Многоточие сборки Андреева Юлия

Золотая лавина и волшебный дар

Однажды маме повезло – она устроилась товароведом в фирму, торгующую фруктами. До этого мы долгое время жили фиг знает как и на что, отчего у меня начался жуткий авитаминоз. Гноились и отваливались ногти на пальцах рук, время от времени поднималась температура.

Я продолжала репетиции у Понизовского, пока могла нормально танцевать, но то и дело задевала больные места, испытывая сильную боль. Из деликатности Борис Юрьевич делал вид, что не замечает моих страданий. Когда же гнойники появились на лице, пришлось оставить репетиции и сидеть дома.

Помню огромные сумки с фруктами, которые мама как работник фирмы покупала на работе по дешевке. Мама притаскивала домой эти неподъемные сумки каждый день, и затем фрукты золотой волной рассыпались по полу. Иначе загнили бы, так их было много.

Яркие после голодной зимы апельсины, невиданные прежде, сочащиеся соком нектарины, виноград.

Я выползала из своего убежища, брала себе самую здоровенную ветку винограда и уползала обратно.

Витаминов было столько, сколько и на юге нет, а получивший шок организм упорно не желал пробуждаться и жить.

Однажды во время этой затянувшейся болезни позвонили незнакомые ребята, прочитавшие мои стихи в газете «Алло». Поговорили. Слово за слово, меня пригласили на мой же квартирник. Мой вечер, который должен был проходить где-то на Васильевском, в большой коммунальной квартире устроителей.

Первая мысль – не идти, куда в таком виде?.. сменилась другой – а откуда им знать, какой я должна быть?

Язвочки уже были не ярко-красные, а те, что под носом могли сойти за слишком крупные и уродливые родинки. В общем, я решилась пойти.

…Я брела мимо Смоленского кладбища с папочкой стихов и невеселыми думами.

Шла и слушала неравномерное постукивание собственных каблуков, еще бы ему быть равномерным: на правом еще была набойка, а на левом уже нет. И каблук помялся так, что ни один сапожник не восстановил бы. Туфли разваливались, а других не было. И денег тоже не было. Начал накрапывать противный дождик, а я не могла даже сесть на троллейбус…

Уже месяца два мама получала за работу одними фруктами, мне же было не до поиска работы…

Проходя мимо часовенки, я вдруг взмолилась богу о том, чтобы подсказал, что мне дальше делать. Может, мои проблемы из-за того, что я пру не туда, куда надо? Может…

И…

Вдруг прямо передо мной на асфальте неведомо откуда возник пакет с парой черных изящных туфелек. Померила. Туфли пришлись мне тютелька в тютельку.

Как же расшифровать посланный мне ответ? Я надела новые туфли.

«Иди», – шевельнулось в голове.

И я пошла…

Цветики-цветочки

Все когда-то происходит впервые, первый шаг, первый крик, первая улыбка, первый поцелуй. Первый выход в свет, проникновение в новую для себя, манящую и притягательную среду, в общество, в котором хотелось бы остаться.

Примерно в 1984 году такой день настал и для Виктора Беньковского, тогда еще никакого не писателя, а программиста; не степенного, не толстого, а как раз наоборот – худого и сутулого молодого человека с черными длинными волосами и чуть виноватыми зеленоватыми глазами.

Тот день не сулил для Виктора ничего судьбоносного. Просто давно хотелось увидеть настоящих литераторов, да все возможности не подворачивалось. А тут его вдруг совершенно неожиданно пригласили на литературную тусовку, где можно будет поглазеть на настоящих поэтов-писателей и, авось, даже поговорить с кем-нибудь из них Когда еще такая возможность подвернется?

Впрочем, он заранее решил, что форсировать события не станет. Сядет где-нибудь в последних рядах и досидит до самого финала. А там кривая вывезет.

Но грубая действительность опрокинула все надежды. Едва Виктор толкнул перед собой тяжелую дверь Дома народного творчества на ул. Рубинштейна, на него тотчас с криками налетела какая-то немолодая тетка, которая вцепилась в ничего не понимающего программиста, вопя на всю округу, что он-де спёр ее стихотворные образы и выдал за свои!

Ну не хрена себе заявление! Чужого Виктор отродясь без спросу не брал, чьи-то там стихотворные образы ему нужны были как козе – баян. Да и сам виршей не кропал, не считая стишат для дружков-зубоскалов к очередному празднеству

Вытаращился на тетку Беньковский, но ретироваться не стал, ибо отступать с поля боя был не приучен.

Оторвав от себя загребущие руки поэтессы, молвил учтиво:

– Простите, гражданка, я знать вас не знаю. И стихи ваши мне даром не нужны. Хотя и готов поверить, что они хороши. Но я технарь, а не поэт. И образы ваши мне приставить не к чему.

Тетка осмыслила ситуацию и отвалила. Виктор вошел в зал и едва лишь уселся, как та же истеричка, не медля ни секунды, водрузилась на сцене и ну читать свои вирши, ну читать…

Разумеется, ни имени скандальной поэтессы, ни о чем ее произведения, он не запомнил. Да и не было там ничего такого, что следовало запоминать. Лютики-цветочки… Все это сто раз слышано. Ничего нового!

Ну, ежели за лютики-цветочки на живых людей так кидаются, подумал Виктор, то что же говорить о серьезной прозе? Там, наверное, вообще, смертоубийство.

Наутро рассказал Беньковский про сей забавный случай дружкам-зубоскалам. Те поржали. И вроде забылось все, а думка подспудная осталась.

Прошло много лет. Виктор забросил программирование и сделался писателем. Ищет новое. Литературные тусовки не жалует. А к поэтессам относится с легкой настороженностью.

«Северо-Запад»

В основе любого достойного внимания явления должна лежать какая-нибудь захватывающая легенда. Это как с людьми: давно отмечено, что по-настоящему интересные, творческие личности непременно зачинаются с какими-нибудь приключениями или хотя бы с большим выбросом энергии. С огоньком, так сказать.

А хмурые и не интересующиеся в жизни ничем, кроме как набить брюхо, выпить и оттянуться на выходных, делаются в спокойной, скучной обстановке, так что родители даже обычно не догадываются, какое именно соитие в результате обернулось их отпрыском.

Знаменитое издательство «Северо-Запад» зачиналось как раз так, как и должно зачинаться поистине великое издательство, то есть в обстановке приключений и авантюр.

Согласно сказочной версии Сергея Курехина, – а автору нравится именно этот вариант развития событий, стало быть ее мы и будем придерживаться, – отцы-основатели «Северо-Запада», хотя в ту пору они наверное еще не помышляли о своей высокой миссии, бежали в доперестроечное время на китобойном судне в Англию. Там они какое-то время болтались в портовых кабаках, где и познакомились с писателем-фантастом Майклом Джоном Муркоком[25], который подарил им бессмертные тексты и познакомил со множеством авторов, благословив таким образом отчаянных русских на создание первого в стране коммерческого издательства.

К сожалению, сама я была знакома с Курехиным чисто шапочно и не слышала этой истории непосредственно от него, иначе замучила бы вопросами. Эту историю пересказал для радиостанции «Открытый город», на котором я работала два года, редактор секции фантастики «Северо-Запада» Геннадий Белов[26] в ходе интервью.

«На самом деле издательство «Северо-Запад» выросло из журнала «Звезда», бессменным главным редактором которого был и остается Яков Гордин. Там и возник «Северо-Запад», о котором мы знаем. Яков Гордин помог создавать первое независимое издательство, то есть буквально стоял у истоков.

Первенцы – «Прощальный крик Ястреба» Иосифа Бродского, книги Курта Воннегута и Майкла Муркока, Роджера Желязны и Пирса Энтони сразу же определили направление развития новорожденного.

Первый корпус текстов брался из личных запасов (библиотек) организаторов. Приходилось рыться в Публичной библиотеке, отыскивать имена и сюжеты в кинофильмах. Потом, встав на ноги и попробовав совершить первые несколько шагов, мы сделали свой первый заказ в Англии и получили 100 – 150 текстов».

Поначалу «Северо-Запад» ориентировался именно на переводные тексты. Поэтому, когда в издательство приходили новые переводчики, им указывали на огромную, доверху забитую книгами коробку, из которой предлагалось выбрать что-то по своему вкусу и сделать пробу.

– Что переводить? – спросил впервые перешагнувший порог «Северо-Запада» Виктор Беньковский.

– Все! – Белов кивнул в сторону драгоценной коробки. – Все должно быть переведено и издано.

Виктор выбрал толстенькую книжку Пирса Энтони «Макроскоп» и, не веря до конца в свою удачу, поспешил скрыться, пряча на груди добытую драгоценность. Ведь не каждому переводчику удается переводить именно то, что ему по-настоящему нравится.

Это была действительно особая примета перестроечного времени: ощущение, что перед тобой открыты все пути. В стране остро ощущался дефицит хороших книжек, требовалось срочно познакомить читателей с признанными шедеврами иностранных авторов, показать новые горизонты, веяния, возможности, уровень.

А поскольку переводной литературы было еще мало, можно было смело брать практически любого интересного автора и, начиная с него, разматывать волшебный клубок, вытаскивая все новые и новые имена и тексты.

Интерес читателя был огромен и всеяден, из-за чего русские авторы были временно оттеснены на второй план. Единственный способ заниматься любимым делом и получать за это деньги был – взять себе псевдоним, кося под иностранного писателя.

Первую книгу русского, питерского автора-фантаста «Северо-Запад» издал под псевдонимом Мэделайн Симмонс. Книга эта называлась «Меч и радуга», а под маской Симмонс выступила широко известная впоследствии писательница Елена Хаецкая[27].

Книга вышла огромным тиражом и сразу же полюбилась не догадывающемуся о сути интриги читателю.

Было написано множество рецензий, авторы которых хвалили качество перевода, уверяя, что читали «Меч и радугу» в подлиннике и знают творчество уважаемого автора.

Часто такие рецензии сопровождались выдержками из энциклопедий фантастики, которые, «разумеется», содержали информацию о знаменитой Симмонс.

В общем, год от года книга обрастала легендами, в подлинности которых не оставалось сомнения.

Пожар в Доме писателя

Дом писателя, в котором располагалось издательство «Северо-Запад», был сожран огнем буквально за одну роковую ноябрьскую ночь 1993 года.

– Это страшно, когда ты видишь, как на твоих глазах сгорает твой труд и труд твоих друзей. Как ежатся в огне обложки книг, оплавляются переплеты, погибают картины и рукописи. Как погибает труд огромного количества людей, их надежды, мечты, любовь, – рассказывает Геннадий Белов. Его хорошо поставленный голос при этом приобретает особые, неуловимо надрывные интонации. Он уже не говорит, а, скорее, с усилием выдавливает из себя слова, будто бы в который раз прокручивая перед глазами события тяжелой ночи.

«Работа над книгами – судьба. А когда в огне за какие-то считанные часы сгорают судьбы людей… это по-настоящему страшно!

Была ночь, зима, но весь коллектив издательства умудрился прибыть на пожар, собравшись по звонку. Кто-то поднялся прямо с постели, кто-то был оторван от домашних дел. Среди явившихся спасать свое детище были люди в пижамах и домашних халатах, жившие неподалеку, которые наспех накинули на себя что-то и понеслись на выручку.

Помещения «Северо-Запада» выгорели полностью, должно быть, с них и начался пожар. Там, наверху, мало что удалось спасти. Но ниже располагался собственно Дом Писателя с его замечательной библиотекой. Увы, огонь и пена пожарных почти ничего не оставили и от нее.

На следующее Елена Хаецкая вместе со своим тогдашним соавтором Виктором Беньковским посетили пожарище.

«Здание было все черное, стены обгорели, окна были выбиты, и повсюду свисали уродливые серые бороды замерзшей пены», – вспоминает Виктор Беньковский.

С этим пожаром закончился какой-то этап культурной жизни города. Исчез не просто дом, а центр притяжения, собиравший творческих людей. То самое место-куда-можно-прийти, где замысливались новые проекты, складывались творческие союзы и где творилась сама алхимия литературной жизни.

После трагедии в «Северо-Западе» и Доме писателя все авторы, имеющие договоры с издательством, безвозмездно скрупулезно восстанавливали все те вещи, над которыми они в свое время работали для издательства.

Прошло немного времени, и не только само издательство «Северо-Запад», но и знаменитый пожар вошли в историю, с каждым днем все более обрастая разнообразными легендами. Сохранилось название издательства, что-то выпускалось, но это все уже было не то, не то…

В 2006 году на выставке в Доме художника в Москве, где проходила презентация моей «Изнанки веера», я увидела несколько книг со странными шершавыми, точно оплавленными переплетами.

«Это оттуда. С того самого пожара в питерском Доме писателя», – объяснили мне.

Юкки из города Золотого дракона

Так бывает, иногда человек ходит на занятия годами. Учится, пытается, что-то делает, преодолевает… капля за каплей накапливается, как накапывается, бесценный опыт. Глина сперва становится мягкой, течет между пальцев гончара, постепенно принимая желанную форму сосуда, скульптуры, бог знает чего…

А бывает, что человек приходит и все-то у него получается сразу, как будто до этого он ни учился, ни потел, ни выл от боли, когда ему вытягивали мышцы, ни терял сознание на голодании.

Такой была пришедшая в наш театр девушка Юкки. Откуда явилась Юкки, никто толком не знал, а интересоваться было не принято. Сейчас, вспоминая те события, я не могу с точностью припомнить, откуда у нас появился тот или иной новенький. Точно являлись все они из воздуха и земли, нарождались от невской воды или все же прибредали, прилетали, приезжали, притянутые, привлеченные странной магией Питера, его неповторимым очарованием и силой.

Вот она, черноволосая плосколицая бурятка, а вот и нет ее, только в воздухе кружится сумасшедший шаманский вихрь.

Помещение на Пушкинской, 10 мы использовали с утра и до утра, частенько заранее расписывая сутки, разделяя их на удобные дольки, точно мультяшные звери дольки апельсина: «Мы делили апельсин, много нас, а он один»…

Пришедшие раньше времени ожидали своей очереди, коротая время за чаем на кухне.

Чай приносили по очереди, а вот пожевать было порой и нечего.

– Однажды я, гуляя по заливу, забрел на секретный объект, – рассказывал свою историю зашедший на огонек психолог Яков. – Шел, шел, сперва были складские помещения, коридоры, лестницы, цеха, потом пошли офисы.

Люди таращились на меня, будто я был выходцем с того света, привидением, живым трупаком-нежитью… Ходил, ходил. Обращаюсь к кому-то:

– Где выход?

Ответ:

– Сами бы хотели знать, где выход.

Потом вышел к вахте. Спрашиваю, как выбраться.

Вахтеры тоже таращились минуты две, а потом старший спрашивает: «А вы как зашли-то?»

Я ему мол, шел, шел да и зашел… Что тут такого особенного?

– А вот как зашли, так теперь и выходите.

Ну, я, делать нечего, пошел обратно. Шел, шел и как-то вышел.

Подошедшая за спичками Юкки смачно затягивается, выпуская клубы ванильного дыма из самодельной ореховой трубочки, похожей на голову духа.

Свистит чайник. Кто-то заваривает в кастрюле вторяк. Рядом трется о ноги черная пушистая кошка Шишка. Почмокав трубочкой, Юкки возвращается в зал, подошедший Леша Пупкин из группы «Рождество» привычным движением расчехлил гитару. «Город золотого дракона» – любимая песня Юкки. Но, должно быть, она заранее попросила Алексея поиграть, дверь в репетиционный зал приоткрыта.

Неожиданно идиллию прервал грохот и крик. Мы побросали чашки и бросились в зал. Юкки лежит на полу и стонет, за коленку держится, а коленка у нее какая-то неправильная, и нога вроде как не в ту сторону вывернута, да и с телом тоже что-то недоброе. Словно девушку выкрутил кто-то, точно белье, да так и оставил.

В общем, чтобы понятнее было – задница почти что спереди.

– Лежи. Сейчас скорую вызовем, – шепчет Яша. Бледнеет, выходит, из прихожей доносится звук падающего тела.

– Скорую, быстро! – ору я, подсаживаясь к белой, словно сырое тесто, Юкки.

И хотела бы помочь, да только как тут подступишься? Ее вообще шевелить нельзя.

Юкки тихо поскуливает на полу, Леша вроде как вызвал скорую и теперь вернулся к нам, нервно посасывая сигаретку.

Яша в обмороке, ему хорошо.

Я глажу Юкки по голове – типа, все будет хорошо, приедут ангелы в белых халатах и тебя развинтят. Они поди и не такое развинчивали, повальное увлечение йогой, понимать надо.

– Слушай, Юль, а что сказали вахтеры Яше, когда он на секретном заводе потерялся? – шепчет умирающая Юкки.

– «Как зашел, так и выходи», – ответил за меня Леша, продолжая посасывать незажженную сигарету.

– «Как зашел, так и выходи», – почему-то со сталинским акцентом произносит Юкки. – А ты дракона играл?

– Золотого дракона, то есть «Город золотого дракона», – поправляется он, отчего-то смущаясь.

– Сыграй еще раз.

Леша выходит на кухню и вскоре возвращается с гитарой. Последняя воля приговоренного…

– Как зашел, так и выходи, – глубокомысленно произносит Юкки, и вдруг ее выкрученное против всех законов анатомии тело начинает двигаться в ритме золотого дракона.

– Ты что, ненормальная?! – пытаюсь остановить ее, и тут же мне в лицо летит Юккина пятка. Хрясь! Нет, это не мой нос и даже не зубы, это ее сустав встал на место.

Нога в лучших традициях постановочного боя не долетает трех сантиметров до лица.

А Юкки уже выгнулась всем телом и теперь вертится, перекувыркиваясь и пластаясь по полу.

Хрясь! Второй сустав встал на место. Потом целая серия отщелков, позвоночник проверяет себя на пригодность.

Все!

С последними аккордами песни шаманка падает к нашим ногам, тяжело дыша и орошая пол каплями здорового молодого пота.

Травматизм на площадках

С уличными перформансами не всегда все получается удачно, иногда так и вовсе плохо. Ирка Андреева – жена или нет, тогда уже вдова легендарного Фрэнка[28], горела на перформансе, устроенном Антоном Адасинским[29]. Свои ожоги получил не справившийся с разгулявшимся пламенем Саша Яровой.

Володя Бойков в Прибалтике, делая свой знаменитый перформанс вместе с женой-художницей Инной Рассохиной, обливаясь поочередно тремя ведрами краски, чуть не задохнулся, подобно золотому мальчику Леонардо да Винчи.

А было это так: в тот день в Эстонии праздновали какой-то свой национальный праздник. Володя, поддерживая патриотический настрой населения, обливался поочередно тремя цветами флага – синим, черным и белым, моментально перекрашиваясь под восторженные вопли толпы.

Это по-настоящему завораживающее зрелище, когда вдруг обыкновенный бородатый, ничем не примечательный низкорослый мужичок становится белым, как статуя, а потом…

Эффектно – нечего сказать, но весьма опасно!

Дело в том, что когда человека красят кисточкой художники, всегда оставляют на теле полоску кожи, через которую тело дышит. Обычно это волосяная часть головы или полоска вдоль позвоночника.

Некоторые говорят, что проще всего не закрашивать стопы: мол, кто их увидит, но это неверно. Потому что во время подготовки модели много краски проливается на пол, и шлепающая босиком модель неминуемо закрашивает себе стопы. В случае же с обливанием краской на теле не остается ни одного сантиметра чистой кожи.

Когда этот перформанс проходил в России, Инна с легкостью отмывала своего благоверного в ближайшем кафе или в фирме, заказавшей действо, но за рубежом все оказалось сложнее, и едва закончился перформанс, народ разошелся кто куда, оставив незадачливого актера и художницу одних.

Первым делом Инна постучалась в кафе, рядом с которым проходило представление, но толстый хозяин загородил проход в свое заведение.

– Позвольте ему помыться в вашем туалете, мы актеры из Петербурга, вы видели нас только что на площади.

– Нэт, – хозяин кафе скрестил жирные руки на груди.

– Но вы не понимаете, если он не смоет краску в течение сорока минут, он может задохнуться, – попыталась объяснить сложность ситуации Инна.

– Нэт, – за спиной хозяина возникли два его помощника.

– Но он же только что танцевал на вашем национальном празднике! Неужели вы не понимаете?

Меж тем то ли от нервов, то ли краска действительно начала действовать, но Володя ощутил головокружение и был вынужден присесть прямо на пороге. В глазах потемнело, сердце со скрипом мельничьих жерновов тяжело перекачивало кровь.

– Мы понимаем, но его здесь мыть нельзя.

– Но он же гость страны!

– Пусть его КГБ отмывает.

Инну бесцеремонно вытолкнули на улицу, дверь закрылась.

Она бросилась к другому кафе, тот же результат. К третьему. Предусмотрительные хозяева закрыли дверь задолго до того, как русские подошли к их заведению.

В машины крашеного актера не брали. Гостиница, в которой у них был снят номер, находилась на другом конце города. Положение складывалось отчаянное!

Наконец Инна остановила-таки машину и втолкнула туда уже мало что соображающего мужа.

К счастью, все закончилось хорошо и Володя вскоре пришел в норму, хотя именно эта история представляется мне наиболее страшной.

В старых, еще довоенных театрах завистники могли сбросить с колосников на голову примадонне кошку, подсыпать извести в грим, стекол в танцевальные туфли… но все это были случаи сознательной мести, мести, имеющей какой-то практический смысл – продвижение по служебной лестнице, элементарная зависть, а это… ведь Бойков мог реально погибнуть, а эти люди просто стояли бы у дверей своих кафе и наблюдали за его агонией, как до этого наблюдали за перформансом… Непостижимо…

Костяная нога

Эту историю я записала со слов своей бывшей партнерши по театру, а ныне певицы Полины Руновской. Однажды на одном из уличных спектаклей наша актриса Юля Петрова сломала ногу.

Они тогда выстраивали некую живую пирамиду, Юлька не удержала равновесия и, рухнув с высоты, была вынуждена откатиться в сторону и до конца спектакля изображать из себя нечто «рожденное ползать».

Не будешь же орать на всю улицу, что, мол, на ноги не подняться, лежишь и вибрируешь в такт музыке, молясь только об одном, чтобы боженька не ниспослал сверху еще какого-нибудь бедолагу тебе на голову.

Ну, закончился спектакль, Юльке вызвали скорую, а Полька отправилась в больницу вместе с ней, поддержать чем сможет.

И вот лежит Юлька посреди скорой на специальном таком белом лежаке, сама тоже белая от боли, тихо постанывает, чтобы Польку лишний раз не пугать.

Рядом медбрат пристроился, ему же приятно потолковать с двумя симпатичными девушками.

А Юлька лежала, лежала, да вдруг посмотрела на медбратика и спрашивает:

– Скажите, пожалуйста, а мне большой гипс сделают?

– Вам? Вам большой, – авторитетно заявляет молодой человек. – Бедро поломано, так что на всю ногу.

– Ага. Большой и белый… – Юля на несколько минут уходит в размышления, Полинка трещит о чем-то с медбратом.

– Белый и большой. Поль, представляешь, как может измениться пластика, если на одной ноге будет огромный негнущийся гипс?

– Ага, все тело будет змеиться, а гипс стоять как каменный, – верно истолковала мысль подруги Руновская.

– Можно вообще крутиться вокруг этого гипса, как змея вокруг… ну, на что это похоже? Вокруг постамента, что ли…

Юлька вскакивает, глаза горят неподдельным восторгом.

– А представляешь: черное вечернее платье, глубокое декольте, перчатки и снежно-белый гипс?! – предложила новую версию Полька.

– Нет, свадебное платье! Атас!!! – Юлька блаженно падает обратно на кушетку. – Сделайте мне самый большой гипс! Самый белый! Только поскорее, поскорее, умоляю…

Идущие по радуге

О так называемом деле Бродского я читала несколько лет назад в газетах, что-то проскальзывало в Интернете о том, как поэт Николай Якимчук допрашивал прокурора города… допрашивал? Кто? Как это вообще могло быть?

Когда прокурор допрашивает поэта, это нормально, привычно и даже где-то обыденно и скучно, но наоборот… безусловно, я пишу фантастику, и не такое могу придумать, но вся эта книга изначально планировалась как книга непридуманных историй.

– Так каким образом и главное для чего ты допрашивал прокурора города? – пристаю я к Николаю Якимчуку, все еще думая, что это очередной писательский анекдот.

– Не только прокурора, но и председателя обкома товарища Толстикова, и…

Николай спокойно выжидает, когда я справлюсь с шоком. И начинает свое повествование. Мы сидим в заставленной книгами и картинами комнате на Пушкинской, 10 вход в которую предваряет стенд, посвященный Бродскому. Последний раз мы виделись, когда я писала своего «Феникса», а в «Юбилейном» был творческий вечер Евтушенко. Давно это было, и вот новая встреча. Николай немного пополнел, но глаза те же.

Быстрый, веселый, звонкий… Смотря на изменившегося Якимчука, я вдруг ясно представляю, что такой человек действительно запросто мог собраться и доехать до Нью-Йорка. Буквально пихнул пару рубашек в чемодан и на выход. Мог сорваться с места и полететь в Израиль или даже на другую планету.

– В то время, – начинает Николай, ставя свой стул напротив моего, я включаю диктофон, – в то время так получилось, что я познакомился с поэтом Евгением Рейном, другом Бродского. Топоров писал, что Рейн научил его пить портвейн, а ведь Бродский тоже считал Рейна своим учителем… м-да…

Николай делает выразительную паузу и тут же продолжает, его речь, совершенно чистая, красивая, но без вычурностей, льется, как прозрачный ручеек.

В то время Николай работал в газете «Коммунист» – тихое, спокойное место, сулившее кусок хлеба за не особо хлопотную работу. Многие так работали, тихо, неспешно, застрахованно от бед и тревог, и так бы продолжалось долгие годы, если бы не один странный звонок, перевернувший жизнь. Позвонили из журнала «Юность».

Речь зашла о деле Бродского. Звонивший настаивал, что не все понятно с этим, с позволения сказать, процессом, что тут есть в чем разобраться. Короче говоря, требовалось провести частное расследование. Почему частное?

Ну, наверное, потому, чтобы в случае чего всю вину за содеянное можно было смело списать на одного человека.

«Вы ведь живете в Ленинграде. Вот и разберитесь, карты вам в руки, – настаивал невидимый собеседник. – Наверное, остались люди, которые судили Бродского, расспросите их».

После чего Николаю действительно дали несколько имен.

Нужно было что-то решать: либо оставаться в газете, либо заниматься делом Бродского. С одной стороны, Бродский и газета «Коммунист» как-то слабо сочетались, с другой, было страшновато покидать насиженное место. В поисках решения Якимчук обзванивал своих друзей, каждый из которых отговаривал его бросать работу.

В результате Николай поступил противоположно тому, что ему советовали друзья, – уволился и занялся делом Бродского.

Бывший секретарь обкома Василий СергеевичТолстиков встретил поэта недружелюбно, на всякий случай разговаривая с ним через дверную цепочку. Они обменивались вопросами и ответами через узкую щель, почти не видя друг друга, потом, должно быть, почувствовав доверие к незваному гостю, Толстиков соизволил выйти на лестничную площадку.

– Какой Бродский? Не знаю я никакого Бродского! Никогда прежде не слышал эту фамилию! – отпирался бывший секретарь обкома.

Он врал, и это было видно. Почему-то во что бы то ни стало Толстиков не хотел признать сам факт своего участия в проклятом процессе.

«Он не хочет оставаться черным человеком»! – пришел к изумившему его самого выводу Якимчук.

– Но Горбовскому мы ведь помогли! – проникновенно заглядывая в глаза собеседнику, вдруг сообщает вопрошаемый.

Странное дело, если Толстиков не помнит Иосифа Бродского и не знает, за что его преследовали, почему вдруг возникла эта ассоциация с Глебом Горбовским? Или это оправдание, последняя соломинка, за которую хватается утопающий… луковка, которую очень злая, жестокая женщина когда-то и отчего-то вдруг подала нищенке. История из детской сказки: луковка – единственное доброе дело злодейки, за которое нищенка пыталась втащить ее в рай…

Но если человек приготовил аргументы для своей защиты, следовательно, он знал, что нужно будет защищаться. А раз знал, то прекрасно понимал, в чем дело, и о ком его спрашивают.

Второй визит к прокурору города – и снова знакомая песня: «Кто такой этот Бродский? Никогда не слышал».

Должно быть, Якимчук сделал паузу, потому что прокурор вдруг неожиданно продолжил начатую фразу: «Кто такой этот Бродский? Никогда не слышал, но судили его по неправильному указу. И я это могу вам доказать!»

Опять странности, если никогда не слышал об осужденном, откуда тогда сведения, по какому указу его судили? Ничего себе построение предложения!

Впрочем, это скорее редакторская ремарка.

Прокурор действительно оказался профессионалом и вскоре подготовил для Якимчука и проклятый указ, и подробные объяснения, что в этом указе плохо.

«Дело Бродского» вышло общим тиражом 3 млн экземпляров, и через какое-то время Николай вылетел в Нью-Йорк, где собирался встретиться с Иосифом Бродским, чтобы наконец познакомиться лично и вручить сборник «Капподакия», в который вошли и стихи Бродского. Они созвонились и договорились о встрече на Манхэттене. Это неподалеку от Мортон стрит, 44, где жил Бродский, а также от места, где убили Джона Леннона.

До места встречи Николай шел целых три часа, ориентируясь по карте. В метро зайти не решился, опасаясь, что непременно заблудится в нью-йоркской подземке. Другое дело – ни на кого не полагаясь, добраться самому.

Впрочем, масштаб карты он, видимо, не учел, и Иосифу Александровичу пришлось ждать его в условленном месте.

Бродский нервно ждал, нервно жил. В воспоминании Николая он остался как некий рыжий факел, впечатление возникало не только из-за цвета волос, в то время они были уже обильно подернуты сединой, – Бродский вибрировал и полыхал изнутри.ый звонок, перевернувший жизнь если бы не один странный звонок, перевернувший жизнь асивая, но без вычурностей, лиется, как пр

– И вот тут я увидел субстанцию поэта. Поэт без кожи, – говорит Николай Якимчук. – Бродский все время извинялся, потому что что-то его не устраивало в сборнике, в жизни…

И я заметил, что если у всех людей линейное мышление, у него оно по радуге.

– Как помочь России?

Его не устраивало качество бумаги, на которой были напечатаны его стихи. Да, в стране в это время были проблемы с бумагой.

Бродский прекрасно понимал свою миссию.

– Как помочь фонду? У меня много знакомых шведских бизнесменов, они приезжают в Россию, их там все время обманывают. Вот если бы вы, поэты, ходили по фирмам и спрашивали, честные они или нет. И тогда шведы из чувства благодарности давали бы вам бумагу!

Замечательная идея! Хотя и чисто фантастическая.

– Я представил себе, как Владимир Иосифович Уфлянд с палочкой начнет ходить по фирмам, наивно заглядывая в холеные рожи бизнесменов и спрашивая, честные они или нет, – смеется Николай. Но в том-то и дело, что Бродский не мог фантазировать более приземленно.

Все по радуге…

Предложение, от которого невозможно отказаться

Мамина знакомая попросила помочь ей, подежурить недельку в ее офисе на одной из многочисленных Советских улиц. Офисик крошечный, грязненький, тетка снимала его под туристическую фирму, подготавливающую загранпаспорта и торгующую турами.

– У меня такие проблемы, такие проблемы. Взяла сдуру деньги у бандюков, а отдавать нечем, сестра сперва обещалась мотануться в Китай за товаром, а потом отдать. Но ее с остальными челноками тормознули на таможне, кукует там теперь, пока погранцы прикидывают, сколько с кого стрясти.

– Ну, а я чем могу помочь? – не выдержала неизвестности я. – У меня явно нет таких денег.

– Да не в деньгах дело, деньги сестра привезет или я у бывшего мужа подзайму, нужно недельку в конторе посидеть, пока там опасно. То есть пока я буду мотаться по городу в поисках денег или других бандитов, которые разрулят ситуацию, офис по-любому должен работать. Клиенты заплатили за паспорта, и их нужно выдавать под роспись. В общем, не сочти за хамство, брать на работу девочку с улицы, убьют – жалко. Словом, посиди, пожалуйста, у меня в офисе!

Какое-то время я хлопала глазами, прокручивая в голове полученное предложение. Новоявленная работодательница явно так до конца и не поняла, что брякнула.