Просто вместе Гавальда Анна
– Думаю, о вас им знать не обязательно… Что до Франка, они были даже рады… Им известно, какой я недотепа… И потом, они вряд ли ясно представляют себе, кто он такой… К счастью! Полагают, что я встретил его в приходской церкви!
Он засмеялся.
– Вы им солгали?
– Скажем так: я был… по меньшей мере уклончив…
Она так исхудала, что могла бы заправить рубашку в джинсы не расстегивая их.
Она стала похожа на призрак и состроила себе рожу в зеркале, чтобы убедиться в обратном, обмотала вокруг шеи шелковый шарф, надела куртку и отправилась в путешествие по немыслимому османновскому лабиринту.
В конце концов она отыскала жуткий продавленный диванчик и, обойдя комнату по кругу, увидела в окно заиндевевшие деревья на Марсовом поле.
А когда она обернулась, спокойно, с еще затуманенной головой, держа руки в карманах, то вздрогнула и невольно по-идиотски вскрикнула.
Прямо за ее спиной стоял одетый с ног до головы в черное верзила в сапогах и мотоциклетном шлеме.
– Э-э-э, здравствуйте… – проблеяла она.
Он не ответил, повернулся и вышел в коридор.
В коридоре он снял шлем и вошел в кухню, приглаживая волосы.
– Эй, Филу, это что еще за тетка в гостиной? Один из твоих дружков-бойскаутов или как?
– О ком ты?
– О педике, который прячется за моим диваном…
Филибер, который и так уже был на нервах из-за своего полного кулинарного бессилия, разом утратил аристократическую невозмутимость.
– Педика, как ты изволил выразиться, зовут Камилла, – прошипел он. – Она мой друг, и я прошу тебя вести себя прилично, потому что она поживет у меня еще некоторое время…
– Ну тогда ладно… Не волнуйся. Значит, это девушка? Мы об одном и том же… типе говорим? Такой лысый задохлик?
– Уверяю тебя, она девушка…
– Точно?
Филибер прикрыл глаза.
– Он твоя подружка? Тьфу ты, я хотел сказать «она». Что ты пытаешься ей сварганить? Портянки в масле?
– Представь себе, суп…
– Вот это? Суп?
– Именно. Суп из лука-порея с картошкой от Либига…
– Дерьмо это, а не суп. Кроме того, он у тебя подгорел, так что получится рвотный порошок… Что еще ты туда положил?! – с ужасом спросил он, приподняв крышку.
– Э-э-э… «Веселую корову»[14] и гренки…
– Но зачем?
– Врач… Он сказал, что она должна набраться сил…
– Ну знаешь, если она будет «набираться сил», поедая вот это варево, то сразу отбросит коньки! – И он достал из холодильника пиво и отправился к себе.
Когда Филибер присоединился к своей протеже в гостиной, она все еще пребывала в некоторой растерянности.
– Это он?
– Да, – шепнул Филибер, пристраивая большой поднос на картонную коробку.
– Он что, никогда не снимает свой шлем?
– Снимает, но вечером по понедельникам он всегда бывает невыносим… Вообще-то, в этот день я стараюсь с ним не пересекаться…
– Он слишком устает на работе?
– Как раз наоборот – по понедельникам он не работает… Не знаю, чем он занимается… Уезжает рано утром, а возвращается всегда в жутком настроении… Полагаю, семейные проблемы… Прошу вас, ешьте, пока не остыло…
– А… что это?
– Суп.
– Да? – изумилась Камилла, пытаясь перемешать странную похлебку.
– Суп по моему рецепту… Своего рода борщ, если хотите…
– Ага, понимаю… Замечательно… Борщ… – со смехом повторила она.
И на этот раз опять же все было непросто.
Часть вторая
– Есть минутка? Надо поговорить…
Филибер всегда пил за завтраком шоколад, и самым большим удовольствием для него было выключить газ в последнее мгновение, не дав молоку убежать. Это была его ежедневная маленькая победа, а вовсе не ритуал и не мания. Подвиг, невидимый миру триумф. Молоко оседало, и день мог начинаться: он владел ситуацией.
Но в то утро Филибер, растерянный и даже раздраженный тем, каким тоном говорил с ним Франк, повернул не ту ручку. Молоко убежало, и по комнате мгновенно распространился неприятный запах.
– Прости, что ты сказал?
– Сказал, надо поговорить!
– Ну давай, – спокойно ответил Филибер, ставя кастрюльку отмокать, – я тебя слушаю…
– Она здесь надолго?
– Не понял…
– Слушай, кончай прикидываться. Твоя подружка, она надолго задержится?
– На столько, на сколько сама захочет…
– Ты по уши в нее влюблен, так ведь?
– Нет.
– Врешь. Я же вижу твои приемчики! Великосветские манеры, аристократическая изысканность и все такое прочее…
– Ревнуешь?
– Черт, да нет же! Этого только не хватало! Чтобы я – я! – ревновал к этому скелету? Разве у меня на лбу написано «аббат Пьер»[15], а?! – съязвил он.
– Завидуешь ты не мне, а ей. Может, тебе здесь тесновато и у тебя нет ни малейшего желания передвинуть свой стаканчик с зубной щеткой на несколько сантиметров вправо?
– Ну вот, так я и знал… Сплошные изыски… Стоит тебе рот открыть, и мне всякий раз кажется, что все твои слова, должно быть, где-то записаны, – уж больно складно говоришь!
– …
– Да нет, погоди, я все понимаю – это твой дом, никто не спорит. Ты приглашаешь кого хочешь, оставляешь ночевать кого хочешь, можешь даже устраивать тут благотворительные ужины – не возбраняется! – но елки-палки… Нам ведь хорошо было вдвоем, разве нет?
– Ты полагаешь?
– Вот именно, полагаю! Согласен, у меня тот еще характер, у тебя – собственные тараканы в голове, и дурацкие мании, и неврозы, но в целом все шло неплохо… до сегодняшнего дня…
– А с чего ты взял, что что-то должно измениться?
– Ннну… Сразу видно – не знаешь ты баб… Эй, без обид, идет? Это ведь правда… Приведи куда-нибудь девчонку – и тут же получишь полный бардак, старик… Все сразу усложняется, начинается жуткое занудство, и вот ты уже готов своему корешу в горло вцепиться… Ты чего ухмыляешься, а?
– Да потому, что ты изъясняешься как… Как ковбой… Для меня открытие, что я – твой… кореш.
– Ладно, замнем для ясности. Но ты мог бы меня предупредить, только и всего.
– Я собирался.
– Когда?
– Да вот, за шоколадом, если бы ты дал мне возможность его приготовить…
– Извиняюсь… То есть нет, черт возьми, я же не могу сам себя извинять, ведь так?
– Совершенно верно.
– Уходишь на работу?
– Да.
– Я тоже. Пошли. Угощу тебя шоколадом внизу.
Уже во дворе Франк выложил свой последний козырь:
– Мы ведь даже не знаем, кто она такая… Ни откуда взялась…
– Я тебе покажу… Пойдем.
– Ццц… Даже не рассчитывай, что я потащусь пешком на восьмой этаж…
– Вот именно что потащишься. Я на тебя рассчитываю. Пойдем!
Впервые за все время их знакомства Филибер его о чем-то попросил. Он для порядка пробурчал себе под нос несколько ругательств и пошел вслед за ним по черной лестнице.
– Черт, как же здесь холодно!
– Это еще что… Увидишь, что будет под крышей…
Филибер снял замок и толкнул дверь.
Несколько секунд Франк молча стоял на пороге.
– Она здесь живет?
– Да.
– Уверен?
– Пошли, покажу тебе кое-что еще…
Он отвел его в другой конец коридора, ударил ногой в раздолбанную дверь и прокомментировал:
– Ее ванная… Внизу туалет, наверху – душ… Согласись – изобретательно…
По лестнице они спускались молча.
Франк снова обрел дар речи только после третьей чашки кофе:
– Ладно, только вот что… Объясни ей, как для меня важно высыпаться во второй половине дня…
– Обязательно скажу. Мы вместе скажем. Не думаю, что возникнут проблемы, потому что она тоже будет спать…
– С чего бы это?
– Она работает по ночам.
– Чем занимается?
– Убирается.
– Не понял…
– Она уборщица…
– Ты уверен?
– Зачем бы она стала меня обманывать?
– Да не знаю… Всякое случается… Может, она девушка по вызовам…
– Ну, в таком случае, у нее было бы побольше… Округлостей… Согласен?
– Ты прав… Эй, а ты не дурак, старик! – Франк с размаху шлепнул его по спине.
– О… о… Осторожно, ты… я… уронил круассан, и… и… идиот… Теперь он по… похож на старую медузу…
Франк не слушал – он читал заголовки в «Паризьен», которая лежала на стойке.
Они заговорили одновременно.
– Скажи-ка…
– Да?
– У нее нет семьи, у этой птички?
– Знаешь, – ответил Филибер, завязывая шарф, – это тот самый вопрос, который я никак не решался задать тебе…
Франк поднял на него глаза и улыбнулся.
Добравшись до своего рабочего места, он попросил помощника отлить ему бульона «на потом».
– Эй…
– Что?
– Проследи, чтобы был наваристый, ладно?
Камилла решила, что перестанет принимать ежевечернюю половинку таблетки лексомила, который прописал ей врач. Во-первых, она больше не могла выносить того полукоматозного состояния, в котором пребывала все последнее время, а во-вторых – не хотела допустить ни малейшего риска привыкания. Все свое детство она наблюдала за матерью, впадавшей в истерику при одной только мысли, что ей придется засыпать без снотворного, и это навсегда врезалось ей в память.
Она вынырнула из бог знает какого по счету сна, не имея даже отдаленного представления о времени, но все-таки решила встать, встряхнуться, одеться наконец и подняться к себе, чтобы выяснить, готова ли она вернуться в свою собственную жизнь, в то состояние, в котором пребывала раньше.
Проходя через кухню, чтобы попасть на черную лестницу, она увидела записку, придавленную бутылкой с янтарной жидкостью.
Разогрейте в кастрюльке, но не кипятите. Всыпьте лапшу и варите 4 минуты, слегка помешивая.
Почерк был не Филибера.
Замок с двери был сорван, и все, чем она владела, все, что любила, – все ее крошечное королевство было разорено.
Она мгновенно ринулась к маленькому красному чемоданчику, валявшемуся на полу. Нет, слава богу, они ничего не взяли, ее папки с рисунками на месте…
Скривив от отчаяния губы, едва справляясь с сердцебиением, она принялась наводить порядок, чтобы выяснить, чего не хватает.
Все было на месте. Естественно – ведь у нее ничего не было! Разве что радиобудильник… Так-то вот… Весь этот разгром из-за безделушки, которую она купила за пятьдесят монет в лавке у китайца…
Она собрала одежду в коробку, взяла чемодан и вышла не оборачиваясь. Дыхание она перевела только на лестнице.
Подойдя к дверям, она высморкалась, бросила весь свой скарб на площадку и уселась на ступеньку, чтобы свернуть себе сигарету. Первую за долгое время… Свет погас, но в этом не было ничего страшного, напротив.
«Напротив, – шептала она, – напротив…»
Она размышляла об этой туманной теории, согласно которой не стоит дергаться, если тонешь, а нужно дождаться дна, чтобы оттолкнуться от него пяткой, ибо только так можно спастись и выбраться на поверхность…
Ладно.
Кажется, так и случилось?
Она бросила взгляд на свою коробку, провела рукой по угловатому лицу и отодвинулась, пропуская мерзкую тварь, мчавшуюся по стене, между двумя трещинами.
Ну так… Успокойте меня… Все так и случилось?
Когда она вошла в кухню, теперь уже вздрогнул он.
– Ох! Вы здесь? Я думал, вы спите…
– Добрый день.
– Франк Лестафье.
– Камилла.
– Вы… вы нашли мою записку?
– Да, но я…
– Вы переносите вещи? Помощь нужна?
– Нет, я… По правде говоря, это все, что у меня есть… Меня ограбили.
– Какое свинство.
– Да уж… Точнее не скажешь… Ну вот, а теперь я, пожалуй, снова лягу в постель – у меня кружится голова и…
– Хотите, я приготовлю вам консоме?
– Что-что?
– Консоме.
– Я не понимаю…
– Да бульон же! – раздражился он.
– Ох, простите… Нет. Спасибо. Сначала я немного посплю…
– Эй! – крикнул он ей в спину, когда она была уже в коридоре. – Голова у вас кружится от голода!
Она вздохнула. Будь дипломатичной, подруга… У этого парня такой учтивый вид, что испортить сцену знакомства будет крайне глупо. Она вернулась в кухню и села у края стола.
– Вы правы.
Он забормотал себе под нос. Ну еще бы… Конечно, он прав… Ну вот… Теперь он опоздает…
Он повернулся к ней спиной и занялся делом.
Вылив содержимое кастрюльки в глубокую тарелку, он достал из холодильника какую-то зелень, бережно завернутую в кусок бумажного полотенца, и благоговейно посыпал дымящийся суп.
– Что это?
– Кориандр.
– А как вы называете эту лапшичку?
– Японский жемчуг.
– Правда? Красиво…
Он подхватил куртку, хлопнул входной дверью и вышел, качая головой:
– Правда? Красиво…
Нет, эта девка – полная идиотка.
Камилла вздохнула и машинально взялась за тарелку, размышляя о вломившемся к ней воре. Кто это сделал? Тот призрак, что живет с ней по соседству? Заблудившийся гость? Может, он проник через крышу? Вернется ли он? Должна ли она сказать о случившемся Пьеру?
Запах – нет, аромат – этого бульона помешал ей дальше предаваться печальным мыслям. М-мм, это было просто восхитительно, ей даже захотелось накинуть на голову полотенце и вдыхать душистый пар, как при ингаляции. Что он туда положил? Цвет какой-то особенный. Теплый, жирный, красновато-коричневый с золотистым отливом, как кадмий… Прозрачные жемчужинки, изумрудные капельки измельченной травки… Изумительное зрелище! Несколько секунд она почтительно созерцала тарелку, держа ложку на весу, потом осторожно сделала первый глоток – суп был очень горячим.
Разве что в детстве она испытывала такое, пребывая в состоянии, которое Марсель Пруст определял как «погружение в себя, в то необычное, что в ней происходит», она доела суп с почти религиозным благоговением, закрывая глаза после каждой проглоченной ложки.
Возможно, все дело было в том, что она, сама того не зная, умирала от голода, или же в том, что вот уже три дня она, борясь с отвращением, пыталась заталкивать в себя супы из пакетиков, которыми кормил ее Филибер, или в том, что она теперь гораздо меньше курила, но факт оставался фактом: впервые в жизни она так наслаждалась едой в одиночестве. Она встала, чтобы взглянуть, не осталось ли супа в кастрюльке. Увы… Она поднесла тарелку к губам и выпила все, до последней капельки, поцокала языком, вымыла ложку, взяла открытый пакет лапши и написала на нем «Супер!», а потом растянулась на кровати, положив руку на отяжелевший живот.
Спасибо, маленький Иисус.
Читать бесплатно другие книги:
