Полная история Христианской Церкви Бахметева Александра

Глава II

Гонение от ариан при Валенте. Василий Великий, епископ Кесарийский. Святой Григорий Богослов

Миновало гонение от язычников, но опять настало гонение от ариан. Валентиниан[160], по примеру многих своих предшественников, счел нужным избрать себе соправителя, и выбор пал на его младшего брата, Валента[161]. Он поручил ему Восток, а сам стал управлять западными областями, пребывая то в Медиолане (Милане), то в Трире и Равенне.

Валент принял крещение от арианского епископа Евдокса и клятвенно обещал поддерживать ариан ское исповедание. Он сдержал слово. С его вступлением на престол возобновились для Церкви тяжелые времена Констанция и господства ариан. Православные епископы заменялись арианами, православные церкви закрывались или отдавались арианам. Вышло повеление, чтобы все епископы, изгнанные Констанцием и возвращенные Юлианом, опять оставили свои кафедры. Прибегали и к более жестоким мерам. Восемьдесят православных епископов, присланных с жалобой на притеснения от ариан, скончались мученической смертью. Подробности их казни просто возмутительны. Валент, опасаясь общего негодования, велел предать их смерти тайно: осудив их будто бы на изгнание, корабль, отплывший довольно далеко от берега, подожгли, и все они погибли.

Иператор Валентиниан

Указ об удалении епископов произвел сильное волнение в Александрии. Христиане, еще так недавно обрадованные возвращением Афанасия, были готовы стоять за него до смерти. Городские власти даже не решались настаивать на исполнении указа, но сам Афанасий, не желая навлечь на Александрию гнев императора, тайно удалился из города и поселился в гробнице родителей. Александрийские христиане приступили к царю с просьбой возвратить его. Валент уступил, боясь настроить против себя весь Египет, тем более что в эту пору поднял мятеж Прокопий, к которому присоединились многие. Он возвратил Афанасия и больше не преследовал его. Великий епископ был уже стар, но силы духа не изменяли ему. Он по-прежнему был деятелен и тверд: созывал Соборы, излагал учение Церкви, сносился с другими епископами, убеждая их действовать единодушно. Ему усердно помогал Василий, который был пресвитером в Кесарии, а с 371 года – епископом. И Афанасий утешался тем, что в нем святая истина найдет твердого и ревностного защитника. Ему самому уже недолго оставалось жить. Святитель Афанасий Великий скончался в 373 году, 80 лет от роду. Он был епископом сорок шесть лет и все это время провел в постоянной борьбе за святую истину. Порой самые твердые его помощники падали духом и уступали внешней силе. Но ничто не могло поколебать Афанасия. Он переносил изгнание, страдания, никогда не менял убеждения и не уклонялся от своих обязанностей, показывая пример христианского мужества.

Мы помним, что Василий удалился в пустыню. Там, вдали от мирского шума, он служил Церкви, излагая и объясняя письменно ее учение и стараясь оградить иноков от влияния ереси. Через некоторое время епископ Евсевий призвал его в Кесарию и посвятил в пресвитеры. Василий стал деятельно помогать ему. Но слава Василия возбудила в Евсевий чувство зависти, и Василий, заметив это, удалился. Епископ, однако, скоро понял, что он один не в силах править делами Церкви в такое трудное время, и снова попросил помощи у Василия. Вскоре все дела перешли в руки пресвитера, который отдался своему служению с полным самоотвержением. Главным и любимым его делом, которое он совершал ежедневно, иногда два раза в день, было проповедание слова Божия. Избегая глубоких умозрений, недоступных слушателям, Василий в живом слове излагал им обязанности христианина, объяснял Священное Писание, красноречивым описанием чудотворения возвышал их сердца к Творцу, старался побудить к христианской деятельности. Его слова, изливаясь из горячего, любящего сердца, действовали сильно и убедительно. Он умел подвигнуть своих слушателей на дела любви и милосердия, подавая им личный пример. Живя бедно, отказывая себе даже в необходимом, Василий устраивал в Кесарии и в окрестностях обширные больницы, приюты, странноприимные дома. Все, что имел, отдавал бедным, помогая и христианам, и иноверцам, сам ходил за больными. При этом Василий находил время устраивать в обителях общежитие, писать уставы для иноков и правила для воспитания детей, обличать лжеучения, входить в сношение с защитниками Православия в других городах, заступаться в судах за бедных и угнетенных. И вся эта неутомимая деятельность тем более достойна удивления, что Василий был очень слабого телосложения и почти постоянно болел. Но силы духа побеждали в нем телесную немощь, и Господь укреплял его на полезное служение. По вдохновению свыше Василий изложил письменно чин Божественной литургии[162] и составил много молитв.

После смерти Евсевия (в 371 году) в Кесарии пожелали иметь епископом Василия. Этому сильно противилась партия ариан. Тогда престарелый Назианзский епископ, отец Григория, уже слабый и больной, велел перенести на носилках себя в Кесарию, и его голос способствовал избранию Василия.

Василию было трудно расширить свою деятельность, но круг его обязанностей стал обширнее. В ведении кесарийского епископа находились (кроме Каппадокии) епархии Галатии, Понта, Армении; везде происходили смуты, везде Православие колебалось. Василий не щадил сил: обозревал епархии, писал послания, старался везде отыскать себе усердных помощников. Брат его Григорий, назначенный епископом в Ниссу, другой брат Петр, Севастийский епископ, друг его Григорий – все они содействовали ему, сколько могли. Другие усердные пастыри Церкви соединяли свои силы, чтобы противодействовать успехам арианства, поддерживаемого Валентом. Василий обращался и к сочувствию западных братий, описывая им бедственное состояние истинных христиан на Востоке.

«Вы, может быть, – писал он, – подвигнетесь на помощь Церквей восточных, ибо наши испытания тяжки и долговременны; вы же, возлюбленные о Христе братья, знаете, что совершенство закона состоит в любви. Троньтесь нашими бедствиями; не извиняйтесь домашними заботами; дело идет не об одной Церкви или двух: буря свирепствует от пределов Иллирии и до пустыни Фиваиды. Извращены догматы благочестия, изглажены уставы Церкви; страсть господствования преобладает, и предстоятельство церковное предлагается в награду за нечестие. Пастыри предают стадо Божие и расхищают милостыни нищих. Исчезла строгость правил; дана широкая свобода грешить… Не стало суда праведного; всякий ходит по желанию своего сердца… Стяжавшие власть через угождение человекам сделались рабами оказавших им милость. У некоторых и защита Православия обратилась в орудие взаимной брани; скрывая свою вражду, они дают ей вид поборничества по благочестию. Другие поощряют народ к взаимным ссорам, чтобы общими пороками скрывать свои. Поддерживается непримиримая брань. Этому смеются неверующие; колеблются маловерные… Умолкли уста благочестивых; развязан всякий хульный язык, осквернено святилище. Здравомыслящие убегают домов молитвенных как училищ нечестия и в пустынях со стенаниями и слезами воздевают руки к Господу, сущему на Небесах».

Это послание, подписанное тридцатью двумя епископами, дает нам понятие о страданиях христиан на Востоке. Западные епископы оказали, впрочем, мало сочувствия; но все здравомыслящие христиане Востока тесно сблизились с Василием.

Валент, зная силу кесарийского епископа, очень желал привлечь его на свою сторону. Собираясь ехать в Кесарию, он предварительно поручил префекту Модесту, известному своей решительностью и жестокостью, расположить Василия к общению с арианами. Префект стал убеждать Василия.

– Для чего ты противишься государю, – говорил он ему, и один остаешься упорным? Для чего не держишься одной веры с царем?

Василий объяснил, что не может принять заблуждений ариан. Модест стал грозить ему изгнанием, лишением имущества, смертью.

– Если можешь, угрожай чем-нибудь другим, – возразил епископ. – Изгнания я не боюсь, ибо вся земля Господня; отнять имущество нельзя у того, кто ничего не имеет; смерть для меня благодеяние: она соединит меня с Господом, для Которого живу и тружусь.

Величие Василия изумило префекта.

– Доселе никто так не говорил со мной, – сказал он.

– Вероятно, тебе не случалось говорить с епископом, – спокойно отвечал Василий.

Модест, убедившись, что угрозы бессильны, стал представлять Василию все выгоды, которые Церковь получит от его уступки.

– Подумай, – говорил он, – как важно для твоей паствы быть в общении с великим государем. А от тебя что требуется? Только чтобы ты согласился исключить из Символа слово «Единосущный».

– Конечно, – ответил Василий, – для государя весьма важно вступить в общение с Церковью, ибо важно спасение души; но допустить исключение из Символа хотя одного слова или изменить в нем что-либо, на это не соглашусь.

– Подумай до завтра, – сказал префект.

– Не нужно; завтра я таков же, как нынче.

Модест отпустил Василия и, когда прибыл царь, донес ему о неуспехе поручения. Были еще сделаны попытки склонить епископа, но все осталось тщетно. Ариане советовали прибегнуть к открытой силе, но Валент боялся раздражать всю область и не терял надежды убедить Василия. В день Богоявления, 6 января 375 г., он пошел в храм, желая принести дар в пользу Церкви, и был поражен величием и торжественностью службы, однако никто из диаконов, не имея на то разрешения епископа, не решился принять его пожертвование. Валент был так смущен, что едва не упал, если бы его не поддержали придворные. Тогда святитель Василий сделал знак принять приношение императора. Ему не удалось здесь поговорить с Василием, но в другой раз он имел с ним беседу в алтаре. И слова Василия, видимо, сильно подействовали на него: он оставил епископа в покое.

Впрочем, спустя некоторое время советы ариан превозмогли, и Валент отправил Василия в изгнание. Вдруг сын императора опасно занемог, и Валент, видя в этом Божью кару, поспешно отменил приговор и послал просить молитв епископа. Ребенок выздоровел. Валент уже не тревожил Василия; и гонение, сильное во всех областях, миновало Каппадокию.

Имя и влияние великого Афанасия, как мы видели, ограждало и Александрию от насилия ариан. Но едва Афанасий умер, как во всем Египте началось сильнейшее гонение. Александрийская Церковь избрала в преемники Афанасию благочестивого Петра, но ариане удалили его и прислали своего епископа, Лукия. Соединяясь с язычниками и иудеями, они силой вторгались в церкви, производили в них злодеяния и грабежи, ссылали в заточение всех православных церковнослужителей.

Однако само гонение, как замечал Афанасий, было красноречивой проповедью против ариан и возбуждало к ним общую ненависть. При Валенте благовествование подвижников обратило к вере многих сарацин, живших близ пустыни, и царица их, Мавия, пожелала, чтобы был посвящен в епископы сарацинский инок Моисей. Он для этого прибыл в Александрию, но перед всем народом отказался принять рукоположение от арианина Лукия. «Я недостоин быть епископом, – говорил он, – но если уже Господь призывает меня к этому святому служению, то не хочу быть рукоположен тем, кто обагрен кровью святых». – «Не осуждай меня, не узнав сперва веры моей», – сказал Лукий. «Я знаю вашу веру, – отвечал Моисей, пастыри Церкви, томящиеся в заточении, осужденные на работы в рудниках, предаваемые огню, – вот свидетельства вашей веры».

Гонение не пощадило и пустынников. Многие, в том числе и оба Макария, были сосланы на дикий остров. Но их чудеса и поучения обратили и там много язычников. Слава их распространилась еще больше, и тогда гонители сочли выгоднее для себя возвратить великих старцев в безмолвные пустыни. Одна знатная и богатая римлянка по имени Мелания, посещавшая в это время пустыни, тоже подверглась гонениям. Она кормила ежедневно до пяти тысяч иноков, лишенных всяких средств, и последовала за изгнанными в Палестину. Ее хотели заключить в темницу, но остановились, узнав об ее богатстве и славном роде[163].

В некоторых местностях насилия ариан доводили население до такой степени исступления, что сами гонители приходили в ужас. Эдесский православный епископ был изгнан и заменен арианином, но народ отказался от общения с ним и стал собираться для молитвы в пустынных местах, под открытым небом. Валент повелел Модесту силой разогнать эти собрания и предавать смерти ослушников. Модест обнародовал это повеление, желая избежать строгих мер. Но собрания продолжались. Модест отправился с воинами, чтобы исполнить приказание царя, и на пути встретил женщину, которая поспешно шла на молитвенное собрание, ведя за руку ребенка. «Куда идешь? – закричал ей Модест. – Я никого не буду щадить; тебя и ребенка твоего там ожидает смерть!» – «Я это знаю, – отвечала женщина, – потому и спешу, чтобы с ребенком своим удостоиться мученической смерти». Модест уведомил царя об этом, умоляя его отменить распоряжение, потому что пришлось бы предать смерти почти все население. Валент смягчил указ, но изгнал около восьмидесяти церковнослужителей, не согласных на общение с арианами. На пути к изгнанию народ их встречал с почетом как исповедников, и ревность к истинной вере все больше воспламенялась.

К сожалению, арианские заблуждения распространились далеко. Задунайские готы начали еще с III века принимать христианскую веру от пленных, взятых ими на войне. В IV веке христианская вера сильно распространилась между готами. Около 360 года их епископ Ульфила изобрел готскую азбуку и перевел на готский язык часть Священного Писания. Несколько мучеников положили жизнь за веру Христову в кровавых распрях между готскими князьями христианином фритигерном и язычником Афанарихом. Имена готских мучеников (Никиты, Саввы и других) славились в Церкви. Готская Церковь часто сообщалась с Церковью Каппадокийской и другими, несмотря на враждебные отношения готов к империи. При Валенте готы, теснимые с севера, прислали просить у императора разрешения поселиться во Фракии. Среди посланных был епископ Ульфила. К сожалению, он заразился арианским лжеучением и после возвращения распространил ересь среди готов.

Готы действительно перешли Дунай, чтобы поселиться во Фракии, но притеснения от областных начальников и нарушение договоров вызвали сильное негодование, и вскоре вспыхнула война. Валент во главе большого войска пошел против готов.

Когда Валент отправился в поход, ему встретился святой отшельник по имени Исаакий. Он сказал ему: «Государь, перестань враждовать против Господа, отверзи церкви православные, и Бог благословит путь твой». Царь не обратил внимания на эти слова, а самого Исаакия приказал столкнуть на обочину дороги. Но на другой и на третий день отшельник, следуя за ним, приступал к нему с той же просьбой, грозя ему гневом Божиим. «Ты не одолеешь врагов, – говорил он, – но погибнешь огнем». Разгневанный царь велел заключить Исаакия в темницу, сам же продолжал путь.

Война была неудачной для Валента, но вести о ней не скоро доходили до Царьграда. Исаакия там держали в заточении и грозили ему смертью после возвращения императора. Но однажды отшельник сказал: «Он не возвратится; вот уже шесть дней как я слышал смрад от истлевших в огне костей его». Через некоторое время действительно узнали о кончине Валента. После сражения при Адрианополе раненый Валент хотел спастись бегством и с некоторыми воинами укрылся в малой хижине, стоявшей посреди поля. Готы подожгли ее, даже не подозревая, что в ней укрылся царь, который таким образом погиб после почти пятнадцатилетнего царствования ( 378). А святой Исаакий вспоследствии стал настоятелем обители близ Царьграда и известен под именем св. Исаакия Далматского.

Гонение от ариан утихло после смерти Валента. Но кесарийский епископ недолго наслаждался миром. Труды, заботы, огорчения окончательно расстроили его здоровье, и без того всегда слабое. Последние годы ему были особенно тяжелы: ариане везде торжествовали, некоторые православные епископы колебались, другие, оказавшиеся твердыми в вере, претерпели изгнание; в том числе брат Василия, Григорий Нисский, и близкий ему друг, Евсевий Самосатский. Со своим другом Григорием он был разлучен. Григорий, назначенный Василием епископом маленького города Сасима, не мог управлять паствой, где господствовали ариане, и после смерти отца удалился в монастырь св. Феклы близ Селевкии. В Антиохийской Церкви продолжались смуты. Святой Мелетий был в изгнании. Василию становилось все труднее бороться против возрастающего зла. Отрадны ему были только вести с Запада, где Церковь благоденствовала, а свт. Амвросий Медиоланский с успехом отражал попытки ариан; Иероним Стридонский благотворно влиял на римское общество, а Мартин Турский распространял веру в Галлии. В 379 году святой епископ кесарийский скончался. Смерть его была всеобщим горем; рыдания заглушали церковное пение, больные старались прикоснуться к его телу в надежде получить исцеление. Вся Церковь оплакивала великого учителя, сильного убедительным словом, твердого и деятельного служителя истины.

Западный император Валентиниан умер за три года до смерти Валента, оставив наследниками престола двух сыновей: семнадцатилетнего Грациана[164] и четырехлетнего Валентиниана II. Грациан готовился было идти на помощь Валенту против готов, когда узнал о смерти восточного императора. Он не счел себя в силах управлять огромной империей и стал искать помощника. Выбор его пал на Феодосия, родом испанца, сына полководца, прославившегося воинскими подвигами в Британии и Африке. Молодой Феодосии сопровождал отца в походах, затем жил в своих поместьях в Испании, когда Грациан, призвав его, поручил ему управление восточной части империи. Нельзя было сделать лучшего выбора.

После смерти Валента изгнанные епископы были тотчас же возвращены. Большей частью они нашли в своих епархиях смятение, раздоры, паства была разделенной на православпых и ариан. В Антиохии одни продолжали признавать епископом М слети я, другие – Павлина. Запад и Римский епископ поддерживали Павлина. Оба епископа были люди благочестивые; Мелетий предложил Павлину управлять Церковью вместе, в духе любви и мира.

Но нигде зло не укоренилось так сильно, как в Константинополе. В течение почти сорока лет там были постоянно арианские епископы. И епископы, и гражданские власти во зло православным покровительствовали всяким лжеучениям. Всевозможные ереси разрешались свободно. И страсть к богословским спорам объяла, все население, на улицах ремесленники, лавочники спорили о Божественности Христа, об отношении Его к Богу Отцу, утверждали или отрицали Божественность Духа Святого. Богословские споры вызывали непримиримые распри. Казалось, все совершенно забыли, что сущность христианской мудрости состоит не в умении ловко спорить об отвлеченных предметах, которые превышают ум человека, а в вере, любви, смирении и милосердии.

Между тем как все лжеучения свободно излагались, никейское вероисповедание постоянно преследовалось. В Константинополе православные не имели ни одной церкви. Они иногда тайно собирались для богослужения в горах и лесах, где часто на них нападали враги. Но среди скорби гонений все были связаны взаимной любовью и исполнены горячей ревностью к вере. Как только гонение прекратилось со смертью Валента, они поспешили написать к Григорию На зианзскому, умоляя его прибыть в Константинополь и взять на свое попечение малочисленную православную Церковь. Григорий любил уединение, но Господь указывал ему путь, на котором он мог быть полезен. Он не счел себя вправе отказаться и, прибыв в столицу, остановился у родственников. В их доме скоро устроилась церковь, в которой Григорий стал совершать богослужение и проповедовать. Он назвал эту церковь «Анастасией», что значит «воскресение», надеясь, что тут воскреснет Православие.

Святитель Григорий Богослов. Дионисий и мастерская. Около 1502–1503 гг.

Еретики, разумеется, с самого начала были настроены враждебно, но они еще не знали всей силы Григория. Его убогий и смиренный вид, простота привычек и обхождения возбуждали их насмешки. Они его не опасались и всячески старались оскорбить. Встречая, осыпали ругательствами, иногда бросали камнями. Григорий переносил все спокойно, твердо уповая на Бога. Сначала немного слушателей посещало его бедную церковь, но после каждой его проповеди число их увеличивалось. Скоро малая церковь стала тесна. Никогда еще в Константинополе не слышалось такого могучего, убедительного слова. Язычники, еретики, равнодушные миряне, приходившие из любопытства послушать нового проповедника, были увлечены его красноречием. Когда же с кафедры Анастасии раздались его высокие беседы о богословии, то много самых отъявленных его противников пришло к убеждению о тщете арианской веры. Громкие восклицания часто прерывали его речь, и за ним навсегда утвердилось звание Богослова. Но эти успехи раздражали до такой степени его врагов, что жизнь великого проповедника подверглась опасности. Еретики старались возбудить против него народ, и однажды, в ночь на Пасху, когда Григорий совершал крещение новообращенных, они ворвались в его церковь с оружием и палками, стали ругаться над святыней и нанесли многим раны, в том чсле и самому Григорию. На другой же день они потащили его на суд, как разбойника, но не достигли желаемого. Григорий возвратился оправданный; и с каждым днем его влияние возрастало и число слушателей умножалось. Он старался возбудить их к истинно христианской деятельности, внушая им взаимную любовь, отвлекать их от споров и распрей, столь противных духу христианского закона.

Между тем ему готовили удар. Григорий был доверчив и простодушен. Этим воспользовался один недостойный человек, Максим Циник[165], который сумел вкрасться в его доверие и, втайне действуя против него, достиг того, что был избран в епископы некоторыми христианами. Григорий, глубоко огорченный поступком Максима, пожелал удалиться, чтобы не стать причиной новых смут, но православные изгнали Максима и выразили единодушное желание иметь Григория архиепископом. Максим же нашел покровительство в Риме. В это время прибыл император Феодосии[166].

Феодосии, с детства воспитанный в христианском законе, принял незадолго до того крещение от епископа Солунского и издал указ, которым, признавая за истину Никейский Символ, объявлял еретиками всех, отвергавших его. В то же время он повелевал возвратить православным церкви, отнятые у них арианами. Арианский епископ Дамофил выехал из Константинополя, а Григория торжественно ввел в соборный храм сам император при криках православных: «Григорий епископ!» Эта торжественность была неприятна и тягостна смиренному Григорию, как видно из его же слов. Отраднее, он считал, победить противников кроткой силой истины, чем чувствовать себя под покровительством вооруженных воинов и защитой державной власти. Эта защита не нужна святой истине. Он шел неохотно, с поникшей головой, видел вокруг себя толпы ариан, недовольных, безмолвных, уступивших лишь силе. Само небо, казалось, не благоприятствовало торжеству; погода была пасмурна, небо покрыто тучами. Но едва Григорий вступил в святилище, как яркие лучи солнца блеснули из-за туч. Народ признал это счастливым предзнаменованием и громкими, радостными восклицаниями приветствовал епископа. Григорий, твердо веря силе самой истины, удерживал императора от строгих мер против еретиков. Но тем не менее ариане еще сильнее возненавидели его и даже покушались на его жизнь. Вот как это случилось. Григорий занемог, и в это время в его дом входили и знакомые, и незнакомые, желавшие знать о нем. Однажды вошел юноша, подкупленный арианам и, чтобы умертвить епископа. Он пришел в комнату, где больной беседовал с друзьями. Некоторое время слушал епископа и вдруг пал к его ногам, рыдая и умоляя о прощении. Друзья Григория отвели юношу в сторону и узнали все от каявшегося. Григорий призвал его и сказал: «Господь да помилует и простит тебя, только обратись к Нему и служи Ему верно».

В сане архипастыря столицы Григорий хранил прежнюю простоту привычек и жил строгим подвижником. Многие ставили это ему в укор, потому что прежние епископы Царьграда жили роскошно. Но истинные христиане ценили такое достоинство, и все больше и больше привязывались к своему святому пастырю.

Церковь продолжала волноваться лжеучениями. Особенно распространилось лжеучение Македония, отвергавшего Божественность Духа Святого. Его последователей звали духоборцами. Феодосии решился созвать Вселенский Собор. В 381 году в Константинополь съехались около ста пятидесяти епископов с Востока. Собор открылся под председательством Мелетия Антиохийского, который, впрочем, вскоре скончался; тогда его место как председателя на Соборе занял Григорий. Он настаивал, чтобы преемником Мелетия в Антиохии был Павлин, уже признанный частью Антиохийской Церкви, но избрали Флавиана, и это стало причиной долгих смут. Западные Церкви считали епископом Павлина и сообщались только с ним, а восточные были за Флавиана.

Отцы Собора, пересмотрев Никейский Символ, положили изменить в нем некоторые выражения, чтобы придать ему больше ясности и определенности, и дополнили его некоторыми словами, в которых признается Божественность Духа Святого, от Отца исходящего, единство Святой Апостольской Церкви и чаяние воскресения мертвых. Впоследствии каноном Третьего Вселенского Собора было постановлено: никогда не изменять в Символе ни единого слова. Это свято соблюдает Православная Церковь, читая доселе Символ веры, как он был утвержден в 381 году на Втором Вселенском Соборе.

Канонами этого Собора, которых всего семь, были решены споры о перекрещивании еретиков, определены с большей точностью права епископов и главных митрополий, Константинопольская епархия уравнена с четырьмя большими митрополиями: Рима, Антиохии, Иерусалима и Александрии – и стала считаться второй после Рима, так как Константинополь был второй столицей и назывался Вторым Римом. Вошло в употребление называть «патриархами»[167] епископов этих городов, кроме Римского, за которым преимущественно осталось название «папы», употреблявшееся доселе без отличия и не означавшее никакого преимущества власти. Константинопольский Собор был признан Вселенским – как по важности его определений, так и потому, что весь Запад единодушно принял их.

Святитель Григорий Богослов, архиепископ Константинопольский.

Первая половина XVIII в. Монастырь Симонопетра

Еще во время заседаний некоторые епископы начали спорить о правильности назначения Григория. Григорий неохотно принял сан епископа и постоянно тосковал о тихой, уединенной жизни, так как имел слабое здоровье и часто болел. Ему еще не было шестидесяти лет, но святой ходил уже весь согбенный, его седая голова склонялась на грудь, а лицо запечатлело следы трудов, лишений, душевной борьбы. Только надежда быть полезным удерживала его в столице. Когда же по поводу его назначения возник ропот, то он сказал: «Пастыри Христовой Церкви! Стыдно вам враждовать и спорить, когда вы других должны учить любви и миру. Прошу вас, устройте мирно дела Церкви; если я причина волнения, то, как пророка Иону, бросьте меня в море; и утихнет буря, которую не я воздвиг. Отнимите у меня престол, изгоните меня; я на все согласен и довольно удручен болезнью, чтобы жаждать тихой, спокойной жизни».

Затем он упросил и Феодосия отпустить его и после окончания Собора простился с паствой, которая глубоко скорбела о разлуке с ним. Вместо него избрали Нектария, человека благочестивого, но еще не принявшего Святого Крещения. Он крестился в соборной церкви и, облеченный в белые одежды новопросвещенного, был провозглашен епископом. Но его избрание не обошлось без смут: Римская Церковь покровительствовала недостойному Максиму (Цинику) и не хотела Нектария. По этому поводу (и другим) некоторое время существовал разрыв между Востоком и Западом.

Менее трех лет продолжалось святительство Григория Богослова, но и в это время он убедительным словом и примером много сделал для паствы, которая так долго была волнуема ересью. Его святую деятельность продолжил через шестнадцать лет величайший проповедник христианской Церкви Иоанн Златоуст.

Оставив Константинополь, Григорий прежде всего посетил Назианз, чтобы устроить там дела Церкви. В Кесарии произнес надгробное слово своему другу Василию и потом удалился в сельцо Арианз, место своего рождения. Из всего отцовского имения он сохранил лишь небольшой дом, окруженный густым, тенистым садом, через который протекал светлый ручей. В этом тихом убежище он провел последние восемь лет жизни. Часто ждали его на Соборы, но Григорий, слабый и больной, только письменно принимал участие в делах Церкви. Он вел жизнь самую строгую, подвижническую. Но молитва и занятия, с молодости любимые, услаждали его одинокую старость. Он любил в звучных стихах излагать воспоминание о прошедшей жизни: описывать и счастливое детство в родительском доме, и нежную дружбу с Василием, пустынные труды, скорби и немощи души среди бурь житейских. «Изнуренный болезнью, – писал он, – я в стихах находил отраду, как престарелый лебедь, пересказывающий сам себе звуки крыльев». Во всех его сочинениях проявляется нежное, любящее сердце, душа, озаренная благодатью свыше. Описывает ли он прелесть видимой природы, движения души, говорит ли о назначении человека, он пламенным сердцем возносится к Творцу и Подателю благ, посвящая Ему свое богатство – дар слова, которым он дорожил больше, чем богатствами и величием мира. Великий святитель отошел к Господу около 390 года, завещав бедным свое скудное имущество.

Он оставил много замечательных сочинений: писем, стихотворений, проповедей, возражений против лжеучений, толкований Писания[168].

Глава III

Церковь на Западе при Грациане и Валентиниане II

Между тем как на Востоке Церковь страдала от ариан, на Западе она благоденствовала. Валентиниан I оказывал усердие к христианской вере, не стесняя и не преследуя, впрочем, и язычников. Они могли свободно совершать обряды своего богопочитания; запрещены были только всякого рода заклинания. После Валентиниана I вступили на престол его сыновья: Грациан и Валентиниан II[169]; последний был еще малым ребенком. Грациан поручил Восток Феодосию, а сам, живя в Милане, управлял западными областями. Он был воспитан в христианской вере и добросовестно старался, чтобы все его действия соответствовали законам Христовым, руководствовался советами великого Миланского епископа Амвросия.

Император Грациан

Амвросий родился около 340 года от отца-язычника, префекта Галлии и Испании; мать и сестра его были христианки. После смерти матери, Марцеллина, сестра Амвросия, заменила ее двум малолетним братьям и воспитала их с любовью и заботливостью. Они получили блестящее образование, какое тогда давалось в богатых и знатных домах. В это время особенно уважалось красноречие: оно открывало путь к высшим должностям государства. Поэтому отец Амвросия посчитал счастливым предзнаменованием событие, случившееся в младенчестве сына. Однажды ребенок заснул под деревом, но вдруг рой пчел налетел на него: пчелы садились на его лицо, вползали в открытый ротик ребенка и выползали, не причиняя ему вреда. Отец запретил отгонять их, надеясь, что сын его будет сладкоречив и могуч словом, так как пчелы оставили свой мед на его устах. Эти надежды, действительно, сбылись.

Амвросий готовился к гражданской деятельности и уже в 25 лет славился как самый красноречивый адвокат в Риме. Префект Проб счел его достойным занять одну из самых важных должностей и поручил ему управление Лигурийской областью. Проб был христианином и, убеждая Амвросия управлять с кротостью и справедливостью, сказал ему: «Управляй не как судья, как епископ». Амвросий прибыл в Милан, столицу своего округа, и вскоре заслужил всеобщую любовь.

Через некоторое время умер миланский епископ Авксентий, арианин, и надо было избрать ему преемника. В соборном храме, где собрались по такому случаю, шли горячие споры между православными и арианами. Амвросий прибыл в храм как префект, чтобы смотреть за порядком. Вдруг среди шума раздался детский голос: «Амвросий епископ!» Вслед за тем и весь народ воскликнул единодушно: «Пусть будет Амвросий епископом!» – и стал просить его принять это звание. Удивленный Амвросий отказывался, напомнив, что он еще даже не крещен, что он не готовился к такой должности и не способен учить и назидать других. Но народ не слушал возражений, а настаивал на своем. Восклицание ребенка казалось всем внушением свыше. Все были уверены, что Амвросий, заслуживший в звании префекта любовь и уважение всей области, будет и достойным епископом. Послали просить согласия императора, так как Амвросий занимал гражданскую должность. Между тем Амвросий делал все, чтобы отклонить от себя звание, которое страшило его. Он даже раз тайно ушел из Милана, но, проходив целую ночь, поутру опять очутился у ворот города. Император утвердил выбор народа, и Амвросий должен был согласиться. Он принял Святое Крещение, в семь дней прошел все церковные степени и принял посвящение в епископы (в 374 году).

Святитель Амвросий Медиоланский. Ивановский Свято-Введенский женский монастырь

Ревностно и добросовестно исполнял он все обязанности, которые принял так неохотно. Все свое имущество Амвросий раздал бедным и, свободный от мирских забот, полностью отдался своему служению. Чувствуя, каким неудовлетворительным было его духовное образование, стал слушать наставления благочестивого пресвитера Симплициана, внимательно изучал творения великих отцов Востока: Василия, Григория, Кирилла Иерусалимского. Вскоре его красноречивые проповеди стали привлекать огромное число слушателей, которых он побуждал к христианской деятельности и старался отвлекать от ереси ариан. Арианам покровительствовала императрица Юстина, вторая жена Валентиниана I. Но, к счастью, Валентиниан I оказывал большое уважение Амвросию, а его сын, Грациан, любил его, как отца. Амвросий тоже нежно любил молодого императора и написал для него несколько книг, в частности о вере и Таинствах, и радовался добродетели и благочестию молодого иператора.

Но усердие Грациана к христианской вере скоро вызвало негодование и опасения со стороны язычников. Языческая партия на Востоке вообще была слаба, но в Риме была намного сильнее, потому что там язычество связывалось с воспоминанием о прежнем величии империи и со всем гражданским бытом. Приписывая христианской вере свои бедствия, римляне упорно держались древнего богопочитания. Христианские императоры, боясь оскорбить и без того недовольный Рим, лишь с крайней осторожностью прикасались к вековым учреждениям, уважаемым римлянами. Поэтому, хотя христианство и распространялось в Риме, язычество имело там довольно крепкие корни и могло казаться даже господствующей религией. В сенате стояли идолы и алтари богов; сенаторы при вступлении в звание должны были исполнить языческий обряд; жрецы совершали жертвоприношения в 330 языческих храмах. Язычеству делались и другие уступки: христианские императоры продолжали именоваться верховными первосвященниками (pontifex maximus) – звание, которое издревле давалось главе государства. После смерти их торжественно причисляли к богам.

В то время, о котором теперь идет речь, языческая партия в Риме имела во главе своей людей, уважаемых за твердость, независимость характера и за горячую преданность отчизне: Претекстата и Симмаха. Под их влиянием именитейшие граждане Рима, потомки древних патрициев, считали гражданским долгом всеми мерами поддерживать язычество и оказывать усердие к богам, которые якобы возвели Рим на высшую ступень славы и могущества, поэтому любое новое распоряжение в пользу христиан их глубоко оскорбляло. Грациан с каждым годом становился все более враждебным язычеству и предпринимал меры, на которые не решался ни один из его предшественников. Он отнял у капищ принадлежавшие им земли, отменил преимущества весталок – служительниц языческой богини Весты, пользовавшихся величайшим почетом в Риме. Наконец, и это было самым жестоким ударом для римлян, он велел вынести из сената статую Победы. Эта мера возбудила сильное волнение – статуя Победы служила для римлян эмблемой древней славы и величия империи, олицетворением самого Рима, могучего и славного. Весь Рим пришел в смятение. Решили послать к императору депутацию под предводительством известного оратора Симмаха, чтобы просить отменить повеление. Грациан отверг прошение под предлогом, что депутация не представляет интересов большинства сената. Язычники были глубоко оскорблены, но сделали еще одну попытку: отправили к императору жрецов, которые поднесли ему одежду верховного первосвященника. Грациан отверг и это, объявив, что языческая одежда неприлична христианину.

Эта твердость в вере лишила молодого императора престола и жизни. Язычники, потеряв всякую надежду склонить его на свою сторону, стали поддерживать военачальника Максима, который провозгласил себя императором. Грациан пошел на него войной, но был предательски убит в Лионе (в 383 году). На престоле остался его брат, Валентиниан II, под опекой матери Юстины. Галлия и Испания признали Максима, который собирался идти в Италию, чтобы и тут утвердить свое владычество. Императрица попросила Амвросия быть защитником юного Валентиниана и идти к Максиму, чтобы отговорить его от похода в Италию. Амвросий принял трудное поручение, явился в Трир к Максиму. Как бесстрашный и мужественный служитель Христа, Амвросий не стал скрывать своего негодования за убийство Грациана, отказался быть в церковном общении с Максимом, но все же достиг желаемого: Максим отложил намерение идти на Италию.

После возвращения в Милан Амвросию пришлось отражать новые нападки язычников. Надеясь найти в юном Валентиниане II больше уступчивости, чем в его брате, римские язычники отправили к нему прошение, в котором умоляли отменить указы Грациана, враждебные язычеству. Это прошение, написанное Симмахом, префектом Рима, было красноречиво, но отражало слабость язычества. Когда гонимые христиане подавали императорам апологии в пользу своего учения, они говорили с твердой верой в Того, Который есть и Путь, и Истина, и Жизнь, не заботясь о своих выгодах. Готовые отдать жизнь за веру, они старались только о распространении святой истины: в твердой вере была их неодолимая сила. Теперь язычеству пришлось представлять апологии, но той силы в них не было, потому что сами язычники уже мало верили богам. Симмах, говоря от лица Рима, только умоляет императора пощадить традиции великого города, не нарушать его древних обычаев, оставить ему то богопочитание, которое помогло покорить мир, но не говорит о язычестве как об истине. Амвросий написал возражение, в котором твердо отстаивал указы Грациана. «Христианские сенаторы не могут восседать перед алтарем языческим, – говорит он, – никто не может служить двум господам… Император никого не оскорбляет, если Бога предпочитает всему». Валентиниан II отверг прошение язычников, и указы Грациана остались в силе.

Вскоре Амвросию пришлось бороться и с другими врагами. Юстина, мать императора, активно покровительствовала арианам, но при Грациане ее влияние было ничтожным. Однажды она добилась того, что в город Сирмиум был назначен арианский епископ, но Амвросий, прибыв туда, отменил назначение. С тех пор Юстина возненавидела Амвросия. И даже услуга, которую он оказал своим посольством к Максиму, не смягчила ее неприязни. Пользуясь своим влиянием на сына, она теперь еще ревностнее стала заботиться о выгодах ариан и уговорила императора потребовать от Амвросия уступить арианам одну из миланских церквей. Амвросий отвечал, что, если бы потребовали его собственного имущества, он бы охотно его отдал, но не может уступить того, что принадлежит Богу. После многих безуспешных переговоров воины по повелению императора силой заняли одну церковь для ариан. Народ взволновался и схватил одного арианского пресвитера, чтобы его убить. Об этом донесли Амвросию, который, не прервав богослужения, только послал диакона освободить арианина. Влияние святого епископа тотчас усмирило народное волнение, но правительство заключило в темницу множество православных. Юстина продолжала действовать в пользу ариан, настраивая императора против Амвросия. Но епископ встречал уговоры и угрозы с той же спокойной, непоколебимой твердостью. «Достояние Божие не в моей власти, – говорил он, – нужна ли смерть моя – я готов; не окружу себя народом, не припаду к алтарям для спасения жизни; лучше умру за алтари». Однажды воины уже ворвались в храм, где он служил. Но вдруг, упав на колени, объявили, что пришли молиться, а не сражаться. Наконец Валентиниан II прекратил гонение, узники были отпущены, волнение утихло, и император не без досады говорил своим придворным, указывая на силу и влияние епископа: «Вы и меня готовы выдать Амвросию».

В следующем году, перед праздником Пасхи, требования Юстины отдать храм возобновились. К тому времени ее стараниями в Милан был призван арианский епископ и издан указ, разрешающий арианам совершать богослужение. Но Амвросий вновь отвечал твердым и решительным отказом. Народ опять взволновался, опасаясь за любимого епископа. Амвросий успокаивал его, умолял не прибегать к силе для защиты, напоминая, что молитва – единственное орудие христиан. Это было в торжественные дни Страстной недели. Народ толпился в храме, где служил епископ, и с восторгом и умилением слушал его поучения. Иногда вооруженные воины окружали церковь, однажды верным пришлось оставаться в церкви всю ночь. Такими мерами Юстина думала склонить Амвросия к уступке. Но молящиеся забывали об опасности, и епископ продолжал совершать богослужение с спокойной, благоговейной торжественностью. Чтобы облегчить молящимся долгое стояние, Амвросий в это время ввел в Миланской Церкви антифонное пение на два лика, уже давно бывшее в употреблении на Востоке. Пение его гимна во славу Святой Троицы смягчало скорбь православных. В это же время Господь открыл святому во сне место погребения двух святых мучеников – Гервасия и Протасия, пострадавших во времена гонений. Когда обрели мощи святых, то чудесные исцеления, совершавшиеся при них, еще больше воспламенили ревность христиан, усилили любовь народа к епископу. Наконец гонение прекратилось, и Амвросий запечатлел радость христиан в торжественной церковной песне «Тебе Бога хвалим».

Гонение прекратилось, впрочем, только оттого, что Максим вновь стал угрожать Италии. Устрашенный Валентиниан II опять прибег к помощи Амвросия, убедил его предпринять вторичное посольство к Максиму. Амвросий согласился, хотя успех был сомнительным. К тому же ему было крайне неприятно вступить в переговоры с Максимом после одного поступка, который привел в негодование всю Церковь. За несколько лет до этого в Испании появилась ересь присциллианистов – смесь гностицизма с манихейством. Присциллиан, основатель лжеучения, был человеком безнравственным, вел порочную жизнь и усердно распространял свое учение, которым заразились многие в Испании и в Южной Галлии. Некоторые епископы обвиняли его перед Максимом, и Максим, желая прослыть ревнителем истинной веры, осудил на смертную казнь Присциллиана и четырех его главных приверженцев. Это решение привело в ужас всех истинных христиан. Мартин, Турский епископ, уважаемый всей Галлией за святость жизни, умолял Максима отменить приговор. Он говорил, что достаточно отлучить от Церкви еретиков, но невозможно, чтобы гражданская власть казнила христиан за ложные убеждения. Усилия Мартина и других епископов остались тщетными, и в первый раз (384 г.) смертная казнь еретиков за веру Христову была инициирована гражданской властью. Она вызвала всеобщее негодование и способствовала усилению ереси, потому что приверженцы Присциллиана стали почитать его за мученика. Мартин Турский укорял Максима за поступок, не соответствующий духу христианской веры и оскорбляющий святую истину, которая не нуждается в помощи внешней силы. Амвросий, прибыв в Галлию, не захотел общаться с епископами, принявшими участие в осуждении еретиков, и выразил Максиму свое негодование.

Максим принял Амвросия не с прежней благосклонностью и упрекнул его за то, что несколько лет тому назад он удержал его от похода в Италию. Этот упрек был славой Амвросия, и он охотно принял его. Но на сей раз посольство не было успешным. Максим двинул свое войско на Италию. Валентиниан II с матерью бежали в Солунь, но Феодосии I вступился за молодого императора и победил Максима, который был убит своими воинами. Феодосии опять утвердил на престоле Валентиниана и помогал ему советами, убеждая его держаться истинной веры.

Амвросий приобретал все больше и больше влияния на народ. Его святая жизнь, ревность к службе Божией прославили его имя во всем христианском мире. Из дальних стран приходили, чтобы видеть его; многие обращались, услышав его убедительные поучения. Между прочим – и блаженный Августин, о котором мы расскажем далее. Амвросий написал много сочинений о христианской нравственности, пояснений Священного Писания, писем и поучений, устроил чин литургии и других служб, стараясь как можно больше сближаться с обрядами Востока. Он много изучал великих восточных отцов, и подражание им заметно в его сочинениях. Амвросий учредил несколько монастырей, а своей сестре, Марцеллине, инокине, посвятил ряд книг об иночестве и девстве. Об этом он говорил так красноречиво, что некоторые матери запрещали своим дочерям слушать его проповеди, боясь, как бы он не привлек их к подвижнической жизни. Иночество же, сильно распространенное на Востоке, стало в эту пору развиваться и на Западе. Монастыри устроились в разных местах Италии, на островах Средиземного моря, в Испании и Галлии. Развитию подвижнической жизни способствовали также святые Мартин Турский, Павлин Нольский (Ноланский), Иероним Стридонский.

Мартин, уроженец Паннопии[170], в молодости служил воином в Галлии. Он тогда еще не был крещен, но в числе оглашенных готовился к Святому Крещению и отличался честностью, чистотой жизни и милосердием. О нем сохранилось следующее предание. Однажды в воротах города Амиенса ему встретился нищий, просящий милостыню. Мартин сам был беден и не имел денег, но, сняв плащ, он перерезал его пополам и дал половину нищему. В ту же ночь он увидел во сне Господа Иисуса во славе, окруженного Ангелами и облеченного в половину плаща, поданную нищему. Вскоре Мартин принял Святое Крещение и, оставив военную службу, стал учеником Илария Пуатьеского[171]. В течение всей жизни он бесстрашно защищал истинную веру от лжеучений. Строгая подвижническая жизнь полюбилась ему. Мартин искал уединения, но благочестие и чудеса прославили его имя по всей стране, и против воли он должен был согласиться стать епископом в городе Туре. Он, однако, оставался смиренным подвижником, усердно заботился об искоренении язычества в соседних областях, воспитал много благочестивых учеников, устроил несколько монастырей. Сульпиций Север, христианский историк, подробно описал жизнь и чудеса благочестивого епископа, которого знал лично[172].

Еще замечательнее деятельность Иеронима. Он родился около 330 года в городе Стридоне (на границе Паннонии и Далмации)[173]. Родители его, христиане, зажиточные сельские жители, послали своего сына учиться в Рим. Там Иероним сначала хранил благочестивые привычки детства, участвовал в молитвенных собраниях, с благоговением посещал гробницы мучеников. Но потом увлекся светской жизнью, увеселениями шумной, роскошной столицы. Однако так продолжалось недолго. Поняв суетность земных наслаждений, мучимый желанием знания и веры, Иероним оставил Рим. В Аквилее, а затем в Трире предался учению и уединенной молитве. Он принял крещение и отправился на Восток, чтобы изучать веру Христову и Священное Писание на местах библейских событий. Но свет Божественной мудрости еще не вполне озарил его душу.

Сочинения Цицерона и Платона имели для него больше прелести, чем боговдохновенное Писание, которое казалось ему грубым и непонятным. Это мучило его, и он с усилием и напряжением изучал священные книги. В Антиохии он занемог, и ему представилось, что он приведен к Престолу Судии живых и мертвых и слышит от Него вопрос: «Кто ты?» – «Я христианин», – с трепетом отвечал он. «Неправда, – возражает тот же строгий голос, – ты цицеронианец, а не христианин; где сокровище твое, там и сердце твое».

Альбрехт Дюрер.

Святой Иероним в келье. Резцовая гравюра на меди. 1514

Глубоко пораженный этим видением, Иероним удалился в дикую, суровую пустыню, и там, в уединении, молил Бога просветить его душу светом истины, даровать ему разумение священных книг. Трудна была ему отшельническая жизнь, и тяжелая внутренняя борьба совершалась в его душе. Его воображению в пленительном виде представлялись покинутые радости мира, воспоминания о роскошном Риме смущали его уединенную молитву и возбуждали в душе уснувшие страсти. Пустынник припадал к Спасителю с горячими слезами, изнурял себя постом и бдением, с напряжением трудился. И наконец свет воссиял в его душе, мир и тишина воцарились в ней. Пробыв довольно долго в уединении, Иероним посетил святые места отшельников Сирии и Палестины. В Антиохии принял звание пресвитера[174] и прибыл в Константинополь. Во время пребывания в Сирии он изучал еврейский язык, чтобы лучше понять Писание; в Константинополе с восторгом слушал свт. Григория Богослова и продолжал заниматься Писанием и другими учеными трудами: переводил беседы и толкования Оригена, историю Евсевия. В 382 году, после девяти лет, проведенных на Востоке, Иероним возвратился в Рим, богатый знанием и духовной мудростью. С ним прибыли и восточные епископы: Епифаний Кипрский, Павлин из Антиохии.

Рим произвел на Иеронима тяжелое впечатление. Его поразила суетность духовенства и общества, мелочность стремлений, алчность клириков. Странную картину представлял собой в то время Рим. С одной стороны, язычество, как будто еще не тронутое в своей внешней обстановке, но утратившее жизненную силу, держалось лишь тем, что в сердцах лучших своих представителей связывалось с любовью к отечеству. С другой стороны, христианское духовенство, потеряв из виду главные основания учения Христова, заботилось о приобретении власти и богатства и как будто стремилось стать наследником прав и преимуществ, которые теряло язычество. Римский папа, пользовавшийся как епископ столицы уважением Церкви, старался на этом основании утвердить власть над Церквами Запада и сделаться «верховным первосвященником». Его богатство было огромным, а роскошь возбуждала укоризны даже у язычников. «Я сам бы сделался христианином, если бы мне за это дали звание Римского епископа», – говорил, шутя, язычник Претекстат. Звание епископа становилось целью корыстных устремлений. Истинные христиане со скорбью видели кровавую борьбу между двумя искателями папского престола: Дамасом и Урсином. Оба поддерживали свои притязания силой оружия. Более ста тридцати человек лишились жизни в этих распрях. Победа осталась за Дамасом. «Нисколько не удивительно, – замечает языческий историк Аммиан Маркеллин, описывая эти события, – что такая богатая цель возбуждает желание честолюбцев и делается предметом жестокой и упорной борьбы. Счастливый победитель может быть уверен, что будет обогащен дарами римских дам; что изящество его одеяния привлечет все взоры, когда он проедет по улицам Рима в богатой колеснице; что роскошь царской трапезы едва ли сравняется с роскошью, господствующей в доме римского епископа». Вот какие побуждения заставляли домогаться сана, который внушал благоговейный трепет таким святым мужам, как Афанасий, Василий, Амвросий! Правда, это писал языческий историк, может быть, склонный представить христиан в невыгодном свете, но он же воздает дань уважения областным епископам за их простоту и смиренномудрие. К тому же и другие свидетельства подтверждают правоту его слов.

Пример главы действовал и на римское духовенство: его алчность возбуждала всеобщее негодование. Духовные лица приобретали влияние на богатых женщин и, выманивая наследства и дары, производили семейные раздоры, скапливая себе огромное богатство. Валентиниан I указом запретил духовным лицам получать наследство лично для себя; их могла получать только Церковь. Эта мера возбудила, конечно, много ропота, но лучшие люди одобряли ее, и Иероним тоже. «Не жалуюсь на указ, – говорил он, – и жалею только о том, что мы заслужили его». Он сильно обличал пороки и алчность клириков, с негодованием говорил и о высшем христианском обществе, которое являло мало христианских добродетелей и походило скорее на языческое своей суетностью и страстью к роскоши и увеселениям.

Действительно, высшее общество в Риме (как и в Константинополе) еще мало прониклось духом христианской веры. Оно словно лишь облеклось в ее внешность, храня, в сущности, много прежнего, что ясно выражалось в обычаях повседневной жизни и вызывало строгие укоризны христианских наставников, осуждавших, в особенности, тщеславие и страсть к роскоши. Богатые язычники, отправляясь в храм, сопровождаемые большим количеством рабов и прислужников, любили щеголять друг перед другом богатым убранством колесниц, роскошью одежды, числом зависевших от них прислужников. С той же гордой, но еще более неуместной пышностью отправлялись знатные христиане в церковь Христову. Богатые жены продолжали, как и прежде, тратить огромные деньги на свои наряды, отличавшиеся роскошью и изысканностью. Так, например, с некоторых пор вошло в обычай вышивать золотом на шелковых тканях разные изображения, заимствованные из истории или мифологии. Язычницы носили на своих платьях изображения богов, похождения Орфея, сцены игр и охоты; увы, христианки, не отказываясь от такой же дорогой прихоти, вышивали на своих одеждах сюжеты евангельских событий: исцеление расслабленного, умножение хлебов и т. п. Проповедники и в Риме, и в Константинополе строго обличали эту суетность, старались внушить своим слушательницам, что лучше бы в жизни и в делах подражать примерам милосердия Христа, чем изображать их на своих одеяниях. Но весьма многие в христианском обществе ограничивались лишь внешним исповеданием христианской веры.

Но общество, признающее христианский закон, не может развратиться полностью. Сила нравственного закона спасает его от конечной гибели. Всегда найдутся люди, хотя иногда и немногие, которые будут стараться следовать в жизни признаваемому ими закону, быть достойными членами той святой Церкви, к которой причисляют себя своим исповеданием. Их спасительный пример удерживает других на пути истины, возвращает к нему уклонившихся. Так было и в Риме. Из среды высшего общества, примыкавшего образом жизни к языческому, постепенно возникало другое, проникнутое духом христианской веры, стремившееся исполнять заповеди Христа о любви к ближним, о смиренном самоотвержении. Здесь встречаются имена и благочестивых жен. Когда еще Афанасий Великий был в Риме, его рассказы о восточных подвижниках и подвижницах возбудили ревность к высшим христианским подвигам у некоторых римских христианок. Одна молодая вдова, Маркелла, решила отказаться от светской жизни, чтобы посвятить себя служению Богу и ближним. Знатность, богатство, красота Маркеллы привлекали много женихов, но она не захотела вступать вторично в брак и осталась верна избранному ей образу жизни. Ее мать не одобряла намерения дочери удалиться от общества, и Маркелла осталась в Риме. Но среди суетного и изнеженного общества она вела строгую жизнь, изучала Священное Писание, беспрестанно молилась, тратила огромное богатство, помогая бедным и больным. Стараясь видеться с людьми благочестивыми, она радушно принимала у себя в доме пришельцев с Востока: Афанасия и Петра Александрийских, а позднее – Иеронима, Епифания, Павлина. Они помогали ей наставлениями и советами.

Пример Маркеллы оказался благотворным. Образовался кружок молодых жен, одушевленных верой и любовью к Господу. Это был цвет римского общества по знатности и богатству. Но, презирая эти преимущества, римлянки стремились лишь к тому, чтобы быть достойными звания христианок – высшего звания в мире. Это были Мелания, вдова префекта, с двадцати лет посвятившая себя Богу; богатая вдова Павла, наследница Гракхов и Сципионов, со своими дочерьми: Павлиной, Блезиллой (Блезникой) и Евстолией, и сестрой Азеллой; Фабиола, основательница первой в Риме больницы; Софрония, Юлиана и другие, имена которых известны нам из переписки Иеронима. Пришельцы с Востока были радушно приняты в этом дружеском кругу, и Иероним сделался наставником и руководителем благочестивых жен, являвших суетному и изнеженному Риму пример чистой добродетели и строгой, деятельной жизни. Он объяснял им Священное Писание, разделял их заботы о бедных и больных. Это стало для Иеронима отрадой среди неприятностей и огорчений, которые пришлось вытерпеть от духовенства, очень озлобленного против него. Только папа Дамас проявлял к нему расположение. По его совету Иероним стал писать объяснения на некоторые места Священного Писания и переводить Библию. Но Иероним недолго оставался в Риме и года через три возвратился на Восток, казавшийся ему более родным и близким по духовному настрою.

Джованни Беллини.

Святой Иероним в пустыне.

Вторая половина XV – начало XVI в.

Он опять обошел все священные места Палестины; в Александрии слушал ученого Дидима Слепца и наконец поселился в Вифлееме, в пещере, и полностью посвятил себя молитве и ученым трудам. Его главным занятием стал перевод Священного Писания. Известный до того латинский перевод, под названием италийский, был так искажен переписчиками, и в нем оказалось столько вставок и ошибок, что новый перевод стал просто необходим. Иероним принялся за это дело. Используя знание еврейского языка, труды Оригена и других исследователей Священного Писания, он работал несколько лет и составил перевод, которому на Западе отдали предпочтение[175].

Кроме того, он составлял толкования на Писание, изучал жизнь знаменитых мужей, был в постоянной переписке с друзьями в Риме, опровергал римских еретиков: Иовиниана и Вигилянция, которые выступали против иночества, против чествования икон и мощей. Иероним имел утешение увидеть и некоторых из своих духовных дочерей, привлеченных на Восток желанием поклониться святым местам и узнать жизнь подвижников.

Благочестивая Мелания[176] прибыла на Восток еще в царствование Валента, посещала нитрийских отшельников и вручала им богатые дары. Авве Памве она, между прочим, принесла 300 литр серебра. Отшельник, приняв дар, сказал своему ученику: «Употреби это на нужды братии в Ливии и на островах; они беднее нас». – «Господин мой, – сказала Мелания, – тут триста литр». Пустынник отвечал: «Дочь моя, мне этого не нужно знать; а Господь, взвесивший холмы и не отвергнувший и двух лепт вдовицы, знает вес твоего серебра». Застигнутая гонением в пустыне, Мелания в течение нескольких дней кормила до пяти тысяч иноков, потом последовала за изгнанными в Палестину, служила и помогала им. Поселившись в Иерусалиме, она основала женский монастырь, в котором трудилась 25 лет, щедро помогая церквам и бедным. Иероним был с ней в постоянной дружбе и помогал ей советами, равно, как и священник Руфин, итальянец из Аквилеи, живший в уединенной келье на Масличной горе. Между Руфином и Иеронимом, вначале очень дружными, возник спор по поводу толкований Оригена, и Мелания была для них примирительницей. Уже в глубокой старости святая подвижница поехала в Рим, чтобы увидеться с семейством. В ту пору Риму со всех сторон угрожали враги. Мелания своими рассказами о Востоке побудила многих последовать ее примеру. Ее сын Публикола и двадцатилетняя внучка Мелания[177] с мужем Пинианом, продав свои огромные поместья, предприняли путешествие на Восток, по дороге строя обители и щедро помогая нуждавшимся. Вскоре после прибытия в Иерусалим престарелая отшельница предала душу Богу, но ее внучка, Мелания, продолжала ее труды. Живя в келье на Масличной горе, она изучала Писание, молилась, ходила за больными и бедными. И она, и муж постоянно дружили с Иеронимом. Они основали несколько монастырей и скончались в бедности, раздав свое огромное богатство.

Павла тоже оставила пышный Рим ради Востока. Вместе с Иеронимом она посещала святых подвижников, вручала нуждавшимся богатые подаяния и наконец поселилась в Вифлееме, где основала монастырь. По дороге из Вифлеема в Иерусалим она построила странноприимные дома для богомольцев. Ее младшая дочь Евстолия, с тринадцати лет посвятившая себя Богу, находилась при ней. Обе они вели жизнь строгую, трудились и молились, ходили за больными, лишали себя даже необходимого, чтобы больше помогать другим, изучали Священное Писание под руководством Иеронима и не жалели о пышной, богатой жизни, которую покинули ради Господа. Павла знала наизусть почти все Писание и, чтобы лучше понимать слово Божие, выучилась еврейскому языку. Она часто писала в Рим, где оставила много друзей и замужних дочерей. К ним писал и Иероним, давая советы по воспитанию детей. Отшельники звали к себе своих римских друзей, красноречиво описывая им мир и тишину пустынных обителей. Павла скончалась в глубокой старости. Господи, возлюбих красоту дома Твоего! – были ее последние слова (ср.: Пс. 25, 8).

Между тем замужние дочери Павлы в Риме подавали пример истинно христианской жизни, как в семейной среде, так и в общественной. Их благочестие поддерживалось связью с матерью и блаженным наставником, в особенности – внимательным изучением слова Божия, единого источника истины. Вся их жизнь была посвящена добру, и пример действовал благотворно на всех окружавших. Мужья тоже стали ревностными служителями Бога.

Мы упоминали о Фабиоле. Эта знатная и богатая римлянка в ранней молодости вышла замуж за человека порочного, развелась с ним и еще при его жизни вступила во второй брак. Этот поступок мучил ее, и после смерти второго мужа она старалась искупить свою вину всенародным покаянием и жизнью, посвященной служению Богу и ближним. Одетая в грубую и бедную одежду, она в притворе латеранского храма святого Иоанна перед целым Римом исповедала свои грехи и молила о прощении. Затем она продала свои обширные поместья и построила первую в Риме больницу, где с самоотвержением ухаживала за больными, не тяготясь никаким трудом, сама перевязывала раны несчастных и всячески старалась облегчить их страдания. Желание поклониться святым местам привлекло и Фабиолу на Восток. Иероним, которого она знала в Риме и посетила в Вифлееме, с удивлением говорит о ее благотворительности и о ее знании Священного Писания. Возвратившись в Рим, она снова принялась за свои труды: при участиии Паммахия, овдовевшего мужа второй дочери, Павлы, построила в Остии огромный странноприимный дом, выкупала пленных, посылала вспомоществования в отдаленные области Италии и умерла в бедности. Весь Рим толпился на похоронах богатой Фабиолы, обнищавшей ради Христа и наполнившей Италию своими благодеяниями.

Какой переворот в сознании совершила христианская вера! Какая огромная разница была между этими смиренными служительницами Христа, полными сострадания и милосердия, и гордыми римлянками-язычницами, которые с наслаждением смотрели на кровавые игры цирка, вели жизнь праздную, изнеженную, удивляя Рим своими пороками, необузданной страстью к роскоши, причудливостью затей, не зная на пути осуществления своих прихотей никаких преград! Христианская вера, согрев сердца любовью, указала женщинам, как можно достойно употреблять время и средства. Жены-христианки удивляли Рим благотворительностью, для которой тесен был Рим и которая изливалась обильным потоком во все края мира; строгостью жизни, посвященной деятельности, трудам, молитве.

Но у большинства римлян учение об отречении от земных благ не встречало сочувствия. Жизнь, посвященная труду и исполнению святых обязанностей, казалась им лишенной всякой прелести. Со страхом видели они успехи и силу нового учения, которое отнимало у язычества лучших людей. Римская чернь часто преследовала христианских проповедников угрозами и неистовыми криками; святые подвижницы подвергались клевете и насмешкам; языческие писатели продолжали представлять христиан врагами просвещения. Злоба язычников была сильнее из-за того, что они внутренне сознавали слабость язычества, ясно видели его распад и как, напротив, христианство росло и крепло, призывая на свою сторону все духовные силы страны. Понятны сожаления язычников, то негодование, с которым они встречали всякое новое обращение их бывшего собрата в христианство. Такой взрыв негодования возбудило в язычниках и обращение Павлина Польского, его отречение от земного величия ради Христа.

Павлин, уроженец города Бордо, получил блистательное образование под руководством знаменитого языческого поэта Авзония. Знатный род, огромное богатство и личные достоинства открывали Павлину путь к высшим государственным должностям. Действительно, в двадцать лет он уже был сенатором и вскоре – правителем богатой Кампании. Много было у него друзей; поэзия, искусства услаждали его досуг, самые высшие почести ожидали его. Но влияние благочестивой жены, а также Амвросия Медиоланского и других христианских друзей склонило Павлина к принятию Святого Крещения. Он отдал все свое сердце Богу, а на 25-м году жизни отказался от своего сана, раздал большую часть имения бедным и удалился в Пиренейские горы для подвижнической жизни. Укоризны, насмешки, ругательства посыпались на Павлина со всех сторон от прежних друзей-язычников. Даже рабы, которым он даровал свободу, выражали ему презрение. Авзоний строго укорял его. Но как ни тяжко было испытание, оно не поколебало Павлина: он считал, что ничего не потерял, а все приобрел, посвятив себя служению Христу[178]. Некоторое время спустя, приняв сан пресвитера, он поселился в бедном местечке Ноле в Кампании, близ мощей святого мученика Феликса, к памяти которого имел особенное уважение. Впоследствии его избрали в епископы. Павлин и его жена Терезия жили смиренно, в бедности, потому что все, что имели, раздавали нуждавшимся; но никогда сожаления о прежнем величии не смущали их покоя и счастья. Он составлял высокие гимны во славу Божию, украшал иконами созданные им церкви[179], переписывался с христианскими друзьями: Амвросием, Августином, Мартином Турским, родственницей Меланией. Любовь его к ближним дошла до того, что во время нашествия вандалов на Италию, истратив уже все, что имел на выкуп пленных, он себя самого продал в рабство, чтобы купить свободу для сына бедной вдовы, пришедшей просить его. Царь вандалов отпустил его вместе с многими другими пленными, устрашенный бывшим ему видением, когда рядом с Престолом Господа он увидел и своего зеленщика, оказавшегося на самом деле епископом, пришедшим на Суд. Павлин мирно скончался в 431 году.

Язычество так и не смогло ничем отразить эту силу христианской веры. Если раньше оно имело на своей стороне внешнюю силу, то теперь и она изменила ему.

Глава IV

Церковь при Феодосии Великом

Христианская вера, все больше и больше распространяясь, вытесняла везде язычество. Указ Феодосия запретил на Востоке жертвоприношения. Во всех восточных областях разрушались капища, а вместо них строились христианские церкви[180]. Обнаруживались обманы идольских жрецов, которые ради своих выгод прельщали суеверный народ разными хитростями, и язычники переставали им верить. В некоторых городах Сирии язычники, впрочем, встали на защиту своих богов и умертвили несколько христиан. Но вообще сопротивление было довольно слабым. Уже везде численность христиан превышала число язычников и постоянно увеличивалась. Только в Александрии произошли большие беспорядки по поводу низвержения капищ.

Александрийские язычники, раздраженные обличениями епископа Феофила[181], схватили нескольких христиан, замучили их и предали смерти. Весь город пришел в волнение, на улицах происходили кровавые схватки. Наконец главные зачинщики мятежа затворились в храме Сераписа и, делая временами вылазки, брали в плен христиан, вынуждали их совершать языческие обряды, предавали истязаниям и казнили. Напрасны были все усилия гражданских властей, напрасно египетский префект с военным отрядом убеждал мятежников к покорности, угрожая им строгостью закона. Мятежники за стенами храма считали себя в безопасности и считали, что никто не решится употребить против них силу, потому что храм Сераписа был предметом благоговейного почитания для всего Египта. Действительно, префект не предпринял ничего, а дал знать о случившемся императору Феодосию.

Храм Сераписа – одно из самых обширных и самых богатых языческих зданий – стоял на высокой, искусственной горе и был окружен со всех сторон великолепными галереями и зданиями, где жили жрецы и другие служители богов. Сто мраморных ступеней вели к нему. Он, действительно, мог служить неприступной крепостью. Особенно же охраняло его от всякого враждебного посягательства суеверное благоговение всего Египта, и не только Египта. С поклонением богу Серапису соединялось обожествление реки Нила. Как известно, в знойном Египте почти не бывает дождей и весь годовой урожай края зависит от большего или меньшего разлива Нила, который в августе и сентябре затопляет всю низменную часть Египта и илом, оставшимся после разлива, придает почве плодородную силу. С незапамятных времен египтяне воздавали Нилу божеские почести, совершая в его честь торжественные обряды и жертвоприношения. Эта провинция снабжала хлебом часть Малой Азии и Константинополь, а потому неурожай там являлся всеобщим бедствием. Поэтому-то поклонение Серапису не ограничивалось одним Египтом, и в великолепном александрийском храме встречались и египтянин, боготворящий Нил в лице бога Сераписа, и грек, для которого тот же идол был олицетворением плодородной силы природы. Эти обряды в честь Нила долго сохранялись, несмотря на быстрое распространение христианской веры, и сравнительно недавно были запрещены Феодосием к крайнему неудовольствию язычников. Каков же был ужас язычников, когда пришел ответ императора на донесение египетского префекта! Феодосии писал, что не хочет мстить за смерть христиан, сподобившихся славной, мученической кончины, но повелевает разрушить храм Сераписа, а статую – раздробить на куски для раздачи бедным.

Серапис. II в. н. э.

Этот указ вызвал негодование языческой партии, но делать было нечего. Сам префект во главе воинов должен был содействовать христианскому епископу в разрушении храма. В назначенный для этого день огромная толпа народа последовала за епископом и префектом, которые шли исполнить приговор царя. Осмотрели все тайные ходы, находившиеся под сводами храма, жилища жрецов, библиотеку, собранную Птолемеем, и наконец вошли в само святилище, где стояла колоссальная статуя Сераписа, предмет благоговения и страха в течение многих веков. Этот кумир был отлит из всех известных металлов: золота, серебра, меди, олова, чугуна, весь обложен драгоценными камнями; змей – символ вечности – обвивался вокруг него. Перед кумиром толпа остановилась, объятая страхом, потому что у язычников существовало поверье: тот, кто дерзнет коснуться кумира Сераписа, будет немедленно поражен смертью, а затем и мир разрушится, и все стихии возвратятся в первобытный хаос. Долго никто не решался исполнить приказание императора и поднять руку на идола. Наконец один воин отважился ударить его молотом.

Язычники в безмолвном ужасе ожидали его казни. Но так как не последовало никакого проявления гнева со стороны Сераписа, то ободренный этим воин решился приставить лестницу, взобрался по ней на плечи идола и сильно ударил молотом по голове. Голова покатилась, послышался глухой шум. В ужасе ждали, что будет, но на смену ужасу пришел общий хохот, когда из статуи высыпало целое полчище крыс, которые, встревоженные в своем мирном убежище, теперь разбежались по храму. Тут уже все бросились на кумира. Каждый рубил чем попало, и так долго уважаемого идола разбили на мелкие части. Тем и кончилось поклонение Серапису[182].

Язычники, однако, были в страхе и беспокойстве. «Что, – думали они, – если разгневанный бог захочет мстить за поругание святыни и Нил не разольется?» Настала пора, когда обыкновенно вода в Ниле начинает прибывать. Весь Египет был в тревожном ожидании. Вода не прибывала, и народ стал роптать. Египетский префект, боясь волнения, послал просить у императора позволение совершить установленный обряд в честь Нила, чтобы тем умилостивить разгневанного бога. Феодосии отвечал, что если урожай Египта зависит от языческого обряда и должен быть куплен неверностью Богу истинному, то лучше остаться без хлеба. Господь оправдал и наградил его твердую веру. Не успел еще ответ его дойти до Александрии, как Нил поднялся выше, чем когда-либо, и урожай был обильнейший. Это нанесло последний удар языческому суеверию.

Действуя решительно в пользу христианской веры на виду у всех, умел ли Феодосии одерживать самые трудные победы над собой? Умел ли приводить себя самого в послушание Христу и силой христианской веры смирять в себе порывы страстей? Некоторые события периода его царствования могут послужить ответом.

Император Феодосии Великий

Из-за войны Феодосии увеличил налоги в некоторых областях. В Антиохии эта мера вызвала сильное неудовольствие, которое усилилось тем, что сборщики податей поступали порой очень жестоко. Вспыхнул мятеж, и разъяренный народ бросился с угрозами к дому градоначальника, а оттуда – на площадь, чтобы низвергнуть статуи императора, умершей императрицы[183] и двух сыновей их, и с ругательствами волочил их по улицам. Войско усмирило мятеж; главные зачинщики были схвачены, другие рассеяны. За этим взрывом страстей последовали уныние и страх. Городские власти строго обошлись с захваченными мятежниками, а от царя все ожидали еще более строгих распоряжений, потому что знали, что он чрезвычайно раздражителен. Вся Антиохия была в страхе. Обратились к престарелому епископу Флавиану и умоляли его ехать в Константинополь, чтобы увещаниями постараться смягчить справедливый гнев царя.

Флацилла, жена Феодосия Великого

Святой старец предпринял путешествие. Но не скоро последовал ответ. Между тем жители Антиохии находились в самом ужасном, тревожном состоянии. В это время был в Антиохии священник, хотя и недавно посвященный, но уже успевший приобрести славу и влияние своим красноречием и святой жизнью, – знаменитый Иоанн Златоуст.

Флацилла, жена Феодосия Великого

Он один ободрял, утешал народ. Не извиняя преступления антиохийцев, старался возвысить их души над всяким земным страхом и внушить им то мужество и спокойствие, которые истинный христианин, твердо уповающий на Господа, должен сохранять во всех житейских событиях. Он напоминал им о едином Всесильном Утешителе, убеждал больше бояться преступления, чем наказания, потому что для христианина только одно страшно – гнев Божий, остальное же – ничто, даже сама смерть не страшна, потому что она – начало вечности. Он уговаривал народ стараться умилостивить Господа раскаянием, исправлением жизни, исполнением Его святой воли. Народ толпился в церкви, где проповедовал Иоанн, площади, театры, цирки, обыкновенно привлекавшие суетных антиохийцев, были теперь пусты; только молитва и поучения Иоанна могли смягчить общую скорбь. По городу ходили страшные слухи. Рассказывали, что император в гневе решил истребить Антиохию с ее жителями и что уже близки воины, которым поручено исполнение приговора. Множество жителей бежало. Наконец приехали два царских сановника с поручением произвести строжайшее следствие и объявить, что Антиохия лишена преимуществ столицы. Началось следствие. Знатнейших граждан предали суду. Употреблялись страшные пытки, чтобы вынудить признания. Вопли, плач жен и матерей оглашали улицы. Иоанн беспрестанно являлся в судилища, чтобы ободрять несчастных и молить судей об их пощаде. Иноки, жившие в окрестностях Антиохии, поспешили в город, лишь только услышали о бедствии. Они являлись в судилища и просили за виновных с мужеством людей, готовых идти на смерть за братьев. Наконец Иоанн и они убедили судей не совершать казней, пока не придет ответ от посольства Флавиана. «Низвергнутые статуи опять воздвигнуты, – говорили они, – но если вы предадите смерти образ Божий, кто же воскресит погибших и возвратит души телам?»[184]

Между тем Флавиан прибыл в Константинополь. Царские сановники, встретившиеся ему на пути, подали ему мало надежды умилостивить Феодосия, который был в страшном гневе. Но несмотря на это, святой старец не отчаивался, твердо уповая на помощь Божию. Явившись к императору, он вначале только безмолвием и слезами выражал свою скорбь о преступлении антиохийцев. Феодосии был тронут слезами святого епископа, однако выразил сильное негодование. Тогда Флавиан, признавая вину своих сограждан, стал просить царя о помиловании и прощении. Приближалась Пасха, и к этому времени по обычаю принято было отпускать нескольких узников. Незадолго до того Феодосии, разослав по областям указ, объявивший об этом, написал в нем: «О если бы я мог, как я возвращаю к свободе узников, воззвать и возвратить к жизни умерших!» Флавиан напомнил царю эти слова: «Антиохия умерла, – говорил он, – но скажи одно слово, и во тьме и скорби погребенный град воскреснет… Низвергли статуи твои; но ты можешь поставить другие, славнейшие тех. Если ты простишь оскорбивших тебя, тогда каждый в сердце своем воздвигнет тебе статую, которая будет драгоценнее златой и серебряной, ибо будет украшена человеколюбием и милостью». Флавиан напомнил царю о Христе, молившемся за распинавших Его, напомнил ему и об обязанности, которую налагало на него звание христианина. «Теперь иудеи и язычники, целая вселенная обращают взоры на тебя, ожидая, каков будет приговор твой; если он будет человеколюбив и кроток, то они прославят Бога и скажут: вот какова сила христианской веры… Наконец, – заключил епископ, – я пришел к тебе не от одних антиохийцев, а послан от Господа нашего сказать тебе: если отпустите людям согрешение их, отпустит и вам Отец ваш Небесный (Ср.: Мф. 6, 14.). Другие посланники приносят золото или серебро или другие драгоценные дары; но я пришел к тебе, государь, с священнейшим законом, и умоляю тебя подражать Господу, Который, будучи ежедневно оскорбляем нами, не перестает подавать нам блага Свои».

Царь был тронут до глубины души. Заплакав, он сказал Флавиану: «Если Господь вселенной, для нас сошедший на землю, для нас принявший образ раба, ради нас пострадавший, умолял Отца о распинавших Его: Отче, отпусти им, они не знают, что творят (Ср.: Лк. 23, 34.), то могу ли я не простить тем, которые оскорбили меня, подобного им человека!»

Затем Феодосии написал антиохийцам, что предает забвению вину их; и с этим великодушным решением Флавиан возвратился к своей пастве. Но еще до его возвращения Антиохия была уже обрадована письмом, посланным с особым гонцом. В праздник Пасхи Иоанн объявил народу прощение царя, убеждая слушателей доказать свою благодарность добрыми делами и благочестивой жизнью.

Как мы видим из этого события, Феодосии был способен на самые великодушные подвиги. Но, к сожалению, крайняя раздражительность омрачала его высокие достоинства; не всегда умел он побеждать и удерживать порывы своего гнева. Года через три после рассказанного нами события вспыхнул мятеж в Фессалониках, и народ умертвил градоначальника и нескольких сановников, присланных царем. Феодосии в это время находился в Милане; известие о случившемся вызвало в нем страшный гнев. Епископу Амвросию удалось, однако же, укротить первые порывы гнева, и Феодосии обещал ему простить виновных. Но после удаления Амвросия другие советчики превозмогли: приближенные царя так восстановили его против фессалоникийцев, что, нарушив свое обещание, он послал туда жестокий приговор. Жителей заманили в цирк под предлогом игр и по повелению императора воины умертвили там без разбора от семи до пятнадцати тысяч человек (по разным данным), с женами и детьми. Весть об этом привела в ужас всех христиан. Амвросий, удаляясь на время из Милана, написал царю письмо, в котором, выразив в сильных словах негодование свое и всей Церкви, убеждал царя раскаяться и объявил ему, что не может совершать священных Таинств в присутствии человека, обагрившего себя кровью стольких невинных людей. Раскаяние пробудилось в душе Феодосия. Через некоторое время он, однако, пошел в соборный храм, но у дверей встретил его епископ и от имени Господа остановил его. Просьбы царя остались тщетны.

– Но и Давид согрешил, однако не лишился милости Божией, – говорил царь.

– Ты подражал Давиду в преступлении, – отвечал Амвросий, – подражай ему и в покаянии.

– Что же мне делать? – спросил Феодосии.

– То же, что должен делать каждый убийца; у Бога нет лицеприятия.

Царь удалился, и целых восемь месяцев не был допущен в церковь. Иногда поднималась в нем раздражительность при мысли об отлучении, но чаще – скорбь. В праздник Рождества Христова он со слезами говорил своему придворному Руфину: «Дом Божий открыт для нищих и рабов, но закрыт для меня!» Руфин взялся уговорить епископа, но нашел его неумолимым. «Государь властен отнять у меня жизнь, – говорил он, – но не властен переменить определений церковных». Наконец, взяв у императора обещание, что никакой смертный приговор не будет приведен в исполнение ранее тридцати дней, Амвросий допустил Феодосия в преддверие храма. Тут великий император стоял среди кающихся в смиренной одежде и, ударяя себя в грудь, со слезами повторял молитву кающегося Псалмопевца: Прилъпе земли душа моя: живи мя по словеси Твоему… благословен еси Ты Господи… научи мя оправданиям Твоим![185] Народ плакал вместе с царем, который на всю жизнь сохранил память об этом событии и скорбь о своем преступлении. И современники, и отдаленное потомство достойно оценили величие епископа, бесстрашно уличившего того, кто нарушил христианский закон человеколюбия и справедливости, да и величие царя, признавшего над собой силу христианской истины и искренно и смиренно покаявшегося.

Пребывание Феодосия на Западе сдерживало попытки римских язычников. Они опять начали ходатайствовать о восстановлении алтаря Победы, но прошение их было снова отвергнуто. Феодосии имел сильное влияние на молодого Валентиниана II, убеждал его действовать в пользу христианской веры. Но государственные дела отозвали Феодосия на Восток, и, как только он удалился, на Западе началось волнение. Франкский начальник Арбогаст поднял знамя восстания и, умертвив Валентиниана II (392), провозгласил императором ритора Евгения. Алтарь и статуя Победы в Риме были вновь восстановлены; во всех городах открылись языческие капища и стали совершаться жертвоприношения. Амвросий был вынужден оставить Милан и из Болоний писал Евгению строгие обличения, но Евгений не одумался. Феодосии решил идти на него войной[186]. Приготовившись к этому делу молитвой и постом, он в 393 году перешел Альпы и близ Аквилеи встретил многочисленные войска Евгения. Перед полками Феодосия неслась священная хоругвь Константина, Евгений, хотя и считался христианином, велел нести перед своей ратью изображение Геркулеса, думая этим угодить языческой партии, которая возлагала на него свои надежды. Начался бой, казалось, что победа склонялась на сторону Евгения. Самые опытные вожди Феодосия советовали ему отступить перед превосходящими силами неприятеля. «Как, – возразил Феодосии, – неужели хоругвь Креста отступит перед идолом Геркулеса?» – и с твердой надеждой на Бога продолжал битву. Вдруг поднялся сильный вихрь навстречу врагам, ослепляя их пылью и обращая назад их стрелы. Они пришли в смятение и наконец, бросив оружие, обратились в бегство. Победа осталась за Феодосием, Евгений был взят в плен, Арбогаст удавился, и Феодосии вступил в Рим самодержавным государем Востока и Запада. Он простил великодушно всем приверженцам Евгения, но язычеству был нанесен жестокий удар.

На Востоке уже обнародовали указ, строго запрещающий жертвоприношения и всякого рода заклинания. Этот указ теперь распространился и на Запад империи. Грациан, отняв у капищ принадлежавшие им земли, поставил жрецов в зависимость от правительства, от которого они получили содержание, но Феодосии объявил, что так как христианство – господствующая вера в империи, то он не считает себя вправе употреблять и малейшей части государственных доходов на поддержание язычества; и жрецы были лишены содержания. Так совершился великий шаг к искоренению язычества. Христианская вера держалась и распространялась вопреки всем человеческим усилиям, среди опасности, гонений, нищеты, потому что была от Бога и крепка внутренней силой истины. Но язычество быстро пало как учреждение, как только его последователям пришлось, в свою очередь, стать в ряды гонимых и лишиться выгод и власти. Жрецы рассеялись, капища опустели. Остались язычниками те, которые искренно верили богам (а таких было немного), и те, которые продолжали тайно извлекать выгоды из суеверия. Запрещенные обряды язычества, однако, еще долго совершались в разных частях Италии, Галлии и в других областях, медленно и постепенно искоренялись распространением иночества. Даже в Риме не решались в одночасье запретить разные празднества, связанные с язычеством. Это вызвало бы слишком сильное негодование в народе; на эти празднества отпускались деньги от правительства. Постепенно забывалось их первоначальное значение, и они слились с христианскими празднествами, внося, впрочем, в них и прежнюю суетность, и разные суеверия, которые нелегко искореняются из общественного сознания.

Действительно, легче всего было объявить указом, что христианская вера – господствующая в империи, легко было делать распоряжения против язычества и запретить языческие обряды; но куда труднее было искоренять язычество из сердца. Покровительство христианской вере приводило к тому, что многие притворялись христианами, не возродившись к новой жизни; многие, исповедуя Христа, в душе оставались язычниками. Христианское общество уже давно не являло прежних добродетелей, как это было в те времена, когда исповедание христианской веры являлось достаточным свидетельством искренности исповедовавшего, потому что навлекало на него жестокое гонение. Но признание христианского закона приводило к общему улучшению нравов, к усовершенствованию гражданского законодательства, к возвышению нравственного просвещения. Человечество должно было стремиться к осуществлению в жизни того нравственного закона, который оно признавало за истинный.

После краткого пребывания в Риме Феодосии отправился в Милан. Он некоторое время не решался приступать к Святым Тайнам из-за крови, пролитой в битве, хотя и в правом деле: таким искренним было в нем благоговейное отношение к Святым Таинствам Церкви. Тут он призвал к себе двух своих сыновей, Аркадия и Гонория, которых хотел благословить перед смертью, потому что чувствовал, что ему недолго оставалось жить. Действительно, по предречению пустынника Иоанна, в 395 году последний великий римский император скончался на руках Амвросия, разделив царство между юными сыновьями.

В Феодосии I, прозванном Великим, мы видим всю силу христианской веры[187]. При полной самодержавной власти что могло бы обуздать порывы его гнева и вспыльчивости, если бы он не признавал внутреннего нравственного закона и не покорялся бы силе христианской веры? Но мы видели, как она сдержала порыв его справедливого гнева против Антиохии и внушала ему милосердие и великодушие. В другом случае он в гневе совершает страшное преступление, но вскоре проявляет раскаяние и с полным смирением покоряется закону Церкви. В обычной жизни Феодосии был воздержан и целомудрен, не любил роскошь, но его щедрость к бедным изумляла современников, легко прощал он и личные обиды. Царь старался дать своим сыновьям христианское воспитание и выбрал им в наставники человека, известного ученостью и святой жизнью, Арсения. К сожалению, успехи юных князей не соответствовали ни желаниям отца, ни стараниям достойного наставника[188].

Жена Феодосия, императрица Флакилла (Флацилла), была истинной христианкой, исполненной смиренномудрия и благочестия. Она не только щедро помогала бедным, но и сама посещала их, ходила за больными. Некоторые находили это неуместным и внушали ей, что императрице достаточно помогать бедным деньгами, но недостойно ее звания самой трудиться. Флакилла отвечала им: «Прилично императорскому званию щедро помогать деньгами; но свои личные труды я даю Тому, Кто благоволил даровать мне это звание».

Император Аркадий. 387–390 гг. Стамбул, Археологический музей

Святой епископ Амвросий скончался через два года после Феодосия. Заранее предузнав близкую кончину, он сказал друзьям: «Только до Пасхи пребуду с вами», – и, действительно, вскоре занемог. Весть о его болезни огорчила всю страну. Стиликон, правитель Италии при малолетнем Гонорий, умолял Амвросия, чтобы он испросил у Бога продолжения жизни. Епископ отвечал: «Я не так жил между вами, чтобы стыдиться жизни, но не боюсь умереть, ибо мы имеем доброго Владыку».

Последние дни жизни Амвросий провел в постоянной молитве, радостно ожидая своего отшествия к Господу. Некоторые из его приближенных были поражены сиянием, озарявшим его лицо. Он умер в ночь на Великую Субботу 397 года. Плач огласил улицы Милана в радостные дни Пасхи. Все теряли в нем любящего отца и мудрого наставника, и огромная толпа народа теснилась вокруг его останков, которые Господь прославил чудотворной силой.

Мы видели непоколебимую твердость Амвросия в его отношениях к Юстине, Максиму, Феодосию, его милосердие и кротость равнялись его твердости, щедрость к бедным не знала границ. Он раздал им все свое имение, продавал даже церковные украшения, чтобы выкупать пленных. «Церковь имеет золото, – говорил он, – не для того, чтобы сберегать его, но чтобы употреблять для блага людей». Богослужению Амвросий придал не известную ранее на Западе торжественность. Он устроил чин как литургии, так и других служб. До настоящего времени Медиоланская литургия совершается по чину, установленному Амвросием, сближаясь несколько со службой Восточной Церкви. Амвросий оставил много назидательных сочинений: священных песен, толкований Писания, книг о христианской нравственности.

Глава V

Святой Иоанн Златоуст

Нашим читателям уже знакомо имя великого антиохийского пресвитера, Иоанна Златоуста[189].

Иоанн родился в Антиохии в 334 или 347 году, в богатой и знатной семье. Отец его, Секунд, занимал важную должность при войсках; мать Анфуса была для него тем, чем св. Нонна для свт. Григория Богослова. Овдовев на двадцатом году, она не захотела вступать во второй брак, а всецело посвятила себя сыну и малолетней дочери, которая умерла в младенчестве. Занялась воспитанием затем уже одного Иоанна, старалась дать ему обширное и прочное образование, особенно же основательно познакомить его со Свящепным Писанием, мудро управляла его имением. От матери Иоанн получил первые уроки христианского благочестия, и ничто впоследствии не могло изгладить их из души его: ни поучения языческих наставников, ни примеры товарищей, ни увлечения юности – так сильно было влияние матери на его воспитание, на развитие душевных сил, так прочны впечатления, полученные в детстве. Уже в юношеском возрасте Иоанн посещал языческие школы, где преподавались философия, красноречие, другие науки. Он был одним из лучших учеников знаменитого Ливания, красноречивого языческого оратора.

В то время Иоанн еще не был крещен. Хотя святые отцы Церкви возражали против обычая откладывать крещение до совершеннолетия, он был довольно распространен и держался отчасти на том, что принявшие крещение не могли уже посещать языческих школ. Сам Иоанн впоследствии порицал этот обычай и убеждал родителей не откладывать крещение младенцев, а с первых же дней посвящать их Богу и делать их участниками благодати, которую даровал нам Христос. Окончив образование, Иоанн поступил на гражданскую службу, изучал законоведение и в судах в качестве адвоката защищал вверенные ему дела. Служба сближала его с людьми светскими. Подражая товарищам, он посещал театры, зрелища, участвовал в светских увеселениях. Но эта жизнь скоро показалась ему суетной и пустой. Мирские почести не прельщали его. Он чувствовал, что только во Христе есть отрада и покой, свет и истина, стал тщательно изучать Писание, часто ходить в церковь. Святой Мелетий, в то время епископ в Антиохии, полюбил Иоанна и часто приглашал его к себе для духовной беседы. На двадцать восьмом году Иоанн принял от него Святое Крещение. С величайшим благоговением приступил он к Таинству, усыновлявшему его Богу; и с этих пор так строго наблюдал за собой, что никогда не употреблял клятвы, не позволял себе не только злословия, но и малейшей шутки над ближним. Все мысли и старания его были устремлены к тому, чтобы сделаться достойным высокого звания христианина. Ему хотелось оставить мир для пустынной жизни, но это намерение огорчило его мать. Проливая горячие слезы, она перечисляла сыну все скорби раннего вдовства, все свои заботы о его воспитании и о сохранении имущества. «За все прошу у тебя одной милости, – прибавила Анфуса, – не подвергай меня вторичному сиротству, не пробуждай в душе моей скорби, немного уснувшей; потерпи до моей смерти». Иоанн исполнил волю доброй матери и, оставшись при ней, в ее богатом доме вел строгую, подвижническую жизнь. Мелетий вскоре определил его чтецом в церковь.

У Иоанна было несколько товарищей, одушевленных, как и он, любовью к Богу. Они вместе трудились, стараясь преуспевать в доброте. Один из друзей, решивший вначале жить для одного Бога, потом возвратился в мир. Иоанн по этому случаю написал свое первое известное послание «К падшему». В этом сочинении уже видны те черты, которые так прославили его впоследствии: живое, увлекательное красноречие, изливающееся из сердца, полного любви; твердость и чистота нравственных правил.

В смиренном звании чтеца Иоанн приобрел такую славу, что его хотели видеть епископом в одном из ближайших городов, но он уклонился, не считая себя достойным. Избрали одного из его друзей, а он в превосходном сочинении «О священстве» выразил свои мысли о высоких обязанностях священнослужителя как совершителя Таинств и наставника.

Иоанн Златоуст с житием. Икона. XIX в. Палех

После смерти матери Иоанн исполнил давнишнее свое желание: продал имение, раздал деньги бедным, освободил рабов и стал иноком в одной из обителей близ Антиохии. Он желал посвятить всю жизнь уединенной молитве, но его слава привлекала множество посетителей: кто приходил к нему за советом и наставлением, кто с надеждой исцелиться от недуга, потому что Господь даровал Иоанну чудотворную силу. Исцеляя больных, Иоанн призывал их к благочестивой жизни, к молитве; с глубоким знанием сердца подавал советы в соответствии с душевным состоянием каждого.

Рассказывают, что в монастыре было однажды Иоанну чудное видение. Ночью явились ему два мужа, озаренные необычайным светом: то были святые апостолы Иоанн и Петр.

– Я Иоанн, – сказал первый, – возлегший на персях Господа во время Тайной Вечери и оттуда почерпнувший Божественные откровения. Дает и тебе Бог увидеть глубину премудрости, да питаешь людей негибнущей пищей учения и да заграждаешь уста тех, которые превратно толкуют закон Бога нашего.

Петр, вручив Иоанну ключ, сказал ему:

– Дает тебе Бог ключ Церквей святых, да будет связан тот, кого свяжешь, и разрешен тот, кого разрешишь.

Упав ниц, Иоанн воскликнул в глубоком смирении:

– Кто я, чтобы дерзнул принять и понести такое служение; я человек грешный и ничтожный!

– Мужайся, крепись! – сказали апостолы. – Исполняй повеленное тебе, не утаи дара, данного тебе Богом на просвещение людей Его. Провозглашай смело слово Божие, помня, что Господь сказал: не бойся, малое стадо, яко благоизволи Отец дать вам царство. И ты не бойся, ибо Господь благоволит просветить тобою души многих. Ты много вытерпишь скорби и гонений правды ради; но перенеси все твердо и внидешь в наследие Божие.

Иоанн взял на себя еще более тяжкий труд, готовясь к служению, на которое указывал ему Господь. Он на время удалился из обители и в уединенной пещере укреплял свою душу постоянной молитвой, в борьбе с самим собой приобретая духовный опыт. Вдали от мирского шума, беседуя с Богом, созерцая красоту Его творения, душа Иоанна все больше и больше приближалась к источнику света и жизни.

Но подвижническая жизнь так расстроила здоровье Иоанна, что через несколько лет он был вынужден возвратиться в Антиохию, однако навсегда сохранил благодарное воспоминание о тихой иноческой жизни: во многих своих беседах он затем красноречиво описал спокойствие и тишину пустынных обителей, которых не достигает шум мирской суеты, где все думают лишь о том, как угодить Богу; а утвердив свои сердца и помышления на твердом камне заповедей Божиих, не возмущаются и не колеблются ни бурей страстей, ни суетою внешней жизни, а наслаждаются истинной свободой (потому что отдались Богу) – истинным богатством, потому что не желают ничего мирского. В то время в гражданском обществе были часты нападки на монастыри, якобы отнимавшие у мира лучших людей, но Иоанн настойчиво защищал иноческую жизнь.

Вскоре после его возвращения в Антиохию, свт. Мелетий посвятил его в диаконы; а в 385 году Флавиан, преемник Мелетия, возвел Иоанна в сан священника, не причислив к какой-либо конкретной церкви, а поручив ему проповедовать. Иоанн еще задолго до этого в книге «О священстве» начертал величественный образ истинного священника. Теперь он принял это звание со смущением и трепетом, но вместе с тем вполне уповая на помощь Господа, Который может облегчить всякий труд.

Независимо от трудностей, неизбежно связанных со званием проповедника, исполнение этих обязанностей было особенно трудным по многим причинам в Антиохии. Мы уже говорили о раздорах, которые так долго волновали Антиохийскую Церковь. В ней было одновременно три епископа, потому что евстафиане, мелетиане и павлиниане не хотели иметь между собой общения. После смерти Мелетия ( 381) многие, недовольные назначением Флавиана, продолжали считать епископом Павлина[190]. Многочисленные еретики: ариане, евномеи, последователи Савеллия, Павла Самосатского, Македония и разных гностических сект – старались распространять свои учения; язычники и евреи, высмеивая распри и разногласия христиан, хулили и поносили веру Христову. Беспрестанно возникали горячие споры; множество христиан, увлекаясь суетными словопрениями в догматах, пренебрегали своими обязанностями. Другие, утомленные спорами, становились равнодушными ко всему. Многие, считаясь христианами, ограничились внешним соблюдением обрядов Церкви, а жили суетными увеселениями и самоугождениями. Зрелища привлекали и язычников, и христиан. Как трудна была доля проповедника в таком обществе! Иоанн глубоко скорбел о разделении христианского общества. Сравнивая современное ему состояние Церкви с духом Церкви первых времен, он с грустью говорил: «Тогда во всех была одна душа, было одно сердце. А ныне в одной душе не увидишь такого единомыслия, но везде великий раздор, нигде нет мира».

Иоанн, однако, не упал духом, имея Всесильного Помощника, к Которому обращался с полным упованием и Который благословлял его труды. Приняв звание священника, он решил посвятить новым обязанностям все силы ума и души, всю свою жизнь, и с любовью и горячим усердием принялся за дело, с отеческой заботливостью следил за душевным состоянием каждого из духовных своих чад, ободрял унывающего, поддерживал колеблющегося, наставлял, утешал, укорял, соединяя кротость с твердостью, горячую любовь и снисходительность с мудростью. Он старался отвлечь христиан от суетных словопрений, склонял их к христианской жизни и добрым делам, твердо отстаивая догматы от лжеучений. Еретики видели в нем строгого обличителя и кроткого наставника, всегда готового помочь тому, кто добросовестно искал истину. Иоанн проповедовал несколько раз в неделю; и с каждым днем его влияние усиливалось. Суетные антиохиицы, забывая любимые зрелища и увеселения, стали толпами приходить в церковь. Многие их тех, которые вначале шли из любопытства, были тронуты до глубины души могучим словом проповедника; многие, приведенные к живому сознанию своих грехов, рыдали, обливаясь слезами. Иногда речь проповедника прерывалась шумными изъявлениями восторга, но Иоанн не любил этого. «Что мне в рукоплесканиях и похвалах? – говорил он. – То мне похвала, если вы исправите жизнь вашу, обратитесь к Богу!»

Рассказывают, что однажды женщина из народа, слушая его, воскликнула: «Учитель духовный Иоанн, золотые уста! Учение твое глубоко, и слабый ум наш не все может постигнуть!» С этих пор Иоанн особенно старался излагать поучения свои в самых простых, общепонятных словах; в народе же сохранилось за ним прозвание Златоуста, под которым он и чествуется Церковью.

В своих беседах Иоанн то объяснял Священное Писание, извлекая из этого источника поучения о ежедневных обязанностях христианина, то опирался на события общественной жизни, чтобы напоминать слушателям о законе Божием, возвышая к Господу их сердца. Больше, чем любой другой проповедник, он жил одной жизнью со своей паствой, разделял все скорби и радости, на все отзывался словом, исполненным искреннего, горячего участия. Мы уже говорили о том, что он сделал для Антиохи в тяжкое время, последовавшее за мятежом, как он являлся на судилища, чтобы ходатайствовать за несчастных, как ободрял их напоминанием о милости Божьей, как старался возвысить их души над земным страхом, обращая их к Тому, Кто один может внушить непоколебимую силу и твердость духа. Иоанн был для антиохийцев отцом, утешителем и наставником, который умел подвигнуть слушателей на дела добра и милосердия. Он убеждал богатых помогать бедным, устраивал больницы и приюты для страждущих, восставал против роскоши и жизни праздной и суетной, которая удаляет душу от Бога, заботился о бедных, советовал, как воспитывать детей.

Иоанн пресвитерствовал в Антиохии двенадцать лет. В 397 году умер константинопольский архиепископ Нектарий, и Иоанн был призван занять его место. Зная любовь к нему антиохийцев, император Аркадий опасался, как бы это назначение не произвело волнения в народе, и велел Иоанну тайно уехать из Антиохии. В Константинополе приняли с восторгом проповедника, имя которого было известно всему Востоку. Но нашлись и недоброжелатели среди епископов и пресвитеров, собранных для рукоположения нового пастыря. Многие сами добивались сана архиепископа столицы. Александрийский епископ Феофил желал этого сана для одного преданного ему пресвитера. Он был человеком честолюбивым и лукавым и, конечно, знал, что в Иоанне не найдет послушного себе орудия, но за Иоанна стоял сильный при дворе любимец царя Евтропий, бывший прежде у трона Феодосия, но также имевший в характере лукавую хитрость. Феофил испугался его угроз и 26 февраля 398 г. сам рукоположил Иоанна, но с тех пор стал ему врагом.

Такое начало предвещало много неприятностей. И действительно, архиепископство в Константинополе стало для Иоанна трудным испытанием. Дел было чрезвычайно много, так как надзору константинопольского патриарха подлежали церкви нескольких областей. Но, посвятив все свои силы служению Богу, Иоанн не испугался трудностей и усердно принялся за исполнение новых обязанностей. К своему крайнему огорчению, он в духовенстве нашел мало достойных сподвижников; большинство было равнодушно к своим святым обязанностям, заражено любовью к земным благам, к роскоши и почестям. Добиваясь покровительства людей, сильных при дворе, священники потворствовали их порокам и поэтому не имели того нравственного влияния, которое могут и должны иметь пастыри душ. Исправление духовенства стало первой заботой епископа. Он старался наставлять и примером, и словами: из своего дома удалил всякую роскошь, употреблял все свои доходы на дела милосердия, хранил строгий пост, не искал милости сильных, не посещал вельмож, не звал их к себе, а был постоянно занят или делами паствы, или молитвой, или изучением Священного Писания. Его строгая, подвижническая жизнь не понравилась константинопольскому духовенству. Оно вознегодовало еще больше, когда Иоанн, вникнув во все дела Церкви, нашел, что церковные доходы употреблялись неправильно, иногда даже нечестно. Он удалил некоторых, сократил ненужные расходы и использовал много средств на помощь бедным и на сооружение больниц. Люди, отставленные Иоанном, стали его непримиримыми врагами.

Вскоре к ним присоединились и те из мирян, которые были недовольны его обличениями. Иоанн, как ревностный пастырь, в чью обязанность входит забота о спасении вверенных ему душ, в своих проповедях сильно порицал суетность, сребролюбие, тщеславие, жестокосердие, и его слова воспринимались как личное оскорбление людьми порочными. Но Иоанн не смущался ненавистью врагов и ревностно продолжал свое дело. Как и в Антиохии, его проповеди стали привлекать огромное число слушателей, и влияние возрастало с каждым днем.

В то время в Константинополе было еще много ариан, особенно среди готов, служивших в царских войсках. По указу Феодосия им запрещалось иметь храмы в самом городе, они могли совершать свое богослужение за заставой. Зато они перед праздниками с вечера собирались на площадях и в портиках публичных зданий, распевая гимны, исполненные хулы на Пресвятую Троицу. Пение продолжалось до самого утра и привлекало много народа. Тогда архиепископ устроил и для православных ночные бдения и крестные ходы вокруг церквей, с пением божественных песен. Впереди шествия несли серебряные кресты и зажженные свечи. Отсюда берет начало традиция крестных ходов. Православные перестали посещать собрания ариан, но однажды ариане, раздраженные успехом нововведения, напали на православных, некоторых убили. Император Аркадий после случившегося совсем запретил собрания ариан.

Вскоре после этого начальник готов, Гайна, стал просить Аркадия уступить арианам одну церковь в Константинополе. Царь был готов согласиться, потому что боялся, как бы Гайна не возмутил всех подвластных ему готов. Иоанн решительно отказался передать церковь Христову хулителям Его. Гайна тоже стал врагом Иоанна. Но впоследствии, при возмущении готов, когда их вождь требовал от императора казни двух консулов, Иоанн решил просить за них. Движимый горячей любовью к ближним, он без страха отправился в стан сурового гота, чтобы спасти осужденных. Гайна, тронутый мужеством епископа, принял его с почетом в своем шатре и поверг своих детей к его ногам, прося его благословения.

Отказавшись передать церковь арианам, Иоанн устроил в Константинополе церковь для готов, обратившихся к вере истинной. Тут богослужение совершалось на готском языке, и Иоанн сам часто проповедовал с помощью переводчика. Это послужило к обращению многих готов.

Распространение слова Божия было одной из главных забот Иоанна. Он послал проповедников в Персию, Финикию, к задунайским скифам, к славянским племенам, жившим во Фракии. «Ты первый воздвиг алтари у живущих в кибитках скифов», – писал к Златоусту кирский епископ Феодорит. Церковные писатели упоминают о проповеднике в гунно-славянских ордах Феотиме Скифском, который был епископом в городе Томе[191]. Его епархия простиралась от Черного моря до Дуная к Фракии[192], и он усердно обходил всю соседнюю страну, проповедуя слово Божие славянским племенам. Как полагают, вера Христова в этой стране была известна с первых веков. Уже при Диоклетиане упоминается о христианских проповедниках в этом крае. Иоанн помогал благовестникам, заботился о переводе божественных служб и Писания, утешался успехом проповедания. «Что теперь учения философов? – говорил он. – Учение рыбарей и скинотворцев не только в Иудее, но и на языках варварских блистает светлее солнца. И скифы, и фракияне, и сарматы, и мавры, и инды, и живущие на крайних пределах вселенной, переведя глаголы их на свой язык, любомудрствуют о том, что и во сне не представляли себе мудрые язычники».

Отрадно знать, что в этом святом деле принимали участие и женщины, посылая щедрые пособия благовестникам. Иоанн, когда прибыл в Константинополь, нашел тут нескольких благочестивых жен, посвятивших себя служению Богу и бедным. Он стал направлять их деятельность, помогая им советами и участием, и совокупными их трудами было облегчено много страданий. Известны имена Никореты, Пентадии, Прокулы, Вассианны и особенно Олимпиады. Овдовев в ранней молодости, Олимпиада отказалась вступить в брак с родственником царя. Это навлекло на нее гонение. Император отнял у нее имущество, под тем предлогом, что она его расточает, но потом возвратил его[193]. Олимпиада приняла звание диакониссы и посвятила и свои труды, и огромное богатство на пользу ближним. Иоанн Златоуст, лая ободрить ее в трудную минуту жизни, писал ей: «Ты от самой юности питала Христа, когда Он алкал; поила Его, когда Он жаждал, нагого одевала, странного ввела в дом свой, больного призрела, узника посетила. Не только дом твой открыт всякому нуждающемуся, но повсюду на земле и на море есть люди, испытавшие щедрость твою». Христианская вера внушала употреблять на общую пользу время и средства, которые людьми неверующими расточаются для самоугождения, а часто и во вред себе и ближним.

Между тем как заботами великого святителя слово Божие проникло в далекие страны, в Константинополе слушали его беседы, полные горячего, живого красноречия. Они сильно воздействовали на слушателей, толкая их к исправлению жизни и к делам милосердия. Чаще всего в своих проповедях Иоанн говорил о любви к ближним, укорял за их суетность и жестокосердие к бедным, людей сильных – за несправедливые поступки. Смелый обличитель пороков, он был в то же время и любящим отцом для своей паствы, со снисходительностью принимал кающихся, был доступен для каждого. «Обиженный у него ищет помощи, – писал современный ему историк, – подсудимый призывает его в защитники; голодный у него просит пищи, нищий одежды, иной обуви с ноги его. Плачущий у него ищет утешения, больной призора, странник пристанища; вдова льет у него слезы о своем сиротстве, должник поверяет ему скорбь свою; иной просит его быть примирителем домашних ссор». Все с доверием прибегали к святителю, и никогда доверие это не было обмануто. При множестве дел и забот Иоанн находил время на все. Он даже примирил Антиохийскую Церковь с Западом, который долго не признавал Флавиана.

Высокие добродетели Златоуста не смягчили, однако, ненависти его врагов, которые с досадой наблюдали за его возрастающим влиянием. Одним из самых яростных его врагов стал когда-то покровительствовавший Евтропий, любимец царя. Хотя Евтропий сам способствовал назначению Иоанна в епископы, он возненавидел пастыря, как только убедился, что не найдет в нем ни угодливости, ни потворства своим порокам. Иоанн смело укорял могучего любимца за его несправедливости, лихоимство, корыстолюбие, твердо защищал обижаемых им. В то время существовало при церкви «право убежища». Оно состояло в том, что если осужденный находил убежище в церкви, то был неприкосновенен до тех пор, пока дело его не было вновь рассмотрено. К этому часто прибегали лица, безвинно гонимые Евтропием, и Иоанн брал их под свою защиту. Но это еще сильнее раздражало Евтропия. Он добился того, что право убежища было ограничено законом. Не предвидел тогда Евтропий, что ожидало его самого. Вскоре сильный любимец лишился милости царя, и тогда со всех сторон явились обвинители, до тех пор молчавшие из-за страха. Евтропий был осужден на казнь. Преследуемый общей ненавистью, он бежал в константинопольский Софийский собор, и Иоанн разрешил ему находиться в алтаре. Вооруженные воины и разъяренный народ требовали выдачи Евтропия, но Иоанн, обратившись к народу, красноречиво обрисовал превратности земного величия и сумел вызвать в слушателях жалость к падшему временщику. «Положим, он обижал вас, – говорил Иоанн, – но теперь время не суда, а милости. Как произнесете вы слова: остави нам долги наши, якоже и мы оставляем должником нашим[194], если сами так упорно требуете наказания должнику вашему?» Тронутые слушатели обратились в ходатаев за несчастного. Иоанн отправился к царю просить за него. Ему самому грозили изгнанием, смертью, но великодушный и мужественный святитель не выдал прибегнувшего к защите Церкви и с опасностью для жизни стоял за него. Через некоторое время Евтропий сдался, поверив, что его пощадят, но ходатайство епископа, к сожалению, не оказало должного действия на Аркадия, и Евтропий был казнен.

С каждым днем положение св. Иоанна становилось все трудней. После падения Евтропия императрица Евдоксия вполне завладела слабым Аркадием. Она была женщиной сребролюбивой и тщеславной. Чтобы обогатить свою казну, она не гнушалась никакими средствами, делала ложные доносы, забирая чужое имущество. Иоанну часто приходилось защищать обижаемых ею и ходатайствовать за них, что чрезвычайно оскорбляло Евдоксию. Она возненавидела Иоанна и не скрывала своих чувств.

Этим воспользовались враги Иоанна. Уверенные, что императрица поддержит их, они стали смелее действовать против него. По случаю беспорядков, возникших в Малой Азии, Иоанн объехал епархии и низложил нескольких епископов, которых уличил в злоупотреблениях властью. Низложенные епископы присоединились к врагам Иоанна, и со всех сторон поднялись на него самые разнообразные жалобы. Одни жаловались на его крайнюю строгость, другие обвиняли его в излишней снисходительности к преступникам. Вскоре у его врагов появилась возможность действовать решительно.

Несколько нитрийских иноков[195], безвинно преследуемых Феофилом Александрийским, прибыли в Константинополь, чтобы просить Златоуста защитить их. Иоанн не взялся разбирать их дела, потому что они принадлежали к чужой епархии, не зависящей от него, но написал Феофилу дружелюбное письмо, в котором просил его за них. Феофил обиделся или, может быть, испугался, потому что показания нитрийских иноков открывали много несправедливых его действий, за которые он мог подлежать суду. Но он знал положение дел в Константинополе, знал ненависть Евдоксии к Иоанну и потому счел удобным и даже безопасным явиться туда обвинителем Иоанна, которого давно ненавидел. Взяв с собой некоторых египетских епископов, на содействие которых мог рассчитывать, он прибыл в Константинополь и, не навестив патриарха, стал давать роскошные пиры всем влиятельным людям и вступать в переговоры с недоброжелателями Иоанна. Евдоксия втайне содействовала всему, что предпринималось против святителя. Ей донесли, будто в одной проповеди Иоанна были оскорбительные намеки на нее, и с тех пор ее злоба на него достигла крайних пределов. В селении, называемом Дубом, предместье Халкидона[196], враги Иоанна составили беззаконный собор (403 г.) и представили 29 обвинительных пунктов против Иоанна. В сущности, эти обвинения были настоящим торжеством для святителя, потому что, сколько ни старались враги, они во всей его жизни не могли отыскать даже пятна, и обвинения были самые пустые и ничтожные. Между прочим, ставилось ему, например, в вину, что он обедал один и не приглашал к себе гостей, но более всего упирали на оскорбительные слова, якобы произнесенные против императрицы. Беззаконный собор несколько раз призывал архиепископа к ответу, но Иоанн с невозмутимым спокойствием всякий раз отвечал, что он не может признать законность собора, в котором восседают, как судьи, его отъявленные враги, прибывшие в Царьград лишь для того, чтобы его осудить. Люди, посланные Иоанном, подверглись побоям и оскорблениям. Тщетно сорок епископов, оставшихся верными Иоанну, возражали против беззаконных действий собора и против законности самого собора. Сила была на стороне врагов Иоанна. Они произнесли низложение архиепископа и его изгнание, а слабый император Аркадий под влиянием Евдоксии подтвердил приговор.

Когда это стало известно, народ пришел в волнение. Со всех концов Константинополя он устремился к соборному храму св. Софии и архиерейскому дому, соединенному с ним галереей, днем и ночью окружал их живой стеной, охраняя горячо любимого пастыря, единодушно высказывая желание: «Просим законного Собора; только настоящий Собор может судить епископа». Эти слова доходили и до царского дворца. То же самое говорил и Иоанн: «Лжесобор осудил меня; законный Собор должен рассудить между мною и обвинителями моими и оправдать меня здесь, в моей Церкви».

Так прошло два дня. Враги Иоанна и императрица Евдоксия приставали к Аркадию, убеждая его силой удалить патриарха, но он опасался народного волнения. В городе стали ходить самые тревожные слухи. Говорили уже не только об изгнании, но даже и о смертном приговоре. Народ, взволнованный такими слухами, наполнял церкви, молясь за Иоанна, или толпился на соборной площади, чтобы хоть издали увидеть его или услышать звук его голоса.

Среди общего смятения один Иоанн был спокоен. Горячая вера и полная покорность воле Божией возвышали его над всяким земным страхом и внушали ему равнодушие к превратностям судьбы. О себе он не беспокоился, но мысль о пастве тревожила его, и ей посвятил он эти последние дни. Он, то переходя из своего дома в соборный храм и обратно, утешал плачущих друзей и приверженцев, советами направляя их будущую деятельность, то в храме обращал ко всему народу горячие слова любви, увещания и наставления. Вечером второго дня произнес он в храме св. Софии слово, которое история сохранила: «Сильные волны, жестокая буря. Но я не боюсь потопления, ибо стою на камне. Пусть свирепствует море: оно не может сокрушить камня; пусть поднимаются волны: они не могут потопить корабля Иисусова. Скажите, чего мне бояться? Ужели смерти? Для меня жизнь – Христос, и смерть – приобретение. Ужели ссылки? Господня земля, и исполнение ея. Ужели потери имения? Мы ничего не принесли в мир; явно, что ничего не можем и вынести из него[197]. Я презираю страх мира сего и посмеиваюсь над его благами; не боюсь нищеты, не желаю богатства; не боюсь смерти и не желаю жизни, разве для вашего преуспеяния. Я для того только касаюсь настоящих обстоятельств, возлюбленные, чтобы вас успокоить. Никто и ничто не может разлучить нас… Мы разделимся местом, но любовью останемся соединены; даже смерть не может разлучить нас: хотя умрет мое тело, но душа будет жива и никогда не забудет об этом народе… Не тревожьтесь настоящими событиями; в одном покажите мне любовь вашу – в непоколебимой вере. Я же имею залог Господа и не на свои силы полагаюсь. Я имею Его Писание; оно мне опора, оно мне крепость, оно мне спокойная пристань; слова в нем для меня щит и ограда. Какие слова? Аз с вами есмь… до скончания века[198]. Христос со мной, кого мне бояться? Пусть поднимаются на меня волны, пусть море, пусть неистовство сильных – все это слабее паутины. Вы одни удерживаете меня своей любовью, но я всегда молюсь: да будет воля Твоя, Господи! не как хочет тот или другой, но как Ты хочешь! Вот моя крепость, вот мой камень неподвижный, вот моя трость непоколебимая! Что Богу угодно, то да будет. Если Ему угодно оставить меня здесь, благодарю Его, взять отсюда – опять благодарю Его».

На следующий день, около полудня, один из придворных императора принес Иоанну повеление немедленно оставить город, прибавив, что при малейшем сопротивлении со стороны народа будет употреблена воинская сила. Тогда Иоанн решил удалиться тайно и вместе с приставленным к нему чиновником потаенным ходом вышел из дома и направился в отдаленную часть города, где скрывался в одном доме до наступления сумерек. Вечером он со своим провожатым вышел к пристани. Но по пути его узнали, и тотчас же по городу разнеслась весть, что архиепископа увозят. Толпа хлынула к морю, чтобы помешать его удалению, но Иоанн остановил народ. «Я обязан повиноваться императору, – сказал он, – и не желаю, чтобы хоть одна капля крови пролилась из-за меня». Он поспешно вступил на корабль, уже готовый принять его, и вскоре ночная темнота скрыла от взоров народа удалявшегося святителя.