Другой Хайям Хайям Омар
Благодарность
Хочется поблагодарить всех, кто своим трудом, благотворительностью или иным образом поспособствовал воплощению этого проекта, и выразить особую признательность Яне Цой за тонкие советы, критические замечания, духовную поддержку и кропотливый редакторский труд на всех этапах работы.
Большое спасибо Илье Павлову, Денису Аранову, Борису Еловскому, Дмитрию Бузылеву, Елене Камазовой.
Юлий Аранов
Слово издателя
«Другой Хайям» зачинает книжную серию «Метафизическая поэзия» издательской группы «Традиция».
Старая истина гласит, что мир – это зеркало, которое отражает смотрящего.
И если смотрящий меняется, то и мир становится «другим».
Таким же образом и читатель нашего времени делает «другим» Хайяма.
Поэта, который вне времени…
Предисловие переводчика
В предисловии к этой книге хотелось бы сказать несколько слов о причинах, побудивших меня взяться за перевод стихов Омара Хайяма, несмотря на то что они не раз уже переводились на русский язык. Почти в каждом доме можно найти одно из многочисленных подарочных изданий его четверостиший, как всеми любимую поваренную книгу «О вкусной и здоровой пище» – они радуют глаз, всегда под рукой, но редко когда открываются. Хайям, однако, заслуживает большего внимания. Кажущаяся простота его поэзии скрывает целый мир искусно переплетенных концепций и образов, порой крайне провокационных и противоречивых. В некотором смысле Хайяма можно даже назвать авангардистом, предлагающим миру удивительно современный и в тоже время коренящийся в далекой древности взгляд на человеческие проблемы и способы их решения. В конце концов, всех авангардистов объединяет то, что, пытаясь найти выход из тупиков застывшей мысли и уделяя внимание скорее будоражащим сознание вопросам, чем успокаивающим ответам, они бросают вызов стереотипам массового сознания.
Чтобы снабдить русского читателя контекстом, который поможет оценить культурное значение Омара Хайяма, начну с того, что об этом поэте существуют диаметрально противоположные теории, спорящие друг с другом в культурном пространстве Западной Европы, в особенности Англии. Одни считают, что Хайям был гедонистом, эстетом, атеистом, подвергшим осмеянию религиозные верования и ханжество своих соотечественников. Другие утверждают, что он был суфийским мистиком, и что поэзия его пропитана суфийскими аллюзиями и аллегориями.
С тех пор как Хайям был впервые переведен на западные языки в середине XIX века Эдвардом Фицджеральдом, спор не утихал, но так и не стал достоянием широкой общественности, поскольку был интересен только узкому кругу ориенталистов и поэтов. Опуская детали этой полемики, скажу только, что в 1968 году в Англии был опубликован новый перевод Хайяма под названием The Original Rubaiyyat («Подлинный рубайят»), вызвавший довольно бурную реакцию среди почитателей персидского гения. Перевод был осуществлен Робертом Грейвсом и Омаром Али Шахом: первый был знаменитым английским поэтом и исследователем мифов, второй – носителем персидского языка и суфийским учителем.
Именно это издание и послужило основой книги, которую вы держите в руках.
С появлением перевода Грейвса и Шаха давний спор, казалось бы, потерявший свою актуальность, возобновился. Новая версия Хайяма породила провокационный импульс, который вызвал новый всплеск интереса к древнему поэту, что, по-видимому, и было целью мастерски организованного скандала. Вряд ли его можно считать случайностью, ведь именно в викторианской Англии, с легкой руки Эдварда Фицджеральда, началось победоносное шествие великого перса по культурам западноевропейских стран, включая Россию. Дух его свободолюбивой поэзии пришелся как никогда ко двору на всем евразийском континенте, что неудивительно: в конце XIX века, стряхнув с себя сон религиозного формализма и сентиментального моралистического философствования, западная цивилизация уже вступила в период декадентства, именуемый в Европе fin de sicle, а в России – Серебряным веком. Вполне естественно, что поклонники новых либеральных ценностей и свободного образа жизни предпочитали видеть в Хайяме жреца дионисийского культа (разумеется, в соответствии со своими представлениями о дионисийстве), убежденного эпикурейца, атеиста, циника или даже просто пьяницу-бунтаря: доминантные культурные процессы сформировали интерес к поэту и в тоже время обусловили восприятие его стихов.
Русские переводчики Хайяма, в особенности советского периода, основывались большей частью на подстрочниках, переведенных напрямую с персидских оригиналов, но без понимания внутреннего духовного контекста и они, подобно своим европейским собратьям, создавали Хайяма по собственному образу и подобию.
И все же, кем был Хайям на самом деле? Ответить на этот вопрос довольно сложно, прежде всего потому что сам поэт сделал все, чтобы не стать легкой добычей любителей ярлыков и книжных определений. То, как ему удалось это сделать, заслуживает особого внимания. Дело в том, что его стихи являются своего рода магическими зеркалами, которые способны отражать мысли тех, кто в них смотрится. Мистик увидит в них мистические откровения, циник – свой собственный цинизм, а искатель истины – новые точки зрения и способы мышления. Эта функция хайямовских стихов характеризует их автора как представителя очень древней практической традиции суфизма. При этом он точно не был ни культовым, «патентованным» суфием, ни приверженцем какой бы то ни было интеллектуальной интерпретации мира. Он, совершенно очевидно, настаивал на самопознании в самом широком смысле этого слова – таком самопознании, которое выводит человека за рамки любой идеологической обусловленности, религиозного или рационального характера.
Сам поэт из глубины веков предостерегает нас от поспешных суждений в следующих строках:
- Люди различных толков, сколько их есть,
- Имеют свою собственную обо мне теорию.
- Но я – это я,
- Я есть то, что я есть.[1]
Многих западных людей, незнакомых с образом мысли суфиев, такой ответ вряд ли может удовлетворить. Современный ум, в особенности западный, не терпит вакуума или традиционной «восточной» неопределенности. Выход из этой ситуации подсказал другой гений ХIII века, Джелалуддин Руми: «Не смотри на мою внешность, бери то, что у меня в руке». Вооружившись этим принципом, мы сможем оценить Хайяма не на основе каких-то теорий о нем, но ощутив его актуальность для нас и нашего времени.
Став певцом новых европейских ориентиров, о которых он, возможно, и не подозревал в свое время, Хайям снова выполнил миссию истинного авангардиста (спустя девять столетий после смерти!) – на рубеже XIII века его послание внутренней свободы было снова востребовано теми немногими, кто искал индивидуальный путь и метод, отличный от систем внедрения заранее заготовленной «универсальной» истины.
Именно такое искусство во все времена побуждало людей развивать способность думать самостоятельно и искать реальность за пределами словесной мишуры, сентиментальных и интеллектуальных идолов, которые держат в плену человеческое сознание. Не это ли имел в виду Хайям, когда писал:
- 61 Обзаведусь я доброй чашей для вина
- и винным погребком укромным,
- чтоб чаша щедрая всегда была полна.
- Отныне узы брачные
- я с Разумом и Верой порываю,
- поскольку с дочерью лозы
- в законный брак вступаю.[2]
Ни разум, ни веру Хайям не берет в проводники к трансцендентной истине, в которой укоренено наше внутреннее существо. Ум ненадежен, потому что отрабатывает свою собственную программу и не способен превзойти естественные ограничения.
- 30 Мозг человеческий не в состоянии
- решить вопрос извечный: «Почему?».
- Пределов беспокойной мысли
- не превзойти хвастливому уму.
- Сколь и учись иль ни учи других,
- стремясь добиться пониманья,
- твой интеллект упрется сам в себя,
- не приведут его старанья ни к чему.
Что касается веры, то она зависит от эмоционального отождествления со своим вероучением и слепо принимает все его догмы. Верующему человеку свойственно предвзято интерпретировать многослойные и неоднозначные события, с которыми он встречается в жизни – без всякой проверки и всегда в пользу исповедуемой доктрины. Следующее стихотворение иллюстрирует предубежденность, или предвзятость веры.
- 92 Когда гончар свои изделья создает —
- кувшины и горшки – из глины молчаливой,
- а пьяница рукою нечестивой
- о пол таверны их с размаху бьет,
- Мать-глина вечные вопросы задает:
- кого изготовлением сосудов прославляют?
- Кого их разрушеньем проклинают?
Таким образом, «разведясь» с умом и верой, Хайям выбирает винную лозу – символ внутреннего учения суфиев. Подобно тому как на лозе произрастает виноград, служащий сырьем для вина, плодом учения является особое знание, служащее «сырьем» для иного экзистенционального состояния – божественной любви. Через процесс брожения – под воздействием тонких духовных импульсов и личного опыта – это знание превращается в человеческом организме в новую субстанцию – «вино», которое целиком преображает человека: его сердце раскрывается для прямого восприятия, обновленная личность освобождается от прежних зависимостей и обусловленности. В связи с этим хочется вспомнить слова известного суфийского поэта ХII века Аль Фарида: «Мы пили вино еще до сотворения виноградной лозы». Он, конечно же, имел в виду, что восприятие истины изначально заложено в человеческой природе и предшествует любому известному духовному «бренду», являясь альтернативой и разуму, и вере. Так, в одном из четверостиший Хайям говорит:
- 25 Одни ломают голову
- над сутью веры и доктрины,
- вопрос сомнений и уверенности
- для других стоит.
- Вдруг из тени выходит Проводник
- и молвит: «О кретины!
- Ни в том, ни в этом путь не состоит».
Необходимо также понимать культурный контекст, в котором Хайям творил свою поэзию: вино запрещено исламом и его употребление наказуемо. Если бы Хайям был просто пьяницей, то скрывал бы свое пристрастие. Но, будучи суфийским авангардистом, он нажимал на болевые точки религиозного общества с тем, чтобы обозначить характер коллективного недуга и донести до людей довольно рискованную идею: истина (касается ли она Бога, цели бытия или человеческого предназначения) настолько невероятна, что, подобно запретному плоду или вину, вытеснена из человеческого сознания общественным консенсусом и является незаконной. Таким образом, вино, помимо традиционного значения высших состояний сознания, становится в контексте ислама метафорой отвергнутой человечеством истины, обретая еще один важный смысл.
Подобным приемом – шокировать аудиторию, чтобы подтолкнуть человека к необусловленному восприятию – пользовались последователи суфийской школы Маламатия («достойные позора»). Школа эта возникла в Нишапуре, на родине Хайяма, в IХ-X веках, то есть во время его жизни, и поэт, по-видимому, был хорошо знаком с ее философией и методами.
Следующее стихотворение можно считать образцом суфийской поэзии классического периода.
- 66 Под стать моим друзьям,
- ценителям вина,
- себе я выпить позволяю,
- и Он об этом знает,
- а много или мало пью —
- Щедрейший не считает.
- Я знаю, что Он знает, что я пью,
- но пить себе не запрещаю,
- иначе, Божье знанье опровергнув,
- я Господа в невежду превращаю.
В этом стихотворении можно разглядеть, по крайней мере, три смысла, что и придает ему суфийский характер (литература суфиев всегда отличалась многоуровневым воздействием). Итак:
1. Хайям демонстрирует, что логика как таковая может служить любой идее, оправдать любую позицию, и потому не годится в качестве критерия истины. С помощью логики человек зачастую манипулирует словами и понятиями для подтверждения «истинности» своих предвзятых убеждений. Хайям сам становится зеркалом, чтобы отразить этот человеческий недостаток – весьма рискованный ход, поскольку люди порой забывают, что на зеркало «неча пенять, коли рожа крива».
Логику также использует механизм самооправдания или, выражаясь на жаргоне психологов, рационализации. Благодаря этому механизму человек может защитить любые свои действия и мысли перед судом совести или здравого смысла.
Чтобы проиллюстрировать ненадежность или недостаточность логики в духовных поисках смысла жизни, суфии, подобно древнегреческим софистам, доводили логику до абсурда и выставляли напоказ ее уязвимость, что мы и видим в вышеприведенном катрене.
2. Хайям показывает ограниченность любого навязанного извне запрета, который, естественно, вызывает противодействие в виде категорического и дерзкого ослушания. При этом, обращаясь к аспекту божественного всезнания и щедрости, поэт, фактически, заявляет, что
Бога можно понимать шире, чем это делает религия, когда приписывает Ему качества запрещающей и карающей силы, чтобы оправдать собственные притязания на власть.
Если Бог не идиот, то зачем бы Он стал что-то запрещать, зная наперед, что Его запрет будет нарушен? Третий смысл катрена может послужить тому объяснением.
3. Этот смысл подчеркивает полярную природу всех вещей и тем самым указывает на единство противоположностей: вместо того, чтобы утверждать истинность той или иной однозначной позиции, он предлагает увидеть запрет и его нарушение, действие и противодействие как единую динамическую систему[3]. Руми говорил: «Вещи, внешне противоположные друг другу, на внутреннем плане часто работают сообща». Любая живая философия жизни учитывает этот принцип и строит на нем свою практику. Существует предание о Василии Блаженном: когда его спросили, почему он не ходит в церковь, а только в кабак, святой ответил, что в церкви много чертей, которые соблазняют верующих, а в кабаке ангелы спасают грешников.
Такими крайне изощренными, психологически продуманными методами Хайям отучает человеческий ум от ярлыков духовности и шаблонов добра, чтобы обратить его энергию на развитие тонкого восприятия, способного отличать ложь от истины и видеть единство в разнообразии форм.
Конечно, многие неискушенные читатели и даже профессиональные ориенталисты сомневаются, был ли Хайям суфием, но это уже само по себе может свидетельствовать о том, что он выполнил свою суфийскую работу в публичном пространстве более чем успешно. Согласно суфийскому принципу, чем менее заметна та или иная благая деятельность или вещь в мире ярлыков и жестких определений, тем благотворнее ее воздействие. Великий суфий Аль-Худжвири (XI век) писал: «Раньше суфизм был реальностью без имени, а теперь это имя, лишенное реальности».
Подобно тому как сочный фрукт содержит множество полезных для организма элементов, поэзия Хайяма производит целый букет благотворных эффектов и тонких стимулов для сознания. При этом вместо поучительного тона и напыщенной значимости, которыми часто грешит духовная наставническая литература, Хайям использует весь спектр юмористической палитры – от легкой иронии до ядовитого сарказма:
- 15 Пока ты не попал в засаду рока,
- оставшись без уверток и задумок,
- слуге кабацкому вели нести вина!
- Сейчас с тобой мы будем пировать!
- Твой смрадный труп
- в земле сокровищем не станет, недоумок!
- Тобой гордящийся потомок
- из-под земли его не будет доставать.
Даже думая о собственном погребении, Хайям шокирует сознание собратьев-мусульман, да и вообще любого добропорядочного обывателя, серьезно обеспокоенного тем, чтобы оставить о себе добрую память на земле. С такими вещами люди вообще не склонны шутить, о чем наглядно свидетельствуют памятники на кладбищах. Но Хайям и здесь верен своей миссии сокрушителя идолов и ради этого готов принести в жертву даже посмертную репутацию.
- 98 Когда я смертью буду взят,
- мой тленный труп вином омой
- и под напевы пьяных песен
- предай его земле сырой.
- А если в Судный день со страху
- захочешь повидать меня,
- копай у входа в наш кабак —
- там встречу я тебя.
Поэзия Хайяма весьма неоднозначна и содержит многоуровневые пласты смысла. Его стихи не только бросают вызов любой жесткой системе взглядов – они инициируют нас в новые способы мышления.
К сожалению, многие известные переводчики Хайяма, стараясь передать элегантную краткость и афористичность четверостиший, порой упускали из вида особый узор тонких перекликающихся смыслов в его спекулятивных рассуждениях и подчас радикальных образах. В результате читатель лишался важнейших ключей к пониманию этой поэзии и не имел возможности оценить ее глубины.
С целью воспроизвести смысловое послание стихов, а также придать им русское звучание, притом поэтически русское, я позволял себе определенные вольности в переводе. В отдельных случаях были добавлены слова, которых нет в оригинале: для передачи сложного смысла, а также для сохранения ритма и рифмы. Какие-то идиомы и образы, представленные в английском тексте «по-английски» – емко и лаконично – пришлось раскрыть немного подробнее, поскольку при буквальном переводе на русский язык они лишились бы некоторых тонких значений и аллюзий. При переводе во главу угла была поставлена адекватная ретрансляция поэтических образов, которые служат своего рода ключами к изначальному языку нашего внутреннего сознания и приближают к восприятию высших аналогий.
По моему глубокому убеждению, поэзия Хайяма должна выйти из мертвого музейного пространства, куда ее загнали любители застольной мудрости и крылатых выражений. Пришла пора освободить великого метафизического поэта от пошлой репутации пьяницы и патентованного вольнодумца, чтобы стихи его могли зазвучать по-новому.
Стихи
Стих 1
В то время как Рассвет, Глашатай Дня…
- В то время как Рассвет, Глашатай Дня,
- по краю неба широко шагает
- и призывает мир,
- в оцепененье сна застывший,
- вином прославить суть Вина,
- а вслед ему сияющее солнце
- потоки злата расточает
- на крыши городских домов —
- Владыка Дня опять кувшин свой наполняет —
- по-царски щедро, до краев!
Стих 2
В таверне, где сидим мы спозаранку…
- В таверне, где сидим мы спозаранку,
- раздался вожака призывный крик:
- – Эй вы, никчемные раззявы,
- вставайте на ноги, встречайте ясный лик!
- Пускай наполнятся сегодняшнею мерой
- все чаши, пересохшие до дна,
- пока назначенная мера жизни
- не будет выдана сполна.
Стих 3
Протяжным криком на заре…
- Протяжным криком на заре
- глотка потребовал петух
- влечет нас в винные ряды
- извечной жажды дух.
- – Ужель молитвы пробил час?
- – Замкни уста, Саки[4]!
- – Сухой обычай позабудь
- и пей до дна, Саки!
Стих 4
Немногие из нас, захваченные сном…
- Немногие из нас, захваченные сном,
- проснулись, чтоб зарю
- приветствовать вином —
- не пропустите мой бокал хрустальный,
- пусть он наполнится рубиновым огнем!
- Мы вырвали волшебный этот миг
- из мертвых сизых рук ночного мрака,
- его, вздыхая, будем вспоминать,
- как проблеск свыше поданного знака,
- но не дано им снова обладать.
Стих 5
Сегодня, когда все богатства мира…
- Сегодня, когда все богатства мира
- становятся для нас доступней слов,
- живое сердце жаждет пробужденья,
- влекомое в простор иных лугов,
- где каждый сук, благой рукою Моисея
- отполирован добела, сияет,
- а ветерка любое дуновенье
- дыхание Иисуса источает.
Стих 6
Божественное утро раннею весной…
- Божественное утро раннею весной —
- ни холода, ни зноя.
- Ланиты милосердных роз
- искрятся свежестью,
- омытые росой.
- Целитель соловей на языке фарси
- нам прописал рецепт,
- полезный и простой:
- «От бледных щек лекарство есть одно —
- три раза в день —
- Вино! Вино! Вино!»
Стих 7
По совести скажу: я ежедневно каюсь…
- По совести скажу:
- я ежедневно каюсь и навсегда решаю
- отречься от вина, что плещется в бокале
- иль в кубке золотом.
- Но в это Время Розы – о Боже! – я не знаю,
- стыдиться ль мне,
- что я раскаялся в раскаянье своем?
Стих 8
Проходит жизнь. Что Балх нам? Что – Багдад?…
- Проходит жизнь.
- Что Балх[5] нам? Что – Багдад?
- Коль в чаше есть вино —
- неважно, терпкое иль сладкое оно.
- Так продолжай же пить!
- И длжно тебе знать,
- что после нашей смерти
- Луна, как прежде, будет продолжать
- свой путь в небесной круговерти.
Стих 9
Передохни под сенью роз!..
Стих 10
Один большой глоток собою затмевает…
Стих 11
Пусть будет нашей трапезой дневной…
- Пусть будет нашей трапезой дневной
- ломоть простого хлеба,
- нога баранья и кувшин вина
- под голубым шатром распахнутого неба.
- И пусть для нас с тобой зеленые луга
- расстелются медовым дастарханом[12] —
- благословенье это сердце веселит
- безмерно больше всех даров султана.
Стих 12
Кувшин вина, немного хлеба…
- Кувшин вина, немного хлеба
- и свиток со стихами – не более того —
- да будет нашим сущностным питаньем.
- И если нам двоим в пустыне вольной
- дадут лишь это – больше ничего! —
- прельстит ли нас царя существованье?
Стих 13
p>Любовь небесных гурий луноликих…- Любовь небесных гурий луноликих
- нам обещают после смерти дать в награду,
- а я вам говорю, что нет цены
- сегодняшнему соку винограда.
- На счастье в будущем не уповай,
- цени лишь содержимое кармана.
- Да не прельстится слух твой жадный
- победной дробью пустого барабана.
Стих 14
Щедра я щедростью и смеха я полна…
- – Щедра я щедростью и смеха я полна, —
- сказала роза, распустившись на заре, —
- со смехом лепестки мои кружатся на ветру
- и как подарки разлетаются по свету!
- Шнурки моей наполненной сумы
- вдруг развязались сами по себе,
- и из нее без счета и числа
- посыпались червонные монеты!
Стих 15
Пока ты не попал в засаду рока…
- Пока ты не попал в засаду рока,
- оставшись без уверток и задумок,
- слуге кабацкому вели нести вина!
- Сейчас с тобой мы будем пировать!
- Твой смрадный труп
- в земле сокровищем не станет, недоумок!
- Тобой гордящийся потомок
- из-под земли его не будет доставать.
Стих 16
О мире этом думай так…
- О мире этом думай так,
- как будто скроен он по прихоти твоей:
- под каждый твой каприз
- и Запад, и Восток подогнаны до мелочей.
- При этом знай, что ты – лишь снега горсть
- и землю покрываешь:
- день или два на солнце поблестишь
- и без следа растаешь.
Стих 17
Все то, что называем мы Землей
- Все то, что называем мы Землей
- иль домом отчим,
- конюшней служит пегим лошадям
- окраса Дня и Ночи.
- Навечно воцарились запустенье и бедлам
- там, где вершили власть
- богатство и секира.
- А где, скажите, властвуют теперь
- владельцы обездоленного мира?
Стих 17
Вариант 2[13]
Все то, что называем мы Землей…
- Все то, что называем мы Землей
- иль домом отчим,
- конюшней служит пегим лошадям
- окраса Дня и Ночи.
- Теперь царят разруха и бедлам
- в сарае, что когда-то был дворцом
- для множества царей и их эмиров —
- Бахрамы[14] и Джамшиды в нем
- вершили своевластно судьбы мира.
Стих 18
Гигантским деспотом построенный дворец…
- Гигантским деспотом построенный дворец
- стал домом жадности —
- слепой и ненасытной.
- Потомство лис здесь упражняется в коварстве,
- подвластный лести лев
- средь них свой суд вершит.
- Создавший все это тиран
- считал сей мир добычей безобидной,
- теперь он в яме, что могилою зовут,
- низверженный лежит.
Стих 19
Встречая на пути своем кустарник роз…
- Встречая на пути своем кустарник роз
- или тюльпанов разноцветных сад,
- не сомневайся, ты – в присутствии монарха,
- почившего здесь много лет назад.
- А ароматные фиалки, что на лугу толпой стоят,
- из черной почвы вырастая,
- о скорбных проводах Прекрасной Дамы
- заветную историю хранят.
Стих 20
Вплетенные в траву созвездия цветов…
- Вплетенные в траву созвездия цветов,
- стелясь по берегу парчовым покрывалом,
- от ангельского рода безупречного
- ведут свое незримое начало.
- Здесь мягкой поступью ступай,
- ты ходишь по уликам красоты —
- тут губы алые и розовые щечки
- во сне глубоком длят свои мечты.
Стих 21
Не предвкушай грядущих бед…
- Не предвкушай грядущих бед
- и будущих потерь,
- из чаши пей до дна блаженное Теперь —
- пока не выйдешь за порог
- всех бесконечных лихолетий,
- соединившись с теми, кто ушел
- из времени семи тысячелетий[15].
Стих 22
Товарищи мои по кабаку…
- Товарищи мои по кабаку
- чредою исчезают друг за другом;
- невинных простодушных бедолаг
- хитрюга Смерть по праву увела.
- Все эти парни бражничали честно,
- но пару раз, перед последним кругом,
- они не выпили до дна за Друга —
- и Смерть их вывела из-за стола.
Стих 23
Восстань, к чему оплакивать…
- Восстань, к чему оплакивать
- сей преходящий мир людей?
- Всем, что дано тебе в удел,
- ты с благодарностью и радостью владей.
- Если бы род людской мог жить
- без мрака чрева и могилы молчаливой,
- когда пришел бы твой черед
- для жизни полной и любви счастливой?
Стих 24
Не позволяй, чтобы абсурдные печали…
- Не позволяй, чтобы абсурдные печали
- твой день чудесный отравляли,
- и мрачных сожалений тучи
- твой небосвод собою затмевали.
- Не отвергай любовных песен,
- и поцелуев жарких, и лугов медовых,
- пока твои остывшие останки
- с давнишним прахом предков не смешали.
Стих 25
Одни ломают голову…
- Одни ломают голову
- над сутью веры и доктрины,
- вопрос сомнений и уверенности
- для других стоит.
- Вдруг из тени выходит Проводник
- и молвит: «О кретины!
- Ни в том, ни в этом путь не состоит».
Стих 26
Почти что все ушедшие до нас
- Почти что все ушедшие до нас,
- мой дорогой Саки,
- в пыли самодовольства спят,
- как раньше спали.
- Бокал свой снова опрокинь
- и истине внемли:
- «Все их слова лишь воздух сотрясали».
Стих 27
Коня молниеносной мысли сумели оседлать…
- Коня молниеносной мысли[16] сумели оседлать
- лишь лучшие сыны людского рода!
- Познанья сущности дано тебе желать,
- иного у судьбы и не проси:
- в круговороте изумительного вихря,
- подобно карусели небосвода,
- закружится твой восхищенный ум
- вокруг своей сияющей оси.
Стих 28
Однажды в детстве мы пытливыми умами…
- Однажды в детстве мы пытливыми умами
- словам учителя внимали
- и все, чему нас вдохновенно он учил,
- с благоговением впитали.
- Каков конец у нашей повести земной?
- Что с нами здесь случилось, в самом деле?
- Сюда пришли мы как потоки вод
- и как порывы ветра улетели.
Стих 29
Когда покинул я свой мир…
- Когда покинул я свой мир,
- мир тайны сокровенной,
- и взмыл, подобно соколу,
- в просторы необъятные вселенной,
- никто из мудрых там меня не встретил,
- чтобы поведать истину, любя.
- Тогда назад к себе я устремился,
- и тесными – все теми же – вратами
- пришел в себя.
Стих 30
Мозг человеческий не в состоянии…
- Мозг человеческий не в состоянии
- решить вопрос извечный: «Почему?».
- Пределов беспокойной мысли
- не превзойти хвастливому уму.
- Сколь ни учись иль ни учи других,
- стремясь добиться пониманья,
- твой интеллект упрется сам в себя,
- не приведут его старанья ни к чему.
Стих 31
Я в этот мир пришел в большом смятении…
- Я в этот мир пришел в большом смятении,
- не понимая, как я мог тут очутиться,
- но ничему не научила жизнь меня,
- могу лишь неустанно ей дивиться!
- Мы неохотно покидаем этот свет,
- так и не вникнув в частные детали:
- зачем сюда пришли, куда свой держим путь,
- зачем здесь простодушно пребывали?
Стих 32
Здесь оказаться выбор был не мой…
- Здесь оказаться выбор был не мой:
- судьба преследует меня
- и, вопреки себе же,
- гонит с глаз долой.
- Восстань, Саки!
- Полоску ткани повяжи на бедра
- и все печали мира возлияньем смой.
Стих 33
Пришел бы я сюда…
Пришел бы я сюда,
когда б другим был жребий мой?
Когда б я мог свободно выбирать, где быть
и кем мне стать под этим небом?
Была б судьба моя иной,
возможно, более счастливой,
когда б я не пришел, не стал
и даже вовсе не был?
Стих 34
Со всех небесных тайн…
- Со всех небесных тайн
- покровы я решительно сорвал,
- и перигей Луны, и апогей Сатурна[17]
- прилежно рассчитал,
- узлы хитросплетений и обмана развязал,
- чтобы ничто не застилало взора.
- Все одолел препятствия, но так и не познал
- судьбы непостижимого узора.
Стих 35
Секрет великий мы не можем разгадать…
- Секрет великий мы не можем разгадать,
- ни ты, ни я —
- мистическая тайнопись Творца трудна
- и для тебя, и для меня.
- За Божьим занавесом голоса
- о нас ведут беседу без конца,
- когда ж поднимется полог,
- мы двое будем ли по-прежнему двумя?
Стих 36
Губами жадно к чаше я прильнул…
- Губами жадно к чаше я прильнул
- и после первого глотка спросил:
- – Могу ли вымолить себе я старость,
- исполненную свежести и сил?
- Прижав свои уста к моим,
- пробормотала чаша:
- – И просить не смей.
- Уйдя однажды, ты назад не возвратишься,
- поэтому до дна меня испей.
Стих 37
Кувшин сей много тысяч лет назад…
- Кувшин сей много тысяч лет назад
- печально исполнял любви напевы,
- подобно мне, преследовал мечту,
- прекрасным обликом сраженный.
- А эта ручка расписная была рукой юнца
- и грациозно обвивала шею девы,
- которую так трепетно ласкал
- сосуд влюбленный.
Стих 38
Вчера на площади базарной…
- Вчера на площади базарной
- я гончара лачугу посетил:
- замес из вязкой, грубой глины
- безжалостно он мял и колотил.
- Тут ухом внутренним я услыхал
- протяжный стон
- и шепот, доносящийся из бездны:
- «Я некогда была тебе подобна,
- помягче обходись со мной, любезный…».
Стих 39
Гончарный круг отбрасывает тень…
- Гончарный круг отбрасывает тень
- и легким мраком мастерскую оттеняет.
- Задумавшись, я наблюдаю гончара:
- с каким искусством он
- раствор приготовляет,
- чтобы лепить кувшины и горшки
- из разных качеств замечательных людей —
- из грубых пяток странствующих нищих,
- из нежных рук могучих королей.
Стих 40
Тогда я стал бродить в ряду гончарном…
- Тогда я стал бродить в ряду гончарном,
- высматривая тонкие секреты:
- здесь каждый мастер пробовал на глине
- свое искусство и семейные заветы,
- но кое-кто из них никак узреть не мог,
- поскольку виденьем не обладал, —
- слой праха отошедших предков
- гончарные круги незримо покрывал.
Стих 41
Одна лишь незначительная капля…
- Одна лишь незначительная капля
- из кубка вечно пьяного Саки,
- пролитая как будто невзначай,
- вмиг остужает жгучую печаль
- и дарит сердцу запредельный рай.
- Да будет славен Тот, кто это чудо сотворил
- небрежным мановением руки
- и снадобьем волшебным наши души исцелил
- от мук меланхолической тоски.
Стих 42
Повыше чашу подними!..
- Повыше чашу подними!
- Держи ее как чашечку тюльпан
- на празднике Навруза[18].
- И если время для тебя когда-нибудь найдет
- та, что луне подобна ликом,
- глоток глубокий сделай триумфально
- и знай, поблажек Время не дает:
- тебя оно внезапно с ног собьет
- без драматизма упреждающего крика!
Стих 43
От всякой жадности и зависти беги…
От всякой жадности и зависти беги,
и превращений чехарда
тебя пусть не тревожит.
Сменяется уродством красота —
а ты своею чашею владей
да локоном играй своей любимой.
Спектаклю бытия уже недолго длиться,
придет его конец неотвратимый.
Стих 44
Быть может, должен ты быть пьяным от любви…
- Быть может, должен ты
- быть пьяным от любви —
- возрадуйся, Хайям!
- Иль с милой сердцу ложе разделить —
- возрадуйся, Хайям!
- Конец твой не затмит всемирного конца —
- возрадуйся, Хайям!
- Вообрази, что ты уже ушел, —
- и улыбнись, Хайям.
Стих 45
Попыткам прошлого в тебе воскреснуть…
- Попыткам прошлого в тебе воскреснуть
- безжалостно давай отпор.
- Не возмущайся тем, что рок тебе готовит,
- такие мысли – сущий вздор!
- Приход наш и уход тебя пусть не заботят —
- о них подумай на досуге, невзначай,
- а лучше пей вино из этой чаши
- и сути бытия на ветер не бросай.
Стих 46
Из необъятной кладовой вселенной…
- Из необъятной кладовой вселенной
- наполнили один единый кубок
- и поднесли всему людскому роду,
- чтоб каждый его выпил без остатка.
- Когда наступит очередь твоя,
- не плачь и не печалься,
- повыше кубок подними, прильни к его краям
- и пей до дна, до самого осадка.
Стих 47
Когда, однажды, сбросив тленные покровы…
- Когда, однажды,
- сбросив тленные покровы,
- моя любимая душа,
- ты станешь сутью обнаженной
- и воспаришь, свободою дыша,
- в бескрайние божественные сферы,
- лицо твое покроется румянцем от стыда
- за то, что ты страдала и томилась
- в темнице мрачной плоти,
- пока тюрьма сама не развалилась.
Стих 48
Скелет твой и земная плоть…
- Скелет твой и земная плоть,
- что на него натянута, Хайям,
- подобны царскому шатру;
- душа твоя – султан;
- твой лагерь боевой – все это время
- до «когда тебя не стало».
- Слуга твой, называемый Судьбой,
- планирует поход твой на войну
- и собирает твой шатер монарший,
- когда Твое величество снимается с привала.
Стих 49
Хотя твой царский павильон…
- Хотя твой царский павильон
- безукоризненно лазоревого цвета,
- и золотых цепей бесчисленные звенья
- поддерживают своды по краям,
- знай, что бессмертный Виночерпий
- из своего бездонного котла творенья
- вычерпывает тысячи Хайямов,
- подобно винным пузырькам.
Стих 50
Ни имени не помня, ни родства…
- Ни имени не помня, ни родства,
- мир этот будет еще долго длиться
- после того, как мы уйдем отсюда,
- чтоб никогда уже не возвратиться.
- Он нашего прихода не заметил,
- когда нас не было, не маялся он скукой,
- так будет ли о расставанье сожалеть
- и мучиться безвременной разлукой?
Стих 51
Сей жизни караван уходит в неизвестность…
- Сей жизни караван уходит в неизвестность,
- следов его не сохранят пески.
- Что зря оплакивать друзей
- и думать о грядущем, мой Саки?
- Ты лучше радостный текущий миг лови —
- через мгновение его не станет.
- Налей еще вина и чашу подними —
- пройдет и эта ночь, и в Лету канет.
Стих 52
Желая Тайное постичь…
- Желая Тайное постичь,
- мой мальчик дорогой,
- не отягчай взыскующего сердца
- заботою пустой.
- Пусть ветер тучи планов гонит прочь,
- безудержно смеясь, —
- за этим призраком пустым
- не стоит гнаться.
- У здешней жизни под арестом находясь,
- ты в этот краткий час
- начни игрою развлекаться!
Стих 53
Всего один лишь вздох…
- Всего один лишь вздох
- неверие от веры отделяет,
- другой наш вздох
- сомнения и ясность разделяет.
- Превыше всех даров
- цени свое дыханье —
- плод нашей сущности
- на дереве существованья.
Стих 54
Из сердца моего вдруг раздалась…
- Из сердца моего вдруг раздалась
- отчаянья мольба:
- – Я жажду вдохновенья,
- к высокой мудрости стремлюсь,
- хочу учиться и хочу я пробужденья!
- Вдохнул в себя я букву «А»,
- и сердце тихо прошептало:
- – Достаточно и буквы «А»,
- иного я и не желало![19]
Стих 55
Луна – еще пока не существо…
- Луна – еще пока не существо.
- В глубоком обмороке превращений
- она являет нам свое нутро:
- то явится животным, то растеньем.
- Явленья форм не уничтожить, не избыть —
- обман небытия вовек не прекратится:
- Луне ведь свойственно казаться, а не быть,
- и непрестанно чем-то становиться.
Стих 56
Скорей неси вина…
- Скорей неси вина,
- чтобы унять на сердце жар
- невыносимо жгучий!
- Мое существованье в этом мире
- течет подобно ртути капелькам летучим.
- Восстань и укради у сна
- его сокровище – дар бденья,
- и помни: пылкость юности не вечна.
- Она продлится, как слеза цветка, —
- одно мгновенье!
Стих 57
Живешь ты скрытно…
- Живешь ты скрытно,
- ты всегда непроницаем.
- Порой ты – лицедей,
- порой ты – просто сцена.
- Ты никого на свой спектакль
- не пускаешь:
- ты – зритель и актер,
- сам для себя играешь.
Стих 58
О, если б мог при жизни я узнать…
- О, если б мог при жизни я узнать
- все тайны этой жизни скоротечной,
- мне смерть раскрыла бы свои секреты —
- за гранью разума и за покровом вечным.
- Но так как ничего я о себе не знаю здесь,
- по эту сторону покрова, —
- что нового смогу узнать я там,
- когда в покров уткнусь я снова?
Стих 59
Доверчивые жертвы интеллекта…
- Доверчивые жертвы интеллекта,
- на логику наивно уповая,
- вы умираете в горячих спорах,
- о бытии и смерти рассуждая.
- Вам невдомек, что винная лоза
- в песке сухом не станет плодоносить.
- Получше почву подыщите, о глупцы, —
- иначе не видать вам урожая!
Стих 60
Наш вечный разговор о Вечности…
- Наш вечный разговор
- о Вечности таинственной идет.
- Но в этот час веселья нас вино не подведет —
- и с ним, друзья, не будем даже спорить!
- Пусть знания и практику нам не дано освоить,
- зато все тайны раскрывает опьяненье
- по мере нашего к ним приближенья.
Стих 61
Обзаведусь я доброй чашей для вина…
- Обзаведусь я доброй чашей для вина
- и винным погребком укромным,
- чтоб чаша щедрая всегда была полна.
- Отныне узы брачные
- я с Разумом и Верой порываю,
- поскольку с дочерью лозы
- в законный брак вступаю.
Стих 62
Как человек, в мирских науках искушенный…
- Как человек,
- в мирских науках искушенный,
- постигший все премудрости существованья,
- к тому ж познавший путь
- позора и паденья, —
- могу ль сравнить
- любое состоянье
- с непревзойденным даром опьяненья?
Стих 63
Мои обманутые недруги…
- Мои обманутые недруги
- меня философом зовут —
- я кто угодно, только не философ!
- Свидетель Бог,
- я от философов далек
- и всей их мудрости совсем не понимаю:
- в печальном обиталище людском
- я даже самого себя не знаю.
Стих 64
Однажды вечером, хмельной…
Однажды вечером, хмельной,
я мимо кабака тащился сам не свой,
как вдруг с бутылкою отменного вина
меня приятель мой встречает.
Кричу ему:
– Ужели, старина,
совсем ты не боишься Бога?
Он отвечает: