AD Садулаев Герман

Канцона XVIII

Нас бросил здесь ужасный Герион…

Рынок арендного жилья в Санкт-Петербурге весьма обширен. В городе постоянно проживают около двух миллионов приезжих. Они снимают квартиры, комнаты, ютятся в вагончиках, бытовках, некоторые живут прямо в цехах заводов или в складских помещениях. Здесь мы поговорим о квартирах и комнатах. Про пролетарский интернационал, занимающий не приспособленные для жилья помещения, будет совсем другая книга.

Сдают квартиры и комнаты, как правило, коренные петербуржцы. Коренные – значит, те, кто успели получить квартиру от советской власти. Даже если приехали в город на Неве всего за несколько лет до развала СССР. Коренные вымирают, у них больше жилплощади, чем они родили детей, а зарабатывать деньги они не умеют, потому излишки площади сдают. Тем и живут.

В последнее время стало больше арендодателей и другого типа: новых петербуржцев. Они свои квартиры, включая лишние, купили за деньги. На будущее или в инвестиционных целях. Это сейчас так говорят: «в инвестиционных целях». Раньше это называлось спекуляцией, и за нее давали срок. В общем, купили, чтобы потом продать подороже. А пока ждут повышения стоимости – сдают в аренду.

Но кто же арендаторы? О, это весьма разнообразные категории населения! Офисные клерки, студенты, торговцы, воры, проститутки, бездельники, командированные специалисты, иностранные шпионы. И не только приезжие, но и местные. Например, пары и семьи, решившие жить отдельно от родителей.

Нас особенно интересует одна категория, весьма между прочими распространенная.

Две девушки. Очень часто квартиру или комнату в городе Санкт-Петербурге снимают две девушки.

Не то чтобы они пара. Во всяком случае, не сразу, не с самого начала. Просто подруги. Они объясняют это тем, что они подруги, иногда лучшие подруги.

Они не всегда подруги. Зачастую они познакомились непосредственно перед вселением и для него: знакомство с целью совместной аренды жилья. Хотя иногда они приехали из одного города. Или учатся в одном институте. Или работают в одном офисе.

Настоящая причина, конечно, экономическая. В одиночку оплачивать квартиру очень дорого. Когда девушка имеет достаточно денег, она снимает квартиру одна, и никакие лучшие подруги ей не нужны. Но это получается не сразу и не у всех. А поначалу в одиночку дорого. Многим и комнату дорого снимать в одиночку.

Поэтому девушки кооперируются. Арендная плата пополам, и уже можно как-то существовать. К тому же ведь это ненадолго!

Каждая девушка думает, что это ненадолго.

Что она очень скоро встретит своего мужчину и будет жить с ним. У мужчины будет своя квартира, и девушка туда переедет. Она поплачет, поцелует свою лучшую подругу в щеку, и пообещает, что та сможет ее навещать, когда ей вздумается, и утешит: скоро ты тоже найдешь свою судьбу! Не без тайного злорадства: ведь каждому понятно, что этой дуре и уродине ничего подобного не светит!

Даже если у мужчины не будет своей квартиры, он снимет квартиру для себя и девушки и будет ее оплачивать. Хотя этот вариант гораздо хуже.

Впрочем, есть девушки, которых не ломает жить с таким же, как она, бедным (зато красивым и молодым!) студентом и оплачивать жилье пополам. Все равно с мужчиной.

Так что, на двоих с подругой – это временно. На пару месяцев. Пока…

Проходит пара месяцев. И полгода. И год. И пара лет.

Мужчины случаются. Они приходят в гости (по очереди, у Ани четные дни, у Тани нечетные). Водят к себе. Или в отели – не потому, что дома жена, нет! Просто в отеле гораздо романтичнее! А если в сауне, то заодно можно поправить здоровье.

Но никто не приглашает никуда переезжать. Не помогает собрать чемодан. Ничего подобного. Собирать чемодан и переезжать приходится, но лишь потому, что хозяин выгоняет из квартиры и нужно искать новое место. И они находят новое место, снова парой, те же самые две одинокие девушки.

Но разве они одинокие, если они вдвоем?

Часто они спят в одной комнате: потому что всего одна комната. И в одной постели. Потому что всего одна постель. И потому что так проще, удобнее.

И за пару лет случается… случается многое. Сначала по пьяному делу. А потом… и что собственно в этом плохого?

И зачем кого-то ждать и искать.

Канцона XIX

Из каждой ямы ноги жертв торчали…

Анечка.

«Анечка просила снять маечки…»

Всегда, когда звучала эта песня певицы Земфиры Рамазановой, Анечке почему-то хотелось плакать. Ей казалось, что эта песня про нее. Хотя из текста было совершенно невозможно понять, кто такая Анечка, кого Анечка просит снять маечки и зачем, и как вообще дошла до такой жизни. Но становилось очень щемяще-печально, когда начинался припев: «Анечка-а просила снять маечки…» Вроде как над ней надругались, но не потому, что не сняли маечек, и носок не сняли, и сделали с ней все, что хотели, даже не разуваясь. А как-то по-другому, изнутри. Духовно. А потому еще обиднее и грустнее.

И это было так похоже на то, что чувствовала Анечка!

Оттого она плакала, когда слышала Земфиру. Но только одну песню, про Анечку. Так, вообще, Анечка певицу Земфиру не любила. Ну, не очень. То есть она была не из тех, которые заставкой на мобильном телефоне делают фото Земфиры и знают наизусть все ее альбомы. Вы, наверное, сами могли заметить, что те, которые такие поклонницы, как правило, выглядят несколько мужиковато.

А Анечка была симпатичная.

Да, и «Ночные Снайперы», и сама Диана Арбенина, вся такая музыка и вся «тема» оставляли ее равнодушной. За исключением одной песни Земфиры.

Такие, как Анечка, слушают R&B.

Не сказать чтобы Анечка была писаной красавицей. Нет. Потому место для духовности в ней оставалось. Лицо было не очень смазливым, обращали на себя внимание резкие черты. Вот там и скрывались зачатки (или остатки?) духовности. Но Анечка была высокой, стройной, у нее имелась определенная грудь, наличествовали некоторые бедра и наблюдалась поволока глаз. Молодая кожа была свежа и пахуча.

В общем, все шансы.

И где как не в большом городе?

Анечка родилась и выросла в депрессивном и провинциальном Волхове, что в Ленинградской области. Город Волхов стоит на реке Волхов. Река большая, широкая. Берег обрывистый, крутой. Понад рекой берег порос городским парком, переходящим в дикий кустарник и лес. Здесь проходит молодость жителей Волхова. В этом парке понад рекой они пьют, дерутся, отжимают друг у друга мобильные телефоны, насилуют пьяных одноклассниц и вообще открывают для себя мир добра и любви.

Едва окончив школу, Анечка села с вещами на электричку и уехала в Санкт-Петербург. Еще не познав добра и зла, не вкусив плода, не приобщившись к таинствам. В общем, ни разу не потрахавшись. Потому что пила умеренно, а в парке гулять избегала.

В Санкт-Петербурге Анечка не поступила в институт, зато поступила в колледж. Хорошо еще не в лицей. Лицей – это так теперь называется ПТУ, а колледж как-никак техникум. У колледжа было общежитие. И Анечка в нем жила все время, пока училась. А после колледжа Анечка поступила в институт. Правда, на заочное и на платное отделение. И все-таки ее мечта сбылась – Анечка стала студенткой в Санкт-Петербурге!

Теоретически можно было вернуться к родителям, в Волхов. Приезжать в институт на сессии и на редкие у заочников занятия. Волхов совсем недалеко. Часа два-три на электричке.

Но это значило отступить. Никогда нельзя отступать. Анечка покинула Волхов, уехала с гордо поднятой головой, даже немного повздорив с родителями и презрительно проигнорировав бывших друзей. Возвращаться теперь назад, в деревню, как побитая собака? Ну, уж нет! Ни шагу назад! После Питера только Москва. А после Москвы – Нью-Йорк!

Что касается Риты, то Рита была из Петербурга. Просто ее родители обитали далеко от места учебы и от работы Риты, в районе Красного Села. Дай вообще, надоело с родителями жить. Анечка познакомилась с Ритой еще на вступительных экзаменах. И на самой первой установочной сессии они решили снять на двоих квартиру и жить вместе.

Пока, на первое время.

Колледж, который закончила Анечка, был что-то там про торговлю. А институт, в который она поступила, что-то про менеджмент. Но менеджер – это не профессия. А работать было надо. Чтобы платить за учебу, за квартиру, и вообще. Родители помогали, но вот именно что помогали. Сначала Анечка попробовала работать в торговле. То есть за кассой. Как раз шел набор, и она попала в гипермаркет. Боже, это оказалось кошмарным сном! По десять часов остервенело стучать по клавишам, повторяя мантру: «Спасибо за покупки, приходите еще». Попробуй только не повтори – штраф на ползарплаты. Ни покурить, ни в туалет сходить нормально. А еще всякие корпоративные нормы, безумные правила и стандарты. Речевки по утрам. И обед в столовой, из просроченных и не годных для продажи продуктов.

Денег ни на что не хватало, и украсть было нереально. Быть кассиром – полная задница. Кассир самый несчастный работник на свете. То ли дело бармен!

И Анечка пошла в бармены. У нее неплохо получалось. Без жонглирования стаканами и прочей акробатики, но работала она споро, разливала пиво и смешивала коктейли, рассчитывала и обсчитывала клиентов. У нее впервые тогда начали появляться деньги. Анечка приоделась, сделала себе френч-маникюр, прическу, вообще обрела уверенность в себе. И пошла устраиваться на работу в офис.

Первое собеседование было у нее в «А.Д.». Анечку сразу взяли. На должность офис-менеджера, то есть секретаря, в региональный отдел. Текучка в секретарском корпусе была ужасная, поэтому принимали всех, а там уж кто приживется.

Это случилось месяца за два до позапрошлого Нового года.

Семен Абрамович заметил Анечку на первом после ее прихода новогоднем корпоративе. Отпускал комплименты, самолично принес бокал вина.

«Кто этот странный черный дядька?» – спросила Анечка у секретарши-сменщицы.

«Ты что! Это же Сам! Мандельштейн, главный босс и хозяин!..» – ответила девушка.

Бокалов вина было выпито много. А потом танцевали. Потом Мандельштейн вызвался отвезти ее домой. Она удивлялась: откуда он знает мой адрес? Но все оказалось проще: Мандельштейн привез Анечку домой не к ней, а к себе.

И тогда случилось то, чего Анечка так боялась, почему и не ходила гулять в парк и в кусты понад рекой Волхов. Нет, вы меня не так поняли: что до плотской любви, то она успела познать ее ранее, и не раз. У нее даже случались периодически отношения с парнями. На месяц или два.

Пока Анечка не стала регулярно трахаться с Ритой.

Но в ту ночь свершилось надругательство, как в кустах, засранных и заблеванных, хотя, конечно, в квартире у босса все оказалось очень гламурно и непохоже на волховский парк. Однако была онтологическая засранность, сакральная блевотина, что Анечка почувствовала.

Она и физически облевала всю постель, но Семена Абрамовича это не остановило.

Хотя то, первое падение, прошло относительно безболезненно. Анечка была пьяна, и все происходило как под наркозом.

Гораздо хуже стало потом. Начался настоящий ужас.

У секретарей продленный график, Анечка работала до девяти вечера два дня через два. Иногда Мандельштейн оставался после восьми, когда больше никого не было, лишь секретари и охрана. Он вызывал Анечку в свой кабинет, и прямо там…

Это случалось не очень часто, может, раз в месяц. Но Анечка жила в постоянном страхе и ожидании. И… и в желании.

В первый раз… когда, уже трезвая, она увидела… когда поняла… там все оказалось не так просто, с Семеном Абрамовичем. Он был… хм… не похож на других. Так сказала себе Анечка, потому что если она начинала думать о произошедшем в деталях, желудок сводило от жути и грозил обморок.

Мандельштейн иногда оставлял ей не очень толстую пачку денег. Часто обещал, что сделает личным помощником, референтом. Что снимет отдельную квартиру, где Аня будет жить одна, а он приезжать. А в будущем… ведь он давно не живет с женой, об этом все знают…

«И, может быть…», – думала Анечка.

Так прошел почти год.

А потом, где-то за месяц или два до второго в жизни Анечки А.Д. – ского новогоднего корпоратива, встречи прекратились. Без объяснений, без оправданий. Просто оборвались. Однажды Анечка увидела, как старый сатир помогает забраться в свой джип какой-то новенькой козе из маркетинга.

Анечка плакала несколько дней. Даже пропустила свою смену. Взяла больничный. Хотела совсем уйти с работы. Но потом… потом решила остаться.

Продолжала работать, как обычно. Только иногда, задумавшись, могла вперить взгляд в точку на противоположной стене, и тогда ее лицо искажала гримаса ненависти. Звонок телефона или обращение коллег выводили ее из оцепенения. Она начинала улыбаться. А потом чуть громче включала радио в болтающемся на груди тюнере. Особенно если звучала вот эта самая песня: «Анечка-а…»

Канцона XX

И девственница тихо умерла…

– Вы уже все знаете? Давайте протокол или чего там у вас, я подпишу.

Катаев сидел за своим столом напротив приглашенной девушки и пытался спрятать в бумаги взгляд, в котором наверняка читались растерянность и недоумение.

– Акто рассказал? Нет, я понимаю, тайна следствия, защита свидетелей. Я смотрела в кино. Да мне и не важно. Просто интересно: кто? У кого язык зачесался? Сучки драные! Они и сами все были готовы, многие даже мечтали, просто так получилось, что я! А я совсем не хотела, просто так вышло!

«Неужели?.. Неужели так просто? – думал Катаев. – Вот так, день заднем, неделями, месяцами изучаешь все обстоятельства дела, стараешься найти хотя бы одну зацепку… И пусто, темно, ничего! Не брезжит свет в конце тоннеля. Продолжаешь работать механически, думаешь только, как обосновать продление сроков предварительного следствия. Или молишься о чуде, чтобы дело можно было закрыть по основаниям, предусмотренным действующим уголовно-процессуальным законодательством. И вдруг приходит дурочка и сама во всем признается… С другой стороны, – объяснял себе Катаев, – лишь так и раскрываются преступления. Ошибка преступника, стечение обстоятельств, психический срыв. Если бы преступниками были роботы, тюрьмы бы опустели. Наше дело маленькое: сидеть в засаде и ждать, пока Акела промахнется».

– Подождите, Анна. Давайте спокойно, с самого начала. Расскажите, как это случилось.

– Что, прям так про все рассказывать?

– Да, конечно. Ведь вы здесь именно для того. Расскажите подробно, в деталях. А я буду записывать.

– Ты что, извращенец?!

– Вы что себе позволяете, гражданка?!

– Это ты что себе позволяешь! Почему я должна рассказывать все в подробностях?! Разве недостаточно моего признания?!

– Речь идет об убийстве!

– А я тут при чем?

– Как, разве…

– Да, я трахалась с покойным Мандельштейном! То есть не в том смысле, что с покойным, это он сейчас покойный, а тогда был живым. Он воспользовался мною, сначала когда я напилась, а потом по служебному положению. В нормальной стране я бы его засудила и получила бы с него денег на квартиру! Но мы живем не в нормальной стране, а в такой долбаной стране, где извращенцев берут на работу следователями! И не надо на меня пялиться! Не надо! Не имеете права! Думаете, я такая, да? Раз трахалась с начальником? А вы? Вы сами пробовали? Да нет, не трахаться с начальником. А жить на зарплату секретаря и снимать жилье? У вас наверняка собственное. По лицу вижу, что местный, по глазам, они у вас у всех такие ленивые, сытые. Мне на нормальный крем для лица денег не хватает! А у меня нежная кожа, она на морозе шелушится! Я неделю не обедала, чтобы крем купить! Думаете, мне есть не хотелось?!

Как и следовало ожидать, девушка перестала храбриться, закончился и приступ агрессии, теперь она просто ревела белугой. «Еще одна…», – устало и разочарованно думал Катаев, подавая свидетельнице бумажные платочки.

– И это тоже… не главное… не из-за денег я! Он все больше обещал, обещал… Просто… мне ведь не девятнадцать лет. И даже не двадцать, немного побольше. Мне пора уже! А вокруг кто? Гопники! А тут такой мужчина… это мне так казалось, сначала… а потом… потом я уже сама не понимала, что происходит!.. – Девушка внезапно взяла себя в руки и перестала реветь. Утерла слезы и закончила спокойно, даже холодно: – В конце концов, это не преступление. Это мое личное дело, и вы не имеете никакого права! А про смерть Мандельштейна мне ничего не известно. Меня даже не было там в то время. Я уехала с вечеринки через пару часов после начала. Увидела, как босс обихаживает новенькую сучку, как меня когда-то, мне стало обидно и грустно, я вышла, взяла такси и уехала. Через полчаса была дома. Это может подтвердить моя соседка, Рита.

Катаев записал телефон соседки Риты, задал еще несколько вопросов, оформил протокол, передал свидетельнице на подпись.

– Если соберетесь покинуть город, сообщите предварительно.

Речи об аресте или даже подписки о невыезде быть не могло. Действительно, не обвинять же девушку в убийстве только потому, что она раньше спала с жертвой? Нужны еще какие-то доказательства ее причастности к преступлению, хотя бы косвенные. Пока что можно говорить лишь о мотиве. Но его одного мало, слишком мало! Если бы все люди, имеющие мотив к убийству, осуществляли свои тайные садистские мечты, началась бы война всех против всех. Сам Павел Борисович прикончил бы пару-тройку знакомых сволочей.

Анечка долго изучала короткий текст своего интервью, явно назло Катаеву. Наконец расписалась на каждом листе, а на последнем в двух местах, как попросил следователь.

– Спасибо. Можете идти.

Катаев специально не сказал: «Вы свободны». Нет, просто: «Можете идти!» Да. Вот так правильно. А свободна или нет, это мы еще посмотрим! Мы еще покопаем! Будет тут каждая сыкуха обзывать извращенцем…

Анечка не ушла и даже не встала со стула. А, наклонившись над столом, мстительно сказала:

– Есливам, гражданин следователь, так интересны подробности, то так уж и быть… Лично для вас, не для протокола. Для удовлетворения вашей весьма специфической любознательности. Да, это было весьма интересно и необычно. Если учитывать, что такое Мандельштейн.

– Мне вовсе не интересно.

– Ну, как же, а вдруг это выведет вас на след преступника? А?

– Прекратите издеваться.

– Я вовсе не издеваюсь. Просто я вот прямо сейчас, секунду назад, внезапно почувствовала непреодолимое желание помочь следствию. Знаете, это такой порыв, будто страсть. Прямо – ах! Вы понимаете, о чем я? У вас есть девушка?

– Так… – Катаев встал со стула.

– О, извините, если я вас задела, я нечаянно! Может, у вас не девушка? Парень?.. Ничего особенного, это ваше личное дело, я не осуждаю!

– Выйдите вон! – заорал Павел Борисович.

– А представьте, как клево, когда два в одном! Два средства в одном флаконе, представляете? Покупаете утюг, а чайник получаете бесплатно! Заводите себе парня, а получаете одновременно и парня, и девушку! Как с Мандельштейном…

Катаев с трудом подавил приступ гнева и присел. «Здесь, похоже, что-то интересное», – подумал он.

– А что такого необычного с Семеном Абрамовичем?

– Он вполне мог быть и Симой Абрамовной. Если бы захотел.

– В каком смысле?

– А вы не знали, да? Скажите еще, что вы не знали, извращенец!

– Вы опять оскорбляете следователя при исполнении… – Катаев сделал замечание устало, без злости.

– Ах, извините, вырвалось!

– Так что я должен был знать?

– Хорошо. Мандельштейн был гермафродитом.

– Это как? – Катаев совсем растерялся.

– А так. Помните детский стишок? Гермафродит – сам чпок-чпок и сам родит. У него было два половых органа. И член, и влагалище. И оба действующие. Уж поверьте мне!

– А…

– Да, второй я тоже проверяла. Босс накупил себе игрушек, таких специальных игрушек. Он просил их ему, о нет, ей – тогда это была она – она просила ей их туда засовывать. И все по-настоящему. Стенки сокращались, выделялась влага, я видела, чувствовала. И мне это нравилось, да, нравилось даже больше, чем когда он – когда он был он – засовывал свою игрушку в меня.

Канцона XXI

«Пляши! – кричала нечисть. – Веселись…»

Катаев не поехал после работы сразу домой. Он решил заглянуть в библиотеку. В какую-нибудь серьезную, вроде Маяковки. Центральная городская библиотека имени Маяковского находится на Фонтанке, недалеко от Аничкова моста, в красном особняке бывшего подворья Троице-Сергиевой лавры. Красивый дом, выстроенный в эклектическом стиле. Павел Борисович бывал там пару раз, еще студентом. Так редко не потому, что он плохо или неусердно учился. Наоборот, всегда считался одним из лучших студентов на курсе! Просто у юридического факультета своя большая библиотека, и там можно найти почти все необходимые книги. Не было необходимости ездить даже в центральную библиотеку университета, библиотеку имени Ломоносова в главном корпусе, барочном здании Двенадцати коллегий.

В Маяковку пришлось съездить всего пару раз. Понадобилась книга для реферата по непрофильной дисциплине. Что-то вроде концепций современного естествознания или истории политических учений. В общем, чушь. Преподаватель был очкастый ботан с другого факультета. Ходил на занятия в растянутом свитере. И задал написать реферат об эволюции представлений о Люцифере с раннего средневековья до наших дней. Двадцать – двадцать пять страниц о Люцифере – и зачет автоматом. Или посещение всех лекций. Будущий юрист Павка предпочел штудировать теорию государства и права, чем ходить на общеобразовательные предметы. А потом в пожарном порядке делал реферат. В библиотеке юрфака ничего толкового про Люцифера не нашлось. Тогда Павел и отправился в Маяковку. Он помнил, как было неудобно пользоваться допотопными карточными каталогами после компьютеризованной библиотечной системы юрфака.

Книгу он тогда отыскал, реферат написал и зачет получил, но не запомнил ничего из прочитанного. Даже и не пробовал запоминать. Студенты умеют пользоваться оперативной памятью: сдал и забыл.

В центральной городской библиотеке наверняка были книги и по тому вопросу, который интересовал Катаева сейчас. Но добираться до Невского проспекта лень… И Катаев зашел в районную библиотеку, которая ему по пути.

В библиотеке было светло и скучно. Перезрелая девица-библиотекарь сидела за своим начальственным столом и изучала прошлогодний, сильно истрепанный глянцевый журнал. Посетителей практически не видно. Один сухонький старикашка в углу ворочал подшивки газет и делал карандашом выписки в ученическую тетрадь. Пара девчонок, студенток, скорее всего, не института, а какого-нибудь колледжа, как теперь называют техникумы, с выражением безграничного равнодушия листали одну толстую книгу, похожую на энциклопедию. Наверняка препод в растянутом свитере дал им задание сделать доклад о способах мумификации египетских фараонов во времена правления III—VI династий, известные еще как период Старого царства (2778—2263 B.C.).

Катаев не был записан в эту библиотеку. Но помнил, что в читальном зале можно работать и не имея читательского билета. Вот и в Маяковку он тогда не стал записываться. Надо только иметь с собой документ. Катаев положил служебное удостоверение на стол перед библиотекарем. Та подняла на Павла Борисовича удивленные глаза, подведенные густым синим, как в восьмидесятые, когда эта девушка была юной и, возможно, привлекательной.

– Чем могу?..

Катаев отметил некоторую неестественную выспренность фразы. Как в плохом кино или в книге. Впрочем, она библиотекарь. Наверное, всегда говорит немного по-книжному. Надо постараться удержаться на ее волне.

– Будьте любезны, посмотрите, пожалуйста, что-нибудь про гермафродитов.

– Чо?

– Герма… гермафродиты. Что-нибудь не слишком научное. То есть научное, но в популярном изложении.

– Ага, с картинками?

– Что?

– Я говорю, вам с картинками? С фотографиями этих самых германофродитов? Дас ист фантастиш! А про педерастов вам не надо? Про лесбиянок?

– Вы с ума сошли?!

– Это я сошла с ума?! Нет, это вы перепутали дверь. У вас, наверное, со зрением плохо. Здесь библиотека, понимаете? Биб-ли-о-те-ка! А не секс-шоп.

Катаев то ли покраснел от стыда, то ли побагровел от злости, сплюнул на пол, забрал удостоверение и пошел к выходу из храма чистого знания и литературы. Он услышал, как библиотекарь прошипела ему в спину: «Извращенец! Вместо чтобы бандитов ловить…», – а девчонки захихикали.

Следователь остановился на крыльце библиотеки, подтолкнул из нагрудного кармана пачку сигарет Marlboro, из бокового кармана куртки достал китайскую пластмассовую зажигалку и закурил.

«Какая муха их всех укусила?» – думал Катаев. Уже второй раз за день его ни за что ни про что обозвали извращенцем. Вроде пустяки, но Павел Борисович нервничал.

Тут из дверей библиотеки вышел старичок. Тот самый, что делал выписки из старых газет. Он был похож на всех этих безумных изобретателей и доморощенных ученых, которые засыпают патентные бюро и редакции описаниями своих изобретений или сенсационными теориями обо всем на свете, начиная с гипотезы, что люди произошли от земноводных, и заканчивая разоблачением американских астронавтов, которые не были на Луне, потому что она сделана из ноздреватого сыра, и если бы они там были, то наверняка бы это заметили. Катаев знавал таких. Порой они делали реципиентом своих идей правоохранительные органы. Так, одна старушка из Красносельского района постоянно приносила доносы, в которых убедительно доказывала, что ее соседи по коммуналке, якобы рабочие химзавода, на самом деле тайные агенты марсиан, а потому должны быть немедленно арестованы и залиты негашеной известью, потому что это единственный способ уничтожить инопланетного шпиона. В последних доносах бдительная старушка писала о том, что марсиане поняли, что она их разоблачила, и теперь стараются от нее избавиться. Ночью они пускают в ее комнату зеленоватый газ, наверное, ядовитый. Потом старушка перестала ходить. Наверное, переехала в другой район. Или умерла.

Никто не обратил внимания, сумасшедших всегда хватает.

Этот старичок был, по всему видать, того же роду-племени. «Что он там выписывал? – подумалось Катаеву. – Наверняка доказательства своей теории. О том, что в Петербурге орудует тайное общество каннибалов, например. И все пропавшие без вести на самом деле съедены. И статистика объявлений о пропавших без вести, доказывающая регулярность, раз в неделю, и можно даже сделать вывод о количестве…»

– Здравствуйте, молодой человек!

Пожилой человек прервал размышления Катаева. Здороваясь, он приподнял шляпу. «О, господи, он еще и в шляпе! – обреченно заметил Павел Борисович. – Точно, маньяк…»

– Простите, я случайно стал свидетелем. Вернее, слышал, чем вы интересуетесь.

– Какое вам дело? – Катаеву тотчас стало стыдно за свою грубость. В принципе, старикашка безобидный. И постарался смягчить тон: – Меня неправильно поняли. Снова. Вовсе я не интересуюсь всем этим, просто мне надо разобраться…

– Да-да! – произнес старик сочувственно. – Вы сказали: «снова»? Не в первый раз? Люди, люди… Не обижайтесь и не расстраивайтесь. Они ведь не ведают, ничего не ведают…

– Спасибо за понимание. Мне пора. До свидания. Всего хорошего.

Катаев решительно двинулся вперед, но старик неожиданно встал у него на пути.

– Всего минуточку. Поищите информацию в интернете, сейчас там можно найти все. Или почти все. У вас наверняка потом возникнут вопросы. Позвоните мне. Или, если стесняетесь, напишите по электронной почте. Вот, возьмите. – И он протянул Катаеву свою визитку. Катаев машинально взял. Старик вновь приподнял шляпу и попрощался по-книжному: – А теперь позвольте откланяться.

Старик свернул за угол. Катаев повертел в руках визитку. Она была сделана из толстого белого рифленого картона. Слева в углу одно слово: «ЛИГА». По центру: «Теодор II Ясенев-Белопольский». И ниже, маленькими буковками: «гроссмейстер».

Канцона XXII

Конца не видно этим разговорам…

По пути домой Павел Борисович все себе объяснил. «Лига» – это шахматный клуб пенсионеров Литовского проспекта. Они собираются на лавочках или в парке. Какой есть парк на Лиговке? Никакого? Ладно, все равно. Собираются, играют в шахматы, у них такой клуб по интересам. И победителям своих клубных турниров присваивают звание гроссмейстера. Почему бы и нет? Чем бы старики не тешились… Теодор – это Федор, если по-нашему. Второй, потому что в клубе два Федора. А Ясенев-Белопольский… что ж, бывают фамилии и позаковыристее!

Модный старик, однако! С интернетом и электронной почтой. Ну-ну…

Катаев был зол на себя, что решил в нерабочее время пойти в библиотеку и изучать тему гермафродитизма. Наверняка под влиянием всех этих голливудских фильмов про оборотней или сыщиков-любителей и всяких прочих Х-files. Герой проводит собственное расследование загадочной гибели школьников в Колорадо. Никакихулик, только в волосах одной жертвы кал летучей мыши. Герой хочет узнать все о кале летучих мышей и садится на ночь за толстые книги. Нам показывают несколько сцен: вот он зарылся в старинные пухлые фолианты, вот что-то ищет в компьютере, а потом утро, и он такой весь с опухшими глазами, ни минуты не спал, но все понял про кал летучих мышей и теперь точно найдет серийного убийцу.

Добравшись до своей квартиры, Катаев переоделся в домашние мягкие брюки и вислую майку и приготовил себе ужин. Разогрел сухую сковороду на огне газовой конфорки, потом налил примерно четверть стакана рафинированного подсолнечного масла. Почистил луковицу, нарезал ее тонкими кольцами и забросил в сковороду. Очистил два зубка чеснока и тоже бросил в горячее масло. Потом посыпал сверху красный перец чили и перемешал. Когда от перца пошел аромат, высыпал в сковороду половину килограммового пакета с мороженым картофелем-фри. Картофель был уже порезан на волнистые дольки. Удобная вещь заморозка! Не надо чистить, резать, никаких хлопот. И жена не нужна.

Во всяком случае, чтобы приготовить на ужин жареную картошку, жена точно не нужна. Проще купить заморозку в супермаркете.

Катаев помешал картофель. Посолил, еще помешал. Убавил огонь, накрыл крышкой и пошел в комнату смотреть телевизор.

Когда ужин был готов, Павел Борисович наложил себе картофель в тарелку и сел перед телевизором. Ничего интересного не показывали, но он смотрел, рассеянно поглощая еду и думая.

Наконец отнес тарелку с недоеденным ужином на кухню, поставил в холодильник, вскипятил электрический чайник и налил себе чаю, вернулся в комнату, выключил телевизор и включил компьютер. Интернет подсоединялся автоматически по сети с ADSL-технологией. Время Dial-up прошло, Катаев недавно выкинул модем и провел себе нормальный интернет. Особой изобретательности Павел Борисович не проявил. Просто набрал адрес одной из поисковых систем и ввел в строку поиска слово «гермафродит». Высыпались миллионы ссылок. Катаев отсортировал по релевантности и начал читать некоторые статьи, особенно привлекшие его внимание.

В первую очередь следователя заинтересовала статистика. И она же его потрясла. Катаев и не подозревал, что это явление настолько распространено. Он прочитал, что каждый двухтысячный человек на земле – гермафродит. И мысленно применил формулу к населению Санкт-Петербурга. В Санкт-Петербурге около шести миллионов жителей. И еще два миллиона незарегистрированных приезжих. Итого восемь миллионов. Получается, только в Питере гермафродитов четыре тысячи человек.

Почему-то захотелось посчитать в боевых подразделениях: одна рота около восьмидесяти человек, три роты – батальон, три батальона – полк. В полку семьсот-восемьсот человек. Ну, плюс-минус. Из гермафродитов можно набрать пять мотострелковых полков. Хорошо, четыре, если учитывать приданные полку службы и подразделения… все равно сила. Если они, к примеру, вооружатся и захотят взять власть в свои руки…

По данным другого источника, около четырех процентов всех людей рождаются с неопределенными половыми признаками. Четыре процента жителей Петербурга это вообще очень много! Это триста двадцать тысяч штыков! Численность всей российской армии миллион двести тысяч…

Катаев одернул себя и поругал за неуемное фантазирование. С чего это гермафродиты вдруг захотят взять власть? И почему именно в Санкт-Петербурге, а не в Москве, например?

Прогнозы ученых были неутешительны. С каждым годом количество гермафродитов среди новорожденных увеличивалось. Винили плохую экологию и мутации. Некоторые обвиняли успехи медицины: раньше уроды не имели шансов выжить, а теперь благодаря врачебной помощи живут и размножаются, закрепляя в генофонде человечества свои опасные отклонения. Опровергая эту теорию, все больше гермафродитов рождалось не только среди людей, но и среди животных, диких животных, не знающих медицинского обслуживания. Всех шокировал массовый гермафродитизм среди белых медведей. Ученые-эволюционисты назвали данное явление верным признаком конца эволюции, основанной на половом делении и размножении.

Далее Катаев перешел к медицинским данным. Выяснилось, что гермафродитизм бывает истинным и мнимым. Как и все в этом мире. Что набор из двух половых органов встречается довольно часто, но, как правило, один из органов нерабочий. Или оба нерабочие. Случаи, когда и мужской, и женский половые органы у гермафродита функционируют одновременно, чрезвычайно редки. Младенцам, родившимся с обоими половыми органами, делают операцию. Обычно удаляют мужской орган. Врачам технически легче сделать гермафродита девочкой, чем мальчиком. От операции остается лишь небольшой шрам, полностью сглаживающийся к зрелому возрасту.

О факте совершенной над ней после рождения операции новосотворенной Еве никогда не рассказывают, из соображений врачебной этики. Знают об этом только родители, но они не хотят травмировать ребенка. Только иногда вспоминают: ты родилась не совсем здоровой, и мы очень переживали. Но потом тебя вылечили, и все стало хорошо.

Физически особь с удаленными мужскими гениталиями развивается как женщина. Часто требуется гормональная корректировка, иногда можно обойтись и без нее. Но бывает, что уже в зрелом возрасте проявляются некоторые психологические особенности. Например, половое желание к другим женщинам – атавизмы мужской половины личности гермафродита.

Математика в тот день просто преследовала Катаева. Он сравнил два показателя: один из двух тысяч и четыре процента, то есть восемьдесят из двух тысяч. Восемьдесят из двух тысяч детей рождаются гермафродитами. Остается гермафродитом только один. Значит, остальным семидесяти девяти делают операцию и превращают их, как правило, в девочек. Выходит, только в Петербурге может быть триста шестнадцать тысяч девушек, которые родились гермафродитами. Но были «исправлены». Однако «исправлены» лишь хирургически. Психологически они были и остались двуполыми.