Дочь палача и король нищих Пётч Оливер

13

Регенсбург, утро 26 августа 1662 года от Рождества Христова

Впереди темным силуэтом вырастали ворота Святого Якоба. Над верхними зубьями уже брезжили рассветные сумерки, но ниже, у подножия стен, до сих пор царил мрак.

Почти два часа потребовалось Куизлю, чтобы добраться сюда от епископского двора, при этом навстречу то и дело попадались стражники, и ему приходилось всякий раз прятаться. Несколько раз палач проходил по одним и тем же проулкам или забредал во внутренние дворы, откуда не было других выходов. Один раз два стражника прошагали в полуметре от него, а он вжимался в темень подворотни. В другой раз ему пришлось просто свалиться за навозную кучу, настолько неожиданно появились впереди караульные. И вот он стоял перед воротами, через которые вошел в этот город вечность назад – отсюда же он решил его и покинуть. В тюрьме Тойбер рассказывал, что через эти ворота проезжало множество крестьянских повозок. Куизль надеялся запрыгнуть в одну из них и спрятаться между ящиками, бочками или мешками.

Из своего укрытия за колодцем палач наблюдал за утренней сменой караула. Стражники обменивались приветствиями, но движения их выдавали усталость; солдаты зевали и потягивались. Куизль ухмыльнулся и хрустнул пальцами: по крайней мере, он не один не смыкал глаз этой ночью.

Заскрежетал отодвигаемый засов, громадный, словно бревно; высокие, около трех метров, ворота со скрипом отворились, и в город вкатилась первая крестьянская повозка. За ним последовали батраки в лохмотьях и лоточники с заплечными корзинами: ночь они, судя по всему, провели прямо под городскими стенами. Пропели петухи, и зазвонили церковные колокола – Регенсбург просыпался.

Понаблюдав какое-то время за возней у ворот, Куизль, нахмурившись, решил отказаться от первоначального замысла. Выбираться из города в повозке было слишком опасно: несмотря на усталость, бдительности стражники не теряли. Каждого, кто покидал город, тщательно досматривали. Караульные то и дело пронзали пиками мешки с зерном или заставляли откупоривать винные бочки. При этом ругань крестьян и торговцев их ничуть не беспокоила.

– Заткни пасть, паршивец! – рявкнул вдруг один из стражников на торговца материей, возмущенного тем, что его заставили разматывать каждый рулон. – Думаешь, мне это все в радость? Мы разыскиваем монстра из Шонгау, скотина! Радуйся, что мы следим, как бы этот оборотень тебе глотку в дороге не перегрыз.

– Ну да! – огрызнулся торговец, заматывая материю. – Этот изверг вас в дураках оставил. Вы его упустили, а расплачиваться нам. Если б на службе не нажирались вечно…

– Ты, следи за словами!

Торговец поспешил удалиться, а Куизль лихорадочно соображал, каким еще образом можно выбраться из города. Взгляд его скользнул вдоль стены, к северо-западу, где над некоторыми домами поднимался дым из труб. Еще по прибытии в Регенсбург палач заметил, что завалы, оставшиеся там с Большой войны, до сих пор не расчистили. Оборонительные сооружения перед городом находились в ужасающем состоянии, всюду зияли проломы, и поросшие травой развалины указывали на то, что на восстановление у города денег сейчас не хватало. Может, и в стене где-нибудь найдется лазейка…

Но не успел Куизль и шагу ступить, как за спиной вдруг зашуршал гравий. Палач мгновенно метнулся в сторону и приземлился при этом на больное плечо. Когда он снова вскочил на ноги, перед ним уже стоял, прикрываясь руками, сгорбленный человечек. На нем были разодранные штаны и грязная рубаха, об изначальном цвете которой теперь оставалось только догадываться. Соломенная шляпа, что прикрывала спутанные волосы, не расползалась, наверное, лишь благодаря вплетенному кожаному шнурку. Необутый и ужасно тощий, он походил на бродячего пса.

– Ради Пресвятой Богородицы, не делай мне ничего, – пропищал человечек; он чем-то напоминал Куизлю облезлого хорька. – Я не желаю тебе плохого. Меня послал Тойбер!

– Тойбер? Как, черт возьми…

Только теперь Якоб заметил, что от оборванца воняло, как из выгребной ямы. Палач понял вдруг, что же напоминала ему своим цветом рубашка собеседника. Должно быть, человек этот буквально купался в навозной жиже.

– Откуда Тойберу знать, что я здесь? – прорычал Куизль и угрожающе поднял руку. – Говори правду, а то…

Хорек пригнулся еще ниже.

– Мы следили за тобой с того момента, как ты сбежал с епископского двора. Палач приказал. Он велел привести тебя к нему.

– Так ведь я… – начал Куизль.

Хорек забегал маленькими живыми глазками.

– Ты чуть было не ускользнул от нас. Слава богу, кое-кто из наших увидел тебя с другой стороны, под арками. Занятный проходец, мы…

– Не распинайся, – перебил его палач. – Говори лучше, кто ты.

Впервые за все это время человечек ухмыльнулся. Он был почти беззубым – только один черный обломок торчал из-за растресканной верхней губы.

– Я? Наверное, все-таки мы, – он легонько поклонился. – Можешь называть нас золотарями.

У Куизля на секунду отвисла челюсть.

– Зо… золотарями?

Хорек зашагал прочь.

– Идем, сам все поймешь.

Куизль задумался, а потом двинулся вслед за сгорбленным человечком. На ловушку все это не слишком походило. Никто не знал о его дружбе с палачом Регенсбурга. Кроме того, достаточно было лишь крикнуть или махнуть рукой, чтобы привлечь внимание стражников у ворот. С какой стати вонючему хорьку врать без нужды?

Его провожатый засеменил к северу вдоль городской стены, при этом то и дело осторожно оглядываясь по сторонам. В столь ранний час людей на улицах почти не было, да и те странным образом обходили грязного человечка.

Через некоторое время палач обратил внимание, что дома вокруг становились все беднее. Большинство из них лишь сколоченными наскоро хибарками жались к городской стене. По переулкам высились кучи грязи, и навозная жижа ручьем перетекала по канавам, служившим выгребными ямами. Временами Куизлю и его странному спутнику приходилось по щиколотку брести в этой слизи, а худые, оборванные дети играли там в шарики. Мимо прокатила повозка, груженная навозом и трупами животных, и управлял ею не менее грязный возница. Хорек обернулся к палачу и подмигнул.

– Район здесь всегда был не из лучших, к стене близко очень. Но после войны мы тут вообще, можно сказать, сами по себе живем. – Он хихикнул и показал на свой нос. – Почти пришли. Просто на запах надо идти.

Наконец они добрались до самой крайней точки города, здесь под острым углом смыкались северная и западная стены. Палач с облегчением заметил, что неподалеку в стене и вправду зиял пролом. Правда, он был завален чем-то таким, что распознать удалось, только присмотревшись внимательнее. А распознав, Куизль невольно задержал дыхание.

Перед ним метра на два высилась гора зловонных и склизких нечистот.

Якоб отступил на шаг и ладонью зажал рот и нос. Кроме навоза, в куче виднелись также разлагающиеся трупы кур, кошек и собак. Палач разглядел среди них даже свиную тушу, в пустых глазницах которой копошились белые жирные личинки.

На самом верху навозной горы, усмехаясь, стоял Филипп Тойбер.

– Вот и свиделись опять, Куизль, – прогремел он, уперев руки в широкие бедра. – Могу поспорить, столько дерьма ты за всю свою жизнь не видел, верно? – Палач Регенсбурга осторожно спустился по склизкому склону, при этом сапоги его по колено тонули в жиже. – Не то что в твоей баварской деревушке.

– А ты прямо-таки возгордился, смотрю, живодер старый! – Куизль с отвращением отвернулся, и все же по лицу его пробежала тонкая улыбка. Еще недавно Тойбер пытал его, а теперь палач считал его настоящим другом. – Мне бы следовало догадаться, что ты меня не оставишь в покое.

Якоб осторожно огляделся в поисках возможных преследователей. Краем глаза он заметил, как неподалеку от них несколько человек с повязками на лицах грузили нечистоты на две повозки. Хорек тоже трудился среди них. Внимательные взгляды с любопытством следили за палачом.

– Им можно доверять, – сказал Тойбер. – Если кто-нибудь из них тебя выдаст, я ему все кости переломаю и, как дохлую клячу, к остальным трупам брошу. – Он улыбнулся. – К тому же ты один из нас. Палач. Неприкасаемый. Как шлюхи, нищие, шуты или живодеры. Я так думаю, нам всем надо вместе держаться.

Куизль кивнул на осклизлую гору, с которой на землю то и дело соскальзывали какие-нибудь комья.

– Что вы делаете со всей этой дрянью? Закапываете?

Тойбер помотал головой и показал за спину.

– Отсюда грязь отправляется прямиком в Дунай. По нескольку повозок в день. Город неплохо платит нам за это.

– Вам?

Тойбер смачно сплюнул.

– Я здесь только приказы раздаю. Всю работу делают живодеры и золотари. Обчищают выгребные ямы и свозят все дерьмо сюда.

Куизль глянул вниз: под ногами перетекала желтая, блестящая жижа.

«Золотари…»

Так вот что хорек имел в виду!

– Настоящее золото, – Тойбер кивнул на киснущую под восходящим солнцем кучу. – Кажется, какой-то римский император говаривал, что деньги, мол, не пахнут. Поверь, если б не мои ребята, этот город захлебнулся бы в собственном помете.

– Как ты меня нашел? – спросил вдруг Куизль.

– После того как ты сбежал от Толстухи Теи, мне в ратуше головомойку устроили, – пробормотал Тойбер. – Думаю, высокие господа знают, что это я тебе помог, но доказать ничего не могут… – Он хлопнул Куизля по левому перевязанному плечу. – Ну что, зажило? Я же говорил, мое средство…

– Потише, коновал ты треклятый, – перебил его Куизль. – Лучше говори, как дальше было.

Тойбер поймал одну из сотен навозных мух и раздавил ее между пальцами.

– То, что ты спрятался у епископа, весь город уже знает, – ответил он наконец. – Я понял, что рано или поздно тебе придется оттуда выйти, вот и попросил своих золотарей побродить там, да не зевать. Они могут углядеть больше любого солдата, а сами остаются в тени. – Филипп вытер пот и грязь со лба. – Но и от этого тебе сейчас толку немного. Тебе уходить надо, и как можно скорее.

– Прежде мне нужно еще кое-что уладить, – проворчал Куизль.

– Могу представить, что именно. Вот поэтому я и велел тебя привести. – Тойбер заглянул Куизлю в глаза и продолжил уже медленнее: – Я выяснил, кто этот третий дознаватель. Толстая Тея мне рассказала.

Куизль задумчиво оглядел городскую стену, словно бы что-то учуял за ней.

– Полагаю, сегодня ночью я тоже это узнал. Если это тот, о ком я подумал. Хотя вообще такого быть не может… – Якоб запнулся. – Он оставил мне письмо. Письмо от покойника.

– Вайденфельд? – изумленно спросил Тойбер. – Но…

– Вайденфельд, ха! – Куизль вынул скомканную записку, которую всего пару часов назад нашел у себя в кармане. – Этот ублюдок был в резиденции! Я сначала решил, что сон видел. Пока это вот письмо не нашел.

Он взял записку кончиками пальцев, словно отправитель обрызгал ее ядом.

– Должно быть, сунул мне ее, пока я спал. Наверное, подкупил стражников и пробрался незаметно ко мне. Или же это призрак… – Якоб помрачнел. – Этот человек мертв. Я собственными руками его убил. Его не может быть в живых.

– Призрак или нет, – заметил Тойбер, – но если он хочет с тобой поквитаться, то почему просто не перерезал тебе горло, пока ты спал?

– Ему этого мало. Он хочет терзать меня до последнего. Взгляни.

Якоб протянул Филиппу записку. Тот прищурился и пробежал глазами несколько строк, после чего тихо присвистнул сквозь зубы.

– И что, это все правда?

Куизль скрежетнул зубами.

– Я… сам не знаю. Но все ногти этому ублюдку повыдергаю, пока не выясню. А если это призрак, то я его самолично обратно в ад загоню.

Тойбер наморщил лоб.

– Но где ты собираешься искать его? Ты же понятия не имеешь, где шляется этот проклятый Вайденфельд. К тому же я до сих пор не пойму, что это за имя такое. Во всяком случае, того, третьего, по-другому зовут. Это…

– Болван ты эдакий! – перебил его Куизль. – Как ты не допрешь до сих пор? Вайденфельдом не человека зовут! Так место называется!

На какое-то время воцарилось молчание, и тишину нарушала лишь неустанная возня золотарей за их спинами.

– М… место? – Тойбер изумленно покачал головой. – Но как же…

– Смотри, – Куизль взял смятую записку и ткнул в первую строчку. – С приветом от Вайденфельда! То же самое он написал в первом письме, которое отправил Магдалене. Эти приветы из какого-то места! В тюрьме вся стена была исписана названиями мест, где я в свое время сражался. Магдебург, Брайтенфельд, Райн ам Лех, Нордлинген… И Вайденфельд. Он самый! Он их все написал там, чтобы меня помучить. Даже даты не забыл, ублюдок!.. – Шонгауский палач прикрыл глаза, словно припоминал что-то. – Ф Ф К Вайденфельд 1637 год от Рождества Христова… Как я мог забыть этот день! Это же день его смерти.

– Значит, ты сражался где-то под Вайденфельдом? – спросил Тойбер.

Куизль уставился в пустоту.

– Не сражался. Но место скверное. Даже очень скверное. Я старался забыть о нем, но память ведь не обманешь, сколько бы лет ни прошло. И как только я прочел ночью это письмо, снова все вспомнил.

Тойбер вытаращил глаза.

– Святые угодники, я, кажется, понял. Вторая строчка…

– Мне пора уходить, – нетерпеливо перебил его Якоб. – Немедленно. Он будет ждать меня там.

Он принялся карабкаться по склизкой куче к пролому в стене, но вдруг поскользнулся и снова упал на больное плечо.

– Чтоб тебя!

– Постой! – Тойбер ринулся вслед за ним. – Ты ранен, у тебя нет оружия… Да ты не знаешь даже, где будешь искать этот Вайденфельд. Если ты сейчас…

– Отстань! Тебе этого не понять!

Куизль поднялся и снова полез к вершине навозного холма. За полуразрушенной стеной переливалась зеленая лента Дуная. Вскоре палач скрылся в поросшем плющом проломе.

– Это мне-то не понять? Ты, чертов упрямый баран! Кто ты такой? Папа римский? – Тойбер подобрал осколок булыжника и запустил им в пролом, за первым последовали еще несколько. – Ублюдок бесстыжий! Как ты собрался с этим дьяволом в одиночку справиться? Он зарежет тебя, и пискнуть не успеешь! Как ты не понимаешь, что ты делаешь все, как он хочет?

Но ответа из-за стены не последовало. Тойбер вздохнул и, поразмыслив мгновение, начал взбираться по навозной куче.

– Скотина, думаешь, я собственной семьей рисковал, только чтобы тебя вот так взяли и укокошили? А ну, подожди!

С этими словами палач Регенсбурга тоже скрылся в проломе.

Золотари только головами покачали. Потом снова взялись за лопаты и принялись разгребать город от его же испражнений. День обещал быть жарким и зловонным.

Симон стоял в тени большого соляного склада возле пристани и дожидался, когда людей пустят по Каменному мосту. Сердце у лекаря бешено колотилось. Он беспокойно наблюдал за стражниками, которые как раз принялись лениво отпирать ворота.

По примеру Куизля и его дочери Симон пролез по тайному лазу в кладовую, а уже оттуда выбрался в город. Поначалу он надеялся где-нибудь перед епископским двором встретить Магдалену, но девушка уже скрылась. Еще совсем недавно это обстоятельство привело бы Симона в бешенство, но теперь ему даже полегчало. Он ведь знал, где ее искать, – у этого чванливого коротышки-венецианца. Что ж, там она хотя бы в безопасности. А в деле, какое собирался провернуть лекарь, лучше действовать в одиночку.

Симон со всех ног помчался по темным, еще безлюдным переулкам к тому месту, где, как он надеялся, тайна порошка наконец прояснилась бы. И теперь, возле сторожки у Каменного моста, перед запертыми еще воротами, терпение лекаря подверглось суровому испытанию.

Барабаня пальцами правой руки по каменной стене, Симон неотрывно следил за стражниками, которые неторопливо отодвигали один засов за другим. И чего бы этим скотам не поспешить? На карту, возможно, поставлена судьба всего города, а этим пропойцам деревенским хоть бы хны! Лекарь вдруг понял, что, сам того не ведая, начал грызть ноготь.

Вообще Симон даже рад был тому, что Магдалена отправилась к Сильвио. Все это слишком опасно: ведь неизвестно, кто или что поджидало его там на самом деле. Оставалось только надеяться, что было еще не слишком поздно. Хотя, с другой стороны, неужели никто ничего не заметил бы? Воздействие порошка столь ужасно и явственно, что не обратить внимания на него просто невозможно. Лекарь облегченно вздохнул. Видимо, заговорщики еще не успели привести план в действие. Но следовало удостовериться, что предположение его не ошибочно. И если он окажется прав, то пулей бросится к городским властям и…

Симона обожгло при мысли, что высшую власть в Регенсбурге представлял казначей Паулюс Меммингер. Так кому вообще можно теперь довериться? Лекарь так и не понял до конца, какую роль во всем этом играл Меммингер. Не говоря уже про лысого убийцу и Натана… По этой причине Симон и не решился воспользоваться туннелем под Дунаем. Быть может, там его поджидал Натан со своими пособниками, а наняли их могущественные люди, для которых Симон был всего лишь назойливым жуком, которого можно раздавить мимоходом.

Лекарь прикусил губу. Для начала нужно во всем удостовериться. И уже потом можно решать, кому довериться, а кому нет.

Наконец стражники распахнули ворота. С десятком торгашей, крестьян и поденщиков Симон устремился к мосту. Пятнадцать пролетов нависали над рекой до противоположного берега, где начинались владения баварского курфюрста. Утренний туман постепенно рассеивался и с той стороны уже виднелся таможенный барьер, сейчас высоко поднятый. Лекарь опустил голову и быстро засеменил мимо стражников. Накануне в комнате пивовара он нашел коричневую фетровую шапочку и теперь надвинул ее на лоб. Оставалось только надеяться, что стражники слишком устали, чтобы особо присматриваться.

Кажется, получилось, никто его не окликнул. Симон облегченно вздохнул и зашагал дальше. Взгляд его скользнул за ограждение: внизу, между искусственными островами, вихрились круговороты, под сводами и мимо Нижнего Верда скользили плоты и рыбачьи лодки.

Скоро он доберется до цели.

Примерно на середине моста Симон увидел наконец деревянные сходни, спускавшиеся к большому Верхнему Верду. Возле нее стояла небольшая сторожка с колокольней; на лавке, прищурив глаза, сидел заспанный стражник и нежился под первыми солнечными лучами.

Симон замедлил шаги, чтобы не вызывать подозрений.

– А тебе-то чего на острове понадобилось? – резко спросил его стражник. – На мельника или столяра ты не очень-то и похож… – Бородач приподнял шлем и недоверчиво оглядел лекаря. – Скорее на писаку какого.

Симон кивнул.

– Он самый и есть.

Он с подчеркнутой небрежностью вынул измятую страницу, которую вырвал из травника на кухне пивовара. В темной сторожке ничего, кроме каракулей, разобрать было невозможно, и лекарь затаил дыхание в надежде, что стражник купится на его дешевую уловку.

– Мельник один слишком мало налогов заплатил, вот я и несу ему извещение.

– Дай посмотрю, – стражник вырвал у Симона страницу и принялся внимательно ее изучать.

«Господи, сейчас стражу кликнет! – думал Симон. – Меня в тюрьму посадят, а потом будет уже слишком поздно! Весь Регенсбург…»

– Порядок. Можешь проходить, – стражник с важным видом вернул листок. – Вроде правильно все.

Симон смиренно опустил голову и подавил улыбку. Да он и читать-то, видимо, не умел! Даже рисунки с обратной стороны его не смутили. Раскланявшись с угрюмым стражником, лекарь спустился по сходням. И лишь оказавшись на достаточном расстоянии, он осмелился снова поднять голову.

В ту же секунду его оглушил грохот и скрежет, доносившийся с острова. Неподалеку в воде вращались мельничные колеса, что приводили в движение громадные молоты и жернова во множестве строений. Треск лесопилок примешивался к стуку мельниц и сукновален. Весь остров казался единым грохочущим механизмом. Симон буквально чувствовал, как дрожала земля под ногами.

Мельницы…

Он почти у цели. Теперь оставалось только надеяться, что не ошибся.

Юноше потребовалось некоторое время, чтобы сориентироваться на поросшем низким кустарником острове, но в конце концов он узнал высокое строение с черепичной крышей, к которому в прошлый раз приводил его Натан. Лекарь замедлил шаги; он по-прежнему понятия не имел, что ожидало его внутри. Что, если мельницу охраняли?

Он решил не заходить внутрь сразу, а заглянуть для начала в одно из окон. С трудом вскарабкался на кучу бревен, сложенную штабелем у стены, и добрался наконец к заколоченному окну. Оттянул одну из досок и стал вглядываться в сумрак, царивший внутри.

Разглядеть удалось немного. Как и в прошлый раз, повсюду грудились мешки с мукой и пшеницей. В глубине со скрипом вращались громадные жернова, приводимые в движение водяным колесом, установленным с обращенной к реке стороны. Симон хотел уже отвернуться, как в глаза ему бросился очень уж большой мешок, который, судя по всему, свалился из общей кучи и теперь валялся бесхозный посреди пола.

И мешок этот шевелился.

Симон поморгал и присмотрелся. Действительно! Громадный мешок метался и дергался. Только теперь лекарь понял, что это был не мешок вовсе, а человек, связанный в тугой кокон. Когда этот кокон снова метнулся в сторону, Симон смог разглядеть лицо. И с огромным трудом подавил крик.

На полу лежала Магдалена.

Волосы у нее были мокрые и растрепанные, лицо бледное, и сама она дрожала всем телом. Но в глазах ее метался гневный огонь, от чего Магдалена напоминала пойманную рысь.

В следующую секунду из затемненного угла выступили несколько человек. Двое из них оказались неотесанными широкоплечими бугаями – взгляд выдавал в них людей, привыкших исполнять чужие приказы. Как показалось Симону, по крайней мере одного из них он уже встречал до этого на набережной. А вот третий был иным: низкого роста, в красной рубашке с белыми завязками, и на голове его была нарядная мушкетерская шляпа, из тех, какую лекарь и сам с большим удовольствием приобрел бы.

Там, возле Магдалены, стоял Сильвио Контарини.

Закинув ногу на ногу, венецианец уселся на мешок с пшеницей и уставился на дергающийся кокон перед собой. Все время, пока они плыли по реке, Магдалена тщетно пыталась освободиться от веревок. Постепенно движения ее становились все слабее, и Сильвио сочувственно покачал головой.

– Мне и вправду ужасно жаль, что нашему знакомству пришлось принять такой оборот, – вздохнул он. – Но ведь пути Господни неисповедимы. Поверьте, я по-прежнему вас уважаю. Ваша отвага, ваша проницательность и, разумеется, красота…

– Карлик чахоточный! – прошипела Магдалена и попыталась подняться, что ей, конечно, не удалось. – Только попробуй еще раз ко мне прикоснуться, я тебе стручок твой мигом вырву!

– Scusate[25], но это, боюсь, неизбежно, – проворковал Сильвио. – Все-таки вы мне еще нужны для эксперимента. Но если так вам будет угоднее, я позабочусь о том, чтобы лишь эти очаровательные cavalieri…

Он кивнул на ухмылявшихся молодчиков

– …чтобы только они могли к вам прикасаться. Так для вас лучше?

– Что за эксперимент такой, будь он неладен? – грубо спросила Магдалена, хотя в голосе ее слышалась неуверенность. – И говори со мной на немецком.

Сильвио откинулся на мешках и, заложив руки за голову, оглядел мельницу так, словно только сейчас понял, где находится. Потом, довольный, повернулся к Магдалене.

– Как вы думаете, что это?

– Зерно. Мука. Что же еще? – огрызнулась Магдалена.

Сильвио кивнул.

– Esattamente[26]. Но из особенного зерна.

Венецианец достал нож и ткнул в один из мешков, на которых восседал подобно королю на троне. Потом задумчиво высыпал между пальцами пригоршню пшеницы. Почти половина зерен была черно-синего оттенка, словно уже начали плесневеть.

– Это новый урожай с арендованных мною полей вокруг Регенсбурга, – пробормотал он. – Нам стоило немалых трудов вывести пшеницу такого вот сорта.

Он продолжал задумчиво пересыпать зерна на пол.

– Вообще это обыкновенный грибок, что поражает зерно в дождливое лето. Крестьяне этого грибка боятся, хотя воздействие его просто поразительно. Такую пшеницу, можно сказать, благословил сам Господь. Он вызывает ignis sanctus, святую горячку, – он резко взглянул на Магдалену. – Хотя вам, знахаркам, ближе название антонов огонь.

– Господи! – просипела Магдалена. Лицо ее стало еще бледнее. – Гангрена! Значит, во всей этой пшенице…

Сильвио кивнул.

– Спорынья. Все верно. Яд Господа. С ее помощью люди способны пережить день Страшного суда. Те, кто ее принимает, возносятся на небеса – или извергаются в ад. Говорят, она зародилась вместе с человечеством.

Снова на пол посыпались зерна.

– Попробовав ее, люди целыми деревнями пускались на поиски Господа. Поедали зараженный спорыньей хлеб и впадали в экстаз, видели в окружающих ведьм и демонов и уничтожали их. Носились по улицам с плясками и воздавали хвалу Искупителю. Очистительный яд! Я с гордостью могу утверждать, что никогда еще человек не получал спорынью в таких огромных количествах.

Он величественно обвел рукой груды мешков, сваленные по всей мельнице, и по лицу его пробежала восторженная улыбка.

– Достаточных для целого города.

Симон следил из своего укрытия, как венецианец поднялся и принялся обходить мешки, словно строй солдат. Сердце выпрыгивало из груди. Они с самого начала могли догадаться! Голубоватый, приторно пахнущий порошок в муке. Размолотая спорынья! Этот грибок, растущий не только на пшенице, но и на других злаках, довольно часто приводил к массовым отравлениям. Люди ели зараженный хлеб и впадали в безумие, многие погибали. И лишь в ничтожных количествах она имела целебные свойства. Ее использовали, чтобы облегчить боль или избавиться от плода в чреве. И теперь этот полоумный, похоже, решил отравить ею целый город!

Симон вполголоса выбранил себя за то, что не подумал об этом раньше. Ведь незадолго до их отъезда в Регенсбург пекарь Бертхольд скормил спорынью беременной служанке Резль. Хотя в Шонгау лекарь этого яда ни разу не видел: отец, вероятно, хранил его втайне от сына. Все, что лекарь помнил о ней, он узнал еще во время учебы в Ингольштадте.

Ему вспомнился иллюстрированный травник в кабинете цирюльника. В нем были отмечены некоторые виды злаковых. Должно быть, Гофман вывел у себя в лаборатории какой-то особенный сорт спорыньи. Разгадка все это время находилась у Симона под носом, но он просто не замечал ее!

Лекарь отчаянно соображал, как ему быть. Неотесанные пособники венецианца устроились на мешках и по очереди прикладывались к глиняной фляге. Судя по довольным физиономиям, в ней было что-то крепкое, но лекарь сомневался, что они опьянели достаточно, чтобы не представлять угрозы. И что же теперь делать? Позвать стражников? Пока эти тугодумы возле моста дотопают до мельницы, Сильвио, а с ним и Магдалены наверняка уже след простынет. Кроме того, кто даст гарантию, что кто-нибудь из патрициев не замешан в заговоре? Разве не пытался казначей Меммингер заполучить порошок? Да еще и убийцу для этого нанял…

В это мгновение Симон услышал шум позади себя. Он обернулся и с ужасом уставился на очередного прислужника Сильвио; тот, словно кошка, карабкался по бревнам. Так, значит, их трое! Один из них, вероятно, дежурил возле дверей и теперь заметил Симона.

Поняв, что его заметили, здоровяк выругался и схватил лекаря за ногу. Тот отчаянно брыкнулся и ногой врезал ему в лицо. Прислужник с пронзительным криком полетел вниз, увлекая при этом некоторые из бревен. Весь штабель под ногами пришел в движение, Симон почувствовал, как бревна начали раскатываться в стороны. Еще немного – и его раздавит, как в жерновах.

Он выпрямился, пытаясь поймать равновесие, и решительным прыжком отскочил наконец в сторону. Рядом в землю с грохотом ударялись бревна, Симон оглянулся на прислужника: тот отчаянно пытался выползти из грохочущего хаоса. В следующий миг на него рухнуло громадное бревно, и крик мужчины резко оборвался.

Бревна все громыхали вокруг Симона и сотрясали землю. Внезапно лекарь почувствовал мощный удар в плечо и упал. На него накатилось и придавило к земле длинное бревно. Симон заметался из стороны в сторону, попытался столкнуть с себя ствол, но освободиться не удалось.

Через несколько мгновений грохот прекратился, и вместо него послышались тихие шаги. Они приближались, и Симон тщетно пытался повернуть в ту сторону голову. Внезапно на лицо его легла тень, лекарь зажмурился. А когда снова открыл глаза, над ним стоял венецианец.

Сильвио склонил голову набок, улыбнулся и провел кинжалом по дрожащей груди лекаря: сантиметр за сантиметром, пока клинок в конце концов не остановился у горла.

– Вы только посмотрите, – прошептал он. – Преданный и ревнивый любовник. Che drama![27] По крайней мере, теперь у вас появилась веская причина испытывать ко мне неприязнь.

Куизль и Тойбер молча сидели в маленькой, хлипкой лодке и плыли по Дунаю к восточной оконечности города.

Они выпросили трухлявую лодку у паромщика, и тот за несколько монет не стал задавать лишних вопросов. Поначалу Якоб не очень-то и воодушевился тем, что палач Регенсбурга к нему присоединился. Но, заметив угрюмый взгляд Филиппа, лишь протянул ему руку. Что бы ни побудило Тойбера помогать ему – он был его другом. А друг в эти мгновения Куизлю был крайне необходим. Левое плечо до сих пор изнывало от боли, а руки и ноги то немели, то начинали пульсировать болью.

– Не нужно тебе этого делать, – тихо проговорил Куизль. – Я и без…

– Заткнись, пока я не передумал. – Тойбер с такой силой погрузил весла в воду, словно старался прибить какое-то чудище в толще реки. – Я и сам не знаю, зачем помогаю тебе, ослиная ты башка. Давай, делай вид, будто сети забрасываешь, а то те вон ребята с плота уже на нас косятся.

Куизль усмехнулся и пошарил у себя за спиной, где лежала пропахшая рыбой сеть. Взвалил ее на колени и принялся старательно в ней копошиться. Когда лодка проплывала мимо Верхнего Верда и пересекала водовороты под Каменным мостом, оба палача втянули головы. Но никто из стражников у ограждения не удостоил их даже взглядом. Для караульных эти двое в грязных рубахах были всего-навсего рыбаками, что собрались расставить сети ниже по течению. Один из низеньких прохожих на мосту внезапно напомнил Куизлю Симона, но палач наверняка обознался.

Большую часть времени Якоб сидел с закрытыми глазами. Он следил за образами, сменявшими друг друга под опущенными веками, – образами из прошлого, что захлестнуло палача с новой силой. Казалось, лихорадка помогла ему после стольких лет освежить память.

– Мы были здесь, где-то неподалеку, – пробормотал Куизль, когда восточная стена города осталась позади. – Я почти забыл об этом. Вдали на холме виднелась крепость. Разрушенная… – Он открыл глаза и взглянул на Тойбера. – Есть у вас тут разрушенные крепости? Она немаленькая была; а у подножия – спаленный городок. И Дунай совсем рядом протекал. Есть что-нибудь наподобие?

Тойбер задумчиво кивнул.

– Это, наверное, Донауштауф. Пару миль вниз по течению. Шведы тогда спалили крепость, после того как гарнизон увел у них целую партию соли. Ты как-то связан с этим?

Куизль оглядел Дунай, грязно-зеленым чудищем извивавшийся между лесами. Кроме мельницы на правом берегу, других домов видно не было.

– Мы были здесь через пару лет, – ответил он и снова закрыл глаза. – От крепости тогда уже только развалины остались. Но мы встали здесь на зимовку… где-то неподалеку. Весной собирались двинуться на Богемию. Еще один год резни… – Он сплюнул в воду. – Господь свидетель, за каждый этот год я в аду по сотне лет буду жариться.

Тойбер с плеском погрузил весло в водную гладь. В воздух с криками поднялась стая уток и понеслась прочь.

– Долго ты, видимо, на войне был, так? – спросил он наконец.

– Слишком долго.

Некоторое время никто не произносил ни слова. Тем временем на востоке над лесом поднялось солнце и начало припекать спины.

– И чем же ты занимался? – снова спросил Филипп. – Пикинером был или мушкетером? Или саблей размахивал?

– Фельдфебелем был.

Тойбер присвистнул сквозь зубы.

– Палач, да еще и фельдфебель, вот так раз! Видимо, хорошим солдатом был.

– Убивать я умею.

Они снова замолчали. За изгибом реки показался наконец маленький грязный городок, и над ним высилась на холме крепость, лишь кое-как отремонтированная. Берег окаймляла перекошенная пристань, возле которой покачивались несколько лодок и плотов. Когда подплыли чуть ближе, Куизль увидел, что многие из домов были разрушены, крыши провалились и стены почернели от копоти. Крепостная стена, некогда окружавшая город, была вся в дырах, как кусок старого сыра.

– Донауштауф. – Тойбер направил лодку к покрытому илом причалу. – Когда-то был милым торговым селением. Но после шведов городок заселили чума и голод. ридется немного подождать, пока люди все тут восстановят. А потом и еще война грянет.

Он тихонько засмеялся и привязал лодку к трухлявому столбику.