Развитие интуиции. Как принимать верные решения без сомнений и стресса Клакстон Гай

Иногда, как в случае Герберта Спенсера, человек осознает схему мысли, которая постепенно формируется сама, наподобие большого кристалла, медленно растущего из насыщенного химического раствора, в который поместили зародыш. Но в других случаях работа проходит бессознательно до тех пор, пока связанная идея в целом не перейдет в сознание. Например, Рита Леви-Монтальчини, лауреат Нобелевской премии по физиологии и медицине 1986 года, говорила: «Вы думаете о чем-то без особой охоты довольно долго… Как вдруг – вспышка, и вы понимаете решение задачи». А сэр Нэвилл Мотт, лауреат премии по физике 1977 года, подтверждает оба способа – внезапное озарение и длительные попытки найти решение с помощью р-состояния: «Вдруг вы понимаете: это должно быть так. Это интуиция… если вы не можете больше никого в этом убедить. Именно это и произошло со мной во время работы, за котрую я получил потом Нобелевскую премию. И у меня ушли годы на то, чтобы четко изложить этот материал»{40}.

Плоды интуиции могут перейти в сознание в форме более или менее складных мыслей, но в других случаях, даже для ученых, субразум выражает себя по-разному. Для Эйнштейна, как для многих творцов, язык интуиции опирался на зрительные образы. Фридрих Кекуле впервые осознал, что атомы углерода в молекуле бензола соединены в кольцо, наблюдая во сне за огнем. Языки пламени были похожи на змею, которая кусала сама себя за хвост. Иногда интуиция перетекает в почти эстетическое суждение. Лауреат Нобелевской премии по химии Пол Берг называет это вкусом. «Есть еще один аспект, который я бы добавил к [интуиции], и это, по-моему, вкус. Вкус – это почти художественное чувство. Определенные личности… непостижимым для меня образом могут прибавить к нему определенный стиль или определенный класс. Определенную правильность».

Для остальных интуиция проявляет себя как неопределенное, но внушающее доверие чувство направления. Некоторые «просто знают», какие несколько строчек запроса выбрать, какие результаты эксперимента воспринимать серьезно, а какие пропустить. Майкл Браун (лауреат Нобелевской премии по медицине 1985 года) пишет:

«Когда мы работали, порой было ощущение, что нас практически ведут за руку, потому что мы переходили от одной стадии работы к другой и каким-то образом чувствовали, как правильно. И я не могу точно сказать, как мы это поняли…»

При этом Стэнли Коэн (лауреат Нобелевской премии по медицине 1986 года) в том же духе высказывался о необходимости развивать нюх на важные результаты и считал, что подобные интуитивные реакции – ценное руководство.

«Для меня это чувство типа… “да ладно, я совсем не верю в это”, или “это самый обычный результат”, “это очень важный результат” и “давайте продолжим в этом направлении”. Я не всегда прав, но действительно чувствую, важное это наблюдение или обычное».

Заметьте, что Коэн признавал и ценность интуиции, и ее подверженность ошибкам. Она может завести в тупик и нуждается в проверке, но, тем не менее, интуиция – важное руководство, поэтому ее стоит принимать во внимание.

Многие художники и ученые высказывались о необходимости терпения и восприимчивости. Конрад Лоренц, Нобелевский лауреат 1973 года по медицине, подчеркивал важность ожидания. «Тот механизм… который управляет интуицией… действует очень загадочно, потому что он как будто держит все известные факты на поверхности и ждет, пока они сами займут свое место, как в мозаике. А если вы подгоняете процесс… если пытаетесь перетасовать свои знания, ничего не выйдет. Нужно немного напрячься, а потом расслабиться и – раз! – придет ответ». При этом математик и философ Джордж Спенсер-Браун в книге «Законы формы» заявляет:

«Чтобы прийти к этой простейшей истине, которой Ньютон уже руководствовался в своей жизни, требуются годы предварительных раздумий. Никакой работы. Никаких объяснений. Никаких вычислений. Никаких действий. Никакого чтения. Никаких разговоров. Никаких усилий. Никаких размышлений. Надо просто открыться тому, что вы хотите узнать»{41}.

Однако если следовать утверждениям Лоренца и Спенсера-Брауна, это совсем не значит, что нужно забросить неразрешимую задачу и сдаться. Процесс несколько тоньше. Не надо пытаться понять – лишь «немного напрячься и открыться неизвестному». То есть вы не думаете целенаправленно, а «открываетесь тому, что хотите узнать», как будто разрешаете проблеме существовать на границе сознания, не предпринимая никаких попыток разрешить ее. Американский философ Нел Ноддингс описывала это тонкое равновесие между поиском и получением в более привычном контексте – на примере чтения книги:

«Разум остается, или может оставаться, удивительно активным, но целенаправленное познание приостанавливается. В таком состоянии мы не стараемся упорядочить ситуацию, а, наоборот, позволяем порядку установиться самому. Я не говорю, конечно, что цели и задачи не играют роли, когда мы переходим в рецептивное состояние. На самом деле играют. Мы можем засесть за математику или литературу, потому что хотим чего-то достичь – степени, диплома, работы, – но, если удача улыбается нам и мы очень хотим чего-то добиться, цель постепенно уходит, а предмет изучения захватывает все больше»{42} (курсив автора).

Постепенное развитие идеи, начиная с формирования самого крошечного из начал, и, с течением долгого времени, его самопроизвольная доставка в сознание – это процесс, который хорошо известен как гуманитариям, так и ученым-естественникам и математикам.

Драматург Жан Кокто отмечал, что разуму необходимо выжидать, как бы «лежать под паром», и одновременно подчеркивал важность идеи, что у музы, которая появляется в спокойном состоянии ума, есть что-то магическое или запредельное:

«Часто люди неправильно думают о вдохновении, приписывая ему почти религиозные качества. Увы! Я не верю, что вдохновение падает с неба. Скорее это результат абсолютной инертности и неспособности обратить в работу определенные наши силы. Эти неизвестные силы действуют глубоко внутри, питаясь фрагментами обычной жизни, событиями и чувствами, и, когда работа, сама происходящая в нас и вопреки нам, требует выхода, мы можем поверить, что это приходит откуда-то извне и дано нам свыше. Художник спокоен, потому что ему не нужно работать. У поэта в его распоряжении вся ночь. У него благородная роль, он должен убрать дом и ждать назначенного визита».

Историк литературы Джон Ливингстон Лоу подробно исследовал источники и материалы, на которые опирался Кольридж, когда писал «Поэму о старом моряке». Ему удалось проследить источники забытых «предшественников» всех фраз и слов, которые появляются в самых образных строфах{43}. Он формулирует процессы, которые, должно быть, происходили вне поля зрения поэта, в его уме, так:

«Факты, которые утонули в промежутках сознательного раздумья, собираются вместе на глубине посредством почти химических соединений общих признаков. И там, в бессознательном Кольриджа, пока его сознательное занято зубной болью, или болезнями маленького Хартли, или милыми прогулками с Вордсвортами между Незер-Стоуи и деревушкой Альфоксден, – там, в темноте, рождались призраки рыб и простейших, извилистые маршруты плаваний, выставляя щупальца ассоциаций и переплетаясь за пределами контролируемого сознания»{44}.

Сам Кольридж описал композицию другой своей известной поэмы – «Кубла-хан». Почувствовав легкое недомогание, он принял опиума и сел читать «Паломничество» Перчеса. А вскоре задремал прямо во время чтения на фразе: «Здесь, – провозгласил хан Кубла, – будет построен город, и вокруг него – прекраснейший сад. И тогда две тысячи гектаров плодородной почвы обнесли стеной». Через три часа Кольридж проснулся «с абсолютной уверенностью, что сочинил не меньше двух или трех сотен строк – если, конечно, он мог назвать сочинением процесс, когда образы сами предстали перед ним без малейших сознательных усилий с его стороны». Тут же он схватил перо, чернила и бумагу и «с рвением записал строки, что вы можете читать»{45}.

Американская поэтесса Эми Лоуэл описывает, как она сознательно использовала инкубацию, доверяя этому методу:

«Идея приходит мне в голову без явной причины, например, “бронзовые кони”. Я ставлю галочку, что кони – хороший образ для стихотворения, и, запомнив его, сознательно перестаю думать об этом. Что же на самом деле я делаю? Отодвигаю этот образ в подсознательное, как будто кладу письмо в ящик. Через шесть месяцев строки стихотворения сами приходят мне в голову. Как я всегда говорю, стихотворение было “там”».

Процесс инкубации может продолжаться несколько месяцев, а то и лет. Однако значимость его никак не соотносится с длительностью «созревания». Оно может продолжаться несколько дней (мы ложимся спать, а наутро оказывается, что проблема решена) или прокручивается быстро, за несколько минут. Французский математик Анри Пуанкаре, известный тем, что прекрасно мог рассуждать о своем творческом процессе, пришел к следующему заключению:

«При решении трудной задачи часто после первой попытки ничего хорошего не происходит. Нужно отдохнуть, можно долго, можно – не очень, а потом снова приниматься за работу. В первые полчаса, как и раньше, ничего не решить, зато потом неожиданно в голове возникает определенная идея. Важность подобной бессознательной работы в процессе математических открытий оспорить никак нельзя, при этом ее следы обнаруживаются и в других ситуациях, где она менее очевидна».

Сейчас уже есть экспериментальное доказательство, подтверждающее подобные яркие примеры из жизни. Оно помогает понять, как работает инкубация. Стивен Смит совместно с коллегами из Техасского университета A&M провел серию исследований, где им удалось показать процесс инкубации в лабораторных условиях. Конечно, они не смогли воспроизвести всю сложность настоящего творческого процесса, который описывали Эйнштейн или Кольридж. Ведь именно в этом состоит сущность подобного явления – его нельзя контролировать или направлять. Субразум не будет нам подчиняться. Тем не менее результаты очень многое проясняют.

В заданиях, которые Смит предлагал участникам эксперимента, воссоздавалась одна из ключевых особенностей настоящего творческого озарения – нужно было обнаружить осмысленную, но неочевидную связь между разными элементами головоломки. Речь идет о ребусах, в которых слова и картинки представлены таким образом, чтобы в них читалось слово или распространенная фраза.

Например:

ЯЯЯЯЯЯЯ – это слово «семь-Я»

КО

ВА – это слово «под-КО-ва»

Испытуемым показывали ребусы. На первую попытку отводилось 30 секунд. Некоторые ребусы сопровождались полезными подсказками (например, посчитать количество букв в первом примере) или совершенно бесполезными (например, прочитать слова задом наперед). Те ребусы, которые участники не разгадывали с первого раза, предлагали им второй раз – либо сразу, либо через 5–15 минут. Когда вторую попытку давали сразу, результат оставался прежним. Однако когда участникам разрешали несколько минут отдохнуть, то они решали на 30 % больше заданий, к которым были даны бесполезные подсказки. После более длительных перерывов (15 минут) результаты были гораздо лучше, чем после коротких (5 минут).

Важно отметить, что улучшение результатов не зависело от возможности участников сознательно обдумывать ребус во время перерыва. Иногда такая возможность была, время от времени им предлагали дополнительное задание, чтобы отвлечь внимание. Поэтому в такой ситуации преимущество инкубации нельзя объяснить возможностью целенаправленно размышлять над проблемой дольше.

В другом исследовании Смит выявлял эффект инкубации с помощью феномена, который называется «На кончике языка». Феномен проявляется, когда вы пытаетесь вспомнить что-то, обычно имя, которое никак не приходит в голову, но у вас при этом чувство, что оно «вертится на кончике языка». С помощью компьютерной графики Смит создал картинки с вымышленными животными, к каждой из которых прикрепил название и краткое описание – предполагаемые повадки, среда обитания и особенности питания. Участникам исследования предлагали быстро изучить 12 животных, а затем вспомнить их названия. Так же как и в предыдущем задании, если испытуемые не могли вспомнить названия с первого раза, им давалась еще одна попытка сразу либо через 5 минут. При второй попытке им задавали вопрос, могут ли они назвать животное теперь. Если нет, то, может, хотя бы первую букву. Если участник говорил, что сможет узнать слово, когда увидит животное еще раз, его спрашивали, было ли чувство, что название «вертится на кончике языка»? После перерыва память участников улучшалась на 17–44 %. Более того, даже если участники не могли вспомнить слово целиком, то их попытки угадать первую букву были точнее, когда они говорили о феномене «На кончике языка».

Смит предполагает, что в обоих исследованиях есть общее объяснение положительного эффекта инкубации. Отсрочка дает время забыть неправильные предположения и тупиковые идеи. Поэтому, когда вы возвращаетесь к заданию, то мыслите шире. У людей есть свойство зацикливаться на определенном подходе к задаче, даже если очевидно, что он не работает. Отсрочка повышает ваши шансы на то, что мозг наконец-то обратится по верному адресу. «При неудачном начале мы соскальзываем с верной дороги, и есть вероятность, что сразу вернуться не получится. Период инкубации дает время, чтобы ошибочные мысли испарились и оставили голову свободной для принятия свежих решений и нового взгляда на проблему»{46}.

Отсрочка помогает избавиться от навязчивой идеи, она дает возможность вытряхнуть из головы ничего не дающие подходы и предположения, которые мешают развитию, однако эта идея – только один аспект инкубации. Этим дело не исчерпывается, поскольку в расчет не принимается активная работа бессознательных умственных способностей.

Когда ответ «вертится на кончике языка», мы с более-менее определенной точностью можем сказать, что способны узнать название, если нам его покажут, или даже вспомнить первую букву или другие характеристики слова, например количество слогов. Данный факт предполагает, что субразум все-таки имеет представление об искомом слове, но по какой-то причине не хочет или не может высвободить эту мысль и загрузить ее в сознание. Исследователи Илан Янив и Дэвид Мейер четко показали, что подобное подсознательное знание существует. Как и Стивен Смит, они изучали эффект «На кончике языка», но на этот раз участникам эксперимента зачитывали определения редких слов и отбирали те, которые испытуемые не могли вспомнить, но чувствовали, что знают. Затем они использовали эти слова вместе с новыми словами в лексических загадках, в которых на экране компьютера появлялась цепочка букв, а участникам нужно было нажать одну или две клавиши, чтобы обозначить – как можно быстрее, – было это существующее слово или нет.

Оказалось, что слова, которые участники видели в предыдущем тесте, распознаются как настоящие быстрее, чем остальные слова, которые тоже знакомы испытуемым, но не были освежены в памяти. Янив и Мейер обнаружили следующее: хотя слова, которые «вертелись на кончике языка», не вспоминались сознательно, они все равно демонстрировали запущенный эффект, подтверждая, что освежены в памяти{47}.

Один из эффектов частичного освежения – повышение вероятности, что некоторые случайные события могут дать дополнительный толчок, нужный слову, чтобы преодолеть границу и шагнуть в сознание. И это дает нам еще один способ применения инкубации. Сознательно вы можете думать, что прогресса в решении задачи нет, даже можете почувствовать, что сдались. Но в «копилке» бессознательного прогресс все равно есть. Этого не хватит, чтобы удовлетворить критерии сознательного, но достаточно, чтобы оставить «кандидата» предварительно немного подготовленным. Если какой-то произвольный обычный случай служит вам пусть даже только подсознательным напоминанием о каком-то слове или понятии, его может быть достаточно, чтобы решить исход дела. И как результат – вы испытываете внезапное озарение, которое нашло на вас само. Многие из нас наверняка хоть раз внезапно вспоминали сон в течение дня, когда их на это наталкивали заурядные причины, такие как фрагмент подслушанного разговора. Такого рода события играли роль переключателя, которого было достаточно для сознательного воспоминания.

Обсуждая впитывание знаний, мы видели, что субразум может преуспеть и найти нужные схемы, о которых не подозревает сознание. В таких ситуациях мы способны показать, что знаем больше, чем думаем. Можно ли то же самое сказать о способе решения проблем, который рассматривается в этой главе? Можем ли мы явно продемонстрировать, что субразум ближе к решению проблемы, чем мы думаем? И можем ли мы научиться лучше распознавать действительно важные намеки или признаки? Должны ли мы больше доверять мыслям, которые сами возникают в голове, и не игнорировать их, как будто это просто непонятный шум? Последние исследования Кеннета Бауэрса и его коллег из Университета Ватерлоо в Канаде дали утвердительные ответы на эти вопросы.

Как и Смит, Бауэрс предполагает, что интуиция очень близка к способности определять лежащую в основе связку или схему, благодаря которой можно увидеть смысл в, казалось бы, несовместимых элементах. Он использовал как визуальные, так и вербальные стимулы, чтобы исследовать способы, которыми субразум вбирает в себя такие схемы до того, как сознательное, рассудительное мышление поймет, что происходит.

Посмотрите на картинки (см. рис. 5): на одной из них (либо А, либо B) показано ухудшенное изображение реально существующего предмета{48}. На второй картинке – визуально похожие элементы, расположенные по-другому. Участникам исследования показали несколько парных изображений и попросили написать название предмета, изображенного на одной из картинок в каждой паре. Если у них не получалось, их спрашивали, на какой из двух картинок был нарисован реальный предмет, и предлагали определить свою степень уверенности в догадке.

Рис. 5. Картинки Бауэрса с ухудшенным качеством изображения. В каждой из пар есть один реальный объект: А1 (сверху) – фотоаппарат; А2 (снизу) – верблюд

Результаты показали, что догадки гораздо более результативны, чем случайные ответы, даже если испытуемые говорили, что у них совсем нет уверенности в своей правоте. Возможность того, что визуальные фрагменты реальных предметов более связно организованы и что это ключ к ответу, а не бессознательное действие, которое питает догадки, была снижена тем, что наивным испытуемым показывали пары форм и просили прямо определить, какая выглядела наиболее связно. Не было никакой разницы в оценке реальной и перегруппированной картинки. Получается так же, как в случае со словом «на кончике языка»: бессознательное способно определить схему (для сознательного это просто угадывание), даже если она не была однозначно определена.

Такое же открытие сделано скорее с помощью вербального, а не визуального стимула. В таблице ниже вы увидите три пары групп по три слова. В каждой паре одна тройка слов вызывает общую (хотя и не очевидную) ассоциацию, которая определенным образом связывает все три слова. При этом другая тройка слов подобным образом не связана{49}.

Так же как и с картинками, людей просили найти связь, а если у них не получалось – хотя бы определить, в какой из двух троек действительно есть смысловое единство. Результат, в сущности, был тот же самый, что и с визуальным стимулом: несколько человек всякий раз выявляли наличие некой схемы, которую они не могли определить, и у них получалось сделать это более достоверно, чем предполагала их собственная оценка уверенности.

Оригинальным украшением исследования Бауэрса стал придуманный им тест, который назывался «Задание с наращиванием ассоциаций». Его цель походила на ту, которую я только что описал выше: участники исследования должны были найти одно слово, которое ассоциируется у них с другими, но на этот раз список состоял из 15 слов, которые показывали одно за другим, а не все вместе{50}.

Первое слово показывали примерно 10 секунд, и за это время участники исследования должны были записать хотя бы одну ассоциацию. Затем показывали второе слово, после чего требовалось написать еще одну ассоциацию, и т. д. Когда участники думали, что нашли подходящий ответ, они отмечали его, но при этом продолжали дальше писать ответы до тех пор, пока не меняли мнение либо пока их не убеждали, что они уже нашли искомое слово.

Как правило, после нескольких таких тестов люди находили подходящий вариант примерно на десятом слове, соглашаясь с этим вариантом после примерно 12 полученных слов.

Задание с наращиванием ассоциаций

1. ЛЕТО

2. ОВОЩ

3. МОРОЖЕНОЕ

4. СВЕЖИЙ

5. КОМПОТ

6. МИСКА

7. КОРЗИНА

8. ЖЕЛЕ

9. ДАЧА

10. ЖВАЧКА

11. ПИРОГ

12. ДЕРЕВО

13. ЛЕД

14. САХАР

15. МУХИ

Если бессознательное способно опережать сознание, то угаданные ассоциации могут приближаться к искомому слову гораздо быстрее, чем люди это поймут. Чтобы проверить данное предположение, ответы, подготовленные участниками до того, как они начинали настаивать на правдоподобном варианте, показывали специальной комиссии. Та смотрела, выявили они значимые связи с тем все еще неопределенным искомым словом или нет, и действительно их находила. Когда члены комиссии, знавшие решение, обращались к догадкам людей, они видели схему, более или менее близкую к искомому слову, причем участники о ней ничего не знали.

Из этого следует, что идеи, которые сами возникают у нас в голове, могут быть гораздо более правильными, чем мы думаем, и мы лишаем себя полезной информации, когда не замечаем их или воспринимаем как «всего лишь догадки».

Сам Бауэрс отмечает одну причину, почему подобные стилизованные задачи не показательны, если речь идет о реальном мире. В жизни основная часть задачи часто заключается в следующем: никто в точности не знает, что именно подходит, а что нет. Трудности, с которыми постоянно сталкиваются руководители, архитекторы, ученые или учителя, беспорядочны в том смысле, что изначально не всегда понятно, как осмыслить проблему или чему уделить больше внимания, а чем пренебречь. Бывает, начинающего водителя или студента-медика сбивает с толку мощный поток информации, потому что они еще не имеют опыта и не могут определить, что имеет значение, а что нет, чему нужно уделить внимание в первую очередь, а что можно отодвинуть на задний план. Задания Бауэрса, как и многие из тех, что используют психологи и те, кто составляет школьные программы, тщательно «причесывают» перед подачей. Качество изображения фотокамеры сильно снижено, но при этом нет «шума». Именно поэтому в последних экспериментах Бауэрс сделал задания более беспорядочными, приближенными к жизни.

Сейчас в его тесты наравне с нужной и ценной информацией включены данные, не относящиеся к делу или отвлекающие внимание. Возникают похожие результаты. Например, когда участники исследований подходят ближе к ответу (хотя сами и не догадываются об этом), они лучше начинают угадывать, какие именно детали на самом деле важны для решения.

Теперь уже опытным путем доказано существование некой загадочной «направляющей руки», которая помогала принять правильное решение нобелевскому лауреату Майклу Брауну, а Стэнли Коэну подсказывала, каким результатам верить, а какие ставить под сомнение. Другими словами, доказано существование субразума, бессознательных умственных способностей, которые в некоторых случаях опережают сознание. Наличие «направляющей руки» известно многим поэтам и ученым, и если они наблюдательны (каковыми и должны быть), то знают об этом из собственного опыта. Когда Эми Лоуэл задавали вопрос о том, как она пишет стихи, та отвечала:

«Я не знаю. Это не имеет ни малейшего значения, что вопрос относится только к моим стихам: я так же мало знаю о том, как получаются стихи у других. Что я действительно об этом знаю – лишь миллионная часть того, что стоило бы знать. Я встречаюсь с ними там, где они касаются сознания, и это уже существенное расстояние на пути их развития» (курсив автора).

При этом Ральф Джерард еще в 1946 году предчувствовал и догадывался о значительной части того, что когнитивная наука уже начинает демонстрировать вне всяких сомнений, о чем и написал в журнале The Scientific Monthly:

«Очень много внимания уделяется феномену познания: путем медленного накопления правильных решений в ходе приобретения опыта [впитывание знаний] и внезапного озарения, которое подсказывает правильный ответ [интуиция]. Кажется, они очень разные, но возможно, даже вероятно, что на самом деле они очень похожи. В обоих случаях в мозгу должны образоваться новые функциональные связи; и этот процесс может быть постепенным, ведь перед появлением озарения нужно накопить знания. Большая часть работы мозга предшествует внезапной вспышке. Теория гравитации может родиться, только когда метафорическое яблоко падает на уже подготовленную голову; только когда процесс развился до определенного критического уровня, он перетекает в сознательное озарение».

Глава 5

Рождение идеи: мастерство вынашивания

Невозможно проникнуть в утробу, чтобы сформировать там ребенка. Он там есть сам по себе и появляется на свет целиком… Безусловно, то, что вы пишете, вы контролируете гораздо больше; но позвольте процессу захватить вас, и, если кажется, что вы сбились с пути, не мешайте ему и не пытайтесь вернуться назад.

Гертруда Стайн

Описывая творческий процесс, писатели и художники используют много разных метафор. Однако самая распространенная из них – сравнение с беременностью и созреванием плода. Рождение идеи, по их мнению, происходит так же, как и рождение ребенка. Для начала нужно посеять семена. Затем необходимо «чрево», чтобы зародыш развивался в безопасности, питался и чтобы никто ему не мешал. Прародитель – главный, он создает условия, в которых младенец развивается, его можно сравнить с хозяином, но не с производителем. Мы не «делаем» ребенка, он рождается сам, точно так же как озарение или вдохновение. У созревания есть свое собственное расписание. Ни психологически, ни биологически процесс нельзя ускорить. Его невозможно контролировать: как только он начат, все развивается само собой. И, преодолевая опасности и не поддаваясь вмешательству, приведет к желанной цели.

Далеко не только романтики представляют умственные способности подобным образом. Даже Беррес Скиннер, бихевиорист до мозга костей, однажды читал лекцию в Центре поэзии в Нью-Йорке, которую назвал «О “рождении” стихотворения». Свое выступление он начал, пояснив, что есть любопытное качество, которое эта лекция иллюстрирует, и сам он в настоящий момент в муках «рождает» лекцию{51}. Далее он продолжал раскрывать метафору более подробно: «Если женщина родила ребенка, мы не говорим о творческих достижениях. Этот глагол предполагает, что зародыш выношен до положенного срока. А затем, когда она произвела дитя на свет (как будто рождение ребенка – это способность или дар, которые могут быть даны свыше), мы объявляем, что у нее есть ребенок. При этом, говоря “у нее есть”, мы не имеем в виду, что “она им владеет”».

Каков же на самом деле материнский вклад? Мать не может определить по своему желанию цвет глаз или кожи ребенка. Она передает ему набор своих генов, которые на самом деле совсем не ее, а точно так же унаследованы от ее родителей, и через них – от других поколений. Этот набор также от нее не зависит. Так ли это? Определенно в том, что она передает ребенку карие глаза и рыжие волосы, нет ее личной заслуги. По мнению Скиннера, «биологу совсем не трудно описать роль матери. Она – место, где происходит очень важный биологический процесс. Она дает тепло, защиту и питание, но при этом не создает ребенка, который все это получает. Так же и поэт: его личность – это место, в котором сходятся определенные генетические и внешние свойства». И, как мы видим, то, что может быть справедливо для поэта, точно так же справедливо для ученого, писателя, скульптора или разработчика.

Эта аналогия напоминает нам: несмотря на то, что процесс творчества скорее органический, нежели механический, природа «инкубатора» играет жизненно важную роль для прорастания семени. Мать не просчитывает внутриутробное развитие младенца, но на него сильно влияют ее телосложение, характер и темперамент, образ жизни, ее предки, чувствительность, вкус и отношение к окружающему миру. Важно, кто эта женщина, какова физическая и эмоциональная среда, в которой она живет. Эти факторы воздействуют на природу и качество «убежища», внутри которого развивается новая жизнь. Точно так же с интуицией: есть условия, которые создают в ментальном лоне более или менее благоприятные условия для рождения и развития идей. А также для разных людей существует множество конкретных способов, чтобы сознательно или интуитивно их создавать. Чем четче мы можем определить, что это за условия, тем лучше увидим, как поспособствовать их развитию.

Прежде всего нужно найти семена. И для этого человек творческий должен задумываться над сложными вещами, быть открытым новому и жаждать знаний. Человеку необходимо позволить себе наполниться идеей. До тех пор пока вам не дают покоя детали, которые упорно отказываются соответствовать нормам приличия, или пока какое-нибудь случайное замечание находит отклик у ваших собственных неизложенных взглядов или чувств, всегда найдется место творческому процессу. Альфред Хаусман[14] вдохнул новую жизнь в давно избитый образ, сказав: «Если бы мне нужно было охарактеризовать категорию, к которой относится [поэзия], я бы назвал ее внутренним соком. Это и естественный сок, как смола хвойного дерева, и болезненный, как тот, что формирует жемчужину внутри раковины. Я думаю, что в моем случае это второй вариант, хотя я не умею обращаться с ним так же ловко, как это делают моллюски»{52}.

Для ученого стимулом может послужить необъяснимая деталь или несоответствие данных. Воображаемыми семенами, из которых позже взошла теория относительности, стала попытка молодого Эйнштейна представить, как было бы здорово проехать верхом на луче света. Одна молодая женщина-астрофизик из Кембриджа во время ежедневной проверки километровой распечатки данных с радиотелескопа вдруг усмотрела несколько цифр, которые ее озадачили. Их легко можно было не заметить или списать как помехи, но в итоге после трудной последующей работы был открыт абсолютно новый тип звезд. У малюсенькой плодовой мушки, единственной из сотен таких же, был глаз неправильной формы. Одному биологу это не давало покоя. Пять лет спустя он открыл рецепторный белок, который может привести к образованию раковых клеток{53}.

В деловом мире конкурентное преимущество будет у того исполнителя или разработчика, который способен почувствовать что к чему при явном ухудшении дел и у которого найдется время хорошенько обдумать все варианты развития событий на рынке. В воспоминаниях писателей и художников также можно найти подтверждение тому, насколько важно чувствовать и замечать мелкие подробности. Генри Джеймс в предисловии к книге «Трофеи Пойнтона» излагает, насколько необходимы подобные детали. Как-то раз в канун Рождества он ужинал с друзьями, когда девушка рядом с ним сделала, как он выразился, «один из тех намеков», в которых он всегда немедленно узнавал «росток»… И далее Джеймс пишет: «Большинство рассказов, вышедших из-под моего пера, берут начало из [таких]… драгоценных крупиц. Такова интересная правда о случайном намеке, о блуждающем слове, о едва уловимом отзвуке, встречаясь с которым воображение писателя вздрагивает, как от укола острым предметом. Его достоинство целиком зависит от подобного сходства с иглой, от способности проникать внутрь как можно точнее»{54}.

Похоже, что такие семена прорастают только в тех, кто готов к этому на бессознательном уровне. Даже если это интеллектуальный, а не творческий вопрос, осознание его индивидуально, оно происходит на эмоциональном и даже эстетическом уровне (как в случае с нобелевским лауреатом Полом Бергом, который говорил, насколько важно в его работе чувство вкуса при выборе задачи или подхода). Писательница Дороти Кэнфилд так же, как и Генри Джеймс, вспоминает случай, который лег в основу ее книги «Кремень и пламя». Как-то раз ей понадобилось обратиться к соседу, и пришлось идти к нему по узкой тропке через сосновый лес вдоль ручья, полноводного от талого снега. Когда она вышла из леса, то увидела старика, который тихо сидел в одиночестве напротив своего дома. Уладив все дела и стараясь не нарушать приличий, она села рядом с ним поболтать несколько минут.

«Мы немного поговорили ни о чем, просто обсудили последние сплетни, после чего старик пошевелился, глубоко вздохнул и сказал: «Кажется, я никогда в жизни не слышал журчание ручья так громко, как нынешней весной». Внезапно я вспомнила, что его дед утопился в этом ручье, и сидела тихо, потрясенная этой мыслью и звуком его голоса… Я почувствовала, как у меня сильно забилось сердце от беспомощности и сочувствия к нему… И надеюсь, это прозвучит не так ужасно, как может показаться, но в ту минуту я поняла, что постараюсь передать ту острую душевную боль в книге, чтобы и другие могли ее ощутить»{55}.

Поэт Стивен Спендер сказал, что испытывает чувство вдохновения, когда «строчка, фраза или слово, или что-то совсем неопределенное, как туманное облако, скрывающее нечто, что я чувствую, должно пролиться дождем слов».

Итак, семена не дадут ростков до тех пор, пока не соприкоснутся с «правильным знанием» в благоприятной обстановке. Но возникает вопрос: а что значит «правильным»? Результаты исследования мыслей выдающихся ученых и изобретателей говорят о том, что подобные изначально существующие знания дают больше плодов, если у человека богатый опыт. Но этот опыт не должен становиться чем-то привычным, когда действия доходят до автоматизма. Нам необходимы данные для использования; мы должны знать достаточно, чтобы распознать хорошую идею, когда она придет в голову. Совершенно ясно, что человек не может быть творческой личностью в вакууме.

Однако если мы слишком погрязли в проблеме, есть опасность, что ход наших мыслей станет банальным и не позволит по-новому взглянуть на нее или перемешать между собой разные потоки мыслей. Вспомните эксперимент с емкостями для воды. Участники довольно быстро теряли гибкость ума и переставали выходить за рамки наработанных схем. Чем больше у нас опыта взаимодействия со сложными ситуациями, тем меньше вероятность, что мы заметим более простое решение, когда оно возникнет. Внимательное изучение творческих личностей показывает, что зависимость между творческими способностями и возрастом представляет собой перевернутую параболу. Например, для математиков и физиков пик творчества приходится на возраст 25–35 лет{56}.

Давайте рассмотрим более конкретный пример. 18 февраля 1993 года на первой полосе New York Times вышла статья об открытии первого успешного метода устранения вируса СПИДа из клеток человека в лабораторных условиях, а также защиты здоровых клеток от инфекции. Метод был обнаружен аспирантом медицинского университета по имени Юн Кан Чжоу. Именно потому, что он был относительно неопытен, ему удалось пробиться сквозь преграды из гипотез и положений, которые бессознательно возводили на своем пути другие ученые. Сам Чжоу отметил: «Вероятно, мое преимущество заключалось в том, что я был студентом и еще не слишком много понимал в медицине. У меня был более наивный взгляд на проблему».

Чтобы рассмотреть новое за невидимой преградой общепринятого, то, что чаще всего и является ключом к открытию, нужен информированный, но не деформированный разум, мозг, в котором есть каналы, а не накатанные рельсы{57}.

Мы видим, что интуиция лучше всего работает в сложных и запутанных ситуациях, когда вся исходная информация может быть поверхностной и неполной. В этом случае прогресса добьется только тот, кто способен, по словам Джерома Брунера, «выйти за пределы полученных данных» и, опираясь на собственные знания, развить продуктивные гипотезы. И писателю, и ученому нужно искать новые сведения, но творческие идеи рождаются только на стыке «постановки задачи», фактов и запаса собственного опыта. Нужно позволить этим трем переменным переплетаться и взаимодействовать друг с другом так тесно, насколько это получится, чтобы извлечь максимум смысла и возможностей из текущих наблюдений и опыта прошлого. Человек обладает хорошей интуицией, когда готов, хочет и может сделать многое из малого.

Если вы настаиваете на получении отборной информации из безупречных источников до того, как сформируете свое мнение, то можете снизить вероятность ситуаций, в которых будете явно неправы, но вместо этого, скорее всего, ошибетесь и проглядите нечто важное, часто менее заметное. С одной стороны, приняв подобную консервативную позицию, можно упустить из виду интуитивные, но более целостные ответы, которые дает нам подсознание. С другой стороны, если вы везде и всюду применяете интуицию, вы с большей вероятностью зацепитесь за самую слабую догадку или фантазию. Тем не менее самый существенный вопрос, касающийся интуиции: как связать сознательное и бессознательное, чтобы снизить вероятность обеих ошибок? Таким образом, чтобы оставаться открытым для намеков подсознания, уметь слушать и различать их, но при этом не переоценить отсутствие размышления.

Верно ли, что люди в разной степени готовы выносить суждения и принимать решения на основе недостаточной (сознательной) информации? И если так (в отношении тех, кто готов) – действительно ли одни делают это лучше, чем другие? Исследования Малкольма Весткотта из американского Вассарского колледжа показывают, что на оба эти вопроса можно ответить утвердительно. Для исследования Весткотт собрал студентов и дал им примеры отношений, которые могут быть между двумя словами или числами. Затем он попросил добавить к заданному слову или числу пару и тем самым показать, что они выявили правило или взаимосвязь. Например, им давали пару «2 и 6» и просили дополнить пару «10 и …?». Или на основе примера «мышь – крыса» нужно было подобрать пару к слову «выходной – …?». При этом участникам эксперимента давали еще и закрытые подсказки, которые они могли открыть по очереди перед тем, как дать ответ. У них не было ограничений, они могли воспользоваться любым количеством подсказок. Когда студенты отвечали, их просили оценить, насколько уверены они в том, что их ответ правильный. Таким образом Весткотт оценивал каждую задачу по трем параметрам: было ли решение правильным; сколько подсказок хотели открыть люди перед тем, как дать ответ; и насколько они были уверены в своей правоте. Он повторил этот эксперимент с разными группами в Англии и Америке, давая участникам разного рода задачи.

По всем трем параметрам люди очень по-разному подходили к решению задачи, что и позволило Весткотту выделить четыре серьезно отличающиеся друг от друга подгруппы. «Успешными интуитами» он назвал тех, кому для решения требовалось совсем немного информации, при этом они часто оказывались правы. Участников, которые также не запрашивали дополнительных подсказок, но при этом часто оказывались неправы, он назвал «гадалки наобум». К третьей группе относились люди, которые, перед тем как дать ответ, запрашивали много дополнительных подсказок и в основном оказывались правы – таких Весткотт назвал «успешные аккуратисты». К четвертой группе он отнес участников, использовавших все возможные подсказки, но при этом все равно допустивших много ошибок; это «осторожные неудачники».

Кроме этого, Весткотт давал участникам эксперимента разные тесты на определение типа личности, благодаря чему он видел, какими чертами характера обладают представители разных групп. Он обнаружил, что «успешные интуиты» в большинстве своем интроверты: они стараются обходить стороной ситуации, где им приходится быть в центре внимания, но при этом уверены в себе и собственных суждениях. Они сопротивляются контролю со стороны и предпочитают принимать решения самостоятельно. «Успешным интуитам» чужды условности, и они обходятся без стереотипов. На многолюдных мероприятиях они ведут себя сдержанно, но при этом в более приватной обстановке или наедине с собой они решительны и дают волю чувствам. Они восприимчивы к критике – могут ее и отклонить, но способны изменить себя, если это будет необходимо. Они готовы принять вызов и пойти на риск. Себя они считают «независимыми», «предусмотрительными», «уверенными в себе» и «непосредственными». «Они тщательно присматриваются к запутанным и неопределенным вещам и сомневаются гораздо больше, чем представители остальных групп, при этом они не боятся своих сомнений и неопределенности»{58}.

В противоположность первой группе, «гадалки наобум» гораздо больше настроены на социализацию. Но «в их общении присутствует соперничество, кажется, что они заняты только собой, их “эмоциональные вложения” ориентированы на самих себя». Эти особенности часто проявляются в «тревожном ощущении собственной нестандартности в сочетании с упрямством и непреклонными убеждениями, а также в цинизме…» Себя они считают «осторожными», «быстрыми», «упрямыми» и «циничными». Весткотт поясняет, что такие люди «стремятся всеми силами понять реальность, которая то и дело ускользает от них, пытаются разными способами победить [неуверенность], но делают это весьма непоследовательно».

«Успешные аккуратисты» отличаются «стремлением к порядку, определенности и контролю», очень высоко ценят авторитетное мнение. Они хорошо социализированы (в том смысле, что их интересы и ценности весьма типичны для окружающей культурной среды), но склонны не замечать этого влияния. Кажется, что страстное желание определенности и порядка приводит их к тому, что они чувствуют себя неловко и тревожно в мире непостоянных отношений между людьми. Им трудно управлять чувствами, если эти чувства не приведены в систему. Они считают себя «осторожными», «добрыми», «скромными» и «уверенными в себе». Согласно Весткотту, общая картина данной группы такова: «Это консервативные, осторожные и немного подавленные люди, которые хорошо себя проявляют в ситуациях, где есть конкретные ожидания, которые наверняка оправдываются». Мы можем отнести их к типу людей, опирающихся на р-состояние.

И наконец, «осторожные неудачники». Они видят мир «в высшей степени сомнительным и опасным и, по сути, бессильны как-то повлиять на него или управлять им. Для них характерна общая инертность, они остро чувствуют несправедливость, при этом не могут с ней бороться. Им всегда хочется спокойствия и определенности, но при этом им не хватает уверенности в себе… Они достаточно консервативны, очевидно, потому, что это лучшая защита от нестабильности. Кажется, что они плывут по жизни, едва держа голову над водой, не создавая волн. Себя они считают “острожными”, “добрыми” и “скромными”».

Какой же главный вывод можно сделать из всех этих интересных находок? Есть группа, представители которой наиболее легко относятся к неопределенности и неясности и умеют с этим жить. Это и есть люди, лучше всего использующие неточную информацию, которой располагают. Они способны задействовать ресурсы бессознательного, чтобы правильно угадывать в неопределенных ситуациях, и готовы к этому. Отсюда мощное эмпирическое подтверждение идеи, что бегство от неопределенности заставляет людей обращаться лишь к рациональному мышлению, которое плохо подходит для непонятных ситуаций. Весткотт пересмотрел результаты всех исследований, проделанных на сегодняшний момент, и пришел к важному выводу: «Интуиция чаще всего работает в тех случаях, когда информация, на которой основаны заключения, слишком запутанна, ограниченна или вообще отсутствует или когда нет времени на то, чтобы обработать все данные… Эти условия сбивают думающего человека с пути прямого использования зрелой логики, применяемой в обществе»{59}.

Американский социолог Дональд Шон недавно отстаивал идею, что именно с подобными ситуациями сталкиваются в обычной жизни представители таких профессий, как учитель или юрист{60}. Несмотря на существование образцов и правил, призванных помогать им, эти люди проводят уйму времени, решая уникальные и сложные проблемы, которые невозможно решить, просто открыв книгу. Такие проблемы находятся за пределами тщательно вымощенных трасс «формальных рассуждений», поэтому людям приходится прокладывать собственные пути сквозь то, что Шон называет топкими ямами профессиональной практики.

Иногда подобное пересечение данных и опыта – восприятие и понимание – происходит очень быстро. Задачи Весткотта довольно сильно упрощены и специально подогнаны, чтобы позволить интуиции действовать быстро. Для решения не требуется богатый опыт. Не нужно искать никаких едва заметных сходств и метафор, не нужно раскрывать никаких едва уловимых схем, соединяющих разрозненные элементы.

Тем не менее очень часто, когда перед нами стоит трудная и запутанная задача, стоит на некоторое время оставить субразум в покое, и здесь самой важной становится способность к терпению. Необходимо разбудить ее, перетерпеть неизвестность и позволить себе некоторое время пребывать в состоянии незнания, сделать шаг в сторону и дать процессу в голове идти своим чередом, не наблюдая за ним и не контролируя его.

Тот, кто не может вынести неопределенность, по той же причине не может обеспечить «утробу», необходимую для развития творческой интуиции. Как уже было сказано в главе 4, Милтон Рокич показал, что творческие способности проявляются лучше, когда людей просят немного помедлить и дают им больше времени. Он приходит к заключению, что «говоря о разных людях – гибких и менее гибких, мы имеем в виду разное отношение людей ко времени… Доступное время [то есть склонность думать медленно] дает возможность познавать шире, применять абстрактное мышление… и, следовательно, быть более гибким». А дальше он приводит довольно правдоподобное объяснение, как эти различия возникают. «Некоторые люди из-за прошлого опыта, когда их потребности удовлетворялись с большим опозданием, становятся почти неспособными пережить ситуацию, которая их расстраивает. Чтобы унять тревогу, такие люди довольно быстро реагируют на новые проблемы… И неизбежным следствием такой ситуации будет ригидное поведение»{61}. Независимо от того, является ли человек хорошим интуитом или нет, у него возникают привычки и склонности к познанию. Эти привычки лежат в основе глубоко скрытых личностных характеристик. Если человек опасается, что им пренебрегут, он не может заставить себя терпеть и ждать и в результате хватается за режим познания, то есть за р-состояние. И похоже, что этот режим дает верное направление мысли и контроль над ситуацией, но в реальности он может оказаться негодным инструментом.

Существует масса данных, подтверждающих распространенное мнение, что, когда люди находятся под угрозой давления извне, или просто в напряжении, или боятся, что их осудят, – они склонны обращаться к проверенным на практике, традиционным и более однозначным путям познания. Другими словами – к менее творческим. Эксперимент супругов Лачинс с сосудами показывает нам, что приверженность к применению более сложных решений при наличии простых возрастает в состоянии напряжения. В одном старом исследовании (которое сейчас комитет по этике не одобрил бы) студентам заранее говорили, что по данным скрытно проведенного опроса было доказано, что у них есть «неадекватная черта характера» и что их поведение с сосудами с водой поможет прояснить ситуацию. Чем больше были запуганы участники исследования, тем упорнее они цеплялись за устаревшие решения и тем меньше была вероятность, что им удастся увидеть новую возможность{62}.

Если напряжение мало, это тоже мешает выполнению работы. Артур Комз и Чарльз Тейлор давали людям задание расшифровать несколько предложений, пользуясь простым шифром. Похожие шифры можно найти в детских комиксах про шпионов. Одни предложения как бы случайно затрагивали личные вопросы (например: «В семье не уважают мое мнение»), другие были совершенно нейтральными (например: «Осенью на школьной площадке становится грязно»). Иногда перед нейтральными предложениями экспериментатор как бы невзначай говорил: «Не могли бы вы сделать это побыстрее?» Расшифровка «личных» предложений обычно занимала больше времени, и люди при этом делали больше ошибок. Но самым сложным было расшифровать нейтральное предложение за ограниченное время. Даже в таких простейших заданиях, где почти не нужен творческий подход, призыв «сделать быстрее» имел обратный эффект{63}.

Отрицательное воздействие дефицита времени, или спешки, на качество мыслительного процесса описано еще в исследовании А. Круглански и Т. Фройнда. Студентам давали определенную информацию о гипотетическом соискателе на должность управляющего и просили определить, насколько тот подходит для данной работы. У половины студентов положительные качества соискателя были даны прежде отрицательных, а у второй половины – наоборот. Те, у кого сначала шла положительная информация, были гораздо более уверены в успехе соискателя, чем остальные, и данная тенденция проявилась сильнее, когда студентов попросили сделать то же самое, но на время. Судя по всему, происходит следующее: когда мы сталкиваемся с какой-то ситуацией, то интуитивно начинаем ее представлять, и от нас требуется усилие, чтобы «зачеркнуть» этот образ и начать все заново. Поэтому до тех пор, пока более поздняя информация расходится с картинкой, мы можем бессознательно истолковывать противоречащую информацию по-новому, вместо того чтобы радикально переделать саму картинку. И чем большее давление мы ощущаем, тем меньше вероятность начать все с нуля. Подобное упрямство может стать опасной западней для интуиции. Например, нам нужно сделать выбор в жизненной ситуации, и, как это часто случается, информация поступает порциями, а не вся сразу. Если мы принимаем решение быстро и интуитивно, то информация, поступившая позже, может остаться незамеченной или ей уделят слишком мало внимания. Особенно если получится так, что она не подкрепит уже принятое решение{64}.

Даже если напряжение не относится непосредственно к решению проблемы, оно все равно снижает гибкость. Пациенты больницы, которых готовят к операции, дают более шаблонные ответы, чем испытуемые, которые проходят тест Роршаха[15]. К тому же они становятся неуклюжими и рассеянными и у них гораздо хуже получается придумывать сравнения типа «злой (интересный, сильный), как ___»{65}.

Одним из тех, кто приложил больше всего усилий к развитию интуиции на практике, в реальных условиях, был Джордж Принс. Вместе с Уильямом Гордоном он разработал метод синектики[16], при помощи которого можно активизировать творческое мышление. Принс считал, что людей надо учить искусству генерировать идеи – как можно больше и как можно лучше: «Я был убежден, что люди уходят от нас более креативными, чем были до этого». Но позже он осознал, что суть не в этом. Принс понял, что размышление, процесс выражения и изложения предварительных идей на публике, особенно на работе, заставляет людей становиться крайне уязвимыми. Зачастую при всем многообразии в той или иной степени хитроумных способов выражать свое мнение люди начинают с опаской относиться к служебным встречам.

Можно с легкостью подавить желание заниматься почти неощутимыми изысканиями на грани своих умственных способностей, если начать осуждать их или попытаться создать условия для хотя бы минимального состязания. Принс отмечает:

«Подробно расспросить того, кто предложил хорошую идею, не заметить чужого предложения или беззлобно подшутить над ним – на первый взгляд, это вполне обычные действия, но в этом случае автор идеи всегда вынужден защищаться. Поэтому такие действия не только могут снизить его собственную способность размышлять, но и повлиять на остальных».

Неутешительное заключение, к которому он приходит в результате исследований, состоит в том, что взрослые люди на рабочем месте куда больше подвержены обидам и их гораздо проще задеть, чем мы привыкли считать. А также что существует тенденция, в равной степени распространенная для работников всех уровней и всех должностей: они то и дело вступают в конкурентную борьбу ради сохранения и увеличения довольно-таки хрупкого чувства самоуважения, хотя сами, как правило, этого факта не признают. В заключение Принс говорит:

«В битве конкурентов или в ситуации, где кто-то выигрывает, а кто-то обязательно проигрывает, жертвой всегда будет размышление и, как следствие этого, – формирование идеи и решение проблемы. Когда человек размышляет, он уязвим. Ничего не стоит заставить его почувствовать себя неудачником»{66}.

Будущие матери становятся довольно придирчивы к условиям, в которых протекает беременность и рождается ребенок: обычно они требуют какую-то особенную еду или удобства, что окружающим может показаться капризом. Точно так же писатели и художники, согласно собственным убеждениям, иногда выдвигают требования или устанавливают собственные правила, чтобы почувствовать себя защищенными и создать условия для проявления интуиции. Например, писательница Перл Бак не могла работать, если на столе не стояла ваза с живыми цветами, а за окном не было пейзажа Новой Англии. А Жан-Поль Сартр ненавидел провинциальные пейзажи, ему нужно было видеть кирпичные стены и трубы парижских улиц. Киплинг утверждал, что простым карандашом не может написать ничего стоящего. Поэт Шиллер любил складывать себе на стол подпорченные яблоки, уверяя, что их запах стимулирует творческие способности. Уолтер Де Ла Мар, Зигмунд Фрейд и Стивен Спендер, а также многие другие, когда писали, курили сигарету за сигаретой. Коллективный мозговой штурм очень полезен, в нем рождается масса новых идей, однако для более глубокого проникновения в суть и для использования интуиции нужны другие условия – чаще всего требуется уединение и отсутствие любого рода давления. Томас Карлайл пытался построить звуконепроницаемую комнату. Ральф Эмерсон уходил из дома и поселялся в гостинице на период работы. Мне удается сделать трехмесячный объем работы за две недели, проведенные в моем домике на пляже в Новой Зеландии.

Однако не только неблагоприятные внешние условия могут снижать творческие способности. Если что-то угрожает нашей системе убеждений – например, какой-то неожиданный вывод, сделанный из безобидной на первый взгляд цепочки мыслей, – мы можем остановить интуицию или размышление. То, что вначале было интересной задачей, по мере того как мы вникаем в нее все глубже и глубже, становится чем-то совершенно иным – неугодным способом представить наш образ жизни или образ мыслей. Чем более основательны наши убеждения относительно нас самих или относительно нашего положения в обществе, тем сложнее их пересмотреть. Иногда подобная вялость ума целиком и полностью оправданна: нельзя просто взять и полностью перестроить «чертоги разума». Если вам предложить, скажем, передвинуть мебель в комнате, вы можете согласиться и попробовать. Однако если вам кто-нибудь скажет, что дом будет смотреться гораздо лучше, если передвинуть его вместе с фундаментом на пару метров вправо, то, скорее всего, вы будете сильно возражать. То же касается и фундамента, который заложен в основе наших знаний.

Эфраим Фишбайн из Тель-Авивского университета по этому поводу прокомментировал инертность науки, однако этот же принцип можно применить к обычным умственным способностям, которые мы применяем ежедневно.

«Если ученый сформулировал определенную гипотезу, он сделал это не случайно: гипотеза соответствует его общим взглядам в данной предметной области, принципам изложения проблемы, форме познания и методам исследования. Конечно, он очень заботится о том, чтобы сохранить свое изначальное толкование проблемы, и не только ради репутации, которая, безусловно, тоже очень важна, но в основном потому, что именно эта гипотеза наилучшим образом вписывается в его убеждения. Он не захочет отказываться от нее, так как, отвергнув, будет вынужден пересмотреть полностью все свое мировоззрение»{67}.

Таким образом, мы пришли к выводу, который изложен в высказывании немецкого физика Макса Планка: новая научная истина торжествует совсем не потому, что ее противники признают свою неправоту, – просто ее оппоненты со временем вымирают.

И этим не исчерпывается список того, что можно назвать угрозой для расслабленного и благоприятного настроения, которое способствует раскрытию творческих способностей. Все, что заставляет вас излишне стараться, влияет точно так же. Слишком сильное желание получить ответ может помешать процессу вынашивания идеи. Карл Висти проводил исследование, где просил участников определить, какая из трех сложных картинок была лишней, при этом он наблюдал, как улучшаются их результаты от теста к тесту. Несмотря на то что на изучение каждого набора картинок давалось много времени, те участники исследования, которым предлагали хорошее вознаграждение, действовали хуже и запоминали меньше, чем те, кому платили чисто символически. Висти пришел к выводу, что «денежное вознаграждение, независимо от размера, не оказывает существенного влияния на задания, требующие проникновения в суть. При этом сам факт наличия вознаграждения может помешать работе»{68}.

Интересно, что похожий эффект, когда поощрение приводит к обратным результатам, можно наблюдать и в животном мире. Крысы и обезьяны, которым нужно освоить навык для добычи еды, гораздо меньше узнают об окружающей среде, если они очень голодны, чем если они только немного проголодались. Чем важнее человеку достичь цели и решить проблему, тем меньше он обращает внимание на общую картину мира вокруг и тем больше старается выбрать лишь те параметры, которые помогут «поставить галочку» о сделанной работе; таким образом он приспосабливается делать до поры до времени; но, когда мир меняется и появляются новые возможности, такой подход к делу считается ограниченным, а человек – зашоренным (сказанное во многом относится и к поведению животных){69}. Кажется, что материальное вознаграждение должно повысить работоспособность, однако при этом нет условий для озарения и высококлассных решений. Слишком много пряников, равно как и ударов кнута, вредно для творческой интуиции.

Еще одно необходимое условие, способствующее творческой интуиции, – это, если так можно выразиться, «пинок». Прорастание семян идеи можно сравнить с тем, как будущая мать узнаёт о появлении внутри нее независимой жизни. И то, насколько она чувствительна к этим слабым сигналам, как она отвечает на них, существенно влияет на сам процесс созидания. Ход вынашивания идеи во многом зависит от способности включить на границе между сознательным и бессознательным своего рода восприятие, принимать все, не будучи стяжателем, и вдохновляться, не будучи ослепленным. По всей видимости, самое главное заключается в том, что опытные интуиты могут наблюдать появление своих творений, не торопя их, не приглаживая и не стараясь сразу же обратить в слова.

В 60-е годы XX века поэт Тед Хьюз выступал по радио с лекциями о литературном творчестве для молодежи. В одной из них он очень красиво описал способность спокойно наблюдать за мыслями, не беспокоя их: «В школе… меня очень заинтересовали мои собственные мысли, которые я никак не мог поймать. Иногда мне было даже сложно назвать это мыслями – это было больше похоже на слабое чувство… [и] в большинстве своем они были бесполезны, потому что я никогда не мог их “прибрать к рукам”. С подобной проблемой сталкиваются очень многие. Мысли, которые возникают у них в голове, мимолетны: вспышка – и все исчезло. И хотя они понимают, что знают что-то, что у них есть идеи, они не могут вытащить их на поверхность, когда это нужно. Кажется, что они не могут дотянуться до своего разума… Процесс размышления, с помощью которого мы вторгаемся во внутренний мир… это тот вид мышления, которое мы должны узнать. Можно представить себе, что наш разум лежит, как рыба, на дне озера, рядом с которым сидит человек, не умеющий рыбачить… Вероятно, я даже не должен называть это размышлением. Я говорю о какой-то хитрости или навыке, которые помогают нам поймать эти неуловимые расплывчатые мысли, собрать и держать вместе так, чтобы их можно было хорошенько рассмотреть»{70}.

Далее Хьюз говорит о том, что сам не слишком преуспел в подобной рыбалке. Но тот навык, что у него есть, он приобрел не в школе, а… на рыбалке, в буквальном смысле слова с удочкой и поплавком. Когда вы часами смотрите перед собой на красно-желтую точку на воде, все обычные небольшие раздражители, которые то и дело борются за ваше внимание, постепенно испаряются. Вы при этом остаетесь наедине со своим сознанием, которое отдыхает и на поплавке – беспечно, но очень сосредоточенно, – и в покоящемся под ним невидимом, независимом водном царстве, которое, скорее всего, движется к поверхности и к приманке у вас на крючке. Воображение и сознание исследуют надводный и подводной мир. Таким образом, рыбалка – это упражнение, развивающее своего рода расслабленный, но внимательный режим работы разума, сочетающий в себе познание и воображение, питающий интуицию. В то же время она предлагает модель того, каким именно психологический настрой становится посредником между разумом и субразумом.

Такой способ накопления и изучения плодов интуиции – когда вы не сбиваете их с веток, не делаете из них варенье или начинку для пирога – и есть, по словам Хьюза, то, с чем люди по-разному знакомы и в чем по-разному преуспели. Это мастерство, которое можно развить не во время рыбалки в буквальном смысле слова, но при помощи размышления, во время наблюдения за чем-то. И при этом не вмешиваясь в сумеречный мир, который лежит между сознанием и субразумом, между тьмой и светом, между сном и бодрствованием. Если сидеть тихо и наблюдать, то в сумерках разума можно разглядеть легкие движения предвестников сознательных умственных способностей и, если повезет, увидеть мерцание новой и полезной мысли. Как сказал Эмерсон в эссе об уверенности в себе, говоря о творческих способностях,

«человек должен научиться распознавать возникающий изнутри луч света и наблюдать за ним… В каждом слове гения мы узнаём свои собственные мысли, от которых отказались. Они возвращаются к нам с отчужденным величием»{71}.

Несколько исследований показывают существование большого количества отличий между способами, которыми люди могут достичь состояния спокойной мечтательности. А также, что это связано с тем, насколько творчески развитыми их считают. Например, людей с живым воображением, которые могут в любой момент перенестись в свои фантазии или вспоминать детство во всех трогательных деталях, весьма высоко оценивают при стандартном тестировании творческих способоностей{72}.

Точно так же психоаналитик Джеймс Хиллман осуждает неофрейдистскую игру, где игроки должны «растолковать» сон. Хиллман считает, что сон часто представляет собой целое, мистическое сочетание смысла и тайны, которое можно просто-напросто растерять при попытке расчленить на знакомые мыслительные категории. Снам свойственно лишь давать легкие намеки. «Образ кажется всегда более глубоким, более сильным и красивым, чем его осознание». Спрашивать «Что это значит?» про сон так же неправильно, как про картину, стихотворение или про закат, раз уж на то пошло. «Присваивать снам значения, свойственные здравому рассудку… все равно что перетаскивать по мосту с одного берега на другой все то, что достали со дна сетью. При таком отношении мы хотим получить от бессознательного как можно больше, хотим использовать его ради собственного эго, чтобы добыть информацию, силы, способности: мне, мне, мне…»{73} Согласно аналитической психологии, правильное отношение к снам состоит в том, чтобы «подружиться» с ними: «участвовать в них, вникать в их образы и понимать настроение… играть с ними, узнавать их – все как с друзьями». Поэтому «первое, что нужно усвоить в подходе ко сну без толкования, – что мы даем ему время и проявляем терпение, не ищем решения и не стремимся к завершению… При таком подходе мы встречаемся со сном на воображаемой поверхности и даем ему возможность раскрыться дальше самому».

Когда мы сталкиваемся с определенными проблемами в повседневной жизни, мы часто заранее ставим четкую цель, а ценность решения измеряется заранее продуманными критериями. Если машина ломается на шоссе, вам нужно, чтобы механик починил ее и завел, вам не нужно, чтобы он начал перетягивать обивку на сиденье.

Однако если продажи компании ухудшаются, то существует целый ряд целей, на которые можно обратить внимание: реклама, работа с клиентами, анализ рынка, сокращение персонала, разработка продукта, реорганизация структуры компании… Если раньше времени решить, какой аспект компании нуждается в «починке», можно упустить нетривиальную возможность.

«Хороший интуит» иногда в состоянии оттянуть момент принятия решения и выбрать, куда пойти, уже после того, как выйдет из дома. Живопись – это как раз одна из областей, где ценится нежелание постановки цели заранее. Многие художники описывают, с каким трепетом они дотрагиваются кистью до холста, не представляя, что из этого получится. Дэвид Лоуренс, художник-любитель, описал это головокружительное чувство:

«Для меня самый захватывающий момент – когда есть чистый холст и большая кисть, смоченная в краске. И я начинаю погружение. Представьте, что вы нырнули в пруд, а потом начинаете яростно махать руками и плыть. Насколько я себе представляю, это все равно что плыть против течения, очень бояться этого и дрожать от волнения, с трудом ловить воздух ртом и перебирать ногами и руками изо всех сил. Наметанный глаз видит детали, но картина появляется полностью после работы интуиции и совершенных физических действий. Как только инстинкт и интуиция подбираются к кончику кисти, получается картина, если это, конечно, картина»{74}.

Михай Чиксентмихайи и Якоб Гетцельс проводили исследование со студентами Чикагского института искусств. Они подробно рассмотрели разные методы работы студентов, когда те выполняли задания, и изучили, существуют ли какие-то особенности принципа работы, от которых зависит качество законченной картины (с точки зрения преподавателей и художников).

Студенты действительно работали по-разному. Из многочисленных предметов, которые им предлагали для натюрморта, некоторые выбирали не больше двух, в то время как другие перебирали несколько вещей перед тем, как сделать выбор. И некоторые не просто перебирали предметы, они «играли» с ними: гладили, подбрасывали в воздух, принюхивались к ним, пробовали на вкус, разбирали на части, смотрели через них на свет и т. п. Еще студенты различались по тому, какие предметы они выбирали. Одни брали традиционные вещи, которые часто используют для натюрмортов, – книги в кожаном переплете или гроздь винограда. Другим нравились более необычные и менее банальные вещи. Однако интереснее всего было наблюдать, как по-разному студенты берутся за картину. Одни продолжали менять предметы в композиции или переставлять их местами довольно долго, поэтому после начала творческого процесса результат начинал просматриваться очень не скоро. Другие составляли композицию и добросовестно ее изображали, поэтому конечная идея картины начинала угадываться довольно быстро.

Результаты исследования оказались весьма наглядными. Более оригинальными и имеющими эстетическую ценность были признаны картины, созданные студентами, которые перебирали больше предметов и выбирали наиболее привычные, которые дольше «играли» с предметами и как можно дальше оттягивали появление конечного варианта картины, передумывали по ходу дела. Более того, когда этих же студентов нашли через семь лет, среди не оставивших живопись более успешными были те, кто в свое время дольше возился с предметами и проявлял больше терпения. Это были люди, которые запомнили, как нужно следовать подсказкам интуиции. Они чувствовали себя комфортно в процессе исследования, не зная наперед, к чему придут. Они в хорошей компании. Пикассо говорил: «Картину нельзя продумать и определить заранее; напротив, когда ее пишешь, она сама следует за подвижной мыслью»{75}.

Существует огромное количество признаков, по которым люди отличаются друг от друга в отношениях с интуицией. И точно так же есть масса способов улучшить как внешние, так и внутренние условия, которые помогут интуиции расцвести, сделать их более благоприятными.

Быть «матерью творения» – это мастерство, которому можно научиться. Можно научиться признавать и серьезнее относиться и к крошечным семенам проницательности, и к загадкам, которые попадают в нас, и к мерцанию мыслей на границе воображения. Нужно найти, в каком состоянии и при каких условиях мы более восприимчивы к творчеству, и убедиться, что у нас достаточно времени на пребывание в подобном состоянии. Можно принимать меры предосторожности и не слишком глубоко вникать в происходящее, не прикладывать слишком много усилий; освоить мастерство и не улаживать проблемы слишком быстро, не принимать решений на скорую руку. Нужно развивать способность запасаться терпением, к чему нас и призывает книга «Дао дэ цзин»:

«– Это были те, которые, соблюдая спокойствие, умели грязное сделать чистым.

– Это были те, которые своим умением сделать долговечное движение спокойным содействовали жизни.

– Они соблюдали дао и не желали многого.

– Не желая многого, они ограничивались тем, что существует, и не создавали нового.

– Нужно сделать [свое сердце] предельно беспристрастным, твердо сохранять покой, и тогда все вещи будут изменяться сами собой, а нам останется лишь созерцать их возвращение.

– [В мире] – большое разнообразие вещей, но [все они] возвращаются к своему началу.

– Возвращение к началу называется покоем, а покой – возвращением к сущности»[17].

Глава 6

Рассудок и интуиция – противники или союзники?

Эмпирики, люди опыта, похожи на муравьев: они только собирают разрозненные факты и используют их. Рационалисты напоминают пауков, которые плетут паутину мыслей из своего ума. Пчелы занимают промежуточную позицию. Они собирают нектар с цветов в садах и на лугах, но перерабатывают его и раскладывают по ячейкам своими силами.

Фрэнсис Бэкон

Возможно ли думать слишком много? Если вы не можете заставить себя заснуть, потому что в голове роятся и не дают покоя мысли, то ответите утвердительно. Однако согласно общепринятому мнению – нет. В школе, у психолога или на совещании мы ведем себя так, будто чем больше мы рассуждаем, тем лучше, а если что-то не получается, то склонны считать, что так, по крайней мере, и должно быть; что умение составлять подробный список или оценивать обстоятельства является определенной когнитивной стратегией, к которой и стремится приблизиться наше обычное поведение. Бенджамин Франклин в письме британскому ученому Джозефу Пристли писал так:

«Когда я [приступаю к решению сложной задачи], сначала делю лист бумаги на две колонки, над одной пишу “за”, над другой – “против”. Затем в течение 3–4 дней я рассматриваю ее, записываю в разные колонки короткие наметки всяких идей, которые то тут, то там приходят мне в голову, взвешиваю каждую мысль… Наконец я понимаю, где находится равновесие. И если в течение еще пары дней мне не придет в голову новых мыслей, ничего такого, что может перевесить в другую сторону, я делаю вывод, исходя из того, что у меня есть… Когда я обдумываю таким образом каждую [причину] отдельно, сравниваю их, и все наглядно представлено перед глазами, я думаю, что рассуждаю гораздо лучше, и вероятность того, что я сделаю неосмотрительный шаг, мала»{76}.

Логическое обоснование такому образу действий, по-видимому, состоит в том, что, упорядочивая мысли и наглядно представляя себе картину, мы лучше оцениваем, лучше связываем причины между собой и, следовательно, принимаем более правильное решение. Или, как сказано в одном авторитетном учебнике по принятию решений: «Принцип, на котором держится суть поиска решения, звучит как “разделяй и властвуй”: разделите сложную задачу на несколько задач попроще, направьте мышление на решение простых задач, затем склейте эти решения вместе с помощью логики, и у вас получится план действия для решения сложной задачи»{77}. Действуйте настолько четко и последовательно, насколько можете, тогда вы придете к такому способу мышления, который и приведет вас к лучшему решению. Однако, учитывая уже рассмотренные доказательства, мы могли бы усомниться в правильности этого суждения. Р-состояние и более медленные пути познания работают вместе, но они могут разбалансироваться и выйти из равновесия.

Джонатан Скулер из научно-исследовательского центра Питтсбургского университета в последние несколько лет провел немало исследований, которые ярко демонстрируют, как мышление может мешать всем функциям мозга, включая повседневную память, процесс принятия решений, интуицию. Эти исследования подбираются к самой сути отношений между р-состоянием и интуицией. Одно из них касается следующих вопросов: как люди выбирают между несколькими продуктами и что определяет их конечный выбор. Скулер давал участникам исследования пять разных сортов клубничного варенья и просил определить, какое им нравится больше. Незадолго до исследования эти сорта варенья участвовали в опросе потребителей и, согласно полученным данным, заняли 1-е, 11-е, 24-е, 32-е и 44-е место. Некоторых участников исследования предупредили, что им потребуется объяснить свою точку зрения, поэтому они должны хорошенько подумать, как и почему делают выбор. Результаты исследования показали, что те, кого не просили внимательно отнестись к выбору, расставили сорта варенья в том же порядке, в котором их представили опрошенные потребители. А те, кого просили подумать лучше и проанализировать свои реакции, не согласились с общим мнением.

Очевидно, здесь не должно быть никакой проблемы: возможно, что размышления о собственном выборе делают нас более независимыми. Вы решаете, что правильно для вас, а не поддаетесь стадному чувству. Если мы предположим: подумать тщательно означает, что решения в гораздо большей степени основаны на собственных ценностях и предпочтениях, – то в этом случае участники, которые обдумывали ответ, должны быть больше удовлетворены своим выбором и чувство удовлетворения должно сохраняться гораздо дольше. К сожалению, проблема в том, что все наоборот. В исследовании, которое проводилось параллельно, участникам предлагали посмотреть пять репродукций картин, одну из которых они могли забрать домой. Через несколько недель оказалось, что те, кто думал дольше, были менее удовлетворены своим выбором, чем те, кто выбирал интуитивно. Те, кто дольше размышлял над выбором варенья, показали более независимые результаты, чем их коллеги, последовавшие за интуицией, но их выбор не лучше, а хуже отражал то, что им действительно нравилось.

Вы, конечно, скажете, что ни одну из этих проблем нельзя назвать крайне важной в нашей жизни, но, например, выбор факультета в университете – уже можно считать таковой. Скулер внимательно наблюдал, как студенты-второкурсники выбирали курс психологии. Им предоставляли всю возможную информацию об имеющихся вариантах, включая комментарии и отзывы студентов предыдущих выпусков, и спрашивали, какой курс они выберут. И снова часть студентов попросили тщательно подумать и подробно проанализировать всю информацию и критерии, по которым они выбирают курс. Как и в предыдущих исследованиях, те, кто думал больше, реже выбирали курс, рекомендованный другими студентами, и впоследствии чаще меняли решение. Позже, когда наступало время записываться на курс, выбор «обдумывающих» студентов менялся и становился ближе к предпочтениям большинства и тех, кто делал выбор интуитивно.

На основе данных исследований ученые спорят о существовании нескольких потенциально негативных последствий в том случае, когда студентов просили тщательнее выбирать и четче принимать решение. При выборе картины, варенья или курса возникало множество переплетающихся факторов, которые тоже нужно было принимать во внимание, и не все они были (одинаково) вербализованы. Когда решение принимается интуитивно, эти факторы воспринимаются совокупно, и те из них, которые трудно передать словами, оцениваются в соответствии с их «весом»; этот «вес» может быть весьма большим. Однако когда людей заставляют (или призывают) анализировать, проблема распадается на отдельные факты, которые гораздо проще озвучить. Получается, что способ восприятия сложной ситуации сознанием может исказиться в большей или меньшей степени относительно невысказанного или интуитивного. А решения, принятые на основании искаженного впечатления, принесут меньше удовлетворения.

Так, р-состояние может не замечать или отсеивать невербализованные факты, которые главным образом относятся к области чувств или эмоций. По этой причине аналитическое мышление чаще всего переоценивает когнитивные факторы, которые проще выразить и которые приводят нас к более обдуманному решению, при этом оно не принимает в расчет некогнитивные факторы. Кроме того, чем тщательнее мы анализируем разные варианты, тем больше достоинств и недостатков мы находим в каждом из них и тем вероятнее, что суждения окажутся менее резкими, сгладятся, станут более сходными и, как следствие, менее убедительными. Отсюда смутное чувство неудовлетворенности, когда мы принимаем решения, отличные от тех, что рекомендовали специалисты. Тот, кто хоть раз мучился с выбором в магазине, а потом разочаровывался в покупке, едва принеся ее домой, хорошо знаком с этим явлением. Подобное несоответствие между сознательным и бессознательным принятием решений обнаруживается, когда мы говорим, что должны были слушать внутренний голос, прислушиваться к своему сердцу и интуиции.

Как всегда, решение бывает не только черным или белым. Сейчас мы можем предположить, что там, где проблему можно описать словами и где решение находится на самом конце логической цепочки рассуждений, почти наверняка сработает подход р-состояния. При этом, когда задача более запутанна, включает в себя трудно выразимые словами аспекты или требует прозорливости, р-состояние принесет меньше успеха, чем более медленный подход, основанный на открытом восприятии. В других экспериментах Скулер с коллегами изучил эти два вида задач, обращая наибольшее внимание на то, где активное размышление помогает, а где – мешает процессу.

Задачами на интуицию называют такие задачи, для решения которых у человека есть вся необходимая информация, но при этом чаще всего первоначально он чувствует себя в тупике, затем решение приходит неожиданно, и оно настолько очевидно, что сопровождается лишь возгласом: «Ну конечно же!» Основная сложность таких задач заключается в нашей склонности к бессознательным предположениям, мешающим извлечь те знания, которые действительно могут помочь. Я уже приводил примеры подобных задач, например, с шахматной доской, у которой вырезали две клетки, еще две подобные задачи представлены на рис. 6.

а)

Рис. 6. Задачи на интуицию:

a) передвиньте 3 монеты так, чтобы перевернуть треугольник вверх ногами;

б)

б) нарисуйте 2 квадрата, чтобы каждая свинья оказалась в отдельном загоне.

{Ответ}

На рисунке слева вы видите треугольник, сложенный из монет. Задача – передвинуть 3 монеты так, чтобы угол треугольника смотрел не вверх, а вниз. На втором рисунке – загон, в который помещены 9 свиней. Задача – построить еще 2 квадратные загородки, чтобы каждая свинья оказалась в отдельном загоне.

Попробуйте сравнить эти задания с так называемыми аналитическими задачами.

Задача 1. Представьте, что перед вами лежат 3 игральные карты рубашками вверх и вы располагаете следующей информацией:

– валет слева от дамы;

– бубновая карта слева от пиковой;

– король справа от червовой карты;

– пиковая карта справа от короля.

Ваша задача сказать, какие перед вами карты.

Задача 2. Полиция подозревает, что кто-то из четырех человек – Андрей, Борис, Владимир, Георгий – совершил преступление. Каждый из подозреваемых сделал заявление, но только один из них сказал правду.

– Андрей: «Я не совершал преступления».

– Борис: «Андрей врет».

– Владимир: «Борис врет».

– Георгий: «Преступник – Борис».

Кто говорит правду, а кто виновен?{78}

В аналитических задачах не нужна никакая дополнительная информация, и вряд ли хоть какие-то предположения будут сделаны неосознанно, ведь это только запутает. Все, что нужно для решения, – тщательно составить вместе все крупицы информации – задание нетривиальное, но, в принципе, простое. Если попросить людей проговаривать свои действия вслух, слова будут четко следовать за мыслями и в итоге приведут прямо к решению задачи.

Но если речь идет о задачах на интуицию, можно быть уверенным, что нужен совсем другой способ мышления – менее очевидный. В таком случае, если попросить человека озвучить свои мысли, ему это может помешать.

Скулер пишет: «Вербализация может привести к смятению на “переднем плане разума”, если так можно выразиться. После чего мы не способны обратить внимание на новые подходы, которые могут всплыть на “заднем плане”». Скулер проанализировал, что участники исследования говорили, решая разные типы задач, и обнаружил, что все оказалось так, как он изначально и предполагал. Испытуемые, решая аналитические задачи, не чувствовали разницы от того, приходилось им озвучивать свои действия или нет, но когда дело доходило до задач на интуицию, то просьба проследить за своими мыслями и озвучить, что происходит у них в голове, сильно их сбивала.

В другом варианте исследования участникам заранее сообщали, что им придется решать задачи разных типов. Один из типов – задачи на интуицию – может привести их к неправильному методу решения. Испытуемым давали пример задачи на интуицию и говорили, что если те зайдут в тупик, то нужно найти другой метод решения или посмотреть на задачу по-иному. Как и раньше, одни участники исследования должны были думать вслух, а другие – нет. Было выявлено два интересных результата. Во-первых, подобный совет никак не влияет на решение задач на интуицию и не помогает увеличить работоспособность во время проговаривания процесса. Такое впечатление, будто способ познания, который приводит к успеху при решении задач на интуицию, не только за пределами сознательного понимания, но и за пределами сознательного контроля. Если процесс использования интуиции лежит за пределами сознательного управления, тогда участники никак не смогут использовать советы, которые им дают заранее.

Во-вторых, исследователи обнаружили, что информация о задачах на интуицию оказывала существенное влияние на решение аналитических задач. Когда участники думали вслух, совет сильно мешал их способности решать логические примеры. Как и попытка решить задачи на интуицию при помощи р-состояния оказывается в корне неправильной, так и решение аналитической задачи может быть затруднено, если заставить человека сомневаться в том, что задание элементарное. Подозрение, что нечто может быть сложнее, действительно заставляет р-состояние пошатнуться, потому что человек подсознательно начинает искать трудности, которых нет. Данный вывод подкрепляет точку зрения, что выбор правильного способа мышления – это вопрос уместности, а не полного превосходства одного способа мышления над другим.

После того как Скулер прослушал записи, где люди озвучивали свои действия, он и его коллеги поняли, что содержание размышлений участников было разным. Когда люди ломали голову над аналитическими задачами, они говорили свободно, и большинство комментариев относилось непосредственно к проблеме. Однако когда они пытались решить задачи на интуицию, то делали больше пауз в речи, и паузы были длиннее: были случаи, когда казалось, что в голове у того, кто решает задачу, ничего не происходит. И когда те, кто решал задачи на интуицию, проговаривали свои действия, их комментарии относились скорее не к задаче, а к состоянию разума и работе мозга в целом. Они говорили примерно следующее: «Что-то мне не приходит в голову ничего… о чем я могу говорить» или: «Я знаю, что мне нужно говорить, не останавливаясь… но я не знаю, о чем я сейчас думаю». И такой опыт, когда в голове «ничего не происходит», чаще всего был связан с успешным решением подобных задач. Участники, которые делали больше пауз, решили больше задач. Необходимость постоянно комментировать свои действия действительно замедляла менее осознанный процесс, который происходит на «заднем плане», и снижала умственные и творческие способности. Нужно отметить, что людям, которые привыкли постоянно болтать, становится сложно, когда они сталкиваются с тонкими и неопределенными проблемами.

Основная мысль Джонатана Скулера крайне важна. Что-то из того, что мы знаем, очень легко обращается в слова и теории, а что-то – нет. Одни умственные процессы доступны сознанию, а другие – нет. Когда мы думаем сознательно и пытаемся разложить по полочкам сведения, мы все равно не можем понять всего, что происходит у нас в голове. И чаще всего мы делаем выбор в пользу только тех знаний, которые можно выразить словами; только тех аспектов мышления, к которым имеет доступ сознание. Мы размышляем над тем, что поддается размышлению, а не над тем, что истинно. И склонность относиться ко всем проблемам так, как будто их можно решить с помощью р-состояния, сводит наши мысли и умственные процессы только к тем, которые можно четко различить.

В других психологических аспектах виден похожий эффект. Возьмем, например, память. Немало всяких переживаний также не поддаются озвучиванию, и наши воспоминания о них по этой причине зависят от невербальных ощущений. Например, способность легко и точно узнать огромное количество разных человеческих лиц свидетельствует о силе (или, я бы сказал, «разумности») подобных процессов, которые нельзя выразить словами. То, что мы можем сказать о лице или его выражении, – лишь малая толика того, что нам известно. Поэтому нас не должно удивлять, когда попытка описать лицо настолько сужает внимание и направляет его на то немногое, о чем мы можем сказать словами, что память сильно снижается. Еще в одном исследовании Скулер давал участникам фотографии незнакомых людей, выбирал отдельные фото и просил описать лица. Затем он перемешивал фотографии с новыми, на которых люди выглядели очень похоже, и просил участников выбрать те, которые они описывали. Только половину фотографий студенты выбрали правильно, и это никак не связано с тем, насколько точно и подробно они до этого описали изображение. Точно такой же результат был показан, когда вместо фото участникам давали просто картинки с цветными пятнами.

В этой задаче есть два важных аспекта. Во-первых, попытка описать лицо заставляет нас увидеть определенные особенности и сконцентрировать на них внимание, при этом мы пренебрегаем тем, что по-настоящему отличает одно лицо от другого, но не поддается описанию. Во-вторых, пока мы смотрим на фотографию, мы пытаемся вспомнить, что «записано» у нас в памяти, и соотнести это с изображением на фото, вместо того чтобы положиться на ощущения. Этот эффект – очень важный момент для понимания проблемы. Можно улучшить результат, если не дать людям использовать вербальный код, пока они проходят тест. Вероятно, этого можно добиться, если заставить людей вспоминать быстро. Если не давать им думать долго, есть шанс, что они будут вынуждены обратиться к зрительной информации, которая до этого скрыта в тени вербальной, и таким образом преодолеть препятствие. Это именно то, что демонстрировал Скулер. Когда людям нужно было быстро принять решение и узнать фотографию, то отрицательное воздействие вербализации устранялось.

В данном случае так называемый скоропалительный вывод будет гораздо точнее, чем тот, надо которым будут долго думать. «Если мы имеем дело с информацией, которая не выражена словами, то тут вполне может работать принцип “сначала решить, а потом спросить”». Можно избежать негативного влияния р-состояния, если ответить быстрее мысли, равно как и медленнее{79}. Расхожее мнение, что мы всегда должны думать и рассуждать, снова нужно пересмотреть. На практике данные, полученные из этого исследования, применяются для работы с показаниями свидетелей, при опознании преступников и т. п. Если попросить свидетеля «подумать лучше» и описать, что он видел, это может помешать ему опознать лицо преступника по фотографии или при очной ставке.

Исследования Скулера пополнили ряд примеров применения умственных способностей, где четкость изложения является помехой. В главе 3 я говорил, что и умение управлять сложной и незнакомой ситуацией, и работа в состоянии стресса могут отрицательно сказаться, если мы будет слишком сильно опираться на понимание и контроль. Теперь мы знаем, что то же относится к любому выбору, и принимаем решения, подразумевающие использование интуиции, даже когда нам просто нужно узнать лицо на фотографии или другую картину. Однако всегда нужно помнить о ловушке, в которую можно угодить, если слишком занизить значение р-состояния. Ни в коем случае нельзя совсем отказываться от использования умственных способностей. В жизни немало ситуаций, где важно и полезно ясно излагать мысли. Когда нужно рассказать кому-то о своих идеях, чтобы тот мог выполнить некую практическую задачу, необходимо дать предельно четкое объяснение.

Но совершенно не обязательно использовать р-состояние для простого общения. Случаются моменты, когда мы нуждаемся в аналитических способностях, чтобы сформулировать и выразить идею, которую нам подкинул субразум. Изучение творческих способностей в разных сферах показывает: для наиболее оптимальной работы умственных способностей между режимами познания необходим своего рода баланс, аналогичный балансу жидкости в сообщающихся сосудах. С одной стороны, это режим, в котором мы мыслим целенаправленно, обстоятельно, однозначно формулируя идеи, а с другой – мы любознательны, терпеливы и более скрытны. Нам нужно и рождать идеи, и оценивать их. Благодаря интуиции идеи появляются. Р-состояние помогает их оценить и сформулировать. Анри Пуанкаре подытожил это таким образом: «С помощью логики мы идем к цели, а с помощью интуиции мы видим ее». С помощью интуиции и созерцания ученые достигают озарения, которому предшествуют и за которым следуют рациональные рассуждения. Химик Кекуле впервые увидел циклическую форму бензольного кольца во сне, после этого он делал доклад о своем открытии в Королевском научном обществе, где сказал: «Господа, давайте научимся видеть сны… Однако перед тем как оглашать свои сны, нужно подвергнуть их проверке бодрствующего ума». А Пуанкаре, восхваляя необходимость проявлять терпение, заметил: «Есть еще одно замечание, которое нужно сделать, говоря об условиях для бессознательной работы мозга: она существует и безусловно приносит плоды, если, с одной стороны, ей предшествует, а с другой, за ней следует период сознательной работы»{80}. Если мы можем думать слишком интенсивно, значит, мы сможем думать и «потише». Классическую формулировку творческого мышления вывел Грэм Уоллас в 1926 году, основываясь на идеях Пуанкаре. В своей книге «Искусство мыслить» он выделяет четыре стадии творческого процесса, которые неотделимы друг от друга: подготовка, инкубация, озарение и проверка. На стадии подготовки идет сбор информации, проводятся эксперименты и предпринимаются попытки дать объяснения, но они ни к чему не приводят. Мы максимально используем р-состояние, но в конце концов терпим поражение. Затем, как я уже пояснял в главе 5, проблема откладывается в сторону, чтобы вылежаться. Если все идет хорошо, в какой-то момент в голову вдруг приходит новая идея – необычная, неожиданная, но многообещающая, она как бы всплывает на поверхность. И тогда, после такого открытия или просветления, за дело снова берется р-состояние, чтобы проверить, подтвердить, насколько обещания были оправданны, чтобы найти, как придать открытию словесную форму, дабы можно было рассказать об этой идее и заставить остальных ее принять.

Однако не только ученые так высоко ценят р-состояние. Художники и поэты тоже понимают необходимость этого инструмента, хотя они осторожны в отношении зарождения творческих порывов и очень боятся их задушить. Как говорил Альфред Хаусман, «умственные способности не являются источником поэзии, они могут помешать ее появлению, на них даже нельзя положиться, если нужно распознать поэзию, когда она проявляется». Но при этом многие творческие люди уверены: чтобы отсеять ненужные плоды интуиции и придать форму нужным, а затем сформировать из них конечный продукт, требуется более рассудительный, или управляющий, режим работы мозга. Вольфганг Амадей Моцарт проводил различие между условиями для творческого процесса и условиями выбора, говоря: «Когда я предоставлен сам себе и нахожусь в хорошем расположении духа… именно в это время идеи свободно текут в моей голове и их в избытке. Каким образом они приходят, я не знаю и не могу ускорить их появление. Те идеи, что мне приятны, я запоминаю…»{81} Но не все идеи, которые «свободно текут», остаются на будущее, – только те, которые «приятны». Джон Драйден так говорит об интуиции, или о фантазии: «Сумрачные Образы движутся по направлению к Свету, чтобы их можно было разглядеть, а затем огласить Приговор: выбрать или отвергнуть»{82}. Даже поэты-романтики, например Уильям Вордсворт, были также уверены, что «стихи, которые высоко ценятся, могли быть написаны только тем человеком, который много и долго думал и обладал при этом не только обычной чувствительностью. Поскольку наши чувства и впечатления изменяются и управляются нашими мыслями»{83}.

Скульптор Генри Мур подробно описал «двуличность» особых умственных способностей:

«Если скульптор или художник слишком часто говорит или пишет о своей работе, он совершает большую ошибку. Для нашей работы необходимо сбросить напряжение. Пытаясь точно и логически выразить законченную цель, художник становится теоретиком, а его работы – понятиями, выраженными словами и терминами. Но несмотря на то, что важную роль в работе играет нелогический, инстинктивный или подсознательный аспект разума, художник использует еще и сознательный аспект разума, который тоже работает. Художник творит, сконцентрировавшись на себе, и его сознательное разрешает конфликты, выстраивает в логическую цепочку воспоминания и не дает ему двигаться в двух направлениях одновременно»{84}.

Мне кажется, раскрывшиеся творческие способности можно сравнить с биологической эволюцией. Еще в 1946 году Ральф Джерард предположил, что воображение и интуиция по отношению к идеям делают то же самое, что мутация для животных. Они создают множество новых форм, часть из которых менее жизнеспособна и в меньшей степени отвечает требованиям окружающей среды, чем те, которые уже существуют. Но другие – вероятно, их меньшинство – имеют новые особенности и качества, которые могут приспособиться к среде. Субразум обеспечивает приток идей, как годных, так и неподходящих. Рассудок и логика в этом случае играют роль среды, испытывая на прочность каждую идею, и выживают только самые достойные{85}. Позже нейрофизиолог Джеральд Эдельман, автор теории нейродарвинизма, предположил, что похожий процесс представляет собой развитие разных цепочек в мозгу. Те связи, которые работают на пользу животному, усиливаются, а те, что невостребованы, – постепенно исчезают{86}. Однако подобная аналогия не совсем правильна, потому что субразум, в отличие от процесса образования генетических мутаций, создает не случайные вариации того, что уже существует, а сложные, тщательно проработанные идеи; не просто предположения, а хорошие, обоснованные предположения. Субразум «разумен», в то время как мутация, насколько мне известно, таковым качеством не обладает.

Многие художники и писатели говорят о необходимости сознательного мышления, оно помогает спасти творческий процесс, когда интуиция застаивается (что происходит с ней нередко). Если повезет, как, например, Кольриджу с «Кубла-ханом», субразум сделает все за вас. Творческая идея сама прокладывает себе путь, а сознанию остается только записать ее. Однако это не всегда так. Интуицией не получится управлять, и иногда она «начинает забастовку» еще до того, как работа закончена. Эми Лоуэл как-то сказала: «Подсознательное… неуравновешенный союзник. Часто он опускает руки в самые критические моменты, и от него не добиться ни слова. И тут необходимо обратиться к профессиональным поэтическим навыкам, которые должны заполнить пропуски, которые оставило подсознательное… Вот почему нужно быть одновременно прирожденным поэтом и сознательно развивать поэтическое мастерство. Подсознательное должно постоянно работать на него, иначе ему никогда не стать поэтом, но при этом он должен обладать знаниями и талантом, чтобы вовремя “залатывать дыры”»{87}.

Хаусман, который больше всех знал о разрушительной силе рассудка, тем не менее был вынужден обратиться нему, чтобы закончить стихотворение:

«Выпив кружку пива за обедом… я уходил прогуляться на 2–3 часа. Я бродил, не думая ни о чем конкретном, просто наблюдая, что происходит вокруг, как сменяются времена года. Вдруг непостижимым образом в голове начинали возникать то строчка или две, то целое четверостишие, при этом их сопровождало, но никак им не предшествовало слабое представление о том, что это должно быть стихотворение… Когда я возвращался домой, то все записывал, оставляя пропуски в надежде, что однажды ко мне снова придет вдохновение. Иногда так и получалось, если я выходил на прогулку в благоприятном расположении духа, открытый новым идеям. Но иногда мне приходилось брать все в свои руки и заканчивать стихотворение сознательно, с помощью рассудка, при этом я нервничал и беспокоился. Такая работа сопровождалась расстройствами и была для меня тяжелым испытанием, а иногда оканчивалась провалом. Я отчетливо помню, как создавалось стихотворение, которое напечатано в самом конце 1-го тома. Два четверостишия (я не уточняю, какие именно) пришли мне в голову, когда я шел по парку Хэмпстед-хит от паба “Испанец” к храму Фортуны, причем именно в том виде, в котором они напечатаны в книге. Третье появилось, пока я пил чай, но его пришлось поуговаривать. Нужно было еще одно, но оно никак не сочинялось. Тогда я решил придумать его сам, и это было очень тяжело. Я переписывал его 13 раз, и прошел почти год до того, как я его закончил»{88}.

Творческий ум постоянно балансирует между созерцанием и размышлением. Он, как на качелях, может свободно переноситься от сознательного образа мысли – целенаправленного, четкого и сосредоточенного – к интуиции – расплывчатой и эфемерной. Однако можно потерять равновесие и застрять в каком-то одном режиме. И если сбить это раскачивание от одного режима к другому, понадобятся время и усилия, чтобы снова его запустить. Процесс восстановления взаимодействия между разными режимами познания наглядно представлен в исследовании путей познания у женщин, которое проводила Мери Беленки с коллегами{89}. Они подробно исследовали опыт женщин разных возрастов и происхождения, имеющих формальное образование, и выделили пять стадий, которые они прошли на пути к самосовершенствованию и уверенности в себе как в субъекте познания.

Результаты исследований показывают, что на ранних стадиях развития многие женщины, особенно те, у которых был весьма небольшой опыт обучения в учебных заведениях, чувствовали себя беспомощными и даже глупыми, когда сталкивались с рациональным и четким способом познания. Они чувствовали себя так, как будто у них нет собственного голоса, и трепетали перед теми, чье р-состояние заявляло о себе громко и уверенно (главным образом это касалось мужчин, хотя были и женщины). Но в какой-то момент они осознавали, что их опыт, ощущения и интуиция имеют вес. На этом этапе, который авторы исследования назвали «субъективное познание», опрашиваемые почувствовали первые ростки «гносеологической компетенции», несмотря на то что это было связано не со способностью рассуждать и мыслить четко, а с формированием нового отношения к внутреннему голосу. Истина была найдена не в споре или обсуждении, а путем пробуждения внутренних ощущений. Как будто «непреложная истина» перевесила мнения «внешнего мира».

«…Я просто знаю. Я стараюсь не думать о проблеме, потому что решение уже, как правило, найдено внутри меня, и когда приходит время, если ты доверяешь себе, то просто знаешь ответ… Есть часть меня, о которой я даже не знала до недавнего времени, – это инстинкт, интуиция или что-то еще. Она оберегает меня. Она связана с проницательностью и восприятием. Я просто прислушиваюсь к тому, что происходит внутри меня, и знаю, что делать… чую сердцем. Сердце – мой самый преданный друг, оно никогда не предаст, не обманет и не отвернется от меня».

Это крайне важное и долгожданное открытие. Но у некоторых женщин оно сопровождалось чрезмерной реакцией, они пренебрегали тщательно продуманной информацией, при этом мнение внутреннего голоса воспринималось как единственно правильное и надежное, потому что соответствовало внутреннему позыву. Если появляется чувство, что «так правильно», значит, «неправильного» уже быть не может, и если вас постигнут сомнения, то это будет считаться неуважением или нарушением внутренней гармонии. Чувство, что вы сами являетесь полноценным субъектом познания, настолько драгоценно и при этом непрочно, что его источник нужно защищать от любых возможных угроз, реальных или мнимых. Чувство существования достоверного источника любого знания остается, просто перемещается в другое место: от положения снаружи – внутрь. И во время этого перемещения логика, факты и научные данные могут быть полностью отвергнуты. Авторы исследования комментируют свои наблюдения следующим образом: «Уходя в себя за ответом, женщины как будто отрицают способы познания, которые им кажутся “мужскими”».

«…Это вовсе не означает, что женщины ознакомились с логикой и теорией как инструментами познания, но не отдали им предпочтения. У них лишь есть неопределенное и непроверенное предубеждение против режима познания, который, как им кажется, бесчувственен и не свойственен женщинам, к тому же неблагоприятно сказывается на способности чувствовать. Такое антирациональное отношение главным образом присуще женщинам в период субъективизма. Они ценят интуицию как безопасный и более плодотворный подход в поиске истины».

Для некоторых женщин такое отношение может стать настолько же высокомерным и оскорбительным, как и то, которое они с таким трудом отрицают.

«Некоторые женщины… упрямо склонялись к своим убеждениям и не желали рассматривать альтернативные представления. Несмотря на то что они считали себя заботливыми и щедрыми, на самом деле они могли быть раздражительными и пренебрежительно относиться к суждениям других людей. Сталкиваясь с мнением оппонентов, они с легкостью использовали ненормативную лексику, говоря: “Какой бред!”… Находясь в состоянии войны с начальством или органами власти, эти женщины били противника его же оружием, переходя на словесные оскорбления. В школе, как и в жизни, они отвергали мнение других людей и не позволяли влиять на себя, используя разные приемы: они прогоняли от себя людей, заглушали криком их слова, унижали или хамили».

Позже, когда женщины, находясь на более гармоничной и сложной стадии, которую Беленки называет этапом «методического познания», оглядывались назад и оценивали этот период, они утверждали: «…Что интуиция может вводить в заблуждение; что на позывы сердца не всегда стоит полагаться и нет такого внутреннего голоса, который ни разу не ошибался; что не любая истина действительно истинна; что они не могут знать о том, чего никогда не видели и никогда не касались; что истинное знание общедоступно; что эрудицию можно уважать. Они поняли, что до истины нельзя дотянуться немедленно, ее нельзя “просто знать”. Вещи далеко не всегда такие, какими кажутся. Истина скрыта, а не лежит на поверхности, и наша задача – раскопать ее. Познание требует внимательного наблюдения и анализа. Нужно смотреть в оба и хорошенько прислушиваться».

Они осознали, что их страстный роман с внутренним голосом – и в особенности с непрочными скоропалительными выводами – был крайне важным шагом на пути к созданию уверенности в своих умственных способностях и развитию собственных путей познания. Но при этом процесс тормозили страх и неуверенность под воздействием заблуждений, связанных с принятием желаемого за действительное. Всегда можно сказать, что внутренний голос говорит нам то, что мы хотим услышать. Как вспоминала Минна, одна из участниц исследования, которая в то время постепенно оправлялась после неудачного замужества и готовилась стать трудотерапевтом:

«Меня приводило в замешательство буквально все. Я ко всему относилась неправильно. Я жила в мире своих фантазий. Нужно видеть мир таким, какой он есть, а не таким, как его хочется видеть. И я [больше] не хочу жить в придуманном мире».

Страницы: «« 12345 »»

Читать бесплатно другие книги:

Какими трюками пользуются современные «медиумы», чтобы заманить клиента в свои сети? Почему бизнес п...
Появившиеся в Европе в конце прошлого века низкотемпературные воздушные тепловые насосы (НВТН) принц...
От качества потребляемой воды зависит как здоровье человека, так и сроки эксплуатации бытового санте...
Микробиологические загрязнения воды занимают первое место по степени риска для здоровья человека. По...
В издании представлены варианты организации систем автономной канализации для загородного дома. Расс...
В предлагаемом издании читатель может ознакомиться с наиболее интересными эпизодами «Истории Государ...