Белый огонь Чайлд Линкольн

С благодарностью «Конан Дойл эстейт лимитед» за разрешение использовать персонажей из рассказов о Шерлоке Холмсе, принадлежащих перу покойного сэра Артура Конан Дойла.

Линкольн Чайлд посвящает эту книгу своей дочери Веронике

Дуглас Престон посвящает эту книгу Дэвиду Морреллу

Пролог

Истинная история

Молодой доктор простился с женой на платформе железнодорожного вокзала в Саутси и сел в экспресс, отправляющийся в Лондон в 4.15, а три часа спустя прибыл на вокзал Виктория. Протиснувшись через шумную толпу, он вышел из здания вокзала и остановил двухколесный кеб.

– Отель «Лэнгхам», пожалуйста, – сказал он кебмену и откинулся на спинку потертого кожаного сиденья, преисполненный радостного предвкушения.

Кеб поехал по Гросвенор-плейс. Стоял превосходный вечер позднего лета – такие вечера крайне редко выдаются в Лондоне. Меркнущий свет дня еще проливался на забитые всевозможными повозками улицы и покрытые сажей здания, озаряя все волшебным золотистым сиянием. В половине восьмого фонари только начали зажигать.

Доктор довольно редко приезжал в Лондон, а потому с интересом поглядывал в окно. Кебмен свернул направо на Пикадилли, и теперь перед его пассажиром в предзакатном сиянии предстали дворец Сент-Джеймс и Королевская академия. Эти толпы народа, этот шум и зловоние города, так непохожие на тихую местность, где стоял его дом, наполняли доктора энергией. Бессчетное число копыт выбивало дробь по брусчатке, а тротуары гудели под ногами представителей самых разных классов: клерки, барристеры и джентльмены шли бок о бок с трубочистами, уличными торговцами и продавцами конины для кошек.

На Пикадилли-серкус кеб резко повернул налево на Риджент-стрит, миновал Карнаби и Оксфорд-серкус и остановился перед входом в «Лэнгхам» – первый построенный в Лондоне гранд-отель, который до сих пор так и оставался самым стильным. Расплатившись с кебменом, доктор оглядел витиеватый фасад, отделанный песчаником, большие окна и балконы с коваными перилами, высокие коньки крыши и балюстрады. Архитектура мало интересовала его, и он предположил, что фасад представляет собой смесь разных стилей – бозара и северогерманского неоренессанса.

Он вошел в большой портал и услышал звуки музыки: струнный квартет, спрятанный за ширмой из парниковых лилий, играл Шуберта. Доктор остановился, обводя взглядом великолепный холл, заполненный людьми, которые сидели на стульях с высокими спинками, читали свежие номера «Таймс» и пили портвейн или шерри. В воздухе висел аромат дорогих сигар, смешивавшийся с запахом цветов и дамских духов.

У входа в ресторан доктора встретил невысокий, довольно упитанный человек в шерстяном рединготе и мышиного цвета брюках, приблизившийся к нему быстрыми шагами.

– Вы, вероятно, Дойл, – сказал он, протягивая руку для пожатия. У него была широкая улыбка и отчетливое американское произношение. – Меня зовут Джо Стоддарт. Очень рад, что вы смогли приехать. Идемте, остальные уже здесь.

Петляя между застланных скатертями столов, Стоддарт направился в дальний угол зала, а доктор последовал за ним. Ресторан с его высокими дубовыми оливково-зелеными панелями, желтоватым фризом и лепным потолком был еще шикарнее холла[1]. Стоддарт остановился у роскошного стола, за которым сидели двое.

– Мистер Уильям Джилл, мистер Оскар Уайльд, – сказал Стоддарт. – Позвольте представить вам доктора Артура Конан Дойла.

Джилл, в котором Дойл узнал широко известного члена парламента от Ирландии, встал и поклонился с добродушной степенностью. Массивная золотая цепочка обхватывала его дородное брюшко. Уайльд, как раз собиравшийся отпить вина из бокала, промокнул свои довольно пухлые губы камчатной салфеткой и показал Конан Дойлу на стул рядом с собой.

– Мистер Уайльд развлекает нас историей о чайной церемонии, на которой он присутствовал сегодня, – сказал Стоддарт, когда они сели.

– У леди Физерстоун, – уточнил Уайльд. – Она недавно овдовела. Бедняжка, у нее от горя волосы позолотели.

– Оскар, – со смешком произнес Джилл, – вы и в самом деле ради красного словца родную мать не пожалеете. Так говорить о даме!

Уайльд пренебрежительно махнул рукой:

– Миледи была бы мне благодарна. В мире есть только одна вещь хуже, чем быть предметом разговоров. И это – не быть предметом разговоров.

Говорил он быстро, низким манерным голосом.

Дойл скосил глаза на Уайльда. У этого человека была поразительная внешность. Чуть ли не гигантский рост, крупные черты лица, не по моде длинные волосы с пробором посредине, небрежно откинутые назад. Одежда его была эксцентрична до грани безумия. Черный бархатный костюм, плотно обтягивающий крупную фигуру, рукава с буфами, украшенные цветочным узором. На шее – узкое жабо в три складки из того же материала, что и рукава. Ему хватило дерзости надеть бриджи, тоже в обтяжку, чулки черного шелка и туфли-лодочки с бантами в рубчик. В петлице желтовато-коричневого жилета покачивалась огромная белая орхидея, выглядевшая так, словно готова была вот-вот пролить нектар. На пальцах аристократических рук сверкали золотые перстни. Несмотря на странности одежды, выражение его лица было спокойным, в противовес пронзительному взгляду страстных карих глаз. При всем этом Уайльд выказывал удивительную тонкость чувств и тактичность. Говорил он чеканными фразами, иллюстрируя сказанное четкими движениями рук.

– Очень мило с вашей стороны пригласить нас, Стоддарт. И не куда-нибудь – в «Лэнгхам». Если бы не вы, то я был бы брошен на произвол судьбы. Нет, дело, конечно, не в том, что у меня нет денег на ужин. Денег не хватает у тех людей, которые оплачивают счета, а я, видите ли, свои счета никогда не оплачиваю.

– Боюсь, мои мотивы покажутся вам абсолютно корыстными, – ответил Стоддарт. – Вам, вероятно, известно, что я приехал сюда, чтобы открыть британское отделение журнала «Липпинкотс мантли»[2].

– Значит, Филадельфии вам уже мало? – спросил Джилл.

Стоддарт хмыкнул, посмотрел сначала на Уайльда, потом на Дойла:

– Я намерен до завершения этой трапезы получить от каждого из вас по роману.

Дойл ощутил приятное волнение. В полученной им от Стоддарта телеграмме цель его приглашения на обед в Лондоне была обозначена в довольно туманных выражениях, но этот человек был известным американским издателем, и Дойл надеялся услышать именно такое предложение. Его медицинская практика приносила меньше, чем хотелось бы. Чтобы убить время, он в ожидании пациентов принялся пописывать романы. Последние из них имели скромный успех. Для того чтобы совершить прорыв, ему нужен был именно такой человек, как Стоддарт. Дойл нашел его приятным, даже обаятельным… для американца.

Обед был великолепен.

Джилл оказался забавным парнем, но Оскар Уайльд – просто удивительным. Плавные, изящные движения его рук, томное выражение, оживлявшееся, когда он рассказывал свои необыкновенные анекдоты или произносил bons mots[3], – все это зачаровывало Дойла. Это настоящее волшебство, думал он. Благодаря современной технике он всего за несколько коротких часов был перенесен из сонного городка на южном побережье в этот элегантный отель, и вот он сидит с известным издателем, членом парламента и знаменитым поборником эстетизма.

Блюда стремительно сменяли одно другое: креветки в горшочках, заливное из курицы, рубец жареный в кляре, bisque de homard[4]. Красное и белое вино подали в начале вечера, и его щедрый поток не иссякал. Удивительно, сколько денег у американцев. На этот обед Стоддарт ухлопал целое состояние.

И как вовремя состоялась эта встреча! Дойл только что начал роман, который наверняка понравится Стоддарту. Его предпоследний роман «Приключения Михея Кларка» был неплохо принят, хотя самая последняя его вещь – о сыщике, прототипом которого стал его старый университетский профессор Джозеф Белл, – напечатанная в «Битонс кристмас анньюал», была принята более чем прохладно… Он заставил себя вернуться к разговору за столом. Джилл, член парламента от Ирландии, оспаривал истинность максимы, согласно коей богатство твоего друга должно вызывать у тебя недовольство.

Когда Уайльд услышал это, глаза его загорелись.

– Как-то раз дьявол шел по пустыне, – начал он. – И вот увидел он, что несколько демонов досаждают своими предложениями святому затворнику. Тот, даже не задумываясь, отказывался от всех гнусностей, которыми они искушали его. Дьявол, видя их неудачу, решил преподать им урок. «Вы действуете слишком грубо, – заметил он. – Позвольте мне». После этого он прошептал на ухо святому: «Твой брат назначен епископом Александрийским». И тут гримаса неприязненной зависти исказила дотоле безмятежное лицо святого. «Вот что я бы вам рекомендовал», – сказал дьявол своим мелким бесам.

Стоддарт и Джилл от души рассмеялись, а потом принялись спорить о политике. Уайльд обратился к Дойлу:

– Скажите, вы будете писать для Стоддарта?

– Думаю, что да. Дело в том, что я как раз начал работать над новым романом. Хотел назвать его «Запутанный клубок». А может быть, «Знак четырех».

Уайльд восторженно всплеснул руками:

– Мой дорогой друг, какая превосходная новость. Очень надеюсь, что это будет еще одна история про Холмса.

Дойл удивленно посмотрел на него:

– Вы хотите сказать, что читали «Этюд в багровых – тонах»?

– Я его не читал, мой мальчик, я его проглотил! – С этими словами Уайльд вытащил из кармана экземпляр книги, изданный «Уард Лок энд компани» с модным, несколько ориентализированным шрифтом на обложке. – Я даже пробежал его еще раз, узнав, что вы будете обедать с нами сегодня.

– Вы очень добры, – пробормотал Конан Дойл, не сумев найти ответа получше.

Он был удивлен и обрадован тем, что выдающийся деятель английского декаданса с удовольствием прочел скромный детективный роман.

– Я чувствую в Холмсе задатки выдающегося персонажа. Но… – Уайльд замолчал.

– Да? – выжидательно произнес Дойл.

– Наиболее примечательным мне показалась достоверность этой вещи. Подробности полицейской работы, расследование Холмса – это очень поучительно. Здесь мне многое у вас может послужить уроком. Понимаете, между мной и миром всегда существует туман слов. Ради хорошей фразы я выкидываю достоверность в окно, а если появляется возможность ввернуть остроту, то я забываю о правде жизни. Вы лишены этого недостатка. И все же… и все же я думаю, что вы с вашим Холмсом могли бы добиться большего.

– Буду признателен, если вы объясните, – сказал Дойл.

Уайльд отхлебнул вина.

– Если вы хотите, чтобы он стал по-настоящему великим сыщиком, выдающейся личностью, нужно сделать его более эксцентричным. Миру не нужен еще один сержант Кафф или инспектор Дюпен. Нет, пусть его человеческие черты воспарят до высоты его искусства. – Несколько мгновений он что-то обдумывал, неторопливо поглаживая орхидею, вставленную в его петлицу. – В «Багровых тонах» вы называете Ватсона «крайне ленивым». По моему мнению, добродетели мотовства и лени должны быть присущи вашему герою, а не его мальчику на побегушках. И сделайте Холмса более сдержанным. Пусть его лицо не «сияет восторгом», и пусть он не разражается «взрывами смеха».

Дойл покраснел, узнавая свои неудачные обороты.

– Он должен быть наделен каким-нибудь пороком, – продолжал Уайльд. – Добродетельные люди ужасно банальны. Я их просто не выношу. – Он снова помолчал. – Нет, не порок, Дойл, – пусть у него будет какая-нибудь слабость. Дайте-ка я подумаю… Ах да, вспомнил! – Уайльд открыл «Этюд в багровых тонах», нашел нужное место и начал цитировать доктора Ватсона: – «Я мог бы заподозрить его в пристрастии к наркотикам, если бы размеренность и целомудрие его образа жизни не опровергали подобных мыслей». – Он засунул книгу в карман. – Смотрите, у вас в руках была идеальная слабость, но вы ее выбросили. Подберите ее опять! Пусть Холмс будет рабом какой-нибудь пагубной привычки. Скажем, он любитель опия. Впрочем, нет. В наши дни любители опия на каждом шагу. Низшие классы потребляют его фунтами… – Неожиданно Уайльд щелкнул пальцами. – Вот оно! Кокаин. Вот вам новый и изящный порок.

– Кокаин, – неуверенно повторил Дойл.

Как врач, он иногда прописывал семипроцентный раствор пациентам, страдающим от истощения или депрессии, но мысль о том, чтобы сделать Холмса наркоманом, на первый взгляд показалась довольно абсурдной. Хотя Дойл сам просил Уайльда высказать мнение о романе, критика несколько смутила его. По другую сторону стола продолжался добродушный спор Стоддарта и Джилла.

Эстет отхлебнул еще вина и отбросил назад волосы.

– А вы? – спросил Дойл. – Будете писать книгу Стоддарту?

– Напишу. И возьмусь за нее под вашим, вернее, Холмса влиянием. Вы знаете, я всегда считал, что нет таких понятий, как нравственная или безнравственная книга. Бывают плохо или хорошо написанные книги – и больше ничего. Но меня увлекла мысль написать книгу, в которой речь бы шла о нравственности и об искусстве. Я хочу назвать ее «Портрет Дориана Грея». И я думаю, это будет такая история, что кровь заледенеет в жилах. Нет, это будет история не о призраках, но ее главный герой в конечном счете придет к страшному концу. Такие истории лучше читать при свете дня, а не по ночам.

– Такая история, кажется, не совсем в вашем духе.

Уайльд посмотрел на Дойла с изумлением во взгляде:

– Правда? Неужели вы думали, что я – я, который с радостью приносит себя в жертву на костер эстетизма, – не смогу узнать лицо ужаса, когда загляну в него? Я вам вот что скажу: трепет страха не менее чувствен, чем трепет наслаждения, а возможно, и более. – Он подчеркнул свою мысль движением руки. – И потом, как-то раз мне рассказали такую ужасную историю, такую прискорбную в ее подробностях и по глубине зла, что я теперь уверен: после этого меня уже ничто не сможет напугать.

– Как интересно, – слегка рассеянно проговорил Дойл, все еще пережевывая критические замечания собеседника по поводу Холмса.

На крупном бледном лице Уайльда появилась едва заметная улыбка.

– Хотите, расскажу? Только она не для слабонервных. – В интонациях Уайльда слышался вызов.

– Конечно хочу.

– Мне ее рассказали, когда я несколько лет назад ездил с лекциями по Америке. По пути в Сан-Франциско я остановился в Роринг-Форке, небольшом, довольно убогом, но живописном шахтерском городке. Я прочитал лекцию в шахте, и обитатели городка встретили ее очень хорошо. После лекции ко мне подошел один из рудокопов, пожилой человек с огорчительными – а может, напротив, благодатными – следами пьянства на лице. Он отвел меня в сторону и сказал: ему, мол, так понравилась моя история, что он готов поделиться со мной своей.

Уайльд помолчал, смочил свои полные красные губы, элегантно глотнув вина.

– Присаживайтесь поближе, мой добрый друг, и я в точности перескажу вам то, что услышал от него…

Десять минут спустя кое-кто из посетителей ресторана в отеле «Лэнгхам», наверное, был удивлен, увидев, как под мягкий шумок разговоров и позвякивание столового серебра молодой человек в одежде сельского доктора резко поднялся из-за стола с бледным как смерть лицом. В волнении он перевернул свой стул и, прижав руку ко лбу, на негнущихся ногах направился к выходу, чуть не выбив поднос с деликатесами из рук официанта. Когда он исчез в дверях туалета, на его лице было неописуемое выражение отвращения и ужаса.

Глава 1

Кори Свенсон в третий раз зашла в женский туалет, чтобы проверить, как она выглядит. В ней многое изменилось с тех пор, как в начале второго курса она перевелась в колледж уголовного права имени Джона Джея. «Джон Джей» был консервативным колледжем. Какое-то время Кори противилась искушению, но в конечном счете поняла, что ей необходимо расти и играть в игру жизни, а не изображать из себя вечного бунтовщика. Фиолетовые волосы исчезли, а вместе с ними пирсинг, черная кожаная куртка, черные тени на глазах и другие символы принадлежности к племени готов. Кори ничего не могла поделать с татуировкой в виде ленты Мёбиуса на затылке, разве что носить длинные волосы и высокие воротники. Но она понимала, что со временем татуировку придется вывести.

Если уж играть в эту игру, то играть хорошо.

К сожалению, личные изменения Кори произошли слишком поздно, с точки зрения ее научного руководителя, бывшего нью-йоркского полицейского, а ныне профессора. У нее было такое чувство, что он сразу воспринял ее как преступницу, и ничто из того, что она сделала за прошедший год, не стерло этого первого впечатления. Профессор явно питал к ней неприязнь. Он уже отклонил ее первое предложение по теме работы на премию Розвелла, включавшее поездку в Чили для проведения анализа костных останков, обнаруженных в массовом захоронении сочувствовавших коммунистам крестьян, жертв режима Пиночета в 1970-е годы. Слишком далеко, слишком дорого для исследовательского проекта. К тому же это старая история. Когда Кори возразила, что в том-то и резон, – это старые захоронения, требующие особого подхода от криминалиста, – он ответил, что не ввязывается в политические разборки в других странах, тем более связанные с коммунистами.

Теперь ей пришла в голову новая идея касательно ее работы, получше прежней, и Кори готова была почти на все, чтобы ее реализовать.

Разглядывая себя в зеркале, девушка поправила несколько прядей волос, подкрасила губы помадой скромного цвета, разгладила на себе шерстяной жакет с юбкой и на скорую руку припудрила нос. Она едва себя узнавала. Господи боже, да она вполне сойдет за молодую республиканку! Ну и хорошо.

Кори вышла из туалета и быстро пошла по коридору, ее консервативные лодочки профессионально отбивали дробь по жесткому линолеуму. Дверь в кабинет ее научного руководителя была, как обычно, закрыта, и Кори уверенно и настойчиво постучала.

Из-за двери раздался голос:

– Войдите.

Девушка вошла. В кабинете, как всегда, царил безупречный порядок, книги и журналы стояли на полках корешок к корешку, удобная мужская кожаная мебель создавала особую атмосферу уюта. Профессор Грег Карбон сидел за большим столом, чья громадная столешница полированного красного дерева напоминала пустыню – ни книг, ни бумаг, ни семейной фотографии, ни безделушек.

– Доброе утро, Кори, – сказал Карбон, поднимаясь и застегивая пуговицы синего габардинового пиджака. – Прошу, садитесь.

– Спасибо, профессор.

Кори знала: он любит, когда его так называют. Горе студенту, который назвал бы его мистером или – еще того хуже – Грегом.

Она села, профессор тоже опустился в кресло. Карбон был очень привлекательным мужчиной: волосы с проседью, великолепные зубы, подтянутая фигура, – обладал хорошим вкусом в одежде, четкой речью и мягким голосом, был умным и успешным. За что бы он ни брался, все у него получалось, а в результате он был законченным козлом.

– Так-так, Кори, – начал Карбон, – вы сегодня прекрасно выглядите.

– Благодарю, доктор Карбон.

– С нетерпением жду ваших новых предложений.

– Спасибо. – Кори открыла портфель (никаких рюкзаков в «Джоне Джее»!), вытащила оттуда картонную папку и положила ее себе на колени. – Вы наверняка слышали об археологических раскопках в муниципальном парке. Рядом со старой тюрьмой, известной как Склепы.

– Расскажите.

– Департамент по озеленению раскопал небольшое кладбище, где были захоронены казненные преступники. Там хотят сделать новый вход в метро.

– Ах да, я читал об этом, – сказал Карбон.

– Кладбище использовалось с тысяча восемьсот пятьдесят восьмого по тысяча восемьсот шестьдесят пятый год. После тысяча восемьсот шестьдесят пятого года казненных преступников стали хоронить на Харт-Айленде, и доступ туда закрыт.

Карбон задумчиво кивнул. Он слушал с видимым интересом, и это воодушевляло девушку.

– Я думаю, что данный случай представляет уникальную возможность провести остеологический анализ скелетов, попытаться определить, насколько плохое питание в детстве – а вы знаете, что это оставляет остеологические маркеры, – может соотноситься с преступным поведением.

Карбон кивнул еще раз.

– Я вот здесь кое-что выделила. – Кори положила папку со своими предложениями на стол. – Гипотезы, методология, контрольная группа, наблюдения и анализ.

Карбон подтянул папку к себе, раскрыл и принялся просматривать.

– Существует несколько причин, по которым можно сказать, что эта возможность уникальна, – продолжала девушка. – Во-первых, у города имеются довольно детальные сведения об этих преступниках: имена, данные о судимостях и судебные дела. На тех, кто воспитывался в приюте на Пяти Углах – а их там с полдюжины, – имеются и данные о детском периоде. Все они были казнены одним способом – через повешение. Так что причина смерти у всех одинакова. И кладбище использовалось только в течение семи лет, а значит, все останки принадлежат приблизительно одному времени.

Она помолчала. Карбон медленно листал страницы, по-видимому читая текст. Невозможно было понять, что он думает: его лицо было непроницаемым.

– Я навела кое-какие справки, и вроде бы комитет по озеленению не возражает против того, чтобы студент из «Джона Джея» исследовал останки.

Медленное переворачивание страниц прекратилось.

– Вы уже связывались с ними?

– Да. Так, прощупала…

– Прощупали… Вы контактировали с посторонним городским агентством, не получив на это разрешения?

Ого-го.

– Я ведь не могла принести вам нереальный проект, хотела сначала выяснить, не закроет ли его другая организация, повлиять на которую не в наших силах. А что тут такого?

Долгое молчание, а затем:

– Разве вы не читали инструкцию для студентов?

Кори охватило дурное предчувствие. Вообще-то, она читала инструкцию, но только когда ее принимали в колледж. Больше года назад.

– В последнее время – нет.

– Там все сказано довольно ясно. Студенты не имеют права входить в сношения с другими властными городскими структурами – лишь через официальные каналы. Это потому, что мы, как вам известно, тоже являемся городским институтом – колледжем полного курса[5] в структуре Университета штата Нью-Йорк. – Он сказал это мягким, почти добрым голосом.

– Я… гм… извините. Я не помню этого.

Кори проглотила слюну, чувствуя, как ее охватывает паника… и злость. Просто-таки невероятная фигня! Но она заставила себя успокоиться.

– Я просто два раза позвонила по телефону – ничего официального.

Кивок.

– Не сомневаюсь, что вы не хотели преднамеренно нарушить университетские правила. – Карбон снова начал одну за другой переворачивать страницы, не глядя на Кори. – Но в любом случае я вижу другие трудности с вашим предложением.

– Какие? – Ее начало мутить.

– Эта мысль, будто плохое питание обусловливает преступные наклонности… Старая идея… и неубедительная.

– Ну, мне казалось, что ее стоит проверить на практике.

– В те времена почти все плохо питались. Но не каждый становился преступником. И от этой идеи попахивает… – как бы выразиться? – попахивает определенным мировоззрением, согласно которому преступление имеет привязку к несчастливому детству преступника.

– Но плохое питание, крайне плохое питание, может вызвать неврологические изменения, практически повреждения. Это не мировоззрение – это наука.

Карбон поднял ее бумаги.

– Я заранее знаю результат: вы обнаружите, что казненные преступники плохо питались в детстве. Но вопрос в другом: почему из всех голодных детей только эти превратились в опасных преступников. Ваш план исследований не предполагает изучение такого вопроса. Мне очень жаль, но это не пройдет. Ни в коем случае.

И, разжав пальцы, он уронил папку на стол.

Глава 2

Знаменитый – кое-кто мог бы сказать «печально знаменитый» – «Красный музей» в колледже уголовного права имени Джона Джея начинался как простое собрание старых уголовных дел, физических улик, собственности заключенных и всяких памятных вещиц, которые почти сто лет назад были помещены в выставочные стенды в старом здании Полицейской академии. С тех пор эта экспозиция превратилась в лучший и самый крупный в стране криминологический музей. Изюминки коллекции были выставлены в великолепном новом зале принадлежащего колледжу здания на Десятой авеню, построенного фирмой «Скидмор, Оуингс энд Меррил». Остальная часть собрания – громадные гниющие архивы, плесневеющие улики канувших в Лету преступлений – оставалась похороненной в жутком подвале старой Полицейской академии на Восточной Двадцатой улице.

Кори обнаружила этот архив вскоре после поступления в «Джон Джей». Когда ей удалось подружиться с хранителем и она стала ориентироваться в лабиринте стоящих без всякой системы шкафов и нагроможденных одна на другую полок, оказалось, что это собрание – бриллиант чистейшей воды. Она много раз посещала архив «Красного музея» в поисках тем для статей и проектов, а в последнее время – отыскивая тему для работы. Девушка провела много времени, читая старые нераскрытые дела – они были такие древние, что все вовлеченные в них (включая и возможных преступников) давно уже наверняка и безусловно отправились в мир иной.

Через день после разговора с научным руководителем Кори Свенсон стояла в кабине поскрипывающего лифта, опускающегося в подвал. Она в отчаянии отправилась на поиски новой темы, надеясь, что успеет до завершения процесса одобрения. Ноябрь подошел к середине, и она собиралась использовать зимние каникулы для исследования и написания работы. Кори получала грант, не покрывавший всех расходов на обучение, но разницу ей доплачивал агент Пендергаст, а она категорически не желала брать у него больше ни цента. Если ее работа удостоится премии Розвелла, а с ней и гранта в двадцать тысяч долларов, то она обойдется без помощи Пендергаста.

Дверь кабинки открылась, и Кори ощутила знакомый запах пыли и окисляющейся бумаги с примесью мышиной мочи. Она прошла по холлу к побитой металлической двери, украшенной табличкой с надписью «АРХИВ КРАСНОГО МУЗЕЯ», и нажала кнопку звонка. Из древнего громкоговорителя раздался неразборчивый шорох. Кори назвалась, и тут же раздался зуммер, извещающий, что она может войти.

– Кори Свенсон? Как я рад снова вас видеть! – услышала она хриплый голос хранителя Уильяма Блума.

Он поднялся из-за стола в круге света – страж проходов в хранилище, раскинувшемся в черноте за его спиной. Тощий как жердь, с длинными седыми волосами, Блум был похож на труп, но в нем чувствовалось какое-то обаяние и отеческая заботливость. Кори не возражала против того, что его глаза нередко обшаривали разные части ее тела, когда ему казалось, что она этого не видит.

Блум обошел стол и протянул ей руку с набухшими венами. Рука у него была неожиданно горячая, и Кори немного удивилась.

– Проходите, садитесь. Чайку?

Перед столом в начале помещения стояло несколько стульев, сбоку примостились кофейный столик и обшарпанный буфет с плиткой, кипятильником, заварным чайником – этакое неофициальное место для отдыха среди пыли и темноты. Кори плюхнулась на стул и с глухим звуком поставила портфель на пол рядом с собой.

– Уф, – сказала она.

Блум вскинул брови в безмолвном вопросе.

– Да все этот Карбон! Опять не принял мои предложения. Придется все начинать сначала.

– Карбон – всем известный осел, – произнес Блум высоким голосом.

Это заинтересовало Кори.

– Вы его знаете?

– Я знаю всех, кто сюда приходит. Карбон! Всегда волнуется, как бы не запылить свой костюмчик от Ральфа Лорена. Он думает, что я тут буду для него мальчиком на побегушках. Ну и в результате мне никогда ничего не удается для него, бедняги, найти… Вы знаете истинную причину, по которой он отвергает ваши предложения?

– Я думаю, главная причина та, что я еще только на втором курсе.

Блум прикоснулся пальцем к носу и понимающе кивнул:

– Вот именно. А Карбон принадлежит к старой школе – строго придерживается правил.

Этого Кори и боялась. Премия Розвелла за лучшие работы года была в «Джоне Джее» предметом всеобщего вожделения. Лауреатами премии чаще всего становились старшекурсники и отличники, которые потом отправлялись делать очень успешную карьеру в полиции. Насколько ей было известно, еще никогда премия не доставалась младшекурсникам, напротив, прием работ от них тихо саботировали. Но никаких официальных запретов на сей счет не существовало, и Кори не желала, чтобы препятствием для нее становились бюрократические препоны.

Блум, желтозубо улыбаясь, поднял чайник:

– Чаю?

Девушка взглянула на отвратительный чайник, который не мыли, наверное, лет десять.

– Это чайник? Я думала, это орудие убийства. Ну, знаете, полный мышьяка и готовый к употреблению.

– Всегда-то у вас на языке острое словечко. Но разве вам не известно, что отравителями в основном становятся женщины? Будь убийцей я, мне бы хотелось увидеть кровь моей жертвы. – Он налил себе чаю. – Значит, Карбон отверг ваше предложение. Что ж, ничего удивительного. И каков план «Б»?

– Это и был мой план «Б». Я думала, вы подкинете мне какую-нибудь свежую идею.

Блум сел на стул и шумно отхлебнул из чашки.

– Так-так. Если не ошибаюсь, ваша специализация – криминалистическая остеология, верно? И что именно вы ищете?

– Мне нужно обследовать человеческие скелеты, на которых имеются прижизненные или посмертные повреждения. Не помните никаких дел, где можно было бы найти что-то такое?

– Мм… – Его траченное временем лицо сморщилось от работы мысли.

– Проблема в том, что доступных человеческих останков практически нет. Если только не брать доисторический период. Но тут мы можем открыть такую банку с червями – оскорбим деликатные чувства коренных американцев. А мне нужны останки, к которым прилагается хорошая документальная база. Исторические останки.

Блум с задумчивым выражением на лице отхлебнул большой глоток чая:

– Костные останки. Прижизненные или посмертные повреждения. Исторические. Хорошая документальная база. Доступные.

Он закрыл глаза. Веки у него были такие темные и пронизанные прожилками, что казалось, будто ему дали в глаз. Кори ждала, прислушиваясь к тикающим звукам из архива, слабому жужжанию работающего вентилятора и какому-то топотку – она боялась, что это крысы.

Блум резко открыл глаза:

– Пришло тут кое-что в голову. Слышали когда-нибудь о «Нерегулярных с Бейкер-стрит»?[6]

– Нет.

– Это закрытый клуб поклонников Шерлока Холмса. Раз в год они обедают в Нью-Йорке и публикуют самые разные исследования о Холмсе, исходя из того, что это реальный человек. Так вот, один из них умер несколько лет назад, и его вдова, не зная, что делать, отправила всю его шерлокиану нам. Вероятно, она не знала, что Холмс – вымышленный сыщик, а мы здесь имеем дело только с настоящими. Как бы там ни было, я иногда заглядываю в эти материалы. В основном это чепуха. Но там есть копия дневника Дойла – фотокопия, к сожалению, – которая оказалась увлекательным чтением для старика, исполняющего неблагодарную работу в пыльном архиве.

– И что именно вы нашли?

– Там была история о медведе-людоеде.

Кори нахмурилась:

– О медведе-людоеде? Не уверена, что…

– Идемте со мной.

Блум подошел к щитку с выключателями и щелкнул всеми разом, приложив к ним ладонь. Свет флуоресцентных ламп затопил архив. Кори вообразила, что слышит, как крысы с писком бросились наутек, увидев, как замигали трубки ламп, освещающие проходы один за другим.

Хранитель, а вслед за ним и Кори двинулись по длинному ряду между пыльными полками и деревянными шкафами с пожелтевшими, написанными от руки бирками. Наконец они достигли той части подвала, где стояли библиотечные столы, на которых громоздились картонные коробки. Среди них были три большие коробки с бирками «НБС». Блум подошел к одной из них, пошарил внутри и вытащил дешевую папку. Сдув с нее пыль, он принялся листать страницы.

– Вот она. – Он показал Кори старую фотокопию. – Это дневник Дойла. Если правильно говорить, то Конан Дойла, но это слишком длинно, правда?

В сумеречном свете он перелистал несколько страниц, а потом начал читать вслух:

«Я был в Лондоне по литературным делам. Стоддарт, этот американец, оказался превосходным парнем, он пригласил на обед еще двоих: Джилла, весьма занятного члена парламента от Ирландии, и Оскара Уайльда…»

Блум помолчал, перешел на неразборчивое бормотание, перелистал еще несколько страниц. Наконец нашел интересующий его пассаж:

«…Изюминкой вечера, если можно так выразиться, был рассказ Уайльда о поездке по Америке. Наверно, в это трудно поверить, но знаменитый эстет привлек к себе громадный интерес в Америке, в особенности на Западе, где в одном городке группа неотесанных шахтеров устроила ему бурную овацию».

Кори начала дергаться. У нее не оставалось времени на всякую ерунду. Она откашлялась и вежливо сказала:

– Не уверена, что Оскар Уайльд и Шерлок Холмс – это то, что мне нужно.

Но Блум продолжил чтение, подняв палец, призывающий ее к молчанию. Его ломкий голос перекрывал ее возражения.

«К концу вечера Уайльд, отдавший должное превосходному кларету, заказанному Стоддартом, тихонько рассказал мне историю, исполненную такого невыносимого ужаса, такой невыносимой мерзости, что мне пришлось извиниться и выйти из-за стола. Это была история о том, как за несколько лет до этого были убиты и съедены одиннадцать добытчиков серебра. Предположительно это сделал „седой медведь“ в шахтерском поселке, который называется Роринг-Форк. Подробности данного дела настолько отвратительны, что я не могу заставить себя предать их бумаге, хотя они произвели на меня неизгладимое впечатление и я думаю, что буду помнить их до гробовой доски».

Он помолчал, переводя дыхание.

– Вот вам, пожалуйста, одиннадцать человек, съеденных медведем гризли. В Роринг-Форке, ни много ни мало.

– Роринг-Форк? Это такой гламурный горнолыжный курорт в Колорадо?

– Он самый. Начинался он как город экономического бума, и добывали там серебро.

– А когда это случилось?

– Уайльд был там в тысяча восемьсот восемьдесят первом году. Так что трагедия произошла в тысяча восемьсот семидесятые.

Кори покачала головой:

– И как мне на этом материале написать работу?

– Одиннадцать скелетов людей, съеденных медведем? На них определенно будут следы прижизненных повреждений: следы зубов и когтей на обгрызенных, треснутых, надкусанных костях. – Блум произнес эти слова почти со смаком.

– Я изучаю судебную криминологию, а не медведологию.

– Верно. Но вы же знаете по вашим исследованиям, что многие, если не почти все, костные останки жертв убийства имеют такие повреждения, что их можно принять за причиненные животными. Посмотрели бы вы дела, связанные с такими случаями. Отличить повреждения, оставленные животным и оставленные убийцей, очень трудно. Насколько мне помнится, никто серьезно не исследовал подобные прижизненные костные повреждения. Вы можете внести серьезный вклад в криминологию.

«Вполне возможно, – подумала Кори, удивленная прозорливостью Блума. – И если подумать, то какой сказочный и оригинальный предмет для исследования».

Блум тем временем продолжал:

– Я почти не сомневаюсь, что по меньшей мере некоторые из этих несчастных рудокопов были похоронены на историческом кладбище Роринг-Форка.

– Вот в том-то и проблема. Не могу же я на реальном кладбище эксгумировать останки погибших в медвежьих когтях!

На лице Блума снова заиграла желтая улыбка.

– Моя дорогая Кори, единственное, что побудило меня рассказать вам об этом, – очаровательная статейка в сегодняшнем номере «Таймс»! Вы ее не читали?

– Нет.

– Старинный погост Роринг-Форка сейчас представляет собой груду гробов, сложенную на складе лыжного инвентаря. Понимаете, они переносят кладбище – получено разрешение на застройку этой территории.

Он посмотрел на Кори и подмигнул. Его улыбка стала еще шире.

Глава 3

На Лазурном Берегу Южной Франции, на утесе, что на мысе Кап-Ферра, в окружении цветущих бугенвиллей на каменном балконе отдыхал в лучах предвечернего солнца человек в черном костюме. Погода для этого времени года была теплая, и солнце золотило лимонные деревья, которые теснились вокруг балкона и спускались по крутому склону холма к Средиземному морю, заканчиваясь на полосе пустынного белого берега. Дальше была бухта, заполненная стоящими на якорях яхтами. На скалистой оконечности мыса возвышался древний замок, а за ним виднелся только голубой горизонт.