Восьмой ангел. I-II часть Нечаева Наталья

— Арктида, — коротко бросил спутник. — Сейды.

Девушка с силой потерла глаза, разгоняя красные пузыри, виновато взглянула на священника и поразилась. Борода, скрученная жгутом, плотно засунута под куртку.

Глаза, минуту назад добрые и теплые, стали жесткими и настороженными. Нос заострился, обозначились глубокие морщины, очертив темные подглазья и побледневшие скулы.

— Все, — бросил отец Павел незнакомым жестким голосом. — Мы рядом. Чувствуешь дым?

— Нет… — Ольга покрутила носом и тут же уловила горчаще-кисловатый вкус, который вдруг заполонил влажный тяжелый воздух. — Да…

Спешной рысью спутники обошли страшные черные останцы, поднялись на небольшое ровное плато.

На противоположном краю площадки у серой, мрачно-громоздкой громадины сейда живым вихляющимся великаном набирал силу черный столб дыма. Снизу, словно подсвечивая зловещую колышущуюся колонну, ровным окружием пламенели огненные горячие языки.

— Дым как будто на сковородке жарится, — сама себе шепнула Ольга.

Второй раз наблюдала она это жуткое зрелище — активацию Сейда — и второй раз не могла поверить собственным глазам. Столб над костром строго соблюдал геометрию трубы. Ни один клочок дыма, ни крупинка уголька не вылетали за высокую ровную колонну. Все, что происходило с костром, происходило внутри нее. Словно отгороженное от остального пространства полупрозрачной, плотной и чрезвычайно прочной упаковкой. Там, в глубине, смутно различимая за черной оберткой, сотканной из мельчайших антрацитовых крупинок сажи, шла своя сложная жизнь. Взметались вверх, кружились в слаженном танце и опадали вниз мириады оранжевой мошкары, бликовали, сменяя багровый на голубой, трассирующие отсверки света, то и дело закручиваясь в гигантскую, от основания до вершины, спираль, вспыхивала и гасла полноцветная радуга.

Зрелище было настолько жутким и завораживающим, что девушка не сразу увидала еще три больших костра, горящие невдалеке от черного столба. Вместе с первым они составляли почти правильный квадрат. Над одним из них, самым ближним, склонилась человеческая фигура в ярко-красной, в цвет костров, куртке.

— Владислав! — Голос священника, зычный, мощный, повелительный, накрыл все пространство открытого плато, ударился о серо-сизый сейд, рядом с которым колдовал Рощин, и вернулся встревоженным гулом. — Владислав!

— А! — мгновенно распрямился Рощин. — Все-таки пришли! — Он раскинул руки, словно хотел заключить в объятия дорогих гостей, и пошел навстречу. — Ну, вовремя успели! Молодец, Оленька! А где съемочная группа? Отстала? А поп-расстрига нам зачем? Будем рушить незыблемые устои христианской веры? Павлуша, рад тебя видеть! Чертяка бородатый!

Рощин шел прямо на них, радостно улыбаясь, чувствуя себя и главным героем, и победителем, и радушным хозяином, и лучшим другом. Лицо мужчины излучало восторг и упоение, глаза горели светлым безумным огнем.

— Ну, видите, какой красавец? — Он, полуобернувшись, показал рукой на вспухающий и продолжающий расти черный столб. — Теперь его никто не остановит! Можно сказать, героический папашка пятого океана. Или шестого континента.

— А мамашка — ты? — со странной интонацией поинтересовался отец Павел, скидывая с плеч рюкзак.

— Нет! — радостно замотал головой Рощин. — Он у меня андрогин! Оля, ну где оператор? Или ты сама будешь снимать?

— Сама-сама, — подтвердил священник, ловко распаковывая рюкзак. — Она все — сама. — И повелительным шепотом бросил Ольге: — Отвлеки его!

Мало что понимая, осознавая не просто нелепость, а дикую невероятность всего происходящего, Славина почему-то послушалась своего властного спутника.

— Влад, — неуверенно начала она, — так этот, активированный — впадина Афар?

— Угадала, — удовлетворенно ухмыльнулся Рощин.

— А этот? — Ольга показала рукой на ближний огонь.

— Еще три точки, там же, в Африке. — Рощин просто раздувался от собственной значительности. — Все, больше ни слова. Только под запись!

— Хорошо-хорошо, — согласилась девушка, — пошли! — и сделала вид, что копошится в сумке, извлекая камеру.

Хогон тронул друзей за локти, показывая, что нужно развернуться, и шагнул вперед, в сторону, противоположную утесу. Оглушенные и ослепленные великим небесным огнем, приятели молча последовали за ним. Пересекли площадку перед хижиной, зашли за нее и уперлись в кустарник, увивший вертикальную скалу. Высота ее, как помнилось Барту, всего лишь на полметра превосходила саму хижину, и никакого отношения к священному утесу эта часть скальной гряды, разграниченная с сакральным местом просторным каменистым плато, иметь не могла.

Он не успел открыть рот, чтобы спросить, куда они направляются, как Этумару, уже оказавшись среди плотных ветвей, сделал еще шаг и исчез в темных зарослях. Моду, шедший вторым, совершил какой-то странный пас руками, словно пытался развести в стороны плотные ветки, и тоже исчез. Ничего не понимая, но абсолютно не колеблясь, Макс шагнул следом. Ожидая, что сейчас воткнется лбом в каменную стену, он выставил перед собой ладони, но они ушли в пустоту. Нацеленный на преодоление препятствия, Барт покачнулся, потеряв равновесие, сделал еще шаг и…

Пространство вокруг легко просматривалось, несмотря на сероватый сумрак. Будто неяркий источник освещения был запрятан где-то сверху, давая ровно столько света, чтобы видеть уходящую вверх пологую лестницу с широкими ступенями из белого камня. Нет, освещение все же шло снизу. Или… это сами камни странно светились, отторгая от себя сумрак, просто превратив его в свет?

— Ваша дорога, — указал хогон. — Помните, что я вам сказал, и не пытайтесь вернуться.

— Мы пойдем одни, Этумару? — тихо спросил Моду.

— Если не сможете увидеть тех, кто рядом, — пожал тот плечами. — Глаза часто обманывают, не спешите им верить, пока не выслушаете сердце.

— Мы встретимся снаружи?

— Да. После того, как выйдет ваш срок.

Он сделал шаг на ступеньку лестницы и пропал. Именно пропал. Только что стоял вот тут, худой, изможденный, с нездешними пронзительными глазами, и — пропал. Словно никогда и не существовало на Бандиагаре догонского жреца Этумару. Да и сама Бандиагара — существует ли? Вот это величественное помещение, теряющееся в сумраке, больше похожее на просторный замок, эта светлая лестница, ведущая наверх…

Наверх… Куда? Скала, в которую они вошли, невелика и невысока! Она просто не может вместить в себя то, что они наблюдают! Оптический обман? Мираж? Или это все же та самая мистическая пещера, в которую стремились все исследователи, прикоснувшиеся к догонской загадке? А может, это всего лишь новая обманка, плод воображения, и не более?

— Эй, ну, помогите же, — услышали друзья приглушенное кряхтенье сзади. — Чуть насмерть не придавило!

Обернувшись, Макс увидел, что из черной гладкой стены, верно, из того места, где они проникли в скалу, торчит странно приплюснутый Адам.

— Ну! — нетерпеливо поторопил тот. — Скорей, а то меня дальше всасывает!

Спина чеченца составляла единое целое с камнем, джинсовая широкая рубаха, равно как и сами джинсы, словно вросли в невидимую скальную щель и продолжали втягиваться в нее, все больше пережимая грудь и бедра мужчины, угодившего в страшную ловушку.

— Режьте ткань на спине, — прохрипел Адам.

— Как? — Моду, вытащивший маленький острый походный ножик, тупо наблюдал за происходящим, не смея воткнуть лезвие в тело друга, совершенно слившееся со скалой.

— Она меня сейчас задушит, — выдохнул Адам, — режь спереди!

— Пуговицы, — подсказал Макс, видя, что Моду вновь замешкался, не зная, как вспороть до предела натянувшуюся на груди прочную ткань.

Несколько росчерков сверкающего лезвия, треск ткани.

— Фу… — облегченно выдохнул Адам, выпрастывая руки из некогда просторных рукавов, втянутых в скалу так, что плотно прижатые к камню руки превратились в синие макаронины. — Фу… Режь штаны, уже задницу засасывает!

Металлическая пуговица от джинсов звонко стрекотнула по камню. Моду, примерившись, сделал точный надрез штанины.

— Ай, — сморщился Адам, — ногу задел! Но лучше со шрамом, чем без ноги, так? — Он выпрыгнул из разрезанных брюк. — Кажется, жив?

Друзья, все трое, с суеверным ужасом наблюдали невозможное: в гладкую, совершенно без трещин, скалу втягивалась, исчезая, истерзанная одежда чеченца. Вот не стало рубахи, вот заметно уменьшились джинсы. Последним втянулся неряшливо отрезанный синий лоскут. Все. Черный каменный монолит. Единый. Неделимый. Вечный.

— Да, — нервно улыбнулся чеченец, — вот это загадки природы. Интересно, эта прорва одежду выплюнула наружу или сожрала без остатка?

— А ты вернись, может, заштопаешь, — неуверенно пошутил Макс. — Откуда ты взялся?

— Оттуда, — Адам неуверенно показал на черный камень. — Следил за вами. Едва успел. Вроде, стоял в проходе, дожидаясь, пока хогон уйдет, а когда вперед рванулся, чтобы к вам попасть, оказалось, уже зажат со всех сторон. Ну, дернулся изо всех сил… Знаете, такое ощущение, что тело прирастает к камню, — чеченец поежился, — словно насос втягивает. Что это, а?

— Что, что, Бандиагара, — едва слышно проворчал Моду, по-прежнему не сводя глаз с жуткой скалы. — Бога благодари, что выжил.

— Какого? Своего или догонского? — криво улыбнулся чеченец.

— Ты уверен, что знаешь разницу? — серьезно спросил малиец.

— Вперед? — неуверенно предложил Барт.

— А как же я… — Адам с сомнением оглядел свой волосатый голый торс, на котором присутствовал только яркий лоскут плавок.

— Держи! — бросил ему Макс свой легкий жилет с множеством карманов, где хранились необходимые в походной жизни мелочи. — Прикройся.

Опасливо ставя ноги на светящиеся ступени, словно страшась очередных смертельных подвохов, друзья двинулись наверх.

Лестница уверенно поднималась ввысь, ступеньки, оставшиеся позади, мгновенно сливались с сумраком, отрезая обратный путь, те же, что были впереди, напротив, мерцали ярче и светлей.

Вот скос камней под ногами неуловимо изменился, словно дорога забрала влево, рассеянное серое освещение наполнилось оранжевым сиянием, будто включили цветную подсветку, ступеньки сделали довольно крутой заворот, теперь вправо, и окончились.

Рощин мощно и весело зашагал вперед, к клубящемуся черному столбу. Костер, словно почуяв внимание к своей величественной персоне, глухо ухнул и выстрелил в самую сердцевину самого себя залпом сверкающих искр. Красно-оранжевые огоньки взлетели к самой верхушке черного исполина и скрылись за крышей темной тучи, которую великан подпирал своей головой.

— Завтра, Оленька, весь мир будет обсуждать только одну новость, — Рощин говорил возбужденно и громко, почти кричал, откровенно любуясь собственным ужасающим творением, — а мы с тобой станем настоящими героями!

Сзади послышалось явно различимое шипение, громкое и недовольное, следом — странный треск. Славина быстро обернулась и увидела, что отец Павел льет на ближний к себе костер воду из большой белой канистры.

Так вот что было у него в рюкзаке, — поняла она.

Рощин, конечно, тоже услыхал посторонний неожиданный звук.

— Ты что творишь, расстрига убогий! — заорал он, стремительно разворачиваясь и делая громадный прыжок в сторону священника.

Повинуясь мгновенному порыву, не успев даже подумать, что делает, девушка сжалась в комок и метнулась прямо под ноги Рощину.

Оглушающий удар в бок, мгновенно помутившееся сознание, и Ольга сквозь горячий шум, разрывающий голову, услышала тяжелый удар падающего рядом тела.

На ноги они вскочили одновременно. Девушка тут же согнулась от дикой боли, полоснувшей по ребрам, а Рощин застонал, низко припав на ушибленную ногу.

Отец Павел уже бежал ко второму костру, держа в руках новую полную канистру.

— Стой! — хрипло зарычал Рощин. — Стой, Христос недоделанный!

Огонь второго костра, недовольно шипя, сморщивался, угасая под светлой струей воды.

Священник, взвесив в руке полупустую емкость и оценив на просвет количество оставшейся воды, кинулся к третьему костру, который за это время разгорелся жарко и светло. Ольга видела, что вот-вот из пламени, из оранжевого горячего нутра, выйдет черное мощное чудище, наберет силу и станет таким же огромным и непобедимым, как то, что зловеще колыхалось у сейда за ее спиной.

Рощин кинулся к отцу Павлу, приволакивая ушибленную ногу. Священник тряс над костром уже опустевшую канистру. Сбоку, там, где вода попала на огонь, языки пламени сникли, и костер теперь выглядел уродливо однобоким. Но это продолжалось недолго. Огонь полыхнул, заново отвоевывая утраченное пространство, обиженное шипение сменилось победным потрескиванием, и на фоне темного камня расцвел, распускаясь праздничным великолепием, крупный горячий оранжевый цветок.

— А! — осклабился Рощин. — Не вышло! Где ж твой Господь Бог? Что ж не помогает в праведном деле?

Он стоял ровно посередине между двумя кострами, ярким, только набирающим силу, и первым, уже непобедимым, грозящим всему живому гигантским черным пальцем дымного столба.

— Ничего, — спокойно и громко ответил священник. — У меня еще водичка есть. — Развернулся и спокойно пошел к рюкзаку.

Но Ольга-то ясно понимала, что никакой воды больше нет! Две здоровенные канистры — это все, что мог вместить его рюкзак! Вот он, лежит на земле, за небольшим валуном, пустой и жалкий…

Рощин недоверчиво, но пристально следил за перемещениями священника.

Отец Павел склонился к земле, седая борода вырвалась из курточного плена и заколыхалась на ветру, не давая видеть, что делают его руки. Рощин снова шагнул вперед.

Послышался характерный звук легкого удара металла о камень. Священник быстро распрямился.

— А ну, стоять! Стрелять буду! — из вытянутых рук на Рощина смотрело тяжелое черное дуло.

— А как же «не убий», батюшка? — Влад инстинктивно попятился. — Ну, давай, стреляй! А с кострами что делать будешь? — Он отступил еще, отодвигаясь дальше от завораживающе-жуткой черной дырки пистолета, по-прежнему устремленного в его сердце.

— Разберусь, — пообещал отец Павел. И попросил: — Олюшка, отойди в сторонку, чтобы тебя не задеть, у меня тут пули разрывные.

Девушка послушно сделала шаг в сторону и громко вскрикнула от новой режущей боли в боку.

— Что с тобой? — Священник перевел на нее встревоженный взгляд, на миг выпустив из поля зрения Рощина.

Этого мига хватило, чтобы Влад стремительным движением достал из кармана пистолет. Маленький, серебристо блеснувший на фоне красной куртки.

— Брось пукалку, — ухмыляясь, сказал он. — Все равно не выстрелишь! А я-то точно не промахнусь, — и спокойно прицелился в Ольгу.

Священник опустил руки, тяжелое железо глухо скрежетнуло, заваливаясь за валун.

— Ну, голуби, — Рощин сделал еще пару шагов назад, переводя оружие с Ольги на Павла. На фоне черного, все больше распухающего столба дыма яркая ткань его куртки смотрелась ужасающим кровавым пятном. — Я так понимаю, никто не знает, что вы здесь, да уже и не узнает. Выбирайте: или сразу пристрелю, чтоб не мучились, или закрою в склеп. Помнишь, Оленька, тот, где вы с Максом полюбили друг друга? Тут таких полно. Зато ни черви не тронут, ни вода не затечет. Найдут ваши мощи лет через сто, подумают, святых отшельников отыскали! Как тебе, батюшка, такая перспектива посмертной славы? — Рощин громко и страшно засмеялся.

— Стреляй, — спокойно предложил отец Павел.

— Да? — деланно удивился Влад. — Ну, ты сделал свой выбор.

И Ольга ясно поняла, что сейчас он выстрелит. По мертвым глазам, блестевшим точно так же, как маленькое дуло, по уверенному движению кисти, едва заметно уточняющей место прицела.

Рощин спокойно прищурил правый глаз, вскинул левую руку, подставляя ее под вытянутый локоть правой. Теперь пистолет смотрел в грудь отца Павла.

— Нет! — что есть силы закричала Ольга.

И вместе с ее криком, отчаянным и жутким, что-то стремительное и длинное, как каменный бумеранг, взметнулось из-за спины священника, пролетело мимо Ольги и воткнулось прямо в голову Рощина.

— А-а-а, — хрипло рыкнул тот.

Серебристой птичкой вылетел из откинутой руки пистолет. Влад, рыча, отмахивался от чего-то серого, живого, вонзившегося в его лицо.

Пушок! — вдруг поняла Ольга. — Это он!

Рощин, наконец, оторвал от лица кошачье тело, тяжело зашатался, крутя головой.

Он ничего не видит, — обрадовалась Славина. — Кот выцарапал ему глаза!

Пушок, сидя в метре от ослепшего врага, прижав уши, снова приготовился к прыжку. Подобрал под себя хвост, напрягся. И…

— А-а-а! — снова вскрикнул Рощин, теперь уже пытаясь скинуть кота с груди.

Наступил на ближний камень, поскользнулся, зашатался, нелепо взмахнул обеими руками, пытаясь удержать равновесие, но ушибленная нога подвернулась, и мужчина рухнул навзничь в костер, пробив спиной светлую брешь в мрачном клубящемся столбе.

Долю секунды сквозь разошедшийся дым кровенело пятно его куртки, но колышущийся исполин снова набрал силу, почернел, загустел, надежно скрывая от посторонних глаз все то, что находилось в его таинственном и ненасытном нутре.

Свод величественной круглой пещеры, открывшейся взорам путников, уходил вверх правильным сужающимся конусом. Словно внутренность вулкана, выжженная жадным, давно погасшим огнем, в свое время расплавившим камень, пещера поблескивала стеклянными совершенно гладкими стенами. Конусообразный купол оканчивался идеально круглой дырой (или жерлом?), сквозь который виднелось очень далекое и довольно светлое небо. Ровно в центре этой дыры сверкала звезда. Та самая, ярко-голубая, с прямым вытянутым лучом. Теперь этот луч врезался в самое нутро пещеры, словно прожектор, освещая все пространство внутри и теряясь в бездонном провале, находящемся глубоко внизу, за аккуратным черным поребриком из гладких камней.

— Смотрите! — восторженно шепнул Адам. — Сюда, левее!

Моду и Макс нехотя отвели глаза от завораживающего зрелища звездной мистерии, повернули головы.

Совсем рядом, на высоте вытянутой над головой руки, уходила под свод пещеры ровная светлая плита из гладко отесанного камня. Как гигантская школьная доска, прямоугольный монолит повторял наклон купола, ясно выделяясь на фоне темных, словно облитых стеклом стен.

Контрастной, с едва угадываемым кирпичным оттенком, краской на стену были нанесены рисунки. Много. Разных. Присмотревшись, друзья обнаружили, что неизвестный художник (или художники) сгруппировал изображения по темам, которые вкупе представляли собой удивительное повествование о зарождении жизни на Земле.

Моду вытянул руку, с нескрываемым трепетом провел пальцем по ближней темной линии.

— Изображение утоплено, — не веря, выдохнул он. — Рисунок сначала выдолблен, а по желобку нанесена краска.

— Гладкая, словно масляная, — повторил его движение Барт. — Или как лак…

Адам, сосредоточенно разглядывая величественное панно, отошел к дальнему концу плиты.

— Идите сюда, начало тут.

Знакомая картина догонского мироздания, с ромбами, квадратами, кругами. А вот и спуск космического корабля. Очень похожего на летающую тарелку. Неуверенно барражируя на трех ногах, он приземляется на пустынный круглый участок. Следом — серия рисунков о первом контакте с Землей инопланетян. Вот они, не сходя с корабля, длинными острыми инструментами с треугольным утолщением на конце копают глубокую яму. Ни лица, ни фигуры гостей с Сириуса не прорисованы. Видимо, это открытие еще впереди.

Яма выкопана, и из ракеты пришельцев хлещет струя воды, заполняя рукотворное озеро. И вот первый инопланетянин сигает прямо с корабля в водную чашу. Он очень похож на дельфина. В прыжке не разобрать, есть ли у него ноги, или это хвост, но огромная голова с длинным ртом — явно дельфинья. Хотя, возможно, это просто шлем.

На следующей картинке в воде резвятся уже множество пришельцев. И, наконец, один из них рискует подойти к самой кромке воды. Он ставит ногу на землю… Все-таки ногу! Остальные, застыв, наблюдают за смельчаком.

На последнем рисунке группа дельфиноподобных инопланетян рассеяна вокруг космического корабля. Началось освоение Земли.

Друзья рассматривали чудесное панно совершенно молча, даже не переглядываясь. Каждый понимал, что повстречался с чудом. Более важным, чем все предыдущие находки, более значительным, чем все, что они знали о догонах прежде.

Вокруг удивительных рисунков, заполняя все оставшееся пространство светлой плиты, красовались изображения Сириуса, или, как называют его догоны, Сиги толо. Очень большие и совсем маленькие, средние, с косинкой, с кривинкой, явно начертанные в разное время и разными людьми. Людьми?

Почему так много? Или… Возможно, каждый, попавший сюда, должен был оставить свое представление об этой великой звезде? Как знак поклонения и преданности? Или это часть неведомого обряда?

Ответ не заставил себя долго ждать.

В центре плиты вдруг появилось светлое пляшущее пятнышко. Так отсвечивает от зеркала солнечный лучик. Так в темной комнате можно поймать отсверк света фар проезжающей машины. Так в полной темноте вспыхивает неожиданный фонарик.

Но здесь?

Яркое пятно редко подрагивало, словно давая ученым всласть насладиться собственной исключительностью.

Здесь, в пещере, в полной изолированности от источников света мерцающая, не гаснущая вспышка воспринималась истинным чудом.

Барт почувствовал, как по спине суетливо заползали ощутимые мурашки суеверного ужаса. Он повернулся к Моду. Глаза малийца, огромные, испуганные, не говорили — вопили — о невозможном напряжении, в котором тот находился.

Адам, стоящий сзади, крепко ухватил Барта за локоть.

Чтобы отогнать наваждение, Макс резко отвернул голову от плиты, опустил глаза вниз. Темный провал, который еще несколько минут назад воспринимался глухой бездной, уходящей в самое чрево Земли, теперь отчетливо мерцал серебристым призрачным светом, сквозь который, как через мутное расплывчатое стекло, угадывалось мощное и планомерное движение какого-то гигантского грозного существа.

Барт инстинктивно отшатнулся назад, стукнувшись о спину Моду. Малиец, вздрогнув, обернулся.

— Это невозможно! — гортанно вырвалось у него.

Адам сдавленно охнул.

Ольга зажала рот ладонью, перекрывая рвущийся из горла крик ужаса, обернулась к священнику. Отец Павел стоял вполоборота, лицом к разгорающемуся костру. Что-то в его позе, недвижной и отрешенной, заставило ее тихонько, превозмогая донимающую боль в боку, подойти и встать рядом.

Вперив в самую сердцевину огненного цветка немигающий пронзительный взгляд, батюшка, казалось, не замечал ничего вокруг. Лицо его было светло и строго, губы неустанно шевелились, произнося лишь ему ведомые слова.

Молится? — подумала Ольга. И тут же все поняла.

— Господи, — прошептала она, глядя на близкий костер горячими сухими глазами. — Господи, помоги!

Она не осознавала, что говорит, слова срывались с губ сами, быстрые, жаркие, просящие. Она не умела молиться и никогда раньше этого не делала, но все то, что произносил сейчас ее язык, было именно молитвой. Неумелой, отрывистой, но единственно возможной здесь и сейчас. Слова произносил язык, но диктовало их сердце. Девушка жгла костер взглядом, еще более горячим, чем огонь, пылающий в нем, вкладывая в молитву все силы, всю страсть и всю энергию своей души и своего тела.

Их взгляды, девушки и священника, скрещивались ровно над серединой костра, образуя острый невидимый угол именно там, где языки пламени были особенно высоки. И вдруг верхний, самый длинный и жадный лепесток огня неожиданно завернулся, как случается, когда цветок начинает вянуть, и опал вниз. Тут же взметнулись вверх, занимая его место, прочие, окружающие его оранжевые сполохи, но, не добравшись до прежней высоты, медленно стекли вниз, свернувшись в буро-красные горячие пружины.

Ни отец Павел, ни Ольга не отвели глаз, продолжая гипнотизировать увядающий, но еще очень сильный цветок. Огненные пружины сжались, тут же распрямились, выстрелив тысячами крошечных красных искр. Багрово-черная шапка, вспухшая над костром, погасла, опав. Проворные огненные змейки, снующие по уголькам, неуклонно стягивались к центру, будто там, внутри кострища, чья-то спасительная ладонь пыталась зажать их в кулак. Вот ей это удалось: в середине черного дымящегося круга четко обрисовалась раскаленная светящаяся пятерня. Пальцы сжались в кулак, и он тут же стал стремительно уменьшаться в размере. Мощная мужская десница съежилась до размеров женского кулачка, а потом и вовсе скукожилась до ручонки младенца.

Послышался тяжелый вздох, словно костер испустил последние силы, и среди седой, как борода отца Павла, золы осталась одна яркая искорка. Пару раз мигнула, будто прощалась, и исчезла.

Ольга никак не могла отвести глаз от дымящегося круга. Губы все еще продолжали выталкивать в серый воздух горячие просительные слова.

— Присядь, дитя мое, отдохни, — рука отца Павла ласково легла ей на плечо.

Девушка опустилась на землю, не чувствуя собственного тела, но глаза! Она так и не могла оторвать их от погасшего костра. И сидела с неловко вывернутой головой, словно намертво приклеившись взглядом к слабо потрескивающему кострищу.

Священник легко провел теплой ладонью по ее лицу, отсекая от завораживающей картины.

— Восьмой ангел, — улыбнулся батюшка, касаясь губами ее мокрого лба.

— Где? — Ольга медленно вернулась в реальность.

— Здесь. — Отец Павел поднял с земли девичью сумку, на распахнутой крышке которой блеснуло маленькое, утопленное в кожу зеркальце. — Вот он, полюбуйся.

Прищурив саднящие глаза, Славина вгляделась в светлый прямоугольник. Серебряное стекло отразило красный вздернутый нос, плоские запекшиеся губы.

— Я?

Над ближней сопкой неожиданно появилось теплое розовое пятно. Оно разрасталось, ширилось, перекрывая радостным радужным светом низкие тучи, отодвигая за горизонт хмурь и мрачность осеннего дня, открывая дорогу веселому оранжевому солнцу. Светило лукаво зацепило за рваный край самую темную и тяжелую тучу и быстренько задвинуло ее себе за спину, явившись Сейв-Вэру во всем сверкающем и теплом великолепии.

Пара секунд, и воздух наполнился ясным золотым сиянием, в котором выпукло и ярко заголубели сопки, засверкали кварцевыми бликами скалы, заискрились разноцветными брызгами шапки на высоких сейдах.

Ольга не могла оторвать глаз от волшебного кусочка стекла, что держала в руках. Там, в таинственной глубине, сквозь золотое сияние золотого пространства смотрело на нее прекрасное золотое лицо. Ольга узнавала и не узнавала его. Слишком красивым, слишком значительным было оно. Такое привычное и такое незнакомое.

— Это я? — снова спросила она.

Никто не ответил. Оглянулась. Рядом никого. Отец Павел стоял в отдалении, у самого большого сейда, рядом с которым еще недавно вырастал до небес черный мрачный столб. Тот самый, который поглотил Рощина. Тот самый, который в процессе активации должен был разбудить неведомые грозные силы и расколоть надвое африканский материк.

Рощин! — вспомнила и подхватилась Ольга. — Он сгорел? — в памяти мгновенно всплыл рассказ Влада о том, что при обряде активации двадцатикилограммовый кусок замороженного мяса сгорает в несколько секунд без остатка.

— Он сгорел? — тихонько спросила она у священника, подойдя ближе.

— Он ушел, — кивнул отец Павел. — Видишь?

Только сейчас Ольга обратила внимание на то, что дымного столба больше нет. Совсем. На его месте тлела жалкая кучка угольков. Девушка медленно перевела глаза в сторону, боясь наткнуться на обугленное мертвое тело. Но ни слева, ни справа, ни вблизи, ни вдали не наблюдалось никаких останков. Площадка перед сейдом была девственно чистой.

— Ушел? — растерянно повторила Славина. — Как? Куда? Так он жив?

— По нашим земным меркам — вряд ли, — серьезно посмотрел на нее священник. — Но у тебя обязательно будет возможность с ним встретиться.