Смотритель судьбы. Ключ к решению «неразрешимых» проблем Эндрюс Энди

Глава седьмая

Сыновья забрались ко мне на колени. Первым заговорил старший, шестилетний.

– Мистер Джонс такой хороший!

– Да уж! – согласился я. Джонс только что ушел, проведя весь вечер с Полли, мальчиками и со мной. Как обычно, он отклонил приглашение переночевать.

– О-бо-жаю мистера Джонса! – пискнул младший, четырехлетний.

– И я тоже, приятель, – откликнулся я. – Ребята, а вы как его называете – Джонс или мистер Джонс?

– Мистер Джонс, – серьезно ответили оба. Потом старший добавил: – Он сказал, нам можно звать его просто Джонс, а я сказал – если мы будем такого старого дядю так звать, нам влетит по первое число, надо говорить «мистер»!

Я молча возблагодарил судьбу за то, что Джонс мужчина – женщина, даже очень пожилая, на такие слова о возрасте бы разобиделась.

– А он что на это ответил? – поинтересовался я.

– Посмеялся, и все, – честно сказал младший. – А потом взъерошил нам волосы и… ну, стукнул нас лбами, но не больно, а так, в шутку.

Я радовался, что у моих близких наконец-то появилась возможность познакомиться с Джонсом. Он пробыл в нашем городе уже полтора месяца, и я совершенно отчаялся, опасаясь, что мне больше не суждено пообщаться с ним наедине. По-моему, мы три или четыре раза пили кофе, и то всегда внезапно и на бегу. Правда, конечно, был еще домик на дереве…

В то утро я встал первым, опередив Полли и сыновей. Выйдя из дому – я всегда ходил на работу пешком, путь был недалек, – я остановился как вкопанный, не веря своим глазам. Возле нашего дома росла шестерка пальм, и вот на них-то сегодня утром красовался воздушный домик, которого накануне и в помине не было.

Нужно ли говорить, что я окаменел от изумления? Поверьте, домик был не чета обычным, какие строят для детишек или сооружают сами дети. Он выглядел так, словно явился прямиком из книги «Швейцарские Робинзоны» и нимало не походил на обычные дощатые площадки, вроде той, что я сам еще ребенком сколотил в развилке раскидистого дуба. Казалось, этот дом на пальмах вообще сделали без единого гвоздя. Кто-то умелой рукой соединил бамбук, веревки и тростник, и получилась настоящая мечта любого ребенка.

Я так и стоял, разинув рот, и тут из домика высунулась седовласая голова Джонса. Улыбнувшись до ушей, он сказал:

– Забирайся, составь мне компанию, – и протянул руку, чтобы помочь мне вскарабкаться по веревочной лестнице с бамбуковыми перекладинами. – Как думаешь, сынок, им понравится?

– Кому? – не понял я.

– Ребятишкам твоим, конечно! – рассмеялся Джонс. – Придется им по душе?

Я вскарабкался на крошечное крыльцо домика и воскликнул:

– Да они будут в полном восторге! Как вы это соорудили? И, главное, когда успели?!

– О, у меня времени было предостаточно, – довольно сказал Джонс. – К тому же мне помогали Клер и Скотт, а все материалы я купил по Интернету. Ты слышал про Интернет?

Я посмотрел на Джонса с подозрением, а он покатился со смеху, – я даже испугался, не свалится ли он с дерева.

– Помни, Энди, – сказал он наконец, – ты волен делать все, что пожелаешь. Можешь достичь всего, что хочешь. Ресурсы и возможности есть и будут всегда. И время тоже можно найти всегда, календарь тебе не враг. Когда тебе больше всего нужно совершить нечто великое в масштабах твоей жизни, главное, чтобы у тебя были идеи. А время и деньги – это лишь вопрос свежего взгляда, правильного подхода, нужной точки зрения.

Как бы там ни было, а я так и не узнал, когда Джонс умудрился соорудить домик на пальмах. Клер и Скотт, как оказалось позже, работали в фирме, поставлявшей необычные строительные материалы, например, компании «Дисней» и ей подобным. У них был в Интернете свой сайт. Но Клер и Скотт клялись, что они к этой затее с домиком отношения не имеют и клиента по имени Джонс у них никогда не было. Мои мальчишки, естественно, от домика на пальмах пришли в восторг. Они до сих пор каждый день играют в нем.

Примерно в то же время я осознал, до чего странно все время слышать истории о «встречах с Джонсом» от людей в нашем околотке, которые даже не подозревали, что я с ним знаком. Джонс, судя по всему, постепенно становился местной знаменитостью.

Где бы он ни появлялся, везде его репутация честного и мудрого человека, наделенного чувством юмора, собирала вокруг него толпу желающих задать вопросы и послушать ответы. Похоже, каждый слушатель извлекал из ответов Джонса свою пользу, получал возможность посмотреть на свои проблемы тем самым Свежим Взглядом, который проповедовал Джонс. И у всех этих людей открывалось второе дыхание, и они с новыми силами начинали жизнь с чистого листа. Доходили до меня слухи и о тех счастливцах, которым выпадал шанс пообщаться с Джонсом с глазу на глаз. И вот что удивительно: каждая подобная встреча казалась случайной и начиналась с таинственного, прямо-таки сверхъестественного стечения обстоятельств, благодаря которому Джонс появлялся в жизни того или иного человека в критический момент. Все истории напоминали мне мою встречу с Джонсом – в ту далекую ночь много лет назад, когда мы сидели под пирсом на пляже.

Казалось, Джонс в нашем городе теперь был у всех на устах. Как-то я проходил мимо здания какой-то конторы, на котором висел рекламный щит, и что же? Владелец конторы разместил на нем цитату из Джонса – огромными буквами, чтобы все видели. Там приводилась фраза, которую Джонс изрек, когда беседовал с несколькими слушателями о разрушениях, в последние несколько лет причиненных нашему побережью ураганами. Один знакомый уже успел пересказать мне его слова, да и жители города передавали их друг другу, но все равно одно дело пересказ, другое дело – те же слова крупным шрифтом на рекламном щите. Вот что он гласил:

Стройте заново с душой, исполненной благодарности. Вы потеряли крышу над головой, но не потеряли жилище. Помните, вы все еще дышите…

Джонс

Узнав, что Джонс побывал в одной из местных церквей, я рассмеялся (в какой именно – не скажу), и, когда священник спросил, есть ли у прихожан пожелания, о чем помолиться, Джонс встал и сказал: «Предлагаю помолиться о том, чтобы в этой церкви были улыбающиеся лица». Затем, – о, как это похоже на Джонса! – он добавил: «Думаю, многие бы возжаждали попасть в рай, если бы не боялись, что в раю будет так же, как в этом храме!»

Это было просто поразительно. Джонс всего-навсего сказал правду, и все без исключения приняли ее, распахнув свои души и проявив надлежащее чувство юмора. Похоже, в присутствии Джонса таяли даже самые отвердевшие сердца.

Генри Уоррен выехал из Атланты далеко за полночь и направился в сторону океана. Он катил через Монтгомери в молчании, не включая в машине ни радио, ни проигрыватель. Было уже почти пять утра, когда он свернул с 65-го шоссе и по Приморскому проезду двинулся в сторону пляжа. Генри было тридцать пять. Он был женат, но с женой виделся редко – не хватало времени. Совсем скоро ей предстояло произвести на свет их первенца. Жили Уоррены в Бакхеде, пригороде Атланты, в доме, который едва-едва могли себе позволить, – правда, у них имелась еще и скромная дачка-бунгало у самого океана.

В финансовом отношении дела Генри обстояли далеко не так шикарно, как ему мечталось, и, хотя он был человеком больших запросов и неутомимый труженик, иногда Генри спрашивал себя: да полно, не бьюсь ли я головой в глухую стену, сам того не ведая? Однако в большинстве случаев ему удавалось отогнать эти мысли, чтобы с удвоенной силой ринуться дальше.

Генри считал себя прирожденным предпринимателем. Помимо рекламной фирмы в Атланте, где у него под началом служило пятеро сотрудников, Генри владел еще фирмой по ландшафтному благоустройству, в которую входили две бригады рабочих, – от трех до семи работников, в зависимости от конкретного заказа. Генри ездил на прокатном «шевроле» двухлетней давности, с пробегом в семьдесят тысяч миль, – их он в основном намотал, колеся из Атланты на побережье и обратно.

Примерно час Генри ехал к югу, по 59-му шоссе, открыв окно машины и стараясь не уснуть, пока, наконец, не выехал к берегу океана. Здесь он свернул на Западный Бульван и увидел в заднем зеркале автомобиля, как над Мексиканским заливом восходит солнце. Генри глянул на часы на приборной доске: было десять минут седьмого. На то, чтобы заехать отдохнуть в бунгало на пляже, времени уже не оставалось, но несколько минут на отдых перед встречей с обеими бригадами у него еще были. Генри предстояло проинструктировать подчиненных насчет нового заказа по благоустройству кондоминиума – это заказ он добыл с большим трудом, вырвал зубами и когтями у конкурентов, и знал, что его выполнение потребует участия обеих бригад.

Застройщику Генри уже успел пообещать, что все пальмы, кустарники, цветы, дерн, живые изгороди и оросительные системы будут готовы в течение недели. Проект был масштабный, и Генри отлично понимал, что в неделю ему никак не уложиться, хоть из кожи вон лезь. Но, рассудил он, заказ-то уже наш, а значит, у застройщика не остается выбора: тому волей-неволей придется смириться и ждать, пока Генри и его команда закончат работу.

Генри загнал свой «шевроле» на стоянку и заглушил мотор. Он прикинул, то ли подремать несколько минут, то ли просмотреть документацию по другому проекту, который предстоит обсуждать с заказчиком позже, днем. Так ничего и не решив, Генри Уоррен забылся тревожным сном.

Вся предпринимательская деятельность Генри напоминала то ли балансирование канатоходца на проволоке, то ли виртуозные трюки иллюзиониста. Он никогда не делал ничего откровенно противозаконного – конечно, если сбросить со счетов наем рабочих-нелегалов, – но любой специалист по этике мог бы написать на материале деятельности Уоррена пространную работу, знай он обо всех уловках, какие Генри регулярно пускал в ход. Генри полагал, что для предприимчивого человека с большими запросами, старающегося не зевать, смотреть зорче, держать ухо востро и пошире раскидывать свои сети, работы всегда хватит, – особенно если не осложнять себе жизнь всякой там моралью.

«Раскидывать сети пошире» и «смотреть зорче» в понимании Генри означало заключать как можно больше контрактов, заманив как можно больше клиентов. В качестве приманки Генри обещал сроки сдачи, в которые на деле, как он знал, нипочем не уложится; материалы, которые на деле не использовал, и, наконец, качество работ, которое в конечном итоге и не думал обеспечивать. Обыкновенно тактика Генри Уоррена была проста: заполучив клиента и его подпись на договоре, он запускал каждую бригаду на несколько объектов сразу, так что рабочие в течение недели перескакивали с одной площадки на другую и нигде ничего толком не делали, лишь создавали видимость работы. Генри следил за тем, чтобы они появлялись на объекте именно тогда, когда туда пожалует сам заказчик, – чтобы тот видел, что «процесс идет». Генри выслушивал любые жалобы, соглашался с любыми обвинениями и щедро раздавал обещания, которые, как он отлично знал, не сдержит.

В конечном итоге работа рано или поздно ывала закончена, и клиенты выплачивали Генри всю оговоренную сумму. Но обыкновенно к этому сроку они бывали уже так вымотаны нервотрепкой, устроенной им Уорреном, что не давали дальнейшего хода жалобам, не подавали на Генри в суд и были просто-напросто рады, что он убрался с глаз долой. На это Генри было решительно наплевать, главное – он получал свои денежки. (Ведь, в конце концов, если держать нос по ветру, а сети раскидывать пошире, то для человека с деловой хваткой и мозгами работы всегда хватит.) Когда доходило до выплат рабочим, Генри всегда урезал изначально обещанную сумму, хмуро заявляя, что работа выполнена недостаточно качественно и быстро и он-де недоволен. А поскольку Уоррен знал, что большинство его наемной рабочей силы – нелегалы, он был уверен: жаловаться они не станут, да и кому они посмеют слово пикнуть?

Генри проснулся, резко вынырнув из кошмарного сна. Его постоянно мучили кошмары – как он полагал, все из-за проклятого недосыпа. Глянув на часы, Генри поспешно выскочил из автомобиля: было уже почти восемь! Бригады должны были приступить к работе уже час назад.

Уоррен торопливо зашагал через парковку туда, где стояла фура, груженная пальмами. Вокруг сгрудилось несколько рабочих, вооруженных лопатами, а еще один возился с трактором, но никак не мог его запустить. Генри громко выругался, и вся бригада обернулась к нему.

– Вы что, спятили к чертям собачьим? – рявкнул он. – Деревья уже давно должны быть разгружены! Что вы копаетесь? Вам за что платят – чтобы вы тут прохлаждались и языки чесали? Так, двое остаются здесь, остальные марш копать ямы под пальмы, по разметке. – Он снова выругался, и рабочие поспешно кинулись выполнять приказы.

К середине утра все пальмы были выгружены, и одиннадцать рабочих рассыпались по объекту, лихорадочно делая свое дело и боязливо оглядываясь на начальника. В бригаде были как мужчины, так и женщины, многие – нелегалы. Генри то обходил подчиненных дозором и яростно бранился, подгоняя их, то отвечал на звонки других клиентов, чтобы те не почувствовали себя забытыми и не сорвались с крючка. Игнорировал он только звонки жены: был слишком занят, чтобы с ней беседовать, и знал – она поймет.

Генри прошел на самый дальний конец объекта, чтобы проверить, как идет прокладка оросительной системы.

– Эй, вы! – крикнул он рабочим. – Смотрите, не закапывайте оросительные шланги слишком глубоко, не то весь день на это угрохаете. Положили, слегка песочком присыпали, и хватит. Дюймов на пять, ясно? Это все равно, что на пятнадцать.

– Сэр, но, если мы не проложим оросительную систему поглубже, то ветер сдует песок меньше, чем через месяц, и вся система будет на виду. – Ответил кто-то за спиной у Генри.

– Да и черт с ней, через месяц нас здесь уже не будет, вот что главное, – отмахнулся Генри, даже не обернувшись.

– Да, сэр, нас здесь уже не будет, но зато останется халтура – не закопанная толком оросительная система. И останется ваша репутация, – непреклонно отозвался тот же голос.

Что это еще за наглость?! Генри в ярости развернулся, чтобы поставить нахала на место.

– Ты кем себя вообразил? – рявкнул он и осекся: брань застряла у него в горле. Перед Уорреном стоял старик с пронзительно-голубыми глазами – такой хрустальной голубизны Генри никогда не видывал. И эти ярко-голубые глаза вперились в Генри и не отпускали его. Он словно оцепенел, и ему показалось – еще немного, и он упадет в обморок. С трудом взяв себя в руки, Уоррен прохрипел:

– Вы что, работаете у меня?

– Я всегда у вас работал, – с улыбкой ответил старик.

Странный это был ответ: Генри точно знал, что видит старого чудака впервые. Хотя, если подумать, лицо его показалось Уоррену смутно знакомым. Вся ярость Генри куда-то мгновенно испарилась, а вместо нее нахлынуло замешательство.

– Простите, как вас зовут?

– Джонс, – кратко ответил старик. – Я знаю, ты предпочитаешь, чтобы тебя называли мистером Уорреном, но, в виде исключения, могу я сегодня называть тебя на «ты» и «друг мой»?

Генри ошеломленно кивнул. «Уж не заболел ли я?» – подумал он. Голова шла кругом. Генри не мог отвести взгляда от странного старика, и поэтому весь остальной мир видел как бы не в фокусе, да и слышал тоже только голос собеседника – прочие звуки как-то отошли на второй план.

– Давай-ка перейдем в тенечек, ладно? – предложил Джонс и поманил Генри под сень раскидистого дуба невдалеке. – Я хочу задать тебе вопрос-другой.

– Но мне работать надо… – Генри робко указал на бригаду, которая лихорадочно трудилась на объекте.

– Работу выполнят и без тебя, – ответил Джонс, окинув взглядом участок. – А у тебя нынче важный день, сынок, и нам надо потолковать по душам. – С этими словами он переложил в другую руку потертый кожаный чемоданчик, приобнял Генри за плечо и повел в тень дуба, подальше от посторонних ушей. Генри вовсе не хотел идти, но сопротивляться почему-то не получилось, – он шел, как загипнотизированный, и ни словом не возразил старику.

– Садись, – кивнул Джонс, и Генри Уоррен послушно сел наземь. – Принести тебе воды?

Генри помотал головой.

У него было ощущение, будто он заблудился в тумане и вот начал выбираться из этого наваждения. Мысли его растерянно метались. «Я так устал. Зачем я пошел за стариком? Зачем-то ведь пошел… Что от меня требуется? Что мне делать? О чем с ним говорить?»

– Юноша?

Генри посмотрел на Джонса. Старик уже поставил свой чемоданчик на землю и сел на него, положив ногу на ногу, – лицом к лицу с Генри.

– Дружок, ты меня слышишь?

– Да, сэр, – ответил Генри, не понимая, почему голос старика кажется ему таким громким. Он, похоже, заглушал и шум транспорта, и грохот трактора на площадке.

– Да, сэр, – покорно повторил Генри, – я вас слышу.

Внезапно на Генри накатила паника. «Что происходит? Кто этот тип? Я заболел? Если нет, почему не могу подняться?» Тут Джонс положил руку Генри на плечо, и Уоррен ощутил, как все напряжение мгновенно схлынуло и каждая клеточка его тела расслабилась.

– Кто вы? – опасливо спросил Генри. – Что вам от меня надо?

Джонс выпустил руку Генри и слегка похлопал по ней.

– Я здесь, потому что у меня для тебя кой-какие неприятные новости, сынок, – мягко сказал он. Доверительно наклонился к Генри и продолжал: – Ты скоро умрешь.

Генри, будто погруженный в транс, не шелохнулся и сидел молча, но в голове у него выл панический голос: «Беги! Спасайся от этого психа!» Однако вслух Уоррен лишь прошелестел:

– Не понял.

– Жизнь мимолетна, она проносится быстрее ветра. Она подобна травинке, которая сегодня еще зеленеет, а завтра уже вянет, жухнет, клонится к земле и рассыпается в прах. Скоро ты умрешь. А после похорон друзья Генри Уоррена соберутся на поминки, и, за банановым пудингом и жареным цыпленком, будут говорить все те же дежурные фразы, которые скажут о любом, на кого им, в сущности, наплевать. Почему? Потому что жизнь похожа еще и на игру в «Монополию». Может, ты и владеешь отелями на главной улице города или арендуешь особняк на бульваре. Но в конце партии все ляжет в ящик. А потом следующее поколение вынет твою собственность из ящика и будет играть с ней или драться из-за нее.

– Сынок, я не раз слышал, как ты говоришь, что, мол, надо держать ухо востро, раскидывать сети пошире, смотреть зорче, но ты должен знать – и кто, как не я, скажет тебе об этом? – твое «смотреть зорче» приведет тебя к жизни, полной отчаяния, боли и страдания.

Генри слушал, и туман у него в голове постепенно рассеивался. Он по-прежнему не мог оторвать глаз от лица Джонса, но отчетливо слышал и понимал каждое слово старика.

– Вы сказали – я скоро умру? – осторожно уточнил он.

– Это я так, чтобы ты ушки на макушке держал, – ответил Джонс, – чтобы слушал повнимательнее. Но в то же время эта идея позволяет по-настоящему зорко смотреть на жизнь. И, согласись, ее полезно держать в голове не только тебе, а и любому из нас. – Джонс обвел рукой стройплощадку. – Скоро все они умрут. По сути дела, – он подмигнул, – многие из них уже мертвы!

Генри отчаянно затряс головой, надеясь, что это прояснит его мысли.

– Не пойму, о чем вы! Почему они уже мертвы?

– Знаю, сразу не поймешь, – лукаво улыбнулся Джонс, – так что давай-ка для начала разберемся с основами основ. – Помолчав, он спросил: – Ты когда-нибудь слышал присловье: «Не упускай из виду мелочи»?

– Да, – ответил Генри.

– Что ж, это правило надо соблюдать, сынок, вот что я тебе скажу. Из мелочей, как из кусочков, складывается общая большая картина жизни, ее масштабное полотно. На свете много людей вроде тебя, сынок. Но они не обращают внимания на мелочи, и потому общая картина жизни и мира у них получается искаженная. Они считают, что, если видишь глобальные вещи, то мелочи можно игнорировать. А это неправильно, потому что – запомни хорошенько! – глобальное и состоит из пресловутых мелочей.

– Тебя когда-нибудь кусал слон? – спросил Джонс у Генри. Уоррен изумленно помотал головой. – А комар кусал?

– Конечно, – сказал Генри.

– Понял, о чем я? – Джонс потрепал Генри по плечу. – Именно мелочи на нас и влияют.

Генри невольно улыбнулся.

– Несколько лет назад, – плавно начал Джонс, поудобнее устраиваясь на своем верном чемоданчике, – на линии электропередачи вдоль железной дороги неподалеку от Нью-Йорка забралась маленькая белочка. Из-за этого произошел скачок напряжения, один из кронштейнов на столбе ослаб, один провод провис до самых рельс. В результате за этот провод зацепился поезд и порвал все провода. А из-за этого движение на линии железной дороги было приостановлено, и сорок семь тысяч человек застряли по дороге с работы. А ведь белочка была совсем маленькая!

Джонс помолчал.

– Помнишь ли ты историю с космическим телескопом Хаббла, друг мой? Его создали в 1946 году, и обошелся он в 2,5 миллиарда долларов. Но, когда его вывели на орбиту, НАСА обнаружило, что одна линза обточена на тысячную долю меньше, чем надо. И эта мелочь, пока ее не исправили астронавты, превращала самый дорогой телескоп в истории освоения космоса в бесполезный хлам! Вот тебе и роль мелочей, дружок.

Джонс всмотрелся в лицо Генри, желая убедиться, что внимание слушателя не ослабело.

– К чему я клоню? К тому, что мудрый человек мелочами не пренебрегает. Они имеют огромное значение. Возьмем для примера хотя бы Наполеона; крошечная подробность в битве при Ватерлоо сыграла важную роль в победе Наполеона над Веллингтоном.

Генри наморщил лоб.

– Но Наполеон проиграл эту битву! – поправил он Джонса. – Это же было его величайшее поражение, его разгромили там в пух и прах.

– Ты уверен? – спросил Джонс.

– Конечно!

Джонс кивнул.

– Да, ты прав, сынок. 18 июня 1815 года Наполеон и правда потерпел самое сокрушительное поражение за всю свою карьеру – поражение в битве при Ватерлоо. Но произошло это уже после того, как он победил! – Джонс оценил удивление на лице собеседника и довольно хмыкнул. – Вот история, которую мало кто знает… Итак, Наполеон блистательным маневром обошел 77-тысячное войско Веллингтона, а ведь там было еще более 110000 пруссаков неподалеку. В сумме эти полчища во много крат превосходили силы Наполеона (у него было всего 76000 солдат), но он вклинился между англичанами и пруссаками и тем самым не позволил им объединить усилия. За два дня до того он уже побил прусские войска, поэтому отправил часть своих сил, чтобы те удерживали пруссаков на расстоянии, а сам направил большую часть своей армии на Веллингтона и англичан.

Наполеон начал битву где-то после одиннадцати утра – начал с артиллерийского удара и атаки по правому флангу Веллингтона. Большую часть дня войска Наполеона теснили англичан, прорывая их линию обороны. Сам Наполеон, стоя на холме, наблюдал за военными действиями, и видел, как его солдаты захватили более 160 британских артиллерийских орудий.

Джонс сделал паузу и спросил Генри:

– Ты когда-нибудь видел хоть одну из этих пушек вблизи?

– Да, – ответил тот. – Это ведь орудия, которые заряжают с дула?

– Именно. Их заряжали черным порохом, снарядами, а также забивали внутрь пыжи – запальный материал. Затем к дулу орудия подносили полыхающий факел, порох вспыхивал, пыжи воспламенялись, и пушка стреляла. Ты следишь за моей мыслью?

– Да, – отозвался Генри, хотя и не понимал, чего от него хочет Джонс.

А тот увлеченно продолжал:

– В те дни войска возили с собой пригоршни гвоздей, на случай захвата вражеской артиллерии. Эти самые гвозди забивали в дула пушек, так что артиллерия становилась непригодной для дальнейших боевых действий. Когда солдаты Наполеона захватили орудия англичан, практически сразу выяснилось, что гвозди-то они с собой не взяли, следовательно, вывести из строя английские пушки было нечем. Наполеон громогласно отдавал со своего холма распоряжения уничтожить английские пушки, но англичане отбили их обратно и обратили против французов. Те самые пушки, которые французы не смогли вовремя вывести из строя, потому что забыли такую мелочь, как гвозди. Вот тебе роль маленькой детали в огромной масштабной картине – батальном полотне «Битва при Ватерлоо»! Наполеон потерпел поражение, а все из-за гвоздей.

– Я никогда не слышал эту историю, – удивленно сказал Генри.

– Ну, а «Сказки матушки Гусыни» ты в детстве слышал? Была такая детская песенка – тоже про гвоздь и войну, помнишь?

Генри выслушал Джонса и спросил:

– Вы к чему это мне рассказываете?

– К тому, что твоя большая картина мира никогда не станет шедевром, если ты не вложишь душу в каждый маленький мазок кисти и будешь игнорировать мелкие детали, – терпеливо объяснил Джонс. – Ты так яростно гонишься за успехом, что он ускользает от тебя. Ну-ка, быстренько, скажи мне с ходу: какие картинки возникают у тебя в мозгу при слове «успех»?

– Ну… – Генри помедлил, – пожалуй, дом… просторный и роскошный дом. Шикарные машины. Круизы. Дорогие наручные часы. Драгоценности для супруги. Яхта… может, не одна, а несколько…

– А теперь, – перебил Джонс, не дав Генри договорить, – что приходит тебе на ум при словах «успешная, состоявшаяся жизнь»?

Генри долго думал. Слова эти задели его до глубины души. Наконец он сказал:

– Я думаю о жене и будущем ребенке. У нас будет сын.

Джонс кивнул:

– Знаю, давай дальше.

– Еще я думаю о том, как хорошо бы проводить с семьей побольше времени. О надежных друзьях. О том, чтобы изменить чью-то жизнь…

– … к лучшему? – вмешался Джонс и увидел, как Генри побелел, словно молоко. – Мне-то кажется, что ты уже изменил несколько жизней, – он многозначительно кивнул на копошащихся в земле согбенных рабочих-нелегалов.

Генри посмотрел туда, куда указывал Джонс, потом вспомнил обманутых клиентов, и пристыженно кивнул, выдавив:

– Похоже, что так – натворил я дел…

– Никаких «похоже», тут или «да», или «нет», – твердо сказал Джонс. – Ты, сынок, как и большинство: стоишь на краю пропасти, вот-вот туда сверзишься, но падения еще можно избежать. Тебе лишь надо снять с глаз шоры, а то ты все равно что слепой. Ты гонишься за финансовым успехом, за эмоциональной и физической состоятельностью, – у тебя гонка во всех областях жизни, и во всех ты – на грани краха. И пока что я – один из тех двоих, кому небезразлична твоя участь и кто может предупредить тебя об опасности. Второй человек – твоя жена, но ты ведь ее и слушать не станешь, дружок. Ты вон даже на ее телефонные звонки – и то не отвечаешь.

Генри впился глазами в лицо Джонса.

– Откуда вы знаете? – хрипло спросил он.

– А разве я неправ? – парировал тот. Не получи ответа, Джонс показал глазами на рабочих, по-прежнему возившихся в отдалении. – Скажи, ты хоть одного из них знаешь по имени?

Генри развел руками. Джонс указал ему на три ближайшие фигуры, которые, стоя на четвереньках под палящим солнцем, прокладывали ирригационную систему и перечислил:

– Уолтер, Рамон и Хуанита. Уолтер уже дедушка. У его сына, инженера Уильяма, двое детей. Они жили в Детройте, но Уильяма уволили. Вскоре после этого один из внуков Уолтера тяжело заболел. Теперь сын, его жена и дети живут у Уолтера с его женой. – Джонс прикрыл глаза от солнца, посмотрел правее – туда, где рабочий помоложе выкапывал яму для пальмы. – Вон Уильям, он тоже состоит у тебя в бригаде.

– У Рамона и Хуаниты детей пока нет, хотя они и рады были бы завести потомство. Вообще-то, сынок, они примерно ровесники тебе и твоей жене. Четыре дня назад у Хуаниты был выкидыш… в субботу. Помнишь, что ты сказал Рамону в понедельник утром?

– Но он не сообщил мне, что у нее… – начал было Генри, однако под взглядом Джонса умолк. Тот некоторое время изучал его лицо, затем вновь указал в сторону рабочих.

– Вон там, у шланга для поливки, шестнадцатилетний Мартин. Это его первая работа. Отец Мартина владеет половиной недвижимости в этом городке. Он хотел, чтобы этим летом сын начал сам зарабатывать и пробивать себе дорогу в жизни. Конечно, Мартин мог бы работать в любой из фирм, которые принадлежат его отцу, но он очутился тут. Мартин уже рассказывал отцу, каково на тебя работать, Генри Уоррен, однако пока что отец уговаривает его не бросать эту работу. Думаю, он нарочно послал сына именно сюда, чтобы тот получил назидательный и яркий пример. Нет-нет, не пример для подражания, а пример того, как нельзя работать и обращаться с подчиненными. Отец Мартина знает, что когда-нибудь у его сына тоже будут подчиненные, вот и хочет, чтобы тот кое-чему научился. Пока ты ни разу не ударил мальчика, я думаю, отец не будет забирать его из бригады, но, дружок… ты меня слушаешь?

Глаза у Генри блеснули.

– … я подозреваю, что никто из семьи Мартина никогда не скажет о тебе доброго слова, не говоря о хорошей рекомендации. Так, кто у нас дальше? – Джонс показал левее, и Генри проследил за его жестом. – Вон те трое – Хьюго, Рикардо и Марио. Все трое из маленького мексиканского городишки к югу от Техаса. Отец у них умер, а мать больна. Чем больна, они не знают, потому что у них нет денег на обследования и анализы. Еще у них есть младшая сестренка, девочке всего пятнадцать, и она мечтает поступить в колледж. Месяц назад они перешли границу и автостопом добрались сюда – найти работу нелегально. Думают, что тут меньше опасности быть пойманными и депортированными восвояси. – Джонс помолчал, затем добавил: – Я их не оправдываю. Просто рассказываю тебе, кто они и почему так поступили. Так, а вон там у нас Ширли и Летти, мама с дочкой. Вон, у бака с водой, наблюдают за тобой. Согласись, вид у них запуганный до смерти. Похоже, опасаются, что ты накричишь на них за такую малость – а они всего-навсего прервались на минутку, чтобы утолить жажду. – Джонс подождал, не скажет ли Генри хоть слово, но тот молча понурился. – Летти – не очень здоровая девушка. Ей уже почти тридцать, а по умственному развитию она едва тянет на двенадцатилетнюю. Муж ее давно бросил. Ширли могла бы получать на Летти пенсию по какой-нибудь социальной программе, но она для этого слишком горда. Работа у тебя в бригаде – одна из трех, на которых она трудится одновременно.

Вон там копает канаву Фрэнк, тощий такой. Он тоже на двух работах, хотя ему уже пятьдесят. Живет он в маленькой квартирке со старенькой мамой. Порядочный, достойный человек, но потерял всякую надежду на будущее, давно потерял. Пожалуй, он работает не так старательно, как следовало бы. Не потому ли ты на прошлой неделе вычел у него пятьдесят долларов? – Джонс заглянул Генри в глаза, но тот упорно смотрел в землю.

– Я заплатил ему столько, сколько он заслужил, – выдавил Генри.

– Наверно, это правда, – согласился Джонс, и лицо его отвердело. – А как насчет тебя, друг мой? Ты бы хотел получать по заслугам, а? – Джонс помолчал, давая Уоррену возможность осмыслить услышанное, потом вздохнул, покачал головой и сказал:

– Вот я, к примеру, не хотел бы получить по заслугам. Я надеюсь на милосердие, а не на справедливость.

Генри не проронил ни слова.

– Эти жизни, эти судьбы, эти души – Уолтер, Уильям, Ширли, Летти, Рамон, Хуанита и прочие – так же драгоценны для Творца, как для тебя драгоценна жизнь твоего будущего сына, – закончил Джонс.

Некоторое время оба сидели молча – на перепутье, к которому пришла судьба Генри Уоррена. Старик молча ждал, как уже неоднократно случалось ему ждать, пока не появятся признаки, что собеседник принял решение. Джонс по опыту знал, что судьбоносные решения редко принимаются с помпой и шумихой, торжественно и радостно, под звуки оркестра и фейерверк. О нет, гораздо чаще эти решения сопровождались слезами и горькими сожалениями. Но потом происходило нечто, казалось бы, невозможное: сила прощения помогала заполнить черную незримую бездну в отчаявшейся душе, и у человека вдруг появлялись силы и желание жить дальше, измениться к лучшему, взглянуть в будущее с отвагой и оптимизмом – и зашагать новой дорогой к новой цели.

– Моя жизнь в полном хламе, совсем я запутался, – тихо признался Генри.

– Да, так оно и есть, но лишь сейчас, на данный момент, – уточнил Джонс.

Генри вскинул голову.

– О чем вы?

– О том, что тебе по силам измениться, сынок. Все в твоей власти. Измениться прямо сейчас. Ты можешь изменить то, как ведешь свои дела, как обращаешься с семьей и с подчиненными – с теми, кто вверил тебе свою жизнь. Ты можешь изменить все это прямо сейчас. – С нажимом повторил старик.

Он пристально посмотрел в глаза собеседнику и продолжал:

– В большинстве своем люди убеждены, будто личные изменения требуют много времени и совершаются далеко не сразу, но на самом деле это не так. Измениться можно мгновенно! В одну секунду! Много времени может потребоваться, чтобы решиться на изменения, но сама перемена происходит в мгновение ока!

– Тогда я изменюсь, – отчеканил Генри. – То есть… я уже изменился.

– Конечно, ты понимаешь, что порушенную халтурой репутацию в мгновение ока не восстановишь, – предупредил Джонс, – ты же умный мальчик. Понимаешь?

Генри истово закивал.

– У некоторых людей не получится сразу поверить, что ты изменился к лучшему, – они некоторое время будут колебаться. Но, раз ты принял решение, то окружающие увидят признаки перемен, которые в тебе произошли, и, рано или поздно, они тоже изменят отношение к тебе. А теперь, – с явным облегчением в голосе сказал Джонс, – один маленький вопрос. Чтобы полностью изменить все сферы твоей жизни, ты должен понять ответ. Итак, вопрос. Готов?

– Давайте, – осторожно сказал Генри.

– На скале сидят пять чаек. Одна из них решает улететь. Сколько чаек остается на скале?

– Ну… четыре.

– Нет! – ответил Джонс. – Их все еще пять. Потому что решить улететь и на самом деле улететь – это далеко не одно и то же. Теперь послушай меня внимательно, сынок. В противоположность общепринятому и распространенному убеждению, само по себе намерение лишено какой бы то ни было силы и мощи. Чайка может собираться улететь, может решить лететь, может обсудить с другими чайками, как прекрасно было бы улететь со скалы, но, пока она не захлопает крыльями и не взовьется в воздух, она все еще сидит на скале и ее жизнь не изменилась, и она не отличается от прочих сидящих чаек. Точно так же человек, который намерен измениться, ничем не отличается от того, который даже и не планирует перемены. Ты никогда не задумывался, что о себе мы судим по намерениям, в то время как о других людях судим по их поступкам? Между тем, намерение, не подкрепленное поступком, – это оскорбление в адрес тех, кто ждал от тебя лучших проявлений и верил в тебя. «Я намеревался принести тебе цветы, но не купил их», «Я собирался закончить работу к сроку», «Я честно хотел приехать на твой день рождения»…

Генри ощутил стыд, но укрепился в своей решимости.

– Я все понял. А теперь – с чего мне начать? – спросил он.

– Если ты изменился, докажи это на деле, – ответил Джонс. – Он показал на телефон, который висел у Генри на ремне. И с улыбкой произнес: – Прежде всего позвони жене. А дальше ты уж сам смекнешь, сынок.

Генри поднес телефон к уху и вопросительно глянул на Джонса:

– Что, прямо сейчас звонить?