Дети зимы Флеминг Лия

Ночной пожар

Кэй услыхала еще во сне странный шум и попробовала проснуться, сознавая, что этот звук доносится до нее из-за двери. Звонок делался все настойчивее и громче, и внезапно она узнала в нем сигнал тревоги и почувствовала носом запах дыма. Сна как не бывало, через секунду она уже была на ногах. Внизу, в холле, надрывалась пожарная сигнализация. Кэй открыла дверь и увидела, что весь холл заполнен густым дымом. Раздумывать было некогда, сработал материнский инстинкт. Она вбежала в другую спальню и схватила спящую дочку.

– Проснись! Пожар! Пойдем… в мою спальню.

Так… закрыть дверь, заткнуть щели, положить под дверь мокрое полотенце. Окна… окна, раздвинуть занавески… открыть окно и выбираться! Только без паники! Завернуть Иви в теплое одеяло. Где мобильный… номер 999… но пальцы не попадали на нужные цифры. Так… спокойно… вызывай пожарных.

Жизнь без Тима приучила ее держать телефон возле постели, и теперь она молилась, чтобы сигнал сработал. Как же позвонить в большой дом? Какой там номер? Проклятье… он где-то в памяти телефона. Почти наугад она нажала на кнопку своего мобильного. Контакт сработал.

Ну?.. Скорее, пожалуйста…

Послышался голос. Сонный, но голос.

– Ник! Наш домик горит. Помогите нам, принесите лестницу.

Голос Кэй звучал спокойно и холодно, хотя она слышала рев пламени и ощущала противный запах едкого дыма. Потом она стала складывать возле двери все, что могла намочить, и выбрасывать в окно все, что было ценного в комнате. Иви наблюдала за ней, выпучив от страха глаза.

– Лапушка, все будет хорошо. Смотри, мы можем дышать. Сейчас придет Ник, и ты вылезай в окно, когда я тебе скажу.

Слава богу, что рядом есть ванная, подумала она. Там есть вода, чтобы заливать огонь, если дойдет до худшего, и ваза, полная до краев, чтобы поливать дверь, пока та не вспыхнет.

Где же он? Она стояла на кресле, пыталась распахнуть окно, и увидела, что к дому бежит Ник в боксерских трусах и резиновых сапогах.

– Спокойно! Держись! – орал он, но ей было уже не до советов. Единственным ее желанием было убрать дочку из этого ада. Лестница оказалась слишком короткой, но Иви нужно пропихнуть через мансардное окно «Velux» как змею. Оно открывалось с трудом, но в конце концов подчинилось ее усилиям, и Кэй стала проталкивать дочку в оконную щель.

– Иви, вылезай на крышу и спускайся ко мне, – кричал фермер.

– Я не могу, – упиралась девочка.

– Немедленно делай, что тебе говорят! – заорала Кэй. Бушевавший в ней адреналин придавал ее голосу ледяное спокойствие. – Ты все можешь. Ник тебе поможет. Гляди, он ждет тебя на лестнице. – На дороге, ведущей через болота, замигали голубые огоньки. Как быстро отозвались пожарные. Это придало ей силы, и она с силой вытолкнула ребенка через окно в руки Ника.

Он осторожно слез на землю, поплотнее завернул Иви в теплое одеяло и крикнул:

– Теперь твоя очередь.

Кэй внезапно застыла от страха перед высотой и слушала шум огня, вдыхая едкий дым. Неужели это произошло с нами? Не может быть! Но дым в комнате все больше сгущался, и ей, чтобы выжить, надо было что-то делать. Закрыв глаза, она шагнула вперед, с трудом протиснулась под створкой окна и глотнула воздуха. Сирены приближались. Это придало ей храбрости, и она подобралась к краю крыши.

Внезапно раздались голоса, и чьи-то сильные руки подняли ее в воздух. Она глотнула свежий, холодный воздух, и из ее глаз хлынули слезы. Ей помогли спуститься по пожарной лестнице, и она уже вскоре оказалась в безопасности Уинтергилл-Хауса.

Что было дальше, она помнит смутно. Она пила сладкий чай, ее обследовали парамедики, вежливый мужчина мерил ее пульс, проверял реакции, задавал вопросы. Она обняла дочку, сидевшую с потемневшим лицом и вытаращенными глазами будто клоун; они не могли даже говорить, а вокруг них шла суета. Пожарные сбивали пламя, поливали водой постройку, внедорожник, каменные стены, разбивали окна и двери, открывая доступ к пламени для своих шлангов.

Ник помогал, как мог, бегал в резиновых сапогах из дома на пожар, покрытый копотью с головы до ног, как трубочист. И было так нелепо сидеть среди ночи, закутавшись в одеяла, без одежды. Лишь когда шок начал проходить, Кэй вдруг с ужасом осознала, что они могли сгореть заживо. И тогда ее охватила дрожь. Нехитрая противопожарная сигнализация на батарейках спасла им жизнь, подарила драгоценные минуты, и они смогли защититься от яростного пламени.

Пропало все: ноутбук, мебель, сумка и кредитные карточки, все ее рождественские покупки, спрятанные в шкафу под лестницей.

Теперь они были в безопасности, но что, если бы у нее не было телефона? Что бы они делали? Прыгали в панике на землю? Странно, как она на автопилоте, словно во сне, прошла через огненный ад. Боковой домик сгорел почти дотла, остались лишь каменные стены. Как это произошло?

Кэй попыталась вспомнить, что она делала вечером: выключила освещение, поставила решетку к камину, закрыла дверь… Или она…? Ароматические свечи, ее постоянные спутницы, были потушены или нет? Ее охватила знакомая паника. Может, она оставила на плите сковородку, и пожар начался от этого? Нет, точно, на кухне все было убрано. Она всегда была внимательной в чужих кухнях. Или Иви баловалась со спичками? Как легко вызвать катастрофу по собственной небрежности… Но ее усталый мозг отказывался работать.

Она ощущала такую усталость, что почти заснула на продавленном кухонном диване, усыпанном собачьими волосами, и крошки царапали ее кожу.

– Все в порядке, – мрачно сообщил Ник Сноуден. – Как вы себя чувствуете?

В его голосе было столько заботы, что она тут же разрыдалась. Он обнял ее, и она всхлипывала, уткнувшись в его шерстяной свитер, пропахший дымом и потом.

– Что нам делать? Уже на носу Рождество – куда мы поедем?

– Это самая маленькая из ваших проблем, – улыбнулся он. – Я постелил для вас обеих постель в моей комнате. Там, наверху, немного грязно, но, думаю, сейчас вам будет не до этого. А-а, вот и док…

Бодрый молодой человек, еще совсем недавно бегавший в коротких штанишках, шлепнул на стол свой саквояж и стал тщательно обследовать обеих. Потом заявил, что они совсем не пострадали от своего приключения и что нет нужды направлять их за тридцать миль в ближайшую травматологию. Им просто нужно выспаться.

Их проводили в спальню, где стояла огромная кровать, проглотившая их обеих, и они заснули глубоким сном.

Утром Кэй проснулась поздно и увидела на потолке влажную полоску, похожую на карту мира. Это была не покатая крыша Бокового домика и не Гленвуд Клоуз. Где же она? И тотчас же окаменела от ужаса, парализовавшего ее на секунду. Пожар! Она вскочила с кровати, чтобы пойти искать Иви, но тут же увидела ее золотую макушку, выглядывавшую из-под полиэстровых одеял.

Кровать была старомодная, из красного дерева, инкрустированная перламутровыми завитушками; в тон ей были высокий комод и гардероб. В этой изящной комнате стоял камин, окруженный мрамором, на карнизе висели длинные бархатные шторы. В остальном там была свалка одежды, газет «Фармерс Уикли», компакт-дисков и книг. На спинке стула висели грязные рубашки, корзина была полна грязного белья. Лосьон после бритья «Лагерфельд» и кисточка стояли на туалетном столике, заваленном ершиками для чистки трубки, запонками и прочими мелочами. Там же стояло фото: молодой Ник на мотоцикле, хмурый как Джеймс Дин.

Как хорошо, что рядом с ней был телефон. Перед ее глазами снова промелькнул ночной ужас, запах дыма, треск пламени. Вот и закончилось их житье в Уинтергилле. Домик стал еще одной катастрофой в этот ужасный год. Что же ей теперь делать? Вернуться в Саттон Колдфилд, ко всей суете и разговорам вроде «Я говорила тебе, но скорее всего у нее не хватило энергии, чтобы подумать».

Ник ходил возле обгоревших стен старого амбара, его сердце болело при виде катастрофы. Внутри все почернело от дыма, балки обгорели, стены были облиты из шланга, когда пожарные боролись с огнем. Глаза бы не глядели. Причина пожара до сих пор оставалась загадкой. Дело было не в обычных причинах домашнего пожара: непогашенной сигарете, выпавшем из камина полене или пролитом горючем. Похоже скорее на неисправность электропроводки – посыпались искры, а тут рождественский хлам. А может, виновата елочная гирлянда.

Но в доме было темно, он это видел, когда ходил поздно вечером с собакой по полям. Сквозь раздвинутые занавески он видел, что Кэй и Иви лежали в постели. Пожарные недаром говорят, что на Рождество всегда резко повышается опасность пожара из-за всех этих свечек, подвешенного к потолку декора, часто горючего… Впрочем, сигнализация исправно сделала свое дело.

Нику стало дурно при мысли о том, что могло бы случиться с их гостями. Амбар в руинах, пансион накрылся медным тазом, но по крайней мере на его совести нет двух человеческих жизней. Теперь ему предстоит обновить страховые полисы на строения и имущество. На Уинтергилл имелся отдельный полис, и он исправно платил по нему, но как быть с остальным? На его столе лежит стопка счетов, ждущих оплаты, но в суете последних месяцев он совсем забыл про них. Просто выбросил их из головы.

Он посмотрел на развалины, на почерневшие каменные стены и крышу. Наверху все обуглилось и торчало наружу. Он глядел на финал Уинтергилла. Эта затея с пансионом должна была вытащить их из кризиса, но за все лето они так ничего и не заработали. И теперь нельзя ждать никаких дополнительных доходов, пока не будет отстроен сгоревший амбар. Но как это сделать?

– Когда же закончится мое невезение? – пробормотал он вслух, глядя на долину реки, потом на пустые небеса. Господь свидетель, я пытался… Но теперь все кончено.

– Что происходит? – Нора вышла из двери в комнатных шлепанцах, все еще пошатываясь от слабости. Ее кудрявые волосы торчали во все стороны. Она почувствовала запах дыма и увидела беспорядок вокруг дома. – Боже мой, амбар… Иви! Кэй! Ох, не может быть! Ник!

– Не парься, мать! Все живы-здоровы. Все случилось среди ночи. Но пожарные не подвели. Домику конец… Не гляди на него, у тебя сердце разорвется.

– Что случилось? Где они? – Нора все еще не верила своим глазам. – Я все проспала? Сын, почему ты меня не разбудил?

– Ты проспала и сирены, и рев моторов, и крики, и дым. Могла проспать и грозу! Зачем мне надо было тебя будить?

– Я могла бы приготовить чай, – огрызнулась она. – Мне нужно взглянуть на бедняжек! Ох, Ник! Что нам теперь делать? За четыре дня до Рождества… бедняжка! Они точно не пострадали? – У нее тревожно билось сердце.

Ник покачал головой.

– Мать, не суетись. Их смотрел доктор. Они в норме, благодаря пожарной сигнализации. Вероятно, пожар возник из-за короткого замыкания. Но у них все сгорело, и одежда, и прочее. Они выскочили в ночных рубашках. Я уложил их на свою кровать.

– Ты хоть сменил простыни? – спросила она.

– Нет, не думаю, что они это заметили, – огрызнулся Ник.

– Малышка Иви так гордилась своими гирляндами… – Нора печально покачала головой, глядя на почерневшие стены.

– Из-за них-то все и началось. Они наверняка первыми вспыхнули. – Сейчас не время для сантиментов, мрачно подумал он.

– Но мы все-таки застрахованы, – вздохнула Нора. – Они не понесут убытки. Мы можем все исправить. Поезжай сегодня же утром в страховое агентство Лэйтона. Пускай агенты явятся сюда и сами оценят ущерб.

Ник кивнул. Надо было подготовить ее и осторожно сообщить о пожаре. Какой он идиот!

Опять начинается, сердито думает Хепзиба, видя ночную суматоху, мелькание теней и отблесков пламени, как в Хэллоуин. Солнце умерло, луна за тучами, но на доме пляшут тени. Ночь озорства, и все это натворила Бланш. Наступает ее время.

Довольная, она глядит из рощи, как огненные языки лижут камни. Ее греет оранжево-золотистое пламя. Раз они не внемлют моим мольбам, пускай узнают, что я умею разговаривать и по-другому. Я лед и пламень, тень и свет. Это мои владения, и я буду делать все, что мне угодно.

Она видит бегущего мужчину, видит силуэты на фоне огня и не может понять, как могут мужчины так быстро прилетать на помощь. А вот мое дитя никто не спас в ту ночь от волчьих клыков, никто не подал Нони руку и не отвел ее в теплое жилище.

Она не понимает, что происходит, но догадывается, что ее замысел рухнул. Тогда она отворачивается, нюхает ночной воздух и знает, что погода переменится. Ее глаза сверкают, будто кремни на скале.

Если не огнем, так льдом.

Пристанище

Кэй стояла в оцепенении, потом бесцельно рылась в развалинах Бокового домика. Разрушено было все, словно в дом попала бомба; остался пустой череп с черными глазницами окон. Вонь от пожара щипала ноздри. Хотя они были временными жильцами, в доме было много их вещей. Теперь она стояла в чужой одежде: в толстом свитере Норы, в котором она утонула, каких-то мешковатых пижамных штанах и резиновых сапогах. Прямо как беженка.

Иви все еще не оправилась от шока и была подавлена. На ней был старомодный свитер «Fair Isle» и юбочка, которые Нора извлекла из папиросной бумаги. Прямо-таки эвакуированный ребенок времен Второй мировой. Им бы пойти в город и самим что-то купить, но у Кэй не было сил ехать так далеко. Над головой нависли тучи; метеорологи обещали снег.

Отчасти ей хотелось пойти на железнодорожную станцию и сесть в первый же поезд, идущий на юг. Ехать на машине в плохую погоду по автомагистралям, в транспортном потоке она не хотела. Не было сил. Но мысль о том, что придется лечь спать на еще одну чужую кровать, тоже была невыносима. Я просто не могу, мысленно рыдала она. Я не могу пошевелиться. Мы в ловушке. Что же нам делать?

Новость о пожаре разнеслась по окрестностям быстрее ветра; в Уинтергилл ее принесли полицейские, почтальон и молочник. Через считаные часы местный репортер уже возник у ворот, мечтая сделать на их несчастье большую рождественскую историю. Он заставил Иви позировать с безутешным видом возле амбара. Поразительно, сколько всего он узнал о них от Стикли: что Кэй вдова, ее муж трагически погиб год назад в это же самое время, что сгорели все их подарки.

Иви бормотала о том, что Санта-Клаус найдет другую трубу и спустится по ней, а Кэй с ужасом думала, что все ее подарки, так тщательно спрятанные в шкафу под лестницей, расплавились от огня. Надо было запереть их в багажнике машины, но теперь уже поздно.

– Что вы теперь будете делать на Рождество? – спросил репортер.

– Не знаю… вероятно, вернемся в Центральные графства. Просто пока я не могу ни на чем сосредоточиться, – отрывисто ответила она, надеясь, что он уйдет, но он не унимался.

– Еще парочка вопросов, дорогая. Эта история вызовет добрые отзывы. Местные будут очень великодушны к ребенку, вот увидите.

– Если у вас есть хоть чуточку христианского милосердия, оставьте нас в покое. Я не хочу, чтобы вы о нас писали. Пожар – дело публичное. Все остальное – личное. Не надо ухудшать положение моего ребенка. Берите интервью у Сноуденов. Ник спас нам жизнь. Кстати, напомните вашим читателям, что надо покупать противопожарную сигнализацию. Благодарю вас. – Кэй пошла прочь, внезапно обессилев.

– Я погляжу, что мне удастся сделать, – пообещал репортер. Она села за стол, сжимая в ладонях кружку с горячим чаем. Ее сотрясала дрожь при мысли о том, что могло случиться, и она думала, когда же закончится эта полоса неудач? За что ей такое невезение?

Почему все ее мечты оборачиваются кошмарами?

В то утро телефон звонил, не умолкая. Все соседи жаждали услышать лично подробный рассказ о ночном происшествии. Норе это напомнило, как им звонили, когда было «изъято» их стадо.

Нора не удивлялась, что местные фермерши хотели узнать обо всем прямо от первоисточника. Она и сама, грешница, звонила после завтрака по поводу какого-нибудь громкого события, выгадав несколько минут между домашними делами, так что была готова к таким расспросам. Если соседи хотели знать всю подноготную, тогда пускай помогают, и она начала акцию в поддержку своих постояльцев.

– У бедной бабы нет ничего, кроме ночной рубашки. У ребенка нет ни одной игрушки или книжки. Они все потеряли, все их Рождество улетело с дымом… Конечно, мы поселим их у себя, но я только что валялась с гриппом и совсем не готова к этому. Ник сбился с ног, пытаясь вызвать страховщиков, прежде чем все закроется на праздники. – И она громко вздыхала в трубку. – Дни перед Рождеством не самое удачное время для пожара… ну, если вы найдете возможность помочь бедняжкам, я буду весьма признательна… Одри, Кирсти, Пам, Элизабет…

Каждый свой разговор она заканчивала с улыбкой. Не подведите меня, подружки. Я надеюсь на вашу доброту и великодушие. Покажите этим приезжим настоящее йоркширское гостеприимство…

Тут ее взгляд упал на сгоревший амбар. Говоря по правде, в глубине души она была рада, что он разрушен. Он занимал особое место в ее собственной истории. Как странно видеть Иви в одежде Ширли; в той самой, которую она приберегала к Рождеству… А дочка так его и не увидела. Нора берегла ее как память в глубине нижнего ящика комода, завернув в папиросную бумагу, но сейчас все пригодилось. Иви так не похожа на Ширли, но это все, что можно было найти в такой ситуации. И Норе не только не было больно видеть юбочку Ширли на живом ребенке, но, наоборот, она чувствовала даже какое-то утешение.

Если ее беженки решат остаться, тогда нужно будет чуточку прибраться, вытереть пыль, вынести хлам, чтобы у них был свежий воздух и личное пространство. Надо приготовить еду, купить продукты, а Нора была еще слишком слабая, чтобы ехать на машине в город. Лучше она будет отдавать распоряжения, составлять список и выполнять сидячую работу, например, нарезать овощи. Она может приглядывать за девчонкой, попробует отвлечь ее мысли от ужасного события. Кэй нужно сделать сотню дел. Так что Нора решила позвонить Пат Баннерман и ввести ее в курс дела. Та подружилась с Кэй и сможет помочь Иви прийти в себя.

Возможно, еще не поздно спасти ситуацию, если собрать всех вместе.

Ник повез Кэй в Сеттл за одеждой для Иви. Еще ей надо было восстановить кредитные карточки и зайти в агентство Стикли. Но она двигалась на автопилоте, молча, с печалью в глазах, близкая к слезам при малейшем проявлении сочувствия. Нора написала им список самого необходимого: туалетные принадлежности, нижнее белье, теплая одежда и обувь, и Ник предоставил это ей. У него были свои заморочки – разговор со страховыми агентами.

Мать изо всех сил старалась развеселить девчушку. Ей бы выздоравливать, а не нянькой быть, но в такой ситуации нужны любые руки. Вот что бывает, когда пускаешь в свой дом посторонних… Стоп, подумал он, теперь они уже не посторонние, а Кэй и Иви, которые сидят по уши в несчастьях. Они вернули жизнь на ферму, Иви танцует с Маффином. Благодаря ей глаза матери потеплели за эти несколько недель… ну а что до Кэй…

Тогда, в Скиптоне, они замечательно провели время. За ланчем Кэй рассказала ему о своей бухгалтерской карьере и о том, как успешно продвигался Тим в своей фирме. На секунду Ник даже почувствовал ревность к покойному. Они обсудили кое-какие смущавшие его вопросы из закона о налоговых скидках; у них даже еда на тарелках остыла.

Ему нравилось, когда Кэй улыбалась. Вообще-то, он мог бы влюбиться в такую женщину; но теперь она оказалась бездомной и увезет из Уинтергилла одни лишь плохие воспоминания. Он не может такого позволить. Сейчас они с матерью отвечают за их благополучие. Никто из них не отвертится от чудовищности того, что могло случиться.

Зря он вообще трогал этот амбар, столько денег потратил в надежде на хорошую выручку. Теперь все придется списать. Что же он скажет матери?

– Я бы с радостью поселила вас у себя, – сказала Пат Баннерман, когда они стояли в очереди в супермаркете. – Но у меня, к сожалению, только две комнаты. Однако вы приходите обедать.

– Спасибо, это лишнее, – улыбнулась Кэй. – После всего нам придется снова поехать к родителям Тима, но пока у меня голова идет кругом. Сейчас я заходила в магазин за одеждой для дочки, но даже не могла вспомнить ее размер! У меня пустая голова. Уверена, что я купила всякую дрянь.

В банке к ней проявили сочувствие, выдали дубликат чековой книжки, позвонили в ее филиал в Саттон Колдфилде и тут же перевели деньги. И вот она уже стояла на мощеной рыночной площади среди рождественских огней и чуть не плакала.

Вокруг нее были оживленные лица; люди тащили венки из остролиста и сумки с подарками. Всюду семьи как семьи. Еще никогда она не чувствовала себя такой одинокой.

Они ничего не знают про нас… Они не знают, что случилось. Ей казалось, что весь мир был против нее. Никого не волновало, что они чуть не погибли, думала она, сморкаясь в бумажный платок. По-видимому, это шок.

– Выплачьтесь хорошенько, выпустите все из себя. Высвободите энергию. – Она буквально слышала, как ее психотерапевт шепчет ей эти слова на ухо. – Ведь вы такая сильная и храбрая. Хорошие времена вернутся… Не сдавайтесь… Все будет хорошо.

Как же все будет хорошо, если они остались без одежды, без крыши над головой и без подарка для Иви? Как глупо с ее стороны, что они поехали на север… Теперь она все потеряла… На ферму она вернулась растерянная и несчастная.

– Пожалуй, я начну собираться в дорогу, – вздохнула она, зная, что у нее не осталось ничего, кроме машины. – Мы слезем с вашей шеи, – добавила она, когда в холле появилась Нора.

– Чепуха. Вы останетесь здесь на Рождество, и никаких возражений, – заявила Нора. – Вы ни в чем не виноваты. Все бывает. Я не позволю вам переселиться в какой-нибудь отель. Мы уже начали готовиться. Эдна Дэнби помогает мне помыть для вас гостевую комнату с двумя кроватями. Она принесла большой яблочный пирог. Кажется, вы встречались с ее мужем на викторине.

Кэй кивнула, хотя не имела ни малейшего представления, кто такая Эдна Дэнби. Но теперь она выплакалась и чувствовала себя гораздо спокойнее.

– Карен Гримолдби, у которой нынешнее Рождество тоже невеселое из-за смерти мужа, прислала парочку анораков и теплых рубашек для прогулок. Ее мальчишки выросли из них. Позвонила Пат Баннерман; она пришлет стопку книг, чтобы Иви было чем заняться в праздники. Принглсы привезли ощипанного гуся и немного тернового джина, чтобы вы не остались голодными и немного отвлеклись от своих неприятностей.

– Как они добры, – всхлипнула Кэй, стесняясь такой заботы.

– У нас, в Долине, так заведено, – заявила Нора. – Мы помогаем друг другу и в хорошие, и в плохие времена. Чуточку тут, чуточку там – и получается хорошо.

– Спасибо, я напишу открытки и поблагодарю их, – ответила Кэй. – Мы останемся при условии, что тоже будем помогать. Дайте мне поручение. Мне нужно отвлечься от всего. А то мне постоянно мерещится пламя, ползущее по лестнице. – Они сидели в комнатке возле ревущего камина; пламя, лизавшее поленья, выглядело таким безобидным.

– Если вы сами отыщете себе простыни в бельевом шкафу и застелете ваши кровати, это будет помощь. Тут нет центрального отопления. Я не терплю его в спальнях. По-моему, из-за него бывают всякие болезни. Но мы кладем в постель бутылки с горячей водой. Если надо, надеваем носки и свитер.

– У нас могут быть небольшие проблемы с постелью Иви, – прошептала Кэй, понимая, что ей придется это признать. – Она и так немного ненадежная по ночам, а теперь, после таких потрясений, я жду сильного регресса.

– Где-то в глубине бельевого шкафа лежит резиновая клеенка. Я и сама сейчас стала не очень надежной. Кашель выкидывает фокусы с твоим мочевым пузырем, а старость не радость. – Нора засмеялась чуточку смущенно, и Кэй захотелось ее расцеловать. – Этот дом слишком велик для нас двоих. Хорошо, что в нем появится какой-то шум, как в старые времена. Иви для нас глоток свежего воздуха.

– Но мы должны внести свою долю, – настаивала Кэй, не желая благотворительности. – Я просто не знаю, как благодарить вас обоих, миссис Сноуден. – Она дотронулась до старческой руки.

– Тогда зовите меня Нора.

– Миссис Нора. Так будет лучше, – уточнила Кэй. У нее гора с плеч свалилась – теперь ей не надо было подхватываться и ехать в Саттон Колдфилд.

Старушка медленно поднялась и пошла к двери.

– Если хотите, называйте меня так – миссис Нора. Меня это устраивает. Ладно, пора браться за дело. Рождество на носу, гуси жиреют.

Нора была уверена, что страховые документы находятся в файле «концертино» под буквой «Л» – «Лэйтонс», но Ник, вероятно, удалил полисы, когда поехал в город. Она пробовала дозвониться в офис, но лишь наткнулась на противную музыку и с досадой бросила трубку. Сам Ник возился на склоне с починкой каменной стенки, и до темноты его можно не ждать. Вот так всегда – когда нужен, его не найдешь. Ей нужно было знать, что у них там с Боковым домиком, на какую страховку они могли рассчитывать, поэтому она хозяйничала на его кухне, наводила кое-какое подобие порядка. Наконец, он появился, скинул у двери сапоги и, игнорируя ее, поставил чайник на каминную полку.

– Ну? – спросила она. – Как там дела?

– Ты о чем? – пробормотал он, стукнув кружкой.

– Когда страховщики собираются нам заплатить? Я сама видела напоминания о платежах.

Молчание. Она заметила, что он сосредоточился на своем чае и даже не думает ей отвечать.

– Там возникли некоторые осложнения, – сказал он тоном, каким обычно заявлял «Не мели чепуху, мать».

– С чего бы это? Мы годами исправно платили, и за строения, и за имущество поочередно. Квитанции всегда приходят до ноября. В чем проблема, сын? – Ей не понравилось, как он старался не смотреть ей в глаза.

– С имуществом все в порядке… Вот со строениями получилась неувязка.

Эти слова вылились на нее как ведро холодной воды.

– Я забыл… Я думал, что у нас оплачен взнос за дома, а не наоборот, – сказал он, отрезая кривой ломоть хлеба.

Опять ледяное молчание. Для поддержки она оперлась на стол.

– Ты имеешь в виду, что мы не платили за Боковой домик? Все деньги, которые мы вложили в эту проклятую коробку, улетели коту под хвост? – Ей стало трудно дышать, грудь сдавило словно обручем. Она села и уронила голову на руки. – Чертов идиот!

– Все не так плохо, мать. Ведь имущество-то покрыто страховкой, мебель и все такое. У меня была пачка напоминаний, и я все собирался их проглядеть. Думал, что они могут немного подождать, – сказал он, присаживаясь к столу с чаем, и подвинул к ней кружку жестом раскаяния.

– Какой толк в коврах и шторах, если для них нет комнаты? Ты ведь видел, в каком состоянии домик? Пустая оболочка. – Она поймала себя на том, что кричит эти слова во весь голос. Почему ее сын такой бестолковый?

– Нам продлили страховку за имущество. А сам домик мы как-нибудь поправим. – Он пытался говорить с оптимизмом.

– И мы сможем восстановить кухню, ванную и все такое? – Пожалуй, все не так плохо, подумала она. – Когда же ты собирался сказать мне об этом… на Новый год?

– Боюсь, что кухня и ванная проходят по графе «фурнитура»… и попадают в полис строений, – промямлил он в свою кружку.

Мне нужно срочно выпить виски, чтобы переварить эту ужасную новость, подумала Нора, да покрепче, а не кружку этих помоев.

– Что ж, Николас, ты неплохо постарался. Загнал нас в глубокую задницу! На нас можно ставить крест! Как мы останемся тут, без стада, без доходов и с такой развалиной возле нашего дома. И как ты мог? – Она кричала во всю глотку. Все накопившиеся за полгода разочарования выходили из ее рта.

– Я забыл… Всякий может забыть, мать, – удрученно произнес он, глядя в пол; сейчас он был похож на пятилетнего ребенка, который нечаянно проткнул свой воздушный шарик.

– Ты не забыл. Ты просто, как обычно, месяцами тянул с платежами по счетам, без всякой необходимости. Ведь у нас наконец-то появились деньги. Надо было делать это мне самой. Я доверила платежи тебе, а ты спрятал голову в песок. Теперь у нас не осталось никакой надежды… Вернее, ее нет уже давно, но ты слишком самоуверенный, чтобы это увидеть. Совсем как твой отец, всегда делаешь по-своему!

– Но ведь еще есть компенсация… – сказал он.

Она собиралась что-то возразить, но тут на нее напал приступ кашля.

– Компенсация! Мне надоело слышать про компенсацию! Мы потратим в десять раз больше, погашая превышение кредитного лимита и переделку амбара, которая так и не оправдала себя. Да ты еще держишь всю сумму в банке, копишь ее, когда у нас тут скоро крыша обвалится. Эта семья вполне могла погибнуть, а мы были даже не застрахованы. Мне просто не верится, что мой сын такой болван. – Она встала и принялась ходить кругами вокруг стола, скрестив на груди руки. – Я просто хочу уехать отсюда… от всего этого бардака. Мне хочется иметь собственный камин, покой на душе и никаких денежных проблем. Я хочу получить свою долю этой чертовой компенсации, пока я еще могу чему-то радоваться. Что такого особенного в этих кирпичах и балках, что мы должны из-за них замерзать до смерти на сквозняках в этом старом амбаре? Мы болтаемся тут, как две горошины в решете. Просто смешно.

– Заткнись, хватит! – рявкнул Ник. – Ты ничего не понимаешь и никогда не понимала. Это мой дом. Я тут родился… Это моя жизнь, и мне решать, оставаться тут или продавать дом. И компенсация тоже моя.

– Черта с два! – Она дрожала от негодования. – Я тут кормила овец за много лет до твоего рождения. Я всю свою жизнь прожила на этих сквозняках, ухаживала за твоим отцом до его последних минут. У меня есть право решать. И я говорю – опомнись, пока этот дом не убил нас обоих. – Она остановилась с пылающими щеками. – Проснись, парень, и повзрослей. Ты живешь в каком-то воображаемом мире, которого давно уже нет. Фермерство никогда уже не будет прежним, правительство позаботится об этом. Оно хочет выкурить нас отсюда, чтобы мы переселились в маленький домик в городе. Меня это устраивает. После Рождества я позвоню Брюсу Стикли. Он разберется с нашей собственностью и выставит ее на торги. Он дает нам хорошую цену. На этот раз ты зашел слишком далеко и потерял деньги, которых у нас не было. Проснись! – Она ткнула пальцем в сына.

– Не тыкай в меня пальцем! Ты никогда не понимала меня. Я не единственный живу прошлым, ты разве не замечала? Разве я мог когда-нибудь поговорить с тобой? Тебе всегда было на меня наплевать. Как будто я не знаю, что я всего лишь жалкий и нелюбимый мальчишка по сравнению с обожаемой Ширли?

Она увидела боль в его глазах, подняла руки и покачала головой.

– Да-да, это так, – продолжал он. – Я говорю про святую Ширли, маленького ангелочка, который никогда не делал ничего неправильно. Отец говорил мне, что ты после ее смерти не хотела тут оставаться. Господи, всю жизнь я живу в ее тени. Ты никогда не ждала от меня ничего, так почему же ты сейчас так разочарована? Я просто весь в отца, а ты никогда не любила его.

Его голубые глаза сверкали, глядя на нее, и она смутилась от ярости его эмоций.

– Это неправда. Как ты смеешь говорить такие вещи? – прошипела она в ответ.

– Ох, ты следовала своему долгу, живя с нами, кормила нас, одевала, но мы не были Ширли. Что до бедного отца, то ты никогда не любила ни его, ни меня, за то, что мы не маленькая Ширли. Бесполезно это отрицать. Тебе надо было уйти от нас давным-давно, и мы жили бы своей жизнью.

Она смотрела, как он, не глядя на нее, отрезал дрожащей рукой еще кусок хлеба и развернул кусок сыра. Все эти годы она жила рядом с сыном, а он испытывал к ней такую неприязнь… Внезапно ее колени задрожали, она почувствовала сокрушительную усталость и боль от раскрывшихся ран, которые прятала столько лет.

– На носу Рождество. У нас гости, мы должны что-то делать. – Это все, что она могла ему сказать. – Мы можем поговорить об этом позже; необязательно, чтобы весь мир знал о наших делах.

– Да-да, сомкнем плотнее свои ряды, как обычно. Не будем выносить сор из жилья. Ведь мы всегда так делали? Не жди, что я присоединюсь к вашему веселью! – закричал он.

– Когда ты вообще веселился, сын? – Она была уязвлена его обвинениями и не хотела молчать. – У тебя нет ничего от мистера Джекоба – скорее ты походишь на его жалкую жену…

– А кто в этом виноват? Ведь у тебя лицо всегда напоминало дождливую субботу, ты никогда не была ласковой и доброй. Ты портила каждое Рождество, которое я помню.

– Потому что ты никогда не видел, как твой ребенок умирает у тебя на глазах, сын.

– Я НЕ УБИВАЛ ЕЕ! – заорал он в ответ. – Там не было моей вины. Я тогда даже не родился.

– Я знаю. – Все, что она смогла ответить.

Они отступали от края черной, бездонной пропасти.

– Никто не может обвинить нас в халатности. Пожар начался не по моей вине. Там была установлена новая проводка, по последнему слову техники. Просто произошел какой-то странный прилив энергии, странная зимняя молния, вызвавшая искры. Я тут ни при чем, – сказал он, откусывая сэндвич и пытаясь держаться спокойно.

– Мы не можем жить так и дальше, эта ферма убивает меня, – вздохнула Нора, видя его готовность к примирению. – Если ты снова заведешь овец, я уйду. Я не гожусь для работы на ферме. По старости. Мне хочется хоть немножко пожить спокойно перед смертью. Ты должен меня понять.

– Я понимаю. Я знаю, все кажется безнадежным… Давай подождем до весны. Извини, – сказал Ник.

– К черту, ты умеешь ударить прямо в больное место, сын. Дети всегда умеют это делать. Я просто убита твоими словами, – пробормотала она, стоя в дверях.

– Тогда и не говори больше ничего. Мы оба наговорили достаточно. Это ничего не меняет. Один раз я прохлопал ушами, и мы теперь плывем в дерьме без весла, и все из-за меня, – сказал он. – Если ты не возражаешь, давай оставим пока все как есть. Мне надо подумать.

Как мы дошли до такого? – подумала она. Мать и сын так отдалились друг от друга из-за горя и недоразумений, что стали как чужие. Горькие слова Ника пронзили ее сердце, попали прямо в цель, туда, где она прятала свою вину.

Всю жизнь он рос и думал, что он хуже своей сестры, которую он никогда не знал; всегда был вторым после ребенка, унесенного смертью. После нее осталась зияющая пропасть, через которую Ник так и не смог перепрыгнуть. Смерть дочки воздвигла барьер между мужем и женой, между матерью и сыном.

Как, должно быть, удивлялся маленький мальчик, чувствуя такой мощный барьер. Как он страдал, когда она отворачивалась от него, не обращала внимания на его жажду любви.

Нора бросилась на свою софу, уткнулась лицом в подушку и замерла с бьющимся сердцем. Мне бы тогда радоваться, что родился мальчик, и не надо было их сравнивать, рыдала она. Конечно, каждый ребенок – уникальный дар, но бедный Ник был брошен на произвол судьбы. Все эти годы, грустно думала она, мы жили бок о бок, вежливо, но никогда не делились самым больным.

Как же быстро всплыла на поверхность обида, будто косточки чернослива в бурлящем варенье. Внезапно она почувствовала всю тяжесть своей вины и огромную боль в сердце. Ее одинокий сын был заброшен, лишен материнского тепла. Как стыдно… Разве могла так поступить нормальная мать?

Ох, если бы не Рождество, самая печальная пора в году… Если бы не гости, которых надо развлекать… Если бы она смогла задвинуть подальше свою гордость и испечь ему пирог, показать ему, что услыхала его боль и обиду. Но она всего лишь смогла броситься на софу и зарыдать. Если бы она могла отмотать назад время и сделать все иначе. Почему правда всегда так ранит?

Если бы в те ужасные послевоенные годы была возможность обратиться к психологу. Но когда Ник был маленьким, психологическая помощь тоже пребывала в младенческом возрасте. Тогда ей никто не смог объяснить, как смерть Ширли отразится на всей семье. Если бы кто-нибудь предостерег ее тогда, какой она наносит вред, загоняя душевные травмы внутрь. Том шумел по этому поводу, но она была глухой к его словам. Да, как легко быть мудрой, когда ничего уже не поправишь.

Ник отрезал еще один ломоть хлеба и едва не отрезал себе кончик пальца. Чертыхаясь, от сунул палец под холодную струю и нашел пластырь. Он не был особенно голоден. Кусок не лез в горло. Он сказал то, что надо было сказать, но вся эта ерунда насчет Ширли вылезла сама собой, словно ниоткуда. Почему он злился до сих пор, после стольких лет? Как можно ревновать к маленькой девочке на фотографии, к надписи по-латыни на кладбищенском камне, к тени, которая витает в доме каждое Рождество? Даже удивительно, как все это больно.

Ему стало стыдно, что он наорал на больную старуху. Проклятье! Она права, он живет в прошлом. Как раз об этом говорил в своей лекции по диверсификации тот парень. Не будет возврата к тем славным дням для фермеров, к послевоенному буму в сельском хозяйстве.

Пора двигаться вперед, ждать, что тебе готовит будущее. Пора думать не прямолинейно, как рельсы трамвая, а проявить гибкость. Испробовать новые способы использования земли и ресурсов – меньше производства, больше маркетинга и сервиса. Давать потребителю специализированный продукт – качественную, экологически чистую баранину. Для фермеров наступила новая эпоха, когда невозможное становится возможным.

Возможностей для смены направления было легион, и он почувствовал панику от того, сколько сил ему придется потратить на переобучение. Но это не меняло главного – привязанности Ника к Уинтергиллу. Нет, теперь он приложит еще больше сил, чтобы снова сделать свою ферму успешной. И матери нечего говорить, что он упрямый и самоуверенный.

Разве он не привязан к этим холмам так же, как было привязано его уничтоженное стадо? Кто-то должен продолжать традиции Долин, иначе они будут утрачены навсегда. Деньги – не главная проблема, но своей оплошностью он поставил под удар часть своих драгоценных сбережений.

В любом случае, размышлял он, упрямство – не самое плохое качество человека, если перед ним сплошные препятствия. Какой-то умный человек сказал, что проблемы – всего лишь скрытые возможности. Он тоже мог бы кое-что сказать на этот счет. Вот только надо научиться смотреть в будущее, а не в прошлое.

У него до сих пор перед глазами тот белый призрак женщины на дороге, ее глаза, уставившиеся на него при свете фар. И вот теперь этот пожар. То странное видение всегда несло плохие новости. Есть ли тут какая-то связь? Может, ему надо уделить больше внимания травнику старой Агнес? Колдовство или нет, но ему нужно иметь ясную голову, чтобы принять самое важное решение в своей жизни, и это факт. Но прежде надо поправить каменную стену, и не в поле, а в соседней комнате.

Он остановился у нее в дверях со стаканом бренди в руке. Нора взглянула на него, ожидая очередного конфликта, но, вздохнув, взяла у него стакан.

– Мать, я хочу знать, в чем тут дело… Мне пора это знать. Что случилось тогда, в те годы, и ты стала… – он замялся, – мы стали такими, как теперь? Что я сделал такого?

Нора рухнула на софу, не глядя на него, но тут же посмотрела на фотографию, стоявшую на камине.

– Ты ничего не сделал, сын. Это все я… Я совершила ужасную вещь… После войны. История некрасивая, но, кажется, я должна тебе все объяснить, – она вздохнула. – Вот только не знаю, с чего начать…

Он закрыл дверь и сел рядом с ней.

– Начни с начала, – ответил он.

Ширли, Рождество и немцы, декабрь 1946 г

Способы применения гусиного жира

Намазка для сэндвича: Взбейте с уксусом и сливками, лимонным соком, мелко нарубленным луком и петрушкой.

Горячая припарка: Намажьте жиром фланелевую ткань и разотрите грудь при сильном кашле.

Мазь для рук доярок, для губ детей или для коровьего вымени, чтобы предотвратить появление трещин в холод.

Для сохранности кожаных изделий: Вотрите жир в кожу, оставьте на ночь, чтобы кожа пропиталась. Вытрите кожу, смочив губку седельным мылом.

Для лечения собак: Нагрейте жир и смажьте собаке уши и подушечки лап, чтобы они не болели от сырого снега.

Для подготовки животных для выставки: Смажьте жиром перед выставкой рога, копыта, клювы животных и птиц, это сделает ярче их естественный цвет.

– В этом доме ноги немцев не будет, – заявила мама. – Вот так, правильно, Ширли, помешивай в миске деревянной ложкой.

Ширли было почти семь лет. Она любила стоять на стуле возле кухонного стола и что-нибудь делать. Сейчас они готовились к Воскресенью Пробуждения[2], когда мисс Лейн в воскресной школе говорит: «Пробуди, Господи, наши сердца…», и тогда пора ставить на водяную баню рождественские пудинги. Мама несколько месяцев сушила смородину и другие ягоды, чтобы вместе с тертой морковью и орехами посыпать ими пудинги и полить патокой. Она обчищала пальчиками сладкую массу, прилипшую к стенкам миски, и с наслаждением их облизывала. Ее тонкие косички тоже испачкались в тесте.

– Загадай какое-нибудь желание. Тогда Санта принесет тебе что-нибудь в своем мешке, – с улыбкой пообещала мама.

Ширли не терпелось.

– Я хочу…

– Тс-сс! – Мама закрыла ладонью ее ротик. – Не говори вслух, дочка, иначе ничего не сбудется.

Папа стоял в дверях и курил последние сигареты из своего пайка. Как раз он-то ей и нужен.

– Зачем ты написал нашу фамилию, не посоветовавшись со мной? – прошептала мама. – Как будто у нас мало дел – еще мы должны развлекать чужих людей. Что у тебя только в голове сидит? – спорила она. – Я-то думала, что мы не должны брататься с врагом. – Когда она сердилась, ее акцент делался заметнее.

Папа немного помолчал и ответил:

– Ну, после двенадцатого числа этого месяца это уже можно. Мы должны относиться к немецким парням чуточку милосерднее. Тут у них тяжелая работа – они расчищают завалы, строят стены, и все на улице, в любую погоду. У них рабский труд… – продолжал он, видя, как мама покачала головой. – Поэтому будет правильно проявить к этим одиноким людям на Рождество немножко христианского милосердия. Ведь это всего лишь на один день. Где твое христианское милосердие, Ленора Сноуден? – Он широко улыбнулся и подмигнул Ширли, но мама не сдавалась.

– Я не жалую немцев. После того что Гитлер сделал в Бельзене и что случилось с моим кузеном Гилбертом… Они у нас многое отняли. Гил не получил рождественских подарков, когда переправился через Рейн, только пулю в голову.

Дядя Гилберт жил в гостиной и улыбался из черной рамки. Мама с грохотом поставила на полку миску с пудингом.

– Вот, – сказала она, – теперь пудинг постоит ночь. Вот только сейчас добавлю в него каплю бренди из шкафчика с лекарствами, чтобы он подошел. Пожалуй, мне тоже требуется немного постоять и остыть, чтобы проглотить пилюлю, которую ты мне только что преподнес. Пойдем, дочка, может, добрая волшебница положит нам несколько серебряных украшений для нашего сливового пудинга.

Отец не пошевелился, а лишь скрестил на груди руки, как делал это всегда, когда ей пора было ложиться спать, а она хотела дослушать передачу по радиоприемнику.

– И вообще, как нам развлекать военнопленных? Они не говорят по-английски, а я давно уже забыла после школы немецкий. – Теперь она с грохотом ставила в раковину грязные кастрюли. – Мы и так наслушались этот язык на всю жизнь. Зря ты подложил мне такую бомбу. Неужели у меня нет права высказать свое мнение?

Когда мама сердилась, у нее сверкали глаза, и она грохотала всем, что было на кухне.

– Ты ожесточилась за последние несколько лет… – начал он.

– А чего ты хотел? Мы победили в этой войне, но я сомневаюсь в этом всякий раз, когда беру корзинку и иду на рынок. За мои кровные я могу купить все меньше и меньше. Попробуй найди что-нибудь ко дню рождения Ширли в магазинах игрушек. Угощения должны доставаться деткам, а не взрослым мужикам, которые еще недавно направляли на нас оружие.

Папа прижал пальцы к ее губам.

– Хватит, жена. Уши есть и у стен. Не порти малышке сюрприз. Ширли не останется без подарка, ведь никогда не оставалась. Санта-Клаус не пропустит ее, когда будет обходить всех детей, верно? Да, последние два Рождества выдались тяжелыми, но давай улучшим ситуацию, зарежем на этот раз гуся и поделимся с другими. Пускай иностранцы запомнят наше Рождество. Их лагерь на болотах – не отель класса люкс. Они там как звери в клетке. Милая, эти военнопленные сполна заплатили за все. Их бы теперь отправить домой, не держать на таком холоде. Прояви милосердие, Нора!

Ширли не знала, что и думать, слушая этот спор. Она не хотела, чтобы мистер Гитлер пришел к ним в дом через эту дверь, но ведь все говорят, что он умер, а война закончилась. Так что пора мириться, как мирятся они с Верой, когда поссорятся на детской площадке.

– Какой ты добренький, – огрызнулась мама. – Моя бы воля, так они заровняли бы каждую воронку от бомб и работали здесь, пока каждый кирпичик не ляжет на положенное ему место.