1953 год. Смертельные игры Прудникова Елена

«Гражданин Никто»

Михаил Рюмин уникален тем, что все известные сведения о нем являются фальшивыми - кроме дат рождения и смерти да послужного списка. Все - от рассказа о личности этого человека до его роли в делах МГБ. Начнем с начала - с личности.

Владимир Наумов со ссылкой на доклад МВД Берии, датируемый мартом 1953 года, пишет, что Рюмин был «полуобразован и глуповат, эгоист по натуре, обманщик, способный представить любой факт в выгодном для себя свете, не так, как есть».

Что касается обманщика - то покажите мне человека, который поступает иначе! Все трактуют факты в выгодном для себя свете, кроме святых - но, как в песне поется, «где ты святого найдешь одного, чтобы пошел в десант». А вот насчет первых двух эпитетов - извините...

Рюмин, по меркам того времени, имел неплохое образование - восемь классов и бухгалтерские курсы. Мало у кого в «органах» было за плечами что-то большее. Работу в НКВД он начинал в конце 30-х годов с отдела финансового планирования, куда дураков, в общем-то, не брали. Во время войны служил в СМЕРШе, потом в третьем главном управлении (военной контрразведке) МГБ, затем, с 1947 года, в следчасти по особо важным делам. Как видим, это типичный чекист «бериевского» призыва, к 1951 году насчитывавший десятилетний стаж работы в лучшей контрразведке мира. А ведь было ему всего тридцать восемь лет.

Рюмин действительно вел дело Этингера и провинился, за что ему вроде бы после окончания прокурорской проверки объявили выговор. Этингер, напоминаю, умер не от пыток, а от сердечного приступа, который, безусловно, был спровоцирован жестким следствием, по не более того. И едва ли Рюмину грозило что-то страшнее выговора. Так что, по некотором размышлении, я все же думаю, что подполковник был не орудием заговорщиков, а членом команды. Слишком важной и ответственной была его функция - составить донос и защищать его в сталинском кабинете - чтобы доверить ее постороннему, завербованному человеку. Тем более, с приходом Игнатьева он получает один из ключевых постов в МГБ - в июле 1951 года его назначают начальником следчасти по особо важным делам, а 19 ноября - еще и заместителем министра внутренних дел. На Рюмине держалось все игнатьевское следствие - нет, не может быть такого, чтобы он не входил в команду.

Но потом происходит нечто непостижимое. 13 ноября 1952 года Рюмина внезапно снимают со всех постов и увольняют из МГБ. Причем за что? Никогда не угадаете! За то, что не выполнил правительственных указаний при расследовании «дела Абакумова - Шварцмана» и «дела врачей», ограничившись «выяснением формально-юридической стороны дела, а нужно добираться до корней дела, до первоисточника преступлений».

В переводе на нормальный язык это означает, что Рюмин завалил расследование. За это, действительно, можно снять - но увольнять из «органов» контрразведчика с десятилетним стажем за го, что был выдвинут на руководящую работу и не справился? Любопытно...

Впрочем, все эти вопросы уместны до чтения постановления об увольнении Рюмина, ибо после вопросов уже не остается. Сей документ настолько замечателен, что не откажу себе в удовольствии привести его целиком. Даже в ряду хрущевских фальшивок он совершенно беспримерный, по сравнению с ним меркнет всё предыдущее.

Док. 8.1. «13 ноября 1952 г. Совершенно секретно

СОВЕТ МИНИСТРОВ СССР

Постановление правительства

Правительство несколько раз указывало, как Министру госбезопасности, так и особенно нач. следственной части по особо- важным делам МГБ СССР, что при расследовании таких важных, связанных с иностранной разведкой антисоветских дел, как дело о вражеской работе Абакумова - Шварцмана и дело о террористической деятельности врачей из Лечсанупра, нельзя ограничиваться выяснением частностей и формально-юридической стороны дела, а нужно добираться до корней дела, до первоисточника преступлений.

Однако, несмотря на эти указания Правительства, Следственная часть по особо важным делам ввиду порочной установки ее начальника тов. Рюмина, сводящей дело к выяснению формально-юридической стороны дела, - оказалась неспособной выполнить эти указания Правительства, и оба упомянутые выше дела все еще остаются не раскрытыми до конца.

В связи с этим Правительство приняло решение:

1) Снять т. Рюмина с поста начальника Следственной части по особо важным делам МГБ СССР и освободить его от обязанностей заместителя Министра Государственной Безопасности СССР с направлением его в распоряжение ЦК КПСС.

2) Обязать Министра Государственной Безопасности СССР т. Игнатьева лично проследить за тем, чтобы указания Правительства по делам Абакумова - Шварцмана и врачей из Лечсанупра проводились со всей точностью.

3) Предложить т. Игнатьеву представить кандидатуру на должность начальника следственной части по особо важным делам МГБ СССР, способную выполнять указания Правительства».

Как видим, здесь изобретен совершенно новый орган власти, до сих пор в СССР не существовавший - Правительство. В сборнике «Лубянка» сей опус значится как «Постановление Совмина о М. Д. Рюмине» - но на самом деле это не так, речь идет о постановлении не Совмина, а «Правительства», а что это за зверь такой? Кабы знать...

Слово «Правительство» действительно употреблялось в советских документах. Так, в постановлении о Госплане СССР говорится: «Госплан СССР вместо того, чтобы честно выполнить директиву Правительства, встал на путь обмана Правительства...», поскольку председатель Госплана обманывал не только Совмин, но и его бюро, и министерства... он обманывал всех. Но вот постановить или же принять решение может лишь существующий орган - то есть Совет Министров. Что же касается «указаний» по поводу ведения следствия - то покажите мне хотя бы одну совминовскую бумагу по этим вопросам. В особо важных случаях ход следствия обсуждался на Политбюро, и то не в полном составе. А обычно указания давал лично Сталин - и не имел обыкновения прятаться за спину какого-то безымянного органа.

Второй любопытный момент - то, что подделывали постановление не Президиума ЦК, как обычно в подобных случаях, а хоть и непонятной, но явно государственной структуры. Почему, интересно? Следствие XIX съезда? Но что-то не припомню, чтобы там принимались такие эпохальные решения, как вывод МГБ из-под контроля ЦК. Скорее уж Хрущев, который входил в Политбюро, но не имел отношения к Совмину, таким образом отмазывается от «дела врачей» - мол, это все «правительственные», сталинские дела, а мы в ЦК и не знали ничего... Ну, и заодно топит Маленкова, который к тому времени стойко ассоциировался именно с правительством, а не с партией.

Впрочем, «объяснение Рюмина», будто бы написанное им 13 ноября и адресованное Сталину, ничуть не уступает данному шедевру. Михаил Дмитриевич, никогда не блиставший литературным талантом, вдруг научился писать! До сих пор он был усредненно-косноязычен:

Док. 8.2. Из «письма» М. Д. Рюмина Сталину. 2 июля 1951 г.

«Во время "допроса", вернее, беседы с Этингером, тов. Абакумов несколько раз намекал ему о том, чтобы он отказался от своих показаний о злодейском убийстветов. Щербакова. Затем, когда Этингера увели из кабинета, тов. Абакумов запретил мне допрашивать Этингера в направлении вскрытия его практической деятельности и замыслов по террору, мотивируя тем, что он - Этингер - "заведет нас в дебри". Этингер понял желание тов. Абакумова и, возвратившись от него, на последующих допросах отказался от всех своих признательных показаний, хотя его враждебное отношение к ВКП( б) неопровержимо подтверждалось материалами секретного подслушивания и показаниями его единомышленника арестованного Ерозолимского, который, кстати сказать, на следствии рассказал и о том, что Этингер высказывал ему свое враждебное отношение к тов. Щербакову» и т. д., и т. п.

И вдруг товарищ Рюмин обрел слог газетных передовиц и разразился поэмой в прозе.

Док. 8.3. Из «письма» Рюмина Сталину. 13 ноября 1952 г.

«Дорогой товарищ Сталин, я понимал и понимаю государственную важность этих дел, поэтому суровые, но в то же время справедливые выводы, сделанные в отношении меня Правительством, я принимаю как должное.

Вместе с тем прошу поверить, товарищ Сталин, что я всегда был честным перед партией идо предела отдавал все свои силы, способности и опыт делу любимой партии, Родине.

Ваше учение, ваши личные указания, каждое слово, а их я получал немало, для меня были ежеминутно путеводной звездой в практической работе.

Для того, чтобы выполнить свой долг перед партией, выполнить Ваши, товарищ Сталин, указания, я никогда не жалел своих сил, но этого, как я глубоко сейчас осознаю, оказалось недостаточно.

В чем причины, где корни, что я не обеспечил полностью порученного мне партией, лично Вами серьезного и исключительно ответственного участка работы?

В данный момент я несколько потрясен и нервничаю, поэтому не смогу всесторонне осветить обстановку, существующую в Министерстве государственной безопасности, и сформулировать некоторые свои предложения, с моей точки зрения, полезные для будущего...»

Нет, право, я всерьез начинаю верить, что фальшивки для хрущевской команды делал какой-то саботажник. Уж очень он презирает своих хозяев!

Но зачем вообще понадобился этот «почтовый роман»?

Посмотрим на проблему с другой стороны.

Хрущевская команда не имела чувства меры. На Рюмина вылили столько грязи, что по этому показателю он, наверное, следующий после Сталина и Берии. А между тем фигура по масштабу вроде бы и невелика...

Цит. 8.1.

«Низкого роста, лысеющий, с округлившимся животом... Рюмин был жесток, узок умом, груб и злобен. Его коллеги по МВД боялись и ненавидели его за надменность» - так охарактеризовал Рюмина Сергей Кондрашов (не знаю, кто это) в интервью Джонатану Бренту.

Зато в документальной повести Демидова и Кутузова «Первый удар» авторы, со слов побывавших в тюрьме бывших героев «ленинградского дела», дают такое описание Рюмина:

Цит. 8.2.

«Все, кому выпадала горькая доля встречаться с этим негодяем, отмечали: стройный щеголеватый, в глянцевых сапогах-красавец. Более наблюдательные... женщины уточняли: "Красавец, а красота какая-то змеиная, порочная, ужасающая". Оскалится в усмешке - страшно становится...»

Дальше - больше. Выясняется, что этот высокий человек маленького роста, стройный «роковой красавец» с брюшком, лысиной и улыбкой вампира вместе со Сталиным являлся главным антисемитом Советского Союза. Эта линия прослеживается на очной ставке Рюмина и арестованного работника МГБ Маклярской го. Очная ставка эта состоялась 1 февраля 1954 года и, согласно Бренту и Наумову, Маклярский утверждал, что Рюмин делал следующие беспримерные заявления:

Цит. 8.3.

«Рюмин часто говорил, что евреи - нация шпионов, что он уже* покончил с евреями в МГБ и теперь получил разрешение правил тельства на разоблачение всех евреев в Советском Союзе. Он... хотел, чтобы я дал подробные показания против всех евреев, за-* нимавших ответственные посты в аппарате партии».

По словам Маклярского, Рюмин «копал» под Эренбурга, Жемчужину и даже Кагановича. Кроме того, он говорил, что собирается поставить перед правительством вопрос об изгнании всех евреев из Москвы. Также он будто бы заявлял следующее:

«В Москве проживают около полутора .миллионов евреев. Они захватили посты в медицине, в области права; они входят в союзы композиторов и писателей. Я уже не говорю о торговой сфере. В то время как эти евреи представляют пользу для страны, все остальные являются потенциальными врагами народа. Особенно если принимать во внимание, что в Москве расположены иностранные посольства...»

Не совсем понятно: то ли у Рюмина неладно с головой, то ли Маклярский издевается над следствием. Кто имеется в виду под «остальными евреями»? Остальные «традиционные» еврейские профессии примерно следующие: портной, парикмахер, часовщик, ювелир... Какие тайны они могли передавать иностранным посольствам? Покрой костюма Кагановича? Кроме того, было достаточно евреев на заводах, в школах, больницах, в милиции и пр.

Они что же, пользы для страны не приносили?

Следующее заявление оставим без комментариев:

«Факт вашего ареста доказывает вашу виновность, и я не хочу слышать никаких разговоров на эту тему. Уже долгое время вы и ваши сподвижники были объявлены вне закона. Вы арестованы по распоряжению правительства, и если не признаете это, вам вряд ли удастся выжить».

И все это, конечно, сопровождалось потоком ругани. Продолжим цитировать повесть «Первый удар»:

Цит. 8.4.

«А говорить начнет, рот только откроет - сразу понимаешь, к кому попала: "сука"- это еще приличное слово в его крайне скудном лексиконе...»

Впрочем, согласно данным официальной истории, матерились не переставая все - Берия, Кобулов, Абакумов... Один Игнатьев был образцом корректности.

А вот на Льва Шейнина, тоже чекиста и тоже писателя, Рюмин почему-то не ругался, наоборот, был чрезвычайно вежлив.

Цит. 8.5.

«Вы, Лев Романович, несомненно, человек, имеющий огромный опыт в розыскной деятельности. Кто, как не вы, должен понимать, что признания в МГБ должны быть направленными и политически острыми, ведь нужно принимать во внимание политическое положение страны и международное положение». В разговоре он употреблял не грубый мат, а поэтические выражения - например, «сердце проблемы».

Удивительно талантливый стилист этот Михаил Рюмин. Вы не находите, что его литературная одаренность - на грани гениальности? Он умеет изображать из себя косноязычного служаку, умеет писать и высоким стилем оды, и утонченным языком политолога. А «сердце проблемы»? Да это уже поэзия!

Впрочем, есть и еще один (какой уже по счету-то?) образчик стиля.

Цит. 8.6.

«В заключение я хочу сказать, что если в результате какой-то чудовищной ошибки я попаду в лапы абакумовщины и они посадят меня на кол, то мои последние слова будут: в 1951 году я пришел в Центральный Комитет с верой. Когда я должен буду умереть, независимо от того, кто и какие обстоятельства станут этому причиной, мои последние слова будут звучать так: я верен партии и Центральному Комитету. А сейчас я верю в мудрость Л. П. Берии и в ведущую роль МВД в России и я надеюсь, что мое дело будет иметь справедливое завершение».

Это цитата из «признания Рюмина», датируемого 27 марта 1953 года. Давайте на этой высокой патетической ноте закончим обзор его многогранного литературного стиля и перейдем к конкретным обвинениям.

«Чекист отпущения»

Обвинений, по сути, два: именно Рюмин виноват в фальсификации дел и в возрождении в МГБ пыток.

Первое высказано еще в знаменитой передовой от 6 апреля.

Док. 8.4. «Как могло случиться, что в недрах Министерства государственной безопасности СССР, призванного стоять на страже интересов Советского государства, было сфабриковано провокационное дело, жертвой которого явились честные советские люди, выдающиеся деятели советской науки?

Это произошло прежде всего потому, что не на высоте оказались руководители бывшего Министерства государственной безопасности. Они оторвались от народа, от партии, позабыли, что являются слугами народа и обязаны стоять на страже советской законности. Бывший министр государственной безопасности С. Игнатьев проявил политическую слепоту и ротозейство, оказался на поводу у таких преступных авантюристов, как бывший заместитель министра и начальник следственной части М. Рюмин, ныне арестованный. Рюмин поступил как скрытый враг нашего государства, нашего народа. Вместо того, чтобы работать по разоблачению действительных врагов Советского государства, действительных шпионов и диверсантов, Рюмин встал на путь обмана правительства, на путь преступного авантюризма. Поправ высокое призвание работников государственного аппарата и свою ответственность перед партией, перед народом, Рюмин и некоторые другие работники Министерства государственной безопасности в своих преступных целях пошли на грубейшие нарушения советской законности, вплоть до прямой фальсификации обвинительных материалов, посмели надругаться над неприкосновенными правами советских граждан, записанными в нашей Конституции».

По поводу фальсификации следственных материалов никто не спорит - вина за это лежит на Рюмине. Даже если он и выполнял чьи-то приказы - это не оправдание для суда, ибо он отлично знал, что нарушает закон.

А вот со вторым обвинением - в применении пыток, - вокруг которого и поднят основной шум, все гораздо запутанней. Оно подтверждается многими свидетельствами. Приведем некоторые из них.

1. Док. 8.5. Из письма Абакумова Берии и Маленкову. 18 апреля 1952 г.

«Дорогие Л. П. и Г. М. Два месяца находясь в Лефортовской тюрьме, я все время настоятельно просил следователей и нач. тюрьмы дать мне бумагу написать письма Вам и тов. Игнатьеву.

Со мной проделали что-то невероятное. Первые восемь дней держали в почти темной, холодной камере. Далее в течение месяца допросы организовывали таким образом, что я спал всего лишь час-полтора в сутки, и кормили отвратительно. На всех допросах стоит сплошной мат, издевательство, оскорбления, насмешки и прочие зверские выходки. Бросали меня со стула на пол... Ночью 16 марта меня схватили и привели в так называемый карцер, а на деле, как потом оказалось, это была холодильная камера с трубопроводной установкой, без окон, совершенно пустая, размером 2 метра. В этом страшилище, без воздуха, без питания (давали кусок хлеба и две кружки воды в день), провел восемь суток. Установка включилась, холод в это время усиливался. Я много раз... впадал в беспамятство. Такого зверства я никогда не видел и о наличии в Лефортово таких холодильников не знал - был обманут. Этот каменный мешок может дать смерть, увечье и страшный недуг, 23 марта это чуть не кончилось смертью - меня чудом отходили и положили в санчасть, вспрыснув сердечные препараты и положив под ноги резиновые пузыри с горячей водой. Я все время спрашивал, кто разрешил проделать со мной такую штуку. Ответили: "Руководство МГБ". Путем рас-, спросов я узнал, что это Рюмин, который делает что и как хочет...

Прошу Вас, Л. П. и Г. М.:

1) Закончить все и вернуть меня к работе... мне нужно лечение.

2) Если какое-то время будет продолжаться эта история, то заберите меня из Лефортово и избавьте от Рюмина и его друзей. Может быть, надо вернуть в Матросскую тюрьму и дать допрашивать прокурорам...

Может быть, можно вернуть жену и ребенка домой. Вам вечно буду за это благодарен. Она человек честный и хороший.

Уважающий Вас В. Абакумов. 18 апреля 1952 г».

И сразу же любимый вопрос - о подлинности данного документа. На первый взгляд, он убедителен. Однако на второй убедительность несколько выцветает.

К письмам Абакумова из тюрьмы, как этому, так и другим, приложены сопроводиловки. На них стоит штамп секретариата Берии и написано, что Берия и Маленков ознакомились с этими жалобами, а потом передали их Игнатьеву. Стоит ли говорить, что сопроводиловки фальшивые? Даже не потому, что там какие-то не те подписи или штампы, и не из убеждения, что Берия и Маленков были «не такими людьми»... А просто потому, что следователям надо быть клиническими идиотами, чтобы передавать эти жалобы по назначению. Многолетняя практика советских органов безопасности показывает: после того, как в Кремль приходят подобные письма, чекистская карьера тех, на кого жалуются, заканчивается навсегда.

Естественно, следователи это понимали, и письма дальше Лубянки бы не пошли. Но ведь это понимал и Абакумов! Он-то отлично знал, что если применяют запрещенные приемы допроса, то жалобы на эти приемы адресатам не передадут. Тогда зачем он вообще их писал?

Умиляет также девическая невинность министра ГБ, который не только не ведает о существовании в Лефортово «холодного карцера», но не знает даже этого названия, равно как и прочей Лубянской терминологии - в документе нет ни одного слова на корпоративном языке МГБ. Еще умилительней его профессиональная неосведомленность, ибо он называет «чем-то невероятным» практику допросов, которая была в ходу если не при нем самом и не при Берии, то уж точно при Ежове. А ведь он работает в «органах» с 1932 года и наверняка имеет полное представление о «допросах с пристрастием» и методах, при них применявшихся. И кстати, описывая, что с ним делали на допросах, даже не упоминает, что эти методы строжайшим образом к применению запрещены.

Такое письмо мог бы написать профессор Гаспар из «Трех толстяков», буде его угораздило бы попасть в МГБ: батенька мой, что- то невероятное, меня бросали со стула на пол и три раза матом обложили - какая зверская выходка!

Да и по характеру не сходится. Абакумов - несгибаемый боец, из тех, что умирают, стиснув зубы на горле врага. Он выдержал все допросы, ничего не признав. Даже на последнем своем суде, отлично понимая, что обречен, боролся до конца и выслушал смертный приговор, не изменившись в лице. Отчаянные жалобы и умоляющий тон - совершенно не в его характере.

Да, но ради чего подделывать это письмо? Существенно в нем, кроме, конечно, подлой роли Маленкова и Берии, отсылавших эти крики о помощи обратно Игнатьеву, всего один кусочек: «Я все время спрашивал, кто разрешил проделать со мной такую штуку. Ответили: "Руководство МГБ". Путем расспросов я узнал, что это Рюмин, который делает что и как хочет...»

2. Кирилл Столяров в книге об Абакумове (с неожиданным для 90-х годов названием «Голгофа») приводит показания подполковника Миронова, начальника внутренней тюрьмы МГБ, данные им на допросе 4 декабря 1953 г.

Цит. 8.7.

«Меня вызвал заместитель министра полковник Рюмин и предложил подобрать двух надежных и физически сильных сотрудников... для выполнения важных оперативных заданий. На другой день я вместе с отобранными сотрудниками Кунишниковым и Беловым зашел к Рюмину, который разъяснил, что важное оперативное задание состоит в том, что мы, по указанию его, Рюмина, будем применять меры физического воздействия к арестованным. За это он пообещал в будущем предоставлять нам путевки в дом отдыха, денежное пособие и присвоить внеочередные воинские звания. В нашем присутствии Рюмин вызвал одного из сотрудников Следчасти по особо важным делам и предложил собрать и передать нам резиновые палки, что и было выполнено... В Лефортовской тюрьме мы разместились в кабинете № 29 и по указанию Рюмина подвергли избиению арестованных Абакумова, Бровермана, Шварцмана, Белкина и других...»

Кстати, эти показания походя опровергают то, что при Абакумове применялись пытки - ибо если это делалось, зачем заново создавать команду для выполнения «важных оперативных заданий». Почему не воспользоваться абакумовскими палачами? Может, их арестовали вместе с министром? Но ведь бьют не офицеры-следователи, а сержанты-надзиратели, этих-то зачем арестовывать?

Но это к слову, а странно здесь вот что. Формально Рюмин курировал работу тюремного отдела и имел право приказывать Миронову. Но Миронов сам не первый месяц в органах, отлично знает, что можно делать, а чего нельзя, и должен помнить, чем закончилась карьера ежовских палачей. Почему он выполняет заведомо преступные приказы, а не бежит к министру с ябедой, что мерзавец Рюмин понуждает его нарушить закон? Тот себе орден и карьеру зарабатывает, а Миронов-то ради чего должен под сроком ходить? Из-за приказа какого-то выскочки, вчерашнего следака из ОВД? Не вяжется. Миронов должен был, как минимум, потребовать подтверждения от более высокой инстанции - если, конечно, он сам не входил в команду...В общем, этот товарищ и без Рюмина хорош...

3. Напрямую обвиняет Рюмина «Берия» - кавычки здесь поставлены потому, что документ, о котором идет речь, также фальшивый. Бумаги, исходящие от Берии, определяются легче легкого - у него характерный стиль деловой переписки, очень четкий и выстроенный. Вроде бы и простой - а подделывается чрезвычайно трудно, ибо чтобы так писать, надо иметь соответствующую культуру мышления - а ее попробуй приобрети... Здесь же все расплывается, расползается, присутствует множество эмоциональных оценок и пр. Однако документ вошел в исторический оборот как подлинный - смотрите, даже палач Берия говорил то же самое, даже он возмущался!

Док. 8.6. Из «записки Берии» в Президиум ЦК по делу «врачей-вредителей».

«В результате проверки выяснилось, что все это дело от начала до конца является провокационным вымыслом бывшего заместителя министра государственной безопасности СССР Рюмина. В своих преступных карьеристских целях Рюмин, будучи еще старшим следователем МГБ, в июне 1951 года под видом незаписанных показаний уже умершего в тюрьме к тому времени арестованного профессора Этингера, сфабриковал версию о существовании шпионско-террористической группы врачей...

Для придания правдоподобности своим измышлениям Рюмин использовал заявление врача Тимашук, поданное ею еще в 1948 году в связи с лечением А. А. Жданова, которое было доложено И. В. Сталину и тогда же было направлено им в архив ВКП(б)...»

В этом документе вышла забавная вещь - столкнулись два разнонаправленных потока дезинформации. Цель у них одна - обелить Игнатьева (дело не просто так, а от начала до конца является провокационным вымыслом Рюмина), но в первом абзаце собак вешают на Рюмина, а во втором - на Сталина. Вышла форменная ерунда. Во-первых, если Сталин отправил письмо в архив ВКП(б), то откуда его взял Рюмин, имевший доступ только к архиву МГБ? Кто ему передал сию эпохальную жалобу? Выбор невелик - или Сталин, или Игнатьев. Но если документ ему дал один из этих двоих - то ведь наверняка не просто так, а для использования в работе и с соответствующими инструкциями. В чем тогда вина Рюмина?

Ладно, тут мы ответ как-нибудь измыслим. Допустим, в ходе проверки Лечсанупра раскопали материалы совещания от 6 сентября, вызвали Тимашук, у нее была копия и пр. Но ведь есть и «во-вторых»: если Сталин знал о письме и отправил его в архив, то почему генерала Власика в декабре 1952 года обвиняли в том, что он скрыл заявление Тимашук, не сообщив о нем «наверх»? В общем, снова вранье...

Я даже могу рассказать, как такие вещи получаются. Когда пишешь какую-нибудь заказную вещь, в ходе согласования заказчик сплошь и рядом указывает - мол, надо вставить то-то и то-то... Можно с ним спорить, доказывать, что получится хуже, а можно махнуть рукой и послушаться. В конце концов, он бабки платит, так что право имеет. Эту бумагу и так делал исполнитель невеликой квалификации (либо откровенный саботажник), а когда ему от заказчика велели вставить еще кусочек, он не стал спорить и послушно вставил. Что ему, больше всех надо?

...Впрочем, дальше еще интересней:

«Заручившись на основе сфальсифицированных следственных материалов санкцией И. В. Сталина на применение мер физического воздействия к арестованным врачам, руководство МГБ ввело в практику следственной работы различные способы пытки, жестокие избиения, применение наручников, вызывающих мучительные боли, и длительное лишение сна арестованных...»

Почему это интересно? Потому что когда мы пытаемся сориентироваться во времени, то получаем совершенно неожиданные результаты.

4. Возьмем еще одно свидетельство: письмо доктора Егорова Берии от 13 марта 1953 года.

Цит. 8.8.

«...Я поставил подпись, поскольку не видел иного выхода в этих невыносимых условиях, и как только я это сделал, мои отношения с Рюминым резко изменились... Если раньше он угрожал мне пытками... то теперь... его лицо выражало неприкрытую радость...

...Но на следующий день они снова стали меня бить. Не он лично, это делали другие в его присутствии... После таких, кажется двух, избиений Рюмин спросил: "Будешь ты, предатель, говорить?"...»

Брент и Наумов, люди чрезвычайно дотошные и скрупулезные, пишут, что избиения арестованных начались 12 ноября 1952 года. Рюмин в своих показаниях от 18 марта 1953 года утверждает:

Цит. 8.9.

«Министр вызвап меня 12 ноября. Он разговаривал со мной на повышенных тонах о телефонной беседе с товарищем Маленковым, который отдал ему приказ бить врачей смертным боем. Вскоре я спустился в тюрьму к Миронову, где они стали бить Василенко, Виноградова и запугивать Егорова в кабинете Миронова».

В середине избиения Василенко его вызвал Игнатьев и показал приказ о снятии с должности.

Даже если эти показания подделаны (коль скоро к пыткам пристегивают Маленкова, есть основания подозревать, что бумага была изготовлена не в 1953-м, а после 1957 года), то уж всяко не в пользу Рюмина. Тем не менее, исходя из них, получается нечто странное. Егоров пишет, что избивали его в присутствии Рюмина, причем утверждает, что били снова, то есть не в первый уже раз. А ведь допрашивать «с пристрастием» начали 12 ноября, а 13-го Рюмина сняли. На долгие допросы просто не остается физического времени. Их могло быть максимум два - вечером 12-го и утром 13 ноября.

Но в таком случае кто входил в «руководство МГБ», которое «ввело в практику различные способы пытки»? Заместитель Рюмина, и.о. начальника следчасти Соколов, который даже не имел должности замминистра? Первые замы Игнатьева - опытнейшие чекисты Гоглидзе и Огольцов? С ними вообще такая ведьмина пряжа получается, что этим вопросом надо заниматься особо. Одно ясно совершенно точно: если верны данные Брента и Наумова, что пытки начались 12 ноября, то «вводить в практику» их мог кто угодно, кроме Рюмина, покинувшего «органы» в середине следующего дня.

5. Пойдем далее. Занятную вещь пишет «Рюмин» в «объяснении по поводу снятия с должности» (это тот документ, который начинается «поэмой в прозе»). Цитирую:

Док. 8.3. Продолжение. «Еще большая моя вина состоит в том, что я, как справедливо нам было сказано, боялся запачкать руки при допросах опасных государственных преступников. Первый период после происшедших событий в прошлом году в МГБ СССР я считал, что такой метод в следствии исключен, и постоянно требовал от следователей творческой, инициативной работы, сбора документов, уличающих в преступлениях врагов, активной наступательной тактики при допросах, как обо всем этом сказано в наставлении следователю.

Я не говорил следователям, как они должны поступать в том случае, если опасный государственный преступник не сдается».

Дальнейший текст я привожу с купюрами, которые потом заполню.

«При расследовании дела Абакумова, а особенно дела террористов врачей я понял, что крайние меры в таких случаях необходимы и что мой взгляд... неправильный.

После этого я вынашивал мысль о том, что мне необходимо написать в ЦК свои предложения... В данном случае из-за боязни того, что мой поступок кому-то не понравится, я не осуществил своих намерений, но, как и всегда бывает, нас не стали ждать и справедливо поправили».

И что же получается, исходя из этого документа? А получается, что Рюмин вообще был против пыток! Между тем письмо явно фальшивое - и потому, что это образчик высоколитературного рюминского стиля, которым он не обладал, и, самое главное, по причине того текста, который содержится на месте купюр. Тем не менее, сами фальсификаторы, ни в коей мере не расположенные обелять Рюмина, пишут, что он только собирался применять эти методы. В самом худшем варианте, если мы поверим письму Егорова, получается, что все рюминские зверства ограничиваются одним-единственным допросом, во время которого он ухитрялся присутствовать одновременно в трех местах.

И, наконец, самое странное. Почему было заменено фальшивкой подлинное постановление о снятии Рюмина? Что бы там ни содержалось, снять его могли лишь по одной причине: не справился со своими обязанностями. Что в этом случае скрывать?

Ответ до смешного прост: отсутствие самого постановления.

Гипотеза. Игнатьев, которому уже конкретно пятки припекало, 12 ноября вызвал Рюмина и «на повышенных тонах» в ультимативном порядке потребовал пытать арестованных врачей - только со ссылкой не на Сталина или Маленкова, а на руководителей заговора. Или на обстоятельства, типа: «Ты что, не понимаешь, если эти м... не расколются, к весне мы сами будем на Лубянке!» Поговорили хорошо, так, что Рюмин, озверев от беседы, отправился к Миронову и дал соответствующее распоряжение.

Однако в дело вмешалось неожиданное обстоятельство. Рюмин - человек кабинетный, начинал работу в НКВД уже при Берии, никогда не видел пыток и не знал, как это выглядит в реальности. Хвост ему Игнатьев накрутил крепко, и он сам принял участие в «острых» допросах. Продержался до середины дня 13 ноября, а потом пошел к Игнатьеву и заявил, что больше работать в МГБ не будет.

Игнатьев согласился - хотя бы потому, что давить на человека, находящегося в таком состоянии, опасно. Кто его знает - вдруг он психанет и отправится прямо к прокурору? Министр без слова подписал заявление. Как он там со Сталиным объяснялся, неведомо - но как-то объяснился. Условие было одно - молчать. (Конец гипотезы.)

Учитывая, что после ухода Рюмина как раз и начался беспредел, можно предположить, что он не только не провоцировал беззаконие, но в какой-то мере сдерживал его.

Еще более любопытна дальнейшая судьба этого человека. Ка- кое-то время Рюмин ходил без работы, а потом вдруг оказался... в роли контролера в Министерстве государственного контроля! Ничего себе, поворот судьбы! Как он туда-то попал?

Гипотеза. Рюмин оказался в отчаянном положении - без работы, без денег. Кроме того, он, по-видимому, сообразил, зачем так срочно понадобилось раскручивать «дело врачей», а после появления передовой от 13 января мог догадаться и о встречной игре Сталина. Не надо забывать, что он был опытным контрразведчиком. С одной стороны, Рюмин понял, в какую мерзость вляпался, с другой - близился срок окончания следствия, прокурорская проверка и все оргвыводы, которые за этим последуют. А то, что собак станут вешать на начальника следчасти, можно было и не сомневаться.

Окончательно изнемогая под грузом всех этих обстоятельств, Рюмин решился на предательство. Куда идти? Путей было два. Официальный - в прокуратуру, которая обязана надзирать за следствием, и рациональный - в Министерство государственного контроля, глава которого имел прямой выход на Сталина. Он выбрал второе. Почему? Ведь Сафонов тоже пришел бы к вождю. Возможно, раз

гадка в личности министра госконтроля - Всеволод Меркулов, бывший министр ГБ, был для чекистов своим и скорее мог войти в положение запутавшегося работника «органов», чем прокурор. Да и по-человечески он был чрезвычайно симпатичен - спокойный, вежливый, доброжелательный к людям. Рюмин мог надеяться, что Меркулов не только доведет до Сталина информацию, но еще и как-то поможет в жизни. И Меркулов, действительно, помог.

Если гипотеза о предательстве неверна, трудно объяснить, почему, всемерно спасая Игнатьева, хрущевцы хладнокровно и жестоко утопили Рюмина, да еще и взвалили на него ответственность за пытки - то есть поступили, как с врагом. Своих подставлять нельзя - это закон функционирования любой команды.

Кстати, вспомним напоследок слова Серго Берия (Цит. 4.7.).

«В тот день, по предложению отца, было назначено расширенное заседание Президиума ЦК, на котором планировалось обсудить деятельность министра государственной безопасности СССР С.Игнатьева и его заместителя М.Рюмина с целью установления их личной вины в фабрикации ряда дел...».

Но, простите, Рюмин уже три месяца сидел на Лубянке с предъявленными обвинениями! Какое может быть «установление личной вины»? Разве что перераспределение, перенос основной вины с Рюмина на Игнатьева - как оно наверняка и было в действительности.

МГБ - всадник без головы

А теперь пришло время заполнить купюры в «письме Рюмина Сталину» от 13 ноября 1952 года.

«При расследовании дела Абакумова, а особенно дела террористов врачей я понял, что крайние меры в таких случаях необходимы и что мой взгляд, укреплявшийся мнением товарища Игнатьева С. Д., неправильный.

После этого я вынашивал мысль о том, что мне необходимо написать в ЦК свои предложения, так как товарищ Игнатьев такого вопроса не решал и не хотел идти с ним в ЦК. В данном случае из-за боязни того, что мой поступок кому-то не понравится, я не осуществил своих намерений, но, как и всегда бывает, нас не стали ждать и справедливо поправили».

То, что письмо - подделка, ясно и так, а теперь понятно и зачем она, эта подделка, понадобилась. С ее помощью главным противником пыток в МГБ представляли Игнатьева - который-де пошел на крайние меры лишь под нажимом ЦК. Датировать этот документ трудно, но поскольку, вразрез с общепринятой легендой, Рюмин в нем выставлен противником пыток, он довольно ранний. Может быть, с его помощью на июльском пленуме восстанавливали Игнатьева в ЦК? Должны же были для этого предъявляться какие-то основания!

Ну, а дальше все пошло просто. Рюмина сделали ответственным за применение пыток, а Игнатьева изобразили невинной жертвой, вынужденной подчиняться грубому насилию со стороны Сталина и обманутой подлыми чекистами - все сразу! 27 марта 1953 года он «написал объяснительную записку» на имя Берии. Возможно, записка действительно принадлежит перу Игнатьева - почему бы и нет? Его докладные и фабриковать не надо, после

года Семен Денисович был вполне доступен, так что мог написать и подписать любые бумаги.

Записка эта, кажется, так и не опубликована, известна лишь в отрывках - но и отрывки впечатляют.

Цит. 8.10.

Например, когда речь заходит о Егорове, Сталин спрашивает: «Надели ли на него наручники? Когда я доложил, что в МГБ наручники не используют (???!!! - Е. П.), Сталин пришел в ярость, проклял меня на грубом языке, которого я до сих пор никогда не слышал (ну прямо анекдот про поручика Ржевского: "Папа, кесь ке се жопа?" - Е. П.), назвал меня идиотом, добавив: "Вы политически слепы, вы не чекист, вы никогда не сделаете это с врагами (но мы ведь сделаем это, ребята?! - Е. П.), и вам не следует действовать так, как вы действуете ", и потребовал, чтобы все, что он приказывает, выполнялось без вопросов, точно и аккуратно, и что ему следует докладывать об исполнении его приказов незамедлительно».

Вот «отзыв» Сталина о Рюмине:

«Я неоднократно говорил, что Рюмин - честный человек, коммунист, он помогает Центральному Комитету раскрыть серьезные преступления в МГБ, но он, бедный парень, не нашел у нас поддержки, и это из-за того, что я назначил его вопреки вашему протесту (тогда за что же бедняжку из "органов" выгнали? Поставили бы министром, раз Игнатьев не справляется! - Е. П.)».

Сталин о «деле врачей».

«С конца октября 1952 г. тов. Сталин все чаще и чаще в категорической форме требовал от меня, тов. Гогчидзе и следователей (А Рюмина куда дели? - Е. П.) применять меры физического воздействия в отношении арестованных врачей, не признающихся во вражеской деятельности. "Бейте! - требовал он от нас, заявляя при этом, - вы что, хотите быть более гуманными, чем был Ленин, приказавший Дзержинскому выбросить в окно Савинкова? (А мы-то, по серости своей, полагали, что Савинков был арестован уже после смерти Владимира Ильича. Но товарищу Сталину, конечно, виднее... - Е. П.) У Дзержинского были для этой цели специальные люди-латыши, которые выполняли такие поручения. Дзержинский не вам чета, но он не избегал черновой работы, а вы, как официанты, в белых перчатках работаете. Если хотите быть чекистами, снимите перчатки. Чекистская работа, - это мужицкая, а не барская работа" (Я че-то не поняла: у официанта что - барская работа? Потому что в перчатках? Как не вспомнить Честертона, в одном из рассказов которого посетители элитного клуба носили зеленые фраки, чтобы их не перепутали с лакеями. - Е. П.)».

«К концу января 1952 года почти во всех разговорах с тов. Сталиным я слышал не только острую брань, но и угрозы приблизительно такого характера: "Если вы не раскроете террористов, американских агентов среди врачей, то вы будете там, где сейчас находится Абакумов", "Я не МГБ-шник. Я могу требовать и прямо заявлять вам об этом, если вы не выполняете моих требований", "Мы будем управлять вами как баранами" и т. д.»

Звучит-то как: боевые бараны партии! Оценили?

Та же цена и «заявлениям Гоглидзе» от 25 марта 1953 года.

Цит. 8.11.

«Почти каждый день товарищ Сталин проявлял интерес к ходу расследования дела врачей и дела Абакумова, Шварцмана, разговаривая со мной по телефону и иногда вызывал меня к себе в кабинет. Товарищ Сталин, как правило, разговаривал в сильном раздражении, постоянно выражал неудовлетворенность ходом расследования. Он ругался, грозился и, как правило, требовал, чтобы заключенных избивали: "Бейте их, бейте их смертным боем"».

Аналогичные вещи утверждал Игнатьев относительно «мингрельского дела»... но я уже устала приводить эти примеры. Клонировали их явно с помощью штамповки.

А теперь - о том, что было на самом деле. В реальности применение «физических методов» в ВЧК - ОГПУ - НКВД - МГБ было запрещено, всю дорогу и без всяких исключений. Сами методы, естественно, применялись. Время от времени жалобы по этому поводу пробивались сквозь низовой бардак и доходили до высокого начальства. Возникал очередной скандал, в ходе которого Сталин требовал карать виновных, «невзирая на лица». В качестве финального аккорда появлялся внутриведомственный документ, вроде следующего (подчеркивание принадлежит Сталину):

Док. 8.7. Из обращения начальника ОГПУ Генриха Ягоды к чекистам. Август 1931 г.

«За последнее время ко мне через ЦКК, прокуратуру, а также и непосредственно поступил ряд заявлений и жалоб на действия отдельных наших сотрудников, допускающих якобы такие приемы в следствии, которые вынуждают обвиняемых давать ложные показания и оговаривать себя и других.

При расследовании оказалось, что подавляющая часть заявлений представляет собой гнусную ложь... НО НЕСКОЛЬКО ЗАЯВЛЕНИЙ ВСЕ ЖЕ ИМЕЛИ ПОД СОБОЙ ПОЧВУ...

Применением недопустимых в нашей работе приемов следствия наши работники не только позорят органы ОГПУ, но и по существу запутывают дело, давая тем самым возможность ускользнуть подлинному врагу.

Допустившие эти действия работники заслужили самого беспощадного и жестокого наказания...

...Никогда партия и рабочий класс нам не простят, если мы хоть в малейшей мере станем прибегать к приемам наших врагов. Издевательства над заключенными, избиения и применение других физических способов воздействия являются непременными атрибутами всей белогвардейщины.

ОГПУ ВСЕГДА С ОМЕРЗЕНИЕМ ОТБРАСЫВАЛО ЭТИ ПРИЕМЫ КАК ОРГАНИЧЕСКИ ЧУЖДЫЕ ОРГАНАМ ПРОЛЕТАРСКОЙ ДИКТАТУРЫ.

Чекист, допустивший хотя бы малейшее издевательство над арестованным, допустивший даже намек на вымогательство показаний - это не чекист, а враг нашего дела.

Каждый наш работник должен знать и помнить, что даже малейшая его ошибка, сделанная хотя бы и не по злой воле, пятном позора ложится на всех нас.

Этим моим письмом я предостерегаю всех чекистов, каковы бы ни были их заслуги, что повторение подобных случаев встретит беспощадную кару».

Как видим, Ягода настроен чрезвычайно резко - если даже он и был неискренен, то выразить свои подлинные взгляды во всеуслышание не мог. Дисциплина в конторе была та еще (особенно в милиции), так что обвинения в фальсификации дел были в ОГПУ - НКВД расхожим оружием, типа «сам дурак»: «Липач!» «Сам ли- пач!» - дальше ругань, мордобой, а иногда и револьвер. Нравы в органах времен Ягоды были простые.

Что говорил по этому поводу Ежов официально - неизвестно, а неофициально, устно он фактически вынуждал подчиненных применять пытки. Берия, придя в сентябре 1938 года в НКВД, вызывал сотрудников и спрашивал: кто, по их мнению, ведет себя «не но-человечески». Палачей он наказывал действительно беспощадно: Ягода, несмотря на все громогласные обещания, их всего лишь ссылал на периферию, в крайнем случае сажал на пару лет; Берия без всяких громких слов сажал лет на десять-пятнадцать и расстреливал. Позицию Абакумова по этим вопросам мы уже рассматривали. Пристрастие Сталина к допросам «третьей степени» также не подтверждается ничем, кроме одного сомнительного документа (той самой шифровки) и усилий хрущевских пиарщиков.

Кстати, кроме моральных, у такой позиции были и практические причины.

«Надо твердо помнить, что среди попадающих к нам противников есть элементы, готовые дать любое показание с целью добиться своего освобождения, а иногда сознательно стремятся навести наши органы на ложный след. Со стороны руководящих работников обязательна критическая проверка материалов следственного производства фактами и действенное руководство агентурной и следственной работой».

Опытный контрразведчик, Сталин прекрасно понимал, что добытые таким путем показания сомнительны. Постоянной перепроверки показаний требовал по своим каналам и генпрокурор Вышинский.

При Ягоде иной раз возникали связанные с «недопустимыми методами» скандалы, в ходе которых Сталин требовал наказать виновных. После того как Берия навел порядок в НКВД, эта тема на высоком уровне не обсуждалась - если выплывет что-нибудь подобное, разберется сам нарком, без привлечения Политбюро. Поэтому хрущевским пиарщикам очень удобно было вбрасывать в это пустое пространство любые измышления - опровержений- то нет...

Однако в 1952 - 1953 гг., при Игнатьеве, «физические методы» применялись - это стократно доказано, в том числе и самими хрущевцами. Неясно, как долго и в каких масштабах - но факты были. Ну, и какую долю ответственности за это авторы наших фальшивок возлагают на плечи министра ГБ? В фальшивой «записке о деле врачей», которую я уже цитировала, роль эта такова:

Док. 8.4. Продолжение.

«Бывший министр государственной безопасности СССР т. Игнатьев не оказался на высоте своего положения, не обеспечил должного контроля за следствием, шел на поводу у Рюмина и некоторых других работников МГБ, которые, пользуясь этим, разнузданно истязали арестованных и безнаказанно фальсифицировали следственные материалы».

Аналогичные положения содержатся и в другой записке - по «мингрельскому делу» (тоже, само собой, фальшивой).

Док. 8.8. «И. В. Сталин, будучи неудовлетворен результатами следствия, требовал применения к арестованным физических мер воздействия, с целью добиться их признания в шпионско-подрывной работе.

Бывший министр государственной безопасности СССР т. Игнатьев, несмотря на получаемые им чуть ли не с начала следствия... сигналы о недопустимых методах следствия и о провокационном характере всего этого дела, занял по меньшей мере непонятную позицию невмешательства (именно "непонятная позиция невмешательства", конечно, заставила Берию рассвирепеть до того, что Игнатьев с треском вылетел из ЦК и еле-еле остался в партии. - Е. П.) - в произвол и беззаконие... За время следствия по этому делу, длившегося выше 15 месяцев, арестованными было подано общей численностью свыше 145 заявлений с жалобами на применяемые к ним преступные методы. Все эти заявления МГБ Гоузии представляло т. Игнатьеву, однако ни в одном случае т. Игнатьевым не было принято мер к проверке жалоб арестованных».

МВД (бывшее МГБ) Грузии помогло Хрущеву с «делом Берии», сфабриковав документы об участии бериевской команды в репрессиях тридцать седьмого года, так что ссориться с ним не было резона. Тем более, что следствие по «мингрельскому делу» вели не местные кадры, а московская команда - грузинское же МГБ, согласно данной легенде, честно «передавало» Игнатьеву жалобы, а неопытный министр «не реагировал». Вот только неумелые фальсификаторы подставили своему подзащитному неслабый капкан. Что, неужели все эти 145 заявлений были на его имя? Или какие-то из них адресовались Сталину, Берии, Генеральному прокурору, и вскрывать их кому-либо другому, согласно правилам того времени, было строжайше запрещено? Ну, и что делал с ними Игнатьев? Читал и не принимал мер или не передавал адресатам?

Ах да, передавал, но Сталин велел: «Бить их смертным боем».

Наконец, последнее «доказательство» - «записка Игнатьева Сталину», датированная 15 ноября 1952 г.

Док. 8.9. «Во исполнение Ваших указаний от 5 и 13 ноября с.г. сделано следующее...

2. К Егорову, Виноградову и Василенко применены меры физического воздействия, усилены допросы их, особенно о связях с иностранными разведками...

3. Абакумов переведен из Лефортовской в Бутырскую тюрьму и содержится в ручных кандалах (может, все же в наручниках? Ах да, наручники в НКВД не применялись... - Е. П.)...

4. Подобраны и уже использованы в деле два работника, могущие выполнять специальные задания (применять физические наказания) в отношении особо важных и особо опасных преступников. ..»

То, что документ фальшивый - ясно. Но насколько он врет по датам и фактам? Ведь фальшивки, как правило, делаются на основе подлинных событий и хоть какой-то след их содержат.

Согласно показаниям Рюмина, указание о применении пыток было получено 12 ноября, и он его выполнил. Однако Игнатьев называет другие даты - 5-е и 13-е. Брент и Наумов пишут, что 13 ноября он будто бы получил от Сталина резкий выговор на заседании какого-то органа, который назван «ЦК» - скорее всего, здесь подразумевается Бюро Президиума ЦК, примерно по составу адекватное Политбюро. Однако об этом выговоре известно лишь из той же сомнительной «записки Игнатьева Берии», так что поставим знак вопроса - то ли было, то ли не было... Тем же числом датировано и «постановление» о снятии Рюмина - но там речь идет не о «ЦК», а о «правительстве». Похоже, фальсификаторы сами запутались в своих сюжетах.

Пункт 4 «записки» явно совпадает с показаниями Миронова, где он рассказывает об избиениях подследственных уже по «делу

Абакумова». Получается, что и рассказ начальника тюрьмы относится к ноябрю?

Игнатьев утверждает, что он «ни разу не был информирован, что кто-то из следователей принимал непосредственное участие в пытках заключенных или назначал им ужесточение режима содержания. И не получал никаких жалоб от арестованных врачей. Это было сделано только после очень жестких требований товарища Сталина», и что именно Сталин приказал привлечь для избиений двоих работников тюремной охраны.

Кто приказал - это еще вопрос. Может быть, и сам Игнатьев. Нас в данном случае интересует дата. Если верно, что пыточная бригада Миронова была сформирована лишь в ноябре, стало быть, и чекистов до ноября не били (остальных способов допроса мы не касаемся). Еще один аргумент в уменьшение виновности Рюмина...

...Итак, перед нами целая гора самых разнообразных фальшивок, разного времени изготовления и уровня профессионализма, но сделанных с одной целью - отвести от ответственности за пытки министра ГБ Игнатьева. Да кто же он такой, в конце-то концов? Не знаю, но всяко не второстепенная фигура. Думаю, не ошибусь, поместив его в самую верхушку заговора.

И самое главное: подняв невероятный шум вокруг пыток, хру- щевцы, а вслед за ними и все остальные, как-то совершенно упустили из виду, что основная вина Игнатьева со товарищи была не в этом. Основная их вина в фальсификации следственных дел - что, кстати, можно делать, вообще не вызывая арестованных на допросы и даже вовсе не имея никаких арестованных - «дело Берии» тому примером.

Напоследок слово тому же Рюмину. После прихода в МГБ Берии он был арестован. Ничего удивительного - как бы он ни повел себя осенью 1952 года, однако до этой осени успел заработать хороший срок. После прихода Хрущева его оставили в тюрьме, в 1954 году судили и расстреляли. Но вот судебные протоколы подделать куда труднее, чем протоколы допросов. Когда Рюмина спросили, почему он фальсифицировал направляемые Сталину материалы, он ответил: «Я боялся, что Игнатьев сделает со мной то же, что я в свое время сделал с Абакумовым. Близко работая с Игнатьевым, я узнал, что это умный и лицемерный человек, способный на любой поступок».

...Все же переход МГБ в новое качество и сопутствующие тому события отразились и на Игнатьеве: 14 ноября он попал в больницу с сердечным приступом и на работу вышел только 27 января, о чем доложил Сталину (документ опубликован и вроде бы даже подлинный). Получается, что практически все пытки проходили без него, так что Игнатьева тоже нельзя осуждать за «недопустимые методы допроса». Если, конечно, и тут нет какого-нибудь вранья.

Так кто все-таки отвечает за царивший в МГБ беспредел? Рюмин, покинувший органы на следующий день после начала пыток? Игнатьев, отлеживавшийся в кремлевской больнице? Или, может быть, Миронов со своими сержантами-надзирателями?

Уравнение с двумя заместителями

В этом деле есть еще один нюанс. Вчерашний партиец - недостаточный авторитет для работников МГБ, чтобы заставить их нарушать закон. Тем более что все, до последнего сержанта, отлично знали, а то и помнили, что сделали с их коллегами, пытавшими арестованных по приказу другого «вчерашнего партийца», и как поступили с ним самим те же Сталин и Берия, которые и сейчас сидели в Кремле. Власть-то не переменилась!

Это как с Булганиным и Жуковым: миниор-го он министр, но для того чтобы заставить армию действовать по устному приказу, нужен кто-то посолидней. Должен был существовать в команде некто, похлопавший министра по плечу, промолвив утешительно что-нибудь вроде: «Не горюй, товарищ нарком, все сделаем!» А может статься, и посоветовавший ему удалиться куда-нибудь на время, не путаться под руками. А потом этот «кто-то» собрал следователей и заявил: «Ну, ребята, а теперь будем слушать меня!»

Надо искать этого «кого-то», опытного, даже матерого чекиста. Ибо после ухода Рюмина в действиях МГБ появляется особого, ежовского свойства профессионализм. Дела начинают раскручиваться по старым проверенным рецептам «тридцать седьмого года». И кандидаты на эту роль существуют - причем сразу двое.

...В отсутствие Игнатьева спецсообщения для Сталина подписывали его первые заместители. Их было двое, оба Сергеи: Гог- лидзе и Огольцов. И тут начинается ведьмина пряжа.

Официально считается (и даже вошло в справочник «Лубянка»), что Огольцов был замом «по разведывательным делам», а Гоглидзе - «по остальным делам». Но уж очень неравномерная получается у них нагрузка. Огольцов курирует всего лишь один узкий участок, при том что сам никаким конкретным подразделением не руководит, а начальник 1-го главного управления (разведки за границей) Савченко тоже входит в число заместителей министра. Гоглидзе же везет всю остальную работу, плюс к тому являясь еще и начальником 3-го главного управления (военной контрразведки). Мелкая, в общем-то, ложь, но заставляет задуматься: зачем она тут? Смысл в ней один: скрыть, кто в ведомстве курировал следчасть по ОВД.