Другой Хайям Хайям Омар

  • 77 Нам истина в гиперболах дана,
  •  о сердце сердца моего!
  • И вот тебе одна:
  •  когда, охваченное грустью и тоской,
  •   ты сетуешь на груз земных трудов,
  • прими совет простой —
  •  свободно покоряйся своей ноше!
  •   Не восставай! Не убегай!
  •    Смиряйся пред судьбой!
  • Все, что грядущее тебе готовит,
  •  уже очерчено решительной рукой.

Идея судьбы как некоего неотвратимого предопределения, которому люди считают необходимым покоряться или, напротив, сопротивляться, для Хайяма – не более чем гипербола, метафорическая линза, с помощью которой можно разглядеть некоторые тонкие реалии. Соответственно, его совет не следует понимать буквально. Скорее, поэт приглашает нас задуматься о характере свободы и покорности, о выборе и отказе от него. Свобода и покорность – казалось бы, противоположные состояния – на определенном уровне понимания могут друг друга дополнять. Например, если человек предан поиску высшей реальности, он должен быть готов повиноваться условиям поиска и пожертвовать сиюминутной свободой своеволия ради той свободы, которую даст ему понимание законов реальности. Таким образом, его свободой становится сознательный выбор неотвратимой реальности – по сути, свобода от выбора, по словам одного современного суфия. Разве не так же люди решают свои проблемы в социальных или бытовых ситуациях, ревностно привязываясь к диктату здравого смысла, чтобы не оказаться во власти собственного воображения? (Правда, в этом случае не мешает убедиться, что выбор сделан именно в пользу здравого смысла, а не какой-либо мании в одеждах здравомыслия). Гипноз чувства собственной правоты, парадоксально сочетающийся с внутренней неуверенностью в себе, дезориентирует человека. В этом состоянии никакой выбор невозможен, человек становится рабом любой овладевшей им идеи. С другой стороны, сознательная покорность высшему закону, если он понят, отказ от кажущегося выбора в пользу реального существования делает нас по-настоящему свободными.

В книге Размышления Идрис Шах приводит миниатюрную притчу:

«У меня всегда есть свобода выбора, – сказала овца, – могу щипать, но могу и грызть»[35].

Это, разумеется, свобода выбора для овцы. Когда же Хайям говорит: «Все, что грядущее тебе готовит, уже очерчено решительной рукой», он отнюдь не имеет в виду, что мы – марионетки некой данной сверху судьбы.

Суфии порой доводили идею до абсурда с тем, чтобы вывести мышление из тупика однозначности. Семьдесят восьмой катрен, продолжающий тему предыдущего (семьдесят седьмого), дополняет и разъясняет его:

  • 78 Еще вчера твое сегодня было решено
  •  без твоего согласья и участья,
  • чтоб снять с тебя ярмо пустых желаний,
  •  которые взлелеял ты давно.
  • Так радуйся, что не твоим стараньем,
  •  без глупых просьб и жалкого нытья
  • твое грядущее подробно расписали
  •  в анналах сокровенных бытия.

В этом стихотворении Хайям предлагает рассмотреть внешнюю и внутреннюю свободу как два противоположных полюса, которые совместно формируют ценность человеческого существования. Современные люди в большинстве своем понимают свободу как возможность удовлетворения своих желаний и пытаются убрать с пути все, что этому мешает. При этом подразумеваются не только насущные потребности (еда, выживание, секс и т. д.), но и творчество, самореализация и другие, более тонкие желания, удовлетворение которых должно было бы сделать нас счастливыми. Сегодня существует огромный арсенал инструментов для достижения личной свободы: информация, деньги, власть, образование, средства связи и передвижения, относительно либеральное устройство общества, медицина, способная успешно бороться со многими болезнями, продлевать жизнь и омолаживать организм. Казалось бы, мы на верном пути, но тут оказывается, что в нашем внутреннем мире существует не меньше ограничений, чем во внешнем, и их необходимо преодолеть, чтобы стать по-настоящему свободными. В поисках выхода, мы начинаем осознавать, что желания могут как привести нас к свободе, так и продать в рабство. Исходя из этого понимания, мы готовы какими-то желаниями пожертвовать ради исполнения других, кажущихся нам более важными или перспективными.

При этом культура и общество на определенные желания накладывают табу, другие поощряют. Некоторые желания входят в моду, на другие мода проходит, а есть еще такие, которые расцениваются как непрактичные или инфантильные. Нас учат оценивать желания с точки зрения морали и деловитого «здравомыслия», но почти никто не задумывается о том, откуда берутся желания.

В этом и состоит корень всей проблемы: желания, которые насаждаются извне, – воспитанием, пропагандой, жадностью или страхом – нельзя считать собственными, даже если это желание добра, всеобщего блага или духовного просветления. В погоне за удовлетворением таких желаний человек ничего не достигает для себя самого, поскольку они, по сути, чужие. Такие «пустые желания», как их называет Хайям, делают человеческое существо зависимым от внешнего успеха, развивают в нем хроническую неудовлетворенность и плодят еще больше суррогатных желаний. Ни о какой свободе в этих обстоятельствах говорить не приходится, потому что человек становится рабом стимулов извне, его кругозор сужается, и он перестает распознавать ситуации, которые наилучшим образом могли бы ему послужить.

Однако, существуют и другие желания, идущие от внутренней сути, то есть собственные желания человека, способные сделать его более свободным в обоих мирах – внутреннем и внешнем. Эти желания трудно различить и описать. Все, что можно о них сказать, так это то, что они не навязаны социумом и никак не обусловлены компенсаторными мотивами. Чтобы их услышать и осознать, необходимо приглушить назойливые мольбы и причитания имитированных желаний. Когда человек по-настоящему знает, чего он желает, удовлетворить это желание не составляет большого труда, прежде всего потому, что никакие другие побуждения его больше не отвлекают.

Опыт многих людей подтверждает, что в экстремальных условиях почти полного отсутствия внешнего выбора – в неволе, в стесненном материальном положении или в болезни – иногда удается значительно расширить диапазон внутренней свободы, и это происходит потому что человеку удается снять с себя «ярмо пустых желаний», питаемых навязчивым стремлением любой ценой преуспевать или быть как все. В результате подобного вынужденного раскрепощения он открывает для себя новые горизонты, что уже само по себе может изменить его жизнь. Например, он постигает, что внутренняя свобода связана со способностью управлять своей реакцией на события внутреннего и внешнего характера, необусловленно рассматривать вещи с разных точек зрения, подвергать вопросу любую данность и любое чувство, произвольно вовлекать и отстранять внимание, поскольку именно внимание хранит ключи к нашей свободе.

Таким образом, в семьдесят восьмом катрене выражена на первый взгляд довольно парадоксальная идея: отсутствие выбора, или свобода от выбора внешних обстоятельств может освободить наше мышление и чувства от власти обусловленных желаний.

Слоистый пирог времени

Тема времени занимает в поэзии Хайяма важнейшее место. Взаимодействие прошлого, настоящего и будущего – трех условных измерений – отражено во многих образах и метафорах поэта, например, в таком катрене:

  • 37 Кувшин сей много тысяч лет назад
  •  печально исполнял любви напевы,
  • подобно мне, преследовал мечту,
  •  прекрасным обликом сраженный.
  • А эта ручка расписная была рукой юнца
  •  и грациозно обвивала шею девы,
  • которую так трепетно ласкал
  •   сосуд влюбленный.

Это стихотворение, при небольшом усилии воображения, раскрывает фрактальную структуру времени: постигая, что кувшин был в прошлом влюбленным юношей, который, в свою очередь, уже тогда был кувшином – сосудом любви, поэт устанавливает свою собственную истинную протяженность в многомерном узоре времени. В этом смысле кувшин ему служит зеркалом.

Таким образом, в настоящем моменте содержится все время во всей его совокупности. Вещество времени можно уподобить «слоистому пирогу»: все, что было, есть и будет, заключено в каждом его кусочке. Но понять вкус пирога можно только при наличии определенных рецепторов и культивируя соответствующий вкус. Пока человек не способен ощутить внутреннего объема и вкуса времени, он остается просто трехмерной проекцией, отрезанной от многих дополнительных измерений собственного существования.

  • 72 Унылый склеп,
  •  в котором пребываем мы в смятенье, —
  • не что иное как волшебный балаган,
  •  где на экране пляшут тени.
  • Здесь лампой солнца освещает Бог
  •  идущее на сцене представленье:
  • безликие чужие силуэты
  •  разыгрывают лживые сюжеты.

Ранние материалисты верили в то, что Вселенная сама себя бесконечно воспроизводит, являясь самодостаточной системой, которая не нуждается в Создателе или в каком-то другом запредельном факторе. Современная наука, однако, отказалась от идеи дурной бесконечности, когда было установлено, что вселенная, как и всё, что в ней находится, имеет свой возраст и движется от начала к концу, который должен когда-нибудь случиться, но еще непонятно, каким образом и в результате чего. С момента этого открытия, наука, можно сказать, начала возвращать Бога назад во Вселенную. Коль скоро мы установили, что Вселенная имеет начало и конец, мы вынуждены снова задаться древними вопросами: что было до начала, почему все началось, что будет после конца?

Существование вечности как высшей, божественной реальности можно постулировать на том основании, что время-пространство-энергия-вещество, как причинно-следственная структура, не могла бы сама по себе возникнуть без предшествующей причины, которая по необходимости должна относиться к совершенно иному порядку вещей – и с точки зрения метафизики, и с точки зрения современной науки.

Согласно теории Большого взрыва, вся огромная, но отнюдь не бесконечная, вселенная «как бы случилась» в некий «изначальный момент», когда «бесконечно малая частица бесконечно большой плотности», настолько большой, что в ней содержалась вся материя, образовавшая затем вселенную, «как бы внезапно» «взорвалась». Это и стало первым

«событием», положившим «начало» времени и пространству, так же как всему звездному миру.

По количеству закавыченных слов, которые должны в этом кратком утверждении пониматься не так как обычно, и даже вопреки своему номинальному смыслу, мы можем увидеть, что наш повседневный язык, скорее предрасположенный к метафизике, очень плохо служит ученым, когда они прибегают к нему, чтобы описать научную модель мира, свободную от метафизических предрассудков.

У метафизиков, конечно, тоже существовали определенные проблемы с языком, но они умели их решать с помощью аллегорий, вполне понятных нашим чувствам и образному восприятию.

Древние метафизические системы утверждали: у существующего есть начало и конец по аналогии со всеми известными нам вещами. Началом всего был волевой акт творения, не зависящий от цепочки последовавших событий, но их предопределивший. В этом акте уже содержался потенциал и матрица всего сотворенного мира. Концом мира является его кульминационный момент, точка наивысшей реализации, в которой все творение как объединение всех процессов, мыслей и действий, составляющих развивающуюся драму бытия, найдет свое логическое разрешение и оправдание.

Начало и Конец, являясь двумя полюсами времени, замыкающими с обеих сторон причинно-следственный континуум, существуют на границе с вечностью, где нет ни «до», ни «после». Соответственно, с позиции вечности (но не времени) эти полюса должны совмещаться, будучи по сути одним и тем же единовременным актом.

К кругу подобных идей можно также отнести известную фразу из Апокалипсиса Иоанна: «Я есмь Альфа и Омега, начало и конец, Первый и Последний».

Поскольку некая часть нашего существа, согласно суфиям и Хайяму, всегда пребывает в изначальном и одновременно кульминационном моменте творения, мы можем из этой точки по-другому увидеть свою нынешнюю жизнь и вознамериться последовать своему предопределению.

  • 84 Еще немалое количество сюрпризов
  •  таится в этом теле,
  • которое Он сотворил из глины.
  •  А мог бы я, и в самом деле,
  • быть лучше или хуже, чем я есть,
  •  коль прежде всех времен уже я был, —
  • намного раньше, чем Господь
  •  своей рукой меня слепил?

Во многих стихах Хайяма очень тонко выражена мысль, что идею неотвратимой судьбы не следует понимать как роковую предрешенность, диктуемую слепым детерминизмом линейного характера. Скорее, судьба – это синхронное движение навстречу друг другу двух целенаправленных созидательных потоков, приведенных в действие симбиозом божественного и человеческого намерения («решительной рукой») – они встречаются и одновременно присутствуют в точке события.

Замечательно и то, что Хайям в восемьдесят четвертом катрене говорит об удивительных свойствах именно тела, а не ума или даже души, как мы ее понимаем нашим умом и эмоциями. По этому поводу высказался и Борхес:

«В любом акте восприятия и внимания уже скрыт отбор: всякое сосредоточение, всякая настройка мысли подразумевает, что неинтересное заведомо откинули. Мы видим и слышим мир сквозь свои воспоминания, страхи, предчувствия. А что до тела, то мы сплошь и рядом только и можем на него полагаться, если действуем безотчетно. Тело справляется с этим головоломным параграфом, лестницами, узлами, эстакадами, городами, бурными реками и уличными псами, умеет перейти улицу так, чтобы не угодить под колеса, умеет давать начало новой жизни, умеет дышать, спать, а порой даже убивать, – и все это умеет тело, а не разум. Наша жизнь – цепочка упрощений, своего рода наука забывать»[36].

Борхес, фактически, противопоставляет два когнитивных процесса. Один из них мы можем назвать синтетическим, когда информация накапливается и обобщается, или концептуализируется. Другой процесс действует посредством редукции, упрощения или регресса от идеи к первичному импульсу – наука забывать, как говорит Борхес. Соответственно, именно через тело, наш материальный носитель, согласно Хайяму и Борхесу, пролегает путь к подлинному осознанию слоистой природы времени. Ум мыслит отчужденными, абстрактными и обусловленными концепциями, тогда как тело на самом примитивном уровне держит руку на пульсе реальности. Тридцать восьмой катрен содержит еще более специфическое указание на роль тела:

  • 38 Вчера на площади базарной
  •  я гончара лачугу посетил:
  • замес из вязкой, грубой глины
  •  безжалостно он мял и колотил.
  • Тут ухом внутренним я услыхал
  •   протяжный стон
  •  и шепот, доносящийся из бездны:
  • «Я некогда была тебе подобна,
  •  помягче обходись со мной, любезный…».

Слова: «…из грубой, вязкой глины безжалостно он мял и колотил» можно считать ключевой метафорой, прозрачно подсказывающей, что речь идет о вовлеченности в некое физическое действие. Глина (прах) – аллегория плоти, тела. Хайям, таким образом, обозначает для нас характер суфийской работы, в которой большое внимание уделяется работе с телом. Помимо известных телесных практик (всевозможные движения, расслабление, танцы, горловое пение, речитативы, дыхательные упражнения и т. д.), суфийский искатель, как правило, погружается в ту или иную физическую деятельность. Например, он может заниматься строительством, приготовлением пищи, рукоделием и самыми разными видами ремесел – все это возвращает чувства к источнику, к телесному инстинкту, непосредственно связанному с сокровенной областью, где все измерения времени сосуществуют и соучаствуют в реальном событии. Эта тема проходит рефреном через многие стихи Хайяма. Вот еще одно стихотворение, посвященное той же идее, но уже с новым оттенком:

  • 39 Гончарный круг отбрасывает тень
  •  и легким мраком мастерскую оттеняет.
  • Задумавшись, я наблюдаю гончара:
  •  с каким искусством он раствор приготовляет,
  • чтобы лепить кувшины и горшки
  •  из разных качеств замечательных людей —
  • из грубых пяток странствующих нищих,
  •  из нежных рук могучих королей.

Многие люди не способны понять истинного предназначения жизни и адекватно оценить свою полезность, поскольку этому препятствует обманчивое чувство собственной важности. Суфий уничтожает это чувство ради того, чтобы занять соответствующее ему место в схеме вещей, что и является осуществлением человеческой судьбы. Он, по сути, становится функцией самой жизни. Эта идея проиллюстрирована также и в следующем катрене:

  • 96 Когда судьба меня затопчет в землю вдруг
  • и отсечет надежды корень безвозвратно,
  • друзья мои, сойдитесь в тесный круг
  • и сделайте из праха моего простой кувшин
  •   для влаги ароматной.

Идея времени в алхимическом контексте

В 56 катрене Хайям провозглашает важный принцип своей философии, который в несколько ином аспекте раскрывает то, что было сказано прежде о природе времени.

  • 56 Скорей неси вина,
  •  чтобы унять на сердце жар
  •   невыносимо жгучий!
  • Мое существованье в этом мире
  •  течет подобно ртути капелькам летучим.
  • Восстань и укради у сна
  •  его сокровище – дар бденья,
  • и помни: пылкость юности не вечна.
  •  Она продлится, как слеза цветка, —
  •   одно мгновенье!

Это алхимическое стихотворение содержит очень любопытную информацию. Прежде всего, поэт говорит, что сердце его испытывает невыносимо жгучий жар. Этот жар, по описаниям многих мистиков, в том числе и христианских, является первым сигналом влюбленности сердца, симптомом внутреннего пробуждения. Он хочет погасить жар вином. Вино, как мы знаем, притупляет физическую боль и душевные страдания. Но вино, о котором говорит Хайям, – это дар божественной любви. По аналогии с опьянением от вина, божественная любовь «расширяет» сердце – разрушает границы эго – и трансформирует жгучую боль, сопровождающую пробуждение, в особую сознательность. Такая сознательность или жизнь, которую она открывает, отличается динамичностью и новыми конструктивными свойствами, отчего поэт сравнивает ее с летучими капельками ртути. Ртуть была основополагающим элементом в средневековой алхимии – духовно-психологической науке, ставшей известной в Европе в основном благодаря работам арабского суфия IX века Джабира, или Гебера. Его полное имя на арабском звучит так: Абу Абдаллах Джабир ибн Хайян ад-Азди ас-Суфи. В алхимической системе ртуть (Меркурий) отождествляется с женским началом – летучим и пассивным, а сера (Сульфур) – с мужским, постоянным и активным. Правильное соединение этих двух элементов в человеческом сознании приводит к алхимическому союзу, называемому также алхимической свадьбой. Такова начальная стадия трансмутации – процесса превращения грубого в тонкое. Хайям неоднократно в своих стихах прославляет момент, мгновение, миг, а здесь он прямо говорит, что жизнь его течет подобно летучим капелькам ртути – возможно, он намекает на способность осознавать моменты как своего рода дискретные частицы, «атомы» времени. Не воспринимает ли Хайям время как некую субстанцию, имеющую неизвестные нам характеристики? В суфийской литературе иногда мелькает малопонятная фраза: «Суфий – это сын времени». Как уже упоминалось ранее, суфии придают большое значение осознанию времени. Многие суфийские авторитеты настойчиво повторяют, что суфий соотносит себя с каждым проживаемым моментом, и что в основе суфизма лежит принцип: время, место, люди. Этот принцип означает, что каждый момент обладает собственными индивидуальными свойствами, которые способен воспринять только тот, кто сам стал индивидуальностью или находится на пути к ее обретению.

Таким образом, «суфий – сын времени» – это не метафизическое клише или декоративная поэтическая идиома. В этой фразе содержится огромный потенциал смысла: высшее состояние суфия рождается в результате сочетания пассивного женского начала с активным мужским. В роли пассивного начала выступает время или жизнь, представляющая собой поток моментов, а в роли активного – внутреннее намерение.

Человек (сын времени), наделенный острым пониманием текучей, «ртутной» природы частиц времени, способен развить осознанность жизненных моментов и высвободить скрытую в них энергию (выражаясь суфийским языком, «расщепить атом времени»). Высвобождаемая энергия (невыносимо жгучий жар) преобразуется благодаря созданию особой среды (винному опьянению, или любви) в новое состояние (дар бдения), по сути противоположное опьянению.

  • 13 Любовь небесных гурий луноликих
  •  нам обещают после смерти дать в награду,
  • а я вам говорю, что нет цены
  •  сегодняшнему соку винограда.
  • На счастье в будущем не уповай,
  •  цени лишь содержимое кармана.
  • Да не прельстится слух твой жадный
  •  победной дробью пустого барабана.

Здесь Хайям противопоставляет осознанность текущего мига жадным ожиданиям, в которых, как в навязчивом сне, проводит всю свою жизнь обычный человек. Поскольку люди, как правило, не способны замечать отдельные моменты, осознавать их должным образом и усваивать то, что в них содержится, они пытаются хоть как-то компенсировать этот недостаток. Соответственно, они выстраивают в своем воображении искусственное линейное время, где индивидуальные моменты мало что значат, а настоящее подменяется прошлым или будущим. Пребывая в вечном цейтноте, индивид никогда не может насытиться живым временем, потому что потребляет его искусственно созданный суррогат, лишенный какой бы то ни было питательности. В этом состоянии человеческое существо способно только жаждать, не находя ни в чем удовлетворения. Концепция питательного времени, как особой энергетической субстанции, содержится, например, в Старом Завете, где сообщение о смерти каждого из патриархов сопровождается неизменной фразой: «…и скончался (Авраам, Исаак, Иаков) и умер в старости доброй, престарелый и насыщенный жизнью, и приложился к народу своему».

По мнению суфиев, именно эмоциональная жажда, желание иметь больше, чем необходимо, создает иллюзорную проекцию будущего и становится завесой, заслоняющей прямое восприятие реальности. Суфий должен настроиться на возможности момента (сегодняшний сок винограда), которые раскрываются в опьяненном любовью сердце (когда сок превращается в вино). Хайям уподобляет такие внутренние возможности, заключенные в скоротечном миге, содержимому кармана, или наличности сердца («карман» и «сердце» являются синонимами в суфийской литературе) и противопоставляет их бесполезным упованиям на будущее или эмоциональным ожиданиям, прельщающим жадный слух.

Смерть и любовь

Думая, что мы чем-то владеем, собственной жизнью или чем бы то ни было в этом мире, мы обрекаем себя на разочарование. Мы преследуем образ счастья, а не то, что его создает; прельщенные отражением в зеркале, хватаемся за зеркало, упуская из виду то, что в нем отражается. Мы каким-то образом знаем об этом самообмане, но беспокойство, страхи и жадность не позволяют осознать его механизм, в результате чего возрастает неудовлетворенность, которая еще больше увеличивает нашу приверженность вторичному.

Изменчивость мира, коварство судьбы и недолговечность человеческой жизни Хайям не склонен считать поводами для пессимизма, более того, он видит в них основание для развития постоянной осознанности. Таким образом, они могут немало способствовать поиску истинной, непреходящей реальности бытия.

  • 51 Сей жизни караван уходит в неизвестность,
  •  следов его не сохранят пески.
  • Что зря оплакивать друзей
  •  и думать о грядущем, мой Саки?
  • Ты лучше радостный текущий миг лови —
  •  через мгновение его не станет.
  • Налей еще вина и чашу подними —
  •  пройдет и эта ночь, и в Лету канет.[37]

Стремясь осуществить прорыв к реальности, постичь истину, превосходящую все человеческие догадки о ней, суфий освобождается от предубеждений и ментальных конструкций, создаваемых эго для самоутверждения. Ему необходимо также избавиться от виртуальных якорей – эмоциональных привязок в виде сожалений о прошлом или упований на будущее. Они удерживают человека на месте, препятствуя свободному плаванию. Преодолев все эти преграды, превзойдя самость, претерпев смерть – процесс трансформации сознания – суфий становится способным увидеть истину глазами самой истины. Пророк Мухаммад по этому поводу сказал: «Умри до своей смерти».

Достичь этого рубежа, перейти его и затем возродиться способен только влюбленный, потерявший себя ради любви к иному, чем он. Любовь на первом этапе окрыляет влюбленного, дарит блаженство, затем уничтожает его и, наконец, возрождает «к жизни вечной», согласно учению христианских и суфийских алхимиков. Тема смерти влюбленных была не однажды выражена в ключевых литературных произведениях Востока и Запада, самые известные из которых: «Лейла и Меджнун», «Хосров и Ширин», «Тристан и Изольда», «Ромео и Джульетта» и многие другие, удивительным образом созвучные друг другу. Метафорами смерти как трансформирующей силы пропитана мировая литература с древнейших времен.

В этом контексте весьма примечателен девяносто девятый катрен:

  • 99 Лелей меня вином,
  •  пои меня его пьянящей сутью
  •   из чаши золотой:
  • пускай рубиновым огнем
  •  заполыхают щеки восковые.
  • Когда же я умру,
  •  вина божественною влагой
  •   мой бренный труп омой
  • и из лозы его родной
  •  сплети носилки гробовые.

Остановимся на нем подробнее. Вино или винное опьянение в суфийской поэзии означает состояние божественной любви, экстатического восторга, в котором искатель себя теряет, растворяясь в божественном присутствии, поэтому неудивительно, что Хайям требует вина. Но на этом он не останавливается и наказывает омыть вином его труп и сплести гробовые носилки из винной лозы. Согласно интерпретации Роберта Грейвса в предисловии к английскому переводу Рубайята, поэту хотелось бы, чтобы даже воспоминания о нем доносили до потомков опьяняющее благоухание божественной любви. Этот образ содержит и другие аллюзии, например: мистик поначалу «умерщвляет» свою плоть, чтобы очистить зеркало сердца от ржавчины плотских привязанностей. Когда эта цель достигнута и в очищенном зеркале проступает образ возлюбленной истины, энергия любви (вино) изменяет не только его сознание, но и тело, которое становится послушным инструментом преображенной личности. «Похороны» тела на носилках, сплетенных из виноградной лозы, символизируют его воскресение в новом качестве.

Духовное учение в качестве инструмента, а не объекта поклонения

Многие видят в суфизме пантеизм, язычество, колдовство, эзотерическое христианство, буддизм, учения древнегреческих и зороастрийских культов и т. д. Это связано с тем, что огромное разнообразие материалов, которые суфии используют в чисто иллюстративных целях, буквально мыслящие люди принимают за декларации суфийского учения. Именно так и рождаются ярлыки, плодящие упрощенные схемы духовных реалий. К подлинно духовным учениям они не имеют никакого отношения. Жертвой такого буквализма стала и поэзия Хайяма. Суфийский авторитет нашего времени Идрис Шах писал по этому поводу: «Фицджеральд, надо отметить, подобно многим восточным схоластам, воображал, что, так как Хайям временами описывал различные точки зрения, то он и сам был, в некотором смысле, жертвой противоречий собственного разума. Подобный взгляд, хотя он и типичен для многих академических ученых, не отличается глубиной мысли: так, некоторые люди полагают, что, излагая ту или иную позицию, человек и сам ее придерживается, а если он демонстрирует какие-то действия, то эти действия характеризуют его самого»[38].

Суфии не создают доктрин, претендующих на «истинное» описание неописуемой реальности. Для объяснения некоторых существенных понятий в подходе к трансцедентному они пользуются примерами из обыденной жизни или мировой литературы. Кроме того, они считают, что сами вещи, явления и события (да и весь мир в целом) являют собой не более чем аллегорию или образы вещей и событий иного, реального мира. Этот принцип выражен в известной суфийской фразе: «Очевидное является мостом к Реальному».

  • 70 Еще до наступления времен,
  •  когда Он только стал весь космос создавать,
  • извечные Скрижали и Перо, и Небеса, и Ад
  •  я дерзко вознамерился познать.
  • Тогда сказал мне мой наставник дорогой,
  •  всем сердцем истину любя,
  • что Вечные Скрижали и Перо, и Небеса, и Ад
  •  смогу найти я лишь внутри себя.

Таким образом, суфии весьма искусно работают с человеческим сознанием через символ. Раскрытие взаимосвязи внутреннего и внешнего миров посредством аналогий и образов представляет собой особенность суфийского психологического подхода.

  • 71 Мое истерзанное тело
  •  каркасом небу послужило,
  • а слез моих чистейшая река
  •  Джихуна русло проложила;
  • моей страдающей душе
  •  горнилом служат адские мученья,
  • а рай – всего одной минутой наслажденья.

Идеи и объекты интересуют суфийского искателя, прежде всего, в контексте их взаимосвязи с внутренним миром человека. Номинальный смысл учений и концепций, в котором можно увязнуть, если воспринимать их слишком прямолинейно, представляется суфию вторичным, во всяком случае, ненадежным. Любой смысл может быть выхолощен, неверно интерпретирован и превращен в оболочку совсем другого, произвольного смысла: вещи меняют свое значение в зависимости от нашего внутреннего состояния. Так, например, многие религиозные учения изначально призывали к любви, великодушию и терпимости, но со временем выродились в пропаганду ненависти, вражды и разделения среди людей. Для этого им даже не понадобилось что-либо менять в своих доктринах. Здесь опять нам могут помочь слова Руми: «Не смотри на мою внешность, бери то, что я тебе даю». Иначе говоря, оценивай любую вещь по ее реальному воздействию, а не декларативному смыслу, который является всего лишь обещанием: «Да не прельстится слух твой жадный победной дробью пустого барабана…» (тринадцатый катрен).

Кроме того, идеи, убеждения, вещи – суть инструменты, а любой инструмент теряет свою ценность и откладывается в сторону, когда исчерпывает свою функциональность. Неизменные догмы, учения и места поклонения, которым люди приписывают какой-то вечный сакральный смысл, со временем превращаются в идолов. Слишком привязываясь к внешней форме учения, мы лишаем себя возможности воспринять реальность, на которую оно указывает. Это как если бы мы уперлись взглядом в указующий палец, не догадываясь посмотреть туда, куда он направлен. Чтобы отвлечь внимание от пальца, суфии постоянно меняли внешние формулировки неизменного внутреннего учения, подчас шокируя искателей набором весьма противоречивых утверждений. С помощью такой техники они побуждали человека изменить фокус внимания и, таким образом, помогали ему освободиться от фиксации на вербальной форме, которая служит вспомогательным инструментом познания, но не целью самого познания. В результате подобных манипуляций искатель обращает взгляд внутрь себя. Следующее стихотворение может послужить тому иллюстрацией:

  • 91 Во всем огромном мудром мире
  •  нет ничего ценнее этой чаши,
  • что нас склоняет к сотням поцелуев.
  •  И все же, почему наш Мастер несравненный
  • из грубых, ненадежных элементов
  •  свои изделья делает все краше?
  • Неужто для того, чтобы, упав на землю,
  •  они рассыпались на тысячи фрагментов?

Эгоцентрическая личность

Доминирующее я (суфийское обозначение неизмененной личности), идя на поводу примитивных инстинктов, требует однозначности, предсказуемости во всех ситуациях. Если уж дисциплина, то она должна быть непрерывной, и чем жестче, тем лучше, а если гулять, так гулять. Если нашей доминирующей личности что-то понравилось, она стремится повторить этот опыт. Если кто-то дал повод считать себя учителем, святым или просветленным, то мы ожидаем от него совершенства всегда и во всем, согласно нашим собственным представлениям о совершенстве. Нам может быть желательно, чтобы он не ел мяса, не пил вина, не гневался, не справлял нужду и вообще был таким, каким его хочет видеть наше воображение.

Мы живем во сне самодовольства. Эго чувствует себя комфортно там, где ему обещают определенность и воспроизведение одного и того же. Безальтернативное мышление, бесконечное повторение девизов учения, узколобая преданность, даже высокому идеалу, служат питательной почвой для процветания примитивного элемента в человеке, проявляющегося как инфантильный эгоизм и комплекс собственной важности. Суфии находят смешными притязания святош на праведность, потому что именно под этой маской успешнее всего скрывается вечно утверждающее себя эго. То же самое можно сказать и об аскетизме и иных духовных «подвигах». Неуравновешенные усилия, насильственное покорение любых вершин, даже «духовных», часто только укрепляют тщеславие и развивают в человеке бесполезные привычки, которые не только изолируют личность от тонких обучающих воздействий, но и существенно понижают ее способность к социальной адаптации в самом широком значении этого слова. Недугом разобщенности особенно страдают энтузиасты и фанатики всех идеологий. Те, у кого был опыт общения с подобными жертвами собственных духовных амбиций, знают, как тяжело порой даже просто находиться в их обществе. Суфийская практическая философия помогает человеку освободиться от этой обусловленности и развить способность как бороться, так и отказываться от борьбы по собственному, ответственному решению.

  • 101 Когда-то, много лет тому назад,
  •  тянулся я к молитвам и постам,
  •  прельщенный славой благородной.
  • Могу поклясться, что душой свободной
  •  я Богу предан был
  •  и чтил обет священный!
  • Увы, в который раз
  •  подверглась поруганью чистота! —
  • Всего один глоток вина проникновенный
  •  разрушил до конца
  •   мой подвиг несравненный!

Стремясь расшатать жесткие установки в мышлении, Хайям замахивается на самое святое в его обществе – соблюдение дневного поста во время месяца Рамазана:

  • 90 Похоже, лунный всадник
  •  стремит коня на всем скаку
  •  к пределам Рамазана.
  • На шею жеребца горячего желанья
  •  опять набросят строгую узду.
  • Но перед тем как огласят конец Шабана,
  •  и Рамазан потребует положенную мзду,
  • я сладкого вина напьюсь
  •  и на парах его хмельных
  •   в последний день поста
  •    легко перенесусь.

Заявляя, что он напьется перед наступлением Рамазана и проведет под градусом священный месяц, Хайям, с одной стороны, бросает вызов многим буквально мыслящим последователям ислама: он провоцирует в них раздражение и таким образом демонстрирует им их собственную обусловленность и нетерпимость. С другой стороны, поэт в метафорической форме доносит до вдумчивого читателя три суфийские идеи:

1. Винное опьянение – особое состояние осознанности, погруженности в божественную любовь – позволяет без труда выносить тяготы поста или духовной дисциплины.

2. В отличие от обычного способа передвижения – верхом на коне, где конь символизирует догму или веру, – к духовному месту назначения можно значительно быстрее и надежнее перенестись с помощью другого транспорта – по воздуху, на «парах» или на крыльях всепоглощающей божественной любви.

3. Считается, что суфий в высшем состоянии сознания способен преодолевать барьеры времени.

Таким образом, великий шутник выражает истину через гиперболизированную ложь, святость – через порок, вечность – через кратковременный миг.

Этот метод весьма неоднозначен и не нравится любителям готовых рецептов.

К сожалению, любой другой метод, обещающий привести нас в рай через «кристально ясную», а на самом деле упрощенную систему взглядов, толкает сознание в пучину еще большего самообмана. Об этом красноречиво свидетельствуют неудачные попытки многих людей найти универсальную технологию духовной реализации. Такие люди не в состоянии достичь даже социальной гармонии внутри своих групп. Опыт многих сект, да и сама история нашей страны может послужить тому примером.

Следующий стих Хайяма звучит для нашего слуха как злая ирония пророка:

  • 105 Когда б имел я власть
  •  над этим Божьим миром,
  • я бы разрушил небеса до основанья
  •  и новый парадиз воздвиг,
  • где души все
  •  без всякого страданья
  • исполнили бы все свои желанья!

Суфийский обучающий метод

Цель суфийского обучения – продемонстрировать ученику ограничения и ненадежность обусловленных позиций. Специально подготовленные ситуации и испытания, на которые он просто не в состоянии ответить известными ему способами, бросают вызов стереотипам его мышления. Тем самым он упирается в необходимость искать другой путь. Для этого суфийские мастера часто ведут себя вопреки ожиданиям, порой нарушая всеми уважаемые, но закосневшие нормы и вызывая порицание окружающих. Слова и поступки других суфиев внешне кажутся менее драматичными, но и они открывает людям глаза на их собственную ситуацию. Каким бы ни было поведение мудреца, оно служит зеркалом: глядя в него, человек узнает самого себя, вспоминает, кто он есть и каково его предназначение. Мастер Хайям в тридцать первом катрене становится таким зеркалом.

  • 31 Я в этот мир пришел в большом смятенье,
  •  не понимая, как я мог тут очутиться,
  • но ничему не научила жизнь меня,
  •  могу лишь неустанно ей дивиться!
  • Мы неохотно покидаем этот свет,
  •  так и не вникнув в частные детали:
  • зачем сюда пришли, куда свой держим путь,
  •  зачем здесь простодушно пребывали?

«Дух дышит, где он хочет»

Стихи Хайяма погружают нас в особую атмосферу свободы, в которой не находит удовлетворения инфантильное желание определенности или повторяемости, отсутствует упрощенная однозначность. Мы здесь не находим принципа кнута и пряника, используемого многими религиозными и моралистическими системами. В этом сердечном пространстве человек освобождается от сковывающих пут обусловленности, ум начинает работать по-другому. Эгоцентрическая ориентация личности стирается, а доминирующее я занимает подобающее ему положение слуги в доме. Сознание, повинуясь центростремительной силе, возвращается к своей истинной природе, лучезарному центру, не нуждаясь больше в виртуальных якорях – иллюзиях собственной важности – которые мешают его движению вперед к исполнению изначальной человеческой судьбы:

  • 26 Почти что все ушедшие до нас,
  •  мой дорогой Саки,
  • в пыли самодовольства спят,
  •  как раньше спали.
  • Бокал свой снова опрокинь
  •  и истине внемли:
  • «Все их слова лишь воздух сотрясали».
  • 27 Коня молниеносной мысли сумели оседлать
  •  лишь лучшие сыны людского рода!
  • Познанья сущности дано тебе желать,
  •  иного у судьбы и не проси:
  • в круговороте изумительного вихря,
  •  подобно карусели небосвода,
  • закружится твой восхищенный ум
  •  вокруг своей сияющей оси.

Приложение 2

Хайям о суфизме

Для искателя есть четыре способа познания Бога:

ПЕРВЫЙ представлен Мутакаллимами, которые предпочитают довольствоваться традиционными верованиями;

ВТОРОЙ способ используют философы и врачи, надеющиеся отыскать Бога c помощью аргументов разума, не полагаясь при этом на догмы. Но эти люди вскоре обнаруживают, что в конце концов их аргументы не оправдывают ожиданий и капитулируют;

ТРЕТИЙ способ исповедуют Исмаилиты и Талимы, утверждающие, что истинное Богопознание может быть достигнуто лишь из надлежащих источников, поскольку существуют различные фазы на пути познания Создателя, Его Бытия и Атрибутов, когда аргументация не работает, а разум пребывает в недоумении. Поэтому, прежде всего, необходимо искать истинное Слово из правильного источника;

ЧЕТВЕРТЫЙ способ используют суфии, ищущие знание Бога не только размышлением и медитациями, но очищением сердца и способностей к восприятию, очищением от природной сосредоточенности на телесных потребностях. Когда душа человеческая очищается таким способом, она становится способной к отражению Божественных образов. И нет сомнения, что последний (четвертый) способ – наилучший, поскольку мы знаем, что Господь не утаивает любое совершенство от души человеческой. Темнота и неочищенное состояние – вот главные препятствия. Когда эта завеса исчезает и препятствия устраняются, реальные факты предстают в своем истинном виде. И это именно то, на что [неявным образом] указывал наш Пророк (да будет мир с ним!).

Страницы: «« 123

Читать бесплатно другие книги:

Родители решили, что Молли и Микки пора немного пожить спокойно – никого не гипнотизировать, не путе...
Астрология – это наука о циклах, время – основное понятие в астрологии. В нашем быстроменяющемся мир...
Астрология – это наука о циклах, время – основное понятие в астрологии. В нашем быстроменяющемся мир...