Развитие интуиции. Как принимать верные решения без сомнений и стресса Клакстон Гай

Один из таких – Еши Донден, лечащий врач далай-ламы – посетил Йельскую школу медицины. Ему представили женщину с некоей болезнью, о которой Дондену не сказали. Он на ее примере продемонстрировал собравшимся западным врачам, как традиционно ставят диагнозы в Тибете. Еши Донден подошел к кровати женщины и, не задав ей ни единого вопроса, просто смотрел на нее примерно c минуту, потом взял ее руку и пощупал пульс. Терапевт Ричард Сельзер, который присутствовал в тот момент, писал в дальнейшем:

«Буквально через мгновение он нашел место пульса и дальше в течение получаса оставался на месте. Он наклонился над женщиной, как золотая птица с распахнутыми крыльями, и качал ее руку в своей. Казалось, он весь сосредоточен на этой задаче. Прощупывание пульса превратилось в ритуал… кончиками пальцев он “слушал” ее больное тело через ритм пульса на запястье. И в этот момент я понял, что завидую – но нет, не Еши Дондену с его даром и святостью, я завидовал той женщине. Я тоже хотел, чтобы меня вот так держали за руку, чтобы меня воспринимали. И я-то знаю, я пальпировал сто тысяч пациентов, но я не чувствовал ни одного из них».

Наконец Еши Донден отложил руку женщины и взял чашу с ее уриной, которую энергично помешал и три раза глубоко вдохнул запах. Осмотр на этом закончился. Он так и не проронил ни слова. Его диагноз был основан на внимательном и длительном осмотре пациентки, на запахе выделений ее больного тела и на собственных ощущениях. Когда Еши Донден вернулся в аудиторию, он через молодого переводчика вынес вердикт, выражаясь очень поэтично:

«Между отделами сердца еще задолго до ее рождения поселился ветер и распахнул ворота, которые находятся глубоко и никогда не должны открываться. Через них теперь течет весь поток реки, как будто горный весенний каскад стремится вниз со стуком и грохотом, разрыхляя землю и затапливая ее дыхание».

После этого лечащий врач женщины объявил диагноз, который ей поставили: врожденный порок сердца – дефект межжелудочковой перегородки с увеличенным потоком крови как следствием общей сердечной недостаточности. Безусловно, нельзя сказать, что ему просто повезло или что он был специально прислан. Очевидно, как и думал изначально ни во что не верующий Сельзер, Еши Донден «прислушивался к звукам тела, к которым остальные оставались глухи». Замедлив мышление посредствам медитации, он смотрит, слышит, ощущает и чувствует запахи, не думая, не стараясь найти какой-то смысл. Он ждет, пока впечатления просочатся в самые дальние уголки обширной копилки знаний, которые трудно выразить словами, и вернутся в сознание образами и цифрами, лишь в соединении имеющими смысл{155}.

Только при определенных условиях такой способ диагностики возможен. Нужно четко сформулировать вопросы, ответы на которые не очевидны: «Как давно здесь прошла лошадь?»; «Кто заложил бомбу?»; «Чем вызвана лихорадка?» – а также нужны подсказки – сведения, значение или даже наличие которых не всегда очевидно. Этот прием работает, когда существует обширная база данных, имеющих отношение к проблеме, причем большее количество этих данных не выражено словами и основано на опыте. Чтобы находить решение при помощи метода диагностики, нужен определенный режим работы мозга, который позволит остановиться на деталях и не думать поначалу об их значении, чтобы рябь нейронного возбуждения могла обнаружить необходимые связи. Без терпеливого размышления никакие подсказки и никакие задачи не соединятся с «базой данных» и не укажут нам нужного пути.

Хороший следователь тренирует внимание, находя смысл в самых мелких деталях, с которыми он сталкивается во внешнем мире. Если говорить о похожей внимательности, но направленной не на внешние, а на внутренние детали, на те подсказки, которые нам диктует собственное тело, то мы перейдем ко второму способу концентрации внимания.

Способность прислушиваться к своему телу полезна в том случае, если нужно разрешить какие-то трудности личного плана. Эту способность американский психотерапевт Юджин Джендлин назвал фокусированием. Еще в 60-е годы XX века Джендлин с коллегами из чикагского университета принимал участие в масштабном исследовательском проекте по выяснению результатов посещения психотерапевтов разными людьми. Исследователи хотели выяснить, почему, независимо от психотерапевта и методов его работы, одни люди после работы с ним делают успехи, а другие – нет. Прослушав несколько тысяч часов записей разных бесед, Джендлин выявил волшебный компонент, который можно обнаружить уже при первой или второй встрече и с помощью которого можно предсказывать, будет ли успешным лечение пациента. Данный компонент не имел никакого отношения ни к школе или методу работы терапевта, ни к проблеме, которую они с пациентом решали. Этим компонентом оказалась некая склонность пациентов спонтанно обращаться к своему жизненному опыту определенным способом. Прогресс наблюдался, только если людям удавалось это сделать, в противных случаях прогресса не было{156}.

Успеха добивались те пациенты, которые время от времени ни с того ни с сего переставали разговаривать. Судя по всему, они молча анализировали, думали и рассуждали, при этом было похоже, что их внимание приковано к внутренним процессам, которые они сами себе объяснить не могут. Внутри себя они прислушивались к чему-то такому, что пока нельзя выразить словами. Люди вели себя так, как будто им не было понятно, чего же они ждут. Они старались оформить мысли и нащупать способ выразить свои ощущения словами. Иначе говоря, в какой-то момент приема у психотерапевта пациенты сидели молча, прислушиваясь к себе – часто это длилось по нескольку минут, – а потом начинали говорить. Они лишь смутно что-то чувствовали и изо всех сил старались высказаться. Но сквозь жалобы и обиды, которые люди обсуждали на приеме, начинало постепенно проступать понимание и осознание. Они прислушивались к туманному, едва уловимому чувству и позволяли ему проявиться. Джендлин назвал это соматическим ощущением, или ощущением ситуации. Оно сильно отличалось и от цепочки мыслей, приходящих в голову, и от эмоций, которые мы испытываем. Это больше похоже на внутреннюю основу, из которой, если немного подождать и отнестись к делу внимательно, появляются мысли, образы и чувства. Получается, что многим людям не хватает этой способности или просто терпения, чтобы дождаться, пока эти образы и чувства проявятся. Вместо этого они, опережая процесс развития данного ощущения, торопятся с ответом и описывают проблему, не находя ничего нового, и не чувствуют ни прогресса в решении, ни облегчения.

Джендлин обнаружил, что соматическое ощущение рождается не в голове, а где-то в центре туловища – примерно между горлом и желудком. Понимание ощущается физически, и, как только сознание смогло сформулировать, выразить словом или образом все то, что мы поняли, тут же появляется чувство освобождения, напряжение уходит, и вы с выдохом облегченно произносите: «Да, так оно и есть. Ты все понял. Спасибо». Это похоже на то, что чувствует больной или уставший ребенок, который к тому же не может объяснить взрослому причину. Когда происходит сдвиг в ощущениях, тогда снимается блокировка, и вот тут надо снова вернуться немного назад к ощущению ситуации, и тогда можно обнаружить, что оно готово «говорить» с вами дальше и еще больше раскрыться.

Для того чтобы сфокусироваться, нужно подумать о проблеме, спросить себя: «Что я в целом об этом думаю?» – и замолчать. Примерно через полминуты или около того мы почувствуем, что проблема «осознается» внутри тела, формируется физическое ощущение проблемы в целом. Сначала его невозможно разделить на части, а значит, нельзя выразить словами. Обычная для р-состояния основная тенденция – быстро делать выводы и заключения, конструировать ясные и правдоподобные высказывания – полностью меняется. Быстрые ответы, полученные от р-состояния под соусом «это же так очевидно», конечно же, игнорируются{157}. Если верить Джендлину, вы правильно фокусируетесь в том случае, когда не уверены в правильности своих поступков, потому что не можете сказать, что происходит. «Тело мудрее всех наших подходов и идей, – считает он. – Оно соединяет их все и усиливает. Оно объединяет все обстоятельства, которые мы ощущаем. И мы чувствуем это объединение, когда разрешаем соматическому ощущению сформироваться внутри»{158}.

Поскольку такой путь познания никогда раньше не расценивался как один из главных компонентов успешной терапии, многие психотерапевты не подозревали о необходимости развивать способности клиентов в данном направлении. Джендлин обнаружил, что умение идти по этому пути можно тренировать, как только мы этот путь обнаружим. Это может делать кто угодно, вопрос только в достаточной практике. И конечно, польза от такого пути познания есть не только для тех, кто имеет отношение к психотерапии, – это умение полезно в различных жизненных ситуациях. Начнем с того, что само по себе фокусирование довольно странное занятие, оно действительно сильно отличается от всех форм познания, знакомых людям. Когда студенты-медики учатся читать рентгеновские снимки, им тоже требуется время, чтобы сложить картину из непонятных теней. Но ощущение фокусирования, которое постоянно исследует и пробует, вскоре перестает ошибаться. На одном из сеансов, которые я посетил, человек, которого просили сфокусироваться, описывал это так: «Такое ощущение, что я чего-то боюсь, но не понимаю чего. Как будто у меня внутри сидит зверь, ушки на макушке, готовый в любой момент сорваться с места… Как будто что-то приходит и какая-то часть меня ждет этого и принимает, но я сам пока не знаю, что это такое». Для состояния фокусирования характерно чувство неизбежности смысла, который пока не обнаружен. Плодом соматического ощущения часто является не целиком и полностью законченная история, а вызволенные из памяти фраза или образ, аналогичный напуганному животному из приведенной мною цитаты, – оно чувствует опасность или что-то неизвестное, и это неизвестное пока нельзя идентифицировать. Понимание, которое возникает у нас внутри, изначально принимает поэтическую или символическую форму, не буквальную и не очевидную.

Конечно, идея фокусирования не нова (хотя превращение его в технологию в самый раз подходит «веку Прометея»). Например, очень похожее понятие существует у японцев – куфу. Дайсэцу Тэйтаро Судзуки в книге «Дзен и японская культура» описывает его так:

«[Куфу] не просто процесс размышления головой, но состояние, в котором все тело участвует в принятии решения… Мы задаем вопрос с помощью разума, но совсем не разумом отвечаем на него… Японцы часто говорят: “Cпросить нутро”; “Думать нутром”; “Видеть или слышать нутром”. Нутро, которое включает в себя все внутренние органы, символизирует в данном случае целостность личности… Если говорить языком психологии, куфу выпускает наружу то, что находится в подсознании и заставляет его работать самостоятельно без какого-либо вмешательства сознания… Можно сказать, что это равнозначно передвижению в кромешной тьме на ощупь: когда не видно ничего конкретного, мы целиком затеряны в лабиринте»{159}.

У греков классического периода то, что Джендлин называл соматическим ощущением, называлось тимус, и располагался он в районе диафрагмы. Обратите внимание, снова в центре туловища, где желудок и легкие. Люди считали, что тимус «советует», как поступать, помогает подобрать нужные слова… Для человека времен Гомера тимус не ощущался как часть внутреннего «я», это был совершенно независимый от него внутренний голос, с которым можно вести беседы, как и с сердцем или животом. Как с другим человеком{160}.

Получается, что в других культурах и в другие времена «думать нутром» было обычным и привычным путем познания. Только у нас, современных европейцев, настолько сильно преобладает р-состояние; мы считаем, что думать надо быстро, что все, о чем мы думаем, контролируется сознанием, и поэтому рассматриваем способность «думать всем телом» как некий новый навык, которому можно научить отдельно и который никак не связан с деятельностью мозга.

Фокусированию, как и диагностике, всегда предшествует намерение решить проблему или прояснить ситуацию, потому что детали, на которых мы задерживаемся, зависят от цели. Мы открыты и терпеливы, но при этом все детали рассматриваем с точки зрения их отношения к проблеме и нам важен прогресс.

Третий способ внимательности, о котором я хотел бы поговорить, – это поэтическое чутье. Вот оно как раз-таки создает возможность менять намерения и проявлять новые. Благодаря ему обнаруживаются беспокоящие нас темы и проблемы, однако происходит это каким-то необычным и непривычным нам способом и в самом неожиданном месте. Позвольте себе просто впитывать опыт происходящих с вами событий, не искать ничего специально и не задумываться, понимаете ли вы, что происходит. Тогда, вероятно, вы обратите внимание на то, чего не замечаете за чередой более важных дел, и разбудите в себе пути познания, более глубокие и менее эгоцентричные. Можно смотреть на море или на небо, слышать звон колокольчиков, который доносится с поля, или квартет Бетховена, мыслями при этом надо быть как можно дальше от повседневных проблем. Мы чувствуем какую-то скрытую тайну, испытываем тоску по настоящему и естественному, чего в обычной жизни не замечаем{161}.

Когда мы возвращаемся домой из поездки за город, то ощущаем себя более цельными, спокойными, уравновешенными. При этом совершенно не обязательно, что мы что-то поняли или нам открылось что-то совсем новое, но мы чувствуем себя иначе, как будто стали здоровее, почувствовали что-то важное, что, может, и не стало нам доступным. В определенном расположении духа возможно поймать мимолетные проблески того, что иногда даже в очень большой степени может стать знанием или истиной. Однако это не будет ответом на конкретно заданный вопрос, эти проблески нельзя четко выразить словами, не потеряв именно то качество, которое и делает их наиболее ценными. Есть путь познания, который главным образом происходит косвенно: мы получаем знания не напрямую, а как бы обходными путями, видим символы или намеки, читаем иносказания. Этот путь будит в нас ассоциации, заставляет обращать внимание на мелочи, но все это происходит так, что нам не нужны лишние толкования и разъяснения. И достичь его можно не с помощью серьезных операций с отвлеченными понятиями, но через неспешное наблюдение за чем-то конкретным.

Когда мы растворяемся в настоящем, то происходит одно – мы теряем себя. Как сказал философ и лингвист Эрнст Кассирер, мысль «покоится в непосредственно стоящем перед ней содержании; она ощущает и знает только его непосредственное чувственное присутствие, настолько властное, что все остальное исчезает. Кажется, что там, где человек находится в плену этого мифически-религиозного созерцания, для него исчезает весь мир. Мгновенное содержание, на которое направлен интерес, полностью заполняет сознание, так что вне его и наряду с ним больше нет ничего. «Я» обращено на это с величайшей энергией, оно живет в нем и забывается в нем»[30]{162}. Вы резко переходите от мыслей о себе и озабоченности к истинному состоянию вещей, к совершенству, о котором так сказал Джон Китс:

[О грация аттическая, в формах]

Застывших, ты как вечность, молчаливо

Взыскуешь нас![31]

Эго, или наше собственное «я», по сути своей – основа того, что находится в центре внимания: набор приоритетов, на которые надо обращать внимание для выживания, для благополучия или даже комфорта. Когда разум контролирует наше эго, мы ведем себя, чувствуем и думаем так, как будто такие очень разные вещи, как репутация, статус, стиль, способность к познанию, были жизненно важны, а их противоположности – непопулярность, невежество – представляли собой серьезную угрозу. Когда мы теряемся в настоящем, такие обусловленные стремления уходят и на смену беспокойным желаниям приходит обновленное чувство спокойствия. Устранив надежду или страх, мы свободно воспринимаем происходящее. В 1917 году Герман Гессе в эссе «О душе» писал: «Взгляд желания нечист, он все видит в искаженном свете. Только когда мы ничего не желаем, только когда наше вглядывание становится чистым созерцанием, раскрывается душа вещей, раскрывается красота»[32]. В основе своей такой путь познания очень спокойный, бесстрастный и более глубокий и скрытый, поэтому его нельзя вызвать волевым усилием. Он открывается (если это вообще происходит) неожиданно. Это очень похоже на состояние, которое возникает при попытке разглядеть объемную стереокартинку. Если пристально смотреть на изображение и стараться понять, что же там изображено, вашему взору предстанет только пестрый фон. Вы увидите множество не связанных друг с другом деталей. Однако если вы оставите попытки разглядеть происходящее, будете смотреть как бы сквозь предметы и останетесь на некоторое время в таком непонятном состоянии, детали начнут растворяться и перетекать друг в друга, неожиданно создавая новый образ, новое видение. Благодаря ему вы сможете заглянуть внутрь картинки и увидеть скрытое изображение. Если вы почувствовали некий внутренний толчок – а его нельзя спровоцировать или подделать, – можете не сомневаться, что новое видение вам доступно. Чувство похоже на то, как до вас доходит смысл шутки, оно ощущается физически и не может быть спланировано. Тот, кто не видит картинку, как и тот, кто не понимает шутку, просто-напросто пока не ухватил его.

Несмотря на то что поэтическое чутье нельзя вызвать специально, можно поспособствовать его появлению, как в случае со стереокартинками. Можно склонить себя к такому состоянию, развив способность ждать определенным образом. Нужно уметь оставаться внимательным, несмотря на отсутствие понимания, которое Китс называл негативной способностью: «когда человек способен оставаться открытым к многозначности и полноте окружающего мира, находясь в сомнении».

Подобное ожидание требует внутреннего чувства безопасности. Нужна уверенность в возможности потерять ясность и контроль над ситуацией, но при этом не утратить свое внутреннее «я», не потерять себя. После того как Китс провел вечер за разговором со своим другом Чарльзом Дильком, он описал в письме брату негативную способность Дилька. По его словам, это человек, который не мог «почувствовать, кто он, до тех пор пока не решит все на свете» и который «не может достичь истины при жизни, потому что все время пытается это сделать»{163}.

Поскольку в современной культуре и образовании р-состояние явно преобладает, то появилось целое общество, состоящее из чарльзов дильков: такие люди отстранены от пути познания, который, вероятно, является частью их познавательного и эстетического права по происхождению. Совершенно очевидно, что дети гораздо легче входят в состояние поэтического чутья, чем взрослые. Маленькие дети мыслят очень, скажем так, поэтично, по крайне мере один аспект у них получается явно лучше, чем у детей постарше и взрослых, – они гораздо лучше придумывают метафоры. Психологи Говард Гарднер и Элен Виннер обнаружили, что 3–4-летние дети подбирают более точные определения, чем 7–11-летние, при этом все дети гораздо более творчески обращаются с языком, чем студенты{164}. Очень хорошо выразить сожаление об утрате детского способа познания получилось у Уильяма Вордсворта в «Оде бессмертию»:

  • Когда-то все ручьи, луга, леса
  • Великим дивом представлялись мне;
  • Вода, земля и небеса
  • Сияли, как в прекрасном сне,
  • И всюду мне являлись чудеса.
  • Теперь не то – куда ни погляжу,
  • Ни в ясный полдень, ни в полночной мгле,
  • Ни на воде, ни на земле
  • Чудес, что видел встарь, не нахожу[33].

Способность растворяться в настоящем, присущую детям, хорошо иллюстрирует такой диалог: «Пойдем, – сказала няня 8-летнему Фелисите-Роберу де Ламеннэ[34], – ты так долго смотришь на волны, все уже уходят». В ответ она услышала: «Все смотрят туда же, куда и я, но никто не видит того, что я вижу». И он совсем не хвастался, просто хотел остаться{165}.

Несмотря на то что часто при взрослении эта способность утрачивается, можно вернуть привычку воспринимать, развить необходимую восприимчивость, умение позволить себе погрузиться в ситуацию, просто смотреть и ждать. Жак Маритен, автор величайшего труда «Творческая интуиция в искусстве и поэзии», сказал о поэтической интуиции:

«Ее нельзя сделать лучше саму по себе. К ней надо прислушаться. Но поэт может лучше подготовиться к ней или позволить ей прийти, убрав с ее пути все сложности и не отвлекаясь на шум… Можно научить себя быть преданным своей интуиции»{166}.

У многих писателей и художников можно найти описания откровений, которые снизошли на них. Франц Кафка в «Размышлениях» пишет: «Не нужно выходить из комнаты. Просто сидите за столом и слушайте. Нет, даже не слушайте, просто ждите. Даже не ждите, спокойно сидите в одиночестве. Мир сам предстанет перед вами во всем своем естестве… Он с восторгом и радостью кинется к вашим ногам»{167}.

Томас Элиот в стихотворении «Ист-Кокер» полностью поддерживает эту идею: «Жди без надежды, / Ибо надеемся мы не на то, что нам следует»{168}. Мартин Хайдеггер в книге «Что зовется мышлением?» объясняет подобное состояние:

«Обычно, когда мы находимся в состоянии ожидания, мы ждем чего-то, что нам интересно или необходимо. Когда мы говорим об ожидании такого рода, то этот процесс затрагивает наши желания, цели или потребности. Но это ожидание не должно содержать ничего личного, и на него не должен влиять наш характер. Есть состояние, в котором можно ждать, не зная, чего именно мы ждем. В этом состоянии мы можем пассивно ждать, но не ждать чего-то конкретного – чего-то, что можно выразить словами. В этом состоянии мы просто ждем, и это ожидание может привести нас к источнику, который находится вне [нас]»{169}.

Райнер Мария Рильке в «Письмах к молодому поэту» дает похожий совет:

«Вам стоит лишь обратиться к природе, к простому и малому в ней, которого не замечает почти никто и которое может так непредвиденно стать большим и безмерным, стоит лишь вам полюбить неприметное и со всей скромностью человека, который служит, попробовать завоевать доверие того, что кажется бедным, – тогда все для вас будет легче, осмысленнее и как-то утешительнее: быть может, не для вашего рассудка, который будет удивленно медлить, но для вашего самого глубокого разумения, зрения и знания»[35]{170}.

Поэтическим чутьем может обладать любой из нас. Это совсем не какое-то особое качество Поэтов с большой буквы – тех, кто осознанно создает произведения, которые мы называем стихами. Чтобы быть Поэтом, нужно видеть и понимать мир поэтично. Это обязательно, но этого недостаточно. Кроме этого, Поэт должен уметь так использовать языковые средства, чтобы читатель проник в его поэтический мир, почувствовал образ его мыслей, замедлил бег, чтобы для него стихотворение вышло на первый план, заполнило его мир. Если посмотреть на вещи сами по себе, не думая о приносимой ими пользе, можно достичь уровня чувствительности и понимания, на котором нам открывается мир, лежащий за пределами наших намерений и желаний. И таким образом мы узнаём себя, видим свои заботы и проблемы шире, как будто выходит на поверхность нечто ранее скрытое от нас. Нужно проникнуться стихотворением, утонуть в нем, позволить ему наполнить себя. Тогда мы погружаемся в режим восприятия, который не укладывается в русло наших привычек, представлений и отношения к самим себе. Мы одновременно – но по-разному – узнаём себя и мир. Если рассмотреть стихи под таким углом зрения, то они нужны, чтобы настроить читателя на поэзию. Как сказал Поль Валери, «стихотворение – это своего рода машина, которая нужна для создания поэтического настроения с помощью слов».

Поэт достигает такого состояния, делая две вещи одновременно. Он рисует картину, которая отражает наши интересы, дела и нашу личность, при этом он использует язык, который ломает наше представление о языке. Мы не можем пробиться сквозь свои собственные заботы и понятия и не видим за ними мысли поэта, поэтому на минуту застываем без движения, увидев перед собой что-то новое и необычное.

Когда Джордж Уолли[36] писал о своем опыте преподавания поэзии в школе, он говорил, что совершенно необходимо пережить стихотворение. Таким образом Уолли объяснял способность «обращать внимание на стихотворные строки не как на абстрактный плод разума, а как будто оно создано специально для восприятия его всеми пятью чувствами, чтобы заставить нас воспринимать его»{171}. Если мы беремся объяснять, о чем стихотворение, – это аналогично решению задачки или отгадыванию кроссворда за ученика, то есть смысл пропадает. Чтение стихов – своего рода упражнение на «познавательную деятельность в режиме восприятия». Не нужно искать смысл, надо погрузиться в стихотворение, если можно так выразиться, и позволить смыслу дойти до вас. Нужно почитать стихи как неотъемлемую часть своей жизни. В ином случае получится конструирование очень похожего на стихотворение суррогата. И этот суррогат будет пытаться заместить собой реальное стихотворение: то самое, которое в меньшей степени лишает нас самообладания и в большей – дает близкие нам формы поведения и понимания.

Стихотворение, осмысленное с помощью умственных способностей, оставляет определенное интеллектуальное удовлетворение. А поэзия, действительно поглощающая нас, приносит не только удовольствие уму, от нее возникает некоторая физическая дрожь нераскрытого смысла; внутренний и эстетический отклик. Так же как с процессом фокусирования, тело чувствует что-то, чего не может понять ум. Альфред Хаусман, с ожидаемым от него юмором и напором, говорит о физической составляющей поэзии:

«Для меня поэзия вещь скорее физическая, чем интеллектуальная. Год или два назад среди прочей корреспонденции я получил письмо из Америки, в котором, наряду с разными вопросами, меня попросили дать определение поэзии. Я ответил, что не более способен дать определение поэзии, чем терьер – определение крысы (но покажите терьеру крысу – и, будьте уверены, он не ошибется). Поэзию узнают по своим особым признакам… Опыт научил меня, когда я бреюсь по утрам, не отвлекаться и, пуще всего, не вспоминать никаких стихов, ибо, стоит какой-нибудь поэтической строке прозвучать в памяти, как волосы на лице встают твердой щетиной и бритва перестает их брать. Есть еще признаки помимо озноба, пробегающего по спине. Это комок в горле и слезы на глазах. Есть еще один признак, который я могу описать, позаимствовав фразу из одного из последних писем Китса, где тот описывал Фанни Браун: “каждое напоминание о ней пронзает меня, как копье”»{172}.

В начале ХХ века Бенедетто Кроче в «Эстетике»[37] пытается высказаться с точки зрения красоты как главной составляющей его подхода к интуиции{173}. Для Кроче красота – это свойство интуитивного ответа, а не объектов или природы. Для того, кто рассматривает картину или скульптуру или же наблюдает танец, так же как и для того, кто читает стихотворение, эстетический отклик – это проявление определенного, вызванного объектом способа видеть или понимать. То, что воспринимают таким, каково оно есть, что полностью притягивает внимание, не принадлежит определенным категориям и не сведено до ярлыков, – это красиво. Нужно научиться распознавать эту внутреннюю двусмысленность и непроницаемость, допускать ее существование, получать от нее удовольствие и, в конце концов, ценить. Иначе говоря, как сказал поэт Луис Макнис, «ощущать опьянение от различия вещей»{174}. Поэтическое чутье и интуиция гораздо богаче, полнее и тоньше, чем повседневный язык. Есть формы знания, которые пренебрегают четкостью. Впечатления говорят и откликаются как живое, неделимое целое. На этом пути познания красота, истина и неизъяснимость являются вместе. Например, аргентинский писатель Хорхе Луис Борхес в общих чертах описал некоторые естественные «магниты» поэтического состояния разума:

«Музыка, ощущение счастья, мифология, лица, на которых время оставило след, порой сумерки или пейзажи хотят нам сказать или говорят нечто, что мы не должны потерять; они затем и существуют; эта близость откровения, возможно, представляет собой явление эстетическое»[38]{175} (курсив автора).

Несмотря на то, насколько изящным и утонченным может быть поэтический способ познания, мы не должны обольщаться и полностью заменять им все остальные пути, необходимые ежедневно. Он остается одним из режимов работы разума среди прочих, и полностью полагаться на этот режим так же опасно, как и на р-состояние. Оливер Сакс, американский нейропсихолог, в книге «Человек, который принял жену за шляпу»[39] рассказывает трогательную историю одной из своих пациенток, которая как раз оказалась в такой ситуации{176}. В возрасте 19 лет Ребекка не могла сама найти дорогу домой, не умела отпирать дверь ключом и надевала одежду задом наперед. Она не понимала простых предложений и не могла сделать даже самые элементарные вычисления, но она очень любила слушать, как читают, в особенности стихи, без труда понимала метафоры и символику даже самых сложных поэтических произведений. «Язык чувства, конкретности, образа и символа составлял близкий и на удивление доступный ей мир».

Она провалила все неврологические тесты, направленные на то, чтобы разложить человека на составляющие способности. Именно поэтому тесты не выявили никакой способности воспринимать реальность, мир природы и воображения как согласованное, постижимое, поэтическое целое. Если говорить об умственных способностях, которые проявляются сознательно, Ребекка была совершенно умственно неполноценна, однако в «допонятийном» и «бездумном мире» она была здорова и счастлива.

Сначала Сакс предполагал, что посещение групповых занятий поможет ей научиться немного лучше справляться с простыми заданиями, но это ни к чему не привело: девушка там чувствовала себя разваливающейся на части. Как сказала сама Ребекка: «Они мне ничего не дают. Они не помогают мне быть собой… Я как живой ковер. Мне нужен узор, композиция. Без композиции я рассыпаюсь на части». И действительно, когда она занялась деятельностью, которая поглотила ее целиком, она стала совсем другим человеком. Ее перевели из коррекционного класса в театральный, где она просто расцвела, так ей там нравилось. Она стала собранной, уверенной в себе, уравновешенной и играла роли, проявляя собственный стиль и характер. Свой отчет Сакс заканчивает словами: «Театр стал ее жизнью. Теперь, увидев Ребекку на сцене, невозможно предположить, что имеешь дело с умственно неполноценным человеком». Углубившись в то, что ей нравилось, Ребекка стала свободной и цельной. В мире отвлеченных понятий она была потеряна и как будто бы раздроблена на куски.

Если не работать с восприятием, можно столкнуться с двумя проблемами. Дело не только в том, что можно не заметить некоторые аспекты внутреннего и внешнего мира, которые могут нести важную информацию и побуждать к действию. Можно невольно вмешаться в восприятие, пока оно развивает ничем не подтвержденные или ненужные предположения и убеждения. То, что в конце концов предлагается сознанию, может быть одновременно переработанным или лишенным деталей, даже подтасованным. Разум второпях склонен видеть то, что ожидает или хочет увидеть или что обычно видит. Одна из проблем восприятия, связанных с именем Гай, заключается в том, что я постоянно реагирую на оклики, которые совсем ко мне и не относятся. Когда люди на улице кричат друг другу «Привет!» или «Пока!», что по-английски звучит как «Хай» или «Бай», я оборачиваюсь на них и жду реакции, прежде чем понимаю, что обознался. Поспешные выводы, сделанные таким образом, довольно рискованное предприятие. Устанавливая порог распознавания собственного имени «при слабом нажатии», я уверен, что буду быстро реагировать на него, при этом я делаю много «ложных срабатываний». Допуская тот факт, что происходящее обычно – это то, что происходило реально, я экономлю время обработки сигнала, но за счет этого я неправильно определяю ситуацию, когда она отличается от обычной.

Четвертый способ работы с вниманием, который я хотел бы описать в этой главе, заключается в способности видеть сквозь собственное восприятие. Он называется полнотой осознания.

Воспринимаемый нами мир до некоторой степени является отражением наших предрассудков и забот. И наши мысли, чувства и реакции по восприятию мира также до некоторой степени отражают наши убеждения, соответствующие восприятию мира. Степень влияния и того и другого очень легко недооценить. Требуется усилие, чтобы понять, что происходит, потому что наши убеждения зависят от всех органов, с помощью которых мы чувствуем. Для примера давайте рассмотрим что-то очень простое. Например, слюну. Осознайте на мгновение, что она у вас во рту. Наберите немного и почувствуйте, что она там есть, ощутите, как она обтекает язык и зубы. Теперь возьмите чистый стакан, плюньте в него и попробуйте выпить. Обратите внимание, как чудесным образом изменилось ваше восприятие, хотя вещество осталось то же самое. То, что минуту назад было чистым и естественным, вдруг, оказавшись за пределами тела, стало грязным и неприятным. Слюна не изменилась, изменилось восприятие.

Один из главных вкладов экспериментальных психологов современности должен был открыть нам новое, продемонстрировав то, что называют теоретической нагруженностью восприятия. (Аналогично тому, как поэты на протяжении всей истории демонстрировали, что мир куда более разнообразный, гораздо сильнее открытый для интерпретации и более непостижимый, чем мы привыкли считать.) Это четко показано в большинстве работ с визуальными иллюзиями. Например, фигуры Гаэтано Каниза (см. рис. 12). Мы видим – да-да, на самом деле видим то, чего «на самом деле нет», потому что наш разум стремится заполнить пробелы{177}. Мы привыкли видеть целиком предметы, части которых закрыты от нас находящимися перед ними другими предметами, и эти ожидания могут заставить нас, если, конечно, есть смысл это делать, видеть псевдоформу, даже создавать ее видимые края, чтобы сделать интерпретацию более убедительной. Такое «перекраивание» действительности имеет место сплошь и рядом, на всех уровнях разума, которые находятся значительно ниже, чем сознательное намерение и контроль.

Рис. 12. Оптическая иллюзия форм и контуров Гаэтано Каниза

В качестве менее наглядного примера можно привести теорию возраста. Быть старым – не просто биологическое состояние. У каждого из нас есть представление о том, что значит быть старым и как это чувствуется, и то, насколько каждый из нас понимает и оценивает старость, зависит (часто бессознательно) от этого образа; в свою очередь, это понятие отражает множество связанных между собой культурных допущений и индивидуальный опыт. Элен Лангер с коллегами из Гарвардского университета исследовала аффект, который оказывают косвенные переживания детей на состояние будущей собственной старости. Они пришли к выводу, что дети приходят к некоему образу старого человека, а становясь старше, могут неосознанно проецировать его на себя. Исследователи предположили, что чем моложе бабушки и дедушки, когда дети начинают с теми общаться, тем более «юный» образ старости у этих детей неосознанно выработается и, соответственно, тем позитивнее они будут воспринимать приближение собственной старости.

Чтобы проверить, так ли это, они опросили пожилых людей, которые пребывали в частных лечебницах под Бостоном. Респондентов спрашивали, жили ли они вместе со своими бабушками и дедушками в детстве, и если да, то с какого возраста. Затем медсестры, ничего не знавшие об исследовании, оценили своих пациентов. В результате выяснилось, что пожилые люди, жившие с бабушками и дедушками, будучи совсем маленькими, были более бойкими, активными и независимыми, чем те, кто не жил со стариками до подросткового возраста. Чтобы объяснить эти результаты, необходимо дальнейшее исследование. Однако уже сейчас можно сказать, что поведение людей в преклонном возрасте очень зависит от того, как люди в детстве воспринимали, что значит быть старым{178}.

Те неосознанные предположения, которые вмешиваются в наш опыт, довольно трудно поддаются изменениям. Но если предложение изменения поступает от человека, которому вы доверяете, то оно вполне возможно. Например, у нормально мыслящих участников эксперимента можно изменить отношение к боли, если сказать им, чтобы они думали о ней по-другому. Когда группе людей, которых должны были подвергнуть легкому электрошоку, сказали, что этот шок должен восприниматься как новое психологическое ощущение, они гораздо меньше беспокоились, их пульс был ниже, чем у тех, кому этого не сказали{179}. В другом исследовании пациентов больницы, которые должны были перенести операцию, убедили, что их ощущение боли зависит от того, как люди его себе объясняют. Им напомнили, что синяк от футбольного мяча или порезанный во время приготовления обеда палец беспокоят их гораздо меньше, чем похожие травмы в более напряженных ситуациях. Им показали, как испытываемую в больнице боль можно похожими способами интерпретировать так, чтобы она представляла собой меньшую угрозу. Те пациенты, с которыми проводили это обучение, принимали меньше обезболивающих и успокоительных средств после операции, за ними приходилось меньше ухаживать, и они быстрее восстанавливались.

Эти эксперименты показывают, как другие люди могут защитить нас от того, что Лангер называет преждевременным когнитивным связыванием. Они помогают нам осознать те предположения, из-за которых мы неправильно воспринимаем ситуацию, и найти альтернативные способы ее понимания. Рефрейминг, или переосмысление ситуации, – довольно распространенный метод терапии, при котором обстоятельства не меняются, но меняется отношение к ним. Например, известен классический случай, когда Рональд Дэвид Лэйнг помог человеку, который был доведен до отчаянья из-за бессонницы, объяснив ему, что дополнительные часы без сна можно воспринимать как благо. «Представьте себе, как страдают люди, которые вынуждены проводить 8–10 часов, ничего не делая», – заметил Лэйнг. Когда проблема, с которой мы сталкиваемся, отчасти уходит корнями в бессознательное, никакие серьезные усилия или позитивное мышление не приведут к решению. Подобные искажения только дополнят изначальную ошибку. Единственный способ вырваться из ловушки состоит в том, чтобы суметь посмотреть сквозь интерпретацию, которую мы сами уже сделали, то есть увидеть еще одну интерпретацию. Только присмотревшись внимательнее к себе или с помощью психологической невовлеченности, возможно отойти от разрушительных убеждений.

Полнота осознания предполагает внимательное наблюдение за собственным опытом, чтобы определить любые неправильные представления, образовавшиеся без ведома сознания. Есть несколько путей развития такого способа внимательности. Все они предполагают замедление потока умственной деятельности и попытку сознательной фокусировки на ощущениях. Это вместо того, чтобы резко принимать первую же подходящую интерпретацию ситуации и тут же мчаться принимать решения и действовать. Полноту осознания можно рассмотреть как форму светской медитации, следовательно, ей можно обучиться. Джон Кабат-Зинн, основатель и директор Клиники работы со стрессом Медицинского центра Университета Массачусетса, дает ясное представление о том, что сюда входит:

«Сущность состояния заключается в том, чтобы “быть здесь и сейчас”, не оценивая ситуацию и не выдавая никаких суждений. Не нужно предаваться воспоминаниям или ждать с нетерпением будущего, беспокоиться или пытаться найти решение проблемы. Нужно избегать любых неприятных аспектов сложившейся ситуации. В этом состоянии необходимо сосредоточиться на настоящем моменте, таком, какой он есть сейчас, принимая и осознавая всю его “реальность”. Не стоит пытаться изменить его или рассуждать о нем, или попробовать перейти в состояние, в котором мы будем находиться где-то еще… Состояние внимательности, иначе говоря, полноты осознания, связано с отсутствием целенаправленной умственной деятельности и мыслей непосредственно о настоящем опыте, его смысле, дальнейшем значении или необходимости связанных действий. В большей степени подобная психологическая невовлеченность включает в себя непосредственный опыт ситуации, в которой мы в данный момент находимся»{180}.

Сейчас существуют доказательства эффективности обучения такому способу внимательности с целью помочь людям при различных болезнях и стрессовых ситуациях. Программа Кабат-Зинна позволила сотням людей справиться с болью или другими негативными явлениями, а также освободиться от вторичных страхов и неприятностей, которые создают подобные состояния. Как мы уже видели, боль можно уменьшить при помощи техники полноты осознания. Джон Тисдейл, клинический психолог Кембриджского университета, продемонстрировал одну из практических ценностей такого рода внимательности. Он работал над предотвращением рецидивов у людей, страдающих хронической депрессией{181}.

Коротко: при многих видах депрессии люди страдают от каких-то переживаний или опыта воспоминаний. Вместо того чтобы любыми возможными способами избежать страданий и двигаться дальше, они продолжают активировать негативные мысли, воспоминания и чувства и не могут переключиться с этого состояния. Когда данный процесс уже запущен, люди все больше видят себя и мир вокруг в темных тонах. Это приводит к тому, что все они все больше внимания будут уделять аспектам опыта, усиливающим их чувства безнадежности. В таком состоянии совершенно невозможно запомнить или хотя бы заметить что-то положительное или способное вывести из тупика. Рассудок в данном случае одержим «личными целями, которые нельзя ни достичь, ни оставить».

Тисдейл утверждает, что попытка предотвратить опыт разочарований и неопределенности как способ остановки развития этой порочной спирали – неправильный выбор. В жизни всегда будут какие-то разочарования. Решение скорее состоит в том, чтобы привить людям привычку размышлять и проявлять внимательность и тем самым остановить разрушительные схемы, возникающие при контроле над разумом. И тут может помочь полнота осознания, поскольку она не позволит перепрыгнуть резко к заключению и двигаться дальше, как будто эти заключения были надежными и истинными. Во-первых, она будет держать вас ближе к голым фактам и позволит видеть мух мухами, а не слонами. И, во-вторых, когда вы станете внимательнее относиться к себе и замечать больше движений разума, то перепроверите свое отношение к ним. Выводы, которые представляются сознанием, больше не выглядят как «действительные описания меня, какой я есть на самом деле» – например, бесполезным; они выглядят как «мысли, производимые умом». Вы даете им иное толкование, теперь это – «состояние ума» или «события в области мышления», а не «отражение реальности». Поэтому, даже когда негативные интерпретации и выводы бьют ключом, полнота осознания позволяет вам отказаться от соблазнов и задать вопрос об обоснованности. Больше нет меня, вынужденного защищаться самостоятельно, теперь это содержание сознания, которое кажется двусмысленным. И все кардинально меняется.

Заключение Джона Тисдейла, которое он сделал после исследования пациентов с депрессией, может стать сигнальным звонком для большого количества людей:

«Повторение депрессии часто происходит в случаях, когда пациенты не принимают нужного лекарства или на ранней стадии, когда еще можно контролировать развитие депрессии, не предпринимают никаких действий. Пациенты могут не сразу принять или осознать проблему, и тогда все может затянуться до более поздней стадии, и уже будет намного сложнее иметь дело с депрессивным синдромом во всей полноте… Тренировка полноты осознания… которая разворачивает нас навстречу возможным трудностям, а не отворачивает от них, поспособствует раньше обнаружить симптомы… и повысит шансы, что противодействие будет применено в то время, когда оно более всего эффективно».

Хотя фармакологические подходы к борьбе с депрессией по-прежнему играют жизненно важную роль, исследование показывает, что подходы Тисдейла и Кабат-Зинна не менее эффективны, чем применение обычных антидепрессантов (и, разумеется, с меньшими побочными эффектами).

Дэниел Гоулман в книге «Эмоциональный интеллект» описал роль, которую полнота осознания может сыграть для предотвращения эмоциональной катастрофы{182}. Например, когда пары начинают ссориться «не на жизнь, а на смерть», ситуация может стать еще хуже при подкреплении хотя бы одним из партнеров своих негативных мыслей. Полнота осознания повышает вероятность обнаружения и нейтрализации такого образа мыслей до того, как он причинит слишком много вреда. Гоулман приводит такой пример: женщина чувствует, как ситуация накаляется, в голову начинают приходить мысли вроде: «Он не думает обо мне, ему все равно, что я хочу, он – эгоист…» Однако она ловит себя на том, что начинает ненавидеть мужа, делать из него чудовище, и тут у нее получается сказать себе: «Он много обо мне заботился, несмотря на то, что сейчас он расстраивает меня и не думает обо мне». В момент полного осознания, мы способны устранить чересчур негативные мысли, которые могли бы только усилить реакцию и разжечь ситуацию еще больше, если от них не отстраниться.

Есть масса повседневных ситуаций, на примере которых можно увидеть, насколько необходимо замедление сознания. Возьмем, например, пару, которая разводится и спорит о том, с кем останется ребенок. В такой напряженной ситуации доведенное до крайности восприятие очень легко приведет к одному-единственному выводу – кто-то один выйдет победителем, а второй проиграет. Если не проанализировать ситуацию тщательно и не обратить внимание на то, чего же каждая сторона хочет добиться, то перед нами развернется обыденная и плоская картинка. Однако если перестать мыслить догмами, можно обнаружить большое количество фактов и ценных идей, взяв на вооружение которые все участники спора, включая ребенка, могли бы выиграть. Чего больше хочет каждый из родителей – чтобы ребенок постоянно был с ним или сохранить отношения с ребенком? Не пытается ли каждый использовать ребенка, чтобы наказать партнера? Или, может, каждый из супругов думает, что, получив контроль над ребенком, не будет чувствовать себя проигравшей в браке стороной? Или кто-то хочет побыть родителем хотя бы «на полставки», потому что до этого упустил возможность? А как будет лучше ребенку? Все чаще для того, чтобы открыть людям глаза на ситуацию и прекратить вражду, нужны посредники и консультанты. Если развить в себе способность полноты осознания, можно будет делать это самостоятельно.

Для того чтобы развить подобную внимательность, не нужно никаких инструкций и специальных размышлений, хотя они и могут помочь. Наша собственная культура предлагает нам достойные и эффективные виды деятельности (или бездеятельности), которые позволяют перейти от работы разума в режиме думать-и-делать к более расслабленному и спокойному состоянию. Например, рыбалка, как заметил Тед Хьюс, – это в чистом виде медитация, разве что называется по-другому. Смотреть на поплавок – это прекрасный повод отпустить свои мысли: мы созерцаем блики света на воде или чувствуем прикосновения капель дождя. Каждому рыбаку знакомо чувство легкого негодования, когда рыба нарушает это мечтательное состояние и хватает наживку. Спокойная ритмичная деятельность, как вязание, прополка сада или плавание, тоже способствует полному осознанию ощущений тела, звуков и запахов, перенося фокус внимания от решения проблем к миру чувств. Также годится просмотр не очень важной спортивной игры в прямой трансляции. Если вы смотрите телевизор, можно задремать, все равно самые важные моменты будут повторять. А вот на площадке, если вы ослабили внимание, можно пропустить важное действие, если нечто вдруг произойдет. При этом нельзя весь день быть сконцентрированным и внимательным. Постепенно у вас развивается внимание, как у кошки: одновременно можно быть расслабленным и все замечать – тут-то вы и почувствуете, как «пульсирует» знание (именно об этом мы говорили в главе 10).

Если восприятие обрабатывает опыт лишь с целью разобрать его по категориям, распределить на полезный и вредный, то в сознании у нас появляется довольно плоский и скучный образ. Когда теряется способность воспринимать жизнь во всей ее полноте, для возрождения силы восприятия мы стремимся найти возможность поместить себя в экстремальные ситуации, где внешний мир действует достаточно сильно для этого. Мы обращаемся к индустрии развлечений, которая предлагает нам жестокие или порнографические фильмы, ужасающие аттракционы, шумные тусовки или наркотики. Все это временно оживляет нас, при этом наш обычный способ мышления препятствует этому. Развивая полноту осознания, мы делаем сознательный жизненный опыт богаче и ярче, вновь раскрываем способность жить в полную силу, возвращаемся к жизни, и это придает нам сил.

Глава 12

Основы мудрости

Мудрость книжная приобретается в благоприятное время досуга, и кто мало имеет своих занятий, может приобрести мудрость.

Ветхий Завет. Сир. 38, 24

Главный орган управления школы Саммерхилл, основанной Александром Ниллом, – еженедельный школьный совет, на котором все – от 5-летнего ребенка до старейшего учителя – имеют одинаковое право голоса. Совет принимает все важные решения, на собраниях обсуждают как правила школы, так и наказания за совершенные проступки. На одном из школьных советов в начале 70-х годов прошлого века, где присутствовал и основатель школы с женой, обсуждалась такая проблема. Две девочки жаловались на мальчика, который, по их словам, над ними издевался и даже бил полотенцем. Собрание было настроено против мальчика, и учащиеся один за другим его осуждали. Дело шло к весьма суровому наказанию. Наконец-то миссис Нилл дождалась, когда 13-летняя школьница предоставила ей слово. «Только представь себе, – сказала она, подмигнув девочке, – как тебе было бы скучно жить, если бы эти мальчишки не донимали тебя». Все засмеялись. Затем Александр Нилл заговорил довольно резким голосом, завершая обсуждение: «Я не считаю, – сказал он, – что мы имеем право вмешиваться в любовную историю». Все снова засмеялись. Обвиняемый и одна из пострадавших посмотрели друг на друга и робко улыбнулись, а собрание перешло к обсуждению другого вопроса{183}.

Изучение «медленных путей познания, дающих многие знания», в конце концов приводит нас к необходимости рассмотрения вопроса «Что же такое мудрость?». Согласно определению, мудрость – это «способность делать правильные выводы в ситуациях, связанных с жизнью и поведением; способность принимать здравые решения, особенно на практике; способность правильно использовать знания». Однако это определение ничего нам не дает. Что значит «делать верные выводы» или «принимать здравые решения»? Кто решает, что верно и что здраво? Какие именно знания необходимы человеку, как научиться их правильно использовать? Все эти спорные вопросы повисают в воздухе. Изучение сложных и подчас проблемных взаимоотношений между «заячьим умом» и «черепашьим разумом» может помочь нам лучше разобраться в наиболее трудноуловимом, но при этом очень важном аспекте.

Реакция четы Нилл с определенной точностью показывает, что такое мудрость. Прежде всего мудрость – это знание, связанное с повседневной жизнью и поведением человека, которое можно применить на практике. Быть мудрым означает быть изобретательным – и при этом уметь воспринимать проблему в целом. Супруги Нилл смотрят на ситуацию не так, как все, и ведут себя так, чтобы не принимать ничью сторону. Спорщики не могут определить, кто прав, кто виноват, и заходят в тупик, тогда как мудрый человек найдет правильный подход к проблеме. Он сможет объединить противоположные точки зрения или вывести спорящих на новый уровень восприятия проблемы. Спорная ситуация с неизбежным выбором для каждой из сторон волшебным образом меняется, представляя спорящим одну общую цель. В качестве классического примера переосмысления ситуации можно привести случай, произошедший во время одного из парижских восстаний в XIX веке. Командиру подразделения было приказано освободить площадь и перестрелять весь сброд. Он приказал солдатам занять атакующую позицию, приготовить оружие к бою и направить его на толпу. И когда над площадью повисла жуткая тишина, он выхватил саблю и заорал во все горло: «Мадам и месье, мне приказано уничтожить весь сброд. Насколько я вижу отсюда, большая часть из вас – добропорядочные и честные жители, мирно шествующие по своим делам. Могу ли я попросить вас освободить площадь без лишнего шума, чтобы я мог спокойно разглядеть и перестрелять весь гнусный сброд?» Через несколько минут площадь была пуста, при этом никто не пострадал и не потерял лицо{184}.

Мудрость часто предполагает умение видеть реальные проблемы, которые скрываются за мнимыми и видимыми. В ситуации, где учащиеся школы Саммерхилл видели только конфликт, для Нилла картина выглядела глубже и сложнее; он смог за поверхностным недовольством разглядеть и чувство привязанности, и игру. А его жена, со своей стороны, мягко намекнула на долгосрочную перспективу, в которой решение таких, казалось бы, незначительных конфликтов представляет собой важную и существенную часть процесса взросления.

Девочки реагируют на задиру обидой, потому что их чувства хотя и искренни, но несовершенны, а сами они при этом раздражены, но они будут очень разочарованы, если мальчишки оставят их в покое. Миссис Нилл ненавязчиво напомнила о значимых ценностях, которые разделяют присутствующие, хотя они на время и забыли об этом. Можно взять более масштабный пример и вспомнить инаугурационную речь Нельсона Манделы, когда он в 1994 году стал президентом Южно-Африканской Республики. Мандела показал, как можно иначе посмотреть на страхи и стремления жителей страны. Он попытался сдвинуть один пласт восприятия, чтобы показать людям другой.

«Больше всего мы боимся не того, что слабы. Наш самый сильный страх из-за того, что где-то в нас бушует беспредельная сила. Именно наш свет, а не тьма, больше всего пугает нас. Мы спрашиваем себя: “Кто я такой, чтобы быть блистательным, талантливым и прекрасным?” А кто вы такой, чтобы им не быть?.. Нет никакого просветления, когда вы втягиваете голову в плечи и дрожите, чтобы другие вокруг вас чувствовали себя в опасности… Когда мы позволим светиться нашему собственному свету, мы сами собой будем вдохновлять на это других. Когда мы освободимся от собственных страхов, само наше присутствие будет делать других свободными».

Людей часто сбивают с толку простые истины и проблемы, задевающие за живое практически каждого: чувство безопасности, понимание собственного места и предназначения в этом мире, принадлежность к определенной группе, отсутствие страха при выражении собственных мыслей и открытом поведении, желание любить и быть любимым. Поэтому они часто не видят главного сквозь сложные промежуточные слои значений. Можно сказать, что мудрые люди видят сквозь эти слои и поэтому способны к здравым суждениям и правильному поведению.

Исследуя феномен мудрости, французский психолог Гизела Лабови-Виев пришла к следующему заключению: «Художник, поэт и ученый мудры совсем не потому, что обладают какими-то знаниями в своей области. Они скорее осознают проблемы, являющиеся неотъемлемой частью человеческого существования. Если можно так сказать, мудрость состоит в способности видеть шире и дальше, чем позволяют знания уникального специалиста. Мудрость дает нам возможность заглянуть в те структуры, которые связывают нас с человечеством»{185}.

Мудрые люди в своих суждениях помимо морального аспекта принимают во внимание вытекающие из них социальные и исторические последствия. Рациональное решение может последовать и из частичного анализа проблемы, представляющего только одну точку зрения и исключающего долгосрочную перспективу. Однако те, кто придерживается этических подходов в ведении бизнеса, стараются принимать решения, которые будут приемлемыми для всех заинтересованных сторон, включая работников и членов их семей, клиентов и местных жителей, а также акционеров. При этом они уважают интересы и права будущих поколений. Мудрый человек рассматривает картину в целом, эта картина включает в себя нравственные, практические и межличностные составляющие. Он, невзирая на трудности, старается найти решение, которое, насколько это возможно, удовлетворило бы всем аспектам. Мудрые люди не пытаются все свести к шаблонам и правилам, чтобы заставить ситуацию подстроиться под них. Они склонны отказываться в пользу нравственных и общечеловеческих принципов и строить свой ответ так, чтобы он удовлетворял как можно большему количеству требований и заполнял как можно больше пробелов.

В случае с основополагающими ценностями мудрость бескомпромиссна. При этом в выборе средств, необходимых для сохранения ценностей или следования им, подход может быть гибким и творческим, иногда даже удивительным и шокирующим. Так, один мастер дзен удивил своих монахов, когда поджег статуи Будды, чтобы согреться; Иисус вырвался из сложного в моральном плане положения, разделив «кесарю кесарево, а Богу Богово», поясняя своим смущенным и рассерженным последователям, что, несмотря на необходимость подчинения закону, душа должна быть свободна. В ситуациях, где все остальные методы не работают, возможно, абсурдный поступок будет очень мудрым. И на первый взгляд может показаться, что мудрые люди пренебрегают условностями, иногда они даже ведут себя иррационально.

В 1334 году, когда войска графини Тироля окружили замок Гохостервитц, графиня понимала, что к замку, расположенному на вершине холма, невозможно подступиться напрямую, его можно взять только долгой осадой. Так и получилось, и в конце концов обе противоборствующие стороны готовы были прекратить боевые действия. У осажденных остался последний вол и пара мешков ячменя, а нападающие солдаты сделались неуправляемыми, поскольку у них были другие неотложные и более интересные дела. В этот момент командующий войском в замке, казалось, утратил здравый смысл: он приказал зарезать последнего вола, наполнить его тело ячменем и сбросить с крепостного вала. Тело вола скатилось вниз с утеса прямо к вражескому лагерю. Получив такое послание, любой бы расценил его как крайне взбалмошный поступок. Если осажденные могут себе такое позволить, значит, у них достаточно провизии и они не унывают. Обескураженная графиня сняла осаду и увела войско.

Если задачу можно решить при помощи р-состояния, то мудрость не требуется. Мудрость можно определить как «трезвое суждение в тяжелых случаях»{186}. Тяжелые случаи неоднозначны, это как раз те ситуации, в которых обычное и субъективное мышление приводит к противостоянию, усиленной поляризации мнений и заводит в тупик. В тяжелых случаях личные ценности могут вступить в конфликт: выбирая честность, мы приносим в жертву популярность; приключение, скорее всего, навлечет опасность. Как и в случае исследования эффекта свидетеля, о котором я упоминал ранее, вы приходите кому-то на помощь, и это выливается для вас в опоздание на встречу или испачканную одежду, а может вообще оказаться шуткой, и вы будете выглядеть глупо. К тяжелым случаям относятся те, где важные решения должны приниматься на основе недостающих данных и нельзя определить наверняка, что именно относится к делу. Также сюда подходят случаи, где нельзя четко истолковать действия и мотивы, где даже небольшие детали могут играть жизненно важную роль. В тяжелых ситуациях трудно изначально определить затраты и выгоды и просчитать последствия, так как в них друг с другом взаимодействует слишком много переменных.

Говоря иными словами, условия, при которых нам необходима мудрость, – это абсолютно те же условия, при которых медленные пути познания показывают свои истинные возможности. Быть мудрым означает обладать широким и хорошо развитым спектром путей познания и уметь в зависимости от ситуации пойти по нужному пути. Умение рассуждать логически, думать ясно – несомненно, элемент мудрости, однако этого недостаточно. Многие неразумные решения были приняты умными людьми. Нужно уметь через поры впитать в себя опыт из сложных областей, таких как человеческие отношения, извлечь едва уловимые, случайные схемы, которые этот опыт скрывает. И чтобы сделать это, следует терпеливо, не зацикливаясь на понимании, проявить внимание к целому ряду ситуаций. Надо избегать соблазнов лишить опыт возможности научить нас. (Поэт и критик Мэтью Арнольд, пока работал инспектором школ, любил рассказывать историю об одном из своих коллег, который все время хвастался, что у него 13 лет опыта работы. При этом, по словам Арнольда, всем было известно, что ничего подобного не было. У коллеги был опыт работы 1 год, но 13 раз.) И не стоит торопиться. Надо тщательно обдумывать проблемы и останавливаться на деталях. Если коротко, то мудрецам «черепаха» нужна не меньше, если даже не больше, чем «заяц».

Если ваша профессия связана с заботой о людях – например, психотерапия или психологические консультации, – мудрость вам совершенно необходима. Робин Скиннер, один из основателей Института группового анализа и Института семейной психотерапии и автор книг «Семья и как в ней уцелеть» и «Жизнь и как в ней выжить» (написанных совместно с комедийным актером Джоном Клиизом), рассказывал о постоянном смущении, которое он испытывал при встрече с новой группой или новой семьей, несмотря на 40-летний опыт работы{187}. По его словам, с ним регулярно происходит одно и то же: первые несколько минут новой консультации он чувствует себя совершенно потерянным. Возникает ощущение, что все наработанные навыки и приобретенные знания вдруг покинули его, начинает казаться, что исчезли все примеры, на которые можно было бы опереться. Появляется чувство, что он обманывает пациентов, а также иногда даже сам не может понять, что он вообще тут делает, и ничего стоящего не приходит ему в голову. И всякий раз ему все равно неудобно, несмотря на то что занимается коррекцией далеко не первый год.

Скиннер говорит, что одним из важнейших преимуществ его богатого опыта является мужество, не позволяющее сбежать в такой ситуации. Однако он считает, что эта так называемая «зимняя» стадия, на которой ничего не может прорасти, необходима перед наступлением «весны». Проходит около получаса, и возникают первые предчувствия, появляются намеки, и постепенно проступает новый смысл ситуации – теперь с проблемой можно работать. Несмотря на все знания Скиннера о развитии межличностных отношений, он отнюдь не старается дать быструю и четкую рекомендацию. Вовсе нет. Рекомендации появляются благодаря способности ждать, замечать мелочи и доверять даже самым хрупким намекам, иногда всплывающим в самом конце.

Способ познания, результатом которого является мудрость, крайне занятен. Такое ощущение, что он выходит за пределы принципа двойственности: он одновременно субъективен и объективен, участлив и беспристрастен, внимателен и отрешен от личных суждений. Существует то, что я назвал поэтическим чутьем, где объект внимания воспринимается как что-то очень личное, можно даже сказать – с любовью, однако без персональной проекции, не вкладывая собственных планов и надежд, чтобы они не мешали чистому восприятию. Если объектом внимания является человек, находящийся, к примеру, в состоянии стресса, то мудрого советника одновременно и трогают, и не трогают его трудности. Мудрец воспринимает ситуацию как человек, а не только как специалист, но при этом, ставя себя на место другого человека, он не вмешивается ни с сочувствием, ни – что бывает еще хуже – с упреками. Благодаря полноте восприятия он видит все убеждения и мнения – свои и чужие – как интерпретацию или, что может показаться пациенту, как истину в последней инстанции.

Психотерапевт Карл Роджерс описывает эмпатию как:

«…вхождение в личный мир другого и пребывание в нем как дома… Это означает временно жить жизнью другого, деликатное пребывание в ней без оценивания и осуждения… когда вы смотрите свежим и спокойным взглядом на те ее элементы, которые волнуют или пугают вашего собеседника… Быть с другим человеком таким способом означает на некоторое время оставить в стороне свою точку зрения и ценности, чтобы войти в его мир без предвзятости»{188}.

Для поддержания такого баланса мудрый человек должен быть внимательнее не только к миру другого, но и к своему собственному. Он должен так же, как при фокусировании, уметь настраиваться на свое собственное внутреннее состояние и быть уверенным, что никакие личные суждения или проекции своим вмешательством не повлияли на интерпретацию ситуации. Только если его восприятие чистое и полное, суждения его будут справедливыми и им можно доверять.

Именно поэтому в психотерапии важен так называемый контрперенос – проекция сексуальной привлекательности клиента и привязанности, которую терапевт испытывает к нему. Именно поэтому врачи, по крайней мере в Великобритании, не имеют права лечить родственников.

Однако такого бескорыстного, но выгодного положения очень нелегко достичь. Как сказал датский философ Сёрен Кьеркегор: «Большинство из нас очень субъективно судит себя и объективно – других, иногда даже слишком объективно. Но главная задача – научиться быть объективным по отношению к себе и субъективно оценивать других»{189}.

Существует очень мало практических исследований непосредственно мудрости, но есть информация о людях, которых считают мудрыми. Роберт Стернберг, психолог из Йельского университета, изложил общие взгляды на то, каким должен быть мудрый человек:

«Он прислушивается к мнению других людей, способен оценить данный ему совет, умеет взаимодействовать с разными людьми. Для принятия решения он собирает как можно больше информации, читает между строк… Суждения мудрого человека сбалансированны, одновременно справедливы и свободны от собственных проблем. Принимая решения, мудрый человек способен учитывать последствия как в краткосрочной, так и в долгосрочной перспективе… Приобретая новый опыт, он не боится, что его мнение изменится. Решения, которые предлагают такие люди, как правило, справедливы»{190}.

Развитие способности, проявляющейся благодаря полноте осознания, которая как раз и делает нас мудрыми, дается с ощутимым трудом. Я говорю о способности принимать свои знания и знания других людей как некую основу для формирования понятий, умении спрашивать себя, переосмысливать понятия и заново делать выводы. Но для отказа от определенных знаний требуется мощное чувство собственной безопасности. Это не совсем то же самое, как допустить, что любое знание всегда неполное, что всегда существует больше информации, которую мы можем рассматривать. Это умение видеть, что любое знание само по себе двусмысленно и не гарантирует уверенности, всегда открыто для обсуждения и переосмысления. Роберт Кеган, специалист в области образования из Гарвардского университета, в книге «Выше головы: Психические требования современной жизни» напоминает нам, что достичь этого можно, лишь «вырвав себя из культурного контекста»{191}. Педагоги, работающие со взрослыми людьми, например, требуют этой рефлективности и проницательности от своих студентов:

«Они просят полностью поменять отношение к себе, к своему миру, к отношениям между двумя людьми. Они утверждают, что необходимо отважиться рискнуть всеми привязанностями, которые составляли основу их жизни. В конце концов, мы приобретаем “личную власть”, только если сделаем относительным (то есть существенно изменим) наше отношение к общественной власти. Это очень долгий и сложный путь, он больше похож на вооруженное восстание против себя, чем на путешествие первооткрывателя».

Чтобы стать мудрым человеком, необходимо развить такой способ познания, при котором можно принять относительный характер знания, не склоняясь в сторону радикальной субъективности или солипсизма. Нужно уметь жить, принимая суждение Вольтера: «Сомнение – неприятное состояние, но уверенность – абсурдна». Нужно оставить сомнению свободу действовать быстро и решительно. Мудрый человек идет по узкой тропке между двойными опасностями твердого догматизма и парализующей нерешительности. Психолог Джон Мичем сказал об этом так: «Нужно оставить надежду найти абсолютную истину и отказаться от идеи, что ничего нельзя узнать. Мудрый человек может действовать и применять знания, постоянно сомневаясь»{192}.

Для подтверждения точки зрения Мичем приводит пример, в котором отсутствует знание о подверженности ошибкам. В фильме «Выпускник» молодого человека по имени Бен (которого играет Дастин Хоффман) на семейной вечеринке, посвященной окончанию школы, отводит в сторону друг отца, мистер Магуайр. «Подойди-ка на минутку, – говорит Магуайр, – я хочу поговорить с тобой. Я хочу сказать тебе всего одно слово, всего одно слово». «Да, сэр», – отвечает Бен. «Ты слушаешь?» – уточнил Магуайр. «Да, сэр», – ответил Бен. «Пластмасса», – сказал Магуайр. Они переглянулись, и повисла долгая пауза. Наконец Бен произнес: «Что вы имеете в виду, сэр?» Юмор этой короткой сцены заключается в том, что Магуайр совершенно зря думает, что знание, которое он так великодушно передает Бену, будет целиком и полностью принято. Мичем указывает, что теоретико-познавательный способ видения мира (неважно, в школе, университете или на рабочем месте) требует, чтобы проявились определенные препятствия к развитию мудрости. Тогда как, напротив, «интеллектуальный климат, не принимающий двусмысленности и противоречий, поощряет легкие решения, такие как стереотипирование и нетерпимость».

Мудрость появляется из сближения и даже дружбы с субразумом. Просто, чтобы на вас находило и не нужно было никуда специально идти и хватать, надо брать пример с Винни-Пуха, а не с Кролика. Р-состояние придерживается более безопасного, привычного, легко управляемого и точного хода мыслей. Как раз такого, который не сможет справиться с тяжелыми случаями, потому что те по природе своей не поддаются простым решениям. Мудрость дается тем, кто готов расширить самовосприятие и выйти за пределы, контролируемые сознанием. Это дает возможность задействовать другие, недоступные для сознания ресурсы, над которым очень мало намеренной власти. Ральф Эмерсон описывает это так: «Человек осознает, что внутри него существует некто, знающий больше, чем он сам. Ему любопытно, кто же это? Кто из этих двоих действительно я? Тот, кто знает больше, или тот, кто меньше? Маленький или большой?»

Мудрецы и провидцы, которых считают воплощением мудрости, давали два разных ответа на вопрос Эмерсона. Те, кто придерживается теистических, или религиозных, взглядов, склонны идентифицировать себя с маленьким. При этом они считают, что большим является внешний источник, который избрал их в качестве посредников для передачи благодати и милости. Например, в иудейско-христианской традиции этим источником является Бог. Однако даже у этих религий были представители, которые настаивали, что источник мудрости находится в человеке. Большое по-прежнему называли Богом, или Божественным, однако истолковывали как непостижимую силу, которая находится в душе. В так называемой традиции апофатического, или отрицательного, богословия в рамках христианства, например, многие мудрецы открыто говорили о близости с субразумом. Еще в VI веке Дионисий Ареопагит описывал мистика как человека, который «остается полностью неосязаемым и невидимым, считая, что никакое знание о Боге не совершенно, а познание неизведанного приводит нас к полному незнанию, и это и есть совершенный путь, приводящий к знаниям, превосходящим интеллект»{193}. Согласно Дионисию, «самое божественное знание Бога есть то, что познается через неведение».

Экхарт Хоххаймский, которого последователи называли учителем Экхартом, считается чуть ли не самым великим христианским мистиком, несмотря на то что при жизни его работы осуждались католическим учением и были признаны как еретические и опасные. Как потом выяснилось, он умер «очень вовремя», избежав сожжения на костре. Согласно Экхарту, «по-настоящему совершенный человек должен умереть для самого себя. Он должен настолько быть преданным Богу и воле Божьей, что счастье его должно быть в том, чтобы достичь состояния, когда он не осознает себя и свои проблемы, однако осознает Бога». Цель духовных практик – найти внутри себя место, «где нет разницы между Отцом, Сыном или Святым духом, где таится искорка души, которая позволяет понимать сущность вещей и находить все в себе или себя во всем».

Монах-доминиканец Иоганн Таулер, последователь Экхарта, живший на территории современной Германии в середине XIV века, был одним из первых, кто интерпретировал религиозный опыт с точки зрения психологии. На проповедях, которые он читал в разных монастырях, он давал четкие практические инструкции о том, как жить жизнью, посвященной созерцанию. Он дает предельно ясный совет монахиням и монахам, как быть «преданным изнутри». Для него было очевидно, что люди желали обрести духовную силу и стремились достичь «самообновления через погружение в Божественную сущность, откуда пошло все живое»{194}. И эта Божественная сущность была не чем иным, как Царством Божием.

«Царство Божие находится внутри нас, в самой глубине нашей души. Когда мы всеми силами затягиваем “внешнего” человека во “внутреннего” и тот погружается в свою самую потаенную сердцевину – невидимые глубины души, где и заключен Образ Божий, – он полностью влетает в эту Божественную бездну… где пусто и таинственно. И в нас нет ничего, кроме Бога. Ничто не может ввести нас в заблуждение или смутить, ничто не может проникнуть в нас».

Метод достижения Царствия Божия, предложенный Таулером, основан на осознанном развитии в себе пассивности и способности отвернуться от сил и импульсов, поступающих из сферы сознательного. Следуя за Экхартом и противопоставляя свои суждения Хайдеггеру, он говорит о том, что принято называть отрешенностью, или хладнокровием. Практическая ценность в таком отношении Таулера, безусловно, есть: «На этом пути рассудок и сущность очищаются, голова работает мощнее, и человек чувствует себя спокойным и умиротворенным».

Наверняка то, как Таулер интерпретировал духовные символы с психологической точки зрения, казалось его современникам богохульством. Например, в его понимании Святой Троицы Бог Отец не является трансцендентной фигурой. Он становится воплощением Божественности, тем самым внутренним источником, неосознанной тайной. Бог Сын воплощает бесконечное перерождение «чего-то» из Божественного небытия, удивительное возникновение сознательного опыта и действий, которые бьют ключом из таинственного источника. А Дух – это преобразования бытия, мудрости, «мир Бога, который минует понимание». Он доступен всем, кто хочет, по выражению Экхарта, достичь «нулевого себя», и тем, кто верит во «внутреннего Бога, таинственным образом входящего в нас».

Взгляды этих мудрецов удивительным образом пересекаются в том, что новое понимание интеллекта – и мудрости – связано с подсознанием (можно привести немало похожих высказываний). Вероятно, если это понимание сделать широко известным, это помогло бы людям увидеть их собственную способность постичь мудрость. Ланселот Лоу Уайт, один из первых исследователей подсознания еще до Фрейда, говорит: «Сейчас вера, если она имеет какое-то отношение к миру природы, – это вера в бессознательное. Если Бог существует, он и должен говорить там, если есть какая-то целительная сила, то она должна идти оттуда… Рассудок не сможет насладиться спокойствием, пока не научится радоваться в полной мере собственным бессознательным источникам»{195}.

Однако из всех мировых религий буддизм больше всего связывает источник мудрости с субразумом. Именно буддизм утверждает, что мудрость проявляется тогда, когда мы понимаем, что все действия и мысли являются проявлением бессознательных процессов. Даже наши самые продуманные суждения и ходы не создаются нашим «я» в сознании, они просто проецируются туда, как изображение и текст на экран компьютера. Экран не обладает умственными способностями, на нем отображаются результаты деятельности, происходящей в невидимом мире микросхем. План буддизма, если можно так сказать, состоит в том, чтобы переместить «центр тяжести» из сознания в таинственный субразум. Благодаря внимательности, которая появляется в результате размышления или медитаций, мы узнаём гораздо больше о мимолетных деталях опыта. И тогда изменчивая, эфемерная и подозрительная природа рассудка становится более очевидной. Нужно суметь более скептически отнестись к сознанию, переосмыслить его, научиться считать его спектаклем, чем-то проходящим, а не путеводной звездой, на которую нужно держать курс. Как сказал один современный тибетский учитель дзогчен:

  • «К тому, что происходит с нашим телом, разум…
  • почти не имеет отношения.
  • Зачем же давать ему определения?
  • Зачем прилипать к нему,
  • оставлять какие-то суждения о нем и о себе?
  • Гораздо лучше просто
  • позволить вещам идти своим чередом,
  • поднимаясь и опускаясь, как на волнах»{196}.

В рамках буддизма наиболее четко идея перенесения индивидуальности и интеллекта в область субразума выражена в традиции дзен-буддизма. Современный японский учитель Сюнрю Судзуки, основатель и преподаватель дзен-центра в Сан-Франциско, говорил: «У нас в Японии есть понятие шошин, которое означает “ум начинающего”. Целью духовной практики является достижение такого состояния ума… Если ваш разум свободен, он открыт к восприятию нового. В нем содержится много возможностей, гораздо больше, чем в уме знающего человека»{197}. Еще один современный учитель дзен, мастер Сун Сан из Кореи, который тоже долгое время жил в США, давал такой совет своим ученикам:

«Я спрашиваю вас: “Кто вы?” Вы не знаете. Есть только одно: “Я не знаю”. Всегда держитесь этого незнающего ума. Когда этот незнающий ум станет ясным, тогда вы поймете. Поэтому, если вы удерживаете его, когда ведете машину, то это дзен вождения машины. Если вы удерживаете его, когда вы разговариваете, то это дзен разговора. Если вы удерживаете его, когда смотрите телевизор, то это телевизионный дзен. Вы должны удерживать незнающий ум всегда и везде. Это истинная практика дзен»{198}.

Здесь, как и в христианстве, ценность скрытых слоев разума вовсе не является современным достижением. Еще давным-давно, в VII веке, китайский учитель Хуэй-нэн, шестой патриарх дзен-буддизма, которого считают автором учения «Сутра помоста шестого патриарха», говорил своим последователям, что нужно обратить внимание на то, что происходит в субразуме{199}. Согласно отзывам, он был очень прямым человеком, мыслил трезво. Очень много сил учитель посвятил борьбе с распространенной идей о том, что духовное самосознание подразумевает отключение от мышления. Он считал, что, если вы часто и честно медитируете, просветление станет непременным вознаграждением. Для Хуэй-нэна духовная практика заключалась не в успокоении и освобождении разума, а, скорее, в том, чтобы замечать в любой момент времени, где мы находимся, видеть изменчивые отношения между сознательным и бессознательным. «Друзья мои, если среди вас есть те, кто все еще учится, позвольте им изучать источник сознания всякий раз, когда какие-то мысли пробуждаются у них в голове… Сознание не имеет ничего общего с мышлением, потому что его основной источник пуст… “Окончательное просветление” наступает, когда человек пробуждается и осознает источник разума».

Философ и буддолог Дайсэцу Судзуки очень четко объяснил, что значит эта граница между сознательным и бессознательным, раскрывая одну из ключевых буддийских концепций – праджня, которую принято переводить как «буддийская мудрость».

«Праджня указывает нам путь в двух направлениях, к Подсознанию и к миру сознательного, который мы наблюдаем здесь и сейчас… Когда мы полностью поглощены осознанием окружающего, мы забываем о другом направлении праджни – о мудрости, которая скрыта, и чистая незамутненная поверхность подсознания становится незаметной… Обычно восприимчивый разум слишком много внимания уделяет тому, что снаружи, и забывает, что за ним кроется бездна подсознания. Когда наше внимание направлено вовне, мы держимся за идею эго. Подсознательное существует, когда внимание обращается за пределы этого понимания».

Субразум для Хуэй-нэна, как и Божественное начало для Таулера, – это то самое «ничто», которое постоянно порождает «нечто» в нашем разуме. Чудо, по мнению Судзуки, в том, что «сущность бессознательного заключается в осознании себя… Именно благодаря такой природе бессознательного возникает сознание… С точки зрения психологии бессознательное можно назвать таковым, потому что все наши осознанные мысли и чувства вырастают из него. Также Судзуки говорит, что «увидеть истинную природу вещей означает разбудить ее в Подсознательном».

Когда Ма-цу и другие ведущие представители дзен-буддизма заявляют, что «разум – это и есть Будда», это не означает, что существует душа, спрятанная в глубинах сознания, но есть состояние сознания… которое сопровождает каждое осознанное и неосознанное действие разума; именно на этом и основано Состояние Будды.

Глава 13

Общество тех, кто доверяет подсознанию, или Как заставить «черепаху» работать

Великое предчувствие, которое постоянно преследовало многих умнейших людей предыдущих двух столетий, состоит в том, что в конечном итоге может наступить время, когда все богатство и широта восприятия всего созданного будут просто увидены, перенесены в голову человека и там превращены мозгом в своего рода формулу или уравнение.

Натан Скотт

В зале отеля «Вашингтон Хилтон» полторы тысячи ведущих специалистов в области образования со всего мира с восхищением слушали речь Дага Росса, посвященную будущему. Росс, который тогда в администрации Билла Клинтона занимал пост помощника министра труда по вопросам занятости и обучения, подвел итоги проходившей в 1994 году международной конференции «Глобальный диалог – образование взрослых». Он говорил о действиях, на которые были потрачены несколько миллиардов долларов и которые должны были сподвигнуть общество к обучению. Он рассказал аудитории о разработанной схеме налоговых льгот, стимулирующей людей к обучению на протяжении всей жизни. Пока люди работают, они должны иметь возможность инвестировать в развитие собственных умственных способностей. Взять кредит на обучение должно быть так же легко и выгодно, как взять ипотеку. Программы обучения «без отрыва от производства» были разработаны так, чтобы сломать привычную границу между академическим и профессиональным образованием и чтобы на рабочих местах можно было воплотить в жизнь сложные теоретические знания.

Росс нисколько не сомневался в том, что бедное общество, равно как и представители маргинальных групп, не будут и не смогут учиться. Обучение и зарабатывание денег уже неразрывно связаны, и эта связь все больше укрепляется день за днем. Работа будущего – это работа головой, умственный труд. По мнению Росса, в конце ХХ – начале XXI века работники физического труда, или «синие воротнички», должны были составить лишь 10 % от всей рабочей силы. Экономическое положение и достижения в различных профессиональных сферах заставляют человека получать все новые знания и навыки, а также развивать способность учиться, уверенность в себе как в учащемся, а также навык управления собственным образованием.

Интерес к обучению возник не только в США, эта тенденция наблюдается по всему миру. В Великобритании в 1996 году началась масштабная «Кампания по обучению», которую поддерживали правительство и крупные компании. Ее проводило Королевское общество по развитию искусств, чтобы, как сказал его председатель сэр Кристофер Болл, поддержать людей, которые «заботятся об обучении так же, как все мы постепенно учимся заботиться об окружающей среде или о собственном здоровье». Цель кампании заключалась в том, чтобы помочь создать в Великобритании общество учащихся, в котором каждый на протяжении всей жизни мог бы принять участие в обучении, формальном или неформальном. Необходимо повысить желание людей учиться, а также продемонстрировать им имеющиеся для этого возможности. Кампания возникла в результате масштабного опроса, который показал, что более 80 % опрошенных были уверены в необходимости получения новых знаний, но меньше трети собирались что-то по этому поводу предпринять. В офисе кампании всего за 2,5 фунта можно было получить набор материалов, с помощью которого любой мог создать персональный план обучения. Также в рамках этой кампании разрабатывались и другие мероприятия.

Люди вынуждены учиться, однако это связано не только с последними тенденциями на рынке труда. Поскольку работодатели и правительство не могут обеспечить всех работой на всю жизнь, то на протяжении ХХ века было ослаблено или даже подорвано значение многих признанных в данном обществе источников стабильности и авторитета. Разговоры о «крахе уверенности» – и неважно, с какой точки зрения его рассматривать, – стали банальными. Стирается традиционное понятие сообщества; люди много путешествуют и переезжают с места на место; коммуникационные технологии развиваются стремительно, и количество информации, с которой мы сталкиваемся, увеличивается; различные этнические культуры сближаются и проникают друг в друга; появляется множество религиозных движений, лидеры которых противостоят традиционным религиям; у людей появляется свобода выбирать свой собственный образ жизни, который не имеет ничего общего с тем, что им прививали с рождения. И многие люди на Западе теперь не просто имеют возможность выбрать, как, где и с кем жить или кем быть, но они просто обязаны это сделать. Независимо от того, готовы люди создавать себя или нет, на них все равно, как никогда раньше, лежит бремя выбора: чему учиться и куда расти.

При всей неопределенности и существующих возможностях, тем не менее, очень важно, чтобы люди были не просто уверены в необходимости учиться, но и знали, как это можно сделать хорошо. Правительство может как-то стимулировать обучение, проводить кампании в его поддержку, но люди могут не воспользоваться предоставленными возможностями, даже если это обучение может помочь им в достижении собственных целей, особенно если люди не чувствуют поддержки и не ощущают себя в безопасности или их навыков недостаточно, чтобы учиться самостоятельно. Независимо от того, хотите вы освоить новые технологии или восстановиться после развода, обучение – довольно рискованное предприятие. Поэтому недостаток навыков или уверенности в себе может не дать результатов и привести к застою.

В связи с этим очень важно, что наука о процессах познания обращает наше внимание на следующий факт: мы забыли, как работает наш разум. Как мы могли убедиться, представление о современном разуме искажено, и это приводит к тому, что мы не пользуемся самыми ценными ресурсами мозга. Сейчас мы знаем, что разум может работать с разной скоростью: то очень быстро, то очень медленно – и медленные пути познания зачастую дают лучшие результаты. Нам известно, что познание происходит не только благодаря четкому и сознательному размышлению, но и посредством чувств, образов, ощущений и предчувствий. Согласно данным экспериментов, простое взаимодействие со сложной ситуацией без попытки понять ее может вывести нас на качественно другое понимание проблемы, при котором мы не учитываем причины и ничего не проговариваем вслух. Другие исследования показали, что состояние замешательства может предшествовать открытию идеи, и иногда это даже необходимо. Чтобы справиться с проблемой изменчивости современного мира, необходимо прислушаться к выводам из этих исследований, а также расширить спектр способов познания, чтобы изучать мир, используя всю гамму возможностей. Этого не так легко добиться.

В конце ХХ века, как и сейчас, влияние р-состояния в обществе было очень сильным, и по сути это отражает тенденцию европейской психологии, корни которой можно найти в Греции классического периода. Для Гомера места, откуда брали начало умственные способности человека и идентичность, больше относились к сфере эмоций, нежели разума, то есть были довольно туманны, а не очевидны. Субразум, или душа, был чем-то реальным, он действительно находился в теле, и его рассматривали, по мнению Джулиан Джейнс, как «голос богов» или как необходимый компонент личности человека{200}. Однако во времена Платона центр тяжести сместился в сторону головы, то есть разум начал ассоциироваться с рассудком и контролем. Идея субразума все еще существовала, и он по-прежнему был связан с эмоциями и интуицией, но ему отводили роль чего-то вторичного, ненадежного и в какой-то степени примитивного. Считалось, что в состоянии разумности люди были более настоящими, в высшей степени самими собой{201}.

Подобное двойственное отношение к субразуму продолжалось более тысячелетия. Отношение к сознанию могло доходить до обожествления, однако субразум по-прежнему признавали его тенью – более таинственной, иногда даже более гениальной, но менее контролируемой.

В III веке Плотин, основоположник неоплатонизма, говорил, что «мы можем испытывать чувства, не догадываясь об этом», а также, что «отсутствие сознательного восприятия не доказывает отсутствия умственной деятельности».

Сто лет спустя св. Августин писал: «Я сам не могу полностью вместить себя. Ум тесен, чтобы овладеть собой же. Но где же та его часть, которую он не вмещает?» Фома Аквинский уже в XIII веке заметил, что «в душе у нас происходят процессы, о которых мы узнаём не сразу»{202}.

Шекспир очень четко видел, как влияет бессознательное на сознательную жизнь. Во многих пьесах он говорит о невозможности увидеть источник опыта или осмыслить его истинное значение. Наиболее известные строки, посвященные этому, вероятно, монолог Антонио из «Венецианского купца»:

  • «Не знаю, отчего я так печален.
  • Мне это в тягость; вам, я слышу, тоже.
  • Но где я грусть поймал, нашел иль добыл?
  • Что составляет, что родит ее –
  • Хотел бы знать!
  • Бессмысленная грусть моя виною,
  • Что самого себя узнать мне трудно»[40].

В «Комедии ошибок» Шекспир отмечает подсознательное влияние на восприятие, когда описывает

  • «Обманщиков, мошенников искусных,
  • Умеющих пускать туман в глаза,
  • И колдунов каких-то мрачных, мысли
  • Меняющих…»[41]

При этом в пьесе «Сон в летнюю ночь» он бегло выводит теорию творческих способностей, которая на 300 лет опережает те выводы, которые мы сделали в главе 4:

  • «…И чуть воображенье даст возникнуть
  • Безвестным образам, перо поэта
  • Их воплощает и воздушным теням
  • Дарует и обитель, и названье».

До XVI века люди глубже и шире, чем в последующие времена, понимали идею собственного разума. Глубже, потому что они совершенно спокойно воспринимали наличие внутренних сил, которые находились за пределами их понимания. Шире, потому что ко всему прочему они принимали и наличие внешних источников знания и контроля.

Понятие разума не относилось к отдельной личности, оно было тесно связано с обществом в целом. Однако в течение следующих двух столетий эти взгляды на понятие разума значительно изменились. Прежде всего это произошло, потому что использование собственного разума и принятие решения стало считаться нормальным. И к 1600 году, если верить Ланселоту Лоу Уайту, «человека, размышляющего для себя, уже не считали чудаком, которого следовало изолировать от людей; он начал искать возможности выражать себя и руководить обществом». А в XVII веке «уже заметны признаки нового опыта и нового образа жизни, которые в наше время стали уже общепринятыми и даже банальными: высшее общество то и дело недовольно, что не осталось никаких традиций, чтобы сделать жизнь хоть сколько-нибудь сносной… С тех пор каждый молодой человек, который живет и чувствует, должен был делать собственный выбор»{203}. К XVIII веку способность размышлять уже твердо считалась целью развития и существования личности и расценивалась как признак зрелого человека.

Наметилась тенденция искать ответы не снаружи, обращаясь к уже сложившимся устоям и мифам церкви и государства, а внутри, заставляя свой собственный разум работать. Идея разума сужалась, разумным считалось только то, что относилось к сознательному рассудку. При этом не допускалось или даже отрицалось существование аспектов разума, которые были скрыты для наблюдения. Можно прийти к выводу, знать что-то, решать проблемы, но делать это можно только сознательно, при помощи осознанного размышления. Данный вид работы разума считался единственной познавательной деятельностью.

Это возмутительное, но, как позже выяснилось, весьма популярное утверждение приписывают Рене Декарту, который, по мнению Жака Маритена, считал, что необходимо «разделить умственные способности и тайны». На самом деле вклад Декарта состоял в том, что он кратко изложил и сформулировал идеи, которые уже к тому времени были довольно распространены. В письме своему другу Мерсенну ученый писал: «Во мне или в моем разуме не может быть ничего, что я бы не осознавал. Я доказал это в своих “Размышлениях”» (книга была написана в 1640 году). Он был так настойчив и убедителен, доказывая, что не существует неосознанного мышления, что это «разумное» убеждение просочилось в массы и повлияло на культуру в целом. Все мышление сознательно, а осознанное мышление, или рассудок, и есть, по существу, настоящее «я».

К 1690 году Джон Локк просто сформулировал очевидное, когда заявил: «Сказать, что кто-то мыслит, не осознавая этого, все равно что сказать, что тело развивается само, без участия внутренних органов». В произведении «Опыт о человеческом разумении» он обстоятельно изложил точку зрения, которая вскоре стала господствовать в психологии:

«[Личность] есть разумное, мыслящее существо, которое имеет разум и рефлексию и может рассматривать себя как то же самое мыслящее существо в разное время и в различных местах только благодаря тому сознанию, которое неотделимо от мышления и, на мой взгляд, существенно для мышления… Сознание всегда сопутствует мышлению, и именно оно определяет в каждом его “я”»[42].

Утверждение, что именно сознание является основой личности и самым высоким достижением умственного развития, способствовало росту эмпирической науки и огромному количеству чудесных достижений техники, которым она дала толчок к развитию. Сегодня технология практически полностью захватила власть, и мы наблюдаем то, что Нил Постман назвал технополией: любое неблагоприятное обстоятельство или трудность рассматривается как технологическая проблема, которую нужно решать посредством тщательного целенаправленного анализа, что-то придумывая и изобретая{204}. При таких обстоятельствах познание рассматривается как намеренная, сознательная умственная деятельность, то есть р-состояние. Идея «позволить вещам найти нас самим» или просто подождать кажется странной и смешной. Мышление является сознательным управлением информацией и рассуждениями, причем желательно (сейчас) с использованием таблиц и графиков. И если вы не находите решения, это означает, что вы думали с недостаточным усилием, плохо сконцентрировались или вам не хватает данных. С изобретением пишущей машинки появилась проза, поэзия стала чем-то необычным, предназначенным для избранных, исполнители баллад стали не нужны. Так же и господствующие информационные технологии значительно увеличили скорость обработки данных, а сами данные стали сложнее, при этом долгие размышления и созерцание стали выглядеть безнадежно неэффективными и старомодными.

Нельзя сказать, что различные изобретения нейтральны с точки зрения мировоззрения или психологии. Само их существование задает направление развитию умственных способностей (так же как и множеству других аспектов культуры, например профессиональной репутации), открывая и поддерживая одни каналы познания, но при этом закрывая и обесценивая другие. Изобретения формируют нас, и больше всего в этом преуспел компьютер. С точки зрения компьютерных технологий люди являются информационными процессорами, обработчиками информации, а окружающий мир – та самая информация, которую нужно обработать. Если коротко, то основная метафорическая идея компьютера в том, что мы – машины. Да, машины думающие, но при этом все равно машины{205}. Компьютеры воплощают определение мышления как быстрой обработки объективных данных под жестким контролем.

«Компьютеры позволили воплотить в жизнь мечту Декарта о математизации мира. Благодаря компьютерам факты легко преобразуются в статистические данные, а задачи – в уравнения. При всем том, что это может быть и полезно, применительно к человеческим проблемам это опасно и неправильно. Так происходит потому, что в компьютере главное – скорость и способность производить и хранить огромное количество данных. Безусловно, в некоторых ситуациях нельзя оспорить ценности высокоскоростной обработки огромного количества информации. Однако такой посыл компьютерной технологии распространился повсеместно. Выражаясь открыто, с точки зрения компьютера, самая серьезная проблема, с которой мы сталкиваемся как лично, так и на уровне общества, требует технического решения посредством быстрого доступа к информации, которая иначе недоступна»{206}.

Это утверждение одновременно и ложное, и пагубное. Самые серьезные проблемы, с которыми мы сталкиваемся, отнюдь не технические и возникают совсем не из-за отсутствия информации. Если вспыхивает война или разваливается семья, то обычно это происходит не из-за недостатка информации или ее несоответствия ситуации. Пусть меня считают еретиком, не разделяющим общепринятых взглядов, но я все-таки выскажусь в пользу медлительности мышления, при котором мысли туманны и неопределенны, при котором даже цель может быть неясна. Как говорят в торговле: «Это нельзя посчитать». Компьютерам ничего неизвестно ни о важности путаницы, ни о достоинствах заторможенности – качество вычислительных машин можно оценить только с точки зрения скорости работы процессора или размера памяти.

Совсем не компьютер виноват, если мы настроены на вычисления. В 1955 году Мартин Хайдеггер в своей знаменитой речи, произнесенной на праздновании юбилея немецкого композитора Конрадина Крейцера, обозначил различие между вычисляющим мышлением и осмысляющим раздумьем. Он также описал, чем может быть опасна склонность исключительно к первому виду[43]{207}.

«Сегодняшний человек скажет, имея на это полное право, что никогда еще не было таких далеко идущих планов, такого количества исследований в самых разных областях, проводимых так страстно, как сегодня. Несомненно, так тратиться на хитроумие и придумывание по-своему очень полезно и выгодно. Без такого мышления не обойтись. Но при этом остается также верным, что это лишь частный вид мышления. Его специфичность состоит в том, что когда мы планируем, исследуем, налаживаем производство, то всегда считаемся с данными условиями. Мы берем их в расчет, исходя из определенной цели… Такое мышление будет калькуляцией даже тогда, когда оно не оперирует цифрами и не пользуется калькулятором или компьютером.

Человек на этой земле находится в опасном положении… Наступающий атомный век грозит нам еще большей опасностью [в том случае, если опасность третьей мировой войны будет устранена]. Подкатывающая техническая революция атомного века сможет захватить, околдовать, ослепить и обмануть человека так, что однажды вычисляющее мышление останется единственным действительным и практикуемым способом мышления. Тогда какая же великая опасность надвигается сейчас на нас? Равнодушие к размышлению и полная бездумность, которая может идти рука об руку с величайшим хитроумием вычисляющего планирования и изобретательства. А что же тогда? Тогда человек отречется и отбросит свою глубочайшую сущность, именно то, что он есть размышляющее существо. Итак, дело в том, чтобы спасти эту сущность человека. Итак, дело в том, чтобы поддерживать размышление» (курсив автора).

При оценке умственных способностей тоже используют своего рода вычисления. В школах, колледжах и университетах продолжают оценивать способность учащихся производить действия с данными за ограниченное время. Несмотря на курсовые работы и попытку ввести проектные работы. Например, такой принцип лежит в основе теста GMAT (Graduate Management Admission Test), который сначала в США, а теперь уже и в других странах используется для отбора студентов в школы бизнеса и менеджмента. Тест состоит из девяти разделов, семь из которых представляют собой задания на выбор правильного ответа из нескольких вариантов, при этом задания слишком длинные, чтобы их внимательно проработать за отведенное время. Вопросы разработаны специально, чтобы проверить «основные математические навыки и понимание элементарных понятий, умение решать количественные задачи и объяснять графические данные; умение понять и оценить прочитанное; а также способность применять критическое мышление и проанализировать письменно спорные вопросы»{208}.

Безусловно, эти навыки полезны и даже жизненно необходимы менеджеру будущего. Однако в свете исследования, которое я провел, полагать, что они охватывают все необходимые способности, кажется недальновидным. Напротив, именно при медленном и неопределенном, а совсем не при быстром и четком мышлении рождаются новаторские идеи и проявляется умение найти смысл в небольшом клочке информации (например, при выявлении склонностей потребителей). Именно таких способностей как раз не хватает многим работникам компаний. Создается такое впечатление, что тест GMAT специально разработан для того, чтобы с самого начала отбраковать людей, склонных к созерцанию и чувственному познанию. Те, у кого есть возможности добиться высот в искусстве размышлять, не должны проходить этот тест.

Все подобные тесты, определяющие способности в целом или интеллект в узком смысле слова, выделяют тех, кто может думать:

а) – быстро;

б) – в стрессовой ситуации;

в) – самостоятельно;

г) – об абстрактных, безличных проблемах, которые:

д) – четко определены;

е) – имеют один правильный ответ;

ж) – сформулированы другим человеком{209}.

Иногда эти способности действительно требуются на практике. Однако задачи, включающие в себя несколько сложных аспектов, требуют принципиально другого подхода. Поэтому вовсе не удивительно, что тесты на определение IQ очень слабо соотносятся с тем, что нужно в реальной жизни на рабочем месте. (Как мы уже убедились на примере из главы 2, заключения, которые делают профессиональные судьи на скачках, основаны на очень сложных, но при этом не поддающихся объяснению вычислениях, которые включают до семи переменных, однако эта способность никак не связана с показателями их IQ{210}.)

Идея о зависимости качества мышления от количества и степени актуальности информации распространилась в сфере бизнеса больше, чем где бы то ни было. Сейчас уже почти невозможно сопротивляться мнению, что все заслуживающие уважения операции разума включают осознанную работу с данными, то есть все сводится к «фактам и цифрам». У действий должна быть четкая цель, и нужно располагать необходимой информацией, чтобы все можно было просчитать.

Том Питерс, один из самых уважаемых бизнес-гуру, цитирует, явно одобряя, следующее:

«Журнал Gentry, выпуск за июнь-июль 1994-го. Многостраничная реклама агентства недвижимости в Кремниевой долине Алена Пинэля, где, разумеется, можно найти электронный адрес каждого агента. Например, с Мэри Галликссон можно связаться по адресу [email protected]. Один мой друг, работающий в этой компании, рассказал мне, что каждое утро она приходит на работу, где ее ждут порядка 100 сообщений!»{211}

* * *

«Когда Харриет Доннелли едет в командировку, она обязательно берет с собой ноутбук, пейджер и мобильный телефон. После дня, проведенного на переговорах, в интервью журналу Fortune она сказала: “Первая вещь, которую я делаю, когда возвращаюсь в гостиницу, – отвечаю на голосовые сообщения, затем включаю компьютер и загружаю электронную почту… Кроме этого, я получаю сообщения на пейджер”»{212}.

* * *

«Как-то утром [в Бангкоке] я стоял на плавучем причале и ждал прибытия закопченной старой лодки, развозящей людей в пригороды. Рядом со мной стоял тайский бизнесмен в свежей накрахмаленной рубашке… Он ловко балансировал и непрерывно и очень взволнованно говорил по телефону. Везде, куда бы я ни шел, царила суматоха, все были предприимчивы и работали в поте лица… Откровенно говоря, у меня возникла мысль, что Америка отказалась от каких бы то ни было попыток конкурировать»{213}.

Привычки Мэри Галликссон и Харриет Доннелли в деловом мире все больше становятся нормой. И причиной того, что они вдруг перестанут стремиться к постоянной борьбе, может стать только тот факт, что американский бизнес «не успевает за игрой», он не отслеживает свою зависимость от актуальности информации и скорости ее обработки. Почти повсеместно не замечают, что работа может зависеть от взглядов и убеждений, а эти взгляды и убеждения могут быть различного качества и степени актуальности, следовательно, взглядам и убеждениям необходимо время, чтобы созреть и достигнуть необходимого качества.

В деловом мире уже начались разговоры об угрозе, которую представляет р-состояние, хотя пока еще никто не видит, насколько серьезна эта проблема. Рой Роуан в книге The Intuitive Manager («Интуитивный менеджер») говорит о способе ведения бизнеса, который он называет «четко сформулированная некомпетентность». В этом случае существует много хороших идей, которые безукоризненно представлены, но при этом в них отсутствует суть и они не работают. Беглая речь делает приверженцев подобной бизнес-модели убедительными; они достаточно умны, чтобы произвести впечатление рассказом о том, что придумали. Они строят свои суждения на основе минимальных наблюдений (и могут быть настолько уверенными в своей «правоте», что не отказываются от своих позиций, даже когда становится очевидно, что они многого не приняли во внимание). Роуан цитирует интервью с несколькими генеральными директорами разных компаний, которые склонны осуждать явление четко сформулированной некомпетентности в школах бизнеса. Например, Роберт Бернштейн, президент огромного издательского дома Random House, отметил несоответствие теста GMAT и образования, которое основано на нем. Бернштейн говорит: «Именно это и пугает меня в бизнес-школах. Там обучают студентов красиво говорить. Однако необходимо узнать, о чем они думают перед тем, как сказать»{214}.

Есть еще один неправильный вариант ведения дел, «красноречивый, но скептический». Одаренность красноречивого скептика проявляется в ответ на потребность показать, насколько он умен, критикуя любое предложение. Как верно сказал Эдвард де Боно: «Критикуя, мы получаем гораздо больше удовлетворения, чем от конструктивного мышления. Как только вы доказали, что кто-то неправ, у вас тут же появляется чувство превосходства и достижения успеха. Если же вы соглашаетесь, то вам кажется, что вы излишне льстите. Если вы выдвигаете свою идею, то вы как бы сдаетесь на милость тому, кто будет ее оценивать и от кого вы зависите»{215}.

Для адепта р-состояния, которому непременно нужно все оценивать, гораздо безопаснее будет реагировать на уже возникшую проблему, чем смотреть на ситуацию свежим взглядом, повторно осмыслять ее или пытаться предотвратить. Рождать новые идеи, то есть быть творческим и использовать интуицию, гораздо более рискованно, чем оценивать.

Сейчас уже необходимость творческого и живого отклика на изменяющуюся ситуацию признали и в закрытых от внешнего мира переговорных. Великие стратегические планы оправдывают себя в стабильных условиях, но, как говорит Роуан об управляющем среднего звена: «чем дальше в непредсказуемое будущее направлено его решение… тем больше он должен полагаться на интуицию»{216}.

Как мы уже убедились, «справиться» с чем-либо с помощью интуиции в сложной ситуации совсем не то же самое, что «хвататься за соломинку». Я говорю о хорошо развитой интуиции, основанной на опыте. Фактически это лучший инструмент для работы. При этом видимое единство рационального стратегического плана не дает ничего, кроме утешительной иллюзии. Генри Минцберг, профессор менеджмента в Макгильском университете в Канаде, в своем ставшем уже классическим произведении The Rise and Fall of Strategic Planning раз и навсегда определяет недостатки р-состояния при использовании его в деловой сфере{217}. «Изрядная часть корпоративного планирования похожа на ритуальный танец, вызывающий дождь: он не оказывает никакого влияния на погоду, но те, кто участвует в нем, думают наоборот… Более того, большая часть советов, относящихся к корпоративному планированию, направлена на улучшение танца, а не погоды»{218}.

На подобное планирование уходит много времени, усилий и денежных средств. Однако компания становится пассивной и невосприимчивой не только из-за строгого следования планам. Такие планы, как показывает Минцберг, чаще всего основаны на тех соображениях, которые можно четко сформулировать или, что еще лучше, определить с помощью точных данных. Они не принимают во внимание именно ту «крайнюю» информацию (впечатления, догадки, незначительные детали, похожие случаи), которая и дает необходимые данные. Именно здесь процветает интуиция и принимаются пророческие решения. Поскольку сознание требует четкой и тщательно сформулированной информации, мы никогда не будем так богато информированы, как в случае использования интуиции. Если вы будете ждать, пока тенденции рынка прояснятся, то потеряете преимущество. В бизнесе, как и в других сферах, если решение зависит от едва заметных подсказок в запутанных ситуациях, черепаха непременно перегонит зайца.

Однако интуиция бывает очень разная. Если мы включаем интуицию только как импульсивную реакцию в состоянии паники при провале р-состояния, на нее нельзя полагаться. В мире, где аббревиатура КК обозначает совсем не «контроль качества», а «кошмарное качество» (особенно если относится к умению мыслить), интуицию нужно развивать и постоянно подпитывать. Здесь я считаю необходимым уделить внимание условиям, в которых интуиция работает лучше всего. Во-первых, это среда, в которой все понимают важность интуиции, а также тех режимов работы разума, при которых она включается. Во-вторых, должны быть лидеры, которые понимают и признают ценность интуиции. Нужны менеджеры, которые уверенно делают свое дело, когда речь заходит о медленном мышлении. Они поощряют идеи, о которых судят по результатам, а не по тому, насколько гладко и убедительно они представлены изначально. Бизнес-лидерам необходимо уметь видеть зачатки идеи, которые на первый взгляд могут казаться нетрадиционными или которые можно выразить с помощью аналогий и образов.

Де Боно в своих книгах о латеральном, или творческом, мышлении приводит массу примеров, когда сначала идея звучит глупо или по-детски, но при ближайшем рассмотрении в ней можно найти зачатки весьма творческого и вполне подходящего решения{219}. Ребенок нарисовал тачку, у которой колесо расположено сзади, рядом с ручками, а опорные ножки – спереди. Эта «глупая ошибка», которую исправит любой учитель, на самом деле представляет собой ручную тачку, которой легко маневрировать в углах и тупиках (на том же принципе основана модель самосвала, имеющего руль сзади). Одна компания, которая отправляла стеклянную продукцию почтой, постоянно страдала от того, что изделия бились при пересылке. Никто не мог придумать, как сделать ящик или наклеить на него ярлык, чтобы хрупкие посылки отличались от остальных. Даже когда ящик набивали мягким материалом, стекло все равно билось. Так продолжалось до тех пор, пока кто-то не предложил наклеивать ярлык с адресом прямо на изделие из стекла и пересылать его без упаковки. Несмотря на то что идею отклонили как слишком рискованную, все-таки она была хороша. В этом случае грузчикам, которые обычно не замечают наклейки и надписи, не надо было специально обращать на них внимание. Они могли бы видеть, что товар хрупкий, что с ним надо обращаться аккуратно. Однако эта идея все-таки сыграла свою роль: менеджеры решили сделать упаковку прозрачной и таким образом добились желаемого эффекта.

Компания, которая поощряет творческие способности сотрудника, помогает ему работать, задействуя разум, стимулирует необходимость думать. Подобные условия труда развиваются, если возложить на людей, а особенно на команды, подлинную ответственность за планирование и выполнение отдельных участков работы, а также дать им возможность принимать решения, касающиеся лучших способов достижения цели. В недавнем официальном «Отчете о содействии инновационным технологиям», опубликованном Британским психологическим обществом, сказано: «Люди гораздо охотнее применяют новшества там, где они чувствуют достаточно свободы и могут контролировать свою деятельность, тогда они готовы применять новые идеи и улучшать методы работы»; то же проявляется и там, где «члены команды принимают участие в постановке целей»{220}. Чем больше человек чувствует, что у него есть какая-то доля своей ответственности, тем вероятнее он будет заинтересован в поиске вариантов улучшения своей работы и в сохранении мыслей и впечатлений, которые «медленно вертятся в чертогах разума», независимо от того, находится он на рабочем месте или нет.

В главе 5 я показал, что повседневные дела и различная обстановка действуют на появление творческих идей по-разному. Бывает полезно позволить работникам самим контролировать свое рабочее окружение, хотя, конечно, благоприятные условия для работы у всех весьма отличаются и часто бывает нелегко создать такие условия в офисе компании. Мне лучше всего работается у моря. Есть люди, которым настроиться на рабочий лад помогает музыка. Часто люди работают лучше, если проводят больше времени в тишине. Одни бегают, другие плавают, третьим нужна медитация. Говорят, что Декарт оставался валяться в постели до середины дня, и тогда ему в голову приходили идеи. Самый первый шаг – помочь людям понять, в каких условиях им работается лучше всего. В условиях корпорации на это тоже нужно обратить внимание, и, проявив капельку изобретательности, можно создать такие условия, по крайней мере частично.

Очевидно, что люди гораздо более открыты новым идеям и используют интуицию, когда чувствуют, что находятся в безопасности. В «Отчете о содействии инновационным технологиям» сказано:

«Один из самых опасных факторов для инновационных идей – это чувство неуверенности в работе и отсутствие ощущения безопасности на рабочем месте… Если человек чувствует себя незащищенным, он больше склонен защищаться и меньше проявлять воображение… В таких условиях люди придерживаются уже знакомого и проверенного способа взаимодействия с действительностью и не пытаются пробовать ничего нового… Есть вероятность, что люди пойдут на риск и попробуют что-то новое, если они будут чувствовать, что за этим не последует никакой угрозы. Основная идея этого документа в том, что сегодня наравне с революцией, начавшейся в сфере управления в 1980-е годы, параллельным курсом должна идти новая революция 1990-х, которая отражает, насколько важны ощущение безопасности на рабочем месте и практическая поддержка развития и внедрения новых методов работы».

Это происходит не просто потому, что люди смелее, когда они расслабленны и им ничто не угрожает. В состоянии тревоги разум сосредоточен на том, чтобы предотвратить угрозу, поэтому мышление скованно и зажато. А для того, чтобы заработали медленные пути познания, необходима свобода и пространство. Люди должны чувствовать, что они имеют право сказать: «Вероятно, это покажется глупым, но…» или «Я могу просто озвучить свои мысли…» Там, где «полуфабрикаты» идей немедленно разбираются на кусочки, люди быстро учатся либо ждать, пока р-состояние займет более четкое и определенное место (но, вероятно, слишком осторожное и уже неактуальное), либо не содействовать совсем.

И наконец, собственно время. Мы никогда не получим никаких результатов от медленных путей познания, если будем спешить. В состоянии, когда нужно успеть много и срочно, мозговая активность протекает по знакомым каналам. Можно переключиться на медленное мышление, только если позволить мозговой активности «разливаться широко и проникать во все трещины и ручейки, которые только существуют». При этом, как бы парадоксально это ни звучало, медленное мышление не должно занимать много времени. Это особое умение, которым можно овладеть. Разуму нужно дать время, однако его изобретательность также зависит от способности взять столько времени, сколько требуется. Можно научиться использовать такие пути познания быстрее. Можно было бы даже предложить, чтобы менеджеры, так же как их подчиненные, попробовали медитацию, хотя сначала им придется понять, что это означает и как это работает.

Однако те, кто пытается управлять странами и компаниями – министры и руководители всех мастей, – могут быть напуганы тем, что в сложной ситуации, которую они пытаются разрешить, единственное, чего им не хватает, – это времени. Они способны ошибочно предположить, что чем быстрее меняется ситуация, тем быстрее и усиленнее нужно думать. При таком давлении р-состояние станет похоже на таблетку от всех бед, мы будем применять одну модную идею за другой, каждая из которых обещает гораздо больше, чем на самом деле дает. Работа компаний пересматривается, иерархии сглаживаются, организации становятся обучающими, компании – виртуальными. Количество встреч увеличивается, рабочий день становится длиннее, цейтнот не прекращается. Столько времени уходит на обработку информации, решение проблем, попытки успеть в срок… Поэтому думать некогда. Даже само по себе интуитивное мышление может стать всего лишь причудой, которая провалится, потому что основное мышление не изменилось.

Очень важно придумать, как спровоцировать появление медленных путей познания, но гораздо важнее поразмышлять об условиях, которые предоставят нам долгосрочные возможности, в которых у нас разовьются личные качества и появятся способности целиком и полностью использовать все возможные пути познания, независимо от деталей ситуации, в которой мы оказываемся. Даже если культура косвенно склоняет нас к использованию р-состояния, мы должны знать, как перейти к медленному мышлению, когда это необходимо. На данном отрезке истории именно это должно стать ключевой функцией образования.

Во всех средних и высших учебных заведениях по каждому предмету обучения есть не один учебный план, а целых два. Первый – это содержательный, или базисный, учебный план, включающий основные знания, умения и навыки (по арифметике, французскому, философии, стоматологии и т. д.), которые учащиеся должны усвоить. И учащиеся, и преподаватели четко представляют себе, что это за предметы и как проверить успеваемость. Если бы это был единственный учебный план, то учителя могли бы использовать любые методы, чтобы материал усваивался быстрее, легче и лучше. Но это не так. В основе каждого содержательного плана лежит еще один, менее заметный, но столь же необходимый – это методологический план, или планирование методов обучения. Он нужен для того, чтобы научить молодых людей учиться, чтобы показать им, что такое процесс обучения, как нужно получать знания, какие методы обучения считаются эффективными, а какие – нет. И если правы уже упомянутые мною помощник министра труда Даг Росс и руководитель «Кампании по обучению» сэр Кристофер Болл, то будущее и общества, и каждого человека по отдельности действительно зависит от умения учиться, а значит, этот второй план никак нельзя игнорировать. От образовательной системы общество требует прежде всего научить молодых людей (при этом не только тех, кто способен к теоретическому обучению) взаимодействовать с ситуацией, в которой они чувствуют себя неуверенно.

Когда люди начинают учиться, они имеют определенные способности и отношение к обучению. Вместе с заданиями и условиями, в которых проходит учебный процесс, они определяют, как проходит учеба. Эти навыки и возможности изменяются в зависимости от опыта: способности людей учиться, умения проявить силу духа перед лицом трудностей, понимания того, что им дает обучение, а также их собственного восприятия себя как учащихся. Все эти факторы до некоторой степени меняются под воздействием каждого учебного мероприятия (пусть только подкрепляясь и усиливаясь). При этом изменения, затрагивающие методологический учебный план, имеют способность к накапливанию. Встает вопрос: как можно составить последовательность обучающих задач и преподнести ее так, чтобы за длительный срок способность людей учиться изменилась в нужном направлении?

Второй учебный план ни в коем случае не соревнуется с первым, он просто следует за ним, как тень. Если мы рассматриваем образование как возможность научить молодых людей учиться, это совсем не значит, что мы перестаем преподавать им конкретные предметы. Как и все человеческие качества, умение хорошо учиться развивается, если правильно приложить усилия. Необходимо какое-то содержание, нужно узнавать о чем-то. Вопросы о содержательном учебном плане пока остаются без ответа. Вместе с тем критерии, которые используются при выборе предмета, методы преподавания и обучения, а также оценка успеваемости изменяются как раз при утверждении второго учебного плана. Независимо от темы часть внимания педагогов направлена на развитие определенных навыков. Однако другую его часть преподавателям следует связывать с долгосрочными последствиями обучения и возможностями, которые накапливаются из этих взаимодействий.

Нельзя сказать, что то, что хорошо с точки зрения одного учебного плана, обязательно будет хорошо с точки зрения другого. Если бы мы хотели, чтобы пловец улучшил собственные результаты, мы бы могли угрожать ему страшными последствиями, в случае если он этого не добьется. Мы бы даже могли после очередной неудачи протащить его на тросе через бассейн, как некогда наказывали матросов британского флота, протаскивая провинившегося под килем корабля. Но можно с уверенностью сказать, что ни один из этих приемов не повлиял бы на дальнейшую работу этого человека. Страх неудачи, скорее всего, настроил бы его против нас. И если бы мы все-таки протащили его по бассейну, то добились бы только того, что его мышцы ослабли бы. Мы получаем прямое доказательство, что эти два учебных плана действительно иногда идут вразрез друг с другом.

Кэрол Дуэк из Университета штата Иллинойс экспериментально исследовала одну из черт характера, которая позволяет хорошо учиться; ее можно назвать устойчивостью. По ее словам, способность стойко выдерживать трудности и терпеть непонятные ситуации, которые возникают в процессе обучения, не расстраиваясь и не пытаясь спешить, – это и есть устойчивость. Дуэк обнаружила, что устойчивость людей сильно меняется на протяжении всего процесса обучения, от начальной школы до получения высшего образования. Одни люди, сталкиваясь с трудностями, быстро устают и расстраиваются, и, вместо того чтобы настойчиво продолжить выполнение задания, им нужно найти способы укрепления самооценки. У таких людей попытка усердного обучения вызывает отвращение. Результаты исследований Дуэк показали, что из всех учащихся, которых она тестировала, только «умные девочки» относительно хорошо успевали по содержательному учебному плану, при этом показав недостаток устойчивости. Другими словами, они провалились с точки зрения методологического плана.

Дуэк предположила, что к «умным девочкам» относятся те, кто гораздо слабее нацелен на процесс обучения, потому что у них меньше опыта взаимодействия с трудностями. Поскольку они умные, обучение им давалось сравнительно легко, поэтому они сталкивались с трудностями реже, чем менее способные дети. А поскольку они девочки, то когда они все-таки испытывали какие-то трудности (особенно пока были маленькими), их утешали и успокаивали или же учителя предлагали им заняться чем-то другим, в то время как мальчиков, согласно исследованию, заставляли справляться с проблемой. Таким образом, «умными девочками» стали те учащиеся, у которых меньше всего возможностей развить «мышцы» для обучения, соответственно, они менее выносливы и не готовы сопротивляться{221}.

Учащиеся, которым не хватает устойчивости, покажут себя там, где процесс обучения проходит гладко, однако их сломит самая небольшая сложность. Подобная беззащитность, по мнению Дуэк, приведет их к выбору привычного пути познания: те, кому не достает устойчивости, выберут привычные задания, с которыми они умеют обращаться. Если же учитель изменит условия или поменяются правила, то есть от них потребуется применить менее знакомый опыт познания, у них повысится тревожность. В результате они будут развивать узкий диапазон навыков, необходимых для учебы, то есть таких, что с большей вероятностью приведут к успеху. Если для того, чтобы хорошо учиться в школе, нужно уметь объяснять и четко выражать мысли, то р-состояние станет единственным способом мышления, которое у них будет развиваться. Опасность состоит в том, что без гибкости некоторые молодые люди, стремясь к успеху, будут развивать одну часть потенциала и при этом совсем пренебрегут другой. При этом другие ученики из-за относительных неудач могут вообще не развить способность к обучению, а в худшем случае появится незавидный выбор между остановкой развития и снижением способностей.

Поэтому методологический учебный план должен быть направлен на повышение устойчивости, учащимся потребуется получить представление о разных проявлениях мышления, обучения и самих себя. Например, иногда процесс обучения проходит непоследовательно и вызывает чувство замешательства. Поэтому нет никакого смысла создавать содержательный учебный план, который мешает учащимся привыкнуть к мысли, что непоследовательность в обучении возможна и что это никак не связано с продуктивностью. Также незачем создавать такую культуру обучения (или давать ей возникать самой), которая навязывает идею, что процесс обучения может и / или должен проходить гладко и при которой замешательство вызывает негодование. Нельзя поддерживать модель, в рамках которой учащиеся свыкаются с мыслью, что их самоуважение основано на ясности, а от невнимания падает самооценка. Если дети учатся чувствовать, что им угрожают невниманием, их устойчивость будет ослаблена; точно так же влияют угрозы неудачи или расстройства.

Кэрол Дуэк показала, что на устойчивости негативно сказывается неправильное представление об умственных способностях. Она разделяет два разных подхода к умственным способностям. В первом подходе (я его использую здесь, он более точен, на мой взгляд) способности рассматриваются как широкий набор инструментов, которые можно использовать для познания и обучения. Пока мы учимся, мы можем научиться учиться, и со временем учимся все лучше. Другой подход, которого, к сожалению, придерживаются, когда рассуждают об образовании, рассматривает способности как врожденный дар, присущий избранным и определяющий, чего вы можете достичь. Если мы скажем о ребенке: «Сэлли высокая, кареглазая и способная», – то, безусловно, мы обращаемся ко второму подходу и рассматриваем Сэлли с этой точки зрения. При таком подходе никакие усилия, приложенные Сэлли, не смогут изменить ее рост, цвет глаз и способности.

Потрясающее открытие Дуэк заключается в том, что отсутствие гибкости при обучении часто подкрепляется определенным взглядом на разум. Если ребенок соглашается, что «можно стать умнее», он будет гораздо увереннее приобретать знания. Если ребенок с данным постулатом не согласен, считая, что эта способность неизменна, он будет расстраиваться и терпеть неудачи. Почему? Потому что зыбкая «теория» о непостоянных умственных способностях позволяет ребенку тянуться вперед, благодаря чему он становится умнее. У него есть такая возможность, а его менее везучие одноклассники ее не имеют. Ребенок чувствует, что он одарен определенными способностями, поэтому любая неудача или замешательство могут быть истолкованы как доказательство, что эти способности не соответствуют требованиям. И чем больше на него это действует, тем чаще он срывается, прячется, защищается или нападает. Практический урок, который можно извлечь из этого исследования, заключается в том, что сами учителя должны понять изменчивую природу способности к обучению и использовать методы, которые передают это представление детям.

Когда теоретически утвердится понимание, что возможности разума можно расширить, то следующим требованием методологического плана будет обеспечивание условий, чтобы на практике использовать всю палитру путей познания и обучения. На основе устойчивости можно развить смекалку. Конечно, р-состояние нужно развивать и совершенствовать, но также нужно развивать интуицию, воображение, умение внимательно наблюдать, не пытаясь непременно облечь мысли в слова. Необходимо учиться прислушиваться к своему телу, распознавать даже самые слабые намеки озарения (и не стараться тут же их использовать), мечтать и следовать порывам, не задаваясь вопросом «Зачем?». Если бы учителя знали немного больше о перспективах, которые раскрывают все эти качества, они нашли бы массу возможностей разнообразить методы обучения, используемые на уроках. И особенно это касается учителей средней и старшей школы, а также тех, кто работает в сфере высшего образования. Многие пути познания, которые мы рассматривали, знакомы учащимся и учителям начальной школы, однако с точки зрения традиционных содержательных учебных планов все эти пути познания ошибочно принимаются за «слишком детские» и как можно скорее вытесняются и заменяются более четкими и ясными формами. Такое отношение – глубокое заблуждение. Медленные пути познания не нужно замещать, напротив, их нужно развивать, холить и лелеять вплоть до взрослого состояния. И к ним нужно добавлять другие, общепризнанные пути познания, которые приходят позже, но так, чтобы они не закрыли собой пути медленные.

Например, развитие интуиции можно смело включать в школьную программу. Недавние исследования показали: дети, изучающие естественные науки, понимают предмет гораздо глубже, представляют, как работает наука, лучше схватывают знания и дольше их не теряют, если на практике проверяют свои интуитивные представления о том, как устроен мир. Как мы уже видели на примере из главы 4, интуиция необходима при научных исследованиях. Не игнорируя интуицию, а, напротив, работая с ней, дети не просто получают научные знания, они учатся думать как ученые{222}.

Еще один аспект, на который образованию стоило бы обратить внимание, – это развитие более расслабленного склада ума, в котором мы можем «позволить вещам самим нас найти». Одним это удается самостоятельно, другим нужно немного помочь. Архиепископ Уильям Темпл относился к первой группе:

«Когда я учился в школе, нам часто давали задание сочинить стихотворение на латыни, которая, как вы знаете, довольно-таки сложна. Я всегда работал при свете свечи. Когда у меня не шло дело и я не мог подобрать нужную фразу, то отламывал кусочек воска от свечки и аккуратно плавил его в пламени. И строчка тут же появлялась»{223}.

Аналогично существуют доказательства, что воображение как инструмент познания тоже имеет большую ценность на всем протяжении жизни. Неважно, для чего вы его применяете, – может быть, вам нужно получить физические навыки, например, подготовиться к сложным спортивным соревнованиям, или определиться в собственных ценностях и убеждениях. В этом случае воображение и визуализация могут дать гораздо больше, чем рациональная беседа с самим собой{224}. Конечно, у маленьких детей воображение богаче, опыт фантазирования гораздо больше, но с возрастом эти навыки можно продолжать развивать и совершенствовать. И наоборот, если игнорировать детскую способность к воображению и позволить ей отмереть, возможностей обучения станет меньше.

А как насчет полноты осознания? Если наша задача подготовить молодых людей, чтобы они успешно усвоили содержательный учебный план, – можно учить их так, как будто знания постоянны и неизменны. Для такого обучения эффективным будет традиционный подход, при котором за основу взят учебник. При таком подходе знание и методы его передачи (большей частью) согласованы и определены. Встает совершенно справедливый вопрос: «Зачем подвергать риску умы беспокойных детей причудливым разговором об «общей картине знания»?» Однако при формировании способности учиться мы должны помочь учащимся развить чувство причастности к знаниям и сделать так, чтобы они научились набирать знания. Это означает, что наша задача – объяснить им неоднозначность и двусмысленность такого понятия, как «знание», показать, что знание – результат человеческой деятельности, который всегда нужно пересматривать и подвергать сомнению. Если мы хотим, чтобы дети отправились в путешествие к мудрости, каким бы долгим оно ни представлялось, нам нужно подвергнуть опасности создание гносеологической незащищенности. И в конце концов выясняется, что риск не так уж велик.

Элен Лангер из Гарварда провела ряд исследований, в которых принимали участие ученики средней школы и студенты колледжа, поделенные на группы. Им давали одну и ту же информацию, но по-разному. Например, студентам нужно было прочитать описание теории развития городских районов. Для одной группы материал изложен был так, как будто теория являлась истинной правдой. Для другой группы материал представлял собой как бы теорию, и в тексте были использованы фразы: «Можно было бы посмотреть на это таким образом…» или «Может быть, следовало бы…» Затем студентов опросили для оценки их способности использовать полученные знания. Лангер обнаружила, что, несмотря на примерно одинаковые способности студентов к запоминанию, группа, которой был предложен вариант текста с условными предложениями, гораздо лучше использовала информацию, подходя к ней более гибко и творчески. Лангер пришла к выводу, что страх внушить детям неуверенность при передаче знаний был не обоснован. Учителям необходимо представлять знания так, как будто эта двойственность – особенность самого знания, а не проявление личной нерешительности. «Дети, которым преподавали как бы теорию, [таким образом] чувствуют себя увереннее, потому что они лучше подготовлены к тому, что результат может быть отрицательным или неожиданным»{225}.

Как же разница между содержательным и методологическим учебным планом соотносится со старым спором об отличии между традиционным методом преподавания (учитель говорит и пишет на доске) и проектным методом обучения? С точки зрения содержательного плана довольно непродуктивно позволить ребенку «изобретать велосипед» самому, когда есть еще столько неизученных «велосипедов». Если самое главное – изучить как можно больше «велосипедов», то такое возражение полностью оправданно. Однако в рамках методологического плана самое главное – не «велосипед», а процесс изобретения, а также укрепление у ребенка чувства уверенности, когда ему позволяют изобретать и поощряют порывы. Время, которое ребенок тратит на то, чтобы открыть для себя какие-то процессы или вещи (даже если ему просто сказать ответ или дать необходимую информацию), будет потрачено с большей пользой. В результате у ребенка появится большая уверенность в себе и он почувствует себя исследователем. Обучение путем открытий во многом схоже с обучением путем впитывания, то есть с развитием способности извлекать знания из опыта без необходимости выражать этот опыт словами (чем и являются интуиция и воображение). Ценность использования этой способности в жизни не поддается оценке. Важно и то и другое – и приобретение знаний, умений и навыков, и развитие познавательной способности. Учащихся, независимо от возраста, можно сбить с толку, если не дать им ни знаний, ни инструментов, необходимых, чтобы приступить к процессу обучения. Настоящий враг методологического плана – это догматизм, независимо от того, на чьей он стороне.

В данном контексте быть изобретательным означает иметь в своем распоряжении все необходимые ресурсы для обучения, а также иметь интуицию, которая позволила бы подобрать необходимый путь познания, подходящий для каждой конкретной ситуации, и определить знания, которые каждый из них дает. Изобретательный учащийся способен сконцентрироваться на проблеме, внимательно рассмотреть сложную ситуацию, охватив ее расслабленно и рассредоточенно. Он способен «позволить обстоятельствам говорить самим за себя», видеть суть, а не наблюдать ситуацию в «мутном зеркале своих желаний», как сказал Герман Гессе. Такой человек замечает все намеки и подсказки и к месту их использует. Он может анализировать и исследовать детали, но при этом мечтать и размышлять. Также такой человек умеет задавать вопросы и работать сообща с другими, но может находиться в тишине и созерцать. Он может выражаться буквально и метафорически, говорить ясно, а не подбирать мучительно слова, понимать язык науки и поэзию, быть одновременно и физиком, и лириком. Чтобы считать себя исследователем, нужно иметь возможность играть, открывать новое и экспериментировать с каждым из путей познания и обучения так, чтобы их влияние, их точность и уместность были раскрыты.

Также изобретательный учащийся должен развивать в себе способность быть хорошим «менеджером» своего собственного учебного процесса: то есть должен уметь понять, когда какой-либо подход к проблеме не дает результатов; знать, когда нужно настоять на своем, а когда изменить тактику или вовсе оставить работу над проблемой. Результативное обучение требует умения рефлексировать, размышлять, выбирать тактику и стратегию обучения; осведомленности о том, что происходит, и способности найти альтернативный подход. Таким образом, методологический учебный план требует, чтобы учащиеся взяли на себя некоторую долю ответственности. Они должны сами решать, что, когда и как они будут учить, должны сами оценивать свои усилия. Понимание, как именно учить, развивается по мере того, как учащийся на практике в реальной жизни пробует различные стили и методы, узнает все их недостатки, преимущества и ограничения.

Как я уже говорил, не каждый может рассматривать обучение как отдельный предмет, который можно добавить в учебный план. На примере программ, где уделяется внимание навыкам обучения, видно, что эти навыки нельзя передать через непосредственное преподавание, что полезные знания, которые накапливаются, не получится использовать сразу{226}. Способность обучения растет и развивается с опытом; ее нельзя свести до формулы или вложить в голову в виде объяснения. Таким образом, получается, что содержательный учебный план может быть расписан и распланирован, а для усвоения методологического плана учащимся нужно предоставить время, свободу действий и настроить их на процесс открытия. При обучении по содержательному плану важно, чтобы ученики получали обратную связь, чтобы им сообщали объективные результаты, насколько хорошо у них получается. Так они узнают о собственном прогрессе, который мотивирует их на дальнейшее обучение. Следуя методологическому плану, ученики должны осознавать свою ответственность, у них должны быть поддержка и помощь, чтобы они могли осмыслить ценность своих усилий. Только тогда у них разовьется чутье на качество. Ребенок должен быть способен сказать себе, когда он – молодец, опираясь на собственные ценности, которые трудно измерить (к тому же они могут и вовсе не озвучиваться). При работе с содержательным учебным планом задания не должны быть слишком легкими – от них становится скучно. Не должны они быть и слишком трудными – невыполнение таких заданий влияет на самооценку. При работе с методологическим учебным планом гораздо меньше приходится защищать учеников от трудностей, от того, что они могут «откусить больше, чем проглотить». Способность учиться развивается и укрепляется как раз при попытке «проглотить». Можно много почерпнуть, обдумывая поэму Элиота «Пепельная среда», когда вам 10 лет (если хочется, конечно), а можно сходить со старшей сестрой на рыбалку, даже когда удержать удочку еще не под силу, или «помочь» маме решить кроссворд, даже если не умеешь читать. Если ребенка держать «на диете», не давать ему «проблемы не по зубам» и он будет сталкиваться только с тщательно подготовленными и отобранными задачами, он гораздо хуже сможет развить медленные пути познания, которые лучше работают в неопределенных, трудно просчитываемых ситуациях.

Если обучающееся общество должно развиваться, то нужно внести практические изменения в работу и помочь развиваться и тем методам обучения, о которых я писал. Но на более глубоком уровне от нас требуется не меньше, чем представить человеческий разум по-новому. Образ разума, сформированный в ХХ веке, достался нам в наследство от Декарта. Это «театр сознания», с ярко освещенной сценой, на которой происходит действо сознательной жизни. Или же хорошо освещенный офис, в котором сидит умный менеджер, хладнокровно взвешивает аргументы, принимает решения, убирает проблемы и отдает приказы. И в этом рабочем кабинете сходятся вместе умственные способности человека, сознание и самосознание личности, они, по сути, являются одним и тем же. «Я» – менеджер; «я» работаю при свете; у меня есть доступ ко всем папкам, в которых хранится мой «разум». Того, чего я не вижу и во что не могу заглянуть, либо не существует, либо большая часть этого содержания есть немая сущность тела, которое само по себе не может представлять интерес. Без наблюдения оно может выполнять лишь функциональные операции, такие как пищеварение, дыхание и кровообращение. Однако чтобы сделать что-то стоящее, нужны инструкции из главного офиса.

Этот образ продолжает стимулировать и определять наше представление о собственной психологии, потенциальных возможностях и ресурсах, и это неправильно во всех отношениях.

Наивное представление о дуальности системы тела и разума несостоятельно с психологической точки зрения и опровергается с научной. Существование неосознанных умственных способностей доказано. Приходится ждать, когда придет вдохновение (ибо создать его невозможно), и представлять сознательное «я» «тем, кто принимает подарки из мастерской, куда нет доступа у сознания». Если мы хотим возродить медленные способы познания, нам нужно новое понимание бессознательного, такое, которое возвращает ему способность размышлять и переносит обратно в пределы самоосознания. На протяжении двух предыдущих столетий на передний план выставляли способы познания, которые связаны с сознанием, контролем и ясностью, и это привело к мощному взрыву научного мышления и технологических достижений. Но это произошло в ущерб тем способностям разума, без которых он тоже не может существовать. Ланселот Лоу Уайт говорит об этом так:

«Европейский и западный идеал человека, обладающего самосознанием, противопоставляет судьбу и свои собственные упрямые желания и скептические рассуждения как единственные факторы, на которые он может положиться; это, возможно, и есть самая благородная цель, которую приняло любое сообщество… Однако уже стало очевидным, что этот идеал – нравственная и интеллектуальная ошибка, здесь слишком преувеличено значение эстетических, философских и научных знаний человека. И один из главных факторов, демонстрирующих несоответствие этого идеала, – это заново открытое бессознательное. Поэтому переосмысление понятия бессознательного – это самая революционная идея нашего времени»{227} (курсив автора).

Мое понимание бессознательного, которое я называю «субразум», сильно отличается от представлений о бессознательном в европейской культуре XX века, например от фрейдистского подсознательного – выгребной ямы, в которую сливаются мысли и идеи, слишком неприглядные и опасные для того, чтобы пустить их в сознание. Это очень странное и узкое представление о бессознательном. Оно соответствует предположению Декарта, что сознание обладает интеллектом и управляется, и поэтому бессознательное обязано от него отличаться и даже противопоставляться всему, что связано с сознанием, оно должно быть эмоциональным, иррациональным, диким и чуждым. Бессознательное нельзя обозначить как «я»; Фрейд называет его «das Es», или «Оно».

Страницы: «« 12345 »»

Читать бесплатно другие книги:

Какими трюками пользуются современные «медиумы», чтобы заманить клиента в свои сети? Почему бизнес п...
Появившиеся в Европе в конце прошлого века низкотемпературные воздушные тепловые насосы (НВТН) принц...
От качества потребляемой воды зависит как здоровье человека, так и сроки эксплуатации бытового санте...
Микробиологические загрязнения воды занимают первое место по степени риска для здоровья человека. По...
В издании представлены варианты организации систем автономной канализации для загородного дома. Расс...
В предлагаемом издании читатель может ознакомиться с наиболее интересными эпизодами «Истории Государ...