Кошка Скрябин и другие Гончарова Марианна
Выловили, завернули, обогрели. Скрябин суетилась рядом, облизывала дурочку РУ. А та приговаривала и приговаривала: нет, я же только заглянула, только заглянула. А эта бочка на меня кааак… прыг! Кааак… цап!
Кошка Розовое Ухо укладывается прямо на маршруте «комната – кухня – ванная – прихожая». Мы все ходим как на лыжах, чтоб не наступить, не прищемить. Туда же кошки стягивают все имущество: приемного сыночка Скрябы – красного фетрового краба на удочке, – мышку-неваляшку, мышку с колокольцами, бархатного уродца в перьях, мамин носок и кусок огурца, чтобы точить зубки. Все это складывается живописной кучкой на участке «прихожая – гостиная». Голубой пакет «Блю Диор» приходит в эту компанию сам, верней, на плечах Розового Уха как плащ супергероя. Розовое Ухо просовывает голову в ручку голубого пакета «Блю Диор» и ходит в нем, шуршит, спасает мир.
Когда приходят мамины студенты, мы суетливо все распихиваем по углам. Студенты думают, что мы – неряхи. А у нас просто кошки творчески одаренные – все инсталляции да инсталляции…
У кошки С. и кошки РУ очень хорошо с биологическими часами. Даже если ты решил поспать подольше, то ровно в семь часов утра все равно просыпаешься от пристального внимательного взгляда – напротив твоей подушки сидит и вздыхает (да-да, именно вздыхает, вот так – ох… ох…) кошка С. Или того хуже, если ты неосмотрительно оставила открытой дверь в свою комнату, то вскакиваешь от страха: кто-то месит какую-нибудь часть твоего тела, не пряча когтей. Ах эта наша кошка РУ, она никогда не прячет когтей, не научилась. Что делать, у приемной ее матери кошки С. пока маленький опыт в методике воспитания котят, поэтому пока так. Доктор Малиношевский говорит, да какие проблемы – подстрижем когти, и все. Но моя великодушная и предусмотрительная мама возражает:
– Что вы, доктор! А чем же она будет цепляться за занавески, карабкаться и держаться на новых обоях? И как можно лишить ее удовольствия точить когти о диван или кресла? Что вы, доктор Малиношевский, что вы, не надо, она ведь может ненароком упасть!
Мама в гостиной убирает: ходит, шуршит, тарахтит и чем-то чваркает. Это они с кошками разбирают елку. Мама то и дело приговаривает: ну ладно-ладно, на, поиграй, только осторожно. И потом слышен треск и звон.
По-моему, моя мама переплюнула даже Бродского. Это он, говорят, предлагал симпатичному ему гостю: «Хотите, я разбужу для вас моего кота?» А если до кого недоплюнула, то до самого пророка Мохаммеда. Тот, собираясь уходить по важным делам, обнаружил, что на рукаве его халата спит кошка. Он, недолго думая, отрезал этот рукав, чтобы не тревожить кошачий сон, оделся и так ушел. В халате с одним рукавом.
Надо бы, думаю, спрятать в шкаф мамину дубленку… А то мало ли… Вдруг Скрябин или РУ захотят на ней поспать.
Я ночую у мамы. В дверь моей комнаты скребутся. Громко. Настойчиво. Долго. Переговариваются. Старшая говорит, я же помню, что тут была дверь. Младшая, да ну, пойдем поедим. А старшая, неееет, я еще не сошла с ума – я поооомню, здесь точно была дверь. А может… А может, здесь все-таки была стена? Или просто замуровали… Пока мы спали… А? Младшая согласилась, да-да, здесь всегда была стена. Точно. Пойдем поедим?
Через час или полтора усилий по открыванию двери эта парочка уходит перекусить и ложится спать. Но ненадолго. В четыре часа утра начинается прежний скрежет: и все-таки я помню, что тут была дверь. Я помню. Непорядок. Если есть дверь, она должна быть открыта. Не выдерживаю, встаю, открываю.
Стоят обе, большая красивая и маленькая криволапая, строгие такие, как вахтерши в женском общежитии, как дружинницы с красными повязками, как троллейбусные контролерши. Морды взыскательные, осуждающие.
Наконец старшая, глядя мне за спину, в комнату, мыркнула: я ж говорила, что тут никакая не стена. Я ж говорила.
Ага, согласилась младшая, пойдем поедим?
И эти заразы, не входя в комнату, развернулись и пошли на кухню. А мне пришлось вставать, сон улизнул куда-то, слинял, растворился. Я сварила кофе, села к компьютеру работать. Ни одна, ни вторая больше не появились. Полюбопытствовала, где же они. Выглянула – спят вповалку, пушистыми животами вверх, развалив лапы как придется. Сладко посапывают. Конечно, такое дело провернули.
Утро было такое яркое, что прямо темно. Всегда, когда очень яркий свет, тогда прямо темно.
Розовое Ухо сидела на подоконнике в кухне, сидела белоснежная, на фоне зеленых листьев винограда и ореха за окном, сидела неподвижным кувшинчиком, любовалась жизнью, водила ушами и громко урчала. Сразу видно – кошечка выспалась. Они – прекрасны. И жизнь, и кошка.
Как-то кошка Розовое Ухо готовила побег. Чуть ли не месяц. Мы не знали. Оказывается, ежедневно с завидным упорством она прорывала москитную сетку в открытом окне на кухне. Сегодня она улучила момент и вылезла наружу.
– Свобоооо… – было закричала она, но подоконник с той стороны был очень крут, с большим наклоном, жесть скользкая. Розовое Ухо тихо-тихо мурлыкнула:
– Ой, мама…
И от звука собственного голоса поеееехала…
– Нина! Нина! Нина! Там… Там… – побежала Скрябин искать мою маму.
Когда мама увидела эту страшную картину, какую обычно показывают только в кино… (Вот, например, обиженный начальством клерк становится на край окна где-нибудь на десятом этаже и смотрит пустыми глазами в никуда, но все-таки в надежде, что прибегут, спасут, погладят по головке и не то что не уволят, а назначат заведующим отделом хотя бы по связям с общественностью…) Так вот, когда мама увидела эту картину, у нее буквально подкосились ноги. Как моя слабенькая мама одним движением сдвинула тяжелый кухонный стол, отодрала с окна москитную сетку, как вылезла по пояс в окно, как успела схватить уже летящую вниз, на острые колья металлического кованого забора, Розовое Ухо за голову!? Вот просто схватила ее нежную розовоухую голову в кулак и так, за голову, втащила в дом.
Обе схватились за сердце – мама и Скрябин. А этой маленькой авантюристке хоть бы что. Сейчас сидит, трогает лапочкой москитную сетку уже в спальне, водит розовыми ушами…
Одно из самых любимых занятий РУ – утаскивать мамины домашние носочки. Мама ходит по дому босиком, так ей велел врач. РУ уносит их в зубах как собака, укладывает рядом с собой, когда укладывается спать.
Это она что, в дочки-матери играет или подражает Скрябе? Та ведь своего краба Розовому Уху не дает.
Мама хотела погладить белье. Но я ее отговорила – день очень жаркий, а еще утюг. Но мама все время говорила, надо погладить, надо погладить… Вот будет вечер, и я поглажу, повторяла мама. И вечером к ней на колени пришла кошка Скрябин и привела Розовое Ухо: хотела гладить – гладь.
Кошка Розовое Ухо, видимо, из приматов. Еду она берет рукой. Ну как… Она берет кусок лапой как ложкой и потом из лапы ест, сидит, откусывает неторопливо, тщательно пережевывает.
Протянутый корм ест брезгливо, без удовольствия. С аппетитом поглощает только то, что – как деликатно формулирует мама – возьмет сама. То есть, проще говоря, сопрет.
Кошкам купили новую когтеточку. Розовое Ухо унюхала кошачью мяту в мешочке, расценила это как знак, вдохновилась и стала кокетничать с доской и трогать лапкой, где пахнет. Ночью раздался грохот, как будто в нижнюю квартиру вернулись прошлогодние таджики. Розовое Ухо решила снять когтеточку со стены и принести ее к маме на тахту. Понять ее можно было – спать, конечно, хотелось, но нельзя же было оставить нового друга там, в углу у входной двери. И Розовое Ухо решила с ним не расставаться. Теперь она тягает когтеточку за собой по всему дому, а как? Берет в зубы мешочек с мятой, за мешочком тащится вся доска. Радостно грохочет. Мешочек же там прибит на совесть.
Застала ее вечером лежащей в умывальнике в ванной. На томно отставленной лапе, зацепленное когтиком, игриво покачивалось маленькое розовое полотенечко. Вся ее поза говорила – искупаюсь, потом вытрусь, потом спать…
А кошка Розовое Ухо (РУ) похожа на букет невесты, беленькая с розовым. Чистый зефир. А еще она умеет делать специальное лицо: я нежная одинокая кошечка, пожалейте меня, а лучше накормите вкусным. Романтический ее образ портит живот и походка. Ходит вразвалочку, поигрывая плечами, вихляя пушистым подхвостием. А живот – какое там изящество, тянет к полу, и валится РУ, где застанет ее сон.
Я и говорю, кормить кошек девять раз в день – это расточительство и беспредел. Но хотя бы семь. Ну ладно, восемь.
Кошка РУ и кошка Скрябин по очереди укладываются на мой ноутбук, как будто ходят на физиотерапию прогревать свои меховые толстые бока, животы и лапы. Вчера РУ вне очереди прибежала, уселась на клавиатуру, пригрелась и не заметила как уснула. А засыпает она так: смотрит в одну точку, глаза соловеют, слипаются и голова тяжело падает вниз – бум! Все бы ничего, но на мониторе была открыта страница в Фейсбуке. И этим своим «бум!» Ру успела нахамить главному редактору известного журнала, отослав ему оскорбительный комментарий в девятнадцать тысяч знаков с текстом:
«Тююююююююююююююююююююююююююююююююююююююююююююююююююююююююююююююююююююююююю…»
А вчера, когда она уминала своими лапами теплую лежаночку клавиатуры, познакомилась и тесно сдружилась с голливудской красоты и мужественности отставным полковником корпуса морской пехоты США Дейвидом Хаслеем, который приехал в Украину в поисках невесты. И пока я это заметила, РУ, мгновенно заснув, сблизилась с полковником Хаслеем, аккуратно уложив голову на лапку, а лапку на две рядом сидящие клавиши букв «ye», что по-русски примерно означает неуверенное «да». Вроде: «ну да, почему же нет, да…»
Короче, я согнала РУ с клавиатуры и как честный человек стала отвечать на вопросы полковника сама. РУ сидела у меня на коленях, тарахтела и с любопытством смотрела в монитор. Как будто читала.
– Вы блондинка или брюнетка?
– Блондинка натуральная, – честно ответила я, сверившись с цветом шелковой шерстки нашей РУ.
– Вы замужем?
– Нет, – честно ответила я за кошку РУ, – я барышня.
– Оу! Расскажите о вашей семье, please.
– У меня приемная мать, – ответила я, имея в виду нашу кошку Скрябин, которая подобрала и выкормила РУ, когда той было четыре недели от роду.
– А сестры или братья?
– Ну есть. Братик. Тоже приемный, по имени КРЭБ, – ответила я неуверенно, имея в виду любимую игрушку Скрябин, фетрового красного краба на удочке, с которым она всерьез играет в дочки-матери, укладывает спать, тащит его на кухню кормить и высаживает на лоток. Он постоянно валяется в неожиданных местах.
– Оу, – восхитился Хаслей, – как благородна эта великая женщина, ваша мать!
– Ye… – согласилась я, то есть РУ. – А остальные – так… – неопределенно продолжала я стучать по клавиатуре под строгим надзором кошки РУ, – есть еще всякие слуги, ну, обслуживающий персонал. Одна, – подробно стала я рассказывать, – меня кормит, вторая лечит, возит к врачу, они меня купают, причесывают. А недавно они подарили мне дом, – похвасталась я, имея в виду мягкий стеганый домик с подушкой внутри. Домик, который я купила кошкам к Рождеству.
– Wow! – изумился полковник. – Wow! А как ваша фамилия? – Он не скрывал своего волнения, о, попал, надо же!
– Наша фамилия Скрябин.
– WOW!!! WOW!!! – как мартовский кот заверещал полковник в ответ. (Буквами, конечно.) – Это, кажется, компоузер? Рашн компоузер?
– Еще какой композитор! – ответила я за Скрябин. А что, я лично Скрябина очень люблю, композитора. Ну и кошку тоже. Чего там.
– А не могли бы вы прислать мне свою фотографию? – заикнулся было полковник, а потом извинился, что слишком назойлив, еще бы, семья Скрябиных. – А впрочем, не надо, давайте это будет для меня сюрприз.
– Сюрприз? Какой сюрприз? – насторожилась кошка РУ, то есть я.
– Я бы хотел пригласить вас в Вену. На бал. С вашей приемной матушкой и братом. Обещаю вам, – с чувством писал полковник, – принять вас по-королевски. Я оплачу вам номер в отеле и куплю две бальные бутоньерки. Только предупредите брата, что для участия необходим смокинг или мундир.
– Ye… Ye… – неопределенно ответила кошка РУ.
– А если вы на балу впервые… вы впервые?
– Ye… – опять ответила РУ. Ну то есть я ответила, как ответила бы РУ. А откуда ей знать, впервые она на балу или нет.
– Если вы впервые, если вы дебютантка, я оплачу вам белое платье и корону, – размечтался полковник.
– Yeeeeee… – опять мурлыкнула РУ.
Теперь мы все думаем, как быть, что ответить полковнику. Это ведь первый случай, когда на Венский весенний бал приглашены две провинциальные толстые кошки без должных манер и потертый, видавший виды фетровый краб в смокинге, за которым тянется пластмассовая детская удочка на веревке. Зато кто их пригласил! Настоящий полковник!
Хотя… Кто знает, может, у полковника есть кот, который тоже любит греться на клавиатуре его ноутбука.
Тем временем деловитая кошка РУ сбросила на пол красивый Линкин блокнотик и копается в нем, небось записывает кавалеров на четвертый левосторонний вальс, третью мазурку и финальную польку.
Забежала с работы к маме. Мама, потирая руки, вот хорошо, сейчас чаю выпьешь, я тебе пирожок оставила, ушла на кухню чайник ставить.
Заходит растерянная в комнату, говорит:
– Понятия не имею… Куда делся… В вазе был пирожок. Лежал себе спокойно, никого не трогал… И куда-то делся…
Мы вместе пошли на кухню. Под столом чавкало. Розовое Ухо аккуратно лакомилась яблочным пирожком. Совесть ее молчала. Ей было вкусно…
Какого цвета счастье
Червонцев и Моисей
Червонцев – страшный хвастун. Туфли себе дорогие купит, наденет и в компании мужской как выкинет коленце, поставит ногу на каблучок – вот, мол, любуйтесь: туфли себе купил. Пиджак вот – две тысячи отдал. Дом построил. Два этажа с колоннами. А потом еще достроил один этаж. А потом выкопал пруд во дворе у себя. Запустил туда карпов. Зеркальных. И стал всем хвастаться, что теперь ему не надо на рыбалку ездить. Мол, вышел во двор в тапочках, закинул удочку, вытащил рыбку, выпил водки, луковку выдернул с грядки, огурчик там, закусил, рыбку с крючка снял, обратно в воду закинул – и домой телевизор смотреть. Хочешь простой, а хочешь – домашний кинотеатр.
А если жена из кухни:
– Где пил, гад ты такой?
– А на рыбалке, – ответить можно. И у жены аргументов нет. Все на виду. А на рыбалке выпить водки – это закон, это святое.
И вот Червонцев хвастался так и эдак. И зря. Потому что Гриша Кострома ему однажды в ответ и говорит, что, подумаешь, у него тоже пруд. И тоже карпы. И даже щуки. Но у него в пруду еще и рептилии живут. Называются «водяные красноухие черепахи». Почему так назвали – непонятно, ухи у них, что ли, красные – не приглядывался. Живут и живут. Рыбалка такая пассивная ему давно надоела, а вот утром вышел в тапочках, в колокольчик позвонил, и все черепахи поднимаются, как подводные лодки, – кушать. Ох, красота. И кормишь черепах – это никаких тебе Мальдив не надо. Красота и отдых. И не надоедает.
Червонцев очень расстроился, говорит:
– Слушай, Кострома, продай мне человек десять этих твоих черепах. А?
Сговорились. Сделали так. Это было зрелище – Гриша сел в лодку резиновую, выплыл на середину пруда, позвонил в колокольчик – и стали всплывать черепахи, как субмарины. Гриша их собирал сачком, складывал в сеть, переложенную ряской – такая водоросль, ряска в народе называется. И тут еще одна черепаха выплыла, видно, совсем старая – панцирь неровный, с наростами, шея дряблая, как у девяностосемилетней актрисы немого кино, глаза мудрые, обведенные черным, ну чисто Тортилла – «триста лет тому назад». Только без очков.
– О, – сказал Гриша, – здоров, Моисей!
Черепаха вроде даже кивнула и величественно и медленно поплыла прямо к Гришиной лодке.
– Дай-дай мне его, этого, большого, дрессированного – я тебе двойную цену за него дам. Тройную дам! – Червонцев так хотел перед гостями похвастаться, типа он позвонит в колокольчик, черепахи со дна поднимутся… А тут и эта вот или этот, старец, аксакал черепаший. – Умоляю, продай, сколько скажешь…
– Ну бери, – нехорошо как-то Гриша хмыкнул и вроде даже черепахе этой, Моисею, подмигнул.
И вот Червонцев выпустил черепах к себе в пруд.
И я не знаю, что у них случилось, что произошло там в пруду, но думаю, было так.
Черепахам в червонцевской заводи, конечно, сразу не понравилось. Чужое место. Нахальные карпы командовали, дрались и обзывались. А те, которые зеркальные, те вообще над черепахами издевались. Они их отражали. Черепахи пугались своего отражения. И действительно – а что в них красивого. Душа разве. Так ее в зеркале и не видно совсем.
Понятное дело, старая черепаха по имени Моисей всех своих родственников собрал и говорит им:
– Ну что? Как обычно?
И все кивнули. Черепахи вообще кивать любят. Станут в сторонке и кивают, кивают.
И на следующий день, когда Червонцев стал трезвонить в колокольчик, чтобы свою экзотику покормить – как раз друзей пригласил на барбекю, хвастаться, – ни одной черепахи в пруду не оказалось.
«Отравили!» – решил Червонцев и стал лазить по дну, искать. Не нашел.
«Украли!» – предположил Червонцев и вызвал участкового Шапочку.
Шапочка ходил с умным видом по участку, тянул время, ждал, когда ребрышки на гриле будут готовы, и вдруг заметил мокрый след, ведущий из пруда к калитке. Отчетливый мокрый след.
Ну, потом дальнобойщики говорили, что видели колонну черепах на дороге, что шли они довольно бойко, одна за другой, во главе – большая черепаха с кривым панцирем. И шли они вверх по направлению к Ракитному пруду.
Через какое-то время Червонцев опять встретился с Гришей Костромой и, видя хитрую Гришину рожу, спросил:
– Пришли?
– А то! – ответил Гриша Кострома, ловко закидывая в рот сухарик.
– Ты мне скажи только как? Как они, водяные черепахи, проделали такой долгий путь посуху и не погибли? А, Кострома?
– Так это ж Моисей. Он лет пять как моих черепах водит. У нас же пруды как? Каскадом, Червонцев! Моисей ведет всех к Ракитному пруду. Тот ведь на самом верху. Черепахи там дожидаются первого дождя, а потом дело техники – вода их несет из пруда в пруд, из пруда в пруд. А мой-то пруд – самый нижний. Ну максимум месяц – и они дома. Че-то все жадные такие, падкие на старину Моисея. «Продай, продай». Жадничать не надо. Вот что.
Гриша повернулся лицом к пруду, поднял рюмку и крикнул:
– Твое здоровье, Моисей!
Из воды приветливо хлюпнуло.
Петечка
Познакомилась я на рынке с прекрасным петухом. Огромный, как сенбернар, мускулистый, пестрый, величественный и крикливый. Он сидел в тесной кроличьей клетке.
У него был такой вид, будто он сидит на корточках, курит чинарик, сплевывает, руки у него все в татуировках и он уже порвал в гневе свою тельняшку.
Он сидел и смотрел на всех брезгливо и с ненавистью. И каждого провожал взглядом, не обещавшим ничего хорошего. Я впервые видела петуха, глупую, как принято считать, птицу, с таким осмысленным выражением лица, морды, головы. Если подходил покупатель, глаза и гребень петуха наливались красно-бурым, петух вскидывался и орал. Не кукарекал, а воинственно, отчетливо орал. Если прислушаться – матом.
– Зачем ты продаешь такого восхитительного парня? – спросила я у хозяйки.
– А ты будешь покупать? Если нет, скажу, – странно ответила хозяйка. Галя ее звали.
– Не буду.
– Не, ну точно?
– Точно.
– Ладно, скажу. Понимаешь, он ведь был большой начальник в нашем курятнике. Куры строем ходили. Да что в курятнике! Что куры! Коты сбежали. Красавцы оба. Поселились в соседнем доме, видела, как через забор подглядывали, один, что поменьше, даже перекрестился, ей-ей… Собаку! Собаку, сволочь такая, затравил! Здоровый пес, теленок практически, веришь, на дереве живет… А мы – вообще. – Галя смахнула набежавшую слезу. – А мы вообще. Только бегом ходим. Вразвалочку нельзя. Потому что он, – Галя ткнула пальцем в клетку, – потому что он сидит в засаде и ждет. И как только кто-нибудь появляется, он сначала крадется, скотина, ты бы видела, чисто балерина на цыпочках, а потом как вылетит с криком. И бежит, и топает! Топает! И все мы бегаем, а соседи, прохожие случайные и куры-дуры аплодируют и ржут.
– Прям ржут?
– Ну, хихикают. – Галя закурила, а петух прищурился, уставился на Галю недобро, с осуждением квохтнул и свирепо щелкнул клювом. – Мы же все цветы и кусты во дворе вырезали, представляешь? Потому что он там прятался и оттуда за нами охотился.
– И что, – спрашиваю я, – больно клевал?
– Клева-а-ал?! – Галя вогнала окурок в пустую сигаретную коробку, а коробку прицельно бросила в урну. И все это под неодобрительные комментарии из клетки. – Если бы просто клевал. Он… Он откусывал!.. А потом еще хуже. Он нашел щель в заборе и стал на улицу вырываться и гоняться за машинами и велосипедистами… А вчера… Вчера… – Галя помотала головой, отгоняя страшные воспоминания, – вчера он фуражку домой принес…
– Какую фуражку?
– Форменную. Участкового нашего фуражку. Напал. Отобрал. И принес.
– Ужас… – похолодела я.
– Участковый из-за забора так причитал, напугался ведь, он ведь сам страх наводил на весь микрорайон, а тут вдруг такое! Он кричал, что «Беркут» вызовет, что застрелит этого разбойника, этого бандита… Мы когда ему фуражку через забор вежливо перекидывали с… ну… с деньгами, он… Он деньги обратно кинул!!!
– У-у-у-у-у-у-у-ужас…
– Он когда уходил, фуражку локтем так чистил, а что там чистить, дуршлаг один, а не фуражка… Зубом поклялся, что маме скажет. И папе! А родители у нашего участкового знаешь кто они?! Они мясники! Они здесь на рынке торгуют. В мясном павильоне. Здоровые оба. С топорами. У мамы участкового знаешь какой кулак! А хватка! Как у бультерьера! Она нашему… Петечке… запросто шею свернет. Нет, надо же, такому – и шею! Посмотри, какой красавец…
Петух в клетке, как мне показалось, смущенно и кокетливо отвел глаза куда-то в небо и ласково курлыкнул.
– Так что вот, честно тебе скажу, отдаю даром, ничего не надо, за просто так. Но в добрые руки. С гарантией, что его не тронут. Ну на суп не переведут… Хотя… – Галя как-то недобро, по-петушиному, квохтнула, – кто ж его догонит? Мы вон весь курятник сетями обложили, когда его отлавливали. Я еще ничего, – Галя показала многочисленные замазанные зеленкой ссадины, – а муж вот – лежит… Ну? Я ведь вижу, что ты животных любишь… Ты ж его жалеешь, а? В глубине души, а? А? А?! – Галя и петух из клетки с надеждой заглядывали мне в глаза… Петух вдруг поник головой, осел большим ярким стогом и горько опечалился…
– Бедняга… – прониклась я.
– Притворяется, – уверенно прокомментировала Галя. – Не верь. Ну как, возьмешь?
Я обещала подумать.
Так я вот о чем. Никому на склад, или секретный завод, или, может, на военную базу охранник не нужен? А? Нет?..
Стоп! А может, в НАТО позвонить? Думаю, туда – возьмут.
Как Серафим женился
Ветеринар Серафим – мы его зовем Фимой – наш сосед. Мы все души в нем не чаем. Он-то вообще-то кинолог, то есть специалист по собакам, но, как легендарный доктор Айболит, лечит и наших кошек, и попугая, и кролика Петровича, и других людей нашей семьи. Например, недавно он делал мне уколы, потому что я кашляла. И когда я вскрикивала от боли, он в ответ командным голосом рявкал: «Фу! Сидеть!» А когда я разрешила Фиме осмотреть мое горло, он по привычке в знак поощрения закинул мне в рот кусок собачьего печенья в виде косточки, которым полны его карманы. За то, что я его, нашего уважаемого доктора, не укусила.
Ветеринар – профессия сейчас очень популярная. Фима всегда много работал и соответственно много зарабатывал. И у него все было хорошо. Только с личной жизнью у Фимочки было плохо. Нет, ну сами посудите: приходит к нему в гости девушка, нарядная, в туфельках на шпильках… А ведь издалека Фимин дом производит неизгладимое впечатление – прекрасный коттедж, лужайка, фонтанчики, бассейн… «Ах-ах», – думает девушка. «Ну-ну», – думаем мы. Ведут гостью через большой двор, и ее облаивают со всех сторон две огромные собаки и целая гроздь маленьких. Мол, че пришла? Еще и с пустыми руками!.. Ну ладно, дальше. «Ах-ах» сменяется на «ой-ой» и «ф-ф-фу-у-у-у-у» – вступила туфелькой там во что-то в траве. Фима извиняется, усаживает гостью в глубокое мягкое кресло в гостиной и просит подождать, пока он туфельку вымоет и вытрет… Ладно. Садится поглубже, оглядывается. И тут к ней на колени, на ее розовое платье, бесшумно и нагло взлетает истинное чудовище – голый котик Мустафа и очень не по-нашему – не мило и скромно, а оглушительно и беспардонно – начинает трещать и исступленно топтаться, выпуская коготки. (Голый – в смысле совсем без шерсти, сфинкс.) А другому голому котику Абдулле в это время обидно, почему Мустафа один развалился на коленках красавицы и ей песенки поет про черные глаза, такая девушка-цветок, да продлит Аллах дни ее жизни, пусть бы уже поселилась тут и давала бы еды побольше, а не как Серафим, взвешивая чуть-чуть на весах, жадный шайтан, э! И в надежде получить и свою долю благ Абдулла тоже ползком-ползком, аккуратно ставя лапочки, передвигаясь медленно по сантиметру, в мелких там и сям кустиках волосков, морщинистый и длинный, с крысиным хвостиком, тоже заползает к девушке на ручки. А потом и шотландский вислоухий бархатный, но строгий котик Сидни степенно вскакивает и рычит ревниво, мол, брысь, периферия, понаехали, панимаэшь, – ступить некуда. А ну-ка пхшхэ-э-э-э-эш-ш-ш-шли во-о-он отсюу-у-у-у-удова!!! Словом, мало того, что девушка, видимо, не очень любит всяких котиков, тем более таких экзотических, и уже откинулась на спинку кресла, и зажмурилась, и руки в отвращении подняла вверх, и поскуливает, так у нее еще на личных ее коленках эти самые трое иноземцев, двое из которых худые и противные, похожие на червяков, а один толстый, с пришитыми к голове ушами, тяжелый и мордатый, устроили потасовку с шипением и воем. Драка привлекает внимание сибирской белки Сократа. Он выбирается из клетки, усаживается девушке на плечо и как заправский болельщик азартно верещит, стрекочет и подначивает: «Давай, бей! Бей справа, я тебе говорю!..» И при этом держит в лапах и обгрызает кусок тыквы, оставляя на платье гостьи яркие развесистые следы своей здоровой жизнедеятельности. Визг девушки, вой котов и стрекотанье белки привлекают внимание двух австралийских попугаев – розелл. Они, как две носатые сутулые престарелые матроны-сплетницы в облезших перьях, усаживаются напротив на спинку другого кресла, как в партер театра (а иногда и прямо на прическу девушке), чтобы азартно понаблюдать, как в этот раз выкрутится новая гостья.
Из-под дивана на суету вылезает сонный индонезийский варан Юрик и недоуменно, но порицающе глядит своими крокодильими едкими глазами, медленно перебирая чешуйчатыми когтистыми лапами и плотоядно водя острым длинным языком.
А однажды Серафим отобрал у уличных бармалеев-фотографов умирающего хамелеона. И когда вылечил его и поставил на ноги, верней, на лапы, то и Мадагаскарский – так его назвали по месту рождения – не брезговал являться на смотрины, пристраиваться к котам и принимать цвет девушкиного платья.
Словом, когда Фимочка как принц входил в комнату с отмытой туфелькой, девушка уже мечтала оказаться где-нибудь подальше и брезгливо попискивала и постанывала:
– Уб-ри… уб-ри это все с меняа-а-а-а… Фу-у, гадость!..
Фима аккуратно, не торопясь, чтобы не испугать животных, обирал с гостьи котиков, белку, попугаев, хамелеона, уносил на балкон Юрика-варана. А девушка вскакивала и неслась к воротам. И Фима уже ей вслед заботливо кричал:
– Осторожно ступай!!! Там Левочка! Ты что, не видишь?!
– Какой еще Левочка?!
– Полоз! Зме-е-е-ейка…
Полутораметровый, напуганный топотом девушки Левочка, сиротливо всхлипывая, обвивал хвостом Фимину руку и прижимался желтым животом к груди хозяина, ища утешения и приговаривая, что он занесен в Красную книгу государства Казахстан, а к нему тут с таким неуважением, чуть не затоптали. Черепахи же Фимины никогда не успевали на скандал и путались под ногами девушки – только уже у самой калитки.
Минимум раз в месяц соседи нашего квартала наблюдали картину побега очередной Золушки из дворца. У нас в семье даже игра такая была.
Смотрим, из-за поворота появляется Фимкина машина – он галантно открывает перед очередной претенденткой дверцу, подает руку, сначала показывается ножка, потом вся прелестница, входят во двор, дальше нам не видно и не слышно. И, продолжая глядеть в окно, мой сын начинает тихонько:
– Бом-м-м-м! Собаки… Бом-м-м! Коты… Бом-м-м! Попугаи, Сократ… Бом-м-м! Юрочка пошел и… р-р-раз – Левочкин выход!
На Левочке – самое позднее минут через семь – красотка с причитаниями и проклятиями вылетает из Фимкиного двора и несется вниз по холму, подальше от этого чокнутого ветеринара и его зоопарка.
У нас у всех сложилось впечатление, что Фимкины питомцы специально испытывают будущую Фимочкину невесту. Мало того что она должна нравиться Фиме, главное – она должна понравиться им. И только с их согласия в дом сможет войти и жить женщина.
Кто-то ему посоветовал – а если точнее, то мы, – чтобы он девушку к себе сразу не вел, а готовил постепенно… Ну в ресторан там, на дискотеку… А лучше, чтоб вначале вообще позвал ее куда-нибудь к морю или в горы – поухаживать красиво, а главное, узнать ее получше и намекнуть, мол, что он не один живет, а с… ну, родственниками… Нет, не с мамой-папой, но тоже с очень близкими и родными…
И весной Фима вдруг встретил Наденьку, ну прелесть, ну умница что за девушка. Мы просто дыхание все затаили – так нам хотелось, чтобы Наденька за нашего Фиму замуж вышла.
Ну, для начала, после знакомства, ухаживаний, театра и нескольких ночных клубов, он, чтобы подтвердить серьезность намерений, пригласил Наденьку отдохнуть в Турцию. Там, в шикарном турецком отеле, он собирался открыть Наденьке правду о своей профессии и о тех, с кем ей предстоит жить. И в случае ее благорасположения предложить руку и сердце.
Он оставил свою усадьбу на нас, таких же любителей хвостатых, пернатых, тепло– и холоднокровных, и отправился устраивать наконец свою личную жизнь.
И в его отсутствие у нас, конечно, случилось.
Когда как-то утром я пришла покормить все Фимкино семейство, убрать за ними и выгулять собак, прямо с неба на меня свалилось нечто маленькое и пушистое. А именно – птенец. И свалилось прямо к моим ногам. К ногам, у которых как раз кружили все Фимкины кошки, собаки, земноводные и смешливая белка Сократ.
Гнезда его мы найти не смогли, а если бы посадили на дерево, он бы опять грохнулся, и вряд ли опять так удачно. Сначала я его подпихивала легонько: а вдруг полетит? Но он величаво и нахально развалился на моей ладони и улетать никуда не собирался. Собственно, это и неудивительно. Он уже прилетел, куда ему надо: скорей всего, ему рассказали, что есть такой Серафим, который подбирает всех маленьких потерявшихся зверей и птичек. Подбирает и с радостью набрасывается на нового питомца – выхаживает, кормит, поит, воспитывает, дает обязательное начальное образование, обучает музыке, языкам, ОБЖД, то есть основам безопасности жизнедеятельности, и уже потом как получится. Или отдает в хорошие руки таких же сумасшедших, или выпускает в жизнь, или – что чаще всего – оставляет у себя.
Короче, мы поселили птичку в запасную клетку. У Фимочки всегда есть запасная клетка для тех, кто грохнется на его голову.
Птенец, как выяснилось, повредил ногу. Мы наложили ему шинку, и он освоился очень быстро – побегал по клетке, подбрасывая, как Гердт-Паниковский ногу, рассыпал и разлил все, что ему было предложено, но ни есть, ни пить не стал. Мы порылись в Интернете, но, не получив внятных инструкций от Гугла, стали звонить Фимочке на мобильный. Причем я включила спикер, чтобы всем нашим было слышно.
Он, видимо, уже выходил с Наденькой на пляж, но встревожился и сразу задал вопрос:
– Ну? И какой оно национальности?
– Воробей, дядя Фима, – уверенно ответила дочка Лина.
– Дрозд, дядя Фима, – возразил сын Даня.
– Птеродактиль, Фимочка, – предположила я.
– Птица, – уточнил муж Аркаша.
– Цурес, – мрачно подытожил Фимочка. – Рассказывайте!..
Видимо, Наденька все же затащила Фиму на пляж, и долго он говорить или расспрашивать не мог – были слышны смех, визг, восточная музыка и шум волн. Фима стеснялся Наденьки, но, прикрывая трубку ладонью, шепотом посоветовал перемолоть на кофемолке птичий корм нашего попугая и разбавить его детской молочной смесью. Давать из пипетки.
Все мы сделали, как доктор прописал, но птенец, хоть и орал: «Чив! Чив!» – мол, есть хочу, от предложенного клюв воротил, и вид у него был недовольный. Мол, я у маменьки с папенькой с серебра едал, а на такое даже и не глядел.
Надо сказать, что в связи с появлением Доходяги – так мы его сразу назвали – во вверенном нам Фимкином ковчеге начался переполох. Все Фимины дети разных народов собрались, слетелись и сползлись знакомиться с новым питомцем дома.
Попугаи ревниво скандалили: «Взяли! Нахлебника! Где вы его нашли! Говорили мы вам, не подбирайте с земли что попало!»
Коты не кричали, они, чинно рассевшись у наших ног, повязали на шеи салфетки, нетерпеливо потирали лапы, облизывались, переглядывались и цыкали зубами. Собаки во дворе сплетничали, мол, видал, притащили… Ну ва-а-аще! Сам хромой, клюв огромный, смотрит волком! Но ничего, хозяин приедет, он им даст!
То есть сидят все во дворе, хохочут над нами.
А мы у клетки столпились, совещаемся – что делать. Доходяга на одной ноге стоит, валится на бок и орет. И не ест. День мучились, ну что было делать – позвонили опять Фиме. Тот как раз только-только с Надей на ужин в ресторан вошел. А там – отель хоть и не пять звезд, но не меньше четырех точно (я ж говорю, Фимка с серьезными намерениями поехал), и в нем все наши живут. А у Фимки как раз последний вечер. Так что сегодня – или никогда. И вот растерянный, но очень нарядный Фима усажен с Надей за отдельный столик. Коробочка бархатная с колечком в потном кулаке… Жених в уме повторяет речь про живущих с ним родственников и готовится к главному: подтягивает брючину, чтобы вот-вот брякнуться к Наденькиным ножкам с предложением руки и сердца. А тут как раз опять мы. Звоним.
– Фима? Фимка! Ужас, Фимка! Он ни черта не жрет, Фима. Что делать?!
И Фима – это ж наш Фима, – извиняясь перед Наденькой, подробно, в деталях объясняет, что птица-мать перетирает пищу в зобу и птенцу ее срыгивает.
– Сры-ги-ва-ет! – вопит Фимочка в телефон под удивленными взглядами Нади и путающихся в приборах за соседними столиками земляков. – Поэтому надо пищу тщательно-тщательно… разжевать и потом дать птенцу, например, пипеткой.
– А какую? Какую пищу? И кто должен разжевать? – кричим мы Фиме туда, в Турцию, в элитный ресторан, в знаменательный для него вечер.
Фимка понимает по лицу невесты, что его выверенный план может провалиться. Но остановиться не может.
И, стараясь перекричать томное, элегантное «Нуэво танго» Пьяццоллы, звучащее с эстрады, диктует в трубку:
– Купите опарышей! («Уи-и-и-и-да-там-да-тр-р-р-р-рам-та-а-ам!» – играет оркестр.) О-па-ры-шей! Где-где! В зоомагазине! – орет Фима. – И выведите из них свежих мух! («Тр-р-р-рэ-э-э-э-да-рарам-тара-дам-м-м!» – оркестр.) И давайте сразу! Вылупилась муха – дали, опять вылупилась – опять дали, чтоб мухи были молодые, свежие и не потеряли своей питательной ценности!
Наши за столами внимательно прислушиваются, прекращают есть, отодвигают тарелки и зовут официантов. Наденькино милое лицо искажает гримаса дурноты, и она начинает давиться салатом. Фима продолжает кричать, что очень сожалеет, что не может сам присутствовать при сеансе кормления, и настаивает, что птенец маленький и жевать мух нужно обязательно! («Ти-ри-рим-тададам, та-а-а-а-а-а-а-дам-м-м!»)
Мы, вся наша семья, поняли, что ключевое слово «жевать», и дружно посмотрели на нашего папу.
Папа сказал:
– Нет.
Мы сказали:
– Да-да!
Коты и варан Юрик поддержали нашего папу, мол, чего заморачиваться с этой курицей, лучше давайте его сюда, уже и стол накрыт.
А Доходяга сидел в своей клетке нахохленный, голодный, остервенело бил крылышками, смотрел на меня и продолжал орать примерно следующее: «Что смотришь, женщина! Неси поесть! Что-нибудь неси – не видишь, мужчина голодный. Смотрит она…» – примерно такое орал птенец, гордый, самолюбивый, хоть и неказистый на вид.
– Жевать!!! – еще раз приказал Фимка по телефону и выключился.
Что там у них с Надей произошло, мы не знаем, но через пять минут Фимка не выдержал и позвонил сам.
Мы ему сообщили, что папа мух жевать не хочет и у Доходяги глаза уже стали подергиваться пленкой.
Чувствовалось, что Фимка в отчаянии заламывает руки и рвет на себе волосы:
– Ну зачем я вас послушал! Зачем поехал! – голосил он. – Ведь угробите же птенца, угробите…
– Фима, – строго сказала я, – ты поехал свататься! Мы тебя послали, Фима, и ты должен, как говорится, продержаться. Не волнуйся. Мы позвали Машку. Ну Машку, соседку нашу, она же на биофаке учится, что-нибудь придумаем, ты давай там, продолжай жениться.
Машка, конопатенькая хулиганка с побитыми коленками, приехала на велике, шмыгая носом, осмотрела Доходягу и велела быстренько сварить яйцо. Затем перетерла его прямо со скорлупой, добавила чуть-чуть детского питания, растертые листья одуванчика, капельку воды и стала кормить птицу с помощью маленького шприца. Доходяга стал есть. Мы выдохнули.
Фима позвонил нам утром перед самолетом. У Нади всю ночь была истерика, она не выходила из ванной, а утром собрала вещи и рвалась уехать в аэропорт одна. Фима догнал ее, но всю дорогу они сидели в самолете, отвернувшись друг от друга. С трапа она сошла бледно-зеленая и уже одна… Фима вышел из самолета последним.
Мы утешали его как могли, но почему-то виноватыми себя не чувствовали. Словом, Фима вернулся, и мы облегченно отдали ему ключи от усадьбы и всех подсобных помещений, где жили его питомцы.
А через несколько дней после возвращения Фимы птенец уже сам гонялся за мухами и паучками, переваливаясь и смешно выбрасывая перед собой заживающую ножку.
Как-то, соскучившись, мы забежали к Фиме в его дом-ковчег-лечебницу, проведать нашего Доходягу. В каждой комнате, как всегда, валялись по диванам и креслам коты. Несколько новых разнокалиберных собак болталось по дому и во дворе. Коты явно только что позавтракали и все умывали и умывали свои рожи.
Фимы нигде не было. Доходяги тоже.
Мы уж было заподозрили, не случилось ли чего, но куда! – не таков наш Фима. Откуда-то сверху, с внешней стороны дома, с чердака стал спускаться хозяин, отряхивая руки и оттирая ветошью ладони.
– Вот… – застенчиво скосив глаза, признался Фимочка, – гнездо для птенчика… это… ну…
– Свил, – подсказала я.
– Да, – заулыбался Фима. – Он уже выздоравливает. Шинку с лапки сняли, – и жизнерадостно добавил: – Будем ставить на крыло…
– Фи-и-имк! – из сарайчика раздался женский голос. – Ну сколько ждать тебя?
– Ой, – Фима подхватил парочку толстопузых щенков. – Мы прививки делаем, – объяснил он.
– «Мы»?! – удивились мы.
Ну короче, они через месяц с Машкой таки поженились. И теперь, спустя два года, у них пять котов, четыре собаки, три попугая, варан, полоз, белка, воробей Доходяга, лошадка-пони и два человеческих мальчика…
Читать бесплатно другие книги:
