Почему Америка и Россия не слышат друг друга? Взгляд Вашингтона на новейшую историю российско-американских отношений Стент Анджела

Заинтересованность администрации Буша в Узбекистане снова выдвинула на первый план старую проблему увязки противоречивых приоритетов внутренней и внешней политики после 11 сентября и разногласий в самом правительстве по поводу того, как относиться к Ташкенту. Как писал Рамсфельд, «по его собственному признанию, президент Ислам Каримов не является демократом в американском духе – таковых в регионе мало, а то и вовсе нет, – но он не проявил ни малейшей враждебности к интересам США»{327}. Рамсфельд в октябре 2001 года лично вел переговоры с узбекской стороной о размещении военной базы США в Карши-Ханабаде, и Министерство обороны США расценивало эту базу как важную составляющую глобальной войны с терроризмом. Более того, Узбекистан участвовал в инициированной администрацией Буша программе «чрезвычайной выдачи», по которой подозреваемых в терроризме помещали в тайные тюрьмы{328}. У Узбекистана плохо обстояли дела с правами человека, из-за чего Госдепартамент неодобрительно смотрел на отношения с ним. Согласно принятому в 1992 году «Закону о поддержке свободы», оказание помощи постсоветским государствам обусловливалось их соответствием определенным стандартам прав человека. Узбекистан получал финансирование по этой программе, и госсекретарю приходилось каждый год удостоверять, что Узбекистан добился очередного прогресса в деле соблюдения прав человека. В 2002 году Государственный департамент направил Пауэллу сводную справку с оценкой достижений Узбекистана в этой области. Бюро по делам Европы признало, что прогресс есть, а Бюро по вопросам демократии, прав человека и труду выдвинуло возражения. Пауэлл предпочел признать прогресс Узбекистана, но Каримов все равно жаловался на неуважение{329}.

Серьезные проблемы Узбекистану доставляли исламские экстремисты, в том числе Исламское движение Узбекистана (ИДУ). В 2000 году под нажимом узбекских властей администрация Клинтона включила ИДУ в перечень международных террористических организаций. Однако у США возникли сомнения по поводу других группировок подобного рода: действительно ли это террористические исламистские организации, или Каримов просто хочет причислить их к террористам из-за того, что они являются противниками его режима. Особенно острые разногласия возникли относительно статуса «Хизб ут-Тахрир». Эта организация со штаб-квартирой в Лондоне выступала за мирное создание халифата (исламского государства) во всем исламском мире, однако правительство Узбекистана и ряд западных экспертов считали ее террористической{330}. России внушал беспокойство исламский экстремизм в Узбекистане и угроза его распространения на Северный Кавказ, поэтому она поддерживала репрессивную политику Каримова. Кроме того, Москву все сильнее тревожило присутствие США в Узбекистане и старания американцев насаждать там демократию, которые, как полагали в Москве, могли спровоцировать дальнейший рост фундаментализма. К началу 2005 года узбекско-американские отношения омрачали трения по поводу условий пользования авиабазой, по плате за ее размещение, а также непрекращающаяся критика в связи с правами человека. Россия же после «тюльпановой революции» искала возможности укрепить свое влияние в регионе.

Узбекско-американские отношения пошли под откос из-за андижанского кризиса, который в итоге привел к закрытию американской авиабазы К-2 в Карши-Ханабаде. В июне 2004 года узбекская полиция взяла под стражу 23 частных предпринимателей из Андижана, города на востоке Узбекистана, по обвинению в «экстремизме, фундаментализме и сепаратизме». Все задержанные принадлежали к исламистской организации под названием «Акрамия» – она занималась благотворительностью и поддерживала возможности трудоустройства в регионе. Сами арестованные отрицали все обвинения. В 2005 году начался суд над ними, и ожидалось, что вердикт будет оглашен 12 мая. Накануне оглашения вердикта снаружи здания суда собралась толпа. В ночь с 12 на 13 мая в здание тюрьмы, где содержались обвиняемые, ворвалась группа вооруженных людей, освободила арестантов и направилась к зданию областной администрации; оно было захвачено, а представители власти взяты в заложники. Затем мятежники попытались захватить штаб-квартиру местных органов безопасности. На улицы вышли толпы митингующих. Они захватили и удерживали центральную площадь Андижана. Каримов лично прилетел в Андижан, чтобы оценить обстановку. Спустя сутки мятеж был жестоко подавлен, многие протестующие были убиты правительственными войсками. Данные о количестве жертв сильно расходятся: по официальной оценке властей Узбекистана, погибли триста человек, но реальное число жертв могло достичь полутора тысяч – такие данные привел сотрудник узбекских спецслужб, бежавший на Запад.

Спустя годы после мятежа в Андижане все еще сохраняются разногласия по его фактическим обстоятельствам, и однозначной трактовки этих событий нет. Спорят и о том, кто были эти 23 предпринимателя и их сторонники, и о том, насколько адекватной была реакция правительства. В своих мемуарах Дональд Рамсфельд утверждает, что предприниматели принадлежали к исламской экстремистской группировке. Видеоматериалы, отснятые «Акрамией», позволяют сделать вывод, что протестующие были вооружены. Однако с этим не соглашаются организация Human Rights Watch и другие НПО: по их версии, предприниматели были не фундаменталистами, а мирными исламистами, и правительственные силы без разбора применяли чрезмерную силу против гражданского населения.

Через две недели после кризиса в Андижане сенаторы Джон Маккейн и Линдси Грэм прибыли в Ташкент, осудили режим Каримова за убийство граждан своей страны и призвали правительство США задержать следующий транш платежей Узбекистану за пользование авиабазой. Правительство Узбекистана не дало согласия на прибытие международной комиссии по расследованию массового убийства мирных граждан, как предлагали Соединенные Штаты и Евросоюз. Россия и члены Шанхайской организации сотрудничества – куда входят помимо России и Китая государства Центральной Азии – в данном вопросе поддержали Каримова. Евросоюз наложил эмбарго на поставки вооружений Узбекистану, далее последовала эскалация взаимных обвинений между Ташкентом и властями стран Запада. В июле 2005 года правительство Узбекистана информировало Вашингтон о нежелательности использования Соединенными Штатами авиабазы К-2. В ноябре того же года Россия и Узбекистан подписали Договор о дружбе. Как в Вашингтоне, так и в Москве события в Андижане и их последствия рассматривались как потеря для интересов США в Центральной Азии и как чистая выгода для Кремля.

События в Андижане обнажили разногласия в администрации Буша относительно того, насколько далеко следует заходить в реализации «Программы свободы» и какими должны быть приоритеты США в Центральной Азии{331}. Правильно ли ставить интересы общей безопасности выше забот о внутреннем положении в другой стране? Насколько важны обязательства в области прав человека и следует ли ставить их выше борьбы с терроризмом и обеспечения безопасности, включая поддержку американских войск во время ведения боевых действий? В какой мере интересы России должны влиять на политику Соединенных Штатов? Рамсфельд выразил преобладающее в Министерстве обороны мнение по этим вопросам без всяких околичностей: «Права человека стали глобальным бизнесом заметных масштабов». Он признал, что правительство Узбекистана едва ли поступило в своих интересах, отказываясь предоставить сведения о том, что в действительности произошло в Андижане, и поддержал мысль о том, что с Ташкентом нужно вести тихую дипломатию, не устраивать публичных порок. Рамсфельд подчеркивал, что из-за войны, которую США вели в Афганистане, чрезвычайно важно сохранить добрые отношения с Каримовым, и спорил с Кондолизой Райс и ее заместителем Николасом Бёрнсом. Те заявили Рамсфельду: «Мы сделали четкий выбор, чтобы встать на сторону прав человека». Государственный департамент публично подвергал разносу узбекские власти за их действия. Рамсфельд позвонил Райс и попросил «сдать назад» с критикой Каримова. Она возразила, что «президент определенно хотел сохранить военную базу, но не просил меня смягчить тон, вот я и не стала»{332}. После того как США покинули базу К-2, Рамсфельд написал советнику по национальной безопасности Стивену Хэдли: «Русские выдворяют нас из Центральной Азии. Они гораздо успешнее запугивают эти страны, чем США противостоят этому запугиванию»{333}.

Для России значение Узбекистана было иного порядка, чем значение Грузии, Украины или даже Киргизии, и потому реакция Кремля на события в Андижане и на изгнание США с базы Карши-Ханабад была относительно спокойной. Заинтересованность России в отношениях с Ташкентом имела свои границы, поскольку Каримов стремился уменьшить зависимость Узбекистана от любой отдельно взятой державы. И потому события в Андижане стали для России нежданным подарком судьбы. За исключением независимой правозащитной организации «Мемориал», все российские СМИ поддерживали теорию, что мятежники, развязавшие беспорядки в Андижане, были исламскими экстремистами. И только маргинальные СМИ напрямую связывали Джорджа Сороса, ЦРУ и организацию «Акрамия». Российское правительство официально одобрило действия Каримова против протестующих.

В июне Путин встретился с Каримовым и прозондировал идею Договора о дружбе. Далее Узбекистан вышел из состава ГУУАМ и вновь присоединился к пророссийской Организации договора о коллективной безопасности (ОДКБ), хотя и опять приостановил свое членство в ней в 2012 году. Таким образом, Россия сумела использовать кризис в Андижане и его последствия, чтобы поставить заслон «Программе свободы», а заодно послала остальным правителям на постсоветском пространстве четкий сигнал: мы, в отличие от США, не станем вмешиваться в ваши внутренние дела; мы поможем вам поддерживать порядок в ваших странах, и наша помощь не будет обусловлена тем, как вы ведете себя внутри страны. Подвергая критике тех западных политиков, кто прикрывается «демагогической риторикой о свободе слова», Путин заявил на официальном обеде в сентябре 2005 года: «Мы не против изменений в бывшем СССР. Но мы боимся только, что эти изменения будут хаотичными. И возникнут банановые республики, где побеждает тот, кто громче кричит»{334}.

«Цветные революции» в перспективе

Непосредственно после «цветных революций» администрация Буша полагала, что события в Грузии, на Украине и в Кыргызстане отвечают интересам США на постсоветском пространстве. Как написал об этом Рамсфельд, «так называемые “цветные революции” привели к власти на Украине, в Грузии и Кыргызстане настроенных на реформы лидеров прозападной ориентации. Эти демократические перемены демонстрируют практическую и моральную ценность усилий президента Буша по распространению свободы»{335}. В мае 2005 года Буш побывал с визитом в Москве на праздновании 60-й годовщины окончания Второй мировой войны. Учитывая нараставшие трения в отношениях между США и Россией, его ждал прохладный прием. Затем Буш направился в Грузию, где тысячи горячих поклонников восторженно приветствовали его на улицах Тбилиси. В честь Буша решили назвать одну из центральных улиц грузинской столицы. Это доказывало, что его «Программа свободы» оправданна и приносит плоды. Вскоре после визита в Грузию Буш так описывал владевшие им чувства: «Это была фантастическая честь – стоять бок о бок с истинным почитателем свободы, Саакашвили. Невероятное, потрясающее переживание: стоять на площади Свободы в ознаменование мирной революции, свершившейся восемнадцать месяцев назад»{336}.

Но по прошествии нескольких лет стало ясно, что «цветные революции» не совсем то, чем они казались вначале. «“Цветные революции”, – писал один американский эксперт, – не стали событиями, ведущими к смене парадигмы, как это представлялось на первых порах. Вместо этого они обернулись очередной главой в посткоммунистической эволюции Грузии, Украины и Кыргызстана, и их совокупный эффект в целом оказался существенно меньше, чем думалось вначале и, безусловно, мечталось»{337}. Впрочем, летом 2005 года США все еще испытывали сильное воодушевление – не менее сильное, чем подозрения, которые питала Москва относительно намерений американцев на постсоветском пространстве. Американо-российские отношения ухудшились по сравнению с пиком взаимности, которого они достигли летом 2002 года. Соединенные Штаты по-прежнему удручало, что Россия не перестает помогать Ирану в реализации ядерной программы, а также поддерживает антидемократические силы на постсоветском пространстве. Впрочем, Россия была всего лишь одной из целого ряда внешнеполитических забот США; администрация Буша уделяла не в пример больше внимания Ираку, Ирану и Афганистану. Зато в приоритетах Путина Соединенным Штатам отводилось достаточно высокое место, и это несоответствие служило источником постоянного раздражения в Москве. Только Вашингтон был способен придать правлению Путина легитимность, престиж и статус. Но по той же самой логике Вашингтон обладал способностью задавить политические и экономические амбиции России и подорвать ее влияние в ее же ближайшем окружении.

С точки зрения российской стороны, целый ряд факторов – отказ США признать постсоветское пространство сферой исконного влияния России, продолжающееся военное присутствие США в Манасе, отказ принимать в расчет российские интересы в Ираке или Иране, а также постоянные провалы попыток Москвы вступить в ВТО или добиться отмены поправки Джексона – Вэника – еще больше усугублял горькое разочарование России из-за неоправдавшихся надежд, которые она возлагала на отношения с США. В сентябре 2004 года Путин чуть ли не агитировал за избрание своего «друга Джорджа» на второй президентский срок. Но пару лет спустя два лидера едва снисходили до разговора друг с другом.

Глава 6

Мюнхенская речь

Еще в ноябре 2003 года у Буша и премьер-министра Великобритании Тони Блэра состоялся разговор, в котором зашла речь о Владимире Путине. Оба пришли к выводу, что российский президент действует совсем не так, как они надеялись вначале, и потому было бы благоразумно относиться к нему с большей осторожностью{338}. В начале 2006 года это привело к полной переоценке отношений Соединенных Штатов с Россией. Выдворение американских военных из Узбекистана и непрекращающаяся критика Россией политики США на Украине и в Грузии утвердили Белый дом во мнении, что область двустороннего сотрудничества сужается. Как выразился Стивен Хэдли, советник по национальной безопасности во второй администрации президента Буша, «американо-российские отношения в ближнем зарубежье идут ко дну»{339}.

Нарастающие трения в отношениях США и России дали о себе знать как раз в тот период, когда международный престиж и влияние США шли на спад. В Ираке и речи не шло об успешном завершении миссии: в стране свирепствовала гражданская война с мятежниками, проливавшими все больше крови, и, похоже, от военного вторжения США в Ирак больше всего выигрывал Иран. В Афганистане талибы снова обрели силу и в своей партизанской войне получали поддержку от определенных сил в Пакистане. Антиамериканские настроения усиливались, многие давние союзники США в Европе по-прежнему дистанцировались от Вашингтона, пусть даже новые члены ЕС и продолжали поддерживать США. Сотрудники администрации задавались вопросом, какое место вообще должна занимать Россия в американской внешней политике. Здесь главными приоритетами оставались Афганистан, Ирак и Иран – и по всем этим странам у России имелись крупные разногласия с США. Россия перестала быть противником Соединенных Штатов, но их союзником так и не стала. Выделялись два главных вопроса: насколько Соединенные Штаты должны делать акцент на свою «Программу свободы» в отношениях с Москвой? И должны ли они сосредоточиться на общих с Москвой интересах, закрывая глаза на происходящее внутри России?

Переоценка двусторонних отношений, безусловно, происходила и в Москве. Пока Вашингтон, как становилось ясно, делал ошибки и пытался выпутаться из затруднений, Россия впервые за пятнадцать лет продемонстрировала, что набирает силу. В жизни российского народа наблюдались ощутимые перемены к лучшему. Доходы от нефти росли, и у страны было чем платить пенсии. Благодаря растущим ценам на нефть, увеличению финансовых резервов и осмотрительной макроэкономической и фискальной политике Россия переживала период быстрого экономического роста и вошла – наряду с Китаем, Индией и Бразилией – в число крупных развивающихся рынков, получивших обобщенное название БРИК. В знак признания нового, более высокого международного статуса России Германия в 2006 году уступила ей председательство в «Большой восьмерке» – а ведь еще десять лет назад Россия едва ли имела хоть какие-то шансы на членство в этом клубе. Осознавая свое возрастающее влияние как поставщика энергоносителей, Россия и сама начала задаваться вопросом, какого места заслуживают США в ее собственных приоритетах. У США все еще оставался на руках один козырь: никакая другая страна мира не могла так четко и однозначно подтвердить статус России как великой державы. Двусторонние американо-российские переговоры по ключевым вопросам – Иран, Афганистан, Ирак, противоракетная оборона и отношения Россия – НАТО – шли своим чередом. Путина разочаровала реакция США на начатую им в 2001 году перезагрузку, и потому он повернулся лицом к Европе, Китаю и к другим странам БРИК, желая сделать их альтернативными партнерами в противовес США. Отношения между Москвой и Вашингтоном становились все более поверхностными. Каналы коммуникаций – а в особенности неформальные, скрытые от глаз общественности контакты, которые и в лучшие-то времена были не слишком обширными, – совсем обмелели, зато набирала ход публичная «громкая» дипломатия, желчная и злобная.

В этой накаляющейся атмосфере старший директор по делам России в Совете национальной безопасности Томас Грэм, один из немногих во второй администрации Буша сторонников более тесных отношений с Россией, призывал сосредоточиться на прагматическом взаимодействии с ней. Вашингтон, утверждал Грэм, должен иметь дело с полудемократической Россией, какой она является в реальности, а не с гипотетической демократической страной, какой она едва ли станет в обозримом будущем. Публично критиковать Россию, считал он, непродуктивно, коль скоро США нуждаются в сотрудничестве с ней в таких вопросах, как Афганистан и Иран. Грэм старался поддерживать связи с Россией через самые разные каналы; среди прочего он инициировал диалог по постсоветскому пространству со своим коллегой Олегом Черновым из Совета безопасности РФ[35]. Грэм был убежден, что его усилия находят поддержку и у президента США, который и сам желал улучшения в американо-российских отношениях{340}. Кондолиза Райс и Стивен Хэдли поддерживали Грэма в его начинаниях. В начале 2007 года Грэм покинул пост в Совете национальной безопасности, и на его место назначили чиновника Госдепартамента Мэри Уорлик, которая продолжала поддерживать отношения с Россией по ряду проблем.

И все же сторонников более прагматической, основанной на интересах, политики по отношению к России все больше затмевали те, кто ратовал за политику, основанную на ценностях, и с возрастающим пессимизмом взирал на путинскую Россию и ее политику в отношении ближайших соседей. Сторонники этой позиции прежде всего сосредоточились в аппарате вице-президента США Дика Чейни, чье отношение к России было весьма скептическим, почти даже враждебным, как следует из его мемуаров. Этот лагерь предостерегал от развития отношений с Россией и настаивал на более тесных связях США с Украиной и Грузией, что рассматривалось как способ ослабить влияние России на соседние с ней государства. Некоторые представители этого лагеря изображали Ющенко и Саакашвили демократическими лидерами, которые отважно сражаются с имперской Россией, хотя сам Буш по-прежнему с некоторой осторожностью относился и к Саакашвили, и к Ющенко{341}. Буш любил выслушивать противоположные взгляды своих советников и, как правило, принимал сторону того, кто выступал за больший прагматизм в отношениях с Россией{342}. Конгресс США также придерживался более мрачных взглядов на Россию, как и разнообразные лоббистские группы, имевшие влияние на аппарат вице-президента и Конгресс[36].

Вообще же российская политика США сохраняла раздробленный характер, не было и единой политики по отношению к Евразии в целом. В феврале 2006 года отдел по делам Центральной Азии в Госдепартаменте был передан из Европейского бюро в только что созданное Бюро по делам Южной и Центральной Азии. Политический смысл этой реорганизации состоял в том, что Центральная Азия имеет больше общего с государствами Южной Азии, такими как Индия или Бангладеш, чем с постсоветскими государствами. Но это была скорее попытка выдать желаемое за действительное, сомнительная и даже довольно эксцентричная, что сделало американскую политику еще менее скоординированной. Процесс межведомственных согласований по политике в отношении России и Евразии разлаживался. Вдобавок к разногласиям между отдельными игроками возникли и структурные проблемы: не хватало механизмов координации между чиновниками, которые занимались Россией, и теми, кто отвечал за политику на остальном постсоветском пространстве{343}. Все это стало очевидно, когда свой вызов бросил Дик Чейни.

«Товарищ волк»

Советники Дика Чейни считали, что публичная критика России не только уместна, но и необходима в интересах последовательности проводимой политики, поскольку администрация Буша сделала «Программу свободы» краеугольным камнем внешнеполитического курса США. Ввиду того что шаги Путина по ограничению свободы слова и выборов шли вразрез со всем тем, о чем говорил Буш в своем обращении к Конгрессу «О положении в стране» в 2005 году, в его администрации полагали, что нельзя проходить мимо складывавшейся в России ситуации. Более того, в первый день нового, 2006 года Россия перекрыла подачу газа на Украину, на несколько дней лишив часть Европы тепла, причем при минусовых температурах. Это укрепило представление о России как агрессивно настроенной стране.

Все более ухудшавшееся отношение Чейни к Путину усугубил инцидент в Польше в январе 2006 года, когда он во главе американской делегации прибыл в Краков в честь годовщины освобождения лагеря смерти Освенцим. Путин был в числе приглашенных, в программе значилось его выступление. Однако он несколько раз откладывал свое прибытие из Москвы и опоздал к назначенному времени выступления, что другие участники восприняли как намеренное неуважение к президенту Польши Александру Квасьневскому и украинскому президенту Ющенко, о чьем избрании Квасьневский помогал договариваться во время «оранжевой революции». Когда Путин наконец прибыл, он достаточно бесцеремонно прервал ход мероприятия и выступил со своей речью. «Пока я наблюдал за его поведением в тот день, – позже отмечал Чейни, – мне стало понятно, почему российских лидеров до сих пор так не любят их соседи и почему наше решение расширить НАТО и предложить членство бывшим советским сателлитам вроде Польши и Румынии было правильным»{344}.

Спустя несколько месяцев, в мае 2006 года, Чейни в качестве главного докладчика принимал участие в Вильнюсской конференции, на которую собрались главы государств балтийского и черноморского регионов для обсуждения общих интересов, и в частности путей продвижения и укрепления демократии[37]. Чейни начал с похвалы государствам Балтии и Центральной Европы за их стойкую преданность демократии, затем похвалил Грузию и Украину за движение в сторону демократии. Далее он перешел к самой спорной части своего выступления – о России:

Америка и вся Европа желали бы видеть и Россию в числе процветающих, жизнеспособных демократий. Однако в сегодняшней России противники реформ стремятся повернуть вспять все достижения последнего десятилетия. <…> Никакими доводами о защите законных интересов нельзя оправдать превращение нефти и газа в орудие запугивания и шантажа, будь то манипуляции с поставками или попытки монополизировать систему транспортировки. И никто не может оправдать действия, которые подрывают территориальную целостность соседнего государства или ставят помехи демократическим движениям.

Хотя Чейни и заметил, что «никто из нас не готов поверить, что Россия обречена стать нашим противником», он очень недвусмысленно заявил, что, по его представлениям, все разговоры, которые велись после 2001 года о партнерстве, остались в прошлом{345}. И вся эта критика была озвучена Чейни не где-нибудь, а в Вильнюсе, столице Литвы, чье недавнее членство в НАТО и Евросоюзе было встречено в Москве с большим недовольством.

Речь Чейни спровоцировала острые дебаты не только из-за своего содержания и места, где она была озвучена, но также и потому, что сразу после нее состоялись два визита на высшем уровне, которые в очередной раз подняли проблему двойных стандартов в евразийской политике США и состоятельности «Программы свободы»{346}. Вскоре после выступления Чейни в Вильнюсе Вашингтон с визитом посетил президент Азербайджана Ильхам Алиев. Он выступил с трибуны Совета по международным отношениям[38] и встретился с президентом Бушем в Овальном кабинете. Буш отзывался об Азербайджане как о «современном мусульманском государстве, которое способно позаботиться о своих гражданах и понимает, что демократия – веяние будущего»{347}. Азербайджан весьма значим для США. Это светское мусульманское государство, важное с точки зрения энергетических интересов и интересов безопасности США, и занимает стратегически важное положение между Россией и Ираном, значительная часть населения которого – азербайджанцы. Азербайджан также стал активным участником программы региональной безопасности «Каспийский страж» – это составная часть антитеррористической программы США, – обеспечивая материально-техническое снабжение операций США в Афганистане. Азербайджан, кроме того, крупная нефтедобывающая страна, и именно здесь начинается нефтепровод Баку – Тбилиси – Джейхан. Таким образом, с точки зрения интересов национальной безопасности США тесное сотрудничество с Азербайджаном совершенно обоснованно. Но при этом Ильхам Алиев получил свой пост фактически по наследству от своего отца Гейдара, и президентские выборы в Азербайджане прошли, по мнению представителей ОБСЕ и Государственного департамента США, со многими нарушениями.

После выступления на Вильнюсской конференции вице-президент Чейни направился в Казахстан, который также играл ключевую роль для США в плане энергетики и безопасности. Лидер Казахстана Нурсултан Назарбаев, который в последние годы советской власти был первым секретарем ЦК Компартии Казахстана, незадолго до того был переизбран на третий срок, получив 91 % голосов; эти выборы на Западе критиковали как недостаточно демократические. Крупные запасы энергоресурсов Казахстана, его стратегическое местоположение между Китаем и Россией (граница Казахстана с Россией – самая протяженная в мире: более 7000 км). Если принять в расчет сотрудничество по линии контртеррористических операций, то понятно, что Казахстан вполне заслужил особое отношение со стороны США. Когда в столице Казахстана Астане Чейни задали вопрос, какого он мнения об изменениях внутри страны, вице-президент ответил: «Я и раньше выражал восхищение тем, что происходит в Казахстане на протяжении последних пятнадцати лет как в плане экономического развития, так и политического»{348}.

Администрация Буша старалась всячески поощрять эти богатые нефтью и стратегически значимые светские мусульманские государства, чтобы они и дальше успешно балансировали в отношениях с Россией и США (а в случае Казахстана еще и с Китаем), поддерживали сотрудничество с США по проектам диверсификации обеспечения энергоносителями и продолжали участвовать в контртеррористической кампании США. Россия же старалась завоевать расположение этих стран, поддерживая их политический статус-кво и предостерегая, что США со своими НПО готовят «цветные революции». Таким образом, с американской точки зрения было вполне рационально ради более широких интересов США приглушить критику политических систем этих государств. Однако этот подход давал пищу для обвинений в двойных стандартах и лицемерии, которые Россия выдвигала против США, а также позволял заявлять, что Москва точно так же, как Вашингтон, закрепляет свою сферу влияния.

Кремль указывал, что Белый дом рассуждает о «Программе свободы» лишь при контактах с Россией, но не вспоминает о ней, когда поет дифирамбы Азербайджану или Казахстану. Проблему усугубляли бюрократические проколы в Вашингтоне. Из-за того, что госслужащие, готовившие для Чейни вильнюсскую речь, не согласовывали свою работу с теми, кто готовил визит в Казахстан, отсутствовало единое понимание, как один визит в поездке Чейни скажется на другом{349}.

Кроме того, в Белом доме недооценили тот эффект, который произведет речь Чейни на Россию{350}. Россия же отреагировала немедленно и резко. Депутат Госдумы Андрей Кокошин заявил, что в Грузии и на Украине, двух государствах, удостоившихся таких похвал от Чейни, сохраняется исключительно высокий уровень коррупции и исключительно высокая степень переплетения бизнеса и политики{351}. Кое-кто в России указывал на сходство выступления Чейни со знаменитой фултонской речью Уинстона Черчилля, в которой тот говорил о существовании железного занавеса и которая, как считается, положила начало холодной войне. Впрочем, министр иностранных дел Сергей Лавров отказался считать речь Чейни объявлением новой холодной войны. При этом он несколько зловеще заметил, что встреча в Вильнюсе по вопросам демократии является попыткой создать организацию «против кого-то»{352}. В России многие политические обозреватели высказывали сомнения, можно ли считать Грузию или Украину, не говоря уже об Азербайджане или Казахстане, образцом демократии или прозрачности.

С точки зрения многих россиян, интересовавшихся политикой, Соединенные Штаты втянулись в традиционную геополитическую конкуренцию с Россией, на сей раз за постсоветское пространство, а риторика в духе «Программы свободы» – лишь часть их прагматичной и циничной стратегии. Российское руководство ни на йоту не верило, что Буш и его коллеги действительно принимают близко к сердцу судьбу демократии, и в качестве примера указывали на Ирак – про который в Белом доме заявляли, что он на пути к демократии, – как на вопиющий случай, заслуживающий осуждения. Тем не менее в российском руководстве были крайне раздражены критикой из уст вице-президента Чейни. Как заметил несколько дней спустя на собрании российских законодателей Путин, «как говорится, товарищ волк знает, кого кушать. Кушает и никого не слушает, и слушать, судя по всему, не собирается»{353}.

«Суверенная демократия»

Ответным шагом со стороны России было официальное оформление того тезиса, который Путин неоднократно и по разным поводам повторял Бушу, – что у России собственная уникальная история и потому она вкладывает в понятие «демократия» свой смысл, не такой, как у Запада; и оба этих смысла равноценны. Ввести в широкий оборот эту официальную позицию должен был Вячеслав Сурков, загадочный заместитель руководителя администрации президента, молодой «серый кардинал», который в прошлом работал на опального нефтяного магната Ходорковского. На Суркова была возложена задача курировать деятельность партии «Единая Россия» и ее молодежного крыла «Наши», которое сам же Сурков и задумывал. Во время «оранжевой революции» на Украине репутация Суркова дала трещину, и теперь ему требовалось восстановить свой авторитет{354}. В начале 2006 года Сурков впервые публично озвучил термин «суверенная демократия» в речи, обращенной к членам «Единой России», а в том же году сформулировал концепцию более обстоятельно в отдельной статье. Суверенная демократия, как следует из его определения, – «образ политической жизни общества, при котором власти, их органы и действия выбираются, формируются и направляются исключительно российской нацией во всем ее многообразии и целостности ради достижения материального благосостояния, свободы и справедливости всеми гражданами, социальными группами и народами, ее образующими»{355}. Иными словами, ни США, ни какая-либо другая страна не имеют ни права, ни оснований рассказывать России, что есть демократия, а политическая система России полностью отвечает потребностям и ожиданиям населения страны.

Суверенная демократия не только замышлялась как противовес «Программе свободы» и контридеология, заслон на пути попыток Запада продвигать демократию. Суверенная демократия составляла также сердцевину задуманного Россией проекта использования мягкой силы; такого рода рассуждения должны были подорвать представления об универсальности евроатлантического исторического опыта и доказать, что российская политическая система, основанная на уникальных традициях страны, не менее легитимна, чем американская или какая-либо из европейских. Иными словами, чтобы доказать миру, что «наше не хуже». На пресс-конференции в преддверии саммита «Большой восьмерки» Сурков заметил: «Когда нам говорят о демократии, то думают о наших углеводородах»{356}. На саммите G8 Путин развил эту мысль: «Нам бы не хотелось, чтобы у нас была такая же демократия, как в Ираке». На что Буш ответил: «В России есть демократия российского стиля, и я понимаю, что она не должна быть точно такой же, как в США»{357}. Годом позже Буш выразился более определенно: «Если говорить о том, можно или нельзя перепрограммировать нечто, что составляет основу русской ДНК, а именно централизованную власть, то сделать это трудно»{358}.

«Суверенная демократия» превратилась в мантру российского политического класса. Тем не менее сам Путин не всегда однозначно высказывался по этому вопросу. На встрече с участниками Валдайского клуба в сентябре 2007 года в Сочи он разъяснил: «Суверенная демократия, на мой взгляд, это спорный термин. Это все-таки небольшое смешение. Суверенитет – это нечто такое, что говорит о качестве наших взаимоотношений с внешним миром, а демократия – это наше внутреннее состояние, внутреннее содержание нашего общества». Проливая свет на смысл «суверенной демократии», он ясно дал понять, что здесь ключевым термином является суверенитет, а не демократия. «Если совсем откровенно говорить, не так уж много сегодня в мире стран, которые имеют удовольствие и счастье заявить, что они являются суверенными, их можно по пальцам пересчитать. Это Китай, Индия, Россия и еще несколько стран. Все остальные находятся в определенной и очень существенной зависимости либо друг от друга, либо от лидеров блока. Это не очень приятно, но это мое глубокое убеждение и это правда»{359}. Иными словами, истинным суверенитетом обладают только крупные страны, свободные от пут различных союзов, – разумеется, за исключением США.

Россия продемонстрировала свой укрепляющийся международный статус во всей красе в 2006 году, когда впервые принимала у себя саммит «Большой восьмерки» – это было нечто вроде первого бала дебютантки, – причем было это в родном городе Путина, Санкт-Петербурге. Путин желал продемонстрировать со всей убедительностью, что Россия «вернулась» в круг равных после более чем десятилетней слабости{360}. Россия не пожалела сил, чтобы произвести впечатление на участников G8, и потому местом проведения встречи выбрала Константиновский дворец в Стрельне – образец архитектуры барокко, – и поразила гостей красотами санкт-петербургских белых ночей, как и год назад на празднествах по случаю трехсотлетия города{361}. Буш встретился в приватной обстановке с Путиным, а после провел встречу с активистами-правозащитниками, о чем заранее проинформировал Путина, дабы не проявить неуважения к российскому лидеру{362}. Хотя ряд американских парламентариев – и прежде всего сенатор Джон Маккейн – настаивали, что Россию следует исключить из рядов «Большой восьмерки», собравшиеся на саммите сосредоточили внимание на широком спектре глобальных вызовов, от «жестких» военных проблем и вопросов безопасности – Северной Кореи, положения на Ближнем Востоке, энергетической безопасности – до более «мягких» вопросов, касающихся наркотрафика и образования. Российско-американская риторика была в целом довольно сердечной. Участники саммита пришли к общему мнению, что Россию следует «как можно быстрее» допустить в ВТО. Кое-кто в России задавался вопросом, какой смысл в элитном клубе G8. Но для большинства россиян участие их страны в «Большой восьмерке» служило доказательством, что с Россией теперь считаются как с уважаемым глобальным игроком, который вернул себе место на мировой арене.

После саммита «Большой восьмерки» российская сторона принялась зондировать почву в администрации Буша относительно новой встречи двух лидеров. Белый дом предложил Бушу сделать краткую остановку в Москве по дороге на ноябрьский саммит АТЭС в Ханое, чтобы дозаправить «борт № 1». Та встреча во Внукове была краткой. Российская сторона подготовила обширную повестку, но Буша слишком заботила ситуация в Ираке, чтобы вникать в интересовавшие Путина проблемы нераспространения ядерных вооружений и вступления в ВТО. Старший директор по делам России в Совете национальной безопасности Том Грэм придерживается мнения, что из-за озабоченности Белого дома чем угодно, но только не Россией Соединенные Штаты упустили ряд хороших возможностей наладить с Москвой более продуктивные отношения{363}. С этим соглашается бывший посол России в США Юрий Ушаков. Со своей стороны, россияне жаловались, что Буш часто держится на встречах довольно безучастно и что хотя Путин желает более длительных бесед, позволяющих добраться до сути вещей, американский президент всегда требует неукоснительно соблюдать график и ограничивает дискуссии с российским лидером более общими темами{364}.

В поисках преемника

Американо-российские отношения, безусловно, в определенной мере зависели и от внутриполитической ситуации в каждой из стран. По мере приближения конца второго президентского срока Путина на двусторонних связях все больше сказывались интриги по поводу выбора преемника российского президента, а также неопределенность в том, как именно Кремль организует вторую по счету в посткоммунистической России передачу власти. Согласно российской Конституции, Путин должен был оставить президентский пост, хотя ему не возбранялось в последующем снова претендовать на него. Система преемственности власти на протяжении тысячелетней российской истории была сложной. В царские времена трон переходил по наследству сыну или дочери царя (или царицы), хотя порой преемником оказывался кто-то другой вследствие заговора придворных или убийства законных наследников. В советскую эпоху пять лидеров страны занимали свой пост вплоть до смерти, одного – Никиту Хрущева – сместили собственные соратники в ходе переворота, и еще один – Михаил Горбачев – подал в отставку, поскольку государство, которым он руководил, перестало существовать. Были надежды, что в постсоветское время процесс передачи власти в России станет наконец прозрачным и получит институциональное закрепление. Хотя Путин и был формально всенародно избранным президентом, его кандидатуру заранее подобрала «семья» Ельцина в ходе совсем не прозрачных процедур и ему была гарантирована победа на выборах.

В период второго президентского срока Путина Кремль порядочно встревожили «цветные революции», и все внимание власти было сосредоточено на том, чтобы исключить малейший шанс, что народные волнения ослабят жесткую хватку Кремля. Процесс выбора преемника начался на фоне укрепления «вертикали власти» и растущей нетерпимости властей к критике. Ограничения на свободу печати и деятельность иностранных неправительственных организаций быстро усиливались. Те, кто позволял себе критиковать действия власти, исчезали с каналов государственного телевидения, а деятели оппозиции подвергались устрашению.

В 2006 году случились два резонансных убийства, вновь поставивших перед международной общественностью вопрос: куда же все-таки идет Россия? 7 октября 2006 года была застрелена Анна Политковская, влиятельный оппозиционный журналист и правозащитник, бескомпромиссный и последовательный критик российской политики на Северном Кавказе. Она была убита в подъезде своего дома, когда возвращалась с покупками из овощного магазина. Убийца явно был профессионалом. Запугать Политковскую пытались не раз, а двумя годами ранее, когда она летела в Беслан освещать захват в заложники учеников местной школы, ее попытались отравить. Особенно резко она критиковала жестокий режим, который установил в Чечне Рамзан Кадыров. Рамзан, только что отметивший тридцатилетие, стал по решению Кремля руководить разоренной войной Чечней. Он жестокими, диктаторскими методами насаждал порядок, опираясь на верные ему отряды силовиков, и особенно люто ненавидел Политковскую. Хотя многие горячие поклонники Политковской в России и за рубежом громко выражали негодование ее убийством, Путин вначале обошел это событие молчанием. Затем, через несколько дней, он высказал предположение, что журналистку убил кто-то из противников режима, чтобы бросить на него тень, а потом высказал во всеуслышание, что думает об Анне Политковской: «Ее влияние на политическую жизнь в России было минимальным… Это убийство наносит действующей власти больший урон и ущерб, чем ее публикации»{365}.

Еще больший резонанс, причем международный, вызвало убийство Александра Литвиненко, в прошлом офицера ФСБ, работавшего на изгнанного из России Бориса Березовского и получившего политическое убежище в Лондоне. Среди прочих дел Литвиненко расследовал обстоятельства убийства Политковской. 1 ноября 2006 года Литвиненко встречался в ресторане лондонского отеля Millennium с бывшим сотрудником КГБ Андреем Луговым и еще одним россиянином. Вскоре после встречи Литвиненко заболел, и его состояние начало быстро ухудшаться; тремя неделями позже он скончался. Люди, сочувствовавшие ему, обнародовали леденящую кровь фотографию Литвиненко на смертном одре. В последние минуты его жизни лондонские врачи поставили ему диагноз: отравление полонием-210. Это сильнодействующее радиоактивное вещество, которое производится практически только в одной лаборатории в России. Было установлено, что на авиалайнере, на котором вернулись в Россию собеседники Литвиненко на той роковой встрече, остались отчетливые следы полония, как и в лондонском гостиничном ресторане, где они разговаривали. Убийство Литвиненко было актом ядерного терроризма, совершенным на британской земле иностранными агентами. Британские службы безопасности заключили, что смерть Литвиненко – «спонсированное государством убийство, совершенное под руководством российских органов безопасности»{366}. Российские заговорщики намеревались замаскировать применение яда, чтобы никто никогда не узнал, чем вызвана смерть Литвиненко, но убийцы неправильно обращались с полонием. Тем не менее убийство прозвучало грозным предупреждением россиянам, которым вздумалось бы выступить против режима Путина как внутри страны, так и за ее пределами. Россия отклонила требование экстрадировать главного подозреваемого, Лугового, и оградила его от преследований мандатом депутата Государственной думы. Сам Литвиненко, будучи при смерти, заявил, что приказ о его убийстве отдал Путин. Кремль ответил на эти обвинения, что противники режима – люди, связанные с Борисом Березовским, на которого работал Литвиненко, – сами и заказали это убийство, чтобы опорочить Путина{367}.

На этом фоне ужесточения государственной машины и акций устрашения против его оппонентов возникли три претендента на президентский пост – министр обороны Сергей Иванов, глава «Российских железных дорог» Владимир Якунин и глава администрации президента РФ Дмитрий Медведев. Из этих троих самым вероятным кандидатом изначально считался Сергей Иванов, в прошлом генерал КГБ (Путин имел лишь звание подполковника). Иванов работал в Европе, бегло изъяснялся на английском языке – который, по его собственному признанию, освоил, слушая записи «Битлз», – и хорошо разбирался в вопросах безопасности. Кондолиза Райс вспоминает, как предсказывала дальнейшую судьбу Иванова в 2005 году, на праздновании 60-летия окончания Второй мировой войны, когда он, стоя на Красной площади, отдавал честь проходившим парадом российским войскам: «Путин ни за что не позволит ему стать президентом, – думала я. – Он не захочет иметь сильного преемника и соперника в притязаниях на Кремль, когда в конце концов решит вернуться»{368}.

Поскольку Путин, придя в Кремль, создал новую политическую систему, с трудом верилось, что если он отойдет от власти, система продолжит работать так же, как и при нем. У российской элиты имелись серьезные интересы, и Путин выступал их гарантом. Это дало пищу слухам, что Путин внесет изменения в Конституцию и останется в Кремле. Сам он раз за разом отрицал это, заявив на встрече с участниками клуба «Валдай» в 2007 году: «Меня самого беспокоит, что сегодня многое зависит в России только от одного человека. И я хочу расширить эту площадку. Но когда я сказал, что правы и те и другие, это значит, что я не собираюсь исчезать вообще куда-то. Я не собираюсь эмигрировать на постоянное место жительства в другую страну. Я люблю свою страну, я русский. <…> Моя цель заключается в том, чтобы власть в России была стабильной. И у меня есть все основания полагать, что так оно и будет»{369}.

Осенью 2007 года «игра в угадайку» приобрела еще больший накал. На парламентских выборах в декабре правящая партия «Единая Россия» набрала 64,3 % голосов избирателей, хотя присутствовавшие на выборах наблюдатели из ОБСЕ и Совета Европы объявили, что выборы были проведены нечестно, без соблюдения общепризнанных демократических норм. Вскоре после выборов Путин поразил своих сограждан и весь зарубежный мир, объявив, что президентом будет Дмитрий Медведев, а сам он займет пост председателя правительства. У власти в России будет «тандем». Это был неожиданный и умный ход. Путин не нарушил Конституцию, но все же ухитрился сохранить за собой место во власти.

Путинский залп

В феврале 2007 года, через несколько месяцев после саммита «восьмерки», когда вопрос о преемнике все еще стоял на повестке дня, Путин отбросил дипломатический политес и напрямую ополчился на Соединенные Штаты за то, что назвал односторонним и равнодушным отношением к миру. Для своего залпа по США Путин избрал трибуну форума, на который был впервые приглашен, – Мюнхенской конференции по вопросам политики безопасности. Это было регулярное собрание министров обороны евроатлантических государств, а также других официальных лиц и экспертов, на котором обсуждались самые злободневные проблемы мировой безопасности. Выступления Путина ждали с нетерпением как ответ «товарищу волку» Дику Чейни – но речь эта приобрела гораздо большее значение.

Вначале Путин предупредил аудиторию, что его рассуждения могут показаться «излишне полемически заостренными». В своем выступлении он собрал воедино все пункты, которые вызывали критику со стороны России. Прежде всего Путин подверг резкой критике идею однополярности, при которой существует «мир одного хозяина, одного суверена. И это в конечном итоге губительно не только для всех, кто находится в рамках этой системы, но и для самого суверена, потому что разрушает его изнутри. И это ничего общего не имеет, конечно, с демократией. Потому что демократия – это, как известно, власть большинства при учете интересов и мнений меньшинства. Кстати говоря, Россию, нас, постоянно учат демократии. Но те, кто нас учит, сами почему-то учиться не очень хотят». Путин не преминул назвать имена: «Сегодня мы наблюдаем почти ничем не сдерживаемое, гипертрофированное применение силы в международных делах, военной силы, силы, ввергающей мир в пучину следующих один за другим конфликтов. <…> Система права одного государства, прежде всего, конечно, Соединенных Штатов, перешагнула свои национальные границы во всех сферах». Решение, которое предлагал Путин, – вернуться к многосторонней дипломатии под руководством ООН и воздерживаться от применения военной силы. Он подчеркнул также, что с подъемом стран БРИК будущее несомненно принадлежит многополярности, а не однополярности{370}.

Членов делегации США – а в их числе были сенатор Джон Маккейн, Джозеф Либерман и Линдси Грэм, – ошеломила эта публичная полемика, и аплодисменты слушателей были весьма сдержанными. Министр иностранных дел Чехии Карел Шварценберг отреагировал колкостью: «Мы должны поблагодарить президента Путина, который не только хорошо позаботился о публичности этой конференции, но и ясно и убедительно доказал, почему НАТО должно расширяться»{371}. Тем не менее реакция участников конференции напомнила и России, и США, что кое-кто среди европейцев согласен с критикой, которую Путин обрушил на выстраиваемый Соединенными Штатами однополярный мир.

В надежде разрядить напряжение министр обороны США Роберт Гейтс на следующий день озвучил официальный ответ США. После того как республиканцы в 2006 году проиграли выборы в Конгресс, Гейтс, прежде занимавший пост директора ЦРУ и изучавший в свое время историю России, ушел с должности президента техасского университета A&M, чтобы занять место прямодушного Дональда Рамсфельда. Гейтс отличался прагматичностью и сдержанностью, он не был склонен вступать в публичную полемику. Признавая, что он, как и Путин, в прошлом был разведчиком, Гейтс заявил, что период четырехлетнего президентства в университете стал для него «лагерем по перевоспитанию». Подчеркнув, что «одной холодной войны вполне достаточно», Гейтс сообщил, что вскоре намеревается посетить Россию, поскольку, как он выразился, «Россия – партнер в наших предприятиях». При этом он конкретно поставил вопрос о поддержке Россией иранской ядерной программы{372}.

Белый дом тоже отреагировал на речь Путина взвешенно. Пресс-секретарь Белого дома Тони Сноу назвал Россию «ценным союзником»{373}. Почти через год после конфронтационной вильнюсской речи Дика Чейни администрация Буша, столкнувшись с обострением положения в Ираке и Афганистане, явно почла за лучшее не поднимать шума из-за мюнхенской речи Путина, а вместо этого сосредоточиться на вопросах, где требовалось содействие России, – Иран, противоракетная оборона и Косово. Более того, ряд аналитиков рассматривали мюнхенскую речь не только в плане влияния на внешнюю политику, но также и через призму внутренней ситуации в России: шел последний год президентства Путина, и, учитывая сплошную неопределенность в вопросе преемника, воскрешение призрака внешнего врага, угрожающего стране, могло быть просто практичным шагом в преддверии выборов{374}.

Мюнхенская речь возвестила о новой фазе в отношениях России с Западом, фазе, в которой богато обеспеченная энергоносителями Россия дала понять, что больше не желает мириться с повесткой, которую выработали в Вашингтоне. Хотя Путин высказывал все эти претензии и раньше, теперь он впервые обобщил их и выдал тщательно выверенный залп критики на престижном международном форуме{375}. Исключительно из желания поставить эффектную точку в этом деле по прошествии нескольких месяцев Путин на торжествах по случаю 62-й годовщины окончания Второй мировой войны уподобил внешнюю политику США политике Третьего рейха{376}. Видимо, благодаря этой новообретенной воинственной самоуверенности журнал Time в 2007 году назвал его «Человеком года». «Царь родился, – гласил заголовок передовой статьи в журнале. – Для него самым главным является стабильность – стабильность прежде свободы, прежде выбора, стабильность в стране, которая едва ли видела нечто подобное за последнюю сотню лет»{377}.

Дмитрий Тренин, пожалуй, один из самых проницательных внешнеполитических обозревателей России, обрисовал контекст, в который вписывается мюнхенская речь. Россия, по его словам, расстается с Западом: «До недавнего времени Россия видела себя планетой Плутон в западной Солнечной системе: пусть и очень далекой от центра, но все-таки частью этой системы. Сейчас Россия полностью сошла с этой орбиты: российское руководство отказалось от желания стать частью Запада и начало создавать свою собственную москвоцентричную систему». А потому, заключал Тренин, «Западу нужно успокоиться и принимать Россию такой, какая она есть: как крупного внешнего игрока, который не есть ни извечный враг, ни автоматический друг»{378}.

Была ли администрация Буша готова к тому, чтобы иметь дело с этой новой, более уверенной в себе Россией и переосмыслить вопрос о ее законных интересах? Вскоре Иран вновь выдвинулся на первый план как ключевая проблема и для Вашингтона, и для Москвы по мере их движения по разным орбитам. Эта тема постоянно входила в повестку дня президента США, была источником постоянных трений с Москвой, и здесь «перезагрузка» была бы затруднительна.

Иран

Хотя у администрации Буша давно уже не было сомнений, что Тегеран намерен в перспективе иметь ядерное оружие, Иран сотрудничал с США на ранних стадиях войны в Афганистане, в частности поставлял разведывательную информацию о движении «Талибан», в котором иранская сторона видела угрозу{379}. К 2004 году влияние Ирана на соседние страны было на подъеме. Заклятый враг Саддам Хусейн пал, как и режим талибов в Афганистане. Несомненно, Иран стал главным – хотя и непредвиденным – выгодоприобретателем от политики смены режимов, которую проводили США: теперь Тегеран мог укрепить свое влияние на шиитское большинство в Багдаде, которое при режиме Хусейна подвергалось гонениям.

В мае 2004 года группа реформаторов в иранском правительстве при посредничестве правительства Швейцарии передала Вашингтону предложение об улучшении иранско-американских отношений. По условиям этой «большой сделки» предполагалось, что Иран соглашается пойти навстречу Вашингтону по целому множеству проблем, заботящих США, от распространения ядерного оружия до терроризма и арабо-израильского конфликта, а взамен Вашингтон признает то, что в Тегеране называли законными интересами Ирана в сфере безопасности, а также снимает с Ирана экономические санкции{380}. В конечном счете ничего путного из этого предложения не вышло, и в 2005 году президентом Ирана был избран Махмуд Ахмадинежад. В администрации США возникли разногласия о том, следует ли налаживать общение с Тегераном, и если да, то как – ведь в конце концов Буш причислил эту страну к «оси зла». Из-за этого возникли расхождения в том, как следует взаимодействовать с Москвой по иранскому вопросу. В 2007 году Национальный совет по разведке опубликовал доклад национальной разведки по Ирану, в рассекреченном разделе которого говорилось, что в 2003 году, при президенте Хатами, Иран остановил свою программу разработки ядерного оружия. Этот вывод – хотя некоторые в администрации Буша оспаривали его – вроде бы подтверждал справедливость заявлений России о мирном характере иранских ядерных программ{381}.

Политика России в отношении Ирана была многоплановой и, как и у США, не всегда последовательной. В 2000 году Путин заявил, что США нарушили данные ими обещания, и аннулировал заключенное в 1995 году в рамках Комиссии Гор – Черномырдин секретное соглашение, по которому Россия обязалась прекратить поставки в Иран обычных вооружений. В начале 2001 года президент Ирана Мохаммад Хатами в ходе визита в Москву обсуждал вопросы военного и технического сотрудничества{382}. А вскоре после того как президент Буш заклеймил «ось зла», министр обороны России Сергей Иванов подтвердил намерение России продолжить военное и техническое сотрудничество с Ираном{383}. Объемы поставок российских вооружений в Иран выросли, а их ассортимент расширился, из-за чего некоторые американские политики назвали Россию «крестной матерью иранского ядерного оружия»{384}. Кроме того, Россия начала переговоры с Ираном о поставках ракетных комплексов класса «земля – воздух» С-300, что Израиль воспринял как непосредственную угрозу своей национальной безопасности{385}. Контракт на поставку ракетных комплексов С-300 Ирану был подписан в конце 2007 года{386}.

В мюнхенской речи Путин признал, что Россию беспокоят далекоидущие ядерные амбиции Ирана. По свидетельству Джона Болтона, Александр Румянцев, министр атомной энергетики РФ[39], не сомневался, что Иран развивает мощности по созданию ядерного оружия, и старался замедлить завершение строительства АЭС в Бушере. Однако в Кремле мало кто разделял его взгляды, а большинство представителей власти полагали, что с Ираном справятся и так. Москва считала также, что Иран представляет для США значительно большую головную боль, чем для России{387}. России было нежелательно, чтобы иранцы получили возможность производить ядерное оружие. Но не меньше Москва желала ограничить роль и военное присутствие США в регионе и при этом сохранить свое влияние. В Иране для России на кону стояли миллиарды долларов, и потому попытки США ввести против Ирана санкции Москва рассматривала как прямой удар по ее коммерческим отношениям.

У России имелись и внутренние причины относиться к Ирану с большой предосторожностью. Москва хотела сдержать распространение исламского фундаментализма среди мусульманского населения России и рассматривала поддержание отношений с Ираном как важную часть своих усилий по борьбе с внутренним экстремизмом. Москву беспокоило также, что любой военный конфликт Запада с Ираном усугубит и без того взрывоопасные настроения на Северном Кавказе.

Ключевым событием в отношениях России с исламским миром стало ее вступление в Организацию Исламская конференция (ОИК) в статусе наблюдателя как государства с меньшинством мусульманского населения. Это дало России основания предложить себя в качестве посредника и примирителя в отношениях между Ираном и Западом. Более того, в 2006 году Шанхайская организация сотрудничества (ШОС) предоставила статус наблюдателя Ирану. Москва последовательно выступала против международной изоляции Тегерана. В то же время, с тех пор как в 2002 году стало известно об иранском секретном заводе по обогащению урана в Натанзе, было все труднее обходить стороной вопрос о долгосрочных намерениях Тегерана. К тому же между Россией и Ираном, несмотря на все их заявления о «стратегическом партнерстве», существовали определенные трения. Стороны никак не могли прийти к взаимоприемлемому решению по вопросу демаркации Каспийского моря, что тормозило разведку энергетических ресурсов{388}. Кроме того, Тегеран резко критиковал Россию за поддержку политики США и ООН, направленной на ограничение иранских ядерных разработок. Тем не менее Россия отмечала и тот факт, что иранская ядерная программа – в числе тех проблем, в которых Западу следовало бы признать ее влияние, и потому не проявляла особой заинтересованности в разрешении ситуации. Так, по крайней мере, трактовали эту ситуацию в Вашингтоне{389}. «Россияне в большинстве своем не имели заинтересованности помогать нам в Иране», – отмечал Джон Болтон{390}.

На протяжении обоих президентских сроков Буша Россия последовательно отстаивала ту точку зрения, что отсутствуют свидетельства нарушения Ираном своих обязательств перед МАГАТЭ, подчеркивала, что Иран заинтересован развивать ядерную энергетику в сугубо мирных целях и что участие самой России в иранской ядерной программе с точки зрения безопасности не представляет ни малейшей угрозы. В 2005 году Россия ввела дополнительные меры безопасности на АЭС в Бушере и объявила, что достигнуто соглашение об обязательном возвращении в Россию отработанного атомного топлива с этой АЭС{391}. Но чем дальше, тем очевиднее становилось, что намерения Тегерана не такие уж и мирные: сначала Иран вышел из ранее подписанного соглашения с МАГАТЭ, потом активизировал работы по обогащению урана в Натанзе и вдобавок не выполнил соглашения с Россией об отправке отработанного топлива из Бушера.

В период с 2005 по 2008 год Москва проводила сложную стратегию, стараясь сначала смягчить осуждавшие Иран резолюции ООН, а потом поддерживала их. На пресс-конференции в октябре 2005 года министр иностранных дел РФ Сергей Лавров настойчиво заявлял, что вопрос могли бы решить инспекторы МАГАТЭ, тогда как Кондолиза Райс высказывалась за то, чтобы рассматривать проблему на уровне Совета Безопасности ООН{392}. По прошествии нескольких месяцев Россия предложила, чтобы Иран на время прекратил обогащение урана на заводе в Натанзе, но при этом сохранил бы возможность «ограниченных научных исследований» в области обогащения урана. Однако США последовательно отклоняли все предложения по Ирану, если они не подразумевали полного запрета на обогащение урана внутри страны{393}. Россия же выступала против введения любых дополнительных санкций против Ирана{394}.

Наконец после череды тяжелых трехсторонних переговоров между США, европейской «тройкой» (Великобритания, Франция и Германия) и Россией были приняты три резолюции Совета Безопасности ООН. Резолюция 1737 от 23 декабря 2006 года обязала Иран остановить всю деятельность, связанную с обогащением и переработкой урана, а до тех пор вводила запрет на импорт или экспорт любых ядерных материалов и заморозила все активы лиц и организаций, имевших отношение к иранским ядерным программам. Принятая в марте 2007 года Резолюция 1747 подвергла Иран критике за невыполнение Резолюции 1737 и ужесточила санкции. В Резолюции 1803, принятой 3 марта 2008 года, содержалась еще более резкая критика Ирана за невыполнение двух предыдущих резолюций и подтверждалось сохранение санкций в силе до тех пор, пока Иран не прекратит обогащение урана{395}.

В промежутке между этими тремя резолюциями выдался короткий период, когда казалось, что Россия и США могли бы более эффективно сотрудничать по проблеме Ирана. В сентябре 2007 года Кондолиза Райс предложила Сергею Лаврову обсудить вопрос о возможности открыть в Тегеране представительство США наподобие того, что действует на Кубе (на тот момент США никак не были представлены в Иране). Оно защищало бы интересы приезжающих в Иран граждан США. Лавров положительно воспринял это предложение, и Путин обещал затронуть этот вопрос в беседе с аятоллой Хаменеи на Каспийском саммите в октябре того же года. Однако иранцы так и не стали рассматривать этот вопрос, и, по свидетельству Райс, «к концу октября 2007 года отношение самих россиян к Ирану ухудшилось»{396}.

Таким образом, к концу президентства Буша Россия и США достигли следующего модус вивенди по отношению к Ирану: Россия поддерживает санкции ООН – хотя и в значительно более мягком варианте по сравнению с тем, за который выступали Вашингтон и Брюссель, – однако при этом продолжает строить АЭС в Бушере и ясно дает понять Тегерану, что поддержка России ему необходима, поскольку оберегает Иран от более жесткого, западного варианта санкций, а также что Тегеран не должен принимать эту поддержку как должное. Позиция России по-прежнему приводила в недоумение официальных представителей США. Как говорил российской стороне Джон Болтон, «Иран представляет больше опасности для России, нежели для Америки»{397}. Россию, безусловно, по-прежнему тревожили далекоидущие амбиции Ирана, но создавалось впечатление, что, по российским расчетам, Иран еще не скоро подойдет к реальной возможности производить ядерное оружие, то есть случится это куда позже, чем считали в США и Израиле. Кроме того, иранский ядерный вопрос был неразрывно связан с еще одной чрезвычайно болезненной проблемой – противоракетной обороной.

Противоракетная оборона

Американо-российские дискуссии по противоракетной обороне тянулись еще со времен саммита Путина и Буша на ранчо в Кроуфорде. Сколько ни заверяли США Россию, что противоракетная оборона направлена против Ирана, а не против нее, российские официальные лица никак не желали в это поверить. Хотя некоторые из них готовы были допустить, что изначально ПРО задумывалась Вашингтоном не как средство ядерного устрашения России, они настаивали, что нет никакой гарантии, что эта система со временем не превратится в более масштабную сеть ПРО, способную подорвать потенциал нанесения Россией ответного ядерного удара. Вопрос был отчасти в том, исходить ли здесь из намерений или из возможностей. В США считали, что противоракетная оборона – это система защиты страны от потенциального ядерного удара со стороны Ирана или Северной Кореи. Интересы США состояли не в том, чтобы противостоять колоссальному стратегическому и тактическому ядерному арсеналу России. В Москве же считали, что принимать в расчет следует не намерения, а возможности. Коль скоро США намерены разместить перехватчики в пределах досягаемости российской территории, нет никаких долгосрочных гарантий насчет того, как они могут быть использованы.

Решение Вашингтона разместить элементы системы ПРО в двух странах, ранее входивших в Варшавский договор, только усилило подозрения России. В 2004 году президент Буш одобрил выбранные для размещения элементов ПРО места дислокации в Польше и Чехии. Стивен Рейдмейкер, помощник госсекретаря по вопросам национальной безопасности и нераспространения ядерного оружия, полетел в Россию, чтобы информировать своих российских визави и разъяснить, что с Аляски сбить российские ракеты куда проще, чем с территории Польши. Но в Москве этот аргумент отклонили. «Корень проблемы в том, что мы создавали физическое присутствие США в стране, прежде входившей в советский блок», – сказал Рейдмейкер. С ним согласился помощник министра обороны по вопросам политики Эрик Эдельман: «Дело было не в не физике, а в географии»{398}.

В июле 2007 года США открыли переговоры по размещению радарных установок в Чехии и ракет-перехватчиков в Польше. Вашингтон объявил также о соглашениях с новоиспеченными членами НАТО, Болгарией и Румынией, о размещении на их территориях американских военных баз. Сотрудники администрации Буша в частных беседах выражали разочарование позицией России по противоракетной обороне и утверждали, что российской стороне прекрасно известно: американская ПРО направлена вовсе не против их страны и никак не может представлять угрозу российскому ядерному потенциалу. Однако американцы упускали из виду одну важную вещь. Дело не только в том, что планировалось разместить часть ПРО вдоль границ России, но и в том, что выбор пал как раз на те страны, с которыми у России были давние и временами напряженные отношения. Чехи и поляки желали иметь у себя на территории элементы ПРО, ибо для них это было материальное свидетельство поддержки со стороны США со всеми вытекающими отсюда благами. Но поскольку они в прошлом были членами организации Варшавского договора и союзниками России, сам факт поддержки противоракетного проекта США с их стороны приводил Москву в бешенство. Несомненно, именно этот символический аспект развертывания системы ПРО в Центральной Европе придал мюнхенской речи Путина такой демонстративно воинственный характер.

Администрация Буша начала реализацию своей программы, и тогда Кремль заявил о собственных, пока еще неопределенных планах противопоставить нечто разворачиваемой США системе ПРО. Как высказался пресс-секретарь Владимира Путина Дмитрий Песков, «мы чувствуем себя обманутыми. Потенциально нам придется создавать этому альтернативы, но с меньшими затратами и большей эффективностью». И, как добавил генерал Владимир Белоус, география развертывания не оставляет ни малейших сомнений: «главной мишенью являются ядерные силы России и Китая. Американские базы представляют реальную угрозу нашим стратегическим ядерным силам»{399}. Министр обороны Сергей Иванов проигнорировал разговоры о возможности американо-российского сотрудничества по ПРО: «Мы полагаем, что эта система – стратегическая противоракетная оборона – является, мягко говоря, чем-то весьма странным»{400}. В ходе своего первого после мюнхенской речи Путина визита в Москву Кондолиза Райс старалась излучать оптимизм и объявила о возрождении механизма 2 + 2, который обеспечит контакты между министрами обороны и иностранных дел России и США и поднимет на новый уровень как консультации, так и сотрудничество двух стран по ряду проблем безопасности, в том числе и по ПРО{401}.

Россия же прибегла к уже знакомой тактике – попыталась внести раскол между США и Европой по вопросу ПРО. Впрочем, на сей раз эта задача усложнялась тем, что по данному вопросу Европа и сама расходилась во мнениях. Польша, Чехия и другие государства «новой» Европы по большей части поддерживали планы США, тогда как Германия и остальная «старая» Европа опасались противостояния с Россией и высказывали сомнения в эффективности всей схемы ПРО. На встрече в рамках Совета Россия – НАТО в апреле 2007 года Лавров яростно возражал против ПРО. На закрытых встречах он говорил туманно и довольно угрожающе о контрмерах, которые предпримет Россия. Но его действия оказались непродуктивными – они, наоборот, сплотили «старую» и «новую» Европу и привели к тому, что члены ЕС дружно высказались за ПРО. Более того, попытки Лаврова добиться формального соглашения о сотрудничестве между НАТО и Организацией договора о коллективной безопасности (ОДКБ), где тон задавала Россия, встретили категорический отпор{402}.

В декабре 2007 года Путин выпустил еще один залп по ПРО, объявив, что Россия приостанавливает участие в ДОВСЕ – Договоре об обычных вооруженных силах в Европе, вводившем с 1990 года ограничения на количество вооруженных сил и военной техники, которые позволено разместить в Европе тридцати государствам-участникам. Этот шаг лишил Европу важного инструмента взаимного доверия, поскольку условия ДОВСЕ предусматривали регулярные инспекции в местах дислокации{403}. Москва и так уже долгое время уклонялась от выполнения положений ДОВСЕ под тем предлогом, что они налагают на нее несправедливые обязательства, теперь же Путин напрямую увязал выход из ДОВСЕ с развертыванием в Европе американской ПРО{404}.

В старании развеять тягостное впечатление от мюнхенской речи Путина президент Буш в 2007 году пригласил российского президента на неформальный «омаровый» саммит в родовое поместье Бушей, расположенное в городке Кеннебанкпорт, штат Мэн, на крохотном полуостровке, который выдается в Атлантический океан. Роль радушного хозяина взял на себя Джордж Буш-старший, и трое политиков с удовольствием гоняли на быстроходном катере, рыбачили и предавались другим развлечениям, чтобы снять напряжение (Путин единственный из них поймал рыбу). В целом в России с симпатией относились к Бушу-старшему, поскольку его имя ассоциировалось с окончанием холодной войны, причем в манере, не умалявшей достоинства ни России, ни ее лидеров.

В штате Мэн Путин развил свое предложение, которое сделал ранее в том же 2007 году на встрече «Большой восьмерки» в немецком городе Хайлигендамме: пусть Америка использует Габалинскую РЛС[40] в Азербайджане, оттуда и США, и Россия могли бы проводить совместный мониторинг вероятного запуска ракет Ираном. Россия арендовала Габалинскую РЛС до 2012 года, и тогда было еще неясно, согласятся ли азербайджанские власти продлить России аренду (они отказались). Предложение Путина было довольно продуманным: для США и России открывалась возможность сотрудничества в области ПРО. С российской точки зрения, использование Габалинской РЛС устранило бы необходимость разворачивать элементы американской ПРО в Чехии, хотя технические эксперты США отклонили этот довод. Россия также утверждала, что гораздо более оправданно разместить радары в Азербайджане, если цель ПРО – действительно Иран, как утверждают американцы. И Иран тут же выступил с критикой предложения. Путин также предложил США сотрудничество по размещенной на юге России, в Армавире, станции раннего предупреждения{405}. Буш ответил, что находит это предложение новаторским и стратегическим, но заметил, что Чехия и Польша все равно должны быть частью системы. Сергей Иванов, теперь в ранге вице-премьера, сказал в ответ, что если США не принимают компромиссное предложение Путина, Москва сделает вывод, что система противоракетной обороны и впрямь нацелена на Россию, и отреагирует соответственно{406}.

Кондолиза Райс уверена, что между Бушем и Путиным возникло недопонимание – предлагалась ли Габалинская РЛС как альтернатива или как дополнение к элементам, которые планировалось дислоцировать в Польше и Чехии, – но считает, что «у Джорджа Буша и Владимира Путина были хорошие отношения, что и позволило на сей раз утихомирить страсти – временно, правда, – в наших все более зыбких взаимоотношениях»{407}. Буш после саммита сказал журналистам, что, по его убеждению, Путин всегда правдив в общении с ним: «Верю ли я ему, спросите вы. Безусловно!»{408}

Американо-российские переговоры по Габалинской РЛС и возможности в перспективе совместно использовать станцию в Армавире шли урывками на протяжении всего следующего года, но ничем так и не кончились. Эрик Эдельман, который в составе делегации США проводил инспекцию Габалинской РЛС, вынес довольно тягостное впечатление: станция явно пришла в упадок, и не оставалось сомнений, что Россия рассчитывала с помощью американских технологий модернизировать объект. Мало того, станция в Габале не сумела зафиксировать несколько испытательных запусков ракет в соседнем Иране{409}. Группа инспекторов США пришла к заключению, что предложенная Россией Габалинская РЛС могла бы служить подспорьем в мониторинге угрозы ракетного удара со стороны Ирана, но не полноценной защитой{410}. Российские официальные лица выражают сожаление, что инициативы Путина не были восприняты с должной серьезностью. Бывший посол РФ в США Юрий Ушаков считает, что Путин в Кеннебанкпорте выдвинул «смелое предложение», которое американская сторона, увы, так и не приняла.

Противоракетная оборона стала главным вопросом на последнем официальном саммите Буш – Путин, прошедшем на сочинской даче последнего в апреле 2008 года. Обе стороны подтвердили заинтересованность в системе противоракетной обороны, «в которой Россия, США и Европа участвовали бы как равноправные партнеры». Чтобы задобрить российскую сторону, американцы предложили разместить российских военнослужащих в качестве наблюдателей на планируемых объектах системы ПРО – эту идею Чехия и Польша встретили, мягко говоря, без радости. Тем не менее на совместной пресс-конференции Путин еще раз заявил, что «наш основополагающий подход к американским планам не изменился». Сотрудники администрации Буша в частном порядке высказывали сожаления, что после стольких лет переговоров с Россией, бесчисленных предложений, призванных умерить ее беспокойство, и решений по сотрудничеству Вашингтон и Москва ни на шаг не продвинулись к компромиссу за шесть лет после встречи президентов в Кроуфорде{411}. Весной 2008 года, когда цены на нефть достигали исторического максимума, а валютные резервы России выросли до $450 млрд, Москва была не слишком заинтересована в договоренностях по противоракетной обороне, особенно из-за того, что Вашингтон упорно не желал отступить хоть на полшага в вопросе размещения элементов ПРО в Чехии и Польше.

Однако противоракетная оборона была не единственным камнем преткновения в отношениях Вашингтона и Москвы. Новые трения в американо-российских отношениях возникли вокруг территориальной целостности новых государств, образовавшихся в результате народных выступлений в Восточной Европе и краха Советского Союза. В частности, на первый план в двусторонних отношениях выдвинулись статус Косова и его последствия для прилежащих к России государств.

Глава 7

От Косова до Грузии: распад

Разногласия по Балканам постоянно подтачивали американо-российские отношения еще со времен краха СССР. Претензии на роль защитника православных сербов от проживающих на территории Югославии мусульман и католиков оказались убедительным аргументом для Кремля, желавшего во что бы то ни стало сохранить эту традиционную для России сферу влияния. При Ельцине Россия хоть и выступила партнером кампании НАТО в Боснии, а позже участвовала в работе международного миротворческого контингента, но делалось это весьма неохотно. Тем не менее Контактная группа, в рамках которой США, Россия и ведущие страны Европы обсуждали пути урегулирования конфликта, сыграла свою роль. Российский военный контингент служил под началом американского командования – 1200 из 20 000 миротворцев в составе Сил НАТО по поддержанию мира{412}. В ходе косовской кампании 1999 года разногласия обозначились значительно более явственно, а марш-бросок российских войск в Приштину чуть не поставил стороны на грань прямого конфликта. Теперь, когда Путин стал президентом, а Россия оправилась от экономической депрессии 1990-х, Кремль занял более неуступчивую позицию. Российские власти были твердо намерены заблокировать любые попытки Запада предоставить Косову независимость.

Многие в России – в том числе и критики Кремля – считают, что перезагрузкам Путина и Клинтона положили конец прежде всего события в Косове. По их мнению, действия Кремля в 1999 году, а особенно участие Виктора Черномырдина, уговаривавшего Сербию капитулировать, – это самая неприглядная глава в российской внешней политике ельцинской эпохи. Хотя российский контингент после окончания военного конфликта вошел в состав Сил для Косова (СДК)[41], служившие на Балканах российские офицеры по возвращении в Москву обнаружили, что участие в этой кампании – совсем не повод рассчитывать на карьерный рост. А в 2003 году министр обороны Сергей Иванов вообще вывел российские войска из состава СДК{413}. Особое раздражение Кремля вызывал тот факт, что НАТО, не имея мандата ООН (Россия наложила вето на его выдачу), действует за пределами своей традиционной сферы влияния и притом на территории, которую Россия относит к сфере своих особых интересов. С точки зрения НАТО, видимое безразличие России к бедствиям косоваров, которых сербы подвергли этническим чисткам, поднимало вопрос: действительно ли ценности России и Запада совпадают? А для самой России косовская история порождала ряд весьма болезненных проблем: если это отколовшаяся от государства территория может получить независимость, не применят ли затем эту логику к Чечне и другим российским регионам, где нарастали сепаратистские настроения? И если НАТО проявляет такую прыть в Косове, то кто знает, куда еще вздумает вторгнуться альянс без соответствующего мандата ООН!

По окончании войны Косово (с населением менее 2 млн человек) находилось под управлением Миссии ООН по делам временной администрации в Косове (УНМИК). Освободительная армия Косова была демобилизована, на территории края были созданы начатки системы управления. И все же в 2004 году возобновились столкновения между сербами и косоварами. В 2005 году Контактная группа приступила к обсуждению будущего статуса Косова. Большинство участников группы были едины во мнении, что возврат к прошлому невозможен, и на финского дипломата Мартти Ахтисаари, который в 1999 году вместе с Черномырдиным участвовал в переговорах о прекращении огня, была возложена незавидная миссия – разработать полноценное предложение по будущему статусу Косова. Кондолиза Райс называет свои прения с Сергеем Лавровым по статусу Косова одним из тех вопросов, где у США и России было больше всего разногласий, и «предвестием будущего: все большего напряжения в отношениях с Кремлем на все оставшиеся годы президентского срока Буша»{414}.

В 2006–2008 годах Россия блокировала все попытки ООН решить судьбу Косова, указывая, что в плане, предложенном Ахтисаари, не учтены возражения сербов и опасения России о последствиях признания независимости Косова для других непризнанных государственных образований. Тем не менее участники переговоров по Косову со стороны Запада, в том числе ветеран дипломатической службы Фрэнк Визнер, после тяжелых, продлившихся несколько месяцев переговоров пришли к выводу, что единственный способ положить конец многолетнему конфликту – это предоставить Косову независимость. Были серьезные опасения, что в противном случае межэтническое насилие вспыхнет снова. Сербы и косовары резко расходились в своих взглядах на конфликт, и история этих народов была слишком кровавой для компромисса.

Однако не все в администрации Буша придерживались единого мнения по Косову. И здесь снова заявил о себе недостаток координации – чиновники Госдепартамента, ведавшие делами Балкан, не проводили регулярных консультаций с теми, кто отвечал за российское направление и потому не смогли полностью просчитать вероятную реакцию России{415}. На саммите «Большой восьмерки» в 2007 году Путин повторил свои предыдущие заявления, что к праву народов на самоопределение должны применяться универсальные принципы, будь то Балканы или постсоветский Кавказ, – по его мнению, нет разницы между Косовом и постсоветскими сепаратистскими образованиями{416}. (Правда, Путин в этом контексте не упомянул Чечню.)

После того как Россия отказалась поддержать план Ахтисаари по Косову, стало понятно, что никакого решения конфликта, которое было бы приемлемо для его участников и получило бы поддержку ООН, в обозримом будущем не предвидится. Тогда в феврале 2008 года Косовский край в одностороннем порядке объявил о независимости от Сербии. США и 22 из 27 стран – членов Евросоюза, а также многие другие государства мира признали независимость Косова. Они четко обозначили, что ситуация в Косове представляет собой уникальный случай и не может считаться прецедентом. Тем не менее Россия, Сербия, Испания, Словакия, Греция, Кипр и Румыния не признали независимость Косова, главным образом потому, что все эти страны сами сталкивались с угрозой сепаратизма. Россия рассматривала декларацию Косова о независимости как действие, нелегитимное с точки зрения международного права, и Сергей Лавров настойчиво предупреждал, что это чревато угрозой для международной стабильности{417}.

Владимир Путин сформулировал свою позицию более откровенно: «Прецедент Косова – это страшный прецедент. Нельзя в отношении Косова применять одни правила, а в отношении Абхазии и Южной Осетии – другие»{418}. Со своей стороны, Сербия потребовала от Международного суда справедливости[42] вынести заключение о законности декларации независимости Косова. Суд высказал свое мнение в 2010 году: эта декларация не нарушает принципов международного права. Сразу же вслед за принятием декларации о независимости Косова Государственная дума и Совет Федерации России выступили с заявлением: если Косово имеет право объявить о своей независимости, то такое же право имеют Абхазия и Южная Осетия.

С точки зрения администрации Буша обструкционистская позиция России по Косову была частью более общей проблемы. Все указывало на то, что Москва хочет заблокировать большинство инициатив Вашингтона по европейским делам. Впрочем, утверждения России, что Вашингтон поддерживает группу, в составе которой есть экстремисты – речь шла об Армии освобождения Косова, – оказались отчасти оправданными: впоследствии Международный уголовный трибунал по бывшей Югославии выдвинул против ряда представителей Армии освобождения Косова, в том числе премьер-министра, обвинения в военных преступлениях.

США и их европейских союзников разочаровывало, что Россия, категорически отклоняя все предложения Запада, ни разу не выдвинула ни одного альтернативного предложения по независимости Косова, кроме требования сохранить его в составе Сербии. Возможно, никакой жизнеспособной альтернативы не было в принципе, как не было и возможности компромисса между позицией США и Европы с одной стороны и позицией России – с другой. Заместитель госсекретаря США Николас Бернс заявил: «Я не вижу никакого рода кризиса в отношениях с Россией по этому вопросу. Я рассчитываю, что Россия будет способствовать поддержанию стабильности в этом регионе». Однако беспокойство вызывали заявления России, что решения, законные для Косова, в равной мере законны и для сепаратистских регионов Грузии{419}.

Последний саммит Буша и Путина состоялся в апреле 2008 года в Сочи, уже после избрания Дмитрия Медведева новым президентом РФ. Эта встреча сильно отличалась от первого саммита двух президентов в Любляне, когда Буш заглянул Путину в глаза. На сей раз два лидера старались сохранить хоть какие-то остатки отягощенных взаимным недовольством американо-российских отношений. Кондолиза Райс охарактеризовала саммит в Сочи как «несколько разочаровывающий». Буш и Путин затронули целый ряд как спорных, так и менее спорных вопросов и по итогам переговоров подписали свое прощальное соглашение – Декларацию о стратегических рамках российско-американских отношений.

Основные положения сочинской декларации были составлены ранее, еще к саммиту 2002 года в Москве, а в преддверии саммита 2008 года их реанимировали{420}. По утверждению Райс, эта декларация хотя и не была столь судьбоносной, как подписанные в 1972 году «Основы взаимоотношений между СССР и США»[43], но все же задавала рамки сотрудничества и была сосредоточена именно на кооперации{421}. Декларация состоит из четырех разделов: «Укрепление безопасности», «Предотвращение распространения оружия массового уничтожения», «Борьба с глобальным терроризмом», «Стратегическое экономическое сотрудничество». Это была подробная «дорожная карта» для сотрудничества по перечисленным вопросам, но при этом в документе признавалось, что у сторон есть разногласия по противоракетной обороне и ряду других проблем. Документ представляет собой обширную программу по улучшению отношений двух стран, и администрация Барака Обамы впоследствии следовала многим из его предписаний. Более того, Буш и Путин выразили согласие начать переговоры по соглашению, которое должно было заменить Договор СНВ-1, и администрация Обамы после его прихода к власти эти переговоры продолжила. Но сочинское соглашение было заключено слишком поздно, чтобы достичь значимых результатов, учитывая, что в обеих странах менялись президенты, а трения по Грузии нарастали{422}.

На совместной пресс-конференции Путин хвалил Буша за его «честность и открытость», хотя и повторил, что позиция России по ПРО осталась без изменений. Буш говорил о своих «замечательных отношениях с Путиным» и опять подчеркнул, что противоракетная оборона обращена не против России. Он благодарил Путина за предоставленные разведданные по терроризму и за «лидерство, проявленное в иранском вопросе». Буш пообещал склонить Конгресс к отмене поправки Джексона – Вэника: «Думаю, пришло время избавиться от Джексона – Вэника»{423}.

В Сочи Буш также имел встречу с Дмитрием Медведевым, которому месяцем позже предстояло занять президентский пост. Райс пишет в своей книге, что «сомневалась, будет ли он достаточно силен, чтобы бросить вызов своему политическому спонсору. Президент, ожидающий выхода на сцену, держался не слишком уверенно и стремился избегать серьезных вопросов». Вместе с тем Райс полагала, что раз новый президент принадлежит другому поколению и не имеет за плечами службы в КГБ, он сумеет изменить путь, которым идет Россия, если сможет действовать самостоятельно{424}. У Буша сложилось впечатление, что Медведев человек разумный и прогрессивный, хотя и довольно скрытный{425}. Буш проникся симпатией к Медведеву, что не помешало ему написать: «Конечно, оставался еще большой вопрос, будет ли он на самом деле править страной»{426}.

Находясь в Сочи, Буш провозгласил: «Холодная война кончилась». И все же от ее исторического наследия деваться было некуда.

И снова нато

Очевидное взаимопонимание, установившееся в Сочи между американским и российским лидерами, маскировало растущую пропасть между Москвой и Вашингтоном в вопросе о том, как увязать интересы России на постсоветском пространстве с интересами ее ближайших соседей. Прямо перед саммитом в Сочи с Путиным Буш участвовал в саммите НАТО в Бухаресте, и там американо-российские трения дали о себе знать в полную силу. Центральным на этом саммите был вопрос, следует ли предложить Украине и Грузии План действий по подготовке к членству в НАТО (ПДЧ). Это не было приглашением вступить в альянс; ПДЧ был подробной инструкцией о том, что предпринять государству-претенденту, чтобы получить право на вступление. На практике все страны, которым был предложен ПДЧ, в конечном счете вступали в НАТО.

Отношения России с НАТО по-прежнему оставались сложными. Созданный в 2002 году Совет НАТО – Россия должен был стать площадкой, где Россия ощущала бы, что НАТО относится к ней как к равной, чего не удалось сделать в рамках Совместного постоянного совета. Но прошло уже шесть лет, а Совет НАТО – Россия не мог похвастаться никакими существенными достижениями. «Совет достиг столь слабых успехов, потому что Кремль никогда в полной мере не принимал его», – пишет Кондолиза Райс{427}. Посол США при НАТО Виктория Нуланд утверждает, что практическое сотрудничество в ряде вопросов продвигалось хорошо, но диалог с Россией в рамках Совета всегда давался с большим трудом{428}. Хотя в НАТО предпринимали усилия, чтобы наладить связи с Россией, на повестке дня оставался вопрос о расширении альянса за счет постсоветских государств. С точки же зрения Москвы даже вступление в альянс государств Балтии было уже перебором, с которым Кремль примирился с трудом. А уж перспектива, что НАТО предложит членство Грузии и Украине, для Москвы была категорически неприемлема.

Оба этих государства уже подали прошение предоставить им ПДЧ, однако администрация Обамы отложила на время действия в этом направлении ввиду разногласий как в самой администрации, так и внутри НАТО. Решения по членству в НАТО предполагали ответы на два базовых вопроса: что именно соискатель даст альянсу и что альянс даст стране, желающей присоединиться к нему? Решение вопроса по Грузии осложнялось и тем, что в ноябре 2007 года Саакашвили после жестоких столкновений правительственных сил с оппозицией ввел чрезвычайное положение; внешние наблюдатели критиковали грузинское правительство за несоразмерное применение силы.

В этот период и у Райс, и Гейтса были сомнения насчет того, стоит ли предлагать Грузии ПДЧ{429}. Советник по национальной безопасности Стивен Хэдли, однако, выступал за это решение, как и постоянный представитель США при НАТО Виктория Нуланд. До саммита в Бухаресте состоялись три «глубоких погружения» – брифинга, на которых правительственные аналитики информировали президента и членов его кабинета по ПДЧ{430}. Некоторые аналитики усомнились в том, насколько Украина и Грузия действительно готовы к ПДЧ и что это даст альянсу, но в аппарате вице-президента резко их раскритиковали{431}. Окончательное решение по этому вопросу, безусловно, было за президентом, а он считал, что предоставление ПДЧ Украине и Грузии – это часть «Программы свободы». Кроме того, по мнению Буша, перспектива в один прекрасный день вступить в НАТО стала бы стимулом для демократических реформ в Грузии и на Украине. Райс в своей книге описывает, как на заседании Совета национальной безопасности, где рассматривался этот вопрос, она вдруг осознала, что не очень понимает, как действовать дальше: ведь до сих пор она полагала, что решение будет принято уже после ухода Буша из Белого дома. Однако и Ющенко, и Саакашвили прибыли в Вашингтон, чтобы лично изложить аргументы в пользу присоединения их стран к ПДЧ. И президент был твердо уверен, что Украина и Грузия должны получить ПДЧ. Райс поймала себя на мысли: «А ведь заниматься этим придется мне. И это будет ох как трудно»{432}.

Далее предстояло добиться общего согласия с этим решением. Увы, Белый дом недооценил, насколько сильным окажется сопротивление европейцев. Путин заявил Райс и Гейтсу, что принятие Грузии в НАТО – это «красная черта», о чем Россия также ясно дала понять европейцам. Резко отрицательная реакция России на вопрос о ПДЧ нашла понимание в столицах многих стран «старой» Европы, особенно в Берлине{433}.

В последние месяцы президентского срока Буша Россия становилась источником нарастающих трансатлантических разногласий. Для Европы Россия значила куда больше, чем для США. Россия выступала крупным поставщиком энергоносителей в Европу, а для Финляндии и стран Балтии она была единственным поставщиком природного газа и важным поставщиком нефти. Кроме того, для Европы Россия была и остается ведущим торговым партнером, на российских контрактах держатся сотни тысяч рабочих мест как в «старой», так и в «новой» Европе. Наконец, в Великобритании, Франции, Германии и Испании проживают и работают более полумиллиона российских граждан. Россия – самый крупный, пускай и не всегда удобный, сосед Европы, и Европе никуда от него не деться, а потому общение с этим соседом – необходимость, а не вопрос выбора{434}.

Германия как самая могущественная страна Евросоюза играла ключевую роль в дебатах о предоставлении ПДЧ Грузии и Украине. Германия выступала также главным европейским переговорщиком и защитником для России, главным образом в знак признания заслуг России в мирном воссоединении Германии{435}. Канцлер Германии Ангела Меркель, дочь пастора родом из Восточной Германии, поначалу более критически относилась к России, чем ее предшественник Герхард Шрёдер. Но со временем она осознала, что, учитывая обширные экономические интересы ее страны в России, а также особую историю отношений двух стран, политика в отношении России должна быть последовательной. Хотя Берлин и критиковал некоторые действия Москвы как внутри страны, так и на международной арене, многие немцы – как в правительстве, так и за его пределами – верили все же, что при Путине Россия развивается в правильном направлении и в конечном счете превратится в более современное общество. Германию роднил с Россией тот исторический факт, что обеим странам пришлось преодолевать наследие тоталитарного режима, и это побуждало Берлин оценивать действия Москвы через иную призму, чем та, что была у политиков в Вашингтоне. В Берлине более реалистично смотрели на темпы российской трансформации. Как подытожил эти расхождения один высокопоставленный германский политик, Америка в общении с Россией выказывает «патологический дефицит сопереживания»{436}.

Буш с симпатией и уважением относился к Ангеле Меркель. Но при этом они расходились во мнениях по ПДЧ. Позиция Германии основывалась на нежелании отталкивать Москву, а также на серьезных сомнениях в том, что Украина или Грузия действительно готовы к ПДЧ. После первоначальной эйфории «цветных революций» обе страны погрузились в пучину внутренних раздоров, и их лидеры во многом растратили первоначально накопленный политический капитал. У украинского президента Виктора Ющенко и премьера Юлии Тимошенко уходило куда больше сил на борьбу друг с другом, чем на проведение требуемых политических и экономических реформ.

А президент Грузии Саакашвили, как выяснилось, не отличается терпимостью к оппозиции. Было очевидно также, что он не понимает, зачем нужно выстраивать дружеские отношения с Ангелой Меркель. Первую встречу этих двух лидеров аналитики оценивали как «катастрофу», во многом из-за того, что Саакашвили пренебрежительно отнесся к предложению Меркель отрядить немецких судей для обучения грузинских юристов, чтобы помочь Грузии утвердить власть закона{437}. Кроме того, Меркель настаивала, что к НАТО не должна присоединяться страна с неурегулированными территориальным проблемами{438}. Чем больше нарастали сомнения Меркель относительно уместности предоставления Грузии ПДЧ, тем резче Саакашвили высказывался в ее адрес. На бухарестской конференции Германского фонда Маршалла[44], которая проходила за день до саммита НАТО, Саакашвили принялся обвинять Германию в том, что она попустительствует России, предает Грузию и служит для Москвы троянским конем. Такие выступления явно не способствовали ни получению Грузией ПДЧ{439}, ни укреплению доверия Меркель к Саакашвили.

Польша и другие страны, недавно ставшие членами НАТО, рассматривали вопрос о ПДЧ как лакмусовую бумажку, которая укажет направление дальнейшего развития НАТО. Будет ли НАТО подступать ближе к России, принимая в свои ряды все новые и новые постсоветские государства? Или же расширение НАТО, благодаря которому Центральная Европа интегрировалась с Западом, в основном завершено, а за Россией молчаливо признаются ее сферы влияния? Несколько недель перед саммитом НАТО, где должна была решаться судьба Грузии и Украины, прошли в интенсивных консультациях между Стивом Хэдли и его германским коллегой, помощником канцлера по вопросам внешней политики Кристофом Хойгеном, с целью отыскать компромиссное решение{440}. Разногласия среди союзников по НАТО были столь велики, что, отправляясь в Бухарест на саммит, они не имели представления, каким будет его исход.

Бухарестский саммит стал одним из самых драматичных в истории НАТО. В первый день прошли два обеда отдельно для глав государств и для министров иностранных дел. И там и там главным вопросом для обсуждения стала целесообразность предоставления ПДЧ Украине и Грузии. По отзыву Кондолизы Райс, это была «одна из самых резких и ожесточенных дискуссий с нашими союзниками из всех, в которых мне приходилось участвовать». Министр иностранных дел Германии Франк-Вальтер Штайнмайер заявлял, что украинское правительство слишком слабо, чтобы гарантировать исполнение ПДЧ, а замороженные конфликты Грузии препятствуют предоставлению ПДЧ Тбилиси. На это министр иностранных дел одного из центральноевропейских государств возразил, что у самой Германии в период холодной войны тоже имелся замороженный конфликт (он имел в виду разделенный Берлин и ограниченность суверенитета Германии в те годы), что не помешало Германии в 1954 году вступить в НАТО, даже не имея собственной армии. Польский министр Радек Сикорский обвинил Германию, что она больше печется об интересах Москвы, нежели об интересах своих союзников. Обед закончился безрезультатно, а Штайнмайер был ошеломлен критикой в свой адрес{441}.

Заседание Североатлантического совета[45] было назначено на девять утра следующего дня. На совещании, которое продлилось далеко за полночь, что само по себе было редкостью, президент Буш и его советники ломали головы, стараясь изобрести компромиссные формулировки, которые бы в равной мере удовлетворяли и сторонников, и противников предоставления ПДЧ. До самого последнего момента было неясно, чем все кончится. В конечном счете выход из тупика указала Ангела Меркель: ей удалось в последний момент добиться компромисса. Следующим утром Райс и одетая в яркое Меркель выступили перед группой «мужчин, убеленных сединами и в такого же серого же цвета костюмах»{442}. В заявлении говорилось: «Сегодня мы пришли к согласию, что Грузия и Украина однажды станут членами НАТО»{443}. О Плане действий по подготовке к членству в НАТО не упоминалось ни словом. Тем не менее это был первый случай, когда НАТО напрямую объявило, что такие-то страны присоединятся к альянсу. Каков был в действительности смысл этого вердикта?

В тот же день Путин прибыл на заседание Совета НАТО – Россия. Впервые в истории президент России лично присутствовал на саммите НАТО (Ельцин в 1997 году отклонил такое предложение, поскольку тогда как раз ожидалась первая волна расширения НАТО). Хотя ПДЧ так и не был предоставлен соискателям, российские участники саммита были чрезвычайно недовольны словами, что однажды Грузия и Украина вступят в НАТО. Путин в своей речи повторил длинный перечень претензий на неправильное отношение Запада к России и подчеркнул, что расширение НАТО за счет Украины и Грузии представляет угрозу безопасности России{444}. Особую порцию критики Путин приберег для Украины. «Ты же понимаешь, Джордж, – сказал он, обращаясь к Бушу, – что Украина – это даже не государство! Что такое Украина? Часть ее территорий – это Восточная Европа, а часть, и значительная, подарена нами!»{445} Тем не менее Путин подписал соглашение о транзите, разрешающее НАТО воздушную транспортировку грузов в Афганистан через российскую территорию по Северному логистическому маршруту{446}.

По завершении саммита НАТО развернулись дебаты о его последствиях для европейской безопасности. Совсем не на такой результат рассчитывали Грузия и Украина. Впрочем, Саакашвили сделал хорошую мину при плохой игре и объявил, что это положительный результат, потому что Грузии теперь гарантировано присоединение к НАТО{447}. Однако истинный вопрос был в том, не означает ли отказ в предоставлении ПДЧ, что Саакашвили предлагается разрешить территориальные конфликты с Абхазией и Южной Осетией силовым путем – и как можно скорее, – чтобы претендовать на ПДЧ, или же это следует расценивать как приглашение России навсегда перекрыть Грузии доступ в НАТО, расчленив ее на части? Четырьмя месяцами позже непредвиденные последствия одного из самых спорных саммитов в истории НАТО зримо проявили себя на улицах южноосетинского города Цхинвали – столицы крошечного отколовшегося от Грузии анклава.

Августовские пушки и танки

После «революции роз» отношения между Саакашвили и Путиным быстро ухудшились, поскольку грузинский президент открыто заявил о намерении вернуть в состав страны Южную Осетию и Абхазию, а также присоединиться к НАТО и Евросоюзу. Когда Буш посетил с визитом Тбилиси в мае 2005 года, он заявил, что «счастлив стоять рядом с президентом, который выказал такую силу духа, решимость и лидерство в деле свободы – сегодня Грузия суверенна и свободна, она как путеводная звезда на пути к свободе для региона и мира»{448}. А вот о чем не говорилось публично, так это что и в тот раз, и при всех последующих случаях Буш в открытую предостерегал Саакашвили не поддаваться на российские провокации и не пытаться вернуть силой отколовшиеся регионы. Он давал понять, что если Саакашвили все же поддастся на провокацию, США не придут на помощь Грузии{449}.

У России вызывали раздражение похвалы Буша в адрес Саакашвили и тот факт, что контингент грузинских войск принимает участие в боевых действиях в Ираке и Афганистане{450}. В 2006 году после инцидента с громким публичным выдворением из Грузии четырех российских разведчиков (грузинская сторона не захотела решать проблему кулуарно, как это обычно делается) Россия объявила бойкот грузинским винам и минеральной воде. В стране начали подогревать антигрузинские настроения и высылать трудовых мигрантов грузинского происхождения. Российские власти прекрасно понимали, какой у Саакашвили взрывной темперамент и что его можно спровоцировать, распространяя истории о его психической неустойчивости. Москва тем временем ускорила выдачу российских паспортов жителям Абхазии и Южной Осетии. Обличительные речи с обеих сторон сопровождались быстрым наращиванием военных сил.

На фоне эскалации напряженности между Россией и Грузией обе страны провели серию военных учений, которые растянулись до июля 2008 года. В рамках американской программы «Научи и оснасти» в Грузии присутствовали сотня военных советников, которым была поставлена задача обучать грузинских военнослужащих борьбе с терроризмом и подтянуть их подготовку, чтобы они могли воевать в Ираке и Афганистане. В середине июля 2008 года под Тбилиси проводились военные учения под руководством американских советников. В учениях был задействован военный контингент численностью в 1700 военнослужащих из Грузии, США, Армении, Азербайджана и Украины. Одновременно и Россия развернула масштабные военные учения в Северо-Кавказском военном округе на границе с Грузией.

В преддверии войны еще резче зазвучала российская риторика о том, что Южная Осетия и Абхазия вправе отделиться от Грузии, если опираться на косовский прецедент. Россия наращивала дислоцированный в Южной Осетии контингент российских миротворческих сил. Саакашвили же, придя к власти, существенно увеличил военные расходы и активно закупал вооружения за границей. Так, 20 апреля российский истребитель МиГ-29 сбил грузинский беспилотный самолет-разведчик израильского производства, который вел наблюдение за территорией Абхазии. Сразу вслед за инцидентом Москва пригрозила, что если Тбилиси откроет военные действия против Абхазии, в ответ «будут задействованы военные средства»{451}. Грузинские власти вплоть до последнего момента оставались в уверенности, что самая напряженная ситуация – именно в Абхазии, а не в Южной Осетии.

За несколько недель до начала вооруженного конфликта российские власти стали требовать от Грузии подписания обязывающего документа о неприменении силы в качестве необходимого предварительного условия деэскалации кризиса{452}. Госсекретарь США Кондолиза Райс и министр иностранных дел Германии Штайнмайер разработали план, в рамках которого конфликтующие стороны обязывались не применять силу, и 10 июля Райс отправилась в Тбилиси, чтобы заручиться согласием Саакашвили. «По натуре он гордец и склонен к импульсивности, – позже напишет Райс, – мы очень опасались, что он не устоит, если Москва будет провоцировать его, и применит силу». Саакашвили отказался подписывать соглашение. Перед отъездом Райс без околичностей предостерегла Саакашвили: «Господин президент, что бы вы ни предпринимали, не позволяйте Москве спровоцировать вас – знайте, никто не придет вам на помощь и вы проиграете»{453}.

Представители администрации Буша раз за разом посылали Саакашвили один и тот же сигнал: мы поддерживаем евроатлантические устремления Грузии, но не поддерживаем применение силы с целью восстановить территориальную целостность страны. И все же как в рядах самой администрации, так и вообще в американской элите находились люди, восхищавшиеся Саакашвили и подначивавшие его решительно противостоять давлению Москвы, подчеркивая, что США не дадут его в обиду. Главный вопрос тут был в толковании. Какие именно выводы сделал для себя Саакашвили, слушая разных представителей Вашингтона? Понял ли он, что администрация Буша ни в коем случае не поддержит его в войне против России? Рональд Асмус, еще один ярый сторонник Саакашвили, настаивает, что администрация Буша не сумела реализовать действенную стратегию упреждения: «Чего не хватало – это четкого и однозначного послания Москве, что любые военные действия против Грузии приведут к серьезным последствиям для отношений между США и Россией»{454}.

На протяжении нескольких месяцев Россия и Грузия неоднократно прибегали к провокациям друг против друга. В ночь на 8 августа 2008 года Грузия произвела по столице Южной Осетии Цхинвали «массированный артиллерийский обстрел», повлекший жертвы среди осетин и защищавших их российских миротворцев{455}. 8 августа российские войска вошли на территорию Грузии через 3,7-километровый Рокский туннель, соединяющий Северную и Южную Осетию. Боевые действия быстро охватили и другие районы Грузии. В следующие дни в Грузию вступил российской военный контингент численностью в 40 тысяч человек. Одновременно Грузия стала мишенью масштабной скоординированной кибератаки, которая вывела из строя веб-сайты ведущих государственных ведомств и финансовых институтов страны и затруднила грузинской стороне руководство военными действиями. Несмотря на наличие устаревшей боевой техники (в частности, у российских войск не было систем глобального позиционирования) и примитивные средства коммуникации (известно, что российские офицеры использовали для контактов сотовые телефоны), превосходящая по численности российская армия подавила сопротивление грузинских ВС. В какой-то момент казалось, что российская армия вот-вот захватит Тбилиси и свергнет режим Саакашвили. 12 августа, когда потери достигли 850 человек[46], а число беженцев перевалило за сто тысяч, было объявлено о прекращении огня{456}. 16 августа в телевизионном эфире были показаны кадры, где вконец растерянный Саакашвили нервно жует свой галстук{457}. 25 августа Россия признала независимость Южной Осетии и Абхазии. Два «замороженных» конфликта разморозились. Пятидневная война закончилась, население Грузии и сепаратистских анклавов понесло многочисленные потери, были уничтожены множество жилых домов и объектов инфраструктуры. Таким был ответ Москвы на приглашение к евроатлантической интеграции, которое сделали ее соседям Соединенные Штаты и Европа.

Грузинские власти заявляют, что их действия в ночь с 7 на 8 августа носили оборонительный характер и были вызваны российским вторжением, которое к тому моменту уже началось. Российская сторона квалифицирует действия Грузии как агрессию и геноцид населения Южной Осетии. Кондолиза Райс характеризует нападение России как «заранее спланированное», а в докладе независимого исследовательского института U.S. Cyber Consequences Unit сделан вывод, что кибератаки против сайтов органов государственной власти Грузии велись российскими гражданами, которые были заранее уведомлены о военных намерениях России и получили указание, когда начинать кибератаки{458}.

В сентябре 2009 года Европейский союз опубликовал трехтомный доклад независимой международной комиссии по выяснению обстоятельств конфликта в Грузии. В докладе указано, что вина за конфликт в равной мере лежит на обеих сторонах. Данный документ и по сей день остается самым авторитетным источником данных о конфликте, хотя и российская, и грузинская сторона категорически не согласны с рядом его выводов. В то же время и Россия, и Грузия заявляют: доклад подтверждает их заявления, что агрессором выступила противная сторона{459}. В докладе подчеркивается, что обстрел Цхинвали в ночь на 8 августа стал «кульминационным моментом длительного периода нарастающей напряженности, провокаций и инцидентов. Несомненно, что конфликт уходит корнями вглубь истории региона»{460}. В докладе выдвигается обвинение против России в непропорциональном применении силы в ответ на обстрел Грузией Цхинвали.

Во время этой скоротечной войны американские и российские войска подошли куда ближе к прямому противостоянию, чем за весь период холодной войны. Американский контингент находился в Грузии для обучения грузинских военнослужащих, которым предстояло воевать в Ираке и Афганистане. Этот отрезвляющий факт был в полной мере осмыслен, только когда закончилась война, однако сам конфликт наглядно продемонстрировал, что потепление американо-российских отношений после краха СССР имеет свои пределы, а власть и влияние США в сопредельных с Россией государствах ограниченны.

Коммуникации между Россией и США в период войны иллюстрируют, насколько ухудшились двусторонние отношения. Война разразилась в самый канун начала Олимпийских игр в Пекине, и президент Буш первым позвонил российскому президенту Медведеву, как того требовал протокол, с просьбой немедленно разрядить ситуацию. В ответ Медведев уподобил Саакашвили Саддаму Хусейну и заявил, что грузинский президент развязал неспровоцированные варварские боевые действия. Затем Буш связался по телефону с потрясенным Саакашвили и вновь уверил его в поддержке со стороны США. На церемонии открытия Олимпийских игр Буш сидел в том же ряду, что и Путин. Несмотря на обострившиеся в результате войны трения, Буш и Путин попросили чиновника, который сидел между ними, пересесть, чтобы они могли переговорить между собой{461}. Путин назвал Саакашвили военным преступником. Буш же сказал Путину: «А я ведь вас предупреждал, что у Саакашвили горячая кровь». «Ничего, у меня тоже горячая», – отчеканил в ответ Путин. Буш внимательно разглядывал собеседника. «Нет, Владимир, – молвил он, – вы-то как раз хладнокровны»{462}.

Когда вспыхнула война, выяснилось, что американо-российский диалог по военным вопросам – переживший все подъемы и спады в двусторонних отношениях – приносит неоценимую пользу. Хэдли попросил адмирала Майка Маллена, председателя Объединенного комитета начальников штабов, связаться с начальником российского Генштаба генералом Николаем Макаровым. Во время войны контакты Макарова и Маллена были единственным действующим каналом сношений между верхами России и США, тем более что первые несколько дней после начала военных действий Лавров отказывался общаться с Райс. У американского и российского военачальников состоялось семь разговоров, и в ходе одного из них Маллен попросил Москву не чинить препятствий возвращению грузинского военного контингента с театра боевых действий в Ираке. Макаров пошел навстречу{463}.

К тому времени председательство в Евросоюзе перешло к Франции, и Николя Саркози горел желанием принять на себя роль миротворца. Учитывая напряженность в отношениях Вашингтона и Москвы, представлялось вполне разумным переложить ответственность за прекращение конфликта на французов; правда, кое-кто в Вашингтоне встал на дыбы из-за того, что США оказываются на обочине в этом конфликте.

Когда Саркози отправился на переговоры о прекращении огня, у него состоялся разговор с Путиным, многое прояснивший. Сначала Саркози встретился с Медведевым, но быстро понял, что тот не подготовлен вести переговоры о прекращении огня. Тогда к переговорам присоединился Путин. Как сообщала французская пресса, «Путин заявил: “Я собираюсь подвесить этого Саакашвили за яйца”. “Повесить его?” – переспросил, не веря своим ушам, Саркози. “А почему нет? Американцы же повесили Саддама Хусейна!” – парировал Путин. “Но вы же не хотите закончить как Буш?” – вопросил Саркози. Путин не сразу нашелся, что ответить, и после некоторого раздумья заметил: “В этом что-то есть!”»{464}

За день до объявления о перемирии у Лаврова с Райс состоялся ключевой разговор. Среди прочего Лавров потребовал, чтобы Саакашвили ушел с поста президента – мол, таково одно из условий России. Райс резко возразила, что американский и российский министры иностранных дел не могут вести разговор о свержении демократически избранного президента. К вящему недовольству Лаврова, Райс впоследствии передала его требования союзникам США, а те позже вынесли их на обсуждение Совета Безопасности ООН{465}.

На следующий день состоялось совещание высших должностных лиц Белого дома, где сотрудники аппаратов Хэдли и Чейни дружно подняли вопрос о возможности ограниченного военного ответа в поддержку Грузии. «Готовы ли мы воевать с Россией из-за Грузии?» – прямо поставил вопрос Хэдли. Он опросил всех сидевших за столом участников совещания, и каждый согласился, что в этом нет смысла. «Я хотел, чтобы все присутствующие высказались о возможности военного ответа, – рассказал Хэдли. – Как советник по национальной безопасности я должен был быть уверен, что мы обсудили весь спектр возможных вариантов действий». В 2009 году на обеде у российского посла Сергея Кисляка кто-то из русских спросил: «Неужели вы и вправду обсуждали возможность послать американские войска в Грузию?» И был потрясен, услышав утвердительный ответ Хэдли{466}.

По окончании войны Райс приехала в Грузию и провела совместную с Саакашвили пресс-конференцию. Она просила его поблагодарить европейцев и американцев за то, что они приняли его сторону, но ни словом не упоминать о России. Стоит ли говорить, что Саакашвили и не думал идти навстречу ее пожеланиям: он обозвал россиян варварами, а что еще хуже, обвинил европейцев в соглашательстве и упомянул в своей тираде о Мюнхене[47]. Райс пришла в ярость и немедленно покинула Грузию. В сентябре того же 2008 года она коротко переговорила с Сергеем Лавровым в кулуарах Генеральной Ассамблеи ООН. Встреча прошла в ледяной обстановке. «Это был горький конец того, что при первой встрече в Словении виделось нам обнадеживающим началом для американо-российских отношений», – сетовала Райс. В своей прощальной речи в Германском фонде Маршалла Райс подвергла Москву критике за агрессию против Грузии и репрессивные меры внутри страны, однако порекомендовала своему преемнику продолжать работу с российским гражданским обществом{467}.

Война в Грузии добавила трений и в отношения США с некоторыми их европейскими союзниками. Представители «новой» Европы сочли, что «старая» Европа и США предали Грузию. Они были убеждены, что если бы Грузии в Бухаресте был предоставлен ПДЧ, Россия не стала бы вторгаться в Грузию. Французские официальные лица заявили, что США оказались «вне игры». По мнению министра иностранных дел Франции Бернара Кушнера, «американцев и видно не было – они направили свои военные корабли в Черное море, ну так что с того? Вот нам и пришлось самим останавливать Красную армию»{468}. Как только разразилась война в Грузии, между США и Россией вспыхнула словесная война. Практически все американские СМИ были враждебно настроены к России, многие ежедневно освещали пресс-конференции с Саакашвили. Градус антироссийских настроений с каждым днем повышался. Правда, спустя несколько месяцев западные представления об этой войне начали понемногу меняться, появились более критические оценки роли Грузии в конфликте. Но грузинская война пришлась как нельзя кстати в президентской кампании. Сенатор Джон Маккейн, ярый сторонник Грузии, обвинил своего политического противника Барака Обаму в «мягкотелости» по отношению к России. Российские СМИ, со своей стороны, были почти единодушны во враждебном отношении как к Грузии, так и к США{469}. И Путин, и Медведев не скупились на намеки, что войну спланировал и организовал Вашингтон{470}.

На встрече участников Международного дискуссионного клуба «Валдай» Медведев сказал, что Грузия затеяла войну «после достаточно серьезной подготовки, моральной, материальной и военной поддержки, которые были оказаны этому государству со стороны другого очень крупного государства, претендующего на то, чтобы устанавливать основные правила миропорядка»{471}. Заместитель начальника российского Генштаба Анатолий Ноговицын устроил подробный разбор военных действий, чтобы неопровержимо доказать грузинскую агрессию. Контролируемые государством российские телеканалы осенью 2008 года сравнивали Саакашвили с Гитлером, а студенты МГИМО, одного из самых престижных вузов страны, организовали сбор помощи «выжившим жертвам геноцида»{472}. В отличие от США, в России как официальная, так и неофициальная версии событий не претерпели каких-либо изменений. Даже россияне более или менее либеральных взглядов с осуждением относились к действиям Грузии, никакого переосмысления произошедшего не было и в помине. А некоторые союзники Путина в Европе, например бывший канцлер Германии Герхард Шрёдер, полностью приняли российскую точку зрения{473}.

По окончании войны администрация Буша предприняла шаг, беспрецедентный для постсоветской эпохи. Были свернуты все официальные контакты между США и Россией на всех уровнях выше помощника заместителя министра. «Российской стороне следовало бы понимать, что действия вроде вторжения в Грузию так просто ей с рук не сойдут», – прокомментировал этот шаг Хэдли{474}. Это означало, что новому послу США в Москве Джону Байерли и думать не стоило о каком-либо развитии двустороннего сотрудничества. Западные страны, как и все постсоветские государства и Китай, отказались признать независимость Абхазии и Южной Осетии. Среди стран и организаций, признавших независимость сепаратистских анклавов, были Никарагуа, Венесуэла и ХАМАС; позже их примеру последовали крошечные островные государства в Тихом океане Науру, Вануату и Тувалу (эти последние – в обмен на финансовые стимулы).

Режим прекращения огня сохранялся, хотя выяснилось, что поскольку соглашение заключалось в спешке, не было текста, одобренного всеми договаривающимися сторонами. Российская версия набора договоренностей не совпадала с версией французов. Более того, Саркози непонятно почему в начале переговоров не имел под руками действительной карты региона, что повергло в ступор американскую сторону{475}. Переговоры между Грузией, Россией и другими участниками процесса после войны велись в Женеве от случая к случаю. Хотя никто на Западе не собирался признавать независимость двух новообразований, всем было понятно, что территориальная целостность Грузии безвозвратно подорвана.

Ни одна из сторон не избежала репутационных потерь в этой войне. Грузию обвиняли в том, что она безрассудно развязала конфликт. Россию – в том, что она в ответ применила непропорционально большую силу. Европейцев – в том, что они отсиживались в сторонке, пока Саркози не развил бурную деятельность уже после начала войны. США же – в том, что, на словах поддерживая территориальную целостность Грузии, они не сумели удержать своего союзника от нападения, а когда боевые действия развернулись в полную силу, сдали назад. Победителей в той войне не было. Тем не менее российская сторона провела красную черту, и на Западе это отлично поняли. Государства Закавказья извлекли свои уроки из этой войны, которая напомнила им, в каком регионе они живут и кто здесь самый сильный. Что бы там ни говорил Буш о «Программе свободы», ни у кого не осталось сомнений, что евроатлантическая интеграция дальше границ бывшего Советского Союза не пройдет.

Августовская российско-грузинская война 2008 года уничтожила последние остатки перезагрузки Путина – Буша, и связи между Вашингтоном и Москвой свернулись до минимума со времен краха СССР. Кроме того, война привела к разрыву официальных контактов между Москвой и Тбилиси, и с тех пор Грузия остается одним из самых тяжелых и болезненных вопросов для Вашингтона и Москвы. Мы еще не скоро узнаем всех обстоятельств, которые привели к этой войне, и обе стороны продолжают излагать кардинально противоположные версии о ее начале. Сам же этот конфликт еще долго после прекращения огня эхом отзывался во взаимоотношениях США, Европы и России. Война стала крупным потрясением для европейцев, тешивших себя надеждами, что югославский конфликт – последнее серьезное столкновение по соседству с ними. Война также подчеркнула разногласия между США и ЕС по поводу стратегии взаимодействия с Россией и Грузией, обозначившиеся на саммите НАТО в Бухаресте.

В ноябре 2008 года, уже после президентских выборов в США, Буш побывал еще на одном саммите, в Лиме, где встречались страны – члены организации Азиатско-Тихоокеанского экономического сотрудничества (АТЭС). Прощальное замечание Буша по поводу российско-американских отношений было сдержанным: «Бывало, мы соглашались друг с другом, а бывало, что не соглашались. Я не жалел сил, стараясь сделать наши отношения сердечными, и потому, когда возникала необходимость поработать вместе и когда между нами возникали разногласия, мы могли действовать так, чтобы не уронить достоинства наших стран»{476}.

Российская политика администрации Буша с высоты оптимистических ожиданий партнерства, порожденных перезагрузкой после 11 сентября, рухнула в пропасть грузинской войны. Попытки Америки влиять на соседей России, как выяснилось, имеют свои пределы. Следующей администрации США вскоре предстояло усвоить этот урок, особенно в ходе ее собственной перезагрузки отношений с Россией.

Глава 8

Экономика и энергетика: проблема заинтересованных групп

Каждая администрация США за последние два десятка лет по-своему строила политические отношения с Россией. Зато экономические отношения двух стран никогда особенно не зависели от личности или партийной принадлежности президента США. Вообще говоря, после распада СССР каждая президентская администрация поддерживала и развивала экономические отношения США с Россией – и в каждой администрации не могли взять в толк, почему укрепление коммерческих и энергетических связей все время перерастает в такую проблему. Российская сторона тоже неизменно подчеркивала, что в области экономических отношений двух стран есть еще непочатый край возможностей.

В этой главе рассказывается, как начиная с 1991 года развивались коммерческие связи двух стран и как они вписываются в более широкий контекст эволюции российской экономики и становления России в качестве энергетической сверхдержавы. Все президенты последних лет – и Клинтон, и Буш, и Обама – неизменно выступали за развитие коммерческих отношений с Россией независимо от политического климата. Путин, со своей стороны, тоже последовательно старается расширять американо-российские экономические отношения и привлекать в Россию американские инвестиции. В то время как чиновников в Кремле больше всего заботило, как вернуть России утраченную роль великой державы и добиться, чтобы ее интересы уважали, американский и российский частный бизнес взаимодействовали по совсем другим правилам, свободным от тяжкого наследия холодной войны.

Когда Россия отказалась от государственного социализма, возник, как тогда казалось, гигантский потенциал для более глубоких, более обширных и принципиально новых коммерческих связей между США и Россией, чем те, что существовали между двумя странами в советские времена. И все же, хотя ряд американских фирм и инвесторов прекрасно работают на российском рынке, а ряд российских фирм и инвесторов не меньше преуспевают на американском, экономические отношения двух стран имеют весьма скромный масштаб, если принять во внимание размер рынков обеих стран и их потенциал для расширения коммерческих связей. В сухом остатке получается, что до сих пор ни в той ни в другой стране не сформировались заинтересованные группы сколь-нибудь значимых масштабов, способные доходчиво объяснить политическому руководству, что ухудшение политических отношений влечет серьезные последствия для экономики. В этой главе мы рассмотрим такие аспекты двусторонних экономических отношений, как торговля, инвестиции и энергетика, и постараемся ответить на вопрос, какие факторы способствуют, а какие ограничивают экономические связи между США и Россией и к каким последствиям это приводит.

В первые годы правления Путина Россия переживала экономический ренессанс, движущими силами которого выступали высокие цены на нефть и эффективная макроэкономическая и фискальная политика. На излете первого десятилетия нового века США обнаружили, что имеют дело с двумя ипостасями России – политической и экономической. Политическая проводила все более напористую внешнюю политику и ковала суверенную демократию внутри страны. Тем временем набирающая силу экономическая Россия добавила новое, более сложное измерение в американо-российские отношения. С одной стороны, представители частного сектора обеих стран, в том числе новый класс молодых российских предпринимателей, общались между собой, выходили на глобальные рынки, обычно не забивая себе голову стереотипами холодной войны. Изобилие энергоресурсов России и ее потребность в инвестициях, казалось бы, открывают хорошие возможности для сотрудничества. С другой стороны, Россия последовательно накачивала энергетические мускулы и время от времени пускала их в ход, из-за чего обострялись внешнеполитические конфликты с американским правительством.

На протяжении двух десятилетий деловые элиты США и России в один голос выражали сожаления, что хотя в двусторонних экономических отношениях кроется колоссальный потенциал, надежды на это все никак не оправдываются. Так, в 2012 году торговля с Россией не дотянула и до 1 % от совокупного внешнеторгового оборота США. По сравнению с Китаем, который с США связывают крепкие и стабильно развивающиеся экономические отношения, Россия выглядит экономической падчерицей. Объем американо-китайской торговли в 2012 году составил $555 млрд, а американо-российской – всего $41 млрд{477}. Отчасти такой ничтожный результат обусловлен особенностями российской экономики. Китай экспортирует в США широкий спектр промышленных товаров, которые пользуются хорошим спросом у американских потребителей, а кроме того, выступает производственной базой глобальных компаний. Главные же экспортные товары России – энергоносители и военная техника – представляют мало интереса для США. Наибольших успехов на российском рынке добились те американские компании, которые выпускают потребительские и промышленные товары, – например, Ford, General Motors или Procter & Gamble, – а также финансовые инвесторы. Но общий результат скромен, ему далеко до гораздо более обширных многосторонних экономических связей, какие Россия поддерживает с Европой. Конечно, свою роль здесь играют близкое соседство России и Европы, а также взаимодополняющая роль их экономик – в обмен на экспорт энергоносителей Россия импортирует из Европы промышленные товары, что и служит залогом прочных экономических отношений.

С точки зрения США, более тесным экономическим связям с Россией препятствуют два фактора. Первый – бизнес в России вести непросто: правила игры имеют обыкновение непредсказуемо меняться, а власть закона слишком слаба, не позволяет адекватно разрешать бизнес-споры и обеспечивать соблюдение контрактов. В 2012 году Россия оказалась на 79-м из 82 мест по качеству политики в области иностранных инвестиций и стала 120-й среди 183 стран по такому критерию, как регулирование предпринимательской деятельности{478}. В том же году на заседании Валдайского клуба Путин заявил о своей решимости существенно улучшить позиции России в этих рейтингах{479}. Второй же фактор – это взаимоотношения России с соседями и с Европой в области энергетики: здесь возникают вопросы о применении экономических рычагов в политических целях.

С точки зрения американского частного сектора Россия – это типичный развивающийся рынок, где нормой являются коррупция, слабость законов и главенство государства в ряде стратегических секторов экономики{480}. Однако в России набирает силу средний класс, его покупательная способность увеличивается, и он жаждет приобретать товары западного производства. По мере роста российской экономики расширяются и возможности зарабатывать на российском фондовом рынке и в секторе потребительских товаров. Таким образом, американские компании проявляют больше дальновидности и оптимизма – им есть с чем сравнивать – в отношении России и ее рынков, чем большинство экспертов по внешней политике, которые как правило, мало соприкасаются с частным сектором. Отсюда и разительное отличие во взглядах на Россию, которые высказываются в американской деловой прессе и в противовес им – в публикациях на политические и на научные темы{481}.

Russia inc.

Когда американские компании начали выходить на российский рынок, они столкнулись с непрозрачной и весьма своеобразной системой неформальных связей. При Путине эта система не только упрочилась, но и стала еще менее прозрачной, чем во времена Ельцина, особенно в таком ключевом вопросе, как механизмы принятия решений. Бесчисленные аналитики – как в правительстве, так и из неправительственных структур – пытались понять, что за «черный ящик» представляют собой Кремль и связанные с ним структуры. Некоторые считают, что это новое воплощение патримониальной царской России. Исторически сложившиеся особенности государственного строя России описал гарвардский историк Эдвард Кинан в статье «Политические обычаи Московии», которая вышла в свет в 1986 году, за пять лет до распада СССР{482}. В этой системе власти, отмечает Кинан, верховный правитель сосредоточивает в своих руках все богатства государства и заручается верностью приближенных, распределяя между ними имущество и блага.

Одна из родовых особенностей этой традиционной системы власти, которую так трудно понять чиновникам президентских администраций США, состоит в том, что формальные институты не объясняют, как и по каким правилам действует власть, и ключом к пониманию системы как были, так и остаются малопонятные неформальные механизмы. Человеку со стороны трудно определить, какие взаимоотношения царят внутри этой системы и какой логике они подчиняются. Это затрудняет ведение бизнеса в России, в чем некоторые иностранные бизнесмены уже имели случай убедиться. Кое-кто называет путинскую систему Russia Inc., утверждая, что в «корпорации» под названием «Россия» Путин выполняет функции генерального директора{483}, а политическая и деловая элита пребывают в симбиотической взаимосвязи. Кремль выполняет роль штаб-квартиры этой «корпорации»{484}. Высшие чиновники, управляющие делами государства, в значительной степени участвуют в управлении экономическими активами страны и осуществляют контроль над ними – причем чем дальше, тем больше, поскольку государственный контроль постепенно распространяется на всю экономику страны. В этой системе подчас очень непросто провести грань между политикой и коммерцией, особенно когда речь идет о компаниях с доминирующим участием государства, собирающих разного рода рентные доходы, в том числе энергетические. Как сформулировал один российский обозреватель, «Россией правят те же люди, которые ею владеют»{485}.

В первые годы правления Путин демонтировал основные структуры сформировавшегося при Ельцине олигархического клана – одних приструнил, сделал послушными своей воле, а других изгнал из страны, и эти последние превратились в самых непримиримых критиков Путина. Примером тому может служить олигарх Борис Березовский, который сыграл решающую роль в возвышении Путина и скончался в 2013 году, будучи в изгнании в Великобритании. Путин, хотя и унаследовал от предшественника систему олигархического капитализма, тесно связанного с политической властью, сильно изменил ее облик. Поворотный пункт настал в октябре 2003 года, когда был арестован Михаил Ходорковский. Вслед за этим сформировалась новая группа олигархов, многие из которых пришли из органов государственной безопасности и потому обязаны Путину своим богатством и высоким положением. При Путине государство начало последовательно возвращать себе командные высоты в экономике, и ярче всего этот процесс иллюстрирует тюремный срок Ходорковского и приобретение его нефтяной компании ЮКОС принадлежащей государству компанией «Роснефть».

В нынешней гибридной российской системе – нефтяное государство, скрещенное с развитой тяжелой промышленностью и кусочками высокотехнологичной экономики, – политическая и коммерческая элиты сосредоточены прежде всего на сохранении своего влияния и активов{486}. Неправительственная международная организация Transparency International в своем Индексе восприятия коррупции ставит Россию на 143-е место среди 180 государств мира[48] – ниже, чем африканские государства Эритрея и Сьерра-Леоне{487}. Несмотря на декларированную Медведевым решимость обуздать коррупцию, в период его президентства в этой области было сделано крайне мало – коррупция так и остается ключевой особенностью современной России, что признал и сам Путин в статье, датированной январем 2012 года{488}. «Кумовской капитализм» – визитная карточка российской системы{489}. Именно эта непрозрачная и часто непредсказуемая система, где государство контролирует многие сектора экономики, и создает главные препятствия для выхода американского бизнеса на российский рынок, хотя многим фирмам из США это все же удается.

Корпорация Russia Inc. по-разному влияла на экономические отношения России с США. Западные энергетические компании сталкиваются с огромными трудностями при заключении контрактов, поскольку ставки в этой сфере чрезвычайно высоки и в подобных сделках нередко участвуют персоны из высшего эшелона российской власти. Особенно тяжелые испытания пришлись на долю британского нефтяного гиганта BP, учредившего совместное предприятие с российской компанией ТНК – их детище пало жертвой борьбы между председателем совета директоров[49] «Роснефти» Игорем Сечиным и другими группами олигархов{490}. Вдобавок американским и европейским энергетическим компаниям приходится иметь дело с непредсказуемо меняющимися правилами игры; с целью вытеснить неугодного партнера из проекта, соглашение по которому уже подписано, могут использоваться нормы налогового, экологического и иного законодательства.

Российская экономика в 2000–2013 годы

Основополагающим фактором развития американо-российских экономических отношений в этот период стало улучшение экономической ситуации в России начиная с 2000 года. Когда Путин пришел к власти, Россия только-только начинала восстанавливать силы после дефолта 1998 года. В 1999–2008 годы российская экономика занимала одно из первых мест в мире по темпам развития. ВВП рос в среднем на 7 % в год, фондовый рынок увеличился двадцатикратно, доля населения, живущего за чертой бедности, упала с 30 % в 1998 году до 14 % в 2007 году. Заработная плата в реальном измерении увеличилась на 140 %. В 2001 году аналитики инвестиционного банка Goldman Sachs ввели в оборот аббревиатуру БРИК (Бразилия, Россия, Индия и Китай) для обозначения самых, по их мнению, динамично развивающихся рынков; они предсказывали, что менее чем через 40 лет эти государства перегонят страны «Большой семерки»{491}.

Впечатляющий рост российской экономики главным образом был результатом неуклонного роста цен на нефть и удвоения объема ее добычи. В этом плане Путин оказался намного удачливее, чем его предшественники Горбачев и Ельцин, при которых цены на нефть падали, а государственные доходы скудели на глазах. Вместе с тем свою роль в экономическом росте России сыграла и грамотная экономическая политика. Министр финансов Алексей Кудрин, бывший коллега Путина в Санкт-Петербурге, который лично способствовал переходу Путина на работу в Москву, стал главным архитектором консервативной фискальной политики, которая и дала такие плоды. Кудрин исходил из того, что Россия больше не должна оказаться в положении крайней уязвимости, которое постигло ее в 1998 году. Выработанная Кудриным политика предусматривала, что к январю 2005 года Россия выплатит $130 млрд суверенного долга Международному валютному фонду – на три с половиной года раньше оговоренного срока – и что сверхдоходы, полученные за счет роста цен на нефть, пойдут на создание стабилизационного фонда по норвежской модели. К 2008 году Россия располагала валютными резервами в размере $600 млрд и занимала третье место в мире по величине золотовалютных запасов{492}.

Кроме того, в течение первого президентского срока Путин обеспечил проведение экономических реформ. Была рационализирована хаотическая до того времени система налогообложения, введена гладкая шкала подоходного налога в размере 13 %. Была реформирована судебная система с целью создания более предсказуемой бизнес-среды, принят Земельный кодекс, легализующий частное владение сельскохозяйственными угодьями, разработана более простая и эффективная таможенная система. После ареста Ходорковского в 2003 году реформы замедлились, а после 2005 года совсем заглохли; отчасти дело было в народном недовольстве пенсионной реформой, в знак протеста против которой на улицы вышли толпы возмущенных граждан престарелого возраста[50].

В 1997 году Россия учредила Санкт-Петербургский международный экономический форум, который начинался как скромное, не привлекавшее особого внимания событие. К 2008 году форум превратился в российский ответ Всемирному экономическому форуму в Давосе и приобрел формат трехдневной насыщенной мероприятиями встречи, которая проводится в выставочном комплексе «Ленэкспо» с великолепным видом на Санкт-Петербург, сопровождается пышными приемами в знаменитых исторических зданиях города и праздничными катаниями на лодках по Неве во время белых ночей. В число участников входят высшие официальные лица из США, государств Европы и Азии при солидном представительстве европейских и американских деловых кругов. Июньский форум июня 2008 года пришелся на период, когда Россия находилась в зените экономической мощи и уверенности в своих силах, как раз накануне кризиса. Новоиспеченный президент России Дмитрий Медведев выдвинул предложение сделать Москву мировым финансовым центром. Он превозносил успехи России и ее привлекательность для финансовых инвесторов и рекомендовал другим странам получше управлять своими экономиками{493}. Россия выглядела жизнерадостной и непотопляемой. Через несколько недель после выступления Медведева на Санкт-Петербургском форуме мировые цены на нефть достигли уровня в $147,27 за баррель. А затем набравший неистовую силу глобальный финансовый кризис в сентябре 2008 года возвестил о себе обрушением инвестиционного банка Lehman Brothers. Охваченные паникой экономики мира, казалось, замерли на грани очередной Великой депрессии. От этой участи не была застрахована и Россия. Глобальный финансовый кризис 2008 года нанес тяжкие травмы России. За каких-то полгода нефтяные цены упали до $35 за баррель, фондовый рынок потерял в стоимости 75 %, а валютные резервы России снизились с $600 млрд до менее чем $400 млрд. Темпы роста экономики сократились с прежних 7 % до 2–3%{494}. Безработица достигла 9 %, угрожая подорвать ту самую социальную стабильность, на которой зиждилась легитимность режима Путина. В конце концов, в том и состоял негласный уговор, который Путин заключил со своим народом: россияне соглашаются на усиление роли и активности государства, в обмен на что государство обязуется обеспечить рост, процветание и предсказуемость положения в стране.

До 2008 года российские лидеры не отдавали себе отчета, каких масштабов достигла интеграция новой, капиталистической России с глобальной экономикой. Кризис исправил это их упущение. Как заявил в 2010 году Дмитрий Медведев, «то, что произошло после начала кризиса в нашей стране, меня удивило, потому что степень глубины падения нашей экономики оказалась больше, чем я это предполагал»{495}. Со своей стороны, Путин тоже признал, что влияние кризиса «для российской экономики оказалось весьма чувствительным… Но наша экономика уже давно интегрирована в мировую… Как в народе говорят, за что боролись, на то и напоролись»{496}. Если во внешнеполитической риторике Путин позволял себе обвинять США в попытках подкопа под Россию, то обвинения в адрес тех же США, что эта страна в одиночку спровоцировала мировой финансовый кризис, выглядели бы неубедительно. Тем не менее Путин не преминул возложить вину за кризис на «паразитические» западные страны, и в частности на американскую индустрию субстандартной ипотеки{497}. «Все, что происходит в экономической и финансовой сферах, берет свое начало в Соединенных Штатах»{498}. Кроме того, Путин заявил, что доллар не может более оставаться главной резервной валютой мира и что роль таковой должен взять на себя рубль. В 2009 году Путин заявил участникам Всемирного экономического форума в Давосе о «провале сложившейся финансовой системы» и упомянул в связи с этим, что глобальный кризис, «конечно, затронул и нас самым серьезным образом». Путин пояснил далее, что «кризис обнажил имеющиеся у нас проблемы. Это чрезмерная сырьевая ориентация экспорта и экономики в целом, слабый финансовый рынок»{499}.

Когда в 2008 году цены на нефть рухнули, Россия столкнулась с отрицательными последствиями своей неспособности диверсифицировать экономику и покончить с зависимостью от нефти и газа. Выражаясь словами экономистов Клиффорда Гэдди и Бэрри Айкса, Россия «подсела на иглу ресурсной ренты». «Эта патологическая зависимость, – пишут они, – означает специфическую форму неэффективного распределения рент в экономике, поскольку отсталая структура производства, которую Россия унаследовала от Советского Союза, постоянно требует огромной доли этой ренты». Однако те же авторы утверждают, что для России зависимость от нефти и газа вполне рациональна, учитывая ее ресурсные богатства, и предлагать ей диверсифицировать свою экономику за счет отхода от нынешнего энергетического фокуса было бы экономически нецелесообразно{500}.

Санкт-Петербургский экономический форум 2009 года, по контрасту с прошлогодним, проводился не на такую широкую ногу – обошлось без пышных приемов, – да и настроения на нем звучали более реалистичные, что стало отражением потрясений прошедшего года{501}. К тому моменту Россия уже приняла быстрые и эффективные меры реакции на финансовый кризис, и если смотреть в среднесрочной перспективе, то она лучше многих других стран переносила этот кризис и имела гораздо более прочные шансы на выживание, чем десять лет назад после дефолта 1998 года{502}. С тех пор как Путин и Кудрин пришли во власть, они не покладая рук трудились над тем, чтобы России больше не угрожало повторение кризиса. 15 сентября 2008 года, на следующий день после банкротства Lehman Brothers, экономическая команда Путина приступила к разработке экстренного плана по недопущению банкротства российского бизнеса. Алексей Кудрин, которого журнал Euromoney впоследствии назовет «министром финансов года», предложил план, согласно которому Центробанк откроет кредитные линии, чтобы удержать на плаву российскую экономику{503}. Россия использовала крупные валютные резервы, скопившиеся в фондах национального благосостояния, чтобы влить деньги в экономику и тем ослабить наихудшие проявления кризиса. Впрыскивание ликвидности предотвратило коллапс банковской системы, а те банки, что все же лопнули, проходили процедуру оздоровления в установленном порядке. Крупной национализации частных компаний не понадобилось. И к олигархам за крупным вспомоществованием власть не обращалась[51].

Тем не менее российские телеканалы показали несколько сюжетов, где Путин распекал олигархов за их поведение. Самый яркий из них прошел в эфир в июне 2009 года, когда Путин, чтобы другим неповадно было, произвел показательную публичную «порку» одного из олигархов, которому прежде особенно благоволил, – алюминиевого магната Олега Дерипаски. Путин вызвал его в бастовавший провинциальный городок Пикалево, где рабочие вышли на улицы из-за невыплаты зарплат. Общий долг по зарплате на трех градообразующих предприятиях составил 41 млн рублей, владельцем одного из заводов был как раз Дерипаска. Отметив, что к его приезду собственники предприятий «забегали как тараканы», Путин на совещании швырнул Дерипаске свою авторучку и заставил подписать документ о немедленном погашении долгов по зарплате пятистам бастовавшим работникам завода{504}. Тот с угрюмой миной подписал. Присутствовавшие на совещании рабочие зааплодировали. В целом на рефинансирование убыточных компаний российское правительство потратило порядка $11 млрд{505}.

Глобальный финансовый кризис, кроме того, открыл перед Россией возможность усилить свою роль в международной экономике через многосторонний механизм «Большой двадцатки» (G20), которой, как одно время представлялось некоторым из ее участников, судьба назначила стать советом директоров мировой экономики. Россия рассматривала такой подъем престижа «Большой двадцатки» как подтверждение выдвинутого ею тезиса, что структуры новой глобальной экономики начинают заменять собой более малочисленные международные клубы, где верховодил Запад. Сдвиг в сторону G20, казалось, должен подчеркнуть и возрастающую важность стран БРИК. Более того, чем дольше мировая экономика переживала серьезные проблемы, тем убедительнее звучали заявления России, что расточительная американская политика дурно влияет на ее внутриэкономическую ситуацию. Дмитрий Медведев назначил Александра Волошина, возглавлявшего президентскую администрацию при Ельцине и Путине, координатором плана по превращению Москвы в новый мировой финансовый центр, который составил бы конкуренцию Нью-Йорку, Франкфурту и Лондону. Впрочем, эти амбиции так и не перешли из плоскости желаемого в плоскость действительного.

Американский бизнес в России

Американские инвесторы пришли на российский рынок еще до распада СССР. Возможность удовлетворить бездонный, до того умышленно сдерживаемый спрос миллионов граждан, которые семь десятилетий не видели нормальных потребительских товаров, была весьма соблазнительной. Как казалось вначале, сектор природных ресурсов был также открыт для бизнеса и явно нуждался в иностранных инвестициях и технологиях. Увы, вскоре Россия приобрела репутацию «Дикого Востока», чему способствовали стремительно проведенная непрозрачная приватизация и мафиозные структуры, которые как метастазы распространялись по всему телу практически нерегулируемой российской экономики. Коренной техасец Роберт Страусс, последний посол США в СССР и первый посол в России, а также первый председатель Американо-российского делового совета, рассказывал, что Россия чем-то напоминала ему Техас 1920-х годов, где прошло его детство, – такая же бедная, но с великими перспективами. Иными словами, Россия открывала привлекательные возможности молодым предпринимателям, которые были не прочь попытать счастье – и желали рискнуть.

Кто-то из объявившихся в России американцев принимал участие в первой волне приватизации – они покупали и продавали приватизационные ваучеры и зарабатывали, пользуясь бумом на фондовом рынке 1990-х годов{506}. Еще одним прибыльным сектором экономики была недвижимость. Но там имелись и свои опасности. Пол Тейтум, совместно с партнером-чеченцем владевший гостиницей «Рэдиссон-Славянская», первым в Москве отелем, созданным по западному образцу, в 1996 году был застрелен на станции метро после разногласий с партнером. Убийство явно было заказным. Иностранные инвесторы, будучи в полной уверенности, что заключили контракт с российским партнером, впоследствии обнаруживали, что их средства, переведенные в качестве инвестиций, ничем не защищены, а партнер успел скрыться в неизвестном направлении, прихватив с собой их капиталы. Кому-то удавалось наладить успешный бизнес, но затем его отбирал (случалось, что под дулом пистолета) российский партнер, причем без всякой материальной компенсации. И все же колоссальные возможности, которые предлагал свободный от оков социализма рынок страны со 143-миллионным населением, продолжали привлекать представителей американского частного сектора.

В новаторском исследовании советской экономической системы, опубликованном в 1957 году, Джозеф Берлинер выделил ключевые условия успеха в экономике с центральным планированием: знакомства и связи с нужными людьми{507}. Эта формула не утратила силы и для современных американцев, которые действуют в условиях российской экономики. Наибольшего успеха в России добивались те американские бизнесмены, кто систематически изучал и старался понять правила игры, кто устанавливал личные контакты с нужными людьми и верно определил, какие секторы российской экономики открыты для иностранного участия. Отличный пример американского предпринимателя, который понял правила игры и потому добился солидного успеха на российской экономической почве, – это Дрю Гафф, управляющий директор и соучредитель компании Siguler Guff. В начале 1990-х годов Гафф, русскоговорящий выпускник Гарвардского университета, трудился в инвестиционном банке Paine Webber, и его компания учредила совместное предприятие с некой нефтетрейдерской фирмой, которая частично принадлежала Русской православной церкви. Контакты фирмы с патриархом Алексием II обеспечивали выход на высшие этажи российского правительства, благодаря чему в 1994 году Гаффу удалось заключить соглашение с премьер-министром России Виктором Черномырдиным об учреждении первого в России фонда прямых инвестиций – государственно-частного партнерства, где ключевым инвестором стало российское правительство. В сентябре 1998 года, через месяц после обрушения рубля, Гафф наладил трансляцию телеканала «MTV Россия». Позже одна из портфельных компаний Гаффа – Siguler вышла на рынок облачных сервисов в интернете. Этот проект удалось запустить, так как Медведев и его коллеги, по словам Гаффа, «сами принадлежат к IT-поколению» и признают, что в данном секторе необходимо более широкое участие Запада{508}.

К реформам, которые Путин проводил во время своего первого срока, иностранные бизнесмены отнеслись одобрительно: перспектива большей стабильности компенсировала, на их взгляд, менее приглядные стороны системы. В целом американский бизнес воздает Путину должное за то, что он улучшил деловой климат в России для иностранных инвесторов. После того как в Кремль пришел Путин, было реформировано регулирование бизнеса, что улучшило защищенность иностранных инвестиций. Как заметил один американский инвестор, «в 90-е годы власти закона в этой стране не было. [Путин] утвердил в России верховенство закона – теперь в России иностранный бизнес ощущает себя комфортнее»{509}. При Путине американский бизнес успешно расширял свои операции на российском рынке. Стоимость российского бизнеса Boeing Company, например, оценивается примерно в $10 млрд. «У нас в Boeing простые виды на Россию, – объясняет Томас Пикеринг, в прошлом заместитель госсекретаря и посол США в России, впоследствии занявший пост старшего вице-президента по международным отношениям компании Boeing. – Нам для самолетов нужен титан, а у России он есть. Все это потому и работает, что мы зависим друг от друга»{510}. Кроме того, Boeing привлек на работу конструкторов и разработчиков программного обеспечения из России. Российские конструкторы участвовали в разработке авиалайнера Boeing Dreamliner 787.

Если взять автомобилестроение, то Россия, по всей видимости, решила нагнать Германию и поспорить с ней за звание самого крупного автомобильного рынка Европы. В нескольких российских городах работают заводы компаний Ford Motor Company и General Motors. Одна только General Motors намеревалась в течение пяти лет инвестировать в Россию $1 млрд. «Россию я бы отнес к той ж категории, что и Китай», – заявил глава международных операций GM на церемонии закладки фундамента завода в Санкт-Петербурге{511}. Вот уже два десятка лет россияне лакомятся гамбургерами в ресторанах McDonald’s и с удовольствием пьют пепси и кока-колу. Для компании Pepsi Россия является вторым по величине рынком после Соединенных Штатов.

Инвестиции шли в обе стороны: после того как российская экономика восстановилась, возросли и инвестиции российского капитала в США, начавшиеся в 1990-е годы с весьма скромных объемов. К наиболее видным инвесторам можно отнести стального магната Алексея Мордашова, чья компания «Северсталь» купила дышавшие на ладан сталелитейные заводы в индустриальном сердце США, и благодаря этому в тяжелые для экономики времена они продолжали работать. «Лукойл», одна из крупнейших в России частных нефтяных компаний, приобрела три тысячи бензозаправочных станций у американских компаний Getty Oil и Mobil и наладила продажу своего фирменного бензина американцам. Миллиардер Михаил Прохоров, безуспешно участвовавший в президентских выборах 2012 года, купил баскетбольный клуб «Бруклин Нетс». А основатель Facebook Марк Цукерберг в 2009 году продал 2 % акций своей компании российским миллиардерам Юрию Мильнеру и Алишеру Усманову. Учитывая подозрительность, с которой администрация Путина относится к социальным сетям, это была очень примечательная российская инвестиция. Двумя годами позже, в декабре 2011 года, именно Facebook помог мобилизовать больше 30 тысяч людей на протестные демонстрации, прошедшие в Москве после думских выборов.

В годы президентства Дмитрия Медведева, который хотя и на словах, но все же делал упор на модернизацию и инновации, Кремлю удалось вызвать интерес со стороны Кремниевой долины. Медведев объявил о создании иннограда в подмосковном Сколкове, и по его замыслу, Сколково со временем должно было стать чем-то вроде российской Кремниевой долины. Крупному российскому олигарху Виктору Вексельбергу была поручена организационная сторона проекта иннограда. А Массачусетский технологический институт стал партнером «Сколкова» в области научных исследований. Ряд ведущих американских компаний, в частности Microsoft и Cisco, инвестировали средства в проект «Сколково». Анатолий Чубайс, один из авторов приватизации 1990-х, позже возглавивший государственную корпорацию «Роснано», связался с российскими эмигрантами, работавшими в ведущих американских исследовательских университетах, и убеждал их подключиться к проекту «Сколково».

Однако сам подход к созданию иннограда Сколково изначально строился на противоречии. Американский высокотехнологичный сектор создавался частными предпринимателями, которые по своему усмотрению решали, в какие исследовательские проекты стоит вкладывать средства. Высокотехнологичные гиганты вроде Hewlett Packard, Apple и Google создавались буквально из ничего, в гараже своих основателей. Известно также, что многие ныне преуспевающие американские инноваторы добивались успеха не сразу – вначале их преследовали неудачи и их первые начинания оканчивались провалом. Возможно ли воспроизвести подобный опыт со всеми его перипетиями в России? Сама идея, что инноград может быть «создан» сверху вниз, исключая возможность поражений и провалов, противоречит общепринятым представлениям об инновациях, которые подразумевают развитие снизу вверх. Более того, хотя с начала реализации проекта прошло всего три года, над ним уже сгущаются обвинения в коррупции{512}.

Кроме того, российский рынок до сих пор скован множеством ограничений. Примерно в 2004 году развернулись дебаты о том, что считать «стратегическими секторами» российской экономики, в которых необходимо усилить государственный контроль. В конечном счете государство не только вернуло в свои руки многие отрасли экономики, объявив их стратегическими, но и последовательно расширяло их состав, тем самым отпугивая иностранных инвесторов. А в 2008 году в России был принят закон, ограничивающий иностранные инвестиции в сорока двух стратегических секторах экономики, включая космос, авиастроение, атомную энергию, телекоммуникации, средства информации и естественные монополии. Согласно закону, иностранная частная компания не может приобрести пятидесятипроцентную и более долю в какой-либо компании, относящейся к стратегическому сектору, если сначала не получит одобрения государства{513}. Этот закон вкупе с законом о недрах ограничил иностранные инвестиции в энергетику, а тем самым и деятельность американских компаний. Справедливости ради следует отметить, что США и сами в 1975 году приняли подобный закон, чтобы установить надзор за иностранными инвестициями в стратегические сектора экономики, а кроме того, был учрежден межведомственный орган – Комитет по иностранным инвестициям в США (CFIUS), который был вправе налагать запрет на предполагаемые инвестиции. Российская сторона жаловалась тогда на этот закон, хотя на самом деле не зафиксировано ни одного случая, чтобы комитет запретил предполагаемые российские инвестиции по соображениям национальной безопасности.

Энергетическая сверхдержава

Нигде так ярко не проявляется двусмысленное отношение России к иностранным инвестициям, как в энергетическом секторе. Россия соперничает с Саудовской Аравией за звание крупнейшей в мире нефтедобывающей страны и обладает самыми крупными на планете запасами добываемого обычными способами природного газа. Российские нефть и газ являются важнейшим дополнением к ближневосточным нефтегазовым запасам. Кроме того, и России, и США приходится иметь дело с общими вызовами глобального изменения климата. Понятно, что эта сфера не могла не испытать политического вмешательства, и энергетика стала источником споров между США и Россией по трем причинам: нежелание администрации Путина предоставить иностранным компаниям доступ к российским ресурсам; прекращение Россией поставок газа на Украину в 2006 и 2009 годах, что ударило по европейским союзникам США в самый разгар зимних холодов; а также неприятие Москвой нефте– и газопроводов, которые проложены при поддержке США в обход территории России для транспортировки каспийских углеводородов на Запад, – вопреки стремлению России монополизировать их поставки. За этими источниками разногласий просматривается более широкая проблема: существенное значение российского природного газа для Европы и политические последствия такого положения вещей. Нет сомнений, что международная политика России в области энергетики преследует две главные цели: влияние и прибыль.

Опора России на нефть как на источник роста и центральное место этого энергоресурса в российской политике – это относительно новые феномены: во времена СССР нефть не играла той центральной роли для руководства страны, какую она играет для властей современной России{514}. Что Россия имеет глобальное значение как поставщик энергоносителей – факт неоспоримый. В 2011 году на ее долю приходилось 18,5 % мирового производства газа и 12,8 % мирового производства нефти. России принадлежат 5 % мировых доказанных запасов нефти, 21 % глобальных, доступных для добычи традиционными средствами запасов природного газа и 18 % достоверных запасов угля{515}. Россия – ведущий поставщик трубопроводного природного газа и один из ведущих экспортеров нефти. Более 90 % экспорта российских энергоносителей приходится на страны Европы{516}. Владимир Путин неустанно подчеркивает, что у России свое понимание энергетической безопасности, которое не совпадает с трактовками Европы и США. Если Запад делает упор на безопасность поставок и диверсификацию поставщиков, то Россия ставит во главу угла то, что она именует «безопасностью спроса», которую обеспечивает посредством долгосрочных газовых контрактов, а также контроль за маршрутами транзита и приобретение евразийских и европейских газораспределительных активов{517}. В этом смысле не в нефти, а в природном газе кроется настоящий корень проблем между Европой и Россией и настоящий источник опасений США.

Острый интерес Путина к роли государства в энергетическом секторе России впервые проявился, когда он в 1990-х годах вернулся из Дрездена в Санкт-Петербург. Его представления о природных ресурсах России и о роли государства в управлении ими приобрели первые очертания в кандидатской диссертации, которую он защитил в 1997 году в Санкт-Петербургском государственном горном институте, а также в опубликованной впоследствии статье. После того как его патрон мэр Санкт-Петербурга Анатолий Собчак потерпел поражение на перевыборах мэра в 1996 году, Путин, оказавшись не у дел, вероятно, имел время для учебы в аспирантуре. В своей диссертации «Стратегическое планирование воспроизводства минерально-сырьевой базы региона в условиях формирования рыночных отношений (Санкт-Петербург и Ленинградская область)» Путин исследовал роль стратегического планирования в эксплуатации сырьевых ресурсов Ленинградской области{518}. В статье, которая вышла в свет в 1999 году, когда Путин уже перешел на работу в Москву, он призывал государство вернуть себе контроль над природными ресурсами страны. Российские запасы нефти и газа, говорилось в статье, играют ключевую роль в восстановлении экономики, «вхождении России в мировую экономику» и восстановлении утраченного статуса великой экономической державы. Учитывая стратегическую важность этих ресурсов, они должны находиться под эгидой, если не под полным контролем, государства, считал автор статьи{519}. Это гарантирует России шансы на экономическое возрождение. Таким образом, Путин подошел к поре президентства с четким представлением, что энергетические ресурсы – фундамент для восстановления роли России в мире. Как самый стратегический из всех активов, они должны находиться под контролем государства.

На одном из заседаний Валдайского клуба автор этих строк спросила президента Путина, действительно ли Россия является энергетической сверхдержавой, на что он ответил:

Я бы предпочел уйти от терминологии прошлых лет… Зачем – «державность», «сверхдержавность»?.. Я, если вы обратили внимание, никогда не говорил о том, что Россия – какая-то энергетическая сверхдержава. Но у нас больше возможностей, чем почти у всех других стран мира. Это очевидный факт. Все должны понять, что это прежде всего наши национальные ресурсы, и не раскрывать на них рот, как на свои собственные.

Подчеркнув еще раз, что он не поклонник терминологии времен холодной войны, Путин переключился на описание обширных энергетических связей России с государствами постсоветского пространства, Европы и Азии и при этом демонстрировал впечатляющую осведомленность о деталях сделок по нефти и газу. Из его слов следовало, что России не так-то уж много нужно от Запада, поскольку как энергетическая сверхдержава она должна быть в состоянии сама определять повестку{520}. На последующих встречах в рамках Валдайского клуба Путин возвращался к этим темам. Он раскритиковал Евросоюз за ограничение спектра видов деятельности, в которых допускается участие Газпрома, и напомнил присутствующим, что у России есть альтернативный источник спроса на ее огромные ресурсы – в частности, их можно экспортировать не в Европу, а в Азию. На одной из встреч Путин твердо высказывался в пользу защиты окружающей среды и подверг критике ряд европейских стран, таких как Польша, за намерение разрабатывать сланцевый газ. Он рассказывал, насколько опасен c точки зрения экологии фрекинг – метод добычи, заключающийся в гидравлическом разрыве пласта. Путин даже набросал на салфетке схему, показывающую, как работает фрекинг, и передал гостям, чтобы они сами все увидели. Тем самым он послал недвусмысленный сигнал – Европа должна и дальше покупать природный газ у Газпрома и не пускаться в рискованные эксперименты со сланцевым газом{521}.

Роль Газпрома действительно служила камнем преткновения в отношениях с Россией как для Европы, так и для США. Огромный неповоротливый Газпром был основан в 1989 году на основе советского Министерства газовой промышленности, и будущий премьер Виктор Черномырдин стал его генеральным директором и президентом. В 1990-е годы Газпром был частично приватизирован, однако мажоритарным акционером оставалось государство. Пока Путин не пришел к власти, Газпром действовал главным образом по собственной инициативе и без пригляда со стороны государства. Когда кресло генерального директора занял Рем Вяхирев, руководство компании нажило огромные состояния посредством разного рода непрозрачных сделок{522}. Оказавшись у власти, Путин решил, что государство должно само руководить Газпромом. Черномырдина отправили послом в Киев, Вяхирева уволили, а в руководство Газпрома пришли новые люди – Дмитрий Медведев в качестве председателя правления, а Алексей Миллер – на пост генерального директора. Газпром стал считаться «национальным чемпионом», очень тесно привязанным к Кремлю. Государство владеет в Газпроме долей в 50,1 %, а налоги, которые платит эта компания, составляют примерно 15 % доходов федерального бюджета. На Газпром приходится 80 % всего добываемого в России природного газа; Газпрому принадлежит монополия на транспортировку газа внутри России, а также на весь экспорт газа{523}. Помимо того, Газпром – видный игрок в медийном бизнесе. Он приобрел телеканал НТВ после того, как его предыдущего владельца Владимира Гусинского вынудили покинуть страну, вследствие чего канал стал занимать отчетливо проправительственную позицию. Газпрому также принадлежит одна из ведущих ежедневных газет – «Коммерсантъ», – которая нередко позволяет себе высказывать более независимые суждения[52].

В ходе одной из встреч Валдайского клуба его участников пригласили посетить штаб-квартиру Газпрома, чтобы они своими глазами увидели живую картинку, отображающую самую сущность энергетической сверхдержавы. В центральной диспетчерской красиво подсвеченного здания штаб-квартиры Газпрома помещается огромный, во всю стену экран. На нем изображена карта с переплетением голубых линий, показывающих взаимосвязанную систему газопроводов – она охватывает огромную территорию от Тихого океана до Атлантического и от Арктики до Каспийского и Черного морей. На карте видно, по каким магистралям и в какие европейские страны транспортируется газпромовский газ. Каждая магистраль подсвечена, и подсветка показывает, в каком режиме осуществляется транспортировка газа; если на какой-то магистрали возникает проблема, на карте тотчас же начинают мигать сигнальные огоньки. Участникам Валдайского клуба эти огоньки кроме всего прочего ясно намекнули, что одним только поворотом тумблера на пульте Газпром может перекрыть газ любому из своих клиентов. Здесь, в нервном узле Газпрома, топ-менеджеры во всех деталях расписывали гостям, что их компания играет ключевую роль в поставках газа в Европу и Азию и крайне важна для энергетического будущего мира. «Что хорошо для Газпрома, – заявил зампред правления Газпрома Александр Медведев, – то хорошо и для мира»{524}.

Российская энергетика и администрация Буша

Ввиду того что тема энергетики имеет огромную важность для мира, а в особенности для России, неудивительно, что вопросы энергетики всегда были и остаются в центре внимания американо-российских отношений. В области энергетики эти отношения сводятся к трем главным аспектам: участие американского частного сектора в российской нефтегазовой отрасли; попытки правительства США наладить сотрудничество с Россией по ряду энергетических проектов; проекты США по диверсификации трубопроводов в Европу, имеющие целью ослабить монополию России на трубопроводную транспортировку. Последнее приводит к конфликтам с Россией, тогда как два первых компонента, напротив, способствуют развитию сотрудничества. Российский энергетический сектор по-прежнему привлекателен для американского бизнеса вследствие богатых ресурсов, которыми обладает Россия. Американские компании располагают передовыми технологиями, в которых нуждается российская нефтегазовая промышленность, а также накопили опыт реализации комплексных мегапроектов. Сами же они заинтересованы получить доступ к новым крупным нефтяным запасам.

При администрации Буша поставки российского газа в Европу были предметом острых раздоров, но это далеко не первый случай. Роль России как ведущего поставщика энергоносителей в Европу еще во времена холодной войны периодически приводила к серьезным трениям в отношениях между Москвой и Вашингтоном и между США и их европейскими союзниками. В начале 1960-х годов, при администрации Кеннеди, США безуспешно пытались не допустить строительства нефтепровода «Дружба» из СССР в страны Восточной Европы, для чего запретили своему союзнику ФРГ продавать в СССР трубы для магистрального трубопровода. Из этого ничего не вышло.

В следующий раз США предприняли попытку ограничить поставки советских энергоносителей своим союзникам в 1970-х годах, когда советский природный газ начал поступать в Западную Европу. В Вашингтоне опасались, что Кремль воспользуется зависимостью Европы от советского газа для политического давления. В начале 1980-х годов при администрации Рейгана Вашингтон пытался помешать своим союзникам продавать в СССР оборудование для строительства газопроводов из Западной Сибири. Но кончилось все тем, что самый надежный и антисоветски настроенный союзник Вашингтона, премьер-министр Великобритании Маргарет Тэтчер, лично отправилась в Шотландию демонстрировать солидарность с британской компанией, которая экспортировала в СССР оборудование для газопроводов{525}. В регионе, где производилось оборудование, безработица достигала 20 %, и Тэтчер не собиралась уступать требованиям американцев. Саму идею эмбарго на поставки оборудования СССР Тэтчер восприняла как личную обиду. «Мы чувствуем себя глубоко уязвленными нашим другом», – заметила она, имея в виду Рейгана{526}. По большому счету все попытки США уменьшить зависимость Европы от российского газа неизменно оканчивались провалом, что вполне объяснимо: Европа является естественным и экономически целесообразным рынком для российских энергоносителей, а также отводит природному газу определенное место в своей стратегии диверсификации источников энергии.

На протяжении всего периода холодной войны СССР оставался надежным поставщиком энергоносителей в Западную Европу – а вот с братскими странами Восточной Европы не все было так гладко: в их отношении поставки энергоносителей подчас использовались как рычаг политического давления{527}. Как до, так и после распада СССР зависимость Европы от российских источников энергии зачастую гораздо больше тревожила США, чем большинство европейских клиентов Москвы.

Российская энергетическая политика спровоцировала обострение в отношениях России и США, когда Газпром новогодним утром 2006 года отключил поставки газа Украине. Демонстративное прекращение подачи газа, ударившее не только по Украине, но и по европейским странам – а тогда 80 % российского экспортного газа поставлялись в Европу через территорию Украины, – стало высшей точкой в конфликте Москвы и Киева, разгоревшемся после «оранжевой революции». Вместе с тем российско-украинские газовые отношения вовсе не укладывались в примитивную схему «мы против них». Значительная часть так называемого «российского» газа, который экспортировался на Украину, на самом деле представляла собой газ из Средней Азии, который Газпром закупал в Туркменистане и перепродажа которого на Украине осуществлялась через непрозрачную посредническую компанию «РосУкрЭнерго АГ», созданную как российско-украинский совместный проект. Хотя принадлежность и само содержание деятельности «РосУкрЭнерго» тщательно скрывались[53], не оставалось сомнений, что ее российские и украинские владельцы отлично зарабатывали на этой торговле вне зависимости от политической ситуации{528}.

В период эскалации враждебной риторики между Путиным и Ющенко в 2005 году Газпром вел жесткие переговоры с Украиной по поводу цены на российский газ. После развала СССР Россия продолжала продавать своим соседям газ по меньшей цене, чем европейским клиентам. Когда же к власти пришел Ющенко, парадигма поменялась. Как сказал Путин на встрече с участниками Валдайского клуба, если Украина желает примкнуть к Западу и повернуться спиной к России, то у России нет резонов по-прежнему субсидировать ее энергетику. Украина в те времена платила за российский газ ничтожную цену в $50 за тысячу кубометров, Европа же за тот же газ платила примерно втрое больше. Когда 31 декабря подошел крайний срок для пролонгации газового контракта, Украина отказалась уступать по цене, и 1 января Газпром перекрыл газовую трубу. Всех тогда волновал вопрос – с учетом симбиотических отношений между Газпромом и Кремлем, – кто же на самом деле перекрыл газовый вентиль, Газпром или Путин? Был это политический шаг или экономический? На самом деле – и то и другое. Еще осенью 2005 года Украина сорвала переговоры по новому газовому контракту. Москва, взбешенная «оранжевой революцией» у соседей, искала способы повлиять на предстоявшие в марте выборы в Верховную раду. Когда морозным утром 1 января Москва публично объявила о прекращении поставки газа, причем без предварительного уведомления западноевропейских клиентов, это выглядело как попытка политического запугивания, хотя у этого шага имелось и экономическое обоснование. Бывший министр иностранных дел России Игорь Иванов заявлял: «Наши энергетические проблемы с Европой имеют чисто экономический характер. И не имеют никакого отношения к европейской безопасности»{529}.

Однако здесь Кремль просчитался. Украина вышла из положения, откачивая для себя часть газа, предназначенного для Европы, – и тем вызвала недопоставку газа ряду европейских клиентов. Сами же европейцы в нехватке газа обвинили не Украину, а Россию. Прекращение поставок газа пришлось ровно на тот день, когда Россия приняла на себя председательство в «Большой восьмерке», а Германия – президентство в Европейском союзе. Канцлер Германии Ангела Меркель выговорила Путину за то, что он не дал себе труда проконсультироваться с Европой, прежде чем остановить поставки газа. Поставки возобновились через пару дней. Госдепартамент призвал обе стороны вернуться за стол переговоров. В марте Дик Чейни выступил на Вильнюсском форуме и обвинил Россию в использовании энергоносителей в качестве орудия политического шантажа.

Спустя три года эта история повторилась: Газпром, не сумев добиться соглашения с Украиной по ценам на газ, снова – 1 января 2009 года – перекрыл поставки. Но и Украина, и Европа на этот раз подготовились к давлению Москвы и по большей части не ощутили перебоев с поставкой газа{530}. Даже когда в 2010 году к власти на Украине пришел более пророссийски настроенный Виктор Янукович, российско-украинские трения в вопросах цены за газ и собственности на газопроводы сохранились; это показывало, что причина газовых разногласий – не только в геополитике.

Российские энергетические поставки опять стали предметом трансатлантических споров, как и четверть века назад. «Новая» Европа была гораздо более зависима от российского газа и гораздо более озабочена тем, что Россия может использовать поставки энергоносителей в политических целях, чем «старая» Европа, у которой был более позитивный опыт импорта российского газа и связанных с ним политических отношений. Именно газ, а не нефть, был камнем преткновения. Клиент на том конце газовой трубы может импортировать газ только у одного поставщика, в данном случае – у Газпрома. В случае прекращения поставок заменить их покупкой газа у другого поставщика не представляется возможным. Главное, что заботило Вашингтон в этом вопросе, – повлияет ли осознание Европой своей зависимости от российских энергоносителей на политические решения, принимаемые в европейских столицах, особенно в Берлине, и не побудит ли эта зависимость европейские правительства воздержаться от ужесточения политики в отношении России, когда в этом возникнет потребность. Дебаты эти – учитывая некоторые заявления американских конгрессменов – навевали воспоминания об аналогичных спорах времен холодной войны.

Особенную обеспокоенность вызывал у администрации Буша газопровод «Северный поток», предназначавшийся для транспортировки российского газа в Германию по дну Балтийского моря, иными словами, в обход Украины и Польши. Это позволяло России сократить поставки газа и снизить плату за его транзит тем странам, в отношениях с которыми у Москвы имелись сложности. «Северный поток» оказался весьма противоречивой темой. Соглашение по этому проекту с Путиным заключил канцлер Германии Герхард Шрёдер, который вскоре после этого, в 2005 году, проиграл выборы Ангеле Меркель и тут же после ухода из власти занял пост председателя консультационного совета по «Северному потоку». Кроме того, по поводу самого длинного в мире подводного газопровода высказывались опасения экологического плана. Министр обороны Польши Радослав Сикорский отозвался о планируемом газопроводе как о новой версии пакта Молотова – Риббентропа 1939 года – российско-германского «предприятия», противоречившего интересам Польши. Впрочем, то было несколько преувеличенное выражение традиционных страхов Центральной Европы. При этом «Северный поток» отвечал политике диверсификации поставок газа. В конечном счете все возражения союзников Германии по ЕС удалось преодолеть, и в 2011 году газопровод был запущен в эксплуатацию. Администрация Буша недооценила то обстоятельство, что в области энергетики Европу и Россию связывают отношения взаимозависимости. Правда, это взаимозависимость неравноценная, поскольку Европа оказалась бы более уязвимой в случае прекращения поставок из России, чем сама Россия, если бы она лишилась доходов от экспорта газа в Европу. В то же время Россия также зависит и от ряда государств СНГ, через территорию которых осуществляется транзит российского и среднеазиатского природного газа. Таким образом, Россия и Европа зависят друг от друга, и в обозримом будущем такое положение вещей сохранится. В пользу этого говорит и тот факт, что после крупной аварии на японской АЭС «Фукусима-1» в 2011 году Германия объявила, что немедленно сворачивает свою программу атомной энергетики, – это может повысить зависимость страны от российского природного газа{531}. До 2008 года среди тех сотрудников администрации Буша, что более скептически относились к России, бытовало мнение, что процветающая и уверенная в себе Россия, получающая сверхдоходы при высоких ценах на энергоносители, вполне могла бы на время прекратить поставки в Европу без всякого экономического ущерба для себя. Стоит ли говорить, что власти Германии и других европейских стран не слишком хотели выслушивать нотации американских коллег про опасную зависимость от России{532}. У европейских лидеров также возник законный вопрос: с какой стати Вашингтон вмешивается в сделки с их крупнейшим соседом, который располагает огромными ресурсами и обширным рынком для европейских товаров?

После того как Буш покинул Белый дом, беспокойство США по поводу экспорта российского газа в Европу несколько поутихло. Зато на первый план в энергетике США выдвинулась тема извлечения нетрадиционного газа из сланцевых пород. В структуре добычи энергоносителей США доля сланцевого газа возросла с 2 до 44 %, и еще до конца десятилетия США начали экспортировать сжиженный природный газ (СПГ). Мощности, созданные под экспорт СПГ в США, теперь используются для поставки СПГ в Европу, поскольку самим Соединенным Штатам эти мощности не нужны; это, в свою очередь, сокращает европейский спрос на российский газ{533}. Более того, США вполне могут стать экспортером СПГ в Европу, что составит еще больше конкуренции Газпрому. В Газпроме настолько встревожились из-за «сланцевого бума», который может привести к снижению европейских закупок его газа, что на Санкт-Петербургском экономическом форуме в 2010 году председатель правления Газпрома Алексей Миллер во всех красках расписывал экологические риски, сопряженные с извлечением сланцевого газа{534}. Если говорить вкратце, то Европа стремится обеспечить себе на будущее несколько потенциальных альтернатив газпромовскому газу, рассчитывая среди прочего на запасы сланцевого газа в Польше и на Украине.

Каспийское дерби: чем больше трубопроводов, тем лучше

Каспийские энергоресурсы также служат источником раздоров в американо-российских отношениях. Администрации Клинтона и Буша старались укрепить мировую энергетическую безопасность за счет создания новых маршрутов для транспортировки в Европу нефти и газа Каспийского бассейна в обход России. Это позволило бы снизить роль последней как главного источника экспорта для добываемых в регионе энергоносителей. После развала Советского Союза Каспийское море стали образно называть ареной для «новой Большой игры». Но если Редьярд Киплинг под «Большой игрой» подразумевал геополитическое соперничество Британской и Российской империй за влияние в Афганистане, то новая «большая игра» помимо геополитического приобрела еще и геоэкономический аспект, а соперничество развернулось не только за влияние, но и за ресурсы, которыми так богат регион. Если раньше на Каспии было всего два прибрежных государства, то после 1991 года их стало целых пять – Россия, Азербайджан, Туркменистан, Казахстан и Иран. Ставки в этой игре для всех постсоветских государств существенно возросли, поскольку уже стало ясно, что бассейн Каспийского моря изобилует запасами углеводородов и, вероятно даже, сравним по их запасам с Северным морем. Для американцев задача состояла в том, чтобы помочь новым государствам в плане экономического развития и укрепить их самостоятельность. Россия же с самого начала заявила, что у США нет никаких оснований вмешиваться в дела Каспийского региона. Но США придерживались иной позиции: пока они связаны контрактными обязательствами по проектам как минимум с двумя прибрежными государствами, им не требуется одобрения России, чтобы действовать в регионе. Таким образом, у Соединенных Штатов и России изначально существовало фундаментальное расхождение во взглядах на статус Каспия{535}.

России было очень трудно примириться с этими новыми реалиями. Один из российских министров энергетики в 1990-х в ответ на вопрос о каспийской нефти, грохнув кулаком по столу, вскричал: «Это наша нефть!»{536} И все же с самого начала 1990-х годов Вашингтон последовательно оказывал поддержку строительству нефте– и газопроводов, связывающих Каспий со средиземноморским регионом через Турцию и Грузию, то есть в обход территории России и, кстати, Ирана тоже. Государственный департамент США еще в 1995 году назначил своего первого посла для специальных поручений по евроазиатскому газу – им стал посол Ричард Морнингстар. В этой роли он выступал при администрации Клинтона, а потом и при нынешней администрации Обамы, пока в 2012 году его не назначили послом США в Азербайджане. Россия рассматривала попытки США способствовать строительству альтернативных газопроводов как часть более масштабной американской стратегии по ослаблению влияния Москвы на ее ближайших соседей. После первой встречи Морнингстара в 1998 году с Игорем Ивановым последний отозвался о нем с некоторой язвительностью в голосе: «Мы знаем, кто он такой, и нам не нравится, чем он занимается»{537}.

Зато Вашингтон нашел готовых союзников в лице международных нефтяных компаний и на протяжении всего этого периода тесно сотрудничал с ними. Самым достойным плодом этого сотрудничества стала прокладка нефтепровода Баку – Тбилиси – Джейхан (БТД). Переговоры по проекту этого нефтепровода между правительством США, нефтяными компаниями, Азербайджаном и его соседями шли долго и тяжело. В итоге выбранный маршрут прокладки оказался самым длинным из существующих в мире; он пересекал труднодоступную горную местность и к тому же был чрезвычайно дорог. Россия возражала против строительства БТД, но сломить решимость международных игроков ей так и не удалось. Как заметила по этому поводу Мадлен Олбрайт, «мы не хотим через десяток лет биться головой об стену и спрашивать себя, какого черта мы не построили этот трубопровод»{538}. После нескольких лет жестких переговоров при значительном содействии со стороны США Азербайджан, Грузия и Турция подписали соглашение по трубопроводу, который будет поставлять нефть с бакинского терминала в Сангачале на Каспийском море через Грузию, затем по территории Турции до Джейхана на южном побережье Турции. Потребовалось четыре года и столько же миллиардов долларов, чтобы проложить нефтепровод БТД длиною 1768,7 км. В проекте были задействованы 27 кредитных учреждений, документация насчитывала полторы тысячи страниц{539}. Первая партия нефти была прокачана по трубопроводу БТД в 2006 году. Доля British Petroleum в проекте БТД составила 30 %, у компаний ConocoPhillips, Amerada Hess, Lukoil и Unocal были меньшие доли. Впоследствии параллельно БТД был проложен еще один трубопровод для транспортировки газа с азербайджанского газового месторождения Шах-Дениз в Турцию.

Реакция России на строительство нефтепровода Баку – Тбилиси – Джейхан была именно такой, как ожидалось. Российские обозреватели заявляли, что это «политический проект», за которым стоят США, что проект несостоятелен с экономической точки зрения и отягощен рисками в плане безопасности, поскольку проходит по территориям Грузии и Азербайджана, где происходят межэтнические конфликты. Вашингтон изображался как главный инициатор и вдохновляющая сила данного проекта{540}. Тем не менее, когда трубопровод построили, Россия не чинила препятствий его функционированию. В период российско-грузинской войны 2008 года трубопровод не пострадал, хотя отдельные его участки находились в зоне боевых действий.

Следующим эпизодом в разворачивающейся большой игре стало соперничество вокруг южного маршрута транспортировки каспийского газа в Европу. При администрации Буша США и их европейские союзники начали изучать различные варианты маршрутов для трубопровода, самый амбициозный из которых получил название «Набукко» (по названию оперы Верди, которую однажды вечером слушали в венском театре участники рабочей группы проекта). По замыслу инициаторов проекта, трубопровод предназначался для транспортировки газа из Турции, а оттуда через Балканы в Южную Европу. Главная загвоздка состояла в том, откуда брать газ для прокачки по трубопроводу{541}. Изначально возникла идея качать туркменский газ, но позже открытие крупных месторождений газа в Азербайджане перевесило чашу весов в его сторону (однако пока шло время, обсуждались и другие источники газа, в том числе месторождения в иракском Курдистане).

Если Герхард Шрёдер выступал в роли главного агитатора за «Северный поток», то его бывший коллега, министр иностранных дел Йошка Фишер взял на себя такую же роль в отношении проекта «Набукко»{542}. Дискуссии по последнему растянулись на годы, но оставались вопросы относительно коммерческой жизнеспособности проекта, и было не до конца ясно, будет ли вообще построен этот трубопровод. Решительно не желая повтора истории с БТД, Россия внесла контрпредложение, еще один вариант обхода территории Украины – проект «Южный поток». Газпром привлек к соглашению в качестве главных партнеров итальянскую компанию ENI, германскую Wintershall и французскую EDF. Впрочем, этот проект тоже напоролся на препятствия, и возможность его строительства также оказалась под вопросом{543}. Как это ни странно, но в обоих случаях – и с «Набукко», и с «Южным потоком» – главным препятствием для строительства выступал Туркменистан, чем дальше, тем больше поворачивающийся лицом к Востоку. В 2009 году был пущен в эксплуатацию газопровод из Туркменистана в Китай, и по договоренности сторон планировалось строительство еще нескольких ниток. Европейцев же по-прежнему тревожила мысль, что газопровод «Южный поток» только увеличит их зависимость от российского газа. Как обмолвился высокопоставленный чиновник Евросоюза, «мы не хотим, чтобы эти энергетические проекты попали на стол Путину»{544}. Что касается администрации Обамы, то посол Морнингстар высказался так: «Мы не рассматриваем это как игру с нулевым результатом, а они [российская сторона] – да»{545}. В 2013 году Азербайджан отдал предпочтение участию в проекте Трансадриатического газопровода, по которому газ будет поступать в Италию.

Страницы: «« 1234567 »»

Читать бесплатно другие книги:

В издании подробно рассматриваются виды теплоотдающих устройств современных систем водяного отоплени...
Говорят, те, кто быстро и легко осваивает некое знание, на самом деле изучает его не с нуля, а вспом...
В этой книге вы узнаете историю парня, которому суждено было столкнуться с необъяснимым явлением. По...
Новая книга Владимира Тарасова посвящена проблемам отбора и подготовки перспективных менеджеров; в н...
Какими трюками пользуются современные «медиумы», чтобы заманить клиента в свои сети? Почему бизнес п...
Появившиеся в Европе в конце прошлого века низкотемпературные воздушные тепловые насосы (НВТН) принц...