В году 1238 от Рождества Христова Дьяков Виктор
Мужиков годных к брани набиралось уже более трехсот человек, и вооружить их всех никак не получалось. Оружие в первую очередь выдавали тем, кто быстрее учился им владеть. Большинство же пришлось вооружить рогатинами, простыми топорами, а то и вилами. Милован понимал, что судьба его родового села в немалой степени зависит от того, какой величины отряд татар придет по дороге, которую они перегородили деревянным тыном. Если не больше сотни – они наверняка отобью нападение. Даже две-три сотни его сермяжному войску, укрывшемуся за тыном, будут под силу. Особенно Милован надеялся на лучников. И в селе и среди сбегов нашлось немало охотников, имеющих навыки стрельбы из лука. Но если придет большой отряд, например, тысяча? Тогда вряд ли удастся удержать село. И, ничего не остается, придется применить тот крайний вариант, который обдумывали Милован, Ждан и отец Амвросий – задержать сколько можно татар у тына, а за это время увести женщин и детей по гати на окруженную болотами небольшую возвышенность. Гать через болото, это настланная бревнами дерном и хворостом путь-тропа по болотному броду, где вряд не встать и четверым, но в длину тянется эта гать на добрые двести сажен. Так что если татары сунутся следом, достаточно полутора десятков лучников, что бы остановить не то, что сотню, целый тумен воинов. Да, тогда татары сожгут село, но народ или хотя бы большая часть его будут спасены. И все же Милован очень надеялся, что до такой крайности не дойдет, хоть и распорядился спешно соорудить на «острове» что-то вроде погребов, насколько позволяли грунтовые воды и начать переносить туда солонину из его и поповских ледников, мясо только что забитой скотины.
Как-то, когда Милован пошел проверять, как сооружается перегораживающая дорогу стена-тын, к нему подошел Ждан:
– Мил, тут племяшка Боянка измучила меня совсем – хочет вместе с мужиками с погаными биться. Пристала как репей, расскажи, да расскажи обо мне князю. Пусть меня посмотрит, испытает, говорит, могу и из лука стрелять и мечом биться, – вроде бы с удивлением говорил Ждан, не упомянув, что сам же и учил ее бранному делу.
Милован согласно кивнул, но вскоре закрутился и забыл о просьбе Ждана. Но когда пошел посмотреть, как обучаются ополченцы, поодаль от них увидел внимательно следящую за процессом обучения Бояну. Милован вспомнил о просьбе Ждана:
– Бояна подойди!
Девушка с готовностью подбежала. Она обрезала свои длинные волосы, надела мужские порты и рубаху, обула грубые сапоги, поверх рубахи у нее был одет, по-видимому, старый колонтырь Ждана, заметно укороченный и ушитый.
– Ждан мне говорил, что ты хочешь ратному делу обучиться, так?
– Так, княже, но я и сама уже многое умею, меня и дядя обучал и сама я обучалась. Я и мечом получше этих владею, и стрелы метче их пускать могу, – Бояна с легким пренебрежением кивнула в сторону неумело махающих мечами и саблями смердов.
Милован осуждающе покачал головой:
– Не дело это Бояна. Девица ты, а желаешь, как мужик биться. Шла бы в дом, где тебя приветили, помогала бы отцу Амвросию и семье его. Они же и кормили и растили тебя. Глядишь, и замуж бы выдали, коли кроткой да смиренной будешь.
– Не быть мне ни кроткой, ни смиренной. Кривичанка я, а кривичи они никогда смирными не были. Отцу Амвросию и матушке Марфе я благодарна и дочери их Веселине тоже. А вот с Голубой, невестой твоей, не могу я боле в одном дому быть. Она меня с малых лет прислужницей своей хочет сделать, а я не даюсь. Не неволь меня князь. Лучше я с погаными биться буду, чем княжне Голубе прислуживать, у нее и без меня прислужниц хватает. Не неволь князь, – в глазах девушки стояли слезы.
Милован слышал о трениях постоянно возникавших меж Голубой и Бояной. Знал он и что его невеста иной раз и руки распускает в отношении своих дворовых девок, за что не раз была упрекаема и родителями и сестрой. Знал и то, что его собственная дворня со страхом ждет того дня, когда княжна-поповна станет их госпожой. Получалось, что в доме священника никто кроме Бояны не смел дать Голубе настоящего отпора, и это исключение из правил явно будущую княгиню бесило. Миловану не раз приходилось разбирать споры своих смердов, и он знал в этом деле толк. Но тут он не знал как себя повести. Ведь явно неправа была его невеста – Бояна не дворовая девка, а Голуба хочет уравнять ее с ними. И сейчас слова Бояны поставили его в тупик и он не нашел другого решения, как пойти ей навстречу:
– Ладно, пойдем посмотрим твое умение… Дайте ей меч!
– Не надо… у меня и меч и лук свои. Я сейчас принесу… я скоро…
Бояна убежала. Милован с удивлением обнаружил, что эта девушка бегает необычно быстро, по-мужски, не вихляя бедрами… Забежав в дом дяди, она схватила меч, лук, колчан со стрелами… и вернулась.
За тем, как на околице села парни с мужиками обучались бранному делу повадилось смотреть немало женщин. Они стояли кучкой в некотором отдалении и перешептывались, с хихиканием комментируя то, что видели. В серьезность нападения на село татар, большинство киверичан не особо верили и смотрели на эти обучения в основном как на забаву. Как только среди мужиков и парней появилась Бояна, одетая как воин опоясанная мечом… она сразу же привлекла внимание зрительниц, да и всех обучаемых.
– Ну что ж, попробуй вот этот кол сруби?– Милован указывал на нетолстый сосновый кол, забитый в землю на половину длины.
Ухватив меч двумя руками, Бояна, несильно размахнувшись, легко перерубила кол.
– Ух ты! – восхищенным гулом отозвалось тренировочное ристалище. Оживленно переговаривались и женщины.
– А ну-ка, теперь вот этот, – Милован предлагал перерубить уже значительно более толстый кол.
На этот раз Бояна примерялась дольше и размахнулась во всю ширь… ее меч перерубил и этот кол.
– Надо ж… сноровисто рубишь, не всякий мужик так сумеет, – теперь уже на удар Бояны удивленно отреагировал руководивший обучением оружник.
– А теперь попробуй вот это, – Милован указывал уже на целое сосновое бревно средней толщины, врытое в землю.
Бояна, раскрасневшаяся и уверовавшая в свои силы, вновь размахнулась и … Меч едва на треть вошел в бревно.
– Меч твой слишком легок, а ну-ка моим попробуй, – Милован выхватил из ножен свой меч и подал девушке.
Бояна осторожно приняла меч. По всему было видно, что он для нее явно тяжеловат. Тем не менее, она вновь подошла к бревну, натужно размахнулась… Хоть силы удара явно не хватило, княжеский меч вошел в бревно не менее чем на половину.
– Не печалься девка, такое бревно мечом редкий вой перерубит. Я вот не возьмусь, – подбодрил явно расстроенную Бояна тот же самый оружник.
– Верно, для такого меча совсем другая сноровка нужна, не то, что для легкого, – слегка усмехнулся Милован.
Он забрал свой меч и тут же даже не беря его двумя руками, одной, с разворота коротким искрометным ударом наискось перерубил бревно, вызвав восхищенные восклицания и обучаемых и зрительниц… Потом Бояна показала свое умение в стрельбе из лука, и на этот раз, наконец, удостоилась похвалы Милована. Он разрешил ей упражняться вместе с другими обучаемыми. Бояна искренне обрадовалась. Милован же руководствовался вполне практичными соображениями: он надеялся, что парни и мужики, не желая отстать от девушки, станут более старательно относиться к обучению.
О приближении татар в Киверичах узнали, когда они сделали последний большой привал с ночевкой. Миловану необходимо было знать хотя бы приблизительно их количество, чтобы принять решение – начинать ли заранее отправлять через гать женщин и детей. Он послал разведчиков и те, подобравшись близко к вражескому стану… примерно подсчитали. Разведчики сообщили, что татар не менее полутысячи, но точнее сказать не смогли. Милован как всегда посоветовался со Жданом и отцом Амвросием. Вопрос решали один – смогут ли триста с лишком их не очень хорошо вооруженных и в большинстве своем никогда не видевших брани вчерашних смердов противостоять более полутысячи закаленных в боях и походах татар? В конце-концов решили, что должен помочь не только высокий тын из толстых бревен и немалое число искусных стрелков из лука, а еще и глубокий снег в лесу, овраг с набитыми кольями. Все это должно было помешать татарам верхом ворваться в село по дороге, да и обходной маневр не позволит совершить. Потому решили пока женщин и детей через гать не переправлять. Но на всякий случай предупредили, чтобы в случае обострения обстановки все были готовы, что есть мочи бежать к гати. Туда же следом, по возможности сдерживая врага, должны отступать от тына и защитники села.
В самый разгар последних приготовлений к уже неминуемому бою, к Миловану вновь подошла Бояна, она хотела сражаться вместе со всеми, но Милован на этот раз был с ней неожиданно резок:
– Тебе девица, такой мой наказ, возьми свой меч и сиди в доме, где тебя приветили. Будешь охранять семейство отца Амвросия и мою невесту. Если поганые прорвутся, всем бежать к гати, а тебе опять же их оборонять. Тебе всё ясно!?
Для Бояны собравшейся биться плечо к плечу с мужчинами, стать всего лишь охранительницей женщин, в том числе Голубы… Но князь сразу дал понять, что менять свое решение не собирается и Бояна чуть не в слезах побежала жаловаться дяде. Однако Ждану совсем некогда было заниматься племянницей, к тому же он тоже не хотел, чтобы она встала в воинский строй наравне со всеми. Бояне ничего не осталось, как в расстроенных чувствах вернуться в дом священника.
В то утро туман явился предвестником скорого наступления настоящей весны. Мансур допускал, что кривичане заранее готовились к нападению. Дабы убедиться так это или не так, он, остановив отряд за две версты от села, выслал вперед разведку. Десяток кипчаков, невидимые в тумане выехали прямо к тыну, попытались его объехать, но их кони сразу увязли в сугробах, едва они съехали с накатанного санями наста. Дежурившие у тына лучники тут же подняли тревогу и начали осыпать конников стрелами. Оставшиеся на дороги тут же поскакали назад прикрывая спины щитами… Из десятка посланных Мансуром разведчиков к нему вернулось четверо. Они доложили тысячнику, что дорога перегорожена высокой деревянной стеной и обойти ее конному невозможно. Еще разведчики успели заметить, что не доезжая стены в обе стороны от главной дороги отходят, видимо, объездные. Они проходят по узким просекам, но всадникам по ним вполне можно ехать… Отряд подошел еще ближе и встал на расстоянии недосягаемом для орысских стрел. Мансур теперь отправил разведчиков по обходным дорогам… Разведчики поехавшие направо вскоре вернулись, сообщив что дорога упирается в непроходимое болото. А вот тех, что поехали налево не было долго, когда же они вернулись их оставалось не более половины … Они сообщили, что выехали на овраг, который в тумане слишком поздно заметили и две лошади со всадниками сорвались вниз и напоролись на острые колья, которыми было утыкано дно того оврага. На другой стороне за деревьями прятались орысские лучники и они начали пускать стрелы… Искать проход в болоте было некогда, потому Мансур, едва начал редеть туман послал сотню налево, с тем чтобы сбить засаду, перейти или обойти овраг под прикрытием своих лучников. Еще одна сотня должна была изобразить лобовую атаку, опять же под прикрытием лучников.
Атака на тын, имела целью держать в напряжении орысов, прячущихся за ним, чтобы отсюда к оврагу коназ не мог послать ни одного своего воина. Но даже демонстрация атаки неожиданно стоила очень дорого. Прятавшиеся за тыном лучники с близкого расстояния настолько метко стреляли, что атакующая сотня довольно быстро вынужденно вернулась на исходные позиции, потеряв до полутора десятка человек. Мансур мысленно обругал себя – ведь мог бы вспомнить тот проклятый бой у засеки, вспомнить как метко поражали эти орысские лучники его воинов там, убивая их точными попаданиями стрел в лица и в горла. И монгольские дальнобойные луки оказались бессильны – стрелы втыкались в толсты бревна деревянной стены, почти не причиняя вреда стрелявшим из за них орысам. Мансур все же решил использовать дальнобойность монгольских луков. Он приказал стрелять поверх тына стрелами с зажженной паклей, чтобы те стрелы долетели до соломенных крыш домов и запалили село…
Бояна в полном боевом облачении стояла возле церкви и смотрела в сторону тына, пытаясь на слух определить, что там происходит. Ей не хотелось идти, ни в церковь, где неустанно молились за отражение поганых множество женщин во главе с матушкой Марфой и Веселиной, ни в дом священника, где на нее с усмешкой смотрела Голуба. Хоть княжна более вслух не задевала Бояну, и не заставляла делать никакой работы по дому… но в ее насмешливом взгляде явно читалось: ну что воительница не допустили тебя до настоящей брани, так и не хорохорься, снимай порты с калантырем, одевай бабью рубаху…
Вдруг, начали падать горящие стрелы. Для пропитанной тающим снегом дранки с крыш дома священника, церкви или княжьего дома они были неопасны. Но соломенные крыши изб смердов, особенно в местах, где солому высушил солнцепек… там вполне могло загореться. Бояна тут же забежала в церковь:
– Поганые горящими стрелами село зажечь хотят! Бегите по избам, пусть все кто есть выходят с бадьями! Где загорится, водой заливайте снегом закидывайте!!
Женщины, бросив молиться, тут же разбежались по своим избам. Бояна побежала в дом священника и там тоже подняла тревогу:
– Что вы тут сидите, выходите все с бадьями и лопатами, поганые огненными стрелами стреляют!
– Что это ты тут раскомандовалась!? – возмутилась Голуба.
– Ну, так ты командуй, а то расселась тут, – огрызнулась Бояна, повернулась и поспешила к дому дяди, посмотреть, не попала ли в него огненная стрела.
Стрелы втыкались в бревенчатые стены, некоторые залетали в окна, но в основном падали на крыши. В нескольких местах солома на крышах начала тлеть и загораться, но огонь тут же тушили, сбивали…
Пожар в селе так и не занялся, и сотня, посланная в обход, тоже не давала о себе знать. Мансур начал нервничать. После гибели в овраге той обходной сотни на Сити, он боялся повторения нечто подобного. Наконец, сотня посланная к оврагу вернулась, правда далеко не в полном составе – она тоже понесла потери. Сотник доложил, что овраг не только перейти, но и обойти невозможно, потому что повсюду глубокий снег. Они попытались вступить в лучную перестрелку, но орысы в лесу стреляли гораздо метче, и сотник решил избежать дальнейших потерь, дал приказ отходить. Мансур для вида отругал сотника, хоть и понимал, тот поступил в создавшейся ситуации правильно.
Алтан со стороны следил, как разворачиваются события и удовлетворенно хмыкал. Этот взгляд и неприкрытое злорадство видел и чувствовал Мансур. Он так надеялся, что все удастся сделать быстро, ворваться в село, поджечь жилища и добивать всех кто с оружием в руках будет оказывать сопротивление, арканами ловить пленников. Даже не удалось поджечь это селение, тем создав панику. Никак не ожидал Мансур, что его обидчик сумеет так подготовиться ко второй встрече с ним. Нет, Мансур не потерял веру в окончательный успех, хоть и осознавал – быстрой победы уже не получится. Тем не менее, у него больше пяти сотен непобедимых монголо-кипчаков, а у князя самое большее сотня, ну может чуть больше. Причем опытных воинов после того боя на Сити у него осталось совсем мало. Большинство его войска сейчас это плохо вооруженные и неловкие смерды. У него более чем достаточный перевес для того чтобы одержать окончательную победу.
Мансур приказал двум сотникам спешить свои сотни, нарубить в лесу деревьев и соорудить огромный переносной щит-забор, чтобы укрывшись за ним от стрел, подойти вплотную к тыну. Из толстенной ели соорудили заостренное на конце бревно-таран, чтобы разбить ворота тына. Когда все было готово те же две сотни, прикрываясь забором, медленно двинулись вперед. Их осыпали стрелами, но щит-забор точно так же защищал татар, как тын защищал русских – стрелы его не пробивали. Когда «забор» вплотную подтащили к тыну и заработал таран… Милован понял, что рано или поздно ворота будут разбиты, и это создаст возможность татарской коннице ворваться в село, где с ней справиться уже будет невозможно. Он послал десяток лучников лесом по снегу на снегоступах обойти «забор», чтобы уже сбоку обстрелять прячущихся за ним татар, в первую очередь тех, кто раскачивал таран. Данный маневр принес временный успех – лучникам удалось подстрелить тех, кто был «на таране». Но тут же те лучники попали под такой густой «дождь» стрел, что вынуждены были вернуться под защиту тына. И таран вновь заработал, продолжая разбивать ворота. Под прикрытием своих лучников все больше пеших татар подбегало под «забор», накапливаясь для решительной атаки, едва ворота будут разбиты… И вот, одна из створок с треском повалилась… Но за ней оказалось не свободное пространство, а куча наваленных почти на высоту тына свежесрубленных деревьев, которые даже не успели очистить от веток. И за этой кучей тоже прятались лучники. Таким образом использовать конницу вновь оказалось невозможно. Сражение продолжилось в пешем порядке, где татары далеко не так сильны как в конном.
Теперь бой закипел в проломе. Мансуру пришлось спешить еще одну сотню и послать ее на помощь тем двум, что штурмовали тын. Но едва свежая сотня втянулась в пролом и стала теснить противника к орысам от села тоже подошло большое подкрепление с рогатинами, топорами, дубинами, вилами… В узком воротном проломе стало тесно. Атакующих не только рубили и кололи, но и обстреливали с верхней площадки тына. Не получалась и атака всей ширины тына. Здесь оборону держали опытные оружники во главе со Жданом, и они отбивали все попытки татар вскарабкаться на заранее политую водой, обледенелую внешнюю сторону тына. Штурмующие несли очень большие потери. Мансур понял, что защитников села оказалось в разы больше, чем он рассчитывал. Но главное, он не мог использовать свой главный козырь – быструю конную атаку. Оставалось… Мансур спешил еще одну сотню и сам повел ее в пролом, наказав последней резервной сотне оставаться в седлах, и как только они расчистят завал немедля атаковать в конном строю…
Свежая сотня во главе с тысячником сразу внесла перелом в ход боя. Ведомые Мансуром татары потеснили слабо вооруженных смердов и смогли взобраться на вершину наваленной кучи деревьев. Они умело орудовали саблями и пока защитники успевали раз махнуть мечом или топором, не говоря уж про другие «орудия», те успевал ударить саблей не менее двух раз. В Мансура, едва он взобрался на «гребень» сразу вонзились две стрелы, но не пробили прочной кольчуги одетой под легкий полушубок. Отделанные серебром шлем и поножни выдавали в нем не простого воина, а командира. Понял это и Милован, видя кто ведет татар в атаку, и воодушевляет их личным примером… Сбив защитников с завала, татары стали спрыгивать на его внутреннюю сторону. Мансур шел в первых рядах, не забыв, впрочем, отрядить десяток воинов для разбора завала.
Милован осознавал, чем грозит разбор завала, прикрывшего воротный проем – тут же последует конная атака. Этого нельзя было допустить ни в коем случае.
– Отче, беги в село, выгоняй весь народ и пусть бегом бегут к гати, боюсь, мы их тут не сможем задержать! – обратился он к стоявшему рядом священнику, раз за разом осеняющего себя крестом и беззвучно произносивших про себя молитвы.
Отец Амвросий с готовностью кивнул и припадая на одну ногу побежал в село. А Милован повел в бой свой последний резерв – два десятка своих старых, наиболее опытных оружников. Рядом с князем неотступно следовал его верный телохранитель, сын ключницы Любим. Именно к нему и обратился Милован, перед тем как вступить в сечу:
– Любим, я к их главному попробую пробиться, а ты меня со спины прикрывай!
– Прикрою княже! – отозвался Любим.
Бой кипел повсюду. Шесть-семь сотен людей рубились на тыне и вокруг. Татары постепенно приноровились к рогатинам, топорам и вилам смердов и уже начало сказываться их преимущество в вооружении и сноровке. Ждану и прочим оружникам приходилось бегать с места на место, чтобы выручать то одного то другого попавшего в тяжелое положение ополченца, или сразу нескольких, но успевали далеко не всегда. Вступившие в бой вместе с Милованом оружники, сразу укрепили и оружием и духом начавших было колебаться вчерашних землепашцев. В отдельных местах татары даже попятились назад к бревенчатой куче, которую уже начали разбирать, разбрасывая в стороны деревья.
– Стоять! Не отступать! – орал по-кипчакски Мансур.
Размахивая саблей, тысячник выскочил вперед и схватился с одним из оружников. После нескольких обменов ударами оружник упал. Мансур бросился на второго… и тот не устоял. Вдохновленные своим тысячником татары вновь ринулись вперед.
– Коназ… коназ! – Мансур увидел спешащего к нему Милована и издал радостный боевой клич, – Ургххх!!! Тут же он послал ближайшего к нему кипчака обойти орысского коназа с тыла, а сам скрестил оружие с ним самим…
Меч и сабля. Какое из этих видов оружия эффективнее в бою? Мечом можно не только рубить, но и колоть. Меч, как правило, тяжелее и его удар сильнее. Но сабля гораздо более быстродейственное оружие, пока мечом один раз ударишь, саблей при наличии сноровки можно ударить два раза. А если и мечом и саблей владеют умелые, равные бойца – кто кого победит?
Они сошлись, оба молодые, сильные, с детства умевшие обращаться с оружием, давно уже ведущие жизнь воинов. Первый удар изогнутой татарской сабли Милован уверенно парировал. Но тут же Мансур невероятно быстро ударил второй раз. Не успев защититься мечом, Милован подставил свой треугольный щит. Мансур тут же ударил в третий раз, и вновь сабля с лязгом ударилась о клинок меча, четвертый удар оставил зазубрину на щите. Меч явно не успевал за саблей, и если бы не надежный щит, Милован наверняка бы был ранен. Но самое плохое было то, что князь сам не мог наносить удары, он только защищался. Видя, что перерубить щит орысского коназа не получится, Мансур стал целить не в середину туловища, а выше и ниже. Краем сабли он «мазнул» противника по ноге. Добротной ковки, еще служившие отцу Милована поножни выдержали. При этом тысячник подавшись вперед на мгновение открылся и Милован впервые успел сделать выпад, попытался достать противника острием своего меча. Мансур еле успел отскочить… В этот момент татарин которого Мансур отправил в обход, при попытке зайти Миловану за спину столкнулся с Любимом и меж ними тоже завязался поединок…
Мансур подбадривая себя боевым криком и кривя лицо в звериных гримасах, вновь атаковал Милована. И вновь два удара были отбиты, а третий… Удар пришелся вскользь по «юбке» кольчуги, прикрывавший пояс и бедра Милована. И опять Мансур успел отскочить от острия меча в ответном выпаде. Отвлекая внимание противника ударами в туловище и ниже, тысячник готовил сокрушительный удар сверху, рассчитывая сразу срубить голову. И он провел свой коварный удар… Милован едва успел пригнуться, но все равно сабля с лязгом скользнула по гребню шлема, сорвав его с головы. Потеря шлема не обескуражила Милована, он тут же сделал глубокий выпад вперед. На этот раз Мансур в своем намерении срубить противнику голову подошел слишком близко и не успел отскочить на достаточное расстояние… Меч достал его, пробил полушубок, кольчугу, но груди коснулся уже на излете, не причинив серьезного ранения. Но в стремлении уйти от разящего острия меча, Мансур споткнулся о дергающееся в предсмертных конвульсиях тело ополченца и чтобы не упасть был вынужден взмахнуть руками, в одной из которых держал саблю, а во второй щит. На мгновение тысячник стал совершенно беззащитным. Милован не стал размахиваться, за это время противник успел бы подставить либо щит, либо клинок, он сделал еще один быстрый выпад. На этот раз меч, пробив овчину и сталь кольчуги, нанес более серьезное ранение, кровь залила грудь Мансура. Он стал неуверенно отступать назад, его лицо быстро бледнело. На этот раз у Милована было время для полноценного замаха, ибо противник уже не имел возможности нападать. Он взмахнул мечом и молниеносным резким ударом обрушил его сверху на своего противника. Милован целил в голову, но Мансур успел подставить клинок сабли, который не защитил, а лишь слегка скорректировал направление удара, который пришелся в плечо, разрубив одежду, доспехи… ключицу…
– Мансур ранен!! – татары прекратив наступление со всех сторон кинулись к упавшему окровавленному тысячнику.
– К этому времени не очень физически сильный, но ловкий и верткий Любим, до того на равных бившийся со своим противником… этого противника вдруг лишился, так как тот тоже побежал спасать своего тысячника. Любиму ничего не осталось, как броситься к князю, которому уже пришлось сразу отбиваться от нескольких татар, собой прикрывших своего командира.
– Добить… добить его!! – кричал Милован, призывая своих оружников.
Теперь уже вокруг окровавленного тела Мансура разразилась жестокая сеча. Мансура вытащили те татары, что разбирали завал. Подхватив тело, они подняли его на частично разобранную кучу деревьев, вынесли в проломанные ворота и быстро понесли в свой лагерь
Потеря тысячника сразу подорвала боевой дух атакующих – они стали медленно отступать. Когда их вытеснили за пролом, Милован приказал своим воинам остановиться и пустить в ход луки…
9
Все пространство от тына и почти до исходных позиций татар оказалось устлано их трупами. Большинство были поражены стрелами, когда бежали от тына в свой стан. Никто из сотников не смог заменить тяжело раненого Мансура, чтобы отступить организованно. Под градом стрел это отступление превратилось в беспорядочное бегство. А вот за тыном трупы уже лежали вперемешку. Здесь не стихал стон раненых. Оружники и ополченцы своих уносили в село, татар тут же добивали.
– Князь… как баб-то с детями… они уж тронулись. Уходить им или назад возвращать? – к месту сечи, крестясь, подбежал своим хромым бегом отец Амвросий. Милован стоял с окровавленным мечом в одной руке, а второй, предварительно отстегнув щит, прикладывал к непокрытой голове пригоршню снега. Он вновь получал болезненный удар по голове, и она у него опять гудела.
– Возвращай отче… пусть по домам идут. Отбили мы поганых, да так, что эти уж боле не сунуться. Господь нам сегодня помог, – Милован отбросил снег и стал вытирать меч.
– Ну, слава те… – обрадовано перекрестился священник и косолапя побежал назад.
Подошел, слегка пошатываясь от усталости Ждан:
– Ух… не по годам мне уж так долго мечом махать, взопрел, мочи совсем нет… Зато набили мы их тут Мил. Я на дороге посмотрел не меньше сотни лежит, и здесь тоже с сотню будет.
– Ты лучше сосчитай сколько наших полегло, – Милован вновь набрал пригоршню снега и приложил ее к голове.
Ждан, немного обиженный, пошел считать потери.
– Княже, вот шелом твой подобрал, – Любим подавал сбитый в поединке остроконечный шлем Милована.
– Пусть у тебя будет, потом возьму. Сейчас я не то, что шелом, шапку на голову одеть не могу – гудит и горит… – Милован отошел и устало опустился на валявшееся недалеко дерево, которое татары сбросили, когда пытались разобрать прикрывающий ворота завал.
Ждан подошел через некоторое время, уточнив у сотников и десятников понесенные потери:
– До смерти убито – сорок два, из них оружников восемь, остальные смерды. Раненых полста семь смердов и оружников одиннадцать. У шестнадцати раны совсем пустяковые, быстро заживут…
От села прибежала толпа женщин. С охами, плачем, причитаниями, они стали выискивать своих. В той же толпе прибежала и Бояна и не отставшая от нее Голуба. Бояна не выказывая внешне никаких чувств, подошла к дяде и стала расспрашивать подробности прошедшего боя. Время от времени, она бросала косые взгляды на Милована и Голубу. Голуба присела рядом с женихом на то же дерево и уже сама прикладывала к его голове снег, что-то тихо ему говорила, гладила его рыжеватые волосы. Милован почти не реагировал на все эти проявления любви и нежности. Он, казалось, совершенно обессилел и уже с трудом воспринимал окружающую реальность, почти безразлично смотрел перед собой, видя как с татарских трупов снимали доспехи, оружие, сапоги. Особую ценность представляли сапоги-гутулы, овчиной внутрь, кожей наружу. Они не намокали от снега как онучи, не говоря уж о лаптях. День клонился к вечеру…
Мансур хрипел, из его рта шли кровавые пузыри. Алтан подошел, посмотрел на лежащего на конской попоне тысячника, с мускулистым оголенным торсом, перетянутым от плеча через грудь окровавленной тряпкой. Он еле сдерживался, чтобы не показать своего полного удовлетворения таким исходом дела.
– Как это случилось? – Алтан спросил, конкретно ни к кому не обращаясь.
– Он стал рубиться с орысским коназом. Мансур оступился и тот его срубил, – ответил один из сотников, стоявший рядом.
– Беру командование на себя… пока Мансур не выздоровеет, – властно проговорил Алтан и еще раз взглянул на стонущего в беспамятстве Мансура, чтобы окончательно убедиться – он уже никогда не встанет.
Случилось то, о чем в тайне мечтал Алтан. Мансур не смог одержать победу, более того положил две сотни из пяти, а сам скорее всего смертельно ранен. Для полного воплощения всех его ожиданий надо бы вступив в командование одержать громкую победу… Но, он не такой дурак, чтобы вновь гнать оставшихся в живых воинов на штурм этой нищей, но на удивление хорошо укрепленной деревни. Он просто их выведет отсюда, выведет из этих лесов и болот, чем без особого риска завоюет авторитет и у воинов и возможно у вышестоящих начальников. Конечно, это не то что хотелось бы, но выбора, похоже, не было. Собрав сотников, Алтан объявил:
– Тысячник Мансур ранен и не может командовать. Главный темник Бурундай меня специально послал ему в помощь, на такой вот случай, чтобы я смог его заменить. Здесь нам делать больше нечего. В этом лесу и в этих снегах нам воевать неудобно, а орысам как раз очень удобно. Потому мы и не смогли их сегодня победить. Повелеваю соорудить деревянные повозки и раненых не могущих держаться в седле, везти на них. Всех убитых по эту сторону деревянной стены с наступлением темноты собрать и тоже погрузить на повозки. Когда дойдем до места нашей последней стоянки, сделаем погребальный костер, отправим наших погибших братьев в светлое царство Сульде…
То, что татары отступят прямо в ночь после боя, даже не задержавшись для отдыха, стало неожиданностью для всех. Когда утром развиднелось и дозорные на тыне увидели, что ночью татары собрали почти все свои трупы, кроме тех что лежали у самого тына… Милован тут же выслал разведку, которая вскоре вернулась и доложила, что татар нигде нет. Только тут Милован окончательно поверил в победу. Его силы довольно быстро восстановились, и хоть голова еще болела, но в ней уже родился новый план. Как всегда он поделился своими размышлениями со Жданом и отцом Амвросием:
– Я так думаю, эти татары дойдут до своих и вернутся с подмогой. Дорогу сюда они узнали и то, как село наше укреплено тоже. А раз так их из нашего леса выпустить нельзя.
– Хватит ли сил-то, княже. Да и догонять их тяжеловато будет. У них кони-то хорошие у всех, да еще поди и заводные есть, они быстро поедут, – засомневался священник.
– А нам теперь особо много сил и не надо. И ехать они сейчас быстро не смогут. Раненые с ними, да еще убитых, вон, собрали. Убитых они где-то по дороге сожгут, как у них положено, для того остановятся. Я вот что надумал, беру полста оружников и смердов, кто себя в брани самыми сноровистыми показали, кто из лука лучше всех стреляют. С ними на снегоступах бежим через лес коротким путем прямиком на Рыжую Гриву. Туда, где дорога мимо высокого холма идет. Там и засаду устроим. Ты же Ждан собираешь здесь всех годных к быстрой езде лошадей, в первую очередь тех татарских, что вы из снега вытащили и потом на них от Сити приехали. Лошадей двадцать, думаю, найдем. Ты на этих лошадях татар нагонишь и будешь их сзади тревожить, чтобы они останавливались и от вас отбивались. Вы должны их всякий раз задерживать, чтобы у нас было время на Рыжей Гриве дорогу завалить и хорошую засаду устроить. Мы их там с двух сторон зажмем и, Бог даст, всех без остатка стрелами побьем.
– Дай-то Бог, князь, затее твоей свершиться… но что-то боязно, – вновь недоверчиво покачал головой священник.
– Толково задумано, – напротив, сразу же поддержал Милована Ждан
– Конечно боязно, но если они уйдут, сюда такое войско придет, что нам с ним никак уже не справится. А ты отче здесь свое богово дело делай, по убиенным панихиды отпой, да и похорони, как положено. Ну, и за нас Богу помолись, чтобы он еще раз помог нам, как вчера помог,– Милован дал понять, что отступать от своего плана не намерен.
Алтан понимал, надо как можно скорее миновать эту узкую проселочную дорогу и выехать на широкую, по которой совсем недавно прошло войско ведомое Бурундаем. Но движение сдерживали раненые, в том числе и не приходящий в сознание Мансур, которого его верные нукеры везли с величайшими предосторожностями, то есть везли не быстро. Добравшись до места своей последней стоянки, сложили костер из погибших и зажгли его. Едва дождавшись, когда костер догорел, вновь тронулись в путь. Отъехали не более десяти верст как нукеры сообщили, что Мансур отправился в царство Сульде. Алтан чуть не задохнулся от злобы – выскочка и здесь сумел досадить ему, не мог умереть раньше, чтобы быть сожженным вместе со всеми. Он бы без сожаления выбросил его тело на съедение лесным зверям… Но вокруг были не его люди, а воины успевшие проникнуться уважением к своему молодому тысячнику и они потребовали предать Мансура огню отдельно. Вновь пришлось останавливаться и теперь сжигать Мансура – время шло.
В погоню и на Рыжую Гриву отбирали по двух основным критериям: умение метко стрелять из лука и быстро ходить на снегоступах. И если первому соответствовали довольно многие, то со вторым все обстояло не столь хорошо. С трудом набрали таковых около восьми десятков человек. Пять из них во главе с самим Милованом встали на снегоступы и побежали в многоверстный переход до Рыжей Гривы. Остальные под командой Ждана сели на лошадей и поехали следом за татарами. Сначала на большой поляне обнаружили следы от костра – по всему здесь татары жгли погребальный костер. Поехали дальше и догнали их гораздо быстрее, чем ожидали. Сначала различили запах гари. Ждан остановил отряд, выслал разведчиков. Вскоре те вернулись и доложили, что татары опять жгут погребальный костер. Недолго ломали голову, зачем татарам вновь потребовалось жечь трупы – видимо за время недолгого пути от первого костра умер кто-то из раненых или сразу несколько. Ждан приказал спешиться двум десяткам, встать на притороченные к седлам снегоступы и лесом повел в обход делать небольшую засаду.
Никто не ожидал, что орысы нападут не сзади, а спереди и сбоку. Когда стрелы с жутким свистом стали рассекать воздух, поражать людей и лошадей… Алтан не сразу смог организовать ответные действия. Пришлось спешить часть людей и они, сбежав с дороги под прикрытие деревьев, стали стрелять в ответ. Но нападавшие не стали ввязываться в перестрелку, тут же встали на загнутые впереди доски и быстро скрылись в лесу. Преследовать по глубокому снегу их было невозможно. В результате этого скоротечного боя оказалось убито шестеро и еще полтора десятка положили на сани, которые везли раненых. Не скоро отряд вновь оказался готов к движению. И шли уже с предосторожностями, постоянно ожидая повторного нападения, то есть шли гораздо медленнее, чем до того.
Ждан же со своими охотниками вернулся туда, где их ждали оставленные лошади с небольшой охраной, сели в седла и вновь поехали следом. Отлично зная местность, где можно лесом срезать дорогу, они еще раз повторили тот же маневр, оставив лошадей, на снегоступах обогнали татар и вновь устроили засаду… и вновь вывели из строя общим числом до двух десятков человек.
Алтан решил, что таким образом орысы, устраивая небольшие засады, хотят уничтожить как можно больше его воинов. Он еще более снизил скорость движения и теперь на подозрительных участках дороги приказал останавливаться и высылал вперед разведку. Такое неспешное движение продолжалось до очередной ночи, когда решили остановится на ночлег и зажгли очередной погребальный костер, теперь уже сжигая погибших от выпущенных из засад стрел.
Ждан, убедившись, что татары вновь жгут погребальный костер и явно собираются заночевать, выставив сильное охранение, то есть до утра с места не двинутся. Он приказал нескольким людям отвести всех лошадей назад в село. А сам с лучшими лучниками встал на снегоступы и что было мочи лесом поспешили на Рыжую Гриву, на соединение с отрядом Милована. В ночном лесу идти нелегко, но у «охотников» на этот случай имелось несколько пар запасных снегоступов. Они очень пригодились, ибо в условиях плохой видимости снегоступы ломались, когда наступали на плохо видимые пни и валежные завалы. Легче стало, когда вышли на след оставленный снегоступами отряда Милована. По следу пошли быстрее, но все равно к Рыжей Гриве вышли только тогда, когда уже стало светать.
К тому времени люди Милована уже отдохнули, после того как затратили немало сил на рубку деревьев и заваливание ими дороги. Князь выслушал рассказ Ждана и его уверения, что после того, как он их дважды пугнул, татары продвигаться будут достаточно медленно. Теперь уже Милован не сомневался, что у него достаточно времени для устройства полноценной засады. Не спавшие ночь «охотники» Ждана, отдохнули в шалашах, сооруженных людьми Милована. Сам Милован внимательно осмотрел окрестности, прикидывая, как подойдет к завалу колонна татар и где лучше расположить лучников, чтобы они могли с наибольшей эффективностью поражать противника. Решил, половина лучников засядет на склоне поросшего соснами пологого холма с одной стороны дороги. Вторая спрячется в лесу, с другой стороны. Чтобы было удобнее целится и стрелять, слегка проредили лес, срубили с десяток деревьев. В детали своего плана Милован посвятил и успевшего немного вздремнуть Ждана, поручив ему командовать лучниками в лесу:
– Когда татары увидят, что дорога завалена они остановятся, тут мы сверху, с холма по ним стрелять начнем. Они к нам повернутся и щитами себя и лошадей станут оборонять, а к вам спинами встанут. Вот как они к вам спины-то повернут, вы тут из снега да из-за деревьев вылезайте и в эти спины стрелы пускайте. А до того тихо сидите, чтобы вас не заметили…
Алтан вел отряд, постоянно ожидая нового нападения. Но с утра уже прошли немалое расстояние, и все вокруг было спокойно. Возможно, наконец, те орысы на загнутых деревянных палках от них отстали. Очень хотелось, чтобы было именно так, но Алтан и сам не расслаблялся и не позволял расслабиться воинам, которые все же стали признавать в нем своего нового командира. Впереди обозначился очередной подозрительный участок, дорога делала крутой изгиб. Алтан приказал остановиться и выслал вперед разведку…
Из-за поворота выскочило с десяток татарских всадников. Они увидели перегораживающую дорогу кучу деревьев гораздо выше человеческого роста. Всадники остановились и посовещавшись, медленно, озираясь по сторонам поехали вперед. Когда подъезжали к куче Милован дал команду и по разведчикам с холма пустили несколько стрел. Где-то три из них попали во всадников, но не пробили доспехов. Татары развернулись и во весь опор ускакали назад.
Разведка доложила, что дорога впереди завалена в узком месте, где с одной стороны холм с крутым склоном, а с другой лес с глубоким снегом. На холме засели орысы, которые обстреляли их из луков. У Алтана не было сомнений – это тот же самый отряд где-то в полтора два десятка лучников, который уже дважды на них нападал. Более всего его интересовало с одной или с обоих сторон орысы на этот раз устроили засаду. Разведчики в один голос утверждали – стрелы летели только с холма и частота стрел указывала, что там засело не более двух десятков лучников. Все это подтвердило догадку Алтана – это тот же отряд и он весь сосредоточился с одной стороны дороги. По всему орысы не решились дробить свои небольшие силы, чтобы атаковать с двух сторон. Да и на склоне безопаснее вести стрельбу, ведь на склон кони не поднимутся. Видимо они специально завалили дорогу, чтобы нанести им больший урон, за то время пока будет разбираться этот завал. Ничего иного, по мнению Алтана, и быть не могло. Также становилось ясно, почему со вчерашнего дня не было ни одного нападения. Орысы на своих досках прибежали сюда, и все это время заваливали дорогу. В этой связи Алтан и продумал план преодоления очередной засады…
Колонна татар, прикрываясь сплошной линией щитов со стороны холма, медленно приближалась к завалу. Начался массированный обстрел с холма. Но татары сделали нечто вроде черепахи: крайний ряд всадников держал щиты вертикально, а следующие горизонтально, прикрывая колонну сверху. Татары почти не несли потерь, не более двух трех стрел попали в лошадей и те начали биться, выбрасывая всадников из седел, но единого строя они не нарушили. В непосредственной близости от завала десятка два-три всадников спешились и, прикрываясь щитами, побежали к нему с явным намерением создать и там из щитов защиту тем, кому предназначалась его разбирать.
И вот тут, когда почти весь татарский отряд попал в зону обстрела прятавшихся в лесу, лучники Ждана, словно восстав из снежных сугробов, натянули тетивы своих луков. Эффект от появления большого количества лучников врага и со второй стороны оказался ошеломляющим. Уже первый залп вывел из строя до трех десятков татар, ранено было много лошадей, и они напрочь сломали единый строй. Стрелы летели без остановки, поражая уже тех, кто создавал единую стену из щитов со стороны холма. И эта «стена» сломалась – теперь уже и стрелы с холма находили свои цели. Началась давка, всадники, выпавшие из седел, тут же попадали под копыта лошадей. Некоторые в отчаянной попытке добраться до лучников направляли лошадей в лес и те тут же вязли в снегу…
Алтан не знал, что предпринять, какие подавать команды. Повернуть назад? Но это верная гибель. Там их постепенно перебьют эти неуязвимые мелкие орысские группы, бегающие по снегу на деревянных палках. Атаковать крутой склон холма невозможно, так же как и тех, кто укрылся в лесу – лошади не пройдут по глубокому снегу. Спешить людей – но нет времени паника нарастает. Спасение только впереди, надо во что бы то ни стало объехать этот завал. Но там тоже снег… Алтана спас конь. После того как стрела вонзилась в его круп, он с диким храпом инстинктивно рванул вперед и проваливаясь по колени, лавируя между деревьями, каким-то чудом объехал завал со стороны леса. Тут уже в шею и бока коня вонзилось сразу несколько стрел и в щите, которым прикрывался Алтан, тоже торчали стрелы. Истекающий кровью конь рванулся из последних сил, оставляя за собой снежную борозду. Он вынес Алтана на другую сторону завала. Следом устремились еще несколько всадников. Конь пал сразу за завалом, дергаясь в предсмертных конвульсиях, едва не придавив всадника, успевшего вовремя соскочить. А по проделанному пути продолжали один за одним выходить взмыленные кони, некоторые были без всадников. Одного из таковых, схватив за уздечку, поймал Алтан. Он вскочил в седло и громко скомандовал:
– Вперед, не останавливаться!
За ним устремились те, кому посчастливилось спастись…
Перед завалом саженей на сто лежали вповалку кони и люди, снег на дороге и подле был в темных кровавых разводах и пятнах. Ржали и храпели застрявшие в снегу лошади без всадников. Оружники Милована ходили среди этого хаоса, добивали раненых татар, добивали и лошадей, если видели, что они уже не встанут. Не пострадавших от стрел лошадей отводили в сторону. Ждан стоял у края завала, внимательно разглядывая глубокую борозду в снегу, по которой незначительная часть татар все же вырвалась из западни. Подошел Милован:
– Как же они ушли-то? Вроде обо всем подумал, а тут…
– Всего не увидишь и не упомнишь Мил… Снег тут подтаял. Солнышко эту сторону сильнее пекло. Везде их лошадям по брюхо, а тут меньше, по колено всего. Вот и прошли они тута. Да не печалься. Сколько их там ушло-то, десятка три – четыре,– успокоил князя Ждан.– И без того вон сколько намолотили. Может больше не пойдут на нас-то, остерегутся? – Ждан говорил с надеждой, но чувствовалось, сам не очень верит в свое предположение.
Татарские трупы стаскивали с дороги и бросали в лесу, забирали оружие, доспехи, теплую одежду и сапоги. Всего насчитали более двух сотен тел. Поймали и вызволили из снежного плена почти сотню лошадей. Издохших лошадей тоже стащили с дороги. На татарских лошадях кроме седел имелось множество всевозможных седельных сумок и мешков. В них татары хранили наиболее ценные вещи, награбленные ими в походах. Оружники стали разбирать эти сумки – чего там только не было. Милован приказал складывать отдельно предметы церковной утвари, которые, видимо были награблены в храмах Рязани, Владимира и других взятых татарами городов. Лично Ждану Милован поручил собрать все золотые, серебряные и жемчужные украшения, чтобы впоследствии на их основе создать что-то вроде казны, наподобие той, что была у Великого Князя Юрия Всеволодовича. Впрочем, драгоценных вещей в седельных сумках и за пазухами убитых татар оказалось не так уж много. В условиях жесткой монгольской дисциплины немногие рядовые воины и низший комсостав рисковали прятать у себя дорогостоящие вещи, которые полагалось сдавать в счет ханской доли добычи. Но среди погибших нашлось некоторое количество таковых смельчаков, пренебрегших суровым законом. То что никто из его оружников не возьмет себе ни колечка, ни серег, ни крестика… В этом Милован не сомневался. Он ведь в такие походы брал с собой только тех, в ком ничуть не сомневался.
Несмотря на полный успех засады, Милован продолжал переживать, что часть татар ушла. В то же время радовало то, что засада обошлась для его людей почти без потерь. Убитых не было вообще, а среди восьмерых раненых только один тяжело. Ему татарская стрела попала в грудь и он лежал в бреду без сознания… Назад поехали большим обозом. Более десятка самодельных саней, нагруженных добычей, все оружники верхом на татарских лошадях. По пути спугнули несколько татар. Видимо они, когда началось избиение, не стали прорываться вперед, а повернули назад. За ними погнались стали стрелять из луков. После того как троих выбили из седел, остальные побросали лошадей и попытались скрыться в лесу пешими. Но их быстро догнали на снегоступах и добили… всех кроме одного. Он пронзительно закричал по-русски с характерным акцентом:
– Не убивайте меня, я не татарин… я толмач… я вам пригожусь!!
Пленного, оказавшимся молодым парнем, привели к Миловану, тот стал его расспрашивать. Пленный поведал, что он булгарин, и его татары взяли в плен год назад во время разгрома его родины Волжской Булгарии. Узнав, что он с булгарскими купцами не раз ходил в русские княжества и знает русский язык, его взяли с собой в качестве переводчика.
– Как же они дорогу вызнали, как до нашего села добрались? – первым делом задал наиболее интересующий его вопрос, Милован.
– Они про то специально выведывали у кого только могли. Тысячник Мансур хотел тебя князь наказать за то, что ты его в бою на реке Сити опозорил. Он у всех пленных, что ему попадались вызнавал, кто что знает, а я переводил. Всех выспрашивал и смердов и купцов, – охотно отвечал булгарин.
– И что же они про меня и село мое рассказали? – Милован переглянулся со стоявшим рядом Жданом и усмехнулся.
– То, что ты, князь, был в немилости у Великого Князя, что он тебя за князя не считал, – толмач отвечал уже несколько смутившись.
– Эй, сажайте-ка его на сани, а я с ним поеду…
Милован слез с коня, отдал повод Любиму, а сам сел на сани груженые кусками материи, взятыми из мешков убитых татар. Туда же посадили и пленного.
– Может, связать его, княже? – подозрительно смотрел на толмача Любим.
– Не стоит… он же никуда не побежит, верно!? – с усмешкой обратился Милован к булгарину.
– Некуда мне бежать, – толмачь, с безысходной грустью в глазах, опустил голову.
Обоз вновь тронулся, а Милован продолжил расспрашивать пленного.
– Что еще, про меня рассказали, говори все без утайки, – Миловану не хотелось, чтобы рассказ толмача узнал кто-то кроме него, потому он и «уединился» с пленным.
– Все скажу, нечего мне утаивать. Смерды, те не много знали. Их и били и железом пытали, а что они могли знать-то. А вот купцы, что в твое село по торговым делам ездили, некоторые даже в твоем доме бывали, те много чего порассказали, да и дорогу татары от них вызнали. Они поведали, что у тебя в твоем селе невеста есть и она красавица и тоже княжеского роду. Татары таких пленниц очень дорого ценят. Княгинь и княжон они называют нежными цаплями. Еще у них ценятся жирные утки, это женщины и девицы, которые не знатного рода, но из богатых домов, которые тоже не работают, но едят хорошо. В основном такие у вас бывают купчихи, попадьи и поповны. Ну, а так как невеста твоя дочь попа с княжьей кровью и попадьи обычной поповской крови, то она как бы получается и цапля и утка вместе. Такие у некоторых татарских темников и тысячников в самой большой цене, я это точно знаю, – толмач явно смутился и замолчал, опустив глаза.
– А с чего ж это ты их возжелания так хорошо знаешь? Ты что вместе с ними в разорах участия принимал, и цапель и уток ловил, сильничал, или тебе только смердки доставались!? – с жестокой издевкой спросил Милован.
Толмач отвернулся и крепко сжав челюсти так что на его щеках заходили желваки стал смотреть на дорогу, явно не желая отвечать… Наконец он поведал о том, о чем не хотел говорить:
– Никого я не ловил и не сильничал… Когда Рязань и Владимир на приступ брали мне только таранное бревно раскачивать позволяли. А про татар я все знаю с того, что сам я из булгарских купцов и мои мать с сестрой как жирные утки попали в наложницы к знатным найонам, а невеста даже к тайджи, так зовут родственников самого Бату-хану.
– Ладно, хватит об этом, – Миловану тоже стала неприятна данная тема. – Ты мне лучше расскажи, что ты знаешь о войске татарском. Сколько их всего, что за народы в нем собраны?
– Войско огромное, тысяч сто, если всех сосчитать, пожалуй, будет. А народы… Вот вы называете их татарами, а ведь татар там нет. Татары это народ, который еще Чингисхан, дед нынешнего хана всех целиком вырезал. Говорят, он им за отца своего мстил. Татары, вроде, его отца отравили. А войско состоит большей частью из монголов и кипчаков, – сразу выказал хорошую осведомленность булгарин.
– Ну, про монголов я знаю, все ханы там монголы. А кипчаки кто, не монголы? – слушая толмача, Милован проявлял все больший интерес к его рассказу.
– Нет, они и говорят на другом языке. Язык кипчаков на наш булгарский похож, потому я и по-кипчакски быстро говорить научился. И вас они зовут, как и мы зовем, орысами. А вот монголы вас зовут урусутами.
– А сколько во всем войске этих кипчаков? – продолжал все «глубже копать» Милован.
– Думаю никак не меньше двух третей, – чуть подумав, ответил толмач.
– А монголов?
– На много меньше, самое большее четвертая часть всего войска. Но хан, большинство темников и тысячников – монголы.
– А как же оно так хорошо управляется это войско, если в нем большинство кипчаки, а воеводы все больше монголы, и как ты говоришь, говорят они на разных языках? – выразил некоторое недоумение Милован.
– Многие монголы говорят по-кипчакски, а кипчаки по-монгольски. Они ведь рядом живут, и когда Чингисхан покорил кипчакскую степь, где войной, где посулами будущих грабежей, кипчаки влились в его войско и сейчас их в нем большинство. А подчиняются кипчаки командирам-монголам потому, что верят, с монголами у них всегда будут победы и добыча, ведь до сих пор монголов никто победить не может. Они верят, что вместе с ними станут властелинами всего мира, – толмач замолчал, глядя на проплывающий мимо сплошные леса. Сани его укачивали, и он уже с трудом боролся с дремой.
– Ты сказал, что почти все темники монголы. Что означает почти – есть и темники кипчаки? – Милован не обращал внимания на состояние толмача и продолжал расспрашивать с неослабевающим интересом.
– Да нет, чистых кипчаков среди темников нет, но есть наполовину. Темник Бурундай, который вашего Великого Князя разбил, наполовину монгол, наполовину кипчак. Во всем войске по слухам нет лучшего военачальника. Вроде бы даже сам Бату-хан ему завидует, потому что тот во всех битвах отличается. Зато старый Субэдей, правая рука Бату-хана, ему очень благоволит…
Сани подпрыгнули на ухабе, с головы толмача упала рысья шапка, и на всеобщее обозрение открылся бритый череп в буграх шишек и ссадинах.
– Кто это тебя так? – кивнул на голову пленного Милован.
– Под стенами Владимира, когда ворота тараном разбивали… сверху что-то тяжелое бросили… Долго потом без памяти лежал, – нехотя пояснил булгарин.
– А здесь, ты тоже на таране стоял, когда ворота в нашем тыне разбивали!? – уже зло спросил Милован.
– Нет, здесь меня берегли. В отряде Мансура я один знал и ваш и их язык, – толмач уже с трудом ворочал языком и, казалось, вот-вот провалится в сон.
Его заставило встрепенуться не очередные вопросы, а то, что Милован замолчал и отвернулся от него. Толмач это молчание расценил по-своему – русский князь узнал от него все, что хотел и теперь за ненадобностью его просто убьют. Но после некоторого раздумья Милован вновь его спросил, причем так, словно толмачь уже не враг. Он как будто спрашивал совета:
– Как думаешь, татары… или кто там они есть, еще придут сюда?
Толмач помотал шишковатой головой, отгоняя сон, и ответил не сразу:
– Ты князь тысячника Мансура зарубил, а Мансур был любимым учеником самого Бурундая. Темник не простит, ты его сильно обидел…
10
В Киверичах отряд Милована встречали восторженно. Такой победы и еще более такой добычи никак не ждали. Той же церковной утвари привезли столько, что маленькая церквушка отца Амвросия оказалась не в состоянии ее вместить, и пришлось многое сложить в запасники. Оружия и доспехов оказалось столько, что теперь все ополчение можно было вооружить саблями, луками и одеть в татарские кольчуги и шлемы. Особое внимание привлекали сваленные в двух «санях» татарские сапоги-гутулы. В небогатом селе, где большая часть жителей не знали кожаной обуви, а ходили в лаптях, а летом босиком, такие прочные и практичные сапоги произвели сильное впечатление.
Милован со Жданом в княжьем доме разбирали «казну», драгоценности, что нашли у убитых татар.
– Правильно, у князь должен иметь свою казну, – несколько раз повторял Ждан, передавая Миловану то одну, то другую золотую, серебряную или жемчужную вещицу. – А вот этот красоту ты невесте своей поднеси, – Ждан подал тонкой работы золотые сережки, крестик и матово белые отполированные жемчужные бусы.
– Ты что, в своем уме!? Они сняты с баб или девиц, которых до смерти забили или засильничали! Как же я такое могу Голубе поднести!? – возмутился Милован.
– Те князья да воеводы с чьих жен да дочерей это снято не смогли их уберечь. А ты вон поганых сколько побил, без тебя такой славной брани не было бы. Это твоя победа князь и твоя добыча по праву. Давай любого оружника спросим – все они так думают, – Ждан продолжал протягивать через стол серьги, крестик и ожерелье.
– Ну, может оружники то так и скажут, а что другие-то подумают? Взял из добычи самое дорогое и на невесту свою повесил, – уже не так твердо возражал Милован.
– А ты про думы смердов и смердок не очень переживай. Они тут по избам сидели, пока мы там татар смертным боем били, – Ждан положил драгоценности на стол и пододвинул их к Миловану.
– Когда село обороняли, и они по избам не сидели, тоже тут немало кровушки пролили, – все менее стойко «держался» Милован.
– Эти украшения, они не для смердок, сам знаешь. Может даже с самой Великой Княгини, или с дочерей ее сняты. Как эти Рюриковичи Великими Князьями стали, ты не хуже меня знаешь. Они не наши природные князья. Так чем же их бабы лучше наших природных кривичских и мерянских княгинь и княжен? Голуба она как раз такая княжна и есть. Подари ей князь, ты это золото и жемчуг в славном бою добыл и имеешь право, – Ждан еще ближе к Миловану пододвинул драгоценности.
Милован явно колебался, по всему ему очень хотелось сделать невесте подарок, но было и жутко и неудобно. Но Ждан видел, что сумел уговорить князя, еще немного поколеблется и возьмет. Он же достал из мешка, который принес собой, на вид совершенно новые татарские сапоги-гутулы:
– Вот, две пары выбрал, специально искал для племянницы своей, должны ей впору быть. А вот эти Голубе тоже подари, они поменьше, у Голубы-то нога поменьше, чем у Боянки будет, – Ждан поставил рядом с Милованом пару гутул, видимо снятых с татарина небольшого роста, тонкокостного телосложения и с соответственным размером ноги.
– Ладно… возьму… подарю, – Милован всячески показывал, что это ему неприятно, и он соглашается с неохотой.
Но, то он делал для вида, ибо давно хотел сделать Голубе настоящий княжеский подарок, но не имел такой возможности и вот возможность, наконец, представилась, правда все это взято хоть и в бою, но с трупов и это как-то… Что же по-настоящему было Миловану неприятно, так это слова Ждана о необоснованности нынешнего высокого положения Рюриковичей. И сейчас Милован не мог не высказать своему старому другу и наставнику своего неудовольствия:
– Ждан… который раз тебе говорю, брось ты эти разговоры о кривичах, варягах. Сейчас не время старые обиды вспоминать. Плохие, хорошие Рюриковичи, но они вон сколько народов, всех нас под своей властью объединить сумели. А если сейчас я стану вспоминать, кто были мои дальние предки, отец Амвросий про своих, вятичи про своих, мурома тоже вспомнит, что у них когда-то свои князья были. Не дело это. Вон толмач пленный рассказывал, в татарском войске более всего кипчаков, а главенствуют над всеми монголы и, как видишь, всех бьют. Только вот мы их первые кто побил, да и то неизвестно, что дальше будет. А почему, потому что у них один хан и все они, и монголы, и кипчаки и другие, какие есть в их войске народы, одной его власти подчинены. И нам сейчас лучше не оспаривать старшинство Рюриковичей, потому как кроме них никто нас всех собрать против татар не сможет… Русские мы Ждан, русские все, и кривичи, и меря, и мурома, и вятичи, и новгородцы. Порознь нам от татар никак не отбиться, – без особых надежд достучаться до разума Ждана, говорил Милован.
– И то, что Рюриковичи предков твоих стольких законных вотчин лишили и эту, последнюю готовы забрать, ты и с этим мириться готов!? – явно не хотел понять князя Ждан.
– Не время сейчас… пойми, – Милован более ничего не говоря, сгреб украшения, взял гутулы и встал из-за стола, давая понять, что больше на эту тему говорить не намерен.
Едва смертельная опасность миновала… Ничто не могло заставить киверичан жить тем, что являлось их естественной жизнью до этого татарского пришествия. Далеко не во всех семьях, домах оплакивали погибших, выхаживали раненых, также не везде имела место голимая нищета, где семеро по лавкам и есть почти нечего. В основном среди смердов имела место умеренная бедность, когда особо не разъедались, но и с голоду не пухли. До самой посевной особо срочной работы не было и люди занимались всем тем, что скрашивает будни и вызывает интерес даже к скучному сельскому бытию. Сейчас же отличительной чертой киверической жизни стало то, что вдруг едва ли не все в первую очередь женщины и девицы стали щеголять в татарских сапогах-гутулах. Это «поветрие» спровоцировали Голуба и Бояна. Как только они появились на улице и в церкви в подаренных им гутулах… Едва ли не все сначала молодые девицы, а потом и женщины постарше возжелали снять свои лапти, онучи и носить такие же сапоги. Конечно, свою роль тут сыграло, что такие добытые в бою сапоги появилось в Киверичах в немалом количестве. Их носили и оружники и мужики смерды. Но до того как их одели Бояна с Голубой киверичанки как-то не воспринимали их как женскую обувь. Вскоре же уже и смерды и многие оружники были вынуждены вернуться к своей прежней обуви, так как гутулы с них поснимали их жены, дочери, даже если они были им и велики. Во многих семьях матриархата как постоянного явления не наблюдалось, но в отдельные моменты главы семейства были просто бессильны против уговоров, слез и нытья своих женщин – мода, самая заразная женская «болезнь» имела место быть везде и всегда. Голубу разочаровало то, что в таких же как у нее сапогах ходят многие смердки, но то был подарок Милована и она их не снимала с нетерпением ожидая лета, когда можно будет одеть сарафан и всем показаться в серьгах и жемчужном ожерелье. Бояне было чуждо это чисто бабье чувство, покрасоваться. Подаренные дядей гутулы оказались ей просто очень удобны и она их носила, не обращая внимания, во что обуты остальные баба и девки.
Чего теперь еще стало в избытке так это оружия и всевозможных доспехов. Бояна, наконец, смогла подобрать себе подходящие по размеру кольчугу, шлем, щит. Взяла она и татарский лук. Вот только тетиву у того лука натянуть у нее никак не получалось. Впрочем, не получалось не только у нее, многим парням это тоже оказалось не под силу. То было удивительно, ведь татары в большинстве своем явно не богатыри, как правило уступали в росте тем киверичанам, в ком преобладала кривичская кровь и шириной плеч тем, в ком доминировала мерянская, и уж тем более тому в ком сочетался рост первых и широкоплечесть вторых… Как они умудрялись сноровисто и метко стрелять из таких тугих луков? Ждан и наиболее опытные оружники знали секрет стрельбы из этих дальнобойных луков. Татары не тянули тетиву, а просто удерживали ее у подбородка, распрямляя вторую руку. Бояна, когда осмыслила эту незамысловатую хитрость, быстро приноровилась стрелять и из татарского лука, да и другие с большим или меньшим успехом освоили это оружие.
Напряженность последних дней явно спала. Даже продолжая как бы по инерции упражняться в стрельбе из татарских луков, отрабатывать удары мечом и саблей, мало кто из киверичан сомневался в том, что татары более уже не повторят свой набег. А если и повторят, с таким военачальником как их князь боятся нечего. А некоторые оружники в открытую говорили: «Если бы во Владимире, Рязани, Твери обороной руководили не князья-рюриковичи, то есть князья варяжского корня, а такие как Милован, коренной князь, не взять бы им тех городов и не гулять бы тут». Но, ни Милован, ни Ждан, ни отец Амвросий в повторной победе уверены не были. Обсудив то, что рассказал толмач-булгарин, они уже не сомневались, что татары наверняка еще придут, и будет их много больше. В этой связи Ждан посетил священника, и они довольно долго что-то обсуждали наедине в церковной пристройке. А выйдя оттуда, тут же пошли в дом к Миловану.
– К тебе княже, дело есть, которое никак нельзя отлогать, – сразу обозначил важность вопроса Ждан.
Отец Амвросий шел следом и был, как будто чем-то изрядно смущен.
– Ну заходите… Да вроде уж все меж нами обговорено. Сейчас день-два пусть люди передохнут, а потом сызнова оружием владеть учить будем да тын укреплять-городить, – Милован выказал некое недоумение этим визитом своего помощника и священника.
– Тут такое дело Мил… Мы вот с отцом Амвросием посидели-подумали и порешили тебе о нашем большом беспокойстве поведать, а там уж сам решай, твоя воля… Что отче молчишь? Скажи тоже, – словно обидевшись на священника «подтолкнул» его Ждан.
– Да… князь… мы тут, – священник, толком ничего не сказав, вновь замолчал и бессильно развел руками. – Скажи лучше ты Ждан.
– Ну, неволить не буду, раз стесняешься, скажу я, не мне дочь замуж выдавать, – махнул рукой Ждан.
– Подождите, что-то я в толк не возьму. Отче… Ждан… так вы не о ратных делах говорить пришли? – Милован смотрел на гостей вопросительно.
– То дело, Мил, поважнее ратного будет. Слушай и разумей. Мы с отцом Амвросием тебя постарше и кое в чем с того по иному думаем. А думаем мы так, что если татарва снова придет, то их столько нагрянет, то как бы мы тут не укреплялись и оружием владеет ни учились – все одно села не удержим. А раз так, то теперь нам уже точно придется всех баб с детями через гать на болота отправлять и самим за ними следом отступать. И так и эдак многих мужиков здесь побьют, хорошо если большую часть по гати уведем, – Ждан сделал паузу, оценивая реакцию Милована на его слова.
– Ну, что может случиться, я и в свои года понять могу, – усмехнулся Милован. – А вы что, придумали как нам по гати на остров болотный совсем без потерь уйти? Если так, говорите, я слушаю.
– Нет, княже, без потерь никак. И не только мужиков многих побьют, но и село все пожгут. От этого спасенья нет. Мы вот с чем к тебе… Всех парней и девок, кто порешили в эту осень под венец идти, обвенчать прямо сейчас, на днях, осени не дожидаясь, пока время есть и женихи живы. Вот отче говорит таких у нас в селе двенадцать пар, с окрестных деревень еще пять, да среди сбегов четыре есть. Кто его знает, как там дальше будет, а тут даже если убьют, успеет парень зачать дите, потомство оставить,– Ждан вновь смотрел пытливо – понимает ли его немолодого и бездетного человека Милован.
Тот же вопросительно посмотрел на о тца Амвросия. Священник кивнул головой в знак согласия со Жданом. Милован думал недолго:
– Что ж, пусть будет так, согласен с вами.
– И еще… князь… первыми должен венчаться ты с Голубой, – Ждан твердо в упор смотрел на Милована, в то время как священник слегка покраснев опустил глаза.
Милован, легко согласившийся с первым предложением, почему-то совсем не ожидал второго, естественно из него вытекающего. Он в свою очередь смутился и, взглянув на отца Амвросия, понял, почему тот все время смущался и в основном молчал – с его стороны вот так в лоб просить поскорее взять его дочь в жены было не очень удобно.
– Пойми Мил… с тобой тоже в бою может всякое случится, ты такой же ратный человек. И убить могут и силы лишить. А так, может и Голуба понести успеет и не прервется на тебе род князей кривичских. Вон сколько Рюриковичей татары уже извели и их все одно меньше не становится. А ты у нас один князь остался и должен потомство оставить, – основательно рассуждал Ждан.
Милован опустив голову смотрел в пол. Нет, он уже не смущался, он силился сдержать улыбку, поняв, что это очередная идея Ждана, которой он сумел увлечь священника и теперь вроде бы они ее представляли вместе. Не сомневался Милован и в том, что это массовое венчание придумано с одной целью, сделать их с Голубой мужем и женой пораньше и успеть зачать наследника до второго пришествия татар. Кривичский дух Ждана не мог смириться с тем, что Киверичи останутся без своего природного князя, и ради этого он затеял все это. В то же время Милован не мог не осознавать, что чисто по житейски, старый оружник совершенно прав.
– Отче, а ты как… Ты с Голубой говорил? – обратился Милован к священнику.
– Нет князь. Мы сначала, вот, к тебе. А за нее я тебе отвечу. Она за тебя всегда готова, хоть завтра. Она втихаря дни считает, сколько до осени, до свадьбы осталось…
Подслушивающая у двери горницы ключница, с сожалением поняла, что ее спокойные дни в княжьем доме закончатся не осенью, а вот-вот, на днях. Может и ключи у нее забрать и в черные прислуги определить, с нее станет. Крута княжна Голуба, а княгиней станет, всю дворню взнуздает, а то и прогонит. Приведет своих поповских, а старую княжью дворню взашей. И куда им тогда деваться, они же к черному смердскому труду не приучены, с измальства еще при отце Милована жили-прислуживали. Всплакнула ключница, рассказала всё мужу. Тот тоже опечалился. Печаль отца с матерью увидел Любим. Мать и с сыном поделилась своей тревогой. Тот утешил:
– Матушка, да не печалься ты раньше времени. Я у князя Милована в почете состою, если будет вас молодая княгиня шпынять да утеснять, я к нему подойду, замолвлю слово за вас. А может, вы и сами к Голубе приладиться сможете…
До позднего вечера судила и рядила княжья дворня, как встретить и угодить молодой госпоже. Ключница весь разговор подслушала, а то, что все эти скорые венчания не от хорошей жизни, а от продолжавшей висеть над селом смертельной опасности… Она это как-то упустила, все застило, как ей казалось, куда более важное для их узкого дворового мирка – в дом уже на днях придет молодая властолюбивая хозяйка. Поохали, погрустили, а потом как будто нашли из складывающейся ситуации выход, который тоже пришел в голову ключнице:
– Все исполнять будем, половиками ей под ноги ляжем, а приладимся, захолим, закормим. Она же поесть, страсть как любит. Года не пройдет – она без нас шагу ступить не сможет…
Милован почти весь день отсутствовал, и дворня слегка расслабилась, выпила наливочки, заглушая беспокойство о возможных изменениях в их жизни в этом году. При этом они совершенно не думали, что этот год надо еще просто пережить-выжить.
Обилие всевозможных татарских трофеев и полнейшая самоуспокоенность по поводу будущего вдруг побудило Голубу одеть не только подаренные Милованом гутулы, но и примерить кое что из боевых доспехов. Доселе никогда она не стремилась вырядиться мужчиной, но тут пример Бояны ее явно подбил. Ни меч, ни саблю в руки она брать не собиралась, а вот нарядится в кольчугу, одеть на голову шлем и посмотреться в зеркало, как выглядит в образе воительницы, эту блажь Голуба решила осуществить с помощью Бояны и даже пояснила с чего это ей взбрело на ум:
– Ты в книгах про поляниц читала, а я про киевскую княгиню Ольгу. Она когда шла мстить за мужа, во главе войска стояла и одета была как ратник в шлем и доспехи.
– Так Ольга эта не кривичанка была и не мерянка, а варяжка,– не преминула и Бояна шегольнуть своими познаниями.
– А ты почем знаешь? – удивилась услышанному Голуба.
– Дядя Ждан говорил. Я у него про всех женщин-воительниц выспрашивала. Одна самого Илью Муромца на бой вызывала. Дочь его. Она настоящей поляницей была, редкий мужик против нее устоять мог. А отца на бой вызывала, за то, что он ее за дочь не признавал и мать словами погаными позорил.
– Ну и как, бились они, – загорелась любопытством Голуба.
Читать бесплатно другие книги:
