джейка снова была только малопривлекательная куча кирпича и штукатурки.

Мальчик опять посмотрел на розу. И заметил, что в ней нет того темного багрянца, какой живет в сердце пылающего горна; венчик был словно присыпан пылью – тускло-розовый, с крапинками. Этой красоте недоставало совершенства. Некоторые лепестки свернулись, у других края засохли и побурели. Такого не встретишь у ухоженных цветов в цветочных магазинах. Джейк решил, что эта роза – дикая.

– Ты очень красивая, – сказал он и еще раз потянулся притронуться к цветку.

Ветра не было и в помине, но роза кивнула ему, вытянулась, подставляя головку. Всего на миг подушечки пальцев Джейка коснулись лепестков – гладких, бархатистых, на диво живых – и мальчику почудилось, что звучавший вокруг хор голосов набрал силу.

– Роза, ты больна?

Конечно, ответа Джейк не получил. Мальчик убрал пальцы от блекло-розовой чашечки цветка, и роза еще раз качнула головкой, возвращаясь в исходное положение, – спокойная, роскошная, но всеми позабытая красавица среди заляпанных краской сорняков.

"А разве розы цветут в это время года? – удивился Джейк. – Дикиерозы? И вообще, с чего бы дикой розе расти на пустыре? А если здесь выросла одна, почему нет других?"

Он еще немного постоял на четвереньках; потом сообразил, что можно проторчать здесь, глядя на розу, до вечера (а то и до скончания века) и ни на йоту не продвинуться к разгадке тайны. Джейку посчастливилось на секунду увидеть цветок так, как он видел все на этом заброшенном и захламленном пятачке городской земли – без маски, в настоящем обличье, отринувшим камуфляж – и теперь ему хотелось увидеть это снова. Но хотеть – не всегда значит мочь.

Пора было идти домой.

Джейк увидел, что неподалеку лежат книжки, купленные им в "Манхэттенском пиршестве ума". Когда он поднимал их, из "Чарли Чух-Чуха" выскользнул и упал в лохматые сорняки какой-то блестящий серебристый предмет. Осторожно, стараясь щадить больную ногу, Джейк нагнулся и подобрал его. Хор голосов как будто бы вздохнул и зазвучал громче, затем монотонный напев вновь стал почти неслышен.

– Значит, и это тоже было на самом деле, – пробормотал мальчик. Он провел кончиком большого пальца по бородке ключа, касаясь грубоватых выступов, спускаясь в нехитрые выемки. Погладив плавный изгиб закорючки, которой заканчивалось последнее углубление, Джейк засунул ключ в боковой карман штанов, на самое дно, и захромал обратно к дощатой изгороди.

У самого забора, когда он уже собирался перелезать, его вдруг настигла ужасная мысль.

"Роза! Что, если кто-нибудь забредет сюда и сорвет ее?"

У мальчика вырвался тихий стон ужаса. Он обернулся и почти сразу нашел глазами розу; теперь она притаилась глубоко в тени соседнего здания – крохотное розовое пятнышко в полумраке, беззащитная, прекрасная и одинокая.

"Я не могу оставить ее – я должен ее охранять!"

Но в голове у него зазвучал чей-то голос – несомненно, голос человека, встреченного Джейком на постоялом дворе, в странной иной жизни. "Никто ее не сорвет. Никакой вандал не сомнет ее каблуком, ибо ее красота будет нестерпима его тусклому взору. От подобных напастей она умеет защищаться сама. Опасность в другом".

На Джейка нахлынуло чувство глубокого облегчения.

"Можно мне снова придти сюда и взглянуть на нее? – спросил он у призрачного голоса. – Когда будет муторно на душе, или если голоса вернутся и снова начнут спорить. Можно мне будет снова придти сюда, взглянуть на нее и немножко отдохнуть?"

Голос не отвечал, и, несколько секунд понапрягав слух, Джейк решил, что беседа закончена. Он сунул "Угадай-дай-дай!" и "Чарли Чух-Чуха" за пояс штанов (увидев при этом, что они перемазаны грязью и обсыпаны репьями) и крепко ухватился за забор. Он подтянулся, перемахнул на другую сторону и вновь соскочил на тротуар Второй авеню, позаботившись о том, чтобы приземлиться на здоровую ногу.

Движение на улице заметно оживилось, прибавилось и машин, и пешеходов: рабочий день закончился, все спешили домой. Кое-кто обратил внимание на неуклюже спрыгнувшего с забора чумазого парнишку в порванном блейзере и вылезающей из-под него незаправленной рубахе, но таких было немного. Чудаки для жителей Нью-Йорка зрелище привычное.

Джейк на секунду задержался у забора, охваченный ощущением утраты. Впрочем, до него дошло и кое-что другое: спорящих голосов по-прежнему было не слыхать. Небольшое, но достижение.

Мальчик поглядел на забор, и намалеванные с помощью распылителя вирши так и бросились ему в глаза – быть может, потому, что краска была одного цвета с розой.

– ЧЕРЕПАХА-великанша держит Землю на спине, – пробормотал Джейк. – Неохватная такая – не приснится и во сне. – Он вздрогнул. – Ну и денек! Мамочки мои!

Он повернулся и медленно захромал в сторону дома.