Время Оно Успенский Михаил
— Ничего, — сказал Жихарь сам себе. — Это он их проучить решил. Может, Будимир ему помогает, — добавил он с сомнением.
И вдруг встал, отошел от обрыва на несколько шагов, разбежался как следует и полетел вниз, на верную погибель.
…То ли наговорный платок помог ему, то ли под скалами, как часто бывает, речные волны нарыли глубокую яму. Богатырь вынырнул, хватая ртом воздух, и поплыл вдоль берега, время от времени цепляясь за невидимые камни. Потом, когда стало возможно, выбрался на берег. Вода стекала с него потоками, только платок, повязанный на шее и таивший в себе озеро Гремучий Вир, по-прежнему оставался сухим.
«Эх, дубину-то я оставил!» — пожалел Жихарь, скача на одной ноге и вытряхивая реку из ушей.
Бежать вдоль берега не пришлось, а пришлось идти шагом, чтобы не переломать ноги между камней. Все равно уже свершилось все, чему положено было свершиться. К острову он вышел вместе с солнцем. Постоял на берегу, поглядел, как дым смешивается с утренним туманом. Потом пошел вброд через протоку.
Сосны остались невредимы, а на поляне среди них чернел скелет Беломоровой избы. И хитрая печь волхва, на которой можно было и еду стряпать, и зелья возгонять, осталась в целости, только покрыта вся была копотью.
Жихарь определил, что случилась здесь большая драка, поскольку тлеющие остатки лавок и табуретов были поломаны и порублены. С черной матицы свисали недогоревшие чучела, которых богатырь так боялся во время своего гостевания у волхва. Огонь должен был уничтожить здесь все подчистую — однако не уничтожил. Может, Беломор смирил его чарами, а может, от жара лопнула бутыль с каким-нибудь вредным для огня зельем.
Среди чучел, привязанный к матице цепями за руки, висел старый Беломор, которого не могли погубить ни змеи-драконы, ни цари-короли, ни чернокнижники-соперники, ни Троянская война. А погубил его, на позор и боль Жихарю, простой кабатчик, самозваный богатырь со своими палачами.
Платье на старике обуглилось, кое-где лоскутами свисала кожа. Когда богатырь снимал своего наставника с матицы, то услышал и понял, что у Беломора все кости переломаны.
— Золото искал, тварь пустоглазая, — сказал Жихарь. — Как же ты, премудрая седая головушка, их до себя допустил, почему они беспрепятственно в избу вошли?
И вдруг понял почему. Потому и вошли, что Беломор, как и жители Столенграда, видел в Невзоре того самого богатыря, которого он, Беломор, снарядил и наладил в дальний путь, которому доверил самое важное дело в мире. Жихарь на всякий случай прижал ухо к обгорелой груди. Но нет, был могучий волхв мертвым, каким был бы на его месте всякий иной человек.
— И все из-за меня, — сказал богатырь. — Все беды из-за меня. А теперь тут и веревки не найдешь, чтобы удавиться от стыда. Отныне не буду искать себе иной славы, как порешить гада пустоглазого. Да и дружину щадить не буду, дознаюсь, кто кабатчика сопровождал. Потом пусть меня княжна судит и казнит. Казнь я себе заслужил.
Он накрыл тело старого волхва обугленным половиком, огляделся — и вдруг от великой ненависти стриженая его голова помутилась, словно вновь он хлебнул отравы, поданной сэром Мордредом. Богатырь упал на черные, горячие еще доски.
И только одно видел во сне — как вернулся в Столенград в вороненых доспехах с предлинным мечом, как загнал Невзора с помощниками в проклятый кабак, как подпер дверь бревном и поднес факел…
…Разбудил Жихаря хриплый птичий грай. Солнце взошло уже на полдень. Остов избы облеплен был вороньем, злодейские птицы искали пищи по углам, клевали кого-то у порога — старик, видно, свою жизнь продал дорого. Некоторые пытались добраться и до волхва, и даже по животу самого богатыря прыгал на царапучих когтях наглый вороненок, норовя достичь очей.
Поэтому Жихарь глаза только чуть приоткрыл, дождался, пока пернатый гаденыш доскачет до груди, потом ловко и быстро ухватил вороненка.
— Вот с тебя и начнем, — сказал он. — Желторотый еще, а туда же…
Вороненок заорал, и вдруг Жихарь увидел, что птичка-то не простая: на макушке у помойного хищника крошечный золотой венец. Тут и все прочие вороны закаркали, зашумели крыльями, полетели к Жихарю, норовя отбить венценосного птенца.
— Сейчас башку ему сверну, — предупредил богатырь. Вороны метнулись по сторонам и расселись на прежние места. — Того, за порогом, долбите от пуза, а старика не смейте трогать — я его сейчас похороню как полагается…
Но тут богатырь начал кое-что припоминать. Вроде бы когда-то с кем-то что-то подобное уже происходило или еще произойдет…
В небе зашумели крылья, и Жихарь подумал, что уж не Демон ли Костяные Уши решил прийти на помощь по старой памяти.
Только был это вовсе не Демон, а преогромный ворон — не черный, но серый, как бы седой. И венец на облысевшей голове у этого ворона был покрупнее и побогаче…
— Отпусти престолонаследника, — приказал седой ворон. Голос у него был как у человека, только с перепою — хриплый и временами пропадающий.
Вот те на! Уж на что был умен петух Будимир, но слова человеческого ни разу не изронил… И тут богатырь окончательно все припомнил.
— Как же, отпусти! — сказал он. — Просто так возьми да отпусти вороньего царевича! Даром только птички поют да вороны каркают…
— Проси чего хочешь, — сказал седой вороний царь. Побелевший пух окутывал его шею, как дорогой воротник. — Золота там, серебра, клад указать или еще что…
Жихарь задумался. Можно ведь не сразу угробить кабатчика Невзора, а сперва выкупить славу свою, добрую и худую… Или худую вовсе не выкупать? Тогда и княжна сговорчивей будет… Потом взгляд его упал на почерневшую тряпицу, под которой лежало тело Беломора.
— Нет, — сказал богатырь. — Золота я себе добуду, а вот кто мне вернет старого волхва? Говорят, что вы, вороны, мастера искать живую и мертвую воду. Так и ищите.
— И только-то? — с облегчением выдохнул вороний царь. — Да ты же на ней, можно сказать, лежишь…
— Где? — вскочить богатырь вскочил, а вороненка-то не выпустил. Тот уже не орал, только пищал жалобно.
Седой царь слетел на пол, подцепил огромными когтями горелую доску, замахал крыльями, подняв кучу пепла, и наконец отодрал половицу.
— Дальше сам, — сказал он. — Видишь кольцо? Там у Беломора тайный погреб, убийцы до него не добрались. Да не дави ты внучка столь сильно, он же задохнется…
Жихарь переложил птенца-заложника в левую руку, а правой начал вырывать половицы. Наконец обозначилась и крышка погреба с толстым медным кольцом на краю. Кольцо было еще теплое.
Жихарь кое-как заправил одной рукой рубаху в порты, поместил вороненка за пазуху («Не царапайся, окаянный!») и полез по узеньким сходням в погреб. Вороний царь остановил его, услужливо отыскал еще тлеющую головешку и подал богатырю. Жихарь раздул пламя и спустился вниз.
Погреб оказался обширным, там было всего много — куда больше, чем в избе. И оружие наличествовало. «Вот же сквалыга старый!» — подумал Жихарь про Беломора, одарившего его на дорожку порченым мечом, хотя про мертвых плохо думать не полагается.
Среди бесконечных темных склянок он отыскал наконец две, стоящие рядом и наособицу. Одна склянка украшена была изображением солнышка, другая же — месяца, который есть солнце мертвых. Больше богатырь ничего искать не стал и вылез на белый свет.
— Отпусти внучка, — сказал седой царь. — Дело верное, старый ворон мимо не каркнет. У кого же мы, по-твоему, это зелье добывали? У Беломора и выпрашивали…
— Потерпит, не околеет, — хладнокровно сказал Жихарь. — Часом раньше, часом позже… Вдруг там простая вода?
— Правильно делаешь, — вздохнул седой. — Никому верить не надо. Особенно людям.
Жихарь откинул тряпку. У старого волхва даже глаз не было видно — сплошная черная короста.
— Эй, эй, — забеспокоился вороний царь. — Сперва мертвую применить надобно, а то он очнется слепой да увечный — так не поблагодарит избавителя…
— От древних людей и птиц советами не пренебрегаю, — сказал Жихарь, сколупнул ногтем со склянки восковую нашлепку, зубами пробку вытащил…
— Не голой рукой, — предупредил еще раз седой ворон. — Тр-ряпку!
Тотчас же одна из птиц отыскала и доставила Жихарю прожженное во многих местах полотенце. Жихарь сложил его в несколько раз, смочил в зеленоватой и вонючей жидкости и провел несколько раз по лицу мертвеца. Короста разом сползла, под ней показалось желто-белое лицо волхва. Лицо было спокойным, точно и не испытывал он перед кончиной лютых пыток, а прилег отдохнуть да и отошел во сне в Костяные Леса — или куда там волхвам положено.
— Теперь все тело смажь, — распоряжался вороний царь. Видно, немалый у него был опыт в подобных делах.
— Вот же зверье, — приговаривал Жихарь, обмывая тело мертвой водой. — Нет, вы у меня тоже претерпите, дайте срок…
Потом он перевернул Беломора на живот, привел в порядок затылок, спину и прочее. Проверил, в нужных ли местах гнутся руки и ноги. Затем, следуя указаниям вещей птицы, снова перевернул на спину. Вороненок за пазухой притих.
— Зубы ему разожми и лей живую воду прямо в рот! Да не щепкой разжимай, надави вот здесь и здесь!
«Славный какой вороний царь, — подумал Жихарь. — А то бы я в одиночку наврачевал, пожалуй!» Зубы у волхва были как у молодого.
Жидкость из солнечной склянки пахла мятой и полынью, и полынную горечь, видно, покойник почувствовал, потому что губы у него скривились.
— Всю выливай, всю!
Последние капли упали в полуоткрытый рот, только несколько попали на обгоревшую бороду. Тело волхва содрогнулось, выгнулось дугой. Руки и ноги бестолково задвигались. Потом Беломор вытянулся и задышал — медленно и глубоко.
— Он спит, — сказал вещий ворон. — Но скоро проснется. Выполняй уговор.
— Я вот тоже задремал, так всю зиму проспал, — проворчал богатырь, но пленника все-таки вытащил на белый свет, посадил на ладонь и подбросил.
Вороненок покувыркался в воздухе, потом кое-как совладал с крыльями и, вереща, полетел к любимому дедушке — жаловаться на лихого и коварного человека.
Лихой же и коварный человек вдруг почувствовал страшную усталость, прислонился к недогоревшим нижним венцам стены и тоже уснул — второй раз за день. Только снов никаких не видел.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Ешь пироги с грибами — держи язык за зубами
Пословица
…Питайся ими — и молчи.
Федор Тютчев
Кто-то плеснул ему в лицо холодной воды.
— Вставай, арап, — послышался знакомый сварливый голос.
Жихарь открыл глаза.
Волхв Беломор, живой и здоровый, одетый в белый саван, склонился над ним.
— Дедушка Беломор, — обрадовался Жихарь. — Значит, не обманул меня старый ворон — очнулся ты…
— А откуда ты, арап, меня знаешь? — спросил Беломор.
— Вовсе я не арап, — обиделся Жихарь. — Арапов-то я много повидал, они все чернущие…
— А ты, можно подумать, белый лебедь, — сказал старик.
— Вон что! — догадался богатырь. — Так это я на пожарище весь учучкался сажей да пеплом.
Он послюнил палец и потер щеку.
— Еще того тошней — белый арап! — вздохнул волхв.
— Вот заладил — арап да арап! — рассердился Жихарь, поднялся и побрел к протоке. Там он разделся до пояса и долго мыл и оттирал песком лицо и шею. Потом, не одеваясь, вернулся на пепелище. Только пепла уже не было, словно вихрем унесло. Беломор в покойницком саване бродил туда-сюда, считал урон, бормотал что-то себе под нос, и не просто так бормотал, а с толком, потому что черные бревна помаленьку светлели, переменяясь в свежеоструганные.
— Дальше изба сама себя долечит, — махнул рукой старик и обратился к Жихарю: — Видишь, всей одежды-то у меня осталось. — И огладил саван по бокам. — На смерть готовил, на житье пригодилось… Кто же ты таков, парнище, кто тебя надоумил, как мне пособить?
— Дедушка, — жалобно сказал Жихарь. — Неужели и ты меня забыл? Я ведь Жихарь, тот самый, которого ты за Полуденной Росой посылал… Глянь-ка получше!
Беломор глянул получше, но легче от этого не стало.
— За Полуденной Росой, — сказал он, — посылал я вовсе не тебя, а подлеца Невзора. Только он тогда не подлец был, а добрый молодец. Невеликого, правда, ума, зато честный и смелый. Урок мой он выполнил, я это знаю, и домой благополучно вернулся, а дома-то его вроде как подменили…
— Дедушка, так это не его подменили, наоборот — он меня подменил!
— Ты вроде парень неплохой, только выдумывать горазд, — сказал Беломор, складывая в единое целое изрубленную лавку. — Но, раз уж ты меня из мертвых поднял, проси чего хочешь. Желаешь, к примеру, вечно в молодости пребывать, не стареть?
— Не желаю, — сказал богатырь. — Во-первых, мне это уже предлагал твой добрый приятель — Мироед, знаешь такого? Во-вторых, не желаю, чтобы меня вечно учили и наставляли, словно отрока в дружине. В-третьих, за вечную-то молодость и платить придется вечно, а?
— Догадлив, — проворчал старик. — Тогда проси чего-нибудь другого.
— Попрошу, — сказал Жихарь и глазами проследил полет доски на крышу — изба и вправду потихоньку воссоздавалась. — Попрошу, только не удивляйся. Поклянись, что поверишь любому моему слову, крепко поклянись, а потом выслушай.
— Поклясться-то можно, — тряхнул куцей бородой Беломор. — А вот поверить…
— Пойдем на берег, — предложил богатырь. — А то тут еще пришибет бревном каким…
— Не переезжать же мне, — сказал старик. — Лучше два пожара, чем один переезд…
— Лучше, если сам не сгоришь, — сказал Жихарь. — Ты ведь совсем недавно был что головешка, а еще арапом обзывался.
— Постой-постой, — сказал Беломор и уставился на богатыря. «Внутренним взором зрит, сейчас вся правда скажется!» — подумал Жихарь. Но неклюд только морщил лоб, напрасно стараясь что-нибудь припомнить.
— Где-то я тебя вроде видел, — выдохнул наконец старик. — Но ведь я столько стран и земель прошел, недолго и обознаться… Как тебя, говоришь, зовут?
— Нынче — Джихар Многоборец, а во младенчестве кликали Жихаркой… Ну, вспомни! Я еще Ягую Бабу, поедучую ведьму, в печке изжарил вместо себя, — похвалился богатырь. — Вот водяной Мутило на что бестолков, а ведь и то помнит…
— Да нет, — сказал многомудрый старец. — Ведьму изжарил, как всем то ведомо, малолетний Невзорка…
— Вон что! Значит, и детская слава в общий счет пошла…
— Ты это о чем?
— Потом расскажу, надо все по порядку.
Они выбрели на берег и уселись на камушках.
— Долго я ждал Невзора, — сказал волхв. — Уже про него люди и книгу сложили, а он все ко мне не являлся. Пил, говорят, да гулял! Кто-то его отравить вроде бы пытался… Наконец вчера в обед соизволил пожаловать. Да не один, а с десятком дружинников — как будто не знает, что сторонним людям мое обиталище показывать неможно! Нет, говорит, я теперь полный князь, мне без охраны путешествовать неприлично… Ладно, стерпел я, угостил душегубов, начал его расспрашивать…
— Дедушка, — перебил Жихарь, — а не было ли с ними такого нелюдя в черном плаще — все морду прячет?
— Был! — сказал неклюд. — Он-то меня и сумел превозмочь — я ведь от Невзора и людей его беды не ждал. Приготовиться не успел…
— Говори, говори, — сказал Жихарь. — А потом меня послушаешь.
— Да чего говорить-то? Усадил я его за стол честь по чести, начал расспрашивать, как да чего. Он бекает, мекает, но рассказывает. С виду все вроде бы складно, только как бы с чужих слов… То вдруг про себя начинает говорить «он», то еще что-нибудь… Многого вовсе не помнит, затрудняется… То возьмет и перепутает все на свете… Только хотел я ударить кулаком об стол да гаркнуть, чтобы не темнил, как вдруг этот упырь в черном-то плаще произнес заклятие… Тут на меня Невзоровы заплечники и накинулись. Невзору было нужно золото, а тому упырю такое, о чем я тебе и сказать не могу, — это дела не богатырские, а чернокнижные. Подвесили меня на потолочную балку, стали спрашивать. Каленым железом прижигали, ломом колотили… Ну, перед тем как язык проглотить и задохнуться, я успел-таки пару слов сказать. Одного об стенку расшибло, а тут и вся изба занялась. А дальнейшего не помню.
— Зато я все помню, — сказал Жихарь. — Ну, то есть не все, а что положилось в память, застряло там накрепко. Слушай, дедушка, и верь мне, как поклялся.
И стал рассказывать долго, до самых мелких подробностей, что с ним произошло, когда переехал он на коне Ржавом протоку и двинулся в гору. Ничего не утаил: ни побед своих, ни поражений, ни встреч с добрыми друзьями, ни схваток с врагами. Рассказал и про Гогу с Магогой, и про Безымянного Принца, и про Соломона с Китоврасом, и про адамычей, и про путешествие в страну страшных ментов, и про варкалапа, и про цыгана Мару, и про бабье царство, и про драбаданских колдунов. Если бы случился при Жихаре в тот миг скороспешный писарь (говорят, есть такие на свете), то успел бы он записать книгу о Жихаревых подвигах толстую-претолстую, не чета той, что у княжны Карины на полке пылилась. Потому что было бы в ней и описание обратного пути, на котором приключений и подвигов тоже хватило.
Одного не мог поведать Жихарь — что они с Принцем и Лю Седьмым делали после встречи с Мироедом. Видно, так это и пребудет в тайне до скончания времен.
Когда горло пересыхало от речей, богатырь прихлебывал воду горстью прямо из реки. Старый Беломор слушал внимательно, не перебивал — только уточнял кое-где обстоятельства, после чего согласно кивал.
Длинен был летний день, но и у него не хватило терпения выслушать богатырские речи до конца. Солнце притомилось и пошло ночевать к себе за окоем.
— Шабаш, — сказал наконец Беломор. — Ложкой море не вычерпать, хотя бы и золотой. Если даже ты самозванец, разницы нету. Хоть до тебя никто на свете не додумался отдавать славу свою в заклад. Но и выдумать ты сам этого не мог. А поверить тебе до конца я смогу лишь тогда, когда ты сам эту славу свою по чести выкупишь, — не обижайся…
— Да я и не обижаюсь, — сказал Жихарь. — Сам виноват.
— Вот это правильно, — сказал волхв. — Человек — не дерево и не зверь, он сам всегда в своих бедах виноват. Если бы все это понимали, жизнь устроилась бы на свете вполне прекрасная. Нынче уже не время по кругу ходит, а сами мы ошибки свои же повторяем и множим… Вставай, пойдем в избу — я чаю, она там без нас уладилась.
И вернулись они в избу, и убедился Жихарь, что уладилась изба — стояла, как прежде, убогая снаружи и обширнейшая внутри. То, что огонь пожрал безвозвратно, изба выбросила за порог, а то, что в дело годилось, было восстановлено в прежнем виде. Даже та поганая кадушка, что выносила мусор своим ходом. Пришлось же ей нынче побегать! Только запах дыма остался, напоминая о злодеях и грядущей над ними расправе.
— Ты, дедушка, их не трогай, — сказал богатырь. — Моя вина, мой и расчет. Принесу я тебе ихние головы, не сомневайся.
— Жрать-то как охота! — внезапно сказал Беломор. — Вот же изверги — горели, а все съестное подчистую унесли…
— Дело военное, — пожал плечами Жихарь. — Дружина и должна чужим добром жить. Хотя, честно сказать, я после восприятия Святогоровой силы должен питаться усиленно, а то ослабею…
— Не ослабеешь, — сказал неклюд. — Вот я в погребе пошарюсь…
Пошарился он там на славу — в прежний-то раз ведь томил богатыря травами да медом. А тут нашлись и копченые окорока, и ковриги совсем свежего хлеба, и раки вареные, и огурцы соленые… Даже Мозголомная Брага выявилась без всяких намеков — значит, поверил старик, лучшего доказательства и не надо!
— Как это у тебя хлеб хранится? — спросил Жихарь. — Или недавно тесто творил?
— Давно тесто творил, — ответил Беломор. — Для хлеба у меня особая безвременная полка имеется…
На какое-то время они забыли и о Жихаревой судьбе, и о судьбах мира в целом — чокались уцелевшими кружками, жевали от души, сосредоточенно. Здравица над столом летала лишь одна: за здоровьице! А чего еще воскресшему покойнику желать?
— Ты не меня спас, — объяснял Жихарю захмелевший мудрец. Видно, воскрешенный — тот же младенец, ему немного надо. — Ты весь мир спас, потому что зрю новую ему угрозу, а нынче перед собой даже избавителя зрю…
— Да блин поминальный! — воскликнул богатырь и даже отставил в сторону полную кружку. — Я же его вроде бы наладил как надо, а ты снова про избавление толкуешь… Сколько можно? Что, кроме меня, на свете и героев не осталось? Я сто раз под смертью ходил, а ныне в безвестности пребываю…
— Настоящие герои всегда пребывают в безвестности, — слабо утешил его старец. — Такая, видно, уж у них планида. А что это у тебя на груди за идолы наколоты? Так, с лысым-то все понятно, а другой кто? Уж не сам ли Мироед?
Тут Жихарь вспомнил, что в страшном том ущелье разукрасил ему неведомо кто все тело синими рисунками и надписями. Он на всякий случай спрятал босые ноги подальше под стол, потому что на ногах, на взъемах ступней, тоже было кое-что наколото.
Левая ступня синими буквами громко жаловалась: «Ноженька моя, ты устала!» Правая ступня была куда бодрей, поскольку и надпись на ней была задорная: «Наступи менту на горло!»
— Может, и Мироед, — сказал Жихарь. — Он ведь умеет принять любое обличье. Я-то надеялся до тебя добежать в одно время с Невзором. Устроил бы ты нам с ним очную ставку, тут бы вся правда наружу и вылезла… Он ведь про славный поход только то знает, что в книжке у княжны прямо написано, а про цель…
Он подсел поближе к старику-волхву и нашептал на ухо такое, что Беломор чуть под стол не съехал.
— И как мы на Змее Мировом кувыркались, он не знает, и как я Золотую Ложку утопил, — продолжал богатырь уже полным голосом. — Не говоря про обратный путь. Эх, как жалко ваджру мою, какая она была полезная! Мудрый Лю меня, правда, утешил, что вернется она ко мне в ином обличье, да только где и когда?
— Это мне пока неведомо, — важно сказал Беломор.
«Тоже мне, волхв! — фыркнул про себя Жихарь. — Ты и в тот раз ложку мою не признал…»
— Пока неведомо, — повторил Беломор. — Но скоро станет все ясно. И еще мне ясно, что тебе тоже придется в поход отправляться.
— Не тоже, а снова, — поправил Жихарь. — Только ты уж меня снаряди получше, а не как в тот раз…
— А что в тот раз? — обиделся волхв.
— А то, что меч твой хваленый с первого удара переломился, как сучковатый черенок у лопаты! — гневно пояснил богатырь.
— Ну переломился и переломился, — сказал неклюд. — Видно, сразу у меня душа не лежала к этому Невзору, вот я и подсунул ему негодящий клинок — как чувствовал! Сожрали бы его Гога с Магогой, а я бы парня получше нашел — тебя, к примеру…
— Старинушка, да ты же поклялся мне верить, — напомнил Жихарь. — Как раз меня ты и нашел, того и держись, не то нам трудно будет договориться. А где Будимир наш ныне обретается? Уж он-то меня бы враз признал…
— При деле, — многозначительно сказал старик. — Он и так с этим мерзавцем много времени потерял…
— Снова-здорово! — огорчился Жихарь. — Это люди меня не признают, а деревья, звери и птицы хорошо помнят и пособляют…
Он обиженно уткнулся в кружку, потом набросился на окорок и обглодал его до кости. После чего потянулся так, что все суставы затрещали, а исцеленная было лавка жалобно заскрипела.
— А сила-то, сила Святогорова?! — заорал он. — Хочешь, печку твою сворочу с места? Невзору так нипочем не суметь! Или избу тебе разметать по бревнышку? Возвращается силушка, никуда не делась! Кабы меня кто ночью досыта накормил, я бы бегом к тебе куда раньше Невзора поспел!
— Сила — дело хорошее, — сказал неклюд. — К ней бы да ума…
— Не сам ли меня, спящего, наставлял? — спросил Жихарь. — Мне все твои уроки в дороге хорошо пригодились, всегда знал, что кому говорить и как поступать…
Это он, конечно, прилыгнул, потому что и глупостей в походе натворил немало. Вспомнить хотя бы, как задирал Дикую Охоту, как лешего дразнил, как…
— Ну-ка, ну-ка, — сказал Беломор. — Верно, учил я предателя, немало тайных знаний ему передал…
— Славу мою он купил, — сказал Жихарь. — А вот памяти я ему не закладывал — ни явной, ни тайной. Все при мне. Проверь, если не веришь…
— А вот это дело, — сказал старик и на радостях разлил по кружкам еще по глотку Мозголомной Браги. — Ответствуй мне, кто таков есть зверь единорог и что он означает?
— Нетрудно сказать, — обрадовался Жихарь. — Единорог символизирует целомудрие, а также служит эмблемой меча… Традиция обычно представляет его в виде белого коня с одним рогом, выходящим изо лба; однако, согласно эзотерическим верованиям, он имеет белое туловище, красную голову и синие глаза. Легенда утверждает, что он неутомим, когда его преследуют, но покорно ложится на землю, если к нему приблизится девственница. Это наводит на мысль, что он символизирует сексуальную сублимацию… Правда, девственниц нынче мало, а единорогов и того меньше, так что не знаю. Некоторые мудрецы отождествляют с единорогом животное, известное в Чайной Стране как Ши-линь, другие же оспаривают правомерность…
— Хватит, хватит, — замахал руками Беломор. Потом взял кружку с напитком и задумчиво поболтал ее в воздухе. — А теперь ответь мне, что есть огонь-вода?
— И это помню, — уверенно сказал Жихарь. — Как и другие алкогольные напитки, огненная вода есть coincidentia oppositorum, сиречь совпадение противоположностей, и поэтому относится к нуменам и гермафродитам. Вследствие этого алкоголизм можно рассматривать как попытку единения, преодоления разлада и отторгнутости. Вот я отчего пью-то в три горла! — догадался он. — За здоровьице твое, старинушка, за единение!
— За головушку твою стриженую! — согласился старый волхв и ударил своей кружкой о Жихареву.
— Она у меня бритая! — уверенно сказал Жихарь.
— Стрижено, брито — какая разница! — махнул рукавом волхв и тем же рукавом савана утерся после выпитого. — Ну, спрошу еще для ровного счета: что есть лебедь?
Лицо у Жихаря вытянулось, он наморщил лоб и призадумался.
— Весьма сложный символ, — сказал богатырь наконец. — Посвящение лебедя Аполлону как богу музыки восходит к поверью, согласно которому лебедь поет прощальную песню, находясь на пороге смерти. Красный лебедь служит символом солнца… Это что же получается? Будимир и лебедь — два сапога пара? В поэзии и литературе он выполняет роль образа обнаженной женщины, целомудренной наготы и незапятнанной белизны. Башляр, однако, находит у этого символа также и более глубокое значение: гермафродитизм, поскольку в своих движениях и своей длинной фаллической шеей он мужествен, тогда как его закругленное шелковистое тело женственно… Далися этому Башляру гермафродиты, однако, — лебедя от лебедушки отличить уже не может! В итоге лебедь всегда указывает на полное удовлетворение желания… Сказать ли тебе, старинушка, про Лоэнгрина?
— Довольно, — проскрипел неклюд. — Ты, я смотрю, и сам ухарь не хуже Лоэнгрина. Говори честно, у кого ходил в учениках — у Мерлина или у Мо Цзы?
— У тебя ходил, — потемнел богатырь лицом. — А Мерлин — это наставник моего побра тима. Я его в глаза не видел. Вот ворочу свою славу, поеду к Яр-Туру в гости — тогда, может, и увижу.
— Добро, — сказал Беломор. — Простой дружинник такого знать не должен. А Невзору подобного допроса я учинить не догадался…
— Не беда, — откликнулся Жихарь. — Он у меня перед смертью не хуже лебедя запоет.
— Совсем ты мне голову заморочил, — сказал неклюд. — Даже брага не помогает, даром что Мозголомная… Невзор — Жихарь… Жихарь — Невзор…
— А ты верь мне — все на место и станет, — посоветовал богатырь.
— Верю, коли пью тут с тобой, — вздохнул Беломор.
— Ну, это не доказательство, — сказал Жихарь. — Я вот тоже пил с кем попало… Старинушка, а кто же этот сэр Мордред был? Муж в зрелых летах, а побратим пишет — только-только у него племянник народился…
Беломор помолчал, подумал.
— Значит, снова со временем шутки шутить начали, как я и предполагал, — сказал он. — Придется тебе, милый сын, снаряжаться в дальний путь, во Время Оно.
— А когда оно — это Время Оно? Было или еще будет?
— Кабы знать… Поэтому отправишься ты в халдейскую страну Вавилон, к халдейскому царю Вавиле, который строит вышку из кирпичей до самого неба… Надо ее порушить.
— Ломать — не строить, — легко согласился богатырь. — Велика ли вышка?
— Сказано же — до неба! — вспыхнул старец.
— А зачем ее рушить? Пусть люди любуются…
— Она не для любования. Возводить ее царя Вавилу надоумил, конечно, Мироед. Сначала одну вышку воздвигнут, потом вторую, третью… Много. А уж тогда натянут между ними колючую проволоку и станут за всем миром приглядывать…
— Что такое колючая проволока? — спросил Жихарь и почесал почему-то наколки на груди. — Из проволоки звенья для кольчуг делают, а кому нужна колючая кольчуга?
— Это, сынок, уж такая дрянь, что и не расскажешь… Подозреваю, впрочем, что ты ее уже видывал, только память эту Мироед заел…
«Поверил, старый пень! — возликовал Жихарь. — Наконец-то поверил!»
— Или он ее все же у Невзора заел? — рассуждал сам с собой старец.
— Старинушка, — сказал Жихарь ласково, только зубы у него при этом почему-то скрипели. — Хочешь, я тебе к завтрему кабатчика приволоку в пыльном мешке, вот у него все и узнаешь…
— Недосуг нынче за кабатчиками с пыльными мешками бегать, — ответил неклюд. — К завтрему ты уже должен быть в пути…
— Без коня, без меча, без доспехов… — продолжил богатырь.
— Меч сам своего хозяина найдет. Конь… В тех местах не конь надобен, а верблюд, но его ты тоже добудешь. Да и не всякий конь тебя снесет…
— Знаю верблюда, — сказал Жихарь. — Он вроде Демона: плюет на всех, только что о четырех ногах и без крыльев… Значит, опять пешим ходом?
— Недолго — тут недалеко, — сказал Беломор. — Сначала меч, потом колодец…
— Какой колодец? — встревожился богатырь. — Снова в яму? Блин поминальный! А поверху нельзя, что ли?
— Нельзя, — сурово молвил неклюд. — А пока ложись-ка ты отдыхать. Я тебе во сне всю дорогу растолкую, после чего будешь преодолевать препятствия по мере их возникновения…
— Попутчика, если подвернется, можно прихватить? С попутчиками ведь ловчее…
— Нельзя, — повторил Беломор. — Мало ли кем может прикинуться Мироед? Укладывайся вон в том углу, сейчас и тулуп появится… А я тебе колыбельную спою…
Старик запрокинул голову и закрыл глаза. Богатырь воспользовался счастливой минуткой, наполнил кружку Мозголомной Брагой, стараясь не булькать, закусил молодым луком и отправился на указанное место. А Беломор затянул:
- Бай-бай, люли,
- Хоть сегодня умри.
- Завтра мороз,
- Снесут на погост.
- Мы поплачем, повоем,
- В могилу зароем.
- Сделаем гробок
- Из семидесяти досок.
- Выкопаем могилку
- На плешивой на горе,
- На плешивой на горе,
- На господской стороне.
- Баю-бай,
- Хоть сегодня помирай.
- Пирогов напечем,
- Поминать пойдем.
- Со калиной, со малиной,
- Со гречневым крупам…
«Утешные колыбельные поют нынче в Многоборье, — подумал Жихарь, засыпая. — Веселые ребята должны от таких припевок вырасти…»
Хоть и развесились снова по стенам чародейной избы связки душистых трав, но гарью все-таки пахло.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Волшебною ширинкой машешь
И производишь чудеса!
Гавриил Державин
Во время боев и походов, когда воины увечат друг друга самым жестоким и причудливым образом, Жихарь узнал, что мозги у человека делятся на две половинки, словно, простите, люди добрые, задница какая-то. А если половинки — две, то голова может думать зараз две думы. Две думы у богатыря и было.
Одна про княжну Карину. Только видел про себя Жихарь не саму княжну во всяких видах, что достойно лишь охальника и похабника, а чистое лесное озеро на закате, и вроде бы тонкий голос где-то вдали выводит песню. Слов не слышно, а сердце внимает и томится…
Вторая дума была про меч. Негоже шляться по свету и тем более отправляться во Бремя Оно без меча.
Конечно, мог бы богатырь снова изладить из подручных средств тяжеленный шестопер — с этим оружием он управлялся много ловчее, чем с мечом; мог, на худой конец, найти подходящую дубину — тоже врагу мало бы не показалось. Только тогда никто из встречных не узнал бы в нем странствующего и подвигов взыскующего воителя, а посчитал бы простым разбойником. С разбойником, как известно, можно вовсе не драться, презреть его, а ежели бой и случится, разрешается бить лиходея без всяких правил, словно ходячего умруна, — и никто не осудит. Даже Яр-Тур, сам себе сочиняющий благородные законы боя.
У простого дружинника и меч — простая полоса железа, только что наточенная и заостренная. Такое оружие ему приятель Окул мог бы за один вечер выковать. Но был Окул настоящим мастером и знал, что подлинному богатырю меч нужен совсем не простой, а такой, что куется не вдруг, но из выдержанной в болотной воде крицы, а выдерживать крицу следует в три приема: ковать слиток и снова тащить его в болото на три года. И болото, кстати, годится не всякое — должны бить в нем горячие ключи с вонючим запахом. Таких болот в Многоборье не водится.
В жидкую сталь непростого меча полагается сыпать толченые самоцветы и смарагды, чтобы стала она гибкой и крепкой. У Окула же с Жихарем денег на самоцветы сроду не водилось. Правда, скопил кое-что кузнец, но не в достаточном количестве.
Перед тем как приступить к изготовлению такого меча, кузнец обязан полгода вкушать только травяную пищу, не прикасаться ни к чарке, ни к женщине, ни к собаке. Такое тоже не всякий выдержит. А уж сколько заклинаний придется припомнить и напеть под стук молота, да не просто напеть, а в надлежащем порядке!
Не меньше хлопот и с закалкой. Старые книги велят закаливать красный еще от жару меч в теле молодого раба; многоборцы рабов не держали, батрак же не годился. Если бы годился, то в книгах так бы прямо и писали: «в теле молодого батрака». А за убитого батрака можно запросто принять лютую казнь либо заплатить не менее лютую виру, после чего останешься и без кузницы, и без штанов.
Можно, правда, погрузить раскаленный клинок и в серого козла, но и тут незадача — козел-то быть должен не менее десяти лет от роду, взлелеянный старушкой, живущей на отшибе, и откормленный семью видами особых трав, и, что немаловажно, ни разу не вспрыгнувший на козу. Да где же старушке углядеть-то за козлом!
Конечно, если бы Окул Вязовый Лоб задался целью создать чародейный меч, он бы его в конце концов да отковал. Только к тому времени сам Жихарь успел бы сделаться пожилым, семейным и зажиточным мужиком, которому такой меч вроде бы уже и ни к чему.
Быстро сковать надлежащий клинок могут только горные карлы, но их сперва нужно найти, приучить к себе, уговорить, уболтать, да и плату карлы потребуют такую, что не захочешь связываться. Если же не платить вовсе, обмануть искусных малышей, лезвие сделается проклятым и при первом же удобном случае поразит самого хозяина.
Поэтому настоящие богатыри, как правило, свои знаменитые мечи кузнецам не заказывают, а либо получают в наследство, либо берут с боя (что бывает крайне редко), либо в награду за доброе дело (но тут уж как повезет), либо меч сам дается им в руки, поскольку так уж суждено, в древних курганах или каменных подземных гробницах. При этом бывший владелец оружия имеет скверную привычку оживать и душить похитителя.
Оттого и мало на свете героев, обладающих чудесными мечами. С простой железкой все понятно — вот это она еще худо-бедно перерубит, а вот на этом сама обломится. С наговорным же мечом никогда наперед не знаешь, чего ожидать. То он сам влетит тебе в руку и потащит наносить роковой удар лучшему другу. То он начинает в ножнах нагреваться, и остудить его можно лишь чужой кровью, а ведь не век же ходить среди врагов, будет и с товарищами в застолье посидеть. То вдруг так привяжется к человеку, что станет как бы частицей самого владельца, и тогда малейшая щербинка отзовется тут же зубной болью, пятнышко ржавчины откликнется лишаем на лице, а когда клинок вдруг да переломится, тут хозяину и славу поют. Посмертную, разумеется. Тоже неплохо, но живому как-то приятнее.
Старый варяг Нурдаль Кожаный Мешок, Жихарев боевой учитель, сказывал как-то сагу про славного берсерка Хренли Щитоеда. Тот, нажравшись мухоморов, рубил всех подряд, направо и налево, и друзей, и недругов, а когда рубить было некого, со злости грыз собственный щит, причем ломались не зубы берсерка, а стальные пластины на дубовой основе.
Вот этому Щитоеду как раз и посчастливилось попасть к горным карлам. Они его раненного подобрали и выходили. Он воспользовался случаем и заказал себе оружие: такой клинок, чтобы всё, хотя бы и каменные валуны, рассекал на две половинки. Его так и назвали — меч Пополам.
Плату маленькие мастера запросили небольшую, и даже не плату, а работу попросили исполнить — запрудить ручей, чтобы поставить там водяную мельницу, а уж мельница бы сама под землей качала воздух в кузнечные мехи.
Читать бесплатно другие книги:
