Смотритель судьбы. Ключ к решению «неразрешимых» проблем Эндрюс Энди

Глава четвертая

Джонс миновал пляж и углубился в городской парк. Уже через час спустились сумерки, в потемневшем небе заиграли алые и фиолетовые отсветы заката, оттеняя своей красотой симфонию ночных звуков: хор сверчков и лягушек. Джонс даже остановился на мостике в парке, чтобы послушать, как они распевают в болоте. Потом над головой у него что-то мягко прошумело, он посмотрел вверх и увидел, как мимо пролетела сова, отправляясь на ночную охоту. Джонс двинулся дальше, потом замедлил шаг и услышал, как где-то неподалеку плеснула в водоеме крупная рыба – или же скромных размеров аллигатор.

Он осмотрелся, по некоторым признакам определил знакомое, давно облюбованное место, подошел к старой сосне, положил на землю свой потрепанный чемоданчик и уселся на него, прислонившись к шершавому стволу дерева. Рядом проходила дорога, но движение на ней было не очень оживленное, – тут ездили в основном местные жители, когда хотели срезать путь к федеральному шоссе номер 59. Туристы же сюда не заглядывали.

Джон не чувствовал усталости. Тем не менее, он прикрыл глаза…

…Уокер Майлс редко ездил этой дорогой, и нынче вечером тоже вряд ли выбрал бы этот маршрут, если бы на светофоре перед пляжем не загорелся красный свет. Уокер знал, что ждать тут придется долго, поэтому свернул направо и поехал через парк на своем небольшом «седане».

Автомобиль плавно катил по извилистой дороге, а Уокер размышлял о своей жизни. Он работал в фармацевтике, занимался продажами. В пятьдесят три года он вновь стал холостяком, – два месяца назад развелся, и это был уже его второй брак. Уокер переехал в приморский городок в надежде начать жизнь с чистого листа. Когда-то раньше он приезжал сюда в отпуск, и ему всегда было здесь хорошо, а потому Уокер рассудил, что и жить здесь постоянно будет приятно, – вдруг тут его поджидает шанс на счастье? В конце концов, ему только и оставалось надеяться, что на шанс. Во всяком случае, именно с таким настроем Уокер теперь шел по жизни: думал, что повезти ему может лишь чудом. И в таком настроении он пребывал постоянно, – оно стало его мировоззрением. Уокер воспринимал счастье как неуловимую добычу, которая постоянно ускользала у него из рук, стоило подкрасться поближе. Мысли его вечно были заняты разбором собственных ошибок на личном и профессиональном фронте, – Уокеру казалось, будто вся его жизнь и есть сплошная ошибка. В последнее время он уже подумывал о самоубийстве.

Первая жена Уокера, Кендра, ушла от него, заявив на прощание, что не может больше жить с человеком, который ведет себя, как ослик Иа-Иа из книжки про Вини-Пуха. Вторая, Дебра, на прощание тоже помянула недобрым словом персонаж из детской книги, но другой: «Уокер! Нельзя на все смотреть так мрачно, как Голлум в темной пещере, и во всех видеть врагов! Надеюсь, когда-нибудь ты это поймешь».

Но сегодня Уокер снова пребывал в депрессии, – о, состояние было более чем знакомое, – и к тому же очень устал.

Он включил фары и пересек первый парковый мостик. Сразу за мостом Уокер заметил, что в нескольких шагах у дороги под могучей сосной сидит какой-то человек. Похоже, бродяга, подумал Уокер, да какой дряхлый, – совсем древний старец. В общем, ничего лестного Уокеру в голову не пришло. Он совершенно не собирался останавливаться и уж тем более тормозить, поэтому, когда неожиданно для себя все-таки остановился, то мысленно спросил: «Что ты делаешь?!»

Минуту-другую Уокер просто сидел в машине. Затем тяжело вздохнул, покачал головой, посмотрел в зеркало заднего вида и дал задний ход, бормоча себе под нос: «Ну ты и идиот!» Когда машина поравнялась со старым бродягой, Уокер опустил стекло и всмотрелся в сумрак.

Старик, приветственно помахав рукой, сказал:

– Привет! Как дела?

– Вам нужна помощь? Все хорошо? – откликнулся Уокер.

Старик не ответил. Поднялся, взял чемоданчик, на котором сидел, и направился к машине.

Уокер поспешно поднял стекло, оставив только маленькую щель. Каждая клеточка так и кричала ему: «Уезжай поскорее! Тут что-то нечисто! Как бы чего не вышло!» Но, сам не зная почему, Уокер не тронулся с места.

– Простите, – мягко сказал старик, остановившись возле машины. – Вы что-то спросили? Я на старости лет стал туговат на ухо.

– Я… э… – Уокер посмотрел на старика. Белоснежные седины и ярко-голубые глаза в сумерках как будто светились.

– Простите, что? – повторил старик.

– Гм… я просто хотел спросить, не нужна ли вам помощь, – выдавил Уокер.

– Эх! – вздохнул старик и покачал седой головой. – А кому она не нужна-то? Всем нужна! Кого ни возьми!

– Извините, не понял…

– Ах, молодой человек, вам не за что извиняться, – прервал его старик. – Я поеду с вами. – С этими словами он распахнул дверцу и уселся в машину к Уокеру, прежде чем тот успел возразить. Чемоданчик старик удобно устроил у себя на коленях.

Уокер растерялся: то ли рассердиться и выставить незваного попутчика вон, то ли выскочить из машины самому? Он был совершенно уверен, что запер все дверцы, но поди ж ты – старик умудрился открыть машину!

Пока Уокер мешкал, старик приветливо протянул руку и представился:

– Джонс, просто Джонс, без «мистера».

Потом он широко раскрыл глаза, словно увидел Уокера в первый раз, и сказал:

– Э, да ведь вы – Уокер Майлс. Простите, что сразу не признал – темновато тут.

Уокер наморщил лоб:

– А… разве мы знакомы?

– Не-ет, – нараспев протянул Джонс, – но я видел вас в конторе у доктора Сарека неделю назад. Вы-то меня не припоминаете, но я слышал, как он назвал вас по имени, а у меня память на имена отменная, и на лица тоже.

Уокера все еще терзали смутные сомнения. По роду службы он обходил всех докторов в околотке, в том числе и Криса Сарека, но обыкновенно не обращал внимания на лица других посетителей в приемной, будучи сосредоточен на работе. Может, старик болен, потому и ходил к доктору Сареку?

– Вы вроде говорили, вам нужна помощь? – напомнил Уокер.

Джонс с невинным видом захлопал глазами.

– Правда? О… ну, подбросьте меня до Фолли. Вы ведь туда едете?

Уокер погасил свет в салоне и тронул машину с места, подозрительно косясь на странного старика.

– Да, я еду в Фолли, – ответил он, набирая скорость. – Куда вас подвезти, есть предпочтения?

– В общем, все равно. Никаких предпочтительных предпочтений у меня сегодня нет, – весело ответил Джонс и даже хмыкнул, потом заметил, что Уокер в ответ и не улыбнулся. Тогда Джонс попробовал другой прием.

– Знаете, однажды я стал свидетелем примечательной сцены. Это было в Чикаго, как сейчас помню. Я видел, как некий мужчина погнался за чьей-то шляпой, которую сдуло ветром на мостовую. И его сшибла машина. Насмерть.

Уокер содрогнулся, неприязненно глянул на старика и спросил:

– С какой стати вы мне такое рассказываете?

– По-моему, это поразительно, – откликнулся Джонс, глядя прямо перед собой, – поразительно, что можно потерять все, погнавшись за сущим пустяком.

Минуту-другую и водитель и пассажир безмолвствовали. Яркий свет фар прошивал темноту парка, озаряя деревья и кустарники. Уокер вел машину с сосредоточенным видом, и со стороны могло показаться, будто он всецело занят только поворотами, переключением скоростей и так далее, но на самом деле он никак не мог опомниться от услышанного. Уокер поудобнее перехватил руль и со вздохом ответил:

– Да уж, эта формулировка как нельзя лучше подходит ко мне.

Джонс поудобнее устроился на сиденье и прищелкнул языком.

– Она кому угодно подходит – у каждого бывают такие времена. Но почему вы сказали, будто эта история о вас?

Мысли Уокера путались. Он был неглуп, умел здраво рассуждать, происходил из хорошей почтенной семьи. Он сам не понимал, какой порыв заставил его посадить в машину незнакомого старика, – искал и не находил своему поступку рационального объяснения. А теперь он чувствовал, что вот-вот распахнет перед незнакомцем душу и поведает тому самые потаенные мысли. Не хочет, но поведает. У Уокера возникло непривычное ощущение – он как будто смотрел на себя со стороны. Не он, а кто-то другой вел этот разговор с незнакомцем. Рассудок и логика твердили Уокеру: «Молчи, не выдавай свои секреты», но что-то, что было стократ сильнее, внушало ему доверие к незнакомцу. Уокер расслабился и излил Джонсу душу так, словно знал его многие годы.

Уокер рассказал старику о своем детстве, о том, каково быть младшим из троих детей; поведал об отцовском запойном пьянстве. Потом он рассказал Джонсу об обоих своих браках, о том, как менял одну работу на другую, и везде поначалу преуспевал, но в конечном итоге приходил к провалу, потому что не умел быть счастливым. Уокер говорил и говорил, точно с задушевным старым другом.

Когда Уокер закончил свою исповедь, они с Джонсом допивали уже четвертую порцию кофе в «Вафельном кафе». Уокер очнулся и вновь изумился сам себе: как это его угораздило сюда попасть, да еще излить все свои страхи и терзания этому незнакомому старикану? И все же сердце подсказывало: Джонс – все равно что потерянный и обретенный друг давних лет.

– В какой-то степени мне кажется, что я всегда чувствовал себя неудачником именно из-за отцовского алкоголизма, – признался Уокер.

– Что ж, – преспокойно отозвался Джонс, – возможно, ваш папаша пил потому, что вы были неудачником. – Он рассмеялся и шутливо заслонился руками, будто Уокер мог его стукнуть. – Шучу, шучу, сынок, ты уж не сердись, – ничего, что я на «ты»?

Уокер не знал, оскорбиться или нет.

– Послушай, юноша, – посерьезнев, продолжал Джонс. – Твой отец и все его проблемы – это уже в прошлом. Он скончался, его уже нет, а ты все еще тащишь его за собой, волочешь на себе этот груз «мой-папа-алкоголик»! Сбрось балласт! Хватит! Не позволяй твоей жизненной истории управлять твоей судьбой! Прошлое не должно влиять на настоящее и будущее!

– Знаю, знаю, – прикрыв глаза, сдавленно ответил Уокер. – Все это я знаю. И прекрасно понимаю, что мне не следует столько думать о прошлом. И беспокоиться столько – нездорово и неправильно, понимаю. Больше скажу, я знаю, что, по сути дела, у меня и серьезных поводов для депрессии-то нет… – Уокер открыл глаза и вперил взгляд в Джонса, и на лице у него было написано, что весь гнев, обида и тоска, которые накопились за полвека, вот-вот выплеснутся наружу. Он весь кипел. Ему хотелось заорать в полный голос, но он обуздал себя и негромко сказал: – Я все осознаю и все понимаю. Но мне… просто не перестать. Эти чувства разрушили мою жизнь. – Он с трудом сглотнул, потом хриплым шепотом закончил: – Я… я не знаю, как жить дальше. Не знаю, что делать.

Джонс протянул руку и ласково потрепал Уокера по плечу. Тот мгновенно расслабился, и его прерывистое дыхание стало глубоким и спокойным.

– Погляди-ка мне в глаза, сынок, – сказал Джонс, и Уокер повиновался.

– Тебе вовсе нет нужды принимать какие-то решительные меры, раз тебе так худо, – сказал Джонс. – Ты делаешь муху из слона, поверь. На самом деле, как и многие другие проблемы, твоя – вовсе не так велика, как тебе кажется. Ясно?

Уокер послушно кивнул.

Джонс глубоко вздохнул и заговорил дальше, уже не с таким нажимом.

– Сынок, тебе всего и надо, что понять два важных момента насчет своих чувств. И уяснить один важный момент насчет того, что предпринять дальше. Один, два, три – не так уж и много, да? Итак, пункт первый, про чувства. Запомни: тревожишься и изводишься и боишься ты потому, что ты умен.

Уокер удивленно приоткрыл рот и откинулся на спинку диванчика. Такого он не ожидал.

– Погоди возражать, – мягко предупредил его порыв старик, будто прочитав мысли Уокера как открытую книгу. – Я ничего не преувеличиваю и не придумываю. И не пытаюсь тебе польстить. Я просто помогаю тебе взглянуть на положение дел свежим взглядом, под другим углом. Ты же прекрасно соображаешь и умеешь логически мыслить, сынок. Так что посиди спокойно и послушай, что тебе скажет старый Джонс. Потом еще рад будешь.

Джонс улыбнулся, отпил кофе и продолжал с новыми силами:

– Как я уже сказал, ты тревожишься и изводишься, потому что ты умен, голова у тебя отлично варит. – Джонс оглянулся вокруг, будто опасался, что кто-то подслушает важный секрет, и, понизив голос, добавил: – Те, кто поглупее, – они и тревожатся меньше. И ничего не боятся.

Уокер в недоумении наморщил лоб, и Джонс поспешно объяснил:

– Вот в чем штука, сынок: те, кто поумнее, они обычно изобретательнее, у них больше творческих способностей, и воображение у них работает бурно. А если кто не ведает страха – так он просто тупица без воображения. Согласен?

Уокер все еще не понимал, к чему клонит Джонс.

– Ну, пожалуй, да, – неопределенно откликнулся он.

– Именно поэтому умники всегда попадаются в ловушки, которые расставляют им страх и тревога. Страх и тревога – тьфу, что за пустая трата драгоценных сил воображения! И ведь так получается у многих. Если ты умен и фантазия у тебя работает будь здоров, то ты легко можешь вообразить все те ужасы, которые могут стрястись, – беды, неприятности и прочее. Обдумываешь любой вариант развития событий, заглядываешь в будущее – и запросто воображаешь худшее. Ты понял, о чем я?

Уокер сосредоточенно закивал в такт словам Джонса, и на усталом измученном лице его впервые проступило слабое подобие улыбки.

– Точно, это про меня. Не про умника, а про фантазию и худшие варианты. Всегда их себе рисую в красках, вижу как наяву, а остановиться – не могу!

Джонс замахал на него руками:

– Я понял, понял. В любом случае, глупцам живется легче. Человек без воображения ничего не боится, потому что ему не представить себе беду, напасть, неприятность. Он ни о чем не беспокоится! А все потому, что глуп как пуп! Ты же сам наверняка видел разные там телепередачи, где участников берут «на слабо». Один выкидывает какой-нибудь рискованный трюк и говорит: «Ну, полюбуйтесь-ка на меня!» А второй, дурак набитый, страха не знающий, говорит: «Ого! Да ведь и я так могу!» И ему не представить себе ужасные последствия. Оба идиота хороши, но второй – глупее, потому что у него воображение не работает.

Уокер громко засмеялся, вторя смеху Джонса.

– Да, пожалуй, вы правы! – воскликнул он.

– Конечно, я прав, – твердо сказал Джонс. – Умные люди, такие, как ты, постоянно тратят могучую силу своего воображения попусту – растранжиривают ее на тревоги и страхи, а ведь не затем эта сила им дана. А умники кричат «пожар!», когда даже дыма, и то не видать. Тревожатся сверх всякой меры, себя изводят и других изводят.

– Скажите, так как же мне отключить эти страхи? – заинтересовался Уокер. – Как заставить воображение работать в правильную сторону? Тут ведь в чем закавыка: я опасаюсь таких бед, которые, рассуждая логически, со мной и приключиться не могут, да и мыслям о них в моей голове вроде бы неоткуда взяться.

– Сынок, если ты логически понимаешь, что этим сомнениям и страхам в твоей голове не место и взяться им неоткуда, то и победить их легче всего именно логикой, – назидательно сказал Джонс.

Уокер выслушал этот совет очень внимательно, но потом замотал головой.

– Не понимаю! – печально сказал он.

– Со временем поймешь, – заверил его Джонс. – Пока что запомни два важных пункта, которые тебе надо знать о своих чувствах. Первый: ты подвержен повышенной тревожности, потому что умен и обладаешь живым воображением. Второй: эти тревожные мысли можно победить только силой логики.

Джонс устроился поудобнее, облокотился на стол и, пристально глядя в лицо собеседника, продолжал:

– Когда наше сознание затапливают страхи и тревоги, мы начинаем бессознательно вычислять и прикидывать возможные варианты развития событий. «Это может случиться на самом деле!» – говорим мы себе. Или: «А что, если стрясется то-то и то-то?». – Джонс подался еще ближе к Уокеру. – И вскоре мы доводим себя до того, что катастрофа кажется нам неизбежной, а нашу волю и разум парализует страхом и ужасом. Тогда мы перестаем соображать, не можем толком работать, да и отношения с людьми рушатся. Мы сами вообразили свой путь к саморазрушению. Знай, сынок, это происходит с множеством умных людей, наделенных живым воображением. Это произошло и с тобой. Теперь тебе надо всего лишь одолеть отрицательную логику положительной логикой, отучить свой разум и воображение, чтобы они перестали рисовать возможные катастрофы и несчастья. Перенастрой, перенаправь свой рассудок, чтобы он подсчитывал шансы, а не живописал тебе возможные кошмары. Приучившись подсчитывать шансы, ты в скором времени убедишься, что можешь достаточно точно вычислить вероятность того или иного события. И многие ужасы и беды, которых ты страшился и которыми изводил себя, окажутся маловероятны: ничтожен шанс, что они тебя постигнут, а значит, и бояться их нечего!

Джонс окликнул проходившую мимо официантку, попросил у нее ручку и сказал Уокеру:

– Давай попробуем кое-что подсчитать по части разных бед, которых ты боишься. – Он написал что-то на салфетке и показал ее Уокеру. Там значилось: «40%». – Видишь, – Джонс посмотрел на Уокера, – сорок процентов тех бед, которые ты воображаешь, с тобой случиться не могут.

Джонс написал на салфетке следующую цифру: «30%», и пояснил:

– Тридцать процентов того, что внушает тебе ужас, с тобой уже случилось, эти беды остались в прошлом. И, сколько бы ты ни тревожился, твое беспокойство никак не изменит того, что уже случилось. Потому что прошлое неизменно, верно?

Уокер серьезно кивнул.

На салфетке возникла новая цифра: «12%».

– Двенадцать процентов приходятся на долю ненужных тревог о здоровье, – растолковал Джонс. – Незачем без нужды воображать самое худшее, как только у тебя заныл зуб или заболела нога. Мы же как привыкли думать? «Что-то голова болит – ой, не иначе у меня опухоль мозга, кошмар, спасите-помогите, жизнь кончена». Или: «Ой, что-то сердце кольнуло. Все, инфаркт, мне крышка, я покойник, ведь мой папа умер от сердечного приступа в 60, а мне уже 59!» – передразнил Джонс, потом глянул в лицо Уокеру: – Ты меня понял, сынок?

– Да.

– Хорошо, продолжаем наши подсчеты. Десять процентов положим на всякие ерундовые тревоги в духе: «Ах, ох, что люди подумают, что соседи скажут?» – Джонс написал на салфетке очередную цифру. – Люди могут думать что им заблагорассудится, мы на это повлиять никак не в силах, верно?

Уокер внимательно пересчитал цифры на салфетке, склонив голову набок, потому что видел их перевернутыми.

– Если я правильно подсчитал, остается восемь процентов, – заметил он. – На что идут эти восемь?

Джонс многозначительно поднял палец:

– А вот восемь процентов приходится на обоснованные тревоги, – почти по слогам сказал он. – Смекаешь, сынок? Всего восемь! Но я тебе вот что скажу: и с этими тревогами, которые имеют под собой почву, можно справиться. Главное, чтобы силы были. У большинства людей почему нет сил побороть обоснованные тревоги? А потому, что все силы растрачены на пустопорожние страхи перед напастями, которые с ними случиться не могут или которые не поддаются никакому контролю и от человека не зависят.

– Ой, это прямо мой портрет! – криво усмехнулся Уокер.

– Нет, сынок, это уже больше не про тебя, – возразил Джонс. – Если ты прекратишь изводиться и терзаться насчет 92% бед и неприятностей (малореальных, не поддающихся контролю, или же связанных с мнением окружающих), у тебя будет предостаточно сил, чтобы одолеть тревоги обоснованные. Уразумел?

– Да, – кивнул Уокер.

– А теперь скажи-ка мне, о чем ты первым делом думаешь, как проснешься поутру? В первые минут десять?

Уокер растерянно развел руками.

– Ну… какие дела предстоят, кому позвонить, – в таком духе.

– И это главные задачи, с которыми ты сталкиваешься в течение дня? Главные поводы для переживаний?

– Да, именно так.

– Понятно, – откликнулся Джонс. – Я не призываю тебя перестать думать о предстоящих делах. Просто предлагаю разбавить эти мысли кое-какими другими. С сегодняшнего дня положи у постели ручку и блокнот, и впредь всегда держи их у изголовья, сынок. Как проснешься, сразу хватай их и носи с собой первые десять минут после пробуждения, куда бы ты ни пошел. Я хочу, чтобы в этом блокноте ты записывал все, за что благодарен жизни и судьбе. Можешь записывать имена, названия предметов, явлений, чувства… что хочешь. Не забудь включить в свой перечень крышу над головой и чистую постель, потому что миллионы людей по всему миру и того не имеют. Будешь завтракать или не пожелаешь завтракать – вспомни о миллионах, которые сидят без куска хлеба и рады бы позавтракать, да нечем. Будешь составлять свой список, прояви широту и изобретательность мысли, сынок, и не забудь ни одного повода для благодарности. И ничего, что ежедневно ты будешь записывать одни и те же пункты – про крышу над головой и верный кусок хлеба. Пиши, пиши, обязательно все записывай! Только вспомнить – недостаточно, без записи фокус не сработает. – Джонс широко улыбнулся. – Но это ты и без меня понимаешь. Ведь, в конце концов, с кем ты сражаешься? С собственным воображением!

Джонс откинулся на спинку диванчика и положил ручку на стол, всем своим видом давая понять, что важное дело окончено и разговор подходит к концу.

– С сегодняшнего дня ты заживешь по-новому, сынок, и почувствуешь себя совсем иначе, – заверил он Уокера. – Многие из тех, кто терзается тревогами и страхами, жалуются, мол, никак им не сосредоточиться, мысли, дескать, блуждают. А поэтому у них и работа из рук валится, и семьи рассыпаются, и отношения с людьми портятся. Но это неверно. Человек, снедаемый тревогой, очень даже может сосредоточиться! Разве не очевидно? Когда он о чем-то тревожится, он еще как сосредоточен – только на своей тревоге, а не на чем-то дельном и положительном. Итак, сынок, – Джонс потрепал Уокера по руке, – ты теперь во всеоружии. Я тебя научил подсчитывать процентное соотношение и вероятности. И отныне ты будешь сосредоточен только на том, что тебе самому по силам контролировать. И больше не будешь ведать ни печали, ни страха. Живи, благодаря судьбу! Пусть каждый твой день на этой земле будет исполнен благодарности. Я тебе так скажу: ни печаль, ни депрессия в благодарном сердце всходов не дадут, завянут там на корню.

– А теперь сходи-ка прогуляйся, сынок, – энергично велел Джонс, указав Уокеру на дверь туалета.

Уокер послушно встал и всмотрелся в лицо старика. Потом робко положил руку ему на плечо.

– Спасибо вам, Джонс, – прерывающимся от волнения голосом произнес Уокер. – Если бы я не встретил вас сегодня вечером, меня бы…

– Иди-иди, – Джонс похлопал его по руке. – Я знаю. На здоровье.

Когда через две минуты Уокер вышел из туалета, оказалось, что счет уже оплачен, а старик исчез.

Глава пятая

– Знакомы ли вы с Джонсом? – спросил меня Роберт Крафт, когда мы стояли на ступеньках клуба «Крафт Фармз» – одного из лучших гольф-клубов на побережье, владельцем которого и был Роберт. Сегодня я приехал в этот клуб пообедать.

– Да, знаком, – ответил я, всматриваясь туда, где неподалеку, со своим неизменным чемоданчиком, стоял Джонс, окруженный молодежью. Парни и девушки ловили каждое его слово. С виду им можно было дать лет восемнадцать-двадцать. – А что это за молодняк там толпится?

– Носильщики, официанты, газонокосильщики, садовники… Те, у которых сейчас смена закончилась или еще не началась. – Роберт усмехнулся и добавил: – Ну, может, найдется там и парочка таких, которым сейчас полагается работать, но это ничего.

– А вы откуда Джонса знаете? – поинтересовался я.

– Через папу, – ответил Роберт, не сводя взгляда с кружка молодежи, тесно обступившей седовласого старика. – Когда-то, когда папа еще не был знаком с мамой, Джонс помог ему выпутаться из одной неприятной истории. – Роберт повернулся ко мне. – Вообще-то ничего серьезного Джонс тогда не сделал. Просто наговорил всякого вроде «надо просто иначе посмотреть на ситуацию», вот и все. Но папа почему-то на всю жизнь запомнил его слова, да и его самого.

– Джонс вам часто тут попадается? – спросил я.

На лице у Роберта возникло какое-то непонятное выражение.

– А вам? – парировал он.

Мы рассмеялись.

– Я первый спросил! – воскликнул я.

Роберт оглянулся на старика и ответил:

– Знаете, как-то я спросил папу, как выглядел Джонс, когда был помоложе. Так папа ответил: «А он всегда был такой же», – Роберт показал в сторону старика. Потом всомнил про мой вопрос и продолжал: – Джонса я видел раз десять, двенадцать. В общем, в десяток заходов, пожалуй.

– Что значит «заходов»? – не понял я.

– Как вам сказать… он появляется, какое-то время мелькает здесь, а потом раз – и исчезает неведомо куда. Иногда он исчезал на целую вечность, и я успевал о нем забыть. Но Джонс всегда возвращается.

Роберт широким жестом обвел здание клуба и расстилавшиеся вокруг зеленые поля для гольфа.

– Знаете, ведь все это придумал и устроил папа, – сказал он. – Раньше тут были просто цветущие поля – здесь выращивали гладиолусы на продажу. Когда несколько лет назад я принял у папы все дела, он мне сказал, чтобы я беспрепятственно пускал сюда Джонса. Мол, пусть он тут пасется, не мешай.

– Да вы что?

– Именно так. Джонс в гольф не играет. Просто бродит по клубу и беседует с посетителями. Иногда я вижу, что он в ресторане сидит, а не то возле какой-нибудь площадки, и всегда он с кем-то толкует, да серьезно так! Где Джонс ночует, я понятия не имею. Да и спит ли он вообще. По крайней мере, ночует он не у нас в клубе… – Задумчиво сказал Роберт. – Мы, правда, пытались его угощать за счет заведения, – подкармливать, прямо скажем. Но он всегда сам за себя платит. Официанты говорят, чаевые он оставляет королевские, очень щедр. Откуда он берет деньги, не знаю, но думаю – носит с собой в чемоданчике. Не одежду же он с собой таскает, – вон, сами видите, на нем всегда один и тот же наряд.

Из тесной толпы, окружавшей старика, донесся дружный взрыв смеха. Роберт улыбнулся.

– Они его обожают.

Меня разобрало любопытство.

– А вам не мешает, что Джонс здесь, как вы выразились, пасется? – спросил я. – Он ведь не очень-то тянет на посетителя гольф-клуба, не вписывается в общий стиль. – Я кивком указал на тесный кружок молодежи. – Да и время у служащих отнимает, разве нет?

– Вот что я вам скажу, – ответил Роберт. – Знал бы я способ удержать тут Джонса подольше, непременно пустил бы в ход! После того, как он потолкует с моими служащими, они носятся как на крыльях, работают как заведенные. И все довольные-предовольные, прямо сияют. И соображают быстрее, и вообще он на них хорошо влияет. Мой сын, Митч, – вы его знаете, – говорит, что Джонс будто бы раздает ребятам какие-то советы, ну так, по мелочи, ничего существенного, но они его слушают, прямо в рот ему смотрят, и советы его им как-то помогают. – Роберт удивленно развел руками. – Вы когда-нибудь видели, чтобы молодняк вот так ел с руки у старика-чудака? Слушал каждое его слово? – Он подумал и продолжал: – И ведь Джонс не только молодым помогает. Вы наверняка слышали, какие разговоры идут у нас в городе. К Джонсу только что очередь не стоит. Он всегда кому-то нужен, его разыскивают, чтобы по душам потолковать, посоветоваться. Сами знаете, Джонс никому не отказывает, со всяким побеседует. – Роберт что-то прикинул. – На этот раз он у нас подзадержался подольше, как я погляжу.

Джонс как раз оглянулся, заметил нас, приветственно помахал, но беседы с молодыми служащими не прервал. Я тоже удивленно развел руками, повторяя жест Роберта, потом тихонько сказал:

– Ох уж этот Джонс.

– И не забудьте – всегда «просто Джонс, никаких мистеров», – напомнил Роберт.

– Да-да, «просто Джонс», – со смешком подтвердил я.

Когда я пожал Роберту руку на прощание, он вдруг вспомнил:

– А знаете, папа называл Джонса иначе.

– Правда? – заинтересовался я. – И как же?

– Папа познакомился с ним, когда Джонс толокся среди рабочих-мигрантов, сборщиков гладиолусов. Так что папа именовал его так же, как и работяги. Они его до сих пор зовут тем же именем. Гарсия.

Джонс уже попрощался с большинством молодых служащих гольф-клуба, и они разошлись восвояси – кто по машинам, кто вернулся к работе. Но, когда Джонс направился в тень под навес со стороны озера, он заметил, что трое из молодежи не спешат уходить.

– Куда вы собираетесь, Джонс? – спросила девушка по имени Кэролайн. – Хотите выпить лимонада? А вы, ребята? – осведомилась она у остальных и, не дожидаясь ответа, сказала: – Отлично, четыре колы, – и пошла в сторону клуба.

Кэролайн была здесь всеобщей любимицей – высокая, миловидная, с длинными рыжими волосами. Она как раз заканчивала школу. Отец ее занимался банковскими закладными, мать, домохозяйка, активно участвовала в общественной жизни, – словом, это была дружная и благополучная семья.

Джонс последовал за Кэролайн, искоса поглядывая на ее подружку Амелию, которая шла рядом с ним. Амелия была старше Кэролайн на два года и уже училась в колледже, а домой приехала на весенние каникулы. Она изучала историю искусств, а о своей семье говорила неохотно и пошучивала, что происхождение у нее «туманное». Рядом с Амелией шел Ричи Уэбер, симпатичный семнадцатилетний парень.

Компания поднялась на крыльцо клуба и обошла здание. С противоположной стороны, выходившей на озеро, имелся навес, а под ним стояли кресла, стулья и шезлонги. Джонс уселся в одно из белых кресел, Амелия устроилась рядом. Вскоре вернулась Кэролайн с четырьмя порциями прохладительного напитка, раздала стаканы и села прямо на деревянный пол. Ричи вскарабкался на перила и сидел, как на насесте, спиной к озеру.

– О чем вы хотите поговорить, Джонс? – спросил Ричи. Его смуглая, кофейного оттенка кожа поблескивала на солнце, а белые зубы так и сверкали. Со своим обаянием и правильными чертами Ричи мог бы быть актером или фотомоделью, но парень, от природы наделенный острым умом, усиленно учился, не соблазняясь спортом (за исключением гольфа). Он получил высший бал на выпускном экзамене и благодаря этому с осени ему предстояла солидная стипендия.

– Я? – с невинным видом спросил Джонс. – Я ни о чем не собирался поговорить. Просто хотел вздремнуть тут в тенечке!

– Да будет вам! – поддразнила его Кэролайн. – Вы же не просто так нас сюда повели. Вы нас любите. Говорите же, Джонс!

Джонс благодушно усмехнулся, отпил лимонада и заговорил:

– Хорошо, давайте потолкуем, ребятки. Но начинайте сами. Вот, скажем, ты, сынок, – Джонс указал пластиковым стаканчиком на Ричи. – Задай мне вопрос.

– Ладно, – охотно согласился Ричи. – Вот вам вопросик: как уберечь брак от развода?

Джонс всем своим видом изобразил крайнее удивление:

– Ух ты! Вопрос на засыпку. Нет чтобы спросить что попроще: «Выиграют ли „Быки“ в этом году?» или «Когда начнет клевать форель?»

Ричи терпеливо ждал.

– Значит, ты желаешь потолковать на эту тему? – спросил Джонс. – Твердо решил?

– Да, – кивнул Ричи.

Джонс глубоко вдохнул, потом со свистом выдохнул, сложив губы трубочкой.

– Так-так, будь по-твоему. Ты женат, сынок?

Девушки захихикали.

– Джонс! – воскликнул Ричи. – Сами прекрасно знаете, что нет!

– Но у него есть подружки, – игриво заметила Кэролайн.

– Если ты не женат, – совершенно серьезно, без тени насмешки спросил Джонс у Ричи, – то почему тебя волнует, как удержать брак от распада и развода?

Ричи пожал плечами.

– Мои родители – практически единственная крепкая пара, которую я знаю, и это у них первый и единственный брак.

– Мои такие же, – вставила Кэролайн.

– Хорошо, – сказал Ричи, – значит, мы знаем две крепких семейных пары. Как бы там ни было, многие юноши и девушки из числа наших знакомых заключают брак еще совсем молодыми… – Он посмотрел на друзей, ища поддержки, и они согласно кивнули. – Но их браки распадаются уже через какие-то несколько лет. Поэтому, если говорить коротко, я спрашиваю о способах сохранить брак вот почему. Мне кажется, что изначально, когда знакомишься и заводишь роман, у тебя есть время что-то узнать о человеке! И научиться с ним ладить! То есть я надеюсь, что это так.

– Ты мудрый мальчик, – ответил Джонс, покачиваясь в кресле-качалке. – Вы, конечно, все хорошо соображаете, спасибо школе и учителям. Но я говорю именно о мудрости, сынок, ибо мудрость – это не то же самое, что ум. Мудрость приходит с опытом. Мудрость, способная изменить весь ход твоей жизни, накапливается благодаря общению с окружающими, благодаря прочитанным книгам, благодаря радио и телевидению. Конечно, с ходом времени накапливается и отрицательная, вредная информация, и приходит она тем же путем – из книг, из радио– и телепрограмм, из общения с людьми.

Ричи, Кэролайн и Амелия внимали каждому слову Джонса. Они уже достаточно давно были с ним знакомы и успели уяснить, что старик никогда не отвечает на поставленный вопрос прямо, а изъясняется обиняками. И зерно истины в его ответах всегда находится где-то в глубине словесной мякости.

– Одно из важнейших преимуществ мудрости, – продолжал Джонс, – заключается в том, что, мудрея, ты постепенно учишься отличать истинное от ложного. Добро от зла. Приемлемое от неприемлемого. Время, потраченное с пользой, от времени, растранжиренного попусту. Верное решение от ошибки. У тебя вырабатывается навык умелого распознавания одного от другого. Так сказать, зоркий глаз. Потому что в большинстве случаев важно именно посмотреть на все с правильной точки зрения.

– Хорошо, Джонс, – подал голос Ричи, – мы знаем, что в конечном итоге вы все-таки подойдете к ответу на вопрос. Но какое отношение имеет «зоркий глаз» к мудрости?