Пожизненный срок Марклунд Лиза

Обновлено 3 июня в 5 часов 24 минуты.

Комиссар полиции Давид Линдхольм, сорока двух лет, найден убитым в своей квартире в Сёдермальме.

Линдхольм был одним из самых известных и уважаемых детективов Швеции. Известен также как ведущий телевизионной программы «Криминал».

Кроме того, Давид Линдхольм сыграл выдающуюся роль в расследовании громких преступлений последних десятилетий. С его помощью были раскрыты самые жестокие и запутанные преступления в шведской криминальной истории.

Давид Линдхольм родился в состоятельной семье в Юрсхольме, пригороде Стокгольма. Несмотря на открывавшиеся перед ним, благодаря происхождению, блестящие возможности, он избрал карьеру полицейского офицера. После нескольких лет службы в отряде быстрого реагирования в Норрмальме был повышен в звании и должности, став сотрудником сыскной полиции и публичной фигурой.

Шведская публика познакомилась с Давидом Линдхольмом, когда он в качестве старшего полицейского комиссара начал вести программу «Криминал». Но легендой он стал после того, как пять лет назад сумел освободить заложников, захваченных в детском саду в Мальмё.

Какой-то невменяемый мужчина заперся в младшей группе и пригрозил, что перестреляет всех детей. Давид Линдхольм сумел войти в контакт с преступником и через два часа переговоров вывел из детского сада обезоруженного маньяка.

Фотограф «Квельспрессен» Бертиль Странд за этот снимок удостоился премии года в рубрике «Классическая новостная фотография».

Допрашивая американца, приговоренного два года назад к пожизненному заключению, Давид Линдхольм сумел выудить у него информацию об ограблении инкассаторов в Боткирке. В связи с этим делом удалось арестовать пять человек и найти почти все из похищенных тринадцати миллионов крон.

Следите за следующими выпусками.

Андерссон стремительно въехал в больничный двор, резко затормозил, оставив на асфальте черные следы. Нина открыла переднюю дверь, не дожидаясь, когда машина остановится.

– Юлию Линдхольм только что осмотрели, – сказала она. – Ты останешься здесь и будешь ее охранять. Тебя скоро сменят.

Андерссон поставил на землю свои огромные ступни.

– На что жалуется убийца? – растягивая слова, спросил он. – На менструальные боли?

Нине захотелось его ударить.

– Я еду в управление писать рапорт, – сказала Нина, садясь за руль.

– Ты слышала предварительное заключение о причине смерти? – спросил Андерссон. – Сначала она пустила ему пулю в голову, а потом размозжила член и мошонку…

Нина закрыла дверь и выехала на Рингвеген. Наступило утро, движение стало более интенсивным. Она взглянула на часы. Было двадцать пять минут шестого. Смена закончится в шесть, но едва ли она управится раньше семи, а то и восьми часов. Надо написать рапорт, заполнить форму П-21…

«Форму? Как я могу сейчас думать о каких-то формах? Господи, ну что я за человек?»

Она глубоко вздохнула, чтобы подавить рыдание. Руки, лежавшие на руле, задрожали, и ей стоило больших усилий унять эту дрожь. Направо, на Хорнсгатан. Переключить передачу. Теперь немного быстрее.

Потом в голове забилась мысль, которая пряталась где-то в закоулках сознания с тех пор, как она вошла в квартиру. «Надо позвонить Хольгеру и Виоле».

Надо как можно скорее поговорить с родителями Юлии. Единственный вопрос заключался в том, как, каким образом сказать им о том, что случилось. Она не могла упоминать детали – это было тайной следствия, не могла сказать им, что увидела на месте преступления, но речь шла о другом. «Надо соблюсти приличия, поступить нравственно».

Нина практически выросла вместе с Юлией у ее родителей. Они спасли Нину от участи двух ее братьев. Каждое лето она проводила долгие недели в одиночестве на ферме, пока ее мать работала на птицефабрике в Валле. Во время учебного года она часто приходила в гости к Юлии, и они пили чай за раздвижным столом деревенской кухни. Нина до сих пор помнила вкус бутербродов и супа из бычьих хвостов, помнила едва уловимый запах навоза, вечно исходивший от Хольгера. Потом, когда у матери заканчивалась смена, она садилась в автобус и ехала домой, в Экебю…

Нина мысленно отругала себя за сентиментальность.

«Это было совсем не тяжело. Мне просто повезло, что у меня была Юлия».

Какие-то пьяные подростки в школьных корпоративных шапочках, пошатываясь, шли по мостовой слева от машины. Нина внимательно к ним присмотрелась. Они шли взявшись за руки – трое парней и одна девушка.

Девушка едва держалась на ногах, и парни почти тащили ее на себе.

«Берегись, малышка, как бы они тобой не воспользовались…»

Один из парней, встретившись с Ниной взглядом, вскинул вверх средний палец и начал делать непристойные движения. Нина на три секунды включила мигалку и сирену. Эффект был молниеносным. Молодняк ударился в паническое бегство. Девушка не отставала.

Видно, не так уж она была и пьяна.

Нина резко остановила машину, подъехав к отделу, и выключила двигатель. Наступившая тишина оглушила ее. Несколько минут она посидела в машине, наслаждаясь безмолвием.

Потом вздохнула, взяла оставленный на сиденье Андерссоном пустой пакет из-под гамбургера, пустую банку из-под кока-колы и бросила все это в корзину для бумажного мусора. В конце концов, есть границы у ее ответственности перед человечеством!

Петтерссон, начальник отдела, говорил по телефону, жестом он указал Нине на стул напротив себя.

– В пять? – сказал он в трубку. – Не поздновато? Многие наши сотрудники… Да, да, это верно. Да, ты прав. Хорошо, в семнадцать часов.

Он положил трубку и горестно покачал головой.

– Какая ужасная история, – сказал он, потерев лысину. – Что происходит с нашим обществом?

Он говорит, как комиссар Валландер, подумалось Нине.

– Будет минута молчания в память о Давиде Линдхольме, – сказал Петтерссон. – В пять часов заступает вечерняя смена, а дневная еще не успеет уйти. Значит, большинство сотрудников смогут принять участие. К нам присоединятся все полицейские управления страны. В конце концов, Линдхольма все знали и уважали. За то время, что он читал лекции в полицейской академии, у него появилось множество друзей, как среди молодых, так и среди старых сотрудников…

– Только не говорите об этом на пресс-конференции, – сказала Нина.

Петтерссон потерял нить и посмотрел на Нину с раздражением.

– Естественно, мы проинформируем прессу. Наверняка будет трансляция церемонии по радио.

– Допустим, вы планируете ограбить местную галантерейную лавку и вдруг – о подарок небес – узнаете, что вся полиция Швеции будет парализована с пяти часов до пяти часов одной минуты. Да к тому же как ты представляешь себе трансляцию минуты молчания? Не будет ли это… несколько уныло?

Начальник рассеянно посмотрел на Нину, потом с такой силой откинулся на спинку стула, что тот жалобно заскрипел.

– Ладно, давай приступим к делу.

Нина достала из кармана записную книжку. Монотонным голосом она перечислила все факты: вызов в три часа двадцать одну минуту в связи с выстрелами на Бондегатан. Спецназ и отряд быстрого реагирования находились в Юрсхольме, поэтому операцию поручили экипажу патрульной машины 16–17. Командование было поручено Нине Хофман. Звонивший, Гуннар Эрландссон, жилец дома, сообщил, что был разбужен донесшимися из квартиры наверху звуками, похожими на выстрелы. Так как дверь квартиры не открыли по требованию сотрудников полиции, команды 16–17 и 19–80 взломали дверь согласно параграфу 21 закона о полиции, так как промедление могло привести к ухудшению ситуации. В квартире были обнаружены два человека, Давид Линдхольм и Юлия Линдхольм. Давид Линдхольм лежал на кровати с двумя огнестрельными ранами – в голову и туловище. Юлия Линдхольм была найдена в ванной в состоянии тяжелого психологического шока. Она была оставлена для лечения в больницу Сёдермальма.

Нина закончила чтение и подняла голову.

Петтерсон еще раз покачал головой.

– Какая ужасная история, – повторил он. – Кто бы мог подумать, что его ждет такой конец…

– Есть еще одно обстоятельство, – сказала Нина, опустив глаза. – Перед тем как отключиться, Юлия сказала одну странную вещь.

– Какую?

– Она сказала о своем сыне Александре. Юлия сказала: «Она его взяла. Другая женщина взяла Александра».

Петтерссон удивленно вскинул брови.

– Другая женщина? Что она имела в виду? В квартире был кто-то еще?

Нина почувствовала, что попала в глупое положение.

– Нет, – ответила она.

– В квартире были следы взлома, борьбы?

Нина на секунду задумалась.

– На первый взгляд никаких следов не было, но судмедэксперты…

– Дверь была заперта?

– Она закрывается автоматически, если ее не держать.

Начальник отдела тяжело вздохнул.

– Вот черт, бедняга Давид. Похоже, что она еще более ненормальная, чем можно было себе представить.

– Но Александр тем не менее и в самом деле пропал, – возразила Нина.

– Кто это?

– Сын Юлии и Давида. В квартире мальчика не было. Его комната пуста.

Начальник сунул в рот порцию жевательного табака.

– И где же он?

– Я не знаю.

– Кто-нибудь заявлял о его исчезновении?

Нина покачала головой.

– Нам известно, что с ним что-то случилось?

– Нет, – ответила Нина. – Но… мы обыскали квартиру и не нашли мальчика.

Шеф откинулся на спинку стула.

– Значит, так, – сказал он. – Информация о другой женщине и мальчике должна присутствовать в рапорте. Но постарайся выражаться осторожнее.

Нина почувствовала, что у нее вспыхнуло лицо.

– Что ты хочешь этим сказать?

Петтерссон несколько секунд испытующе смотрел на Нину, потом встал и не спеша потянулся.

– Этой ночью ты не должна была выходить на службу, не так ли? – спросил он. – Ты должна была отдыхать.

– Я вышла на дополнительное дежурство, – пояснила Нина. – По графику я заступаю сегодня в шестнадцать часов.

Шеф снова вздохнул.

– Уже начались звонки из газет, – сказал он. – Не разговаривай с ними. Все комментарии они получат от офицера по связям с общественностью. Никаких утечек той даме из «Квельспрессен».

Нина встала и направилась по коридору мимо комнаты дежурных в небольшой кабинет, где стояли стол и компьютер.

Она села за стол, включила компьютер и, войдя в базу данных о происшествиях, принялась заполнять нужные пункты, записывая в клеточки важную информацию: время вызова, имена заинтересованных лиц, адрес места преступления, пострадавшие, умершие, подозреваемые…

«Подозреваемые?»

Она будет фигурировать в деле как автор этого рапорта. Ее имя будет навсегда связано с делом об убийстве Давида Линдхольма. Может быть, это дело будет использоваться в течение пятидесяти лет как учебное пособие в полицейской академии, и каждый раз будут называть ее имя. Она составила первый протокол, она выявила предварительные детали, ей надо сформулировать суть дела.

«Подозреваемая: Юлия Линдхольм».

Нина отодвинула в сторону клавиатуру и вышла в коридор. Сделав несколько бесцельных шагов направо, остановилась и пошла налево.

Надо что-нибудь съесть, подумала она. Купить бутерброд в автомате? От одной этой мысли ее затошнило. Она подошла к автомату с кондитерскими изделиями. Осталась засахаренная клюква. Нина купила последний пакет, потом вернулась к кабинету шефа и постучала в дверь.

Петтерссон оторвал взгляд от компьютерного экрана и удивленно посмотрел на нее.

– Прости, – сказала она, – но кого я должна назвать пострадавшей стороной? Убитую жертву преступления или членов его семьи?

– Убитую жертву, – ответил Петтерссон и снова уставился в компьютер.

– Даже несмотря на то, что он мертв?

– Даже несмотря на то, что он мертв.

Нина не уходила.

– Я хочу спросить еще одну вещь. Александр…

Петтерссон вздохнул.

– Он должен был находиться в квартире, – торопливо произнесла Нина. – Думаю, мы должны…

Шеф раздраженно вздохнул и еще ближе наклонился к экрану.

– Если мама застрелила папу, то это даже хорошо, что ребенка не было дома, – сказал он, и Нина поняла, что разговор окончен.

Она повернулась, чтобы уйти.

– Послушай, Хофман, – остановил ее шеф.

Нина застыла на месте и оглянулась.

– Тебе нужна инструкция о неразглашении? – спросил он, и по его тону было понятно, что неразглашение было бы самой неуместной вещью в таком трагическом случае.

– Нет, спасибо, – не задумываясь, ответила Нина.

Она вернулась в кабинетик, достала из сумки купленную клюкву и положила в рот одну ягоду. Она и правда оказалась кислой.

Вместо того чтобы заполнить клеточку со словом «Подозреваемый», она выбрала другую форму, к которой можно было применить параграф 21 закона о полиции. Туда не надо было вставлять имя Юлии.

В конце концов она заполнила все формы и бланки, вписав туда и данные беседы с Эрландссоном.

Покончив с этим делом, Нина тупо уставилась в экран.

Потом она щелкнула по клетке «Подозреваемый» и вписала туда имя: Юлия Линдхольм.

Нина вышла из программы и поспешно покинула комнату, чтобы избавиться от навязчивых мыслей.

– Мама, я хочу есть. Здесь есть арахисовое масло?

Анника открыла глаза и уперлась взглядом в белую занавеску, сразу не поняв, где находится. Голова была тяжелая, как камень, а грудь болела, словно от разверстой черной раны.

– А молочный шоколад и джем? Здесь есть шоколад?

«Отель. Портье. Номер. Вот она – реальность».

Она повернулась в постели на бок и посмотрела на детей. Они сидели рядышком, в своих пижамах, с ясными глазками и с всклокоченными волосами.

– Наше арахисовое масло сгорело? – спросил Калле.

– И Поппи, – подхватила Эллен, и у нее предательски задрожали губки. – Поппи, и Лео, и Русс – все они тоже сгорели…

«О господи, что я могу сказать? Что мне ответить?»

Анника, села на кровати, отбросив влажную от пота простыню, ни слова не говоря, притянула к себе детей, крепко обняла и принялась нежно покачивать, чувствуя, как все сильнее болит в груди.

– Может быть, мы найдем здесь шоколад, – сказала она хрипло, – и джем. Вот насчет арахисового масла я не уверена.

– Мой новый велосипед, – вдруг вспомнил Калле. – Он тоже сгорел?

«Компьютер. Все письма, которые в нем хранились. Моя телефонная книга и дневник. Наши свадебные подарки. Детская коляска. Первые туфельки Калле».

Она погладила сына по волосам.

– У нас есть страховка, мы получим ее и купим велосипед.

– И Поппи? – с надеждой в голосе спросила Эллен.

– Да, и построим новый дом, – пообещала Анника.

– Я не хочу жить в том доме, – сказал Калле. – Я хочу вернуться в наш старый дом и пойти в свой детский сад.

Анника прикрыла глаза, чувствуя, как рушится мир вокруг нее.

Их семья до пожара прожила в доме на Винтервиксвеген в Юрсхольме всего месяц. Старую квартиру в Кунгсхольме они продали паре геев, которые уже переехали туда и постоянно ругались на кухне.

– Идемте завтракать, – сказала она с трудом, свесив ноги с кровати. – Да, нам надо одеться.

Эллен вытерла слезы и укоризненно посмотрела на мать.

– Но, мама, – сказала она, – вся наша одежда тоже сгорела.

После того как Анна выставила ее за порог, Анника вместе с детьми спустилась на улицу, но такси уже уехало. Она не могла вызвать другую машину, да и другого залога у нее не было, поэтому не осталось иного выбора, как взять детей за руки и идти пешком. Она смутно помнила, что где-то поблизости должен быть отель, но нашли они его только через сорок пять минут. Анника едва держалась на ногах, когда они подошли к конторке портье. Девушка-портье явно испугалась, когда Анника рассказала, как они попали сюда. Им дали номер на втором этаже.

Дверь номера закрылась за ними. Анника сжала влажными холодными ладонями руки детей, и они пошли к лифту.

Убранство ресторана было нарочито минималистичным, на улицу выходила стеклянная стена, на стенах были развешаны книжные полки, отделка была из хромированной стали, а мебель сработана из вишневого дерева.

Буфет был пуст, в зале почти никого. Все бизнесмены разошлись по своим важным встречам, оставив в ресторане лишь супружескую пару средних лет и трех японских туристов, изумленно смотревших на разорванные джинсы и закопченную блузку Анники, шелковую пижаму Калле с Бэтменом и на пижамку Эллен с бабочками.

«Простите, если мы портим вам аппетит нечищеными зубами и босыми ногами».

Стиснув зубы, Анника налила себе чайную чашку кофе, взяла йогурт и три ломтика хлеба с отрубями. Йогурт – это было единственное, что она еще могла впихнуть в себя, но она взяла также и лососину, так как та была включена в цену – две тысячи сто двадцать пять крон за номер, больше похожий на кабину среднего лифта.

«Сама я не справлюсь. Мне нужна помощь».

– Это невозможно, – сказала Берит Хамрин. – Ты говоришь абсолютно спокойно.

– Альтернатива – лечь и умереть, но тогда мне стоило просто остаться дома, – сказала Анника, убедившись, что заперла дверь туалета.

Анника нашла мультипликационный канал и усадила детей в кровать перед висевшим под потолком телевизором, дав им вместо сладостей хрустящие хлопья. Потом она ушла в ванную, где стоял второй телефонный аппарат, и позвонила в редакцию.

– И ты ничего не успела вынести из дома? Я читала о пожаре в новостных выпусках, но не подумала, что сгорел твой дом. Вот черт!

Анника села на унитаз и подперла рукой голову.

– По сообщениям агентств, дом сгорел дотла, – сказала Берит. – Никто из газеты не звонил спросить, что случилось?

– Не знаю, – ответила Анника. – Я оставила мобильный телефон в залог таксисту, и он с ним уехал, не дождавшись меня. Но не думаю, что кто-нибудь звонил. В конце концов, на пожаре никто не погиб.

Берит молчала. Холод фарфорового сиденья проник Аннике до самой шеи.

– Что тебе нужно в первую очередь? – заговорила наконец коллега.

– У детей остались одни пижамы, а у меня с собой нет денег…

– Какой у них размер? – спросила Берит, щелкнув шариковой ручкой.

– Сто десять и сто двадцать восемь.

– А обуви?

У Анники сжалось сердце, ей стало трудно дышать.

«Только не плакать. Не сейчас».

– У Эллен двадцать шестой размер, у Калле – тридцать первый.

– Сиди в номере, я буду примерно через час.

Анника осталась сидеть на унитазе, глядя на вешалку для полотенца, чувствуя, что дыра в груди стала разрываться от пульсирующей боли. Сплошная безнадега, жалость к себе и полная беспомощность. На глаза навертывались злые слезы – почему судьба вдруг отняла у нее все и сразу? Но она не поддастся слезам, от слез она окажется в тумане, а в тумане можно заблудиться и потерять путь.

«Твоя жизнь кончена, – нашептывал туман, но Анника знала, что это неправда, потому что сидела здесь и слышала, как Скуби-Ду жалуется из комнаты, что боится призраков. – У тебя ничего не осталось!»

– Нет, у меня осталось очень многое, – вслух возразила Анника.

Дом очень важен, это место, которому ты принадлежишь, но дом – это не обязательно четыре стены – это могут быть люди, планы, притязания.

«У тебя нет ничего значимого».

Правда ли это?

Сегодня у нее было ненамного меньше, чем вчера.

У детей нет одежды, в пламени сгорел ее компьютер, но все остальное осталось на месте.

«За исключением Томаса. И Анны».

Она встала и посмотрела на себя в зеркало.

«Остались только дети. Я и дети. Все остальное у меня отнято».

Она пропала.

«Может ли быть еще хуже?»

Главный редактор «Квельспрессен» Андерс Шюман отказался от своего шикарного углового кабинета во имя уменьшения расходов и занял каморку позади отдела комментариев. С каждым днем Шюман все больше жалел о сделанной им глупости. Единственное преимущество реорганизации состояло в том, что теперь он находился непосредственно в редакции и мог из своего кабинета наблюдать за работой.

Было только одиннадцать часов утра, но работа кипела с размахом, немыслимым всего несколько лет назад. Сайт газеты в течение суток обновлялся ежечасно, за исключением затишья около четырех утра. Теперь газета не только текст. Редакция вела радиопередачи, показывала видеорепортажи и транслировала рекламу. Процесс подготовки материалов пришлось уплотнить, и теперь работа в газете кипела весь день, и это было новостью для «Квельспрессен». Традиционно выпуски вечерних газет делали по ночам пропитанные алкоголем закаленные и битые ночные редакторы с мозолями на покрытых налетом никотина пальцах. Сегодня этот дух выветрился из газеты почти без остатка. Редакторы новой эры перестали пить и начали чистить ботинки; в противном случае их увольняли под предлогом несоответствия или с почетом отправляли на досрочную пенсию.

Андерс Шюман тяжело вздохнул.

В течение всех последних лет его не покидало чувство, будто что-то очень важное ускользает у него из рук. Со временем это чувство только усиливалось. Но лишь недавно он понял, в чем суть: речь шла о том, что и зачем они делают, о самих основах журналистики.

Сегодня ежечасное обновление сайта настолько владело умами, что иногда сотрудники забывали, что, кроме обновления, надо еще и сказать что-то содержательное.

Он вспомнил упреки, которыми конкуренты в прежние времена, когда у газеты были самые большие тиражи среди шведских таблоидов, осыпали «Квельспрессен»: самая тиражная, но не самая первая; материала много, но не первой свежести.

Теперь все делалось намного быстрее, но за счет правды и анализа.

Нет, на самом деле все не так плохо, заставил себя подумать Шюман.

Газета осталась неплохим изданием. Анника Бенгтзон изнутри осветила историю Нобелевского убийцы, Берит Хамрин писала проницательные статьи о терроризме, а Патрик Нильссон взял интервью у звезды, в котором та рассказывала, как борется со своим обжорством.

Но беда была в том, что все эти темы уже давно устарели. Газета не успевала попадать в киоски, как сенсации становились вчерашними новостями. Вот и сегодня новостью стало убийство Давида Линдхольма, и в этом преступлении подозревают его жену.

Интернет разрывался от похвал в адрес убитого комиссара полиции.

Талант Линдхольма заключался в знании человеческой природы и в его непревзойденном умении общаться с людьми. Он был мастер беседы, он был самым верным на свете другом и обладал поразительной интуицией.

Что со всем этим делать? – подумал Андерс Шюман, чувствуя, как медленно ворочаются мысли в его мозгу, отвыкшем заниматься этическими проблемами. В его инстинктах, которые должны быть направлены на соблюдение таких принципов журналистики, как оценка новостей, проверка источников и решение о том, стоит ли раскрывать настоящие имена, осталось место только для финансового анализа и объемов продаж.

Он выглянул из кабинета.

Первым долгом следует оценить ситуацию, подумал он, встал и решительно направился в редакцию.

– Что мы будем делать с этим убитым комиссаром? – спросил он Спикена, шефа новостного отдела.

Спикен сидел положив ноги на стол и жевал апельсин.

– Оставим для него первую полосу, колонку новостей, седьмую, восьмую полосу и центральный разворот, – ответил тот, не подняв головы.

– Как поступим с новостью о том, что главная подозреваемая – его жена? – спросил Шюман, присаживаясь на краешек стола, демонстративно подвинувшись ближе к ботинкам шефа отдела.

Спикен понял намек и сбросил ноги со стола.

– Ты имеешь в виду, каким кеглем наберем этот заголовок? – спросил он и выбросил апельсиновую кожуру в мусорную корзину.

– Если мы назовем Давида Линдхольма жертвой убийства и тут же скажем, что в убийстве подозревают его жену, то тем самым назовем ее убийцей, – заметил главный редактор.

– И что? – Спикен удивленно воззрился на шефа.

– Но ее пока даже не допрашивали, – пояснил Шюман.

– Это вопрос времени, – парировал Спикен и снова уставился в экран компьютера. – Кроме того, все уже успели это произнести вслух. Наши конкуренты и даже уважаемые утренние газеты назвали участников преступления по именам.

«Ладно, – подумал Шюман, – этическую инициативу я проявил».

– Где ты достаешь апельсины в это время года? – спросил он.

– Они немного жестковаты, но я и сам такой же, – пошутил Спикен.

К его столу подошла Берит Хамрин – с сумкой на плече и плащом, перекинутым через руку.

– Ты написала отличную статью для сегодняшнего номера, – сказал Шюман, стараясь подбодрить Берит. – Какие-нибудь отклики уже есть?

Берит остановилась перед главным редактором и кивнула в сторону монитора Спикена.