Беседы с Кришнамурти Кришнамурти Джидду

Большие черные муравьи проделали путь сквозь траву, через небольшой участок песка, по груде щебня и через дыру в древней стене. Немного подальше от стены была нора, которая служила им домом. По этому пути шло интенсивное передвижение туда-сюда, непрерывная суета в обоих направлениях. Каждый муравей задерживался на секунду, когда проходил мимо другого, их головы соприкасались, и снова они шли дальше. Их, наверное, были тысячи. Только когда солнце поднималось на самый верх, та дорожка становилась пустой, и тогда вся деятельность сосредотачивалась вокруг гнезда около стены. Они рыли землю, каждый муравей выносил песчаную частичку, гальки или немного земли. Когда поблизости вы слегка стучали по земле, они все начинали карабкаться. Муравьи выбегали из норы, ища агрессора, но вскоре успокаивались и возобновляли свою работу. Как только солнце склонилось на запад, и приятной прохладой подул вечерний бриз с гор, они снова стройными рядами вышли на свой путь, населяя тихий мир травы, песка и щебня. Они шли по тому пути на довольно-таки приличное расстояние, охотясь, и находили много чего: ногу кузнечика, мертвую лягушку, останки птицы, наполовину съеденную ящерицу или какое-нибудь зерно. Все атаковалось яростно. То, что не могло быть унесено сразу, съедалось на месте или уносилось домой частями. Только дождь останавливал их постоянную деятельность, но с последними каплями они снова выходили. Если бы вы сунули палец на их путь, они бы нюхали вокруг кончика, и некоторые поднялись бы вверх, только чтобы спуститься снова.

Древняя стена имела собственную жизнь. Рядом с верхом имелись отверстия, в которых яркие зеленые попугаи с загнутыми красными клювами свили свои гнезда. Они были застенчивой стаей и не любили, когда подходили слишком близко к гнездам. Визжа и цепляясь за рассыпающиеся красные кирпичи, они выжидали бы, и смотрели, что вы собираетесь делать. Если вы подходили еще ближе, попугаи забирались в отверстия, оставляя торчать только перья своего бледно-зеленого хвоста. После того, еще раз поерзав, исчезали перья, и показывались их красные клювы и красивые зеленые головы. Птицы успокаивались перед сном.

Стена окружала древнюю могилу, чей купол, ловя лучи заходящего солнца, пылал, как будто кто-то изнутри зажег свет. Вся конструкция хорошо выложенная и блестяще сооруженная, имела линии, которая могла бы раздражать вас, она выделялась на фоне вечернего неба, казалась освобожденной от земли. Все было ярко оживленным, и все: древняя могила, рассыпающиеся красные кирпичи, зеленые попугаи, занятые муравьи, свист отдаленного поезда, тишина и звезды, — было слито воединую жизнь. Это была благодать.

Хотя было поздно, они хотели прийти, так что все мы вошли в комнату. Надо было зажечь фонари, и в спешке один разбили, но оставшиеся два давали достаточно света для нас, чтобы видеть друг друга, когда мы сидели в круге на полу. Один из тех, кто пришел, был клерком в каком-то офисе. Он был маленький и нервный, а его руки находились в постоянном движении. У другого, должно быть, было немного больше денег, поскольку он имел магазин и вид человека, который прокладывал свой путь в мире. Грузного телосложения, довольно толстый, он имел склонность к раскатистому смеху, но сейчас оставался серьезным. Третий посетитель — старик, и после ухода на пенсию, объяснил он, имел больше времени, чтобы изучать Священные писания и исполнять пуджа, религиозную церемонию. Четвертый — художник с длинными волосами, наблюдал неподвижным взглядом за каждым нашим движением, жестом, он не собирался что-нибудь пропустить. Некоторое время все молчали. Через открытое окно можно было видеть одну или две звезды, и резкий аромат жасмина проникал в комнату.

«Мне бы хотелось сидеть вот так спокойно еще какое-то время, — сказал торговец. — Это благословение чувствовать такую тишину, она обладает целебным свойством. Но я не хочу тратить время впустую, объясняя мои нынешние ощущения, и думаю, что лучше начать с того, ради чего я пришел поговорить. У меня была очень напряженная жизнь, больше, чем у большинства людей, и так как я никоим образом не богатый человек, я сейчас хорошо живу. Я всегда пробовал вести религиозную жизнь. Я не был слишком жаден, занимался благотворительностью и не обманывал других без надобности. Но когда вы занимаетесь бизнесом, иногда приходится не говорить абсолютную правду. Я бы мог заработать намного больше денег, но отказал себе в таком удовольствии. Я развлекаюсь простыми способами, но в целом веду серьезную жизнь. Могло бы быть и лучше, но в действительности все не так плохо. Я женат и имею двоих детей. Сэр, вот такая у меня личная история вкратце. Я читал некоторые из ваших книг и посетил ваши беседы, я пришел сюда, чтобы вы меня научили, как вести более глубокую религиозную жизнь. Но я должен позволить другим джентльменам высказаться».

«Моя работа — довольно утомительная рутина, но я не пригоден для какой-то другой работы, — сказал клерк. — У меня самого мало потребностей, и я не женат, но должен поддерживать родителей, и к тому же помогаю своему младшему брату учиться в колледже. Я совсем не религиозен в ортодоксальном смысле, но религиозная жизнь очень сильно меня влечет. Я часто соблазняюсь тем, чтобы отказаться от всего и стать саньясином, но чувство ответственности по отношению к моим родителям и моему брату заставляет меня повременить. В течение многих лет я каждый день медитировал, и с тех пор, как услышал ваше объяснение, что такое настоящая медитация, пробовал следовать ему. Но это очень трудно, по крайней мере для меня, и я не могу, кажется, вникнуть в ее суть. К тому же, моя должность клерка, которая требует, чтобы я работал целый день над чем-то, к чему я не питаю ни малейшего интереса, вряд ли способствует высокому мышлению. Но я глубоко жажду найти истину, если это когда-либо возможно для меня, и, пока я молод, хочу установить правильный курс для оставшейся части моей жизни. Поэтому я здесь».

«Что касается меня, — сказал старик, — я достаточно знаком со Священными писаниями, и с тех пор, как уволился с должностного поста в правительстве несколько лет назад, все мое время принадлежит мне. У меня нет никаких обязанностей, мои дети выросли и женаты, так что я свободен, чтобы размышлять, читать и говорить о серьезных вещах. Меня всегда интересовала религиозная жизнь. Время от времени я внимательно слушал того или иного учителя, но никогда не был удовлетворен. В некоторых случаях их учения совсем ребяческие, в то время как другие догматичны, православные и просто объяснительные. Я недавно посетил некоторые из ваших бесед и обсуждений, и во многом следую тому, что вы говорите, но есть определенные пункты, с которыми я не могу согласиться, или, скорее, которые не понимаю. Согласие, как вы объяснили, может существовать в отношении мнений, умозаключений, идей, но в отношении истины не можете быть никакого «согласия»: или вы видите ее или нет. Особенно я хотел бы получить дальнейшее разъяснение по поводу окончания мысли».

«Я художник, но еще не очень хороший, — сказал человек с длинными волосами. — Надеюсь однажды поехать в Европу изучать искусство. Здесь у нас посредственные учителя. Для меня красота в любой форме — это выражение действительности, аспект божественного. Прежде, чем я начинаю рисовать, я медитирую, как античные художники, над более глубокой красотой жизни. Я пробую пить из родника всей красоты, уловить проблеск возвышенного и только затем начинаю рисование. Иногда это проникает в душу, но чаще нет. Как усердно я ни пытаюсь, ничто, кажется, не получается, и целые дни, даже недели, потрачены впустую. Я также пробовал поститься, наряду с различными упражнениями, и физическими, и интеллектуальными, надеясь пробудить творческое чувство, но все напрасно. Все остальное вторично по отношению к этому чувству, без которого не может быть истинного художника, и я пойду на край земли, чтобы его найти. Именно поэтому я пришел сюда».

Все мы сидели спокойно какое-то время, каждый в своих собственных мыслях.

Ваши проблемы разные или они похожи, хотя они могут казаться разными? Не может быть так, что есть одна основная тема, проходящая сквозь все?

«Я не уверен, что моя проблема каким-то образом связана с проблемой художника, — сказал торговец. — Он ищет вдохновения, творческого чувства, а я хочу вести более глубокую духовную жизнь».

«Это в точности то, что хочу делать и я, — ответил художник, — но выразил это по-другому».

Нам нравится думать, что наша специфическая проблема исключительна, что наша печаль полностью отличается от печали других. Мы хотим оставаться отделенными любой ценой. Но печаль есть печаль, неважно, ваша или моя. Если мы не поймем это, то не сможем продолжать, будем чувствовать себя разочарованными, расстроенными. Конечно, все мы здесь чего-то жаждем, проблема каждого — по существу проблема всех. Если мы по-настоящему почувствуем суть этого, то уже проделали длинный путь в нашем понимании, и можем исследовать вместе. Мы можем помогать друг другу, слушать и учиться друг у друга. Тогда авторитет учителя не имеет никакого значения, это становится глупым. Ваша проблема — проблема другого, ваше горе — горе другого. Любовь не исключительна. Если это ясно, господа, давайте продолжим.

«Думаю, что все мы теперь понимаем, что наши проблемы не связаны», — ответил старик, а другие закивали в знак одобрения.

Тогда, что является нашей общей проблемой? Пожалуйста, не отвечайте немедленно, давайте посмотрим, ни в том ли, господа, что должно произойти фундаментальное преобразование внутри себя? Без этого преобразования вдохновение всегда преходящее, и идет постоянная борьба за то, чтобы возвратить его. Без этого преобразования любое усилие вести духовную жизнь может быть только очень поверхностным, делом ритуалов, колокола и книги. Без этого преобразования мышление становится средством бегства, формой самогипноза.

«Это так, — сказал старик. — Без глубокого внутреннего изменения всякое усилие быть религиозным или духовным просто царапает по поверхности».

«Я полностью согласен с вами, сэр, — добавил человек из офиса, — я чувствую, что во мне должно произойти коренное изменение, иначе я буду продолжать жить так всю оставшуюся часть моей жизни, ища, спрашивая и сомневаясь. Но как вызвать это изменение?»

«Я также понимаю, что должно произойти резкое изменение внутри меня самого, если тому, что я ищу, суждено возникнуть, — сказал художник. — Радикальное преобразование в себе явно необходимо. Но, как тот джентльмен уже спросил, чем такое изменение должно быть вызвано?»

Давайте предадимся нашими умами и сердцами открытию способа, как это происходит. Что является важным, конечно, так это чувствовать срочную потребность измениться радикально, а не просто быть убежденным словами другого, что вы должны измениться. Захватывающее описание может стимулировать вас, чтобы вы ощутили, что вам надо измениться, но такое ощущение очень поверхностно, и оно пройдет, когда стимулирующее воздействие кончится. Но если сами вы увидите важность изменения, если почувствуете без какого-то принуждения, побуждения или влияния, что необходимо радикальное преобразование, тогда само это чувство будет действием преобразования.

«Но как развить данное чувство?» — спросил торговец.

Что вы подразумеваете под словом «как»?

«Если у меня нет чувства изменения, как я могу искусственно вызвать его?»

А вы можете вызвать искусственно это чувство? Не должно ли оно возникнуть спонтанно из вашего собственного прямого восприятия чрезвычайной потребности в радикальной трансформации? Чувство создают его собственные средства действия. С помощью логического рассуждения вы можете прийти к выводу, что фундаментальное изменение необходимо, но такое интеллектуальное или словесное понимание не вызывает действие изменения.

«Почему нет?» — спросил старик.

Разве интеллектуальное или словесное понимание не поверхностный отклик? Вы слышите, вы рассуждаете, но все ваше бытие не вступает в это. Ваш поверхностный ум может соглашаться, что изменение необходимо, но полностью весь ваш ум не уделяет свое полное внимание, он разделен сам в себе.

«Вы имеете в виду, сэр, что действие изменения происходит только тогда, когда присутствует полное внимание?» — спросил художник.

Давайте это рассмотрим. Одна часть ума убеждена, что фундаментальное изменение необходимо, но остальную часть ума это не волнует. Она может во временном бездействии или спать, или активно противостоять такому изменению. Когда это случается, в пределах ума возникает противоречие, одна часть желает изменения, а другая безразлична или оппозиционно настроена в отношении изменения. В результате этого конфликт, в котором та часть ума, которая хочет изменения, пытается преодолеть упорствующую часть, называется дисциплиной, возвышением, подавлением. Ее также называют идеалом. Делаются попытки построить мост над пропастью внутреннего противоречия. Существует идеал, интеллектуальное или устное понимание, что быть фундаментальное преобразование, и неопределенное, но реальное чувство нежелания быть побеспокоенным, желание позволить вещам быть такими, какие они есть, опасение изменения, ненадежности. Таким образом, в уме происходит разделение, и преследование идеала — попытка слепить вместе две противоречащих части, что невозможно. Мы преследуем идеал, потому что это не требует немедленного действия, идеал — общепринятая и уважаемая отсрочка.

«Тогда попытка изменить себя — это всегда форма отсрочки?» — спросил человека из офиса.

А разве не так? Разве вы не заметили, что когда вы говорите: «я изменюсь», вы вообще не имеете никакого намерения измениться? Вы или изменяетесь, или нет, попытка измениться имеет фактически очень мало значения. Преследование идеала, попытка измениться, принуждение двух конфликтующих частей ума соединиться вместе актом воли, практикование метода или дисциплины, чтобы достичь такого объединения, и так далее — это все бесполезное и расточительное усилие, которое фактически мешает любому фундаментальному преобразованию центра, «я», эго.

«Я думаю, понимаю то, что вы доносите до нас, — сказал художник. — Мы играем с идеей изменения, но никогда не изменяемся. Изменение требует решительного, объединенного действия».

Да, и объединенное или интегрированное действие не может произойти, пока есть конфликт между противостоящими частями ума.

«Я понимаю вас, действительно понимаю! — воскликнул человек из офиса. — Никакой идеализм, никакое логическое рассуждение, никакие убеждения или умозаключения не могут вызвать изменение, о котором мы говорим. Но что тогда будет?»

Разве вы тем самым вопросом не мешаете самому себе обнаружить воздействие изменения? Мы так стремимся к результатам, что не делаем паузу между тем, что мы только что обнаружили как истинное или ложное, и раскрытием другого факта. Мы ускоряемся вперед без полного понимания того, что уже нашли.

Мы поняли, что рассуждение и логические умозаключения не вызовут изменение, это фундаментальное преобразование центра. Но прежде, чем мы спросим, какой фактор вызовет его, мы должны полностью знать уловки, которые использует ум, чтобы убедить себя, что изменение является постепенным и должно быть произведено через стремление к идеалам и так далее. Видя истинность или ошибочность всего того процесса, мы можем продолжать спрашивать нас самих, что является фактором, необходимым для радикальной перемены.

А теперь, что же заставляет вас двигаться, действовать?

«Любое сильное чувство. Сильный гнев заставит меня действовать, я могу впоследствии сожалеть об этом, но чувство взрывается, перерастая в действие».

То есть, все ваше бытие находится в нем, вы забываете или игнорируете опасность, вы потеряны Для вашей собственной безопасности, надежности.

«В моем возрасте, — сказал старик, мне нечего терять в материальном смысле, но отказываться от старых идей и заключений — совсем другое дело.

Теперь я понимаю, по крайней мере, одну вещь: то, что фундаментальное изменение может происходить без пробуждения его чувства. Размышление необходимо, но оно не инструмент действия. Знать — не обязательно означает действовать».

Но действие чувства — также действие знания, эти двое неотделимы, они разделены только, когда причина, знание, умозаключение или вера стимулируют действие.

«Я начинаю очень четко понимать вас, и мое знание Священных писаний как основа для действия уже теряет свою власть над моим умом».

Действие, основанное на чьем-то авторитете, вообще никакое не действие, а простое подражание, повторение.

«А большинство из нас в ловушке данного процесса. Но можно из него вырваться. Я много понял этим вечером».

«Так же и я, — сказал художник. — Для меня наше обсуждение было сильно стимулирующим, но я не думаю, что возбуждение допустит какую-то реакцию. Я очень ясно кое-что увидел, и собираюсь преследовать это, не зная, куда оно приведет».

«Моя жизнь была порядочной, — сказал торговец, — и порядочность не способствует изменению, особенно фундаментальному, о котором мы говорили. Я очень искренне взращивал в себе идеалистическое желание измениться и вести истинную религиозную жизнь. Но я теперь вижу, что медитация над жизнью и способах изменения более необходимы».

«Могу я добавить еще слово? — спросил старик. — Медитация осуществляется не над жизнью, она сама по себе способ жизни».

Быть разумным — значит быть простым

Море было очень синим, и заходящее солнце едва касалось верхушек низко висевших облаков. Мальчик тринадцати или четырнадцати лет во влажной одежде стоял у автомобиля, дрожа и притворяясь глухим. Он попрошайничал и очень хорошо играл. Получив несколько монет, он ушел, перебегая через пески. Волны мягко накатывались, но полностью не стирали следы, когда проходили по ним. Крабы катались на волнах и избегали человеческих ног, они позволяли себе быть пойманными волной и сыпучими песками, но снова подползали, готовые к следующей волне. Сидя на нескольких бревнах, связанных вместе, какой-то мужчина прибыл только что из моря, и теперь плыл с двумя большими рыбинами. Он был смугл, обожженный жарким солнцем. Приближаясь к берегу с ловкостью и непринужденностью, он протянул свой плот далеко на сухой песок, вне досягаемости волн. Чуть дальше, выгибаясь в сторону моря, росла пальмовая роща, а за ней виднелся город. Пароход на горизонте стоял, как будто неподвижный, и с севера дул нежный ветерок. Это был час величественной красоты и спокойствия, в который земля и небо встречались. Вы могли сидеть на песке и наблюдать, как волны накатывались и откатывались бесконечно, и их ритмичное движение, казалось, передавалось земле. Ваш ум был оживлен, но не так, как беспокойное море. Оживленный, достигал горизонта. Не имея ни высоты, ни глубины, он не был ни далеко, ни близко, не было центра, от которого можно было бы измерить или объять целое. Море, небо и земля присутствовали там, но без наблюдателя. Ощущалось обширное пространство и неизмеримый свет. Свет садящегося солнца падал на деревья, в нем купалась деревня, и его можно было заметить за рекой. Но это был свет, который никогда не зажигают, свет, который сияет вечно. И, удивительно, в нем не было никаких теней, вы не отбрасывали тень ни с какой стороны. Вы не спали, вы не закрыли глаза, потому что сейчас звезды становились видимыми. Но закрывали ли вы глаза или держали их открытыми, свет всегда присутствовал там. Его было не поймать и не поместить в святыню.

Мать троих детей, она казалась простой, тихой и скромной, а ее глаза — живыми и наблюдательными, они принимали участие во многом. Когда она заговорила, ее довольно нервная застенчивость исчезла, но оставалась спокойная осторожность. Ее старший сын получил образование за границей и теперь работал инженером по электронике, второй сын имел хорошую работу на текстильной фабрике, и самый младший только заканчивал колледж. Они все были хорошими мальчиками, говорила женщина, и можно было видеть, что она гордилась ими. Несколько лет назад они потеряли отца, но он позаботился о том, чтобы они получили хорошее образование и могли себя обеспечить. То немногое, что он имел, он оставил ей, и она ни в чем не нуждалась, поскольку потребностей у нее было мало. В этот момент женщина прекратила говорить, очевидно ей было трудно рассказать о том, что не давало ей покоя. Чувствуя это, я осторожно спросил ее:

— Вы любите ваших детей?

«Конечно, люблю, — ответила она быстро, довольная началом. — А кто не любит своих детей? Я воспитала их с любовью и заботой и была занята все эти годы их прибытиями и продвижением, их печалями и радостями, и всеми другими вещами, о которых заботится мать. Они очень хорошие дети и очень добры ко мне. Они преуспели в учебе, и найдут свой путь в жизни. Возможно, они не оставят свой след в мире, но, в конце концов, немногие оставляют. Мы все сейчас живем вместе, и, когда они женятся, я останусь с одним из них, если будет необходимость. Конечно, у меня есть собственный дом, и в финансовом плане я не завишу от них. Но странно, что вы задали мне этот вопрос».

Правда?

«Ну, я никогда прежде ни кем не говорила о себе, даже с моей сестрой или с последним мужем, и, когда внезапно задают такой вопрос, это кажется довольно странным. Хотя я действительно хочу говорить с вами об этом. Потребовалось много храбрости чтобы прийти и встретиться с вами, но сейчас я довольна, что пришла, и что вы настолько облегчили для меня разговор. Я всегда была слушателем, но не в вашем смысле слова. Раньше я слушала мужа и его деловых партнеров всякий раз, когда они заходили. Я слушала своих детей и друзей. Но никто, казалось, не хотел послушать меня, и большей частью я молчала. Выслушивая других, сам учишься, но по большому счету из того, что слышишь, ничто не является незнакомым. Мужчины сплетничали так же, как и женщины, кроме того, жаловались на свою работу и жалованье, некоторые из них говорили о желанном для них продвижении по службе, другие о социальной реформе, о работе в деревне или что сказал гуру. Я слушала их и никогда не открывала кому-то из них сердце. Некоторые были более умны, а другие более глупы, чем я, но большей частью они не очень-то отличались от меня. Я наслаждаюсь музыкой, но я слушаю ее другим слухом. Я, кажется, слушаю того или иного почти все время, но также есть еще кое-что, что я слушаю, но что всегда ускользает от меня. Могу я говорить об этом?»

Разве вы здесь не поэтому?

«Да, наверное, это так. Понимаете, мне скоро сорок пять, большинство лет я отдала заботам о других. Я была занята тысячью и одной вещью целый День и каждый день. Муж умер пять лет назад, и с тех пор я была занята детьми больше обычного. А сейчас, странным образом, я все время думаю о себе. На днях я с моей невесткой посетила вашу беседу, и что-то в моем сердце защемило, то, что, как я всегда знала, было там. Я не могу очень хорошо это выразить, и надеюсь, что вы поймете, о чем таком я хочу поговорить».

Можно помочь вам?

«Хотелось бы, чтобы вы помогли».

Трудно быть простым до конца, не так ли? Мы испытываем что-то, что само по себе является простым, но вскоре становится сложным. Трудно удержать его в пределах границ первоначальной простоты. Разве вы не чувствуете, что это так?

«В некотором смысле, да. В моем сердце есть что-то простое, но я не знаю, что все это означает».

Вы сказали, что любите ваших детей. Каково значение слова «любовь»?

«Я сказала вам, что оно означает. Любить детей — значит заботиться о них, следить, чтобы они не причинили себе вреда, не наделали слишком много ошибок. Это значит помогать им готовиться к хорошей работе, видеть их счастливо женатыми и так далее».

И это все?

«Чего же больше может сделать мать?»

Если позволите спросить, любовь к детям заполняет вашу жизнь целиком, или только ее часть?

«Нет, — призналась она. — Я люблю их, но любовь никогда не заполняла мою жизнь целиком./ Взаимоотношения с моим мужем — это было другое. Он мог бы заполнить мою жизнь, но не дети. И теперь, когда они выросли, они живут своей жизнью. Они любят меня, и я люблю их, но отношения между мужчиной и его женой другие, и они найдут свою полноту жизни в женитьбе на достойной женщине».

Вы никогда не хотели, чтобы ваши дети были правильно образованы, так, чтобы помогли бы предотвращать войны, не были убитыми ради какой-то идеи или удовлетворять жажду власти какого-нибудь политика? Разве ваша любовь не вынуждает вас хотеть помочь им построить иной вид общества, общества, в котором ненависть, антагонизм, зависть прекратят существовать?

«Но что могу я сделать для этого? Я сама не была должным образом образована, и как так возможно, чтобы я могла помогать создавать новый социальный порядок?»

Разве вы не чувствуете в себе силы для этого?

«Боюсь, что нет. А мы вообще чувствуем в себе силу для чего-нибудь?»

Тогда любовь — это не кое-что сильное, жизненно важное, срочное?

«Она должна быть такой, но у большинства из нас это не так. Я люблю сыновей, молюсь, чтобы ничего плохого с ними не случилось. Если случится, что мне останется делать, кроме как проливать горькие слезы по ним?»

Если в вас есть любовь, разве она не достаточно сильна, чтобы заставить вас действовать? Ревность, как и ненависть, сильна, и она вызывает мощное, решительное действие, но ревность — это не любовь. Тогда знаем ли мы в действительности, что такое любовь.

«Я всегда думала, что любила своих детей, даже при том, что это не было самым великим в моей жизни».

Есть ли тогда более великая любовь в вашей жизни, чем ваша любовь к детям?

Было нелегко приближаться к этому вопросу, и она чувствовала себя неловко и смущенно, поскольку мы подошли к нему. В течение некоторого времени женщина молчала, и мы сидели, не проронив ни слова.

«Я никогда по-настоящему не любила, — тихо начала она. — Я никогда не питала очень глубоких чувств по отношению к кому либо. Бывало, я очень ревновала, и это было очень сильное чувство. Оно разъедало мое сердце и делало меня жестокой. Я плакала, устраивала сцены, и однажды, Боже, прости меня, я ударила. Но все это закончилось и прошло. Сексуальное желание было также очень сильным, но с каждым ребенком оно уменьшалось, и теперь полностью исчезло. Мои чувства к детям не такие, какими они должны быть. Я никогда не чувствовала что-нибудь очень сильно, кроме ревности и секса, а это не любовь, правда?»

Не любовь.

«Тогда что является любовью? Привязанность, ревность, даже ненависть, вот то, что я считала любовью, и, конечно, сексуальные взаимоотношения. Но теперь те сексуальные взаимоотношения — лишь очень маленькая часть чего-то намного большего. То большее я никогда не знала, и поэтому секс стал так всепоглощающе важным, по крайней мере, на какое-то время. Когда это прошло, я думала, что любила моих сыновей, но факт в том, что я любила их, если я вообще могу использовать это слово, только в очень маленькой степени. И хотя они хорошие мальчики, они точно такие же, как тысячи других. Наверное, все мы посредственны, удовлетворяемся мелочными вещами: амбицией, процветанием, завистью. Наши жизни мелки, живем ли мы во дворцах или в хижинах. Теперь мне все очень ясно, чего никогда не было раньше, но как вы знаете, я необразованный человек».

Образование не имеет к этому никакого отношения. Посредственность — не монополия необразованных. Ученый, исследователь, самый умный могут тоже быть посредственными. Освобождение от посредственности, от мелочности — это не вопрос класса или учености.

«Но я не думала много, я не чувствовала сильно, моя жизнь была печальной».

Даже, когда мы по-настоящему сильно чувствуем, это обычно происходит в отношении таких пустяков как личная и семейная безопасность, патриотизм, некий религиозный или политический лидер. Наше чувство — всегда за или против чего-то, оно не похоже на огонь, горящий ярко и без дыма.

«Но кто должен дать нам тот огонь?»

Зависеть от другого, обращаться к гуру, лидеру — означает отнять у огня уединение, чистоту, это порождает дым.

«Тогда, если мы не должны просить о помощи, то должны для начала иметь огонь».

Вовсе нет. Вначале там нет огня. Его нужно вынашивать, должна быть забота, мудрое, с пониманием избавление от тех вещей, которые расхолаживают огонь, которые уничтожают яркость пламени. Тогда только есть огонь, который ничто не сможет погасить.

«Но для этого нужен интеллект, которого у меня нет».

Да он у вас есть. При понимании как мала ваша жизнь, как мало вы любите, при восприятии природы ревности, при начале осознания себя в каждодневных отношениях уже имеется движение интеллекта. Интеллект — дело упорного труда, быстрого восприятия изощренных уловок ума, рассматривания факта и ясного мышления без предположений или умозаключений. Чтобы разжечь огонь интеллекта и поддерживать его действующим, требуется настороженность и большая простота.

«Очень любезно с вашей стороны говорить, что я имею интеллект, но имею ли я его?»

Это хорошо спрашивать себя, а не утверждать,

что вы имеете или не имеете. Спрашивать правильно — вот само по себе начало интеллекта. Вы препятствуете интеллекту в самой себе из-за собственных убеждений, мнений, утверждений и опровержений. Простота — вот путь интеллекта, а не простой показ простоты внешне и в поведении, но простота" внутреннего небытия. Когда вы говорите: «я знаю» вы находитесь на пути не интеллекта, но когда вы говорите: «я не знаю» и действительно подразумеваете это, вы уже вступили на путь интеллекта. Когда человек не знает, он смотрит, слушает, спрашивает. |

«Знать» — значит накапливать, а тот, кто накапливает, никогда не будет знать, он не интеллектуален.

«Если я нахожусь на пути к интеллектуальности, потому что я проста и знаю немного…»

Мыслить понятиями «много» — значить быть невежественным. «Много» — это сравнительное слово, а сравнение основано на накоплении.

«Да, я это понимаю. Но, как я сказала, если находишься на пути интеллектуального развития, потому что ты прост и действительно не знаешь ничего, тогда интеллектуальность кажется эквивалентом невежеству».

Невежество — это одно, а состояние незнания — совсем другое, эти два понятия никоим образом не связаны. Вы можете быть очень умны, умелы, талантливы, и все же быть невеждой. Невежество существует, когда нет самопознания. Невежественный человек — тот, кто не знает себя, кто не знает, как обманывает себя, как становится тщеславным, как завидует и так далее. Самопознание — это свобода. Вы можете знать все о чудесах земли и неба и все-таки не быть свободным от зависти и печали. Но когда вы говорите «я не знаю», вы познаете. Познавать не значит приобретать знания, вещи или отношения. Быть интеллектуально развитым означает быть простым, но быть простым чрезвычайно трудно.

Что такое любовь?

Маленькая девочка по соседству была больна, она плакала целый день и до глубокой ночи. Это продолжалось в течение некоторого времени, и бедная мать совсем измучилась. На окне росло маленькое растение, которое она поливала каждый вечер, но в течение последних нескольких дней про него забыли. Мать осталась одна в доме, за исключением довольно беспомощной и нерадивой служанки, и казалась немного потерянной из-за того, что болезнь ребенка оказалась очень серьезной. Доктор несколько раз приезжал на большой машине, и мать становилась все более и более печальной. Банановый побег в саду, орошаясь водой из кухни, всегда имел влажную почву. Его листья были темно-зелеными, и один очень большой лист два или три фута в ширину и намного больше в длину, пока еще не был порван ветрами, как другие. Он очень мягко трепетал на легком ветерке, и его касалось лишь солнце на западе. Радовали глаз желтые цветы в виде спускающихся кружочков на длинном, свисающем стебле. Эти цветы вскоре станут молодыми бананами, а стебель — очень толстым, потому что бананов может быть множество: зеленых, аппетитных и тяжелых. Время от времени блестящий черный шмель летал среди желтых цветов, прилетали и порхали над ними черно-белые бабочки. Казалось, такое изобилие жизни было в том банановом дереве, особенно когда его грело солнце и листья шевелились на ветру. Маленькая девочка раньше часто играла возле него, она была жизнерадостной и с постоянной милой улыбкой. Иногда она провожала меня недалеко по переулку, а затем бегом возвращалась к своей маме, которая гуляла с ней. Мы не могли понять друг друга, так как говорили на разных языках, но это не мешало нам общаться.

Однажды в полдень мать девочки позвала меня в дом навестить ребенка. Болезнь превратила ее в скелетик, обтянутый кожей. Девочка слабо улыбнулась мне. Из-за крайнего истощения она не могла открыть глаз, тельце судорожно вздрагивало. Через открытое окно доносился шум кричащих и играющих детей. Мать была безмолвной, плакать она уже не могла — горе иссушило слезы. Она не стала садиться, а стояла рядом с маленькой кроваткой, и в воздухе витало отчаяние и тоска. Как раз в этот момент вошел доктор, и я ушел с тихим обещанием вернуться.

Солнце садилось за деревья, освещая огромные облака блестяще-золотистым цветом. Привычно кружились вороны. Прилетел попугай, крича и цепляясь за край дупла в большом сухом дереве, хвостом прижимаясь к стволу. Он помедлил, увидев так близко человека, но секундой позже исчез в дупле. По дороге шли несколько сельских жителей, проехал автомобиль с молодыми людьми. Недельный теленок был привязан к заборному столбу, а его мать-корова паслась поблизости. Вдоль дороги шла женщина с хорошо начищенными, сияющими медными сосудами на голове и на бедре. На фоне заходящего солнца, она была самой Землей в движении. Она несла воду из колодца.

Двое молодых людей приехали из близлежащего города. Автобус не довез их до села, и остальную часть пути они шли пешком. Приехать раньше они не могли, так как работали в офисе. Они переоделись в свежую одежду, и застенчиво улыбаясь вошли. Это были воспитанные молодые люди. Присев и освоившись в комнате, они все еще не определились, как облачить свои мысли в слова.

Какой вид работы вы выполняете?

«Мы работаем в одном офисе, я стенографист, а мой друг ведет книги по бухгалтерскому учету. Ни один из нас не ходил в колледж, потому что мы бедны, и не могли оплачивать учебу, мы также не женаты. Нам платят немного, но поскольку мы не женаты, этого достаточно для наших нужд».

«Мы не очень образованы, — добавил второй, — мы читаем иногда серьезную литературу, но наше чтение непостоянно. Мы проводим много времени вместе, а на выходные возвращаемся домой, к нашим семьям. В офисе мало кто интересуется серьезными вещами. На днях общий друг привел нас на вашу беседу, и мы решили навестить вас еще. Можно задать вопрос, сэр?»

Конечно.

«Что такое любовь?»

Вы хотите определения? Разве вы не знаете, что означает это слово?

«Существует так много идей о том, какой любовь должна быть, что все довольно запутанно», — сказал первый.

Какого рода идеи?

«Что любовь не должна быть страстной, развратной, что нужно любить соседа, как самого себя, что нужно любить отца и мать, та любовь должна быть безличной, любовь к Богу и так далее. Каждый человек высказывает мнение согласно его воображению».

Не считая мнения других, что думаете вы? У вас тоже есть мнения относительно любви?

«Трудно выразить словами то, что чувствуешь, — ответил второй. — Я думаю, что любовь должна быть универсальной, нужно любить все, без предубеждения. Именно предубеждение уничтожает любовь, именно классовое сознание создает барьеры и делит людей. Священные писания говорят о том, что мы должны любить друг друга и не быть эгоистичными или ограниченными в своей любви, но иногда мы обнаруживаем, что это очень трудно».

«Любить Бога — значит любить все, — добавил первый. — Есть только божественная любовь, остальное плотское, эгоистичное. Физическая любовь мешает божественной любви, а без божественной любви всякая другая любовь — просто бартер и обмен. Любовь — это не ощущения. Сексуальные ощущения должны сдерживаться, контролироваться, именно поэтому я против ограничения рождаемости. Физическая страсть разрушительна, путь к Богу лежит через целомудрие».

Прежде, чем мы пойдем далее, разве вы не полагаете, что мы должны выяснить, имеют ли все эти мнения какое-либо основание? Не является одно мнение столь же правильным, как и другое? Независимо от того, кому оно принадлежит, не является ли мнение формой предубеждения, пристрастности, созданной характером, опытом и тем, как кто-либо был воспитан?

«Не делаете ли вы невозможным исследование того, что такое любовь», — спросил второй.

Возможно ли исследовать сквозь ряд мнений, умозаключений. Чтобы исследовать правильно, нужно, чтобы мысль была освобождена от умозаключений, от сдерживающих знаний, традиции. Ум может освободить себя от одного ряда умозаключений и сформировать другой, который является снова лишь модифицированным продолжением старого.

Теперь, не является ли сама мысль движением от одного результата к другому, от одного влияния к другому? Вы понимаете, что я имею в виду?

«Я совсем не уверен, что понимаю», — сказал первый.

«А я не понимаю вообще», — сказал второй.

Возможно, вы поймете, когда мы пойдем далее. Позвольте, я выражу это таким образом: является ли мышление инструментом исследования? Поможет ли мышление понять, что такое любовь?

«Как я выясню, что такое любовь, если мне не позволено думать?» — спросил довольно резко второй.

Пожалуйста, будьте немного более терпеливы. Вы думали о любви, верно?

«Да. Мой друг и я много думали о ней».

Если позволите поинтересоваться, что вы имеете в виду, когда говорите, что вы думали о любви?

«Я об этом читал, обсуждал с моими друзьями и сделал собственные выводы».

Это помогло вам выяснить, что такое любовь? Вы читали, обменивались мнениями друг с другом и пришли к определенным умозаключениям относительно любви. Но все это называется мышлением.

Вы активно или пассивно описали, что такое любовь, иногда добавляя к этому, иногда удаляя что-то, что вы предварительно выучили. Это так?

«Да, это точно то, что мы делали, и наше размышление помогло прояснить наши умы».

Действительно? Или же вы все более укреплялись в своих мнениях?

Определенно, то, что вы называете прояснением, это процесс прихода к определенному словесному или интеллектуальному умозаключению.

«Правильно. Мы не так запутаны, как раньше».

Другими словами, одна или две идеи ясно выделяются в этой куче учений и противоречивых мнений о любви. Это так?

«Да, чем больше мы изучали в деталях вопрос, что такое любовь, тем более понятным он становился».

Любовь стала понятной или то, что вы думаете о ней?

Давайте пойдем немного далее в этом, хорошо? Некий изобретенный механизм называется часами, потому что мы все согласились использовать это слово, чтобы обозначать специфическую вещь. Но слово «часы» — явно не сам механизм. Точно так же имеется чувство или состояние, которое мы все согласились называть любовью, но слово — не фактическое чувство, не так ли? И слово «любовь» обозначает так много различных вещей. Один раз вы используете его, чтобы описать сексуальное чувство, в другой раз вы говорите о божественной или безличной любви или утверждаете, какой любовь должна или не должна быть, и так далее.

«Если можно прервать, сэр, не может ли быть так, что все эти чувства являются лишь различными формами одного и того же?» — спросил первый.

Как это у вас проявляется?

«Я не уверен. Бывают моменты, когда любовь кажется одной, но в другие моменты она кажется чем-то совершенно иным. Это все очень запутывает. Не знаешь, где находишься».

Именно так. Мы хотим быть уверенными в любви, связать ее так, чтобы она не уклонилась от нас. Мы делаем умозаключения, приходим к соглашению о ней, мы называем ее различными именами с их специальными значениями. Мы говорим о ней «моя любовь», также, как мы говорим «моя собственность», «моя семья», «мое достоинство» и надеемся надежно запереть ее, так чтобы мы могли приниматься за другое и также удостовериться. Но, так или иначе, она всегда убегает, когда мы меньше всего ожидаем этого.

«Я не совсем вникаю в ваши слова», — довольно озадаченно сказал второй.

Как мы увидели, непосредственно само чувство отличается от того, что о нем говорят книги. Чувство — не описание, не слово. А вот так намного понятней, верно?

«Да».

А теперь вы можете отделить чувство от слова и от ваших предвзятых мнений о том, каким оно должно и не должно быть?

«Что вы подразумеваете под, отделить"?» — спросил первый.

Есть чувство и слово или слова, которые описывают это чувство или одобрительно, или неодобрительно. Вы можете отделить чувство от его словесного описания? Сравнительно легко отделить объективную вещь, как, например, эти часы от слова, которое описывает их. Но отделить само чувство от слова «любовь», со всеми его значениями, гораздо труднее и требует много внимания.

«Какая польза от этого?» — спросил второй.

Мы всегда хотим получить результат взамен выполнения чего-либо. Это желание результата, которое является иной формой стремления к умозаключению, мешает пониманию. Когда вы спрашиваете: «Какая мне польза от того, что я отделю чувство от слова «любовь»? Вы думаете о результате, поэтому на самом деле не исследуете, чтобы выяснить, что это за чувство, верно?

«Я действительно хочу выяснить. Но я также хочу знать, каков будет результат отделения чувства от слова. Разве это не совершенно естественно?»

Возможно, но если вы хотите понять, вам придется уделить ваше внимание. Но понимания нет, когда одна часть вашего ума озабочена результатами, а другая пониманием. В таком случае у вас ничего не получается, и вы становитесь все более смущенным и несчастным. Если мы отделим слово, которое есть память и все его реакции, от чувства, то тогда это слово уничтожает чувство, после этого слово, память — это пепел без огня. Разве не это случилось с вами обоими? Вы так запутались в сетях слов, размышлений, что само чувство — единственно то, что имеет глубокое и жизненно важное значение, потеряно.

«Я начинаю понимать, что вы имеете в виду, — медленно сказал первый. — Мы не просты, мы не обнаруживаем что-нибудь сами, а просто повторяем то, что нам сказали. Даже, когда мы восстаем, то формируем новые умозаключения, которые опять же должны быть разрушены. На самом деле мы не знаем, что такое любовь, а просто имеем о ней мнения. Это так?»

А вы так не думаете? Конечно, чтобы познать любовь, истину, Бога, не должно быть никаких мнений, никакой веры, никаких предположений относительно этого. Если вы имеете мнение о факте, то мнение становится важным, а не факт. Если вы хотите знать истинность или ошибочность факта, то вы не должны жить в слове, в интеллекте. У вас может быть много знаний, информации о факте, но реальный факт — это совершенно иное. Уберите книгу, описание, традицию, авторитет и предпримите путешествие самооткрытия. Любите и не оказывайтесь в ловушках мнений и идей относительно того, что есть любовь или какой она должна быть. Когда вы любите, все будет правильно. Любовь имеет собственное воздействие. Любите, и вы познаете ее благословение. Держитесь подальше от авторитета, который говорит вам, что есть любовь и что не есть любовь. Ни один авторитет не знает, а тот, кто знает, не сможет сказать. Любите, и прибудет понимание.

Печаль из-за жалости к себе

Было прекрасное время года — стояла теплая весна. Солнце пригревало умеренно, поскольку легкий ветерок дул с севера, где горы покрыты белоснежным покрывалом. Дерево возле дороги, еще неделю назад голое, теперь покрыто молодыми зелеными листьями, которые блестели на солнце. Молодые листья выглядели очень хрупкими, нежными и маленькими в обширном пространстве ума, земли и синего неба. Все же за короткий промежуток времени они, казалось, заполнили пространство всех мыслей. Ветерок рассеял лепестки по земле, среди которых сидели несколько детей. Это были дети шоферов и других слуг. Они никогда не пойдут в школу, навсегда оставшись бедняками на этой земле, но среди упавших лепестков около грязной дороги дети были частью земли. Они были напуганы, увидев незнакомца, сидящего с ними, и внезапно замолчали. Прекратив играть с лепестками, они в течение нескольких секунд сидели неподвижно, как статуи. Но их глаза светились любопытством и дружелюбием.

В маленьком, заброшенном саду у обочины цвело множество ярких цветов. Среди листьев дерева в том саду в полдень ворона пряталась в тени от солнца. Ее тело опиралось на ветку, а перья прикрывали когти. Она звала или отвечала другим воронам, и в течение десяти минут в ее карканье было пять или шесть различных звуков. В ее арсенале, по всей видимости, было намного больше звуков, но в данный момент ее устроили эти несколько. Она была ярко-черной, с серой шеей, с необыкновенными глазами, которые никогда не были спокойными, с клювом твердым и острым. Она полностью расслабилась и в то же самое время оставалась полностью активной. Было удивительно, как ум полностью соединился с той птицей. Он не наблюдал за ней, хотя рассматривал каждую деталь, сам он не был птицей, поскольку не было никакого отождествления с ней, он был с птицей, с ее глазами и острым клювом, как море с рыбой. Он был с птицей, и все же он проходил сквозь нее и вне ее. Острый, агрессивный и испуганный ум вороны был частью ума, который охватывал моря и время. Этот ум был обширным, безграничным, вне всякой меры, и все же он осознавал малейшее движение глаз той черной вороны среди новых, блестящих листьев. Он осознавал падающие лепестки, но не имел никакого центра внимания, никакой точки, от которой можно было бы следить. В отличие от пространства, которое всегда имеет в себе что-нибудь: частицу пыли, земли или небес, — он был полностью пуст и являясь пустым, мог следить без причины. У его внимания не было ни корня, ни ветвей. Вся энергия была в той пустой неподвижности. Это не была энергия, созданная с намерением, которая скоро рассеется. Это была энергия всего начала, жизнь, что не имеет времени как окончания.

Несколько человек пришли вместе, и, как только каждый пытался изложить проблему, другие начинали объяснять ее и сравнивать с их собственными испытаниями. Но горе нельзя сравнивать. Сравнение порождает жалость к себе, и затем следует несчастье. Беду нужно встречать напрямую, не с мыслью, что ваше несчастье больше, чем несчастье других.

Теперь все они молчали, и через время один из них начал.

«Моя мать умерла несколько лет назад. Совсем недавно я потерял также моего отца, и полон раскаянья. Он был хорошим отцом, и я должен был быть многим для него, кем не был. Наши интересы не совпадали, соответствующие образы наших жизней отдаляли нас. Он был религиозным человеком, но мое религиозное чувство было не настолько самозабвенным.

Отношения между нами были часто натянутыми, но по крайней мере это были хоть какие-то отношения, а теперь, когда его нет, я убит горем. Мое ГОре — это не только раскаяние, но также и чувство внезапного одиночества. Прежде у меня никогда не было такого горя, и оно весьма острое. Что мне делать? Как я должен преодолеть его?»

Если позволите поинтересоваться, вы страдаете из-за вашего отца, или же горе возникает из-за отсутствия отношений, к которым вы привыкли?

«Я не совсем понимаю то, что вы имеете в виду», — ответил он.

Вы страдаете из-за того, что ваш отец умер, или из-за того, что вы чувствуете себя одиноким?

«Все, что я знаю, это то, что страдаю и хочу освободиться от этого. Я действительно не понимаю, что вы имеете в виду. Объясните, пожалуйста?»

Это довольно просто, разве нет? Либо вы страдаете во имя вашего отца, то есть потому, что он наслаждался жизнью и хотел жить, а теперь он умер, либо вы страдаете, потому что имелся разрыв в отношениях, которые так долго были столь значимыми, и вы внезапно осознаете одиночество. А теперь, которое из них? Вы страдаете, конечно же, не из-за вашего отца, а потому что вы одиноки, и ваша печаль — это то, что приходит из-за жалости к себе.

«Что точно является одиночеством?»

Вы никогда не чувствовали себя одиноким?

«Да, я часто предпринимал прогулки в уединении. Я длительное время гуляю один, особенно по выходным».

Разве нет различия между чувством одиночества и просто быть одному, как на прогулке в одиночку?

«Если есть, то не думаю, что я знаю, что означает одиночество».

«Не думаю, что мы знаем, вообще что хоть что-нибудь означает, ну кроме как на словах», — добавил кто-то.

Вы никогда сами не испытали чувство одиночества, как могли бы испытывать зубную боль? Когда мы говорим об одиночестве, мы испытываем психологическую боль из-за него или просто используем слово, чтобы указать на что-то, что никогда сами не испытывали? Мы действительно страдаем или только думаем, что страдаем?

«Я хочу знать, что такое одиночество», — ответил он.

Вы подразумеваете, что хотите его описание. Это переживание того, что вы полностью изолированы, чувство невозможности зависеть от чего-нибудь, быть отрезанным от всех взаимоотношений. «Я», эго по его собственной природе постоянно строит стену вокруг себя, вся его деятельность ведет к изоляции. Осознавая свою изоляцию, оно начинает отождествлять себя с добродетелью, с Богом, с собственностью, с человеком, со страной или идеологией, но такое отождествление — это часть процесса изоляции. Другими словами, мы убегаем всеми возможными способами от боли одиночества, от чувства изоляции, и поэтому никогда непосредственно сами его не испытываем. Это не подобно тому, когда боишься чего-то там, за углом, и никогда не сталкиваешься с этим, никогда не выясняешь, какое оно, а всегда убегаешь и находишь спасение в ком-то или в чем-то, что только порождает больший страх. Вы никогда не чувствовали себя одинокими, отрезанными от всего, полностью изолированными?

«Я вообще понятия не имею, о чем вы говорите».

Тогда, если можно поинтересоваться, вы действительно знаете, что такое горе? Вы испытываете горе так же сильно и остро, как испытывали бы зубную боль? Когда у вас болит зуб, вы действуете, вы идете к дантисту, но, когда есть горе, вы убегаете от него через объяснение, веру, спиртное и так далее. Вы действуете, но ваше действие — это не действие, которое освобождает ум от горя, не так ли?

«Я не знаю, что делать, и именно поэтому я здесь».

Прежде, чем вы узнаете, что делать, не должны ли вы выяснить, что такое горе фактически? Разве вы просто не сформировали идею, суждение о том, что такое горе? Конечно же, побег, оценка, страх мешают вам переживать его напрямую.

Когда вы страдаете от зубной боли, вы не формируете о ней идеи и мнения, вы только чувствуете ее и действуете. Но здесь нет никакого действия, немедленного или отдаленного, потому что вы в действительности не страдаете. Чтобы переносить и понимать страдание, вы должны смотреть на него, вы не должны убегать.

«Мой отец ушел безвозвратно, и поэтому я страдаю. Что я должен сделать, чтобы быть недосягаемым для страдания?»

Мы страдаем, потому что не видим суть страдания. Факт и наше воображение относительно факта полностью отличаются, уводя в двух различных направлениях. Если можно спросить, вы обеспокоены фактом, действительностью или просто идеей страдания?

«Вы не отвечаете на мой вопрос, сэр, — настаивал он. — Что я должен делать?»

Вы хотите убежать от страдания или быть свободным от него?

Если вы просто хотите убежать, тогда таблетка, вера, объяснение, развлечение может «помочь» с неизбежными последствиями зависимости, страха и так далее. Но если вы желаете быть свободным от горя, вы должны прекратить убегать и осознавать его без суждения, без выбора.

Вы должны наблюдать его, изучать, знать все его сокровенные уловки, тогда вы не будете пугаться его, и больше не будет яда жалости к себе. С пониманием горя появляется свобода от него. Что¬бы понимать горе, должно происходить фактическое его переживание, а не словесная фикция.

«Можно задать только один вопрос? — вмешался один из остальных. — Каким образом следует проживать обыденную жизнь?»

Как если бы вы жили в течение того единственного дня, в течение того единственного часа.

«Как?»

Если бы у вас был только один час, чтобы жить, что бы вы делали?

«Я действительно не знаю», — ответил он с тревогой.

Вы бы не организовали и исполнили то, что необходимо внешне, ваши дела, ваше желание и так далее? Вы бы не позвали вашу семью и друзей вместе и не попросили бы у них прощение за вред, который вам пришлось причинить им, и не простили бы их за всякий вред, который они могли бы причинить вам? Вы не умерли бы полностью по отношению ко всему, что связано с умом, с желаниями к миру? И если это можно сделать за час, тогда это также может быть сделано за дни и годы, которые остаются.

«Такое действительно возможно, сэр?»

Пробуйте это, и вы выясните.

Что означает быть серьезным?

Старик с длинной палкой в руке, сидевший на повозке был настолько тощим, что его кости выступали наружу. У него было доброе, морщинистое лицо, а кожа очень темной, сожженной палящим солнцем. Телега была нагружена дровами, и старик погонял быков ударами палки по их спинам. Они ехали долгий день из деревни в город. Извозчик и животные были измотаны, но нужно было осилить еще некоторое расстояние. На морде быков была пена, и старик, казалось, был готов остановиться, но присутствовала некая одержимость в том жилистом старом теле, и быки продолжили идти. Когда вы шли возле телеги, старик поймал ваш взгляд, улыбнулся и прекратил бить быков. Это были его быки, и он управлял ими в течение многих лет. Они знали, что он их обожал, и битье только временное явление. Он гладил их теперь, и они продолжили двигаться без понукания. Взгляд старика выражал терпение, усталость от бесконечно тяжелого труда. За дрова он не получит много денег, но этого будет достаточно, чтобы прожить какое-то время. Они будут отдыхать в течение ночи на обочине дороги, чтобы ранним утром отправиться домой. Телега будет пуста, а поездка назад — легче. Мы шли по дороге вместе, и быки, казалось, не возражали, чтобы незнакомец, который шел рядом, поглаживал их. Начинало темнеть, и через время извозчик остановился, зажег лампу, повесил ее под телегой и направился дальше по направлению к шумному городу.

Следующим утром солнце взошло над густыми, темными тучами. На этом большом острове часто шел дождь, и земля была богата растительностью. Всюду росли огромные деревья и ухоженные сады полные цветов, а рогатый скот был упитанным и умиротворенным. Люди были довольны жизнью. На одном из деревьев расположилось множество иволг с черными крыльями и покрытых желтыми перьями телами. Это были удивительно большие птицы, с нежными голосами. Они прыгали с ветки на ветку, подобно вспышкам золотистого света, и казались в пасмурный день даже более блестящими. Глубоким гортанным голосом кричала сорока, а вороны издавали свой обычный хриплый шум. Для пешей прогулки было прохладно, и приятно. Храм был полон стоящих на коленях молившихся людей, а площадка вокруг него была чистой. За храмом находился спортивный клуб, где играли в теннис. Всюду были дети, и среди них ходили священники с бритыми головами и с непременным веером (опахалом). Улицы были украшены, так как здесь пройдет религиозная процессия на следующий день, когда будет полнолуние. Над пальмами можно было заметить огромный кусок бледно-голубого неба, который спешили закрыть тучи. Среди людей, по улицам и в садах зажиточных людей, присутствовала великая красота, она была там постоянно, но немногие замечали ее.

Мужчина и женщина, прибыли из далеких мест, чтобы посетить беседы. Они могли бы быть мужем и женой, сестрой и братом или просто друзьями. Веселы и дружелюбны, их глаза говорили о древней культуре, которая осталась позади них. С приятными голосами и довольно застенчивые, уважительные, они оказались удивительно начитанными, а он знал и санскрит, немного путешествовал и знал пути мира.

«Мы многое испытали в жизни, — начал он. — Мы следовали за некоторыми политическими лидерами, были товарищами-путешественниками с коммунистами и видели своими глазами их зверства, обошли круг духовных учителей и занимались некоторыми формами медитации. Мы серьезные люди, но можем обманываться. Все эти вещи были сделаны с серьезным намерением, но ни одна из них, не глубока, хотя в то время мы так не считали. Мы оба активны по характеру, не мечтатели, но теперь мы пришли к выводу, что больше не хотим «попасть куда-то» или участвовать в методиках и организованной деятельности, которые малозначительны. Поняв, что в такой деятельности ничего нет, кроме запудривания мозгов и самообмана. Сейчас мы хотим понять то, чему учите вы. Мой отец был в некоторой мере знаком с вашим подходом к жизни и имел обыкновение говорить со мной об этом, но я никогда сам не возвращался к исследованию вопросов, потому что мне «велели», что является, наверное, нормальной реакцией, когда вы молоды. Так получилось, что один наш друг посещал ваши беседы в прошлом году, и, когда он пересказывал нам кое-что из того, что он услышал, мы решили прийти. Я не знаю, с чего начать, и, возможно, вы сможете помочь нам».

Хотя его спутница не сказала ни слова, ее взгляд и поведение указывали на то, что она полностью согласна с тем, что говорилось.

Так как вы сказали, что оба серьезны, давайте начнем с этого. Интересно, что мы подразумеваем, когда говорим, что серьезны? Большинство людей серьезно относится к тому или другому. Политик с его разработками и в своем достижении власти, школьник с его желанием сдать экзамен, человек, который стремится делать деньги, профессионал и человек, который посвятил себя некой идеологии, или пойманный в сети веры — все они серьезны по-своему. Невротик серьезен так же, как саньясин. Что тогда значит быть серьезным? Пожалуйста, не думайте, что я отклоняюсь от сути вопроса, но если бы мы смогли понять это, мы могли бы узнать намного больше о себе, и, в конце концов, это правильное начало.

«Я серьезна, — сказала его подруга, — в желании понять мою растерянность, и по этой причине я искала помощи тех, кто мог бы мне в этом помочь.

Я пробовала забываться в добрых делах, в том, чтобы дать счастье другим, и в этом я была серьезна. Я также серьезна в моем желании найти Бога».

Большинство людей серьезно относится к чему-либо. Скрыто или явно, их серьезность всегда имеет объект, религиозный или иной, и от надежды на достижение того объекта зависит их серьезность. Если по какой-либо причине надежда на достижение объекта их удовлетворения проходит, они все еще серьезны? Каждый серьезен в получении, достижении успеха, становлении, именно цель делает вас серьезным, в надежде получить или избежать. Так что важна цель, а не понимание того, что означает быть серьезным. Нас интересует не любовь, а то, что любовь будет делать. Выполнение, результат, достижение является существенным, а не сама любовь, которая имеет ее собственное действие.

Страницы: «« 1234567 »»

Читать бесплатно другие книги:

В книге подробно освещены вопросы эпидемиологии, этиологии, патогенеза, клиники и дифференциальной д...
Предлагаемое пособие подготовлено в соответствии с учебной программой курса «Финансы предприятий» и ...
Перед вами первое российское издание, в котором удалось объединить российский и зарубежный опыт прак...
Власть принадлежит тому, кто обладает знанием... Знание – тому, кто обладает истиной... Но – КАКОВЫ ...
В книгу вошла информация от психологического восприятия покупателя до конкретных примеров успешной р...
В книге, посвященной Adobe Photoshop CS3, рассматривается широкий спектр возможностей программы с ак...