Учитель Бронте Шарлотта

– Ой, ну тебя! Ну какой из тебя людоед! – она посмотрела по сторонам, и, не встретив осуждения со стороны соседей, спросила мирно, – каких тебе?

– Ну, петушков десяток. Леденчиков на два алтына. И пряников давай, два фунта.

– Мятных или медовых?

– И тех, и других давай. Чего-то много их у тебя сегодня.

– Так суббота! Сегодня все берут, у кого деньги есть. Есть куда положить?

Баба начала взвешивать пряники, а Нечай почесал в затылке и потом все же спросил:

– Слушай… Тут такой вопрос… Может, посоветуешь, чего бабе можно подарить?

– Невесте, что ль? – хитро улыбнулась лоточница.

– Снохе, – проворчал Нечай, – сказал же – бабе, не девке.

– А кто тебя знает? Говорят, ты с Косой Оленой теперь дружишь. Мальчишку ее прикармливаешь.

Нечай сплюнул:

– Не дружу я с Косой Оленой! Не дружу! Этого мне только не хватало! А мальчишку ее вся улица прикармливает.

– Ой, да ладно! Вся улица, может, и прикармливает, а неженатый – ты один.

– Чего снохе подарить? А?

– Дорого или дешево?

– Не знаю.

– Зеркало подари. Макар из города привез, ему Радей заказывал, а потом не взял. Он его вторую неделю продает. Большое зеркало, хорошее, пол-аршина высотой. И оклад красивый, резной.

Нечай подумал, что зеркало стоит рубля три, но на всякий случай подошел к лотку Макара.

– Сколько? – ткнул он пальцем в зеркало. Неплохую вещь Радей заказал любимой дочери.

– Рупь двадцать.

– Сиди, дальше продавай, – Нечай махнул рукой. Наверняка, Радей Макару заплатил что-нибудь за то, что зеркало не взял.

– Стой. Сколько дашь?

– Три полуполтины, – Нечай достал деньги и подбросил их на руке, – людоедам скидка полагается. А то обижусь, да сожру кого-нибудь.

Макар боязливо посмотрел по сторонам.

– За рубль бери.

– За девяносто копеек.

– Шут с тобой. Бери за девяносто. А то ведь разобью рано или поздно! Не знаешь, чего Радей на дочку-то осерчал? – Макар хитро прищурился.

– Понятия не имею, – Нечай поджал губы, – и с Косой Оленой я не дружу тоже. Чего у тебя для девчонок есть?

– А вот ленточки на лоб парчовые. И красиво, и не дорого. Шелком вышиты, между прочим.

– Недорого, это сколько?

– По два алтына.

– Да ты с ума сошел? – фыркнул Нечай, – по два алтына! Им красная цена – две копейки!

– Три штуки за десять копеек отдам. А у меня вот и для мальчишек есть. Они ведь у тебя писать учатся? Гляди, стеклянная чернильница. Тяжелая, специально, чтоб не опрокинули. Двадцать копеек всего.

– Пятнадцать, – поправил Нечай.

– Ну да, пятнадцать, – захихикал Макар, – я ее Афоньке вез, так он, жадюга, за гривну взять хотел. Ты, говорит, ее все равно никому не продашь. А я ему сразу сказал: Нечай Бондарев купит, он человек не жадный. У него ребятки писать учатся, ему нужно.

– Я жадный, – проворчал Нечай, – маме бы чего-нибудь теперь.

– А вот гребешок. Костяной, хороший. А брату ничего не хочешь? У меня пряжка есть для пояса – загляденье. Все вместе – тридцать копеек.

– Выжига ты. Давай, пряжку и гребень – за двадцать, и еще со всего скидку десять копеек. А то больно много получается.

– Уговорил! – махнул рукой Макар, – для хорошего человека чего не сделаешь!

Полева краснела и опускала лицо, заглядывала в зеркало робко, одним глазком, и, наконец, выговорила:

– Деньги тратишь…

– Мои деньги, хочу и трачу, – ответил Нечай.

Мишата хмыкал в усы – ему было приятно. И мама прошептала Нечаю на ухо:

– Так ей, стерве. Пусть теперь только раскроет рот. Мой сыночек всех любит, всем подарки дарит.

– Мам, ну дай посмотреть-то… – Надея дернула Полеву за рукав, придерживая на лбу парчовую ленточку.

– Ой, смотри, смотри, сколько хочешь! – засмеялась Полева, – не убудет!

Она сама подвела к зеркалу Грушу и приладила ленточку ей на голову. Груша кокетливо покрутилась, рассматривая свое отражение со всех сторон, и получилось у нее это гораздо естественней, чем у Надеи.

– Невесты! – вздохнула Полева, – красавицы! Вырастут – и Дарену за пояс заткнут.

Мишата кашлянул:

– Нечего наших дочек с Дареной сравнивать.

Малые грызли пряники, а Гришка с Митяем, забыв про сласти, разглядывали чернильницу из толстого синего стекла, подкладывая под нее перья, щепки, вышитые цветы на полотенце, а потом пошли во двор, смотреть на солнце.

– Разбейте только! – крикнул им вслед Нечай.

Но вернулись племянники очень быстро.

– Там приехали! – закричал с порога Гришка.

– Там бояре приехали! – добавил Митяй, – на лошадях! К нам!

Мишата озабочено охнул и побежал открывать ворота, Полева кинулась к окну, мама испугалась, словно почувствовала неладное, и, вслед за детьми, вышла на крыльцо.

Но бояре – «гости» Тучи Ярославича – не стали заезжать во двор, их кони переминались с ноги на ногу на улице, а в дом зашел староста, приехавший с ними.

– Нечай, собирайся, – обеспокоено сказал он, – Туча Ярославич тебя к себе требуют. Лошадь прислал, чтоб ты по свету до него добраться успел.

– Что? – спросил Мишата, взбежавший на крыльцо, – это из-за схода?

– Из-за схода, из-за схода, – кивнул староста, – очень осерчали… Быстро, говорит, тащи его сюда, я с ним разберусь. И мужикам передай, говорит, что сам до всего дознаюсь, никакой пощады пусть не ждет.

– Ой, – вскрикнула мама, – ой, да что же это! Мой сыночек, он же никакой не оборотень, на сходе же решили! Мишата, Мишата! Поезжай с ним, хоть какая-то заступа!

– Нет, Туча Ярославич не велел, – оборвал ее староста, – никаких, сказал, защитников, сам разбираться будет.

– Да как же он разберется? Откуда ж он знает про моего сыночка?

– Не бойся, мать, – староста вздохнул, – Туча Ярославич – человек справедливый, зряшную напраслину слушать не станет. Сказал: разберется – значит, разберется.

Нечай поспешил одеться, чтоб не видеть, как мама начнет плакать, поцеловал ее в щеку и вышел из дому, потянув за собой старосту.

– Ну? Где лошадь? – спросил Нечай, натягивая шапку на уши.

«Гости» Тучи Ярославича недовольно посмотрели на него сверху вниз, а Ондрюшка, которого Нечай как-то валял по полу, спрятался за спинами товарищей.

Староста подвел к нему знакомую резвую кобылку, и Нечай неохотно полез в седло – он бы с большим удовольствием прошелся до усадьбы пешком.

«Гости» же, как нарочно, сорвались с места в карьер, и, пока Нечай разбирал поводья и осваивался в седле, выскочили в поле. Он решил, что никуда не спешит, и потрусил за ними легкой рысью. Солнце еще не село, но уже скрылось за избами Рядка, и вскоре бояре вернулись назад с криками:

– Ну? Что ты тянешься? Стемнеет скоро! Хочешь по лесу в темноте ехать?

Нечай пожал плечами:

– А что нам, людоедам? В темноте даже лучше…

На этот раз боярин принимал его в большом доме, в просторной комнате, которую именовал «кабинетом». Нечай замялся, прежде чем ступить на мохнатый ковер, которым был устлан почти весь пол «кабинета», но его подтолкнули в спину, и на всякий случай он все же снял шапку. Туча Ярославич сидел напротив входа посредине широкого и длинного стола, перед ним из чернильницы торчало красно-зеленое пушистое перо, лежали счеты и – Нечай не мог ошибиться – листы с отчетом старосты. Боярин поднял голову и знаком велел своему «гостю» прикрыть дверь.

– Ну? – угрюмо начал Туча Ярославич, когда тяжелая дверь глухо хлопнула у Нечая за спиной, – хочешь к воеводе? А? На дыбу?

– Не очень… – пробормотал Нечай.

– Я тебе что сказал? Я тебе сказал: в церковь ходить, готовиться в диаконы. А ты что? Девок портить, над клятвой Богородице глумиться? Кто послал отца Афанасия к лешему? А?

– А мог бы и подальше послать… – сказал Нечай.

– Поговори! – боярин хлопнул ладонью по столу, – доказывай теперь мужикам, что ты шалопут, а не убийца-людоед! За оскорбление духовного лица да за прелюбодейство велел бы бить тебя батогами, глядишь, мужики бы и успокоились. А как после этого в дьяконы тебя рукополагать? Коли всем станет известно, что ты – шалопут, а?

– Да какой же из меня диакон, если я шалопут?

– Тебя не спрашивают! Ишь! Щас отправлю на конюшню, к Кондрашке, чтоб выпорол тебя хорошенько – может, ума и прибавится. Не забывай, кто ты есть!

– Да я, вроде, помню… – Нечай глянул на боярина исподлобья.

– И не гляди на меня волком-то! Руки мне целовать должен, в ногах валяться! От добра добра не ищут! Обратно в колодки захотел? Иди с глаз моих! В людской подожди, понадобишься – позову. И не вздумай сбежать! Ты мне сегодня ночью нужен будешь. Покажу тебе кое-что.

Туча Ярославич склонил голову и начал беспорядочно перелистывать бумаги, давая понять, что Нечаю тут не место. Тот пожал плечами и вышел вон.

В людской топилась печь, только дым не уходил к потолку, как было дома, а плавал по всей избе: Нечай продержался там не больше двух минут и, закашлявшись, поспешил обратно на двор. Дворовые посмеялись над ним – они, похоже, привыкли – и посоветовали пойти к охотникам. Нечай, кашляя и размазывая слезы по лицу, поскользнулся на ступеньках крыльца людской, двинулся к охотничьей избе, в полутьме споткнулся о колоду, на которой кололи дрова, и едва не сбил с ног двух баб, идущих через двор ему наперерез.

– Куда прешь? – визгливо заорала старшая, – под ноги не смотришь!

– Я не нарочно… – пробормотал Нечай и протер глаза: баба, которая его ругала, когда-то, видно, была очень красивой. Да и теперь он бы от такой не отказался, хотя она явно была старше его лет на десять, а то и больше. Отчего красивые женщины всегда так любят скандалить? Впрочем, и некрасивые тоже… Ее подружка, которую красавица крепко держала под руку, закутала лицо в темный платок, и ее Нечай совсем не разглядел. Задний двор освещался факелами, видно, работы у дворовых хватало и по вечерам, но света все равно было маловато.

– Вот-вот, глаза протри! – красавица двинулась вперед своей дорогой, дернув за собой подругу, – ходят тут. Пришел на чужой двор, так не носись, как угорелый…

– Угорелый, угорелый, – засмеялся Нечай, – ну сказал же – не нарочно!

– Нечай! – вдруг вскрикнула баба в платке и оглянулась, – Нечай!

Красавица дернула ее за собой еще сильней, но та забилась, стараясь вырвать руку, и попыталась стащить платок с головы.

– Куда? А ну иди, не рыпайся, – прикрикнула старшая, но Нечай успел их догнать.

– Подожди-ка, красавица, – он взял ее подругу под другую руку, – куда это ты ее силком тащишь?

– Не твое дело. Шел мимо и иди.

– Нечай, это я, это я! – донеслось сквозь платок, но голоса он не узнал, понял только, что это девка, молодая совсем.

Он попробовал стащить платок с ее головы, но у него ничего не вышло: пальцы запутались в складках.

– Это я, Нечай, это я! – разрыдалась девка, закутанная в платок.

– А ну-ка пусти ее, – рявкнул он на старшую и дернул ее подружку к себе.

– Щас! – выкрикнула баба и заголосила, – Кондрашка! Кондрашка! Бегом сюда!

Нечай схватился за платок всей пятерней и сдернул его вниз, цепляя девку за волосы, и увидел под ним Дарену, зареванную и лохматую.

– Ах ты ж… – сказал он и выругался, – ты что тут делаешь?

– Не твое дело, – красавица воспользовалась его замешательством и потянула девку к себе, – Кондрашка, черт, где тебя носит!

– Нечай! Нечай! – разрыдалась та еще сильнее, – забери меня отсюда!

– Эй, погоди-ка, – Нечай успел поймать Дарену за руку, – а ну-ка отпусти! Ты ей не мать, не сестра – что тебе от нее надо?

В голову закралась мысль, что Радей и вправду решил отдать дочь в дворовые, и тогда он напрасно устраивает склоку.

– А тебе? Ты ей не муж, не брат, – парировала баба.

– Пусть она мне сама расскажет, что тут делает. А я уже решу, что мне надо.

– Нечай, забери меня отсюда! – еле-еле выговорила Дарена сквозь слезы.

Да уж, если Радей и в самом деле решился на такое, Дарене не позавидуешь… Ладно, к мужу в чужую семью – и то тяжело, а вот так, в усадьбу, где совсем другие обычаи, где никто не заступится, никто не пожалеет, не поможет… Не слишком ли?

Кондрашка – здоровенный кузнец Тучи Ярославича – налетел неожиданно, и попытался плечом свалить Нечая с ног. Нечай отодвинулся в сторону, и кузнец промахнулся, едва удержавшись на ногах, но тоже был не лыком шит и тут же развернулся обратно. К такому лучше не приближаться: заломает, как медведь. Нечай пробежал глазами по кругу в поисках оружия, но не увидел ничего, кроме колоды, об которую споткнулся. Здоровая, тяжелая, а впрочем… Он прыгнул в ее сторону, вскинул колоду над головой и с силой метнул в лоб Кондрашке. Убить его он не рассчитывал – лоб кузнеца выглядел крепким, но оглушить надеялся. Но Кондрашка поймал колоду на лету, и Нечаю показалось, что ловил он ее именно лбом, руками только помогал немного. Поймал, и тут же отправил обратно. Нечай думал пригнуться и пропустить ее за спину, но тут в нем взыграла молодецкая удаль, и он принял колоду так же, как и кузнец – на руки и на голову.

Со стороны людской кто-то радостно гикнул, и раздались одобрительные голоса. Если бы не шишка на лбу, набитая позапрошлой ночью, Нечай бы посчитал, что поймал колоду очень удачно. Он не думал долго, и кинул колоду Кондрашке в ноги, выше коленей, чтоб тот не мог ее ни поймать, ни перепрыгнуть, но тот остановил ее сапогом, быстро отшагнув назад. От людской снова раздались довольные вопли – их потихоньку окружали мужики с факелами. Кузнец чуть приподнял колоду над землей и метнул в Нечая, но хитрей: она летела прямо, и дошла бы до крыльца людской – сапогом ее было не остановить. Нечай присел на одно колено и принял ее в руки, чем заслужил новое одобрение дворовых. Кидаться колодой ему надоело, и он пошел в наступление, используя ее как таран. Кондрашка явно обрадовался такому повороту, взревел и собрался упереться в колоду с другой стороны, но Нечай не надеялся задавить кузнеца весом, поэтому в последний миг швырнул колоду ему на ноги. Кондрашка такого явно не ожидал, взревел от боли, но отомстить не успел – Нечай ударил его в солнечное сплетение и добил, стукнув обеими руками по шейным позвонкам. Кузнец рухнул на колени, под свист и крики дворовых.

– Завалил! Кондрашку завалил! – хохотали мужики, – такого быка!

Нечай огляделся и понял, что под шумок хитрая баба увела Дарену, и где теперь их искать, он понятия не имеет!

Кузнец поднялся, потирая шею и улыбаясь во весь рот:

– Хитер! Ох, хитер! Ничего, в другой раз я буду знать!

– Может, не надо другого раза? – хмыкнул Нечай.

– Ну, нет! Это не честно, – круглое лицо кузнеца стало обиженным, как у малыша, – при случае еще схватимся.

– Ладно, – протянул Нечай, – лучше скажи, а что с девкой, которую вам на днях в дворовые отдали?

– С девкой? С какой девкой? Нам три года уже никого не отдавали. Вот как Антошка Еленку в жены взял, с тех пор и не появлялись девки. Только свои.

– Нет, не было никакой девки, – подтвердил кто-то из дворовых, – полгода назад Анисья прибилась, так она не девка – бабка, считай.

– А кто ж тебя позвал тогда? – Нечай посмотрел по сторонам, ничего не понимая. Не привиделось же ему, в самом деле?

– Так это не девка! Какая ж она девка! – захохотал Кондрашка, – это ж Машка-подстилка!

– Девка! Ой, не могу! Девка! – заржали дворовые, – Машка – девка!

– Нет, с ней девка была, в платке, из Рядка! – попытался объяснить Нечай, но его никто не слушал: все продолжали хохотать и сыпать крепкими выражениями, обрисовывающими образ жизни Машки.

Да, в хорошую компанию попала Дарена, ничего не скажешь. Может, и поделом? Нечаю очень хотелось думать именно так, но в глубине души он все равно чувствовал себя виноватым: ведь не разглядел, позарился…

– Пошли ко мне в кузню, погреемся, – радушно предложил Кондрашка, отсмеявшись, – в людской, по мне, невозможно жить.

Нечай пожал плечами, оглядывая задний двор – ни Машки, ни Дарены видно не было – и пошел вслед за кузнецом.

Кузня его прилегала вплотную к конюшне, вытянувшейся вдоль леса, а сзади к ней прилепилась клетушка, где жил кузнец – стол, две лавки вдоль него и кирпичная стенка горна.

– Во, и топить не надо – из кузни жар идет, – Кондрашка сел на лавку, обводя рукой свое жилище, – и дыма никакого, как в хоромах у боярина.

Нечай не отказался от крепкого сбитня, который Кондрашка разогрел в кузне, раздувая меха горна. Под сладкое питье кузнеца потянуло на разговоры – он оказался на редкость словоохотливым, и успел рассказать Нечаю немало историй из жизни усадьбы.

– Машка, конечно, в усадьбе – штука полезная. Сколько бобылей вокруг! Девки-то по деревням норовят замуж выйти, а боярин, добрая душа, всегда отпускает. А что? Здесь холопка, и там холопка! Только там и хозяйство свое, и детишки на своем молочке растут, и мужика только своего надо обихаживать. Лучше, конечно, для бабы-то. Ну, понятно, к нам никто идти не хочет. Вот только Еленка. Но у них с Антошкой такая любовь была – любо-дорого поглядеть. Его Туча Ярославич в деревню не отпустил, Антошка шорник хороший, что ему в деревне делать?

– Ты про Машку начинал, – напомнил Нечай.

– Да. Туча Ярославич Машку бережет, о душе ее заботится. Отец Гавриил ее каждую неделю исповедует, причащает. Вроде как и не грех уже получается. В ночь с субботы на воскресенье у нас в часовне всенощную служат, но это не для нас, это для бояр. А нам не больно и надо – полночи в часовне толпиться. Нам обедни в воскресенье хватает. Так вот Машку всегда на всенощную зовут, вроде епитимии. Приобщают, так сказать, к высокому… А если Машку кто обидит, боярин очень сердится, она, получается, на особом положении у него. И живет отдельно ото всех, рядом с часовней для нее избушку срубили. Ну, эт… ты понимаешь… чтоб удобней было… Хорошая избушка, с кухонькой отдельной. И спит не на лавке, там, не на сундуке – кровать у нее с периной, как у купчихи.

Нечай молча кивал. Расстрига причащает прелюбодейку каждую неделю… Служит в часовне литургию… Чтоб потаскушка приобщалась к высокому, домик, куда она водит мужиков, стоит около часовни, наверное, чтоб с кровати видеть крест…

И Нечая после этого считают богохульником? Дав Кондрашке вволю наговориться, он распрощался с ним и отправился искать домик около часовни: если дворовые ничего не знают о Дарене, то уж Машка знает о ней наверняка.

И часовню, спрятанную меж высоких дубов, и избушку рядом с ней он нашел без труда. Впрочем, часовня оказалась сооружением значительным, и, будь в ней алтарь, потянула бы на деревенскую церковь: и размером, и красотой. Над тесовой шатровой крышей восьмигранной башенки торчала луковка, увенчанная крестом, к башенке ступеньками поднимался сруб из трех клетей; резные причелины венчали птицы с женскими головами, а полотенца, спускавшиеся от коньков, украшали знаки солнца и земли.

В избушке было темно и тихо, только лампадка теплилась в красном углу. Нечай подождал, пока глаза привыкнут к темноте, осмотрелся и действительно увидел кровать, столик, накрытый белой вышитой скатертью, кружевные занавески на маленьких окошках, беленую печь за перегородкой, обитый медью сундук, а над ним – большое зеркало в богатой оправе. Он присел на лавку у двери – не может быть, чтоб хозяйка домика пропала на всю ночь.

А впрочем… Если каждую субботу в часовне служат всенощную, то уже пора начинать… Может быть, Машка увела Дарену в часовню? Но зачем? Нечай почесал в затылке и вдруг вспомнил: девственница и младенец… Два дня осталось… И всенощная только для бояр… Никак они собрались Дарену отдать какому-то князю? Кто его знает, этого князя, может, для Дарены так лучше? А с кем тогда расстрига собирается кувыркаться на вонючих костях? Куры и эта потаскушка не подходят, а потаскушка, получается – это Машка? Но причем тут князь?

Грядет Князь мира сего. Не этого ли князя боярин имел в виду? Может, Туча Ярославич – раскольник? Нечай видел много раскольников, все они мечтали умереть мучениками, никогда не скрывали своих убеждений, за что и оказались в колодках. Но, может, существуют те, кто не собирается становиться мучеником, сидит себе тихо, ходит в церковь, а по субботам тайно совершает богослужение по старому обряду? Идея показалась Нечаю нелепой. На то они и раскольники… Тайный раскольник – это несерьезно. Но служит-то у боярина расстрига? Кто, кроме раскольника, примет причастие от расстриги? А дворовые – им что? – попа от дьякона не отличат, а на лбу у него не написано, что он сана лишен. Отец Гавриил.

А может?.. Всем известно, что латинская церковь поклоняется Сатане, а Туча Ярославич много лет жил в чужой земле. Может, там его склонили в сатанинскую веру? И тогда Дарену на самом деле хотят отдать Князю тьмы! И младенца на самом деле собираются принести в жертву?

– Дура ты дура, – услышал он голос за окном, – прекрати реветь! Кому ты нужна с опухшей рожей-то будешь? Счастья своего не понимаешь! Иди!

Нечай привстал, когда на низком крылечке раздались шаги. Напасть на женщину ему не хватило смелости, поэтому он подождал, пока за Машкой, втолкнувшей Дарену в избушку, закроется дверь. Баба сразу подошла к лампадке, зажгла от нее свечу и поставила на стол.

– К зеркалу садись, – сердито велела она Дарене, – прихорашивать тебя буду.

Она засветила еще несколько свечей.

– Наревелась-то! Наревелась! И баня не помогла! Теперь примочки на глаза придется делать! – она подтолкнула Дарену к зеркалу и только потом заметила Нечая.

– Ой! – вырвался у нее хриплый вскрик.

– Здравствуй, красавица, – кивнул ей Нечай.

Дарена слабо пискнула, но Машка быстро оправилась от неожиданности.

– Ты че сюда приперся, а? Тебе что надо? А ну пшел вон отсюда! Щас я дворовых позову! – она выпятила грудь вперед и пошла на Нечая, уперев руки в боки, – Я сказала, пшел вон! Нечего тебе тут делать! Ходят тут всякие!

– Ты зачем девку у родителя увела, а? – спросил Нечай, не двигаясь с места.

– Тебя забыла спросить! Какое твое собачье дело? Иди прочь, а то кликну дворовых – живым не уйдешь!

Уверенности у Машки немного убавилось, когда она вплотную подошла к Нечаю, а он так и не начал отступать.

– Вот я тебя сейчас метлой-то! – она потянулась в угол и схватила веник из прутьев на короткой деревянной ручке, – ишь, приперся!

Веника Нечай испугался не сильно, прикрыл лицо, но Машка имела серьезные намерения и начала со всей силы молотить его толстой, тяжелой палкой, на которую был надет веник. Нечай шагнул в сторону, чтоб удобней перехватить метлу, но Машке только это и требовалось, она толкнула дверь, выскочила на крыльцо и заголосила:

– Помогите люди добрые! Помогите, убивают!

Нечай опустил руки и вздохнул: ну не драться же с ней? Тем временем Дарена кинулась к нему на грудь, обхватила его шею руками и прижала мокрое лицо к его щеке.

– Нечаюшка, забери меня отсюда! Я знаю, я сама виновата, Бог меня наказывает за мой грех! Но я так не хочу, не хочу!

Нечай прикинул: убежать? Ночью, через лес? А почему нет? По тропе мимо идола. Он хотел оторвать от себя Дарену и оттолкнуть Машку, загородившую проход, но та его опередила: захлопнула дверь снаружи и задвинула засов. Нечай толкнулся в дверь плечом, но она не подалась, оказалась слишком прочной и тяжелой – только плечо отбил.

– Вот так… – пробормотал он.

Дарена разревелась пуще прежнего.

– Перестань реветь. В окно попробуем.

Нечай скинул с подоконника какой-то горшок, глиняный подсвечник, отодрал занавеску и щелкнул задвижкой: окна в избушке, хоть и махонькие, были закрыты стеклом, как в доме Тучи Ярославича. Он высунулся на улицу, но на помощь Машке действительно прибежали дворовые мужики, да еще и с топорами.

– Вор, вор у меня в домике! – крикнула им баба, – Не пускайте его наружу, а я боярина позову!

Нечай поспешил закрыть окно – в темноте не разберутся, и в самом деле топором рубанут почем зря…

– Боярина подождем, – сказал он Дарене и сел за столик, – а там посмотрим.

– Ой, Нечаюшка, – она закрыла лицо руками и согнулась, – ой, пропала я, совсем пропала!

– Перестань реветь. Тебя тятенька, что ли, Туче Ярославичу отдал?

Она помотала головой.

– Нет? А как ты сюда попала?

– Не знаю… – завыла Дарена.

– Ну как это ты не знаешь? Заснула дома, а проснулась здесь?

– Почти… Я на рынок ходила, молодого боярина встретила. Он со мной шутки шутил, красоту мою хвалил, леденцами угощал. Покажи, говорит, где твой дом? Буду к тебе в гости ходить, пряники носить. А я-то дура и поверила! А потом – раз! – и не помню ничего! Как заснула все равно. А проснулась тут, у Машки! Я как ее увидела, так сразу все поняла! Машка старая уже, потасканная, боярину новая подстилка нужна, вот он меня и выбрал! И откуда узнал только? Про нас с тобой?

Нечай вздохнул:

– Откуда, откуда? Ты бы тятеньке не жаловалась, а он сидел бы тихо – никто бы и не узнал. Дура ты – себе же хуже сделала. Мне что? Синяки через три дня сошли – я и забыл.

– Тятенька убить тебя хотел… – всхлипнула Дарена.

– Не убил же… Весь Рядок болтает, что Радей на меня из-за дочки взъелся.

– Тятенька ищет меня, небось… – снова тоненько завыла Дарена, – и мама… Ой, что со мной теперь будет, а? Не хочу я, как Машка… не хочу… Я только тебе, потому что… потому что…

Она разрыдалась, а в это время дверь в домик распахнулась, и на пороге показался Кондрашка.

– Кто тут тать-то? – спросил он, осмотревшись.

– Да я, наверно. Вот, девку украсть хочу, – ответил ему Нечай.

Кондрашка насупился:

– Велено татя вязать и вести к боярину.

– Без девки не пойду, – Нечай поднялся, – не ваша это девка – наша, Рядковская. Не холопка, чтоб ее силком здесь держать.

Дарена спряталась к нему за спину и вцепилась руками в его полушубок.

– Ладно. Сейчас, спрошу у боярина, – ответил на это Кондрашка и захлопнул дверь, прикрыв засов.

– Ой, Нечаюшка… – затянула Дарена, – ой, прости меня… Вытащи меня отсюда, век буду благодарна, плохим словом не вспомню, и тятеньке накажу за тебя молиться… Только вытащи меня отсюда!

– Знаешь, меня бы кто отсюда вытащил… – пробормотал он.

Кондрашка вернулся быстро, и на крыльцо на этот раз поднялся не один, с двумя товарищами.

– Туча Ярославич велел татя вязать и вести ко мне в кузню, а девку оставить при Машке… – кузнец развел руками, словно извиняясь, – а если сопротивляться будет, сказал, тогда – в медвежью яму его посадить, пока боярин не освободится и с ним сам не разберется.

– Большая яма? – спросил Нечай.

– Большая! Два наката сверху!

– Большая – это хорошо… – усмехнулся он, – И медведь есть?

– Не, медведя нет! – рассмеялся Кондрашка, – был года три назад. Здоровый, злющий. Издох… Туча Ярославич хочет медвежонка изловить, приручать с малолетства.

– Холодно в яме-то?

– Да как на дворе, так и в яме… – удивился Кондрашка.

– Ладно, вяжи, пойдем к тебе, сбитень пить…

– Нечай! – вскрикнула Дарена.

– Хочешь, чтоб мне все зубы выбили, а потом в яму бросили? – вздохнул он, – не, я боярина в тепле подожду.