Кошка Скрябин и другие Гончарова Марианна
А осел еще громче голосит. Илюша кричит родителям:
– Сидите тут, оно нас не выпустит, покусает обязательно.
А родители ему:
– Не пара, не пара она тебе, вся в родителей она!
Такой ор стоит, что в доме, что во дворе, – удовольствие всем, кто подслушивал. И тут уже Грыгоровыч хвать кулаком по столу, вскричал и стал объяснять, умолять, заступаться, мол, вот! Смотрите – это ведь не мы! Это кум мой, Октавиан, мне свинью подсунул.
– Какую свинью?! – кричат Илюшины родители. – Свинья так не умеет!
– Ну не свинью! – Грыгоровыч в ответ чуть не плачет, руку на грудь. С бутылкой гориво2чки. Как наливал, так и держит. – Ну осла! Осла Василия Алибабаевича!
А Настя с ослом покатываются, гогочут дуэтом. Грыгоровыч к окну:
– Вот! Смотрите! – и – р-р-раз! – сдвинул жалюзи в сторону.
И тут же – тишина. А в окне этот придурок. В шляпе и галстуке. Со скорбным, но кротким выражением на морде. И хризантему дожевывает меланхолично.
Вот с тех пор, именно с того вечера, и появилось на столбе то самое объявление. Потом, конечно, Грыгоровыч дописывал – люди-то в селе хорошо уже этого осла знали. И других предупреждали.
Ну нашли мы Василию Алибабаевичу добрые руки. Даже очень много добрых, искренних рук. Потому что сейчас Василий Алибабаевич живет и работает в Доме ветеранов. Он, бывает, и детей катает, а когда надо, и молоко с фермы возит, и белье из прачечной. И часто его напрокат берут – что-нибудь перевезти. Он парень сильный оказался. Работает. И устает. Поэтому орет уже меньше. И кусаться перестал совсем. А если даже и орет, то старички только посмеиваются.
Грыгоровыч иногда тайком бегает туда: зацепится за забор и подглядывает, как он там, его Василий Алибабаевич, поживает…
Фауна в лицах
«Битлз»
Шла-шла и встретила двух майских жуков. Они меня тоже увидели, верней, не всю меня – мои туфли.
И один, который посообразительней, другому говорит:
– Атас. Шифруемся. Типа мы дохлые.
А второй мечется в панике туда-сюда, кричит в ответ:
– Ааааа! Иииии! А вдруг наступит! Наступит! Раздавит! Бежииим!
А первый:
– Догонит! Вишь, как гребет! Выхода нет. Лежим! Не палимся!
Лежат, дыхание затаили, глазки зажмурили, лапки поджали.
Я их подвигала носком туфли. Взяла, посадила себе на ладонь, разглядываю. Потрогала одному животик. Он пискнул от страха еле слышно. Второй шипит:
– Заткниииииссссь…
Пересадила их под куст, чтоб никто не наступил.
Ох, они и напились потом. Как свиньи! Еще бы. Кто бы не напился. Такое пережить. Напились, а потом песни пели:
– «Йестердэээээй… Ол май траблз симз со фааааар эвэээээй…»
Новое поколение выбирает
В магазине «Аква» странный кот живет. Высокомерный такой, мордатый, рожу кривит брезгливо на покупателей. Приходишь, он в сторонке сидит и тебя взыскательно разглядывает. И глаза закатывает, и морду воротит, мол, ходют тут.
И казалось мне, что в нем что-то было НЕ ТАК. Вот чуяла, НЕ ТАК. И говорю хозяйке: Ира, говорю, с вашим котом что-то не так.
Ира мне, а что не так. Кот как кот. Толстый, да.
А тут как-то звонит мне вечером и кричит: действительно не так!!! Действительно! Как ты догадалась?! Он… Он… этот подлюка напитки у нас ворует! Кот товар ворует! По ночам! И как же ты почувствовала, какой негодяй, да?!
А у меня же воображение болезненное. И я просто извелась вся. Думаю, ну как же этот кот бутылки тягает. А надо сказать, что «Аква» – магазин оптовый, и тара там под все от двух литров и выше, до пятнадцати. И воображение мне рисует картины, одна дебильней другой, что вот кот на задних лапах, крадучись, кряхтит и тянет в одной лапе за пластиковую ручку пятилитровую бутыль минеральной воды, прогибаясь в талии, а вторую лапу для равновесия отставил в сторону… Или в двух лапах по бутылке… Или на коромысле? Или катит перед собой?!
А главное: ЗАЧЕМ?! Зачем коту напитки? В таком количестве! Продает он их, что ли, или на колбасу меняет…
Словом, еле дождалась утра – помчалась в «Акву». Оказывается, кот подсел на пепси-колу. Губа не дура. Девочки в магазине обнаружили, что как ни возьмешь бутылку с пепси-колой, а она течет. Ну однажды и проследили. Этот злодей прогрызал в дне бутылки дырочку и лакал себе пепси потихоньку. Вон табло себе какое налакал!
А я сколько подругам говорила – не пейте пепси, от нее поправляются. А оказывается, не просто толстеют, еще и подсаживаются…
Теперь коту легитимно наливают блюдце пепси утром, в обед и вечером. Он только запах слышит, несется как алкоголик все равно…
Муха
Котик моей сестры Мотя вчера разговаривал с мухой. Март еще, но придурочная муха очнулась, сидит полуобморочная на раме окна, глаза трет, выбирает – то ли помереть окончательно, то ли еще пожить, то ли опять заснуть, то ли поразминаться и пожужжать в этом теплом гостеприимном доме.
А котик Мотя, потрясенный ее красотой, ей тявкает:
– Мняк! Мьярк! Эй! Спускайся! Поиграем! Ну? Ну?! Иди сюда! Я – тут! На голос иди! На голос! – И Тане, сестре, жалуется: – Она не хоооооочет! Не хоооочет онаааа!!! Процииивная!
И в отчаянии кидается на диван всем своим мохнатым пузом, прямо в подушки с жалобным м-мявом:
– Меня никто не лююююбит! Даже она (оглянулся и мотнул в муху головой) не хочет со мной играаать… Дайте хоть поесть!..
Щенки
– Зачем вы кормите этих щенков? – недоумевает мамина знакомая, видя, как мама, в окружении трущихся о ее ноги разномастных собачек, покупает на рынке корм. – Вам что, деньги некуда девать?
– Ну что вы… – сокрушается мама. – Да разве ж я кормлю их? На мою-то пенсию? Я, к сожалению, их не кормлю. Я их… угощаю.
На днях я побежала на рынок с маминой сумкой. Ко мне тут же прицепилась стая кем-то подброшенных на рынок разнокалиберных щенят. Они шли за мной кучкой, приветливо, но вопросительно помахивая хвостами.
– Ну да, – согласилась мама, когда я рассказала ей, что вынуждена была купить им ливерной колбасы, попросить продавца ее разрезать на равные куски и тут же раздать за углом магазина. – Ну да. Они мою сумку узнали. Они ведь знают, что с плетеной бордовой сумкой я хожу на рынок. И обязательно им что-нибудь покупаю…
Встречи и расставания
Сегодня девочка чудесная Эля принесла игрушечного котенка в мешке, только голова торчит. Котенок с замурзанной мордочкой – видимо, пыталась кормить.
Эля:
– Ой, если б ты знала, какая у него смешная внутрь!
Я стала его доставать, чтобы посмотреть эту внутрь. А он замотан в носовой платок. Эля:
– Его можно раскулинать…
Наш приходящий кот Мотек нанес (не снес, а нанес) сегодня нам на порог горку яиц. Мы с Линой увидели в окно, как он аккуратно тащит что-то в зубах и складывает, не поверили, вышли, а на пороге – много. Проследить, где взял, невозможно, поднырнул под соседний забор и смылся…
И что с этим делать? Хоть бы не побили его там, где он подворовывает, кормилец наш, красавец наш зеленоглазый…
Вчера встретила по дороге в американский класс живой мешок. Мешок шевелился и плакал. Развязала, открыла – щенок, крохотный, в половинку моей ладони. Глаза печальные, влажные, личико нежное, палец мне стал сосать, голодный. Затащила его в кусты, уложила в траве, открыла ему коробочку йогурта, побежала проводить занятия, бегу назад. Щенка в кустах нет. Дяденька с балкона говорит: «А его какая-то девочка с косичками забрала». С косичками и с красным рюкзачком. Ага! Таких девочек много, с косичками и красными рюкзачками. Но! Главная подозреваемая как раз должна была пройти мимо этих кустов, возвращаясь из школы. Так и есть. Щенок в корзинке лежит у нас на кухне, Чак ему мордочку вылизывает. Умоляюще сложенные ручки ребенка и лапки щенка… «Ма-а-а-мочка!!!» Короче, ищем хорошие руки… «Вам не надо щенка неопределенной породы (предположительно мама – муравей, папа – из пекинесиков)?»
Даня рассказывает мне: «Мы гуляли с Андрюшкой у озера и видели жабу ОСЛЕПИТЕЛЬНОЙ красоты».
На днях в Данькину квартиру пришли муравьи. Они пришли не просто так, а навеки поселиться. Пришли на лужу сока, Андреем оставленную. Надо знать Даню. Он ведь говорит обычно: «Не убивай муху, а если тебе невмоготу, обидь ее словом. И выпусти в окно».
Он расстелил салфетку, замоченную в сахарном сиропе, и пригласил муравьев перекусить чем бог послал. Муравьи набежали на салфетку, Даня с Андреем вынесли салфетку с муравьями в сад. Там, в саду, муравьи рассказали об этих гостеприимных дураках своим товарищам, и те, другие муравьи, пришли к Дане смотреть лужу и угощаться сахарной салфеткой. С криком «А нам?!» они прибежали к луже сока, которую никто не решился вытереть, потому что там еще топтались муравьи из первой группы.
Даня и Андрей стали искать муравьиную мать, чтобы ее подкупить, перевербовать и заставить вывести свой народ в сад. Но там царила анархия и никаких сомнительных марин с крыльями не оказалось. Даня сел за компьютер и набрал в поисковике: «Муравьи в доме. Безболезненное избавление. Безболезненное для муравьев». Поисковик сказал: «Ха-ха-ха, придурки!» – и выдал парочку порносайтов. Тогда Даня надел на себя и Андрея кепки, и они поехали ко мне советоваться и просить меня возглавить исход муравьев из их дома. И я возглавила. Я пришла к детям и призвала муравьев: «В сад! Все в сад!» Но предварительно сделала дорожку из рафинированного подсолнечного масла, которая конусом расширялась к выходу. И они ушли.
Теперь у Дани опять нет домашних животных.
У знакомых попугай удивительного воспитания.
– Доброе утро! – говорит он утром приветливо. – Что тебе снилось?
Бочком-бочком подвигается поближе к хозяину, который завтракает, заглядывает тому в глаза и в рот, вкрадчиво спрашивает:
– Вкусно?
Когда ему что-то воркуют нежное, он прислушивается, а потом ласково и счастливо вздыхает:
– Какой милый разговор!
Когда все уходили на работу и в школу, он не унывал, пел песни, беседовал с радиоприемником, всегда включенным, дрессировал собаку, распевался и откашливался, сам себе делал замечания: «Фальшивишь!» – и продавал партии опта.
Встретила знакомую с диковинной собакой – такой длинной, что ее хвост появился из-за угла уже тогда, когда мы обменялись приветствиями.
Вчера шла с работы, снег, дворников в городе нет, куда-то подевались: кто-то уехал, кто-то в торговлю ушел, а какие-то, думаю, самые лучшие, лучшие по профессии, вымерли, как динозавры. А что? Вот наш Сережа дворником работал, а в свободное время читал Сартра, Шопенгауэра… Кофе пил из фарфоровой чашечки прозрачной… Да, так вот.
Еле тащусь в наш глухой кут. Мне падать нельзя категорически. У меня хрусталики. Врач сказал, нельзя алкоголь, сауну, поднимать тяжелое и падать – хрустали держатся на честном слове. Хотя я, конечно, доверяю честному слову Екатерины Ивановны, моего прекрасного доктора. Но раз она сказала – нельзя, то я этим и не увлекаюсь: ни распитием алкогольных напитков, ни походами в сауну, ни подъемом тяжестей, ни паданьем. Иду, стараюсь сдержать слово, данное Екатерине Ивановне. А за мной веселая собачка – я ее подкармливаю иногда, эту собачку, потому что она плодовитая и очень везучая: вот ей везет так везет – щенки по нескольку раз в год, и по десять-двенадцать штук. А у с… с… собачки этой игривое как раз настроение. Верней, игривое состояние, не по-зимнему весеннее. И за этой вот с… собачкой тащится целый табун разномастных к… к… кавалеров. А эта с… с… собачка, конечно, легкомысленная и беспечная, но с… с… существо широкой души и очень благодарная, ее, с… с… собачку, интересую только я, кормилица ее. Она прыгает, цепляет меня то за ногу, то за пальто, проявляет признательность и внимание, чтоб я не забыла, кого кормить. А снег по колено, а там, где не по колено, – очень скользко. А пацаны эти тоже вокруг меня вьются, мол, ах, так это вы ее кормите, ах, мы тоже вам благодарны, мол, просим у вас руки-лапы и сердца этой рыжей с-с… дамы. И роняют меня постоянно в пробегающие мимо сугробы. И так мы разношерстной, разнокалиберной колоритной толпой пришли в наш переулок: впереди вывалянное чучело в мокром пальто и шапке – я, а за мной кавалькада во главе с моей этой, этой… этой кокоткой. Позади.
Позади всей нашей процессии тащится громадный такой чуть ли не волкодав, добродушный, видимо… И недалекий, судя по поведению и выражению лица: язык вывалил, улыбается, хвостом мотает. Ну так, трусит полегоньку, согреться чтоб. Дурак, словом. Видимо, еще цели не осознал, но любопытно, а за чем стоим. Верней, бежим. Но тут от нашего дома в тупике небольшого переулка отделяется грозная рыжая туча – старина Чак как раз прогуливается во дворе. И ведь старенький, больной, жалкий, на полусогнутых лапках. А как увидел угрозу хозяйке своей, верней, не увидел, он ведь подслеповатый, он почувствовал своим кожаным носищем. Не-не… Сердцем своим ангельским почуял. И как ощетинится, как насупится… И внутри, в груди, мотор сразу: эрррррррррр… Предупреждающий мотор: эррррррр…
И я своим сопровождающим: «Все, милостивые дамы и господа, чуваки, от ворот – поворот. А то несдобровать. Проще говоря, еще один шаг – и вам ка-пец».
Эти наивные постояли, посмотрели вдаль, попереглядывались, мол, та-а-а… а че нам туда? Да? Коллеги? Сильно надо нам… Подумаешь, Рембо.
Дружно развернулись и почесали за своей с-с-с… дамой сердца. Она впереди, кокетливым скоком. Вот же!!! Опять принесет штук десять-двенадцать. И опять мне во двор… С… с… собака!!!
В Одессе по дороге с пляжа – обычно приходила в семь утра, а уходила в девять – в одно и то же время встречала пожилого сеттера в ошейнике. Он двигался ритмично, с естественным достоинством. Трусил по прямой уверенно и деловито. Он знал, куда идет.
– Доброе утро, – здоровалась я, – вы куда?
– На море, – почти не поворачивая шоколадной лоснящейся головы с седым подбородком, отвечал высокомерный пес.
Однажды я вышла позже, а он вышел раньше, и я шла на пляж следом за ним. Он аккуратно прошел по песку к самой кромке воды, поводил носом, потрогал лапой воду и сел…
Я осторожно подошла и села рядом. Он даже не посмотрел на меня. Весь натянутый, вибрирующий, раздувая ноздри, жадно вдыхая морской ветер, он смотрел вдаль, туда, далеко, где на рейде стояли белоснежные корабли.
Так мы сидели долго. Молча. Ничто не могло нас отвлечь от ясной утренней медитации. Нас не отвлекали редкие купальщики, мы не лаяли на чаек, нас не пугали набегающие волны.
– А знаете, у меня ведь тоже была собака… очень хорошая собака, – прошептала я сеттеру. Он повернул наконец свою надменную породистую голову, посмотрел мне в глаза и тяжело вздохнул.
Потом он отряхнулся и так же деловито и быстро ушел. Встречала я его потом еще пару раз, но он делал вид, что мы не знакомы…
Какие в Болгарии чайки – большие, бесцеремонные… Орут, скандалят, хохочут с рассвета. Никаких других птиц не видно… Вечером они ходят по пляжу, по-хозяйски заложив руки за спину, и строго поглядывают, не боятся совсем. Почему вечером… Утром они уже ничего не найдут – утром специальные машины и специальные службы убирают пляж до паркетного блеска. Чайки – это болгарские уличные собаки.
Где наши мухи, где комары, где осы, где?!
Утром встретились с опозоренным чау-чау. Он был острижен, как пудель. Я прямо ахнула. Он потом долго на меня оглядывался. Точно на меня – никого не было на этой пустынной улице. Он оглядывался, потому что понял, что мы должны были быть вместе, и что я ни за что не стала бы выстригать его шикарные штаны, и нам было бы о чем поговорить. Но он уже привык к своему хозяину, тот его кормит, чау-чау его охраняет. Тем более у чау-чау такой красивый красный ошейник. А то, что выстрижено, отрастет. Так у нас с ним ничего и не вышло. Только встретились взглядом и пару раз оглянулись друг на друга.
Видела в окно горлицу, танцевавшую брачный танец и воркующую нежности моему коту… Вот дура…
Кошка Скрябин
маленькая повесть
1
Сегодня мы с мамой покупали в ветеринарной аптеке капли для маминого кота и для моей кошки. Для кота и кошки в одном лице – довольно бесстыжем, усатом, наглом и очень привлекательном лице в полоску. То есть морде. В полоску…
Девять месяцев назад я подарила родителям котенка лесной дикой кошки. Продавец, принимая круглую сумму, перевернул котяшку пузиком вверх и, одобрительно кивая головой, с уважением сказал:
– Ко-о-от! Коти-ище! Ого! Будете еще гордиться! Кошки в очереди друг друга затопчут.
Котенок-красавец, в леопардовых пятнах, с тигриными полосками на морде, голове и хвосте, с намечающимися кисточками на ушках, с пушистым, мягким пузом и корявыми тонкими лапами был беспомощный, нежный и застенчивый. Но моя мама свое дело знала четко: в считаные дни она своей добротой, лаской и любовью его полностью растлила. Кот быстро осознал, как ему круто повезло, какое привалило ему счастье в виде этой приятной, интеллигентной дамы, его хозяйки, и доброго седого дедушки, его хозяина, и стал лазить на стол, воровать все, что плохо лежит, освоил все плоскости от пола до потолка (за что тут же получил прозвище Кот Вертикального Взлета), научился открывать холодильник, прятаться в шкафах и верещать оттуда, забираться в немыслимые углы под ванной, под мойкой в кухне, ночью играть, и не давать спать хозяевам, и лакать оливковое масло прямо со сковороды. Потом совершенно разошелся и раскомандовался: орал, требовал, бушевал, кусался исподтишка и очень больно. Правда, был аккуратен, что касается гигиены, терпеливо сносил мытье под душем и умилительно и бесконтрольно сладко спал на спине морской звездой.
Неделю назад я пришла к ним в гости, и мама поставила вопрос, загнавший меня в тупик:
– А слушай, где у Скрябочки это… ну эти… ну такое, ну круглое, две… два?..
– Чего две у Скрябина, мама? Два?!
– Ну то, чем гордиться. Ну Фаберже! – выдохнула мама и смутилась.
– А-а-а… – догадалась я, – ну там… где-то… Ну так продавец же сказал – ого!
– Ну что ты! Какое «ого»? У других котов – я видела, тако-о-ое, таки-и-ие… эти… две… два… (Надо знать мою интеллигентную маму, этот разговор ей очень трудно дался.) А у нашего Скрябина как-то… ну… как-то… Ну нету никакого «ого»! Какая там гордость? Стыд один…
Я поймала кота и заглянула. С тех пор как мы заглядывали туда с продавцом этого кота, который уверял, что эти… ну… два… две… они – налицо, верней, под хвостом, и – ого! С тех пор эти… ну… две… два… Они… растворились. Кот Скрябин, Скрябчук, Скряба, а по паспорту Скрябин Тигрисс Второй оказался кошкой.
– Мама, Скрябин – кошка.
– Не-ет!..
– Да.
– Кошка?! – побледнела мама. – Мой Скрябин – кошка? Он – она?!
Я помню, мама предупреждала, мама просила, что только не кошку, нет, кошку – нет и нет! Ни за что. Все что угодно, но не кошку. Только не кошку! Только чтоб был кот. Кот! Ка О Тэ!
– У-у-у-ужас… – прошептала мама, – я этого не выдержу… Я же любила в нем кота…
Раз… Два… Пятнадцать… Тридцать… Я капала маме корвалол.
Так по моей милости в маленькой уютной квартире вместо любимого, единственного в мире кота вдруг появилась ненавистная кошка. Подлая, коварная кошка, кусачая, вороватая. Кошка, которая игнорировала дорогущие когтеточки, испортила обои и погрызла подлокотники кресел. Кошка, которая в перспективе должна была принести гроздь котят, за которыми надо будет ухаживать и пристраивать их в хорошие руки.
– Н-не-е-ет! – Мама заломила руки и разрыдалась: – Я любила в Скрябине котика, я прощала Скрябину все. Все то, что можно простить только котику, а кошке – никогда. Я не хочу кошку, верните мне моего котика… Верните мне Скрябина! Я не буду любить эту незнакомую кошку, я не могу ее любить, хоть она и композитор!!!
А несчастный композитор, кстати, еще за два дня до выяснения, видимо, что-то почувствовал и, предвидя развязку, понуро возлег кучкой у входной двери, словно чего-то ждал. От этого мама плакала еще горше:
– Он знает! Он знает, что я его не хочу… Ее… Ее-о-о-о-о-о!!! О-о-о-о!!! Ы-ы-ы-ы-ы-ы!!!
Я чувствовала себя виноватой. И решила забрать Скрябина к нам – у нас большой дом, у нас полно животных, еще один – будет незаметно.
Словом, я забрала все котовье приданое, его вещички, любимую игрушку – удочку с крабом, с которой Скряба не расставался (лась). Его (ее) горшок, его (ее) кормушечку и поилочку, его (ее) щетки и шампунь и перевезла его (ее) к нам.
В первый день он (а) сидел (а) под кроватью в спальне, страдал (а), не ел (а), не играл (а), не ходил (а), не вынюхивал (а). Мама в свою очередь ужасно страдала у себя дома. Вечером Скрябин вылезла из-под кровати, поела, умылась, повозилась с горшком, спустилась вниз, нашла в куче своего приданого в прихожей любимого краба и поволокла наверх вместе с удочкой. Потом улеглась в кресле на предусмотрительно расстеленной для нее белой подстилке и замурлыкала. Смирилась.
На следующий день мама позвонила и робко стала умолять о свидании. Она пришла к нам, груженная сумками, как будто приехала к изголодавшемуся внуку в пионерский лагерь. В обеих сумках были гостинцы: куриная печенка, одноразовые пакетики с разными консервированными кошачьими обедами, коробка с сухим кормом «Нутра», красная бархатная мышка, серая вельветовая мышка, фетровая птичка с розовыми перышками, шелковая птичка с голубыми перышками, мышка в шарике, мячик с колокольцами внутри и три баночки натуральных сливок.
Скрябин возлежали рядом с компьютером и изволили дремать после ужина.
– Скрябин!!! Маленький мой! Котеночек мой! – вскричала мама, прижимая руки к груди. – Как же ты исхудал, мой Скрябочка, мой Тигреночек!!!
Скрябин приоткрыла глаза, вопросительно посмотрела на маму, презрительно фыркнула и спряталась за компьютерный стол.
– Миленький мой, единственный, что же ты меня так плохо встречаешь? Ты на меня обиделся?! Ну иди же ко мне, мой мальчик, мой котик… – молила мама, и строго мне: – Какую воду ты ему даешь? Свежую? С серебром?! Как часто ты его кормишь? Дробно? Четыре-пять раз?
– Мама, – сказала я ей осторожно, – раз ты так тоскуешь, может, ты заберешь Скрябу назад?
– Кота – да.
– ???
– А кошку – нет…
Скрябин опять презрительно фыркнула из-под стола.
Мама, всхлипывая, ушла домой.
А сегодня мы покупали витамины в капельках. Для здоровой блестящей мерцающей шерстки. Я – своей кошке, мама – своему коту. И коту и кошке в одном лице. То есть морде…
2
Я им говорила, давайте ее стерилизуем. Но мама… Она у меня правозащитница. Она говорит, а ты кошку спросила? А может, она хочет стать матерью?!
– А с котятами что будем делать?
Мама вздрогнула и сказала, ну подожди, еще ведь не скоро, еще не пришла пора. Будем решать проблемы по мере их поступления.
Пару дней назад утром на моем пороге стояла бледная испуганная мама:
– Быстрей! Побежали! Скрябин заболела!
Спрашиваю чем. Мама говорит, Скрябин сидит на своем корытце орлом по пятнадцать минут, отклячив хвостик. А взгляд у нее… И мама рукой показывает Скрябинин хвостик и лицом показывает, какой у Скрябы взгляд: сосредоточенный, неподвижный и глаза круглые-круглые, как будто она проглотила палку твердой сырокопченой колбасы целиком.
Ну я же специалист. И мама мне доверяет. Я кричу, немедленно отменяй сухой корм. Немедленно! Это у нее МКБ. Это МКБ!!!
– Ииииии… – ужаснулась мама, тень страшного МКБ пробежала по маминому прекрасному лицу, – что же делать, как же быть…
Мы стали советоваться и – я же специалист – решили поить Скрябу медвежьими ушками и кукурузными рыльцами, и я побежала в аптеку, и мы заварили травки, и стали остужать, и вдруг услышали протяжный утробный вой.
Оказалось, это было не МКБ.
Это было другое. Это было «пришла пора» и те проблемы, которые надо решать по мере поступления. Проблемы поступили.
«Пришла пора, она влюбилась», причем влюбилась сразу по уши во ВСЕХ и во ВСЁ. Она ласково приставала к дедушке, она нагло преследовала маму, развратница пыталась снять на ночь голубя за окном, она робко и мечтательно заглядывала в глаза утюгу на гладильной доске, она делала кокетливые намеки всем диванным подушкам, она нагло и разнузданно донимала старое кресло и пыталась пристроиться под свернутый и сложенный в чехол английский плед. Время от времени она урчала и громко требовала, дайте не знаю что, но что-нибудь, и побыстрей. Мама плакала и жалела Скрябин, а я помчалась к Фиме, к Сэру. Ну, к Серафиму – нашему ветеринару. Тот дал капли и велел капать. Обещал, что полегчает. Скрябин в отчаянии царапала себе лицо и рыдала:
– «Вы звеееери, господа!» – и добавляла из Пушкина и так страдающей от сочувствия маме: – «Ах, няня-няня…»
Кто-то посоветовал дать Скрябин сырого мяса. Мама, моя добрая мама, была готова догнать и завалить весь крупный рогатый скот Украины и Румынии, лишь бы Скрябин полегчало. Принесли парную телятину. Скрябин даже не взглянула, даже не понюхала. Она повела глазами и сказала:
– Полноте! До того ли мне…
Сказала и куда-то пошла…
– Куда ты, – с тоской позвала мама.
– «Я к вам пишу…» – завыло в соседней комнате…
Бедная моя мама. У нее много лет жила Карлиша, французская болонка, похожая на белую распатланную хризантему. И уже в преклонном возрасте, уже почти беззубая, Карлиша все равно в определенное время вдруг становилась мечтательной, проявляла острый интерес к противоположному полу и тягала маму за поводок по городу в погоне за кобелями. И хотя ничего из этого не получалось, зато домой они приходили взбодренные, подтянутые, с приятной усталостью в мышцах и в отличной спортивной форме. А вот наш кот Тяпа по фамилии Сьюткейс (то есть «чемодан» по-английски, он был британский кот). Так вот этот кот в обычные времена был так спокоен, невозмутим и неподвижен, что дети моих друзей принимали его за игрушку. Когда он засыпал, а засыпал он частенько на книжной полке у детей в комнате, он так расслаблялся, что валился с полки прямиком в аквариум. Но когда по радио вдруг объявляли март, Сьюткейса было не унять, он не гнушался приставать даже к небольшим собачкам и к старой почтенной ручной выдре, много лет живущей в реке рядом с нашим домом.
– Все! Ищи кота! – приказала мама и крикнула мне вслед в лестничный проем, что дает за Скрябин солидное приданое, только пусть предоставят кота из хорошей семьи.
Отдельная тема, как я (помните легендарную Хануму?) моталась по квартирам, сваталась, намекала, сводничала, сулила и блудливо играла бровями.
Короче, кто хотел нашу Скрябин, не подходил нам, а кого хотели мы, был красив, толст, мордаст, но совершенно бесполезен в нашем нелегком деле – кастрирован.
Мы продолжали давать невесте капли, но бедняга Скрябин не переставала биться в истерике и вопить в окно юному воробью: «вообрази, я тут одна…», ну «и молча гибнуть я должна».
Ничего себе – молча… – думал воробей.
Позавчера рано утром я прибежала к родителям и застала нарядную маму в шляпке с похотливой Скрябин на руках в прихожей.
– Вы куда? – поинтересовалась я у подозрительной пары.
– Мы сходим… тут недалеко… Нам надо… – забормотала мама.
– Идем! Быстрей! Ыаааа!!! – выла Скрябин и скребла мамино плечо.
– Не поняла, куда это вы собрались?
– Тут недалеко… Мы туда и назад… – пряча глаза, ответила мама.
– Куда?!
– Ну, это… ну, на помойку, – смущенно призналась мама.
– Что?! – ужаснулась я
– Ну там… там же большой выбор. Там – коты… А потом сразу дадим ей глистогонное и прокапаем ей противоблошиное, искупаем… А что делать? Мне ее так жалко, так жалко…
Мама вышла за порог, но Скрябин испуганно дернулась и вернулась назад в квартиру. То ли она вдруг почувствовала бездну своего возможного падения, то ли – неужели?! – пора прошла?..
Сегодня Скрябин целый день спала и ела. Ела и спала.
Все…
3
Порода нашей кошки Скрябин – дикая лесная. Вчера она опять укусила маму. Догнала, подпрыгнула и укусила. Мама шлепнула ее газетой по хвосту. Скрябин сперла газету и порвала ее в клочья.
Ветеринар Серафим (мама зовет его Фима, я – Сэр, он откликается на оба имени) сказал, что нет ничего в этом мире, чего бы кошка, особенно такая, как наша Скрябин, не поняла. Надо ее посадить перед собой и сказать ей все, что ты думаешь. Предъявить. Чтоб знала.
– Ага! – смекнула мама.
– А-га… – подумала Скрябин. (Нет ведь ничего, чего бы кошка не поняла, особенно такая, как наша.)
– Му-у-урачка, – сладким фальшивым голоском позвала мама.
– Ага, щас… – обиделась Скрябин и ушла в прихожую, планируя вздремнуть на мягком пуфике.
Мама цапнула ее в охапку, принесла в комнату, усадила в кресло и сама присела напротив.
Скрябин презрительно поводила усами, побила хвостом, тяжело спрыгнула на пол и удалилась в гостиную. Из гостиной – в спальню, потом в кухню, потом в ванную, потом на балкон. Мама ходила за ней как привязанная. На балконе кошка стала нервно копать. Мама стояла рядом и говорила. Скрябин побежала на кухню. Мама на бегу высказывалась. Скрябин запрыгнула на холодильник, потом перелезла на шкаф, мама продолжала говорить, задрав голову.
Тогда кошка фыркнула и залезла в диван. «Ничего, – подумала мама, – она меня не видит, но ведь слышит». И продолжала вещать.
Скрябин вылезла из-под дивана, подошла к маме вплотную, сказала, глядя в упор:
– Прекрати, а то уйду! Уйду, а вернусь назад беременная, блохастая и вся в репьях, – и… укусила.
Мама опять вызвала Фиму. Ну Сэра. И Фима-Сэр пришел. И сказал, что если мама хочет, чтобы Скрябин считала ее, маму, доминирующей самкой, то надо проявить характер, сильно прижать ее к плоской поверхности, пошипеть ей прямо в лицо, ну то есть в морду, и все-все ей высказать. И так несколько раз.
– Ага! – сказала мама и погналась за кошкой.
– А-га… – догадалась Скрябин и стала удирать.
Так они побегали по квартире, две доминирующие самки, и у мамы опять ничего не получилось. Потому что нет ничего в мире такого, чего бы не поняла кошка, особенно такая, как наша Скрябин. В ответ на мамины жалобы по телефону я сказала, что если мама хочет быть доминирующей в их квартире самкой, то пусть она отдаст Скрябин обратно мне. У нас дома такая неразбериха, что Скрябин моментально запутается, кто у нас кому кто, и примет правила жизни, которые заключаются в том, что никто никаких правил не соблюдает.
Мама поразмыслила и ответила, что нет.
– Почему? – спросила я.
– Потому что, – ответила мама, – когда наступает ночь, и особенно когда ноябрь, холодно, и когда шумят деревья за окном, а желательно, чтобы буря, снег с дождем, мировой кризис, по телевизору обещают гарантированный конец света, доллар упал… Или поднялся. Наш президент опять вляпался, и стыдно на весь мир. Цены на лекарства опять полезли вверх. Правительство опять обмануло… Волки воют! Совы с клекотом шныряют по небу! («Они вообще в ноябре шныряют?» – между прочим поинтересовалась мама.) Тяжело и страшно скрипит и гремит раскуроченная хулиганами дверь подъезда! И полная уверенность, что солнце не взойдет еще полгода! А то и никогда!!! А из подвалов на улицы выбирается всякая нечисть – вампиры с вурдалаками!!! И они ловят поздних одиноких прохожих!!! И… поют… им… А-А-А-А-А-А-А-А-А-А!!! ША-А-А-А-АН-СОН!..
Ой, господи, жутко-то как!
Вот именно в моменты, когда наступает такая ночь, к лежащей без сна маме, тихо и мягко переступая бархатными лапками, приходит чистюля красавица Скрябин, плюхается рядом, прижимается теплым толстым боком, включает моторчик в животе и вдруг ловит мамину руку, куснет легонько и ласково залижет укус, потом вздохнет и уснет, почмокивая во сне, время от времени включая и выключая урчальник. Именно вот в такие моменты мама готова признать Скрябин доминирующей самкой и простить ей все – обгрызенную мебель, испорченные когтями обои и шрамы от ее укусов на руках. Потому что, когда рядом трещит эта злодейка, наступает мир, покой, уют и все такое.
4
Нашли Скрябин жениха. Красивый парень, пушистый блондин. Наша – лесная дикая, а он – сибирский. Дети разных народов. Ну примерно как если бы наша Скрябин была армянка, как Нарине, а котик как будто какой-нибудь Айвар из Финляндии. Но Тинико же сказала как-то, что мир спасут смешанные браки. Хороший котик. Ладный красавец. Мама уже все узнала про его семью. Значит, хозяйка – врач-окулист, хозяин – инженер, квартира четырехкомнатная, «вольво» опять же… У котика свой угол, специальное дерево, где спать, переноска последней модели. И врач у нашей пары оказался один и тот же, Серафим. Он же Фима-Сэр.
Ночью маме снилось, что она считает приглашенные пары, вспоминает, кого еще не позвали, и заказывает индюшатину на свадьбу. Теперь ждем очередную «пришла-пору». Правда, у Скрябин никто не спросил, нравится – не нравится, хочет – не хочет… Я вот думаю, возьмет она, подопрет лапой морду и как завоет: «Не шей ты мне, ма-а-тушка, красный сарафа-ан, не вводи, родимая, попусту в изъян».
Короче, так и случилось. Скрябин затребовала романтических отношений ровно через месяц с того времени, как «пришла пора» первый раз.
Мама позвонила и говорит, мол, мы договаривались, у нас товар, у вас купец, помните? А мамаша, то есть хозяйка кота, засуетилась, говорит, мы его подготовим и принесем, не волнуйтесь. И мама позвонила мне, что они его подготовят и чтоб я пришла. И я прибежала. И мы стали ждать. Час. Два. Скрябин орет. Три часа…
– Интересно, – мама говорит, – как они его готовят?
Я подумала сначала, что с луком и специями… А мама подумала, что его купают, вычесывают и наряжают. И песню поют.
Я сказала, что долго его что-то готовят. Сказала, может, ему семейного психолога пригласили… Посадили кота на диван, напротив психоаналитик сел, откашлялся, говорит ему:
– Мартын… (Его зовут Мартын, восемь лет – и ни разу!) Слушай, Мартын… Э-э-э-э… Ты, Мартын, уже взрослый кот… Тебе пора знать… Бывают обстоятельства в жизни… Эхм… Когда… Там… Мы сейчас пойдем в гости… Так ты… Там одна…
Ну и подробности. А у Мартына – шок. А он ведь всю жизнь ел, спал и любил хозяйкину старую кофту. Ну пока его отходили, отливали, убеждали… Короче, сами были не рады. Словом, все застеснялись, свернули его в букет, понесли через двор. Мартын дрожит, никогда на улице не был, даже на балкон на ручках, нежный. А такой красивый – весь в мехах серо-белых, глаза – крыжовники раскосые, я бы и сама за него замуж вышла, кабы посвободней была.
Звонок в дверь. Вносят. Огромный, шампунем благоухает, с серебряной цепью на груди. Наша меньше его в четыре раза. Долго прощались с ним, целовали, тискали, как будто в армию отдают. Трогательно обнимали, шептали на ухо…
Он такой солидный, мы к нему на «вы». Проходите, откушайте… Разрешите представить вам, это наша кошка Скрябин.
Читать бесплатно другие книги:
