Ортодокс Дорофеев Владислав

Из первого монастырского особножительного Устава отшельнической жизни Антония Великого, – «Не оставляй воли Божией, чтобы исполнить волю людей».

Ведь я об этом сейчас и думаю. Даже и больше. Логически мысль очень понятная и простая. Но доступная ли? Ведь буквально это и означает, что я предпочитаю Христа перед людьми. То есть это не только мысль, это руководство к действию, потому что Устав монашеской жизни – это не только концепция, это и определение, и назначение, это создание из себя другого человека, это запись технологии, направленной на создание нового человека, новозаветного человека.

Именно технология. Берешь, и делаешь.

Монахи часто болеют, воспринимая болезни, как вразумление. Мучаются животом, головой, радикулитом, глазами, обменом веществ, зубами и пр.

Так вот болезни – это также часть монашеской технологии, превращающая человека в монаха, в ангела во плоти.

У меня часто болит голова. От боли и раздражения в теле, в желудке, в спине, в сердце. От переутомления, от недосыпания, от перенапряжения, от плохой еды. Голова – как главный рецептор физического дискомфорта.

И я всегда относился к головной боли – как свидетельству каких-то физических проблем, как к чему-то, чего нужно бы избежать, а от повторения хотелось бы уйти.

Впрочем, я часто относился к головной боли – и как к свидетельству качественного и взрывного роста, изменения, преобразования.

Может быть так всегда надо воспринимать головную боль!?

Должно быть сильнейшую головную боль испытывал Иисус Христос на кресте! От умирания тела, от сопротивления тела надвигающейся телесной смерти. Он должен был перенести дикую, нечеловеческую головную боль, прежде чем телесное дыхание остановилось!

Интересно, а дышал ли Иисус Христос после Воскресения?! Видимо да, поскольку он вкушал земную еду после воскрешения.

То есть головная боль – как следствие, как показатель умирания телесного, еще одна телесная боль – еще шаг к телесной немощи, избавлению от телесной силы, еще шаг к ожидаемому и долгожданному вызволению из тела. Еще одно преодоление физического, еще одна победа духовного над материалистическим, еще одно проявление силы веры.

Потому что есть лишь одна сила, сила духовного тяготения, преодолевающая материальное отталкивание и удерживающая людей друг с другом, и зовущая людей друг к другу. Это – вера в Бога, дарующая победу духовного над брением.

И есть лишь один земной институт, укрепляющий веру, владеющий и обладающий технологиями укрепления веры, это – земная Церковь, религия.

Религии, а более всего единобожие – иудейство, христианство, иудаизм, мусульманство – это средства спасения, индивидуальные и массовые средства защиты человечества от ускоренного и революционного вымирания.

Но несмотря на усилия Церкви, человечество устремляется к смерти, изобретая и создавая все более совершенные средства и способы самоуничтожения и уничтожения друг друга.

Такое движение к самоуничтожению в европейском мире ускорилось в шестнадцатом веке, с появлением протестантской ереси, с рождением капитализма, с возникновением атеистической науки, то есть, с установлением принципов сугубо земного, человеческого, светского прогресса. То есть с появлением самостоятельной человеческой истории, параллельной Божественной.

В Италии, бывшей оплотом Возрождения, католичество устояло. Европейское Возрождение почти не коснулось Германии, и, как результат, там родился и укрепился протестантизм, внешне, декларировано, как протест против коррумпированной католической церкви.

Причем протестантская церковь, действительно многое отдала, доверила человеку. Конечно, не обрядовую, не священническую часть церковную жизни. Но прежде всего и единственно, доверила человеку быть сильным, самому определять степень своей силы и слабости перед Богом, самому решать, готов ли он, человек недостойный, предстать перед Богом, причаститься святых Христовых тайн, принять тело и вкусить кровь Христовы, то есть принять в себя вещественное выражение, материальный символ Св. Духа. Это означает, что человек в протестантской церкви сам себе мерило и определение своего греха. Но понять и определить, в крайнем случае, почувствовать грех, могут только священнослужители, получившие благодать Св. Духа, и, конечно, святые люди, прошедшие нечеловеческий путь лишений и отречений, отторжения, освобождения от страстей. Но никак не люди, живущие праздной, или даже трудной, но светской, будничной, суетной жизнью, в страстях. То есть в протестантизме – святость это номинальная, функциональная составляющая, часть регламента. Вот это-то и отход от христианства. Суд и уничижение – вот фундамент человека в протестантской церкви. В теологическом, строгом смысле, протестантизм – это человеческий институт, не Божеский. Ибо в этой церкви сдвинуто понятие первородного греха. Это романтический взгляд на природу человека. Это дискредитация всего библейского мироустройства, основанного на ветхом и новом заветах. Протестантизм, лютеранство – это ведь, по сути, попытка создания еще одного, третьего, новейшего завета.

Возрождение – это был такой свисток, выход пара, чего не произошло в Германии и Швейцарии. Из этого логического ряда выбиваются Нидерланды, там с Возрождением было все в порядке, но протестантизм ополовинил страну и географически и концептуально, а уже в наше время превратились в страну воинствующего атеизма (здесь принят первый в мире закон об эвтаназии, который по сути закрывает христианскую страницу в истории страны) – не типичного даже для безбожной Европы.

В нарождающейся атеистической цивилизации человек перестал выбирать между решениями и целями, данными ему Богом, и принялся выбирать между задачами, выдвинутыми, как казалось и кажется человеку, самим человеком.

Что есть западня. Отказавшись от Бога, человек выбрал сатану. Все, что не от Бога, все от сатаны. У человека нет своих желаний, устремлений, целей и задач, потому что человек – это поле битвы сатаны с Богом. Есть цели, задачи и желания, и пр. все – от Бога и от врага Его.

Если нет в сердце человеческом целей, задач и желаний от Бога, тогда остаются лишь цели, задачи и желания от сатаны.

Поэтому, отказавшись от построения на земле божественной цивилизации, человек начал строить на земле цивилизацию сатанинскую.

Строя человеческую цивилизацию, а не божественную, человек, по сути, исполняет план сатаны – не просто уничтожить человека, но чтобы в момент умирания люди в массовом порядке умирали не раскаявшиеся, не причащенные, с мятущейся душой и затемненным рассудком.

Остается надежда на верующего человека, то есть божественного человека, воцерковленного, помогающего Христу в борьбе с сатаной. Божественный человек – это последний рубеж.

Превращение божественного человечества в человечество, отошедшее от Бога, а потому в массовом порядке не причащающееся, не молящееся, не покаянное, то есть с душой, в массовом порядке отданной врагу рода человеческого, – означает исчезновение человечества. Потому что человек – это венец творения Бога. А сатанинский человек – это уже и не человек созданный Богом.

Я повторяю, страшно не само исчезновение человечества с лица планеты, страшно исчезновение божественного человека, Богова человека, ибо оставшийся человек, то есть человек небожественный, выступает поневоле на стороне дьявола в его войне с Богом.

Вчера моя дочь Вера поцеловала мою руку, почти неосознанно, влекомая внутренним сильным чувством веры и желания, поклонения и любви.

Так вот пока младенцы покорно и восторженно целуют руку отца, а отец, в знак любви ко Христу, припадает к руке священника, человек остается со Христом, а значит человек божественный еще топчет землю. Потому как целуя руку священника, человек целует руку воскресшего Иисуса Христа, целуя руку священника, человек выказывает веру во Христа. Потому целуя руку отца, младенец учится верить во Христа и быть со Христом.

Если же затих глас Христа в душе, если нет ориентира внутреннего движения, если благодать отошла, значит, надо укреплять желание быть с Господом, усиливать жажду общения с Господом Иисусом Христом, развивать веру в самого Господа Иисуса Христа. Искать события не снаружи души и ума, но внутри, постигать духовное общение со Духом Святым.

Господи! Говорю я. Не оставляй меня. Помоги мне слышать твой голос и твой зов понимать. Не оставляй меня.

Сегодня мой голос затихает безответно, я не слышу ответа, в душе не возникает голос, зовущий к движению. Значит, надо подождать, не торопиться. Господь не оставит меня.

Не рваться, не метаться, не мучиться, а христианизировать свою жизнь.

Несмотря на то, что христианизируясь, воспринимаешься миром, как одна большая слабость, как знак и воплощение юродства.

Я испытывал себя христианским поведением на протяжении семи лет, в 1996–2003 гг., отказывая себе в праве ответа и инициативы, в праве более сильного, коим я и являюсь от Господа. Будучи сильным – я должен был быть слабым последние годы.

И вот теперь настало время, когда Господь позволяет мне вновь быть сильным, чтобы защитить детей и семью, ведь я не в монастыре среди подобных, но я отвечаю за своих детей, которым нужен дом, еда, одежда, лекарства, учеба, отдых, лечение, путешествия, защита, любовь и пр., за жену, которая нуждается в том же и еще большем, за родителей, которые нуждаются в лечении и изменении статуса жизни.

Господь позволяет мне вновь вести себя сильно, жить сильно, отвечая сильно на антихристианскую жизнь, отстаивать свои христианские ценности, которые, как я убедился, проверяя себя на протяжении семи лет, стали моей неотъемлемой частью, вошли в мои плоть и кровь, стали выражением моих мыслей и чувств. Мне вновь позволено быть человеком, а не юродивым, коим я был на протяжении семи лет, с момента отказа от себя.

Пусть мир познает христианскую силу. Мы – христиане – будем защищаться всеми имеющимися средствами от антихристианства и хаоса. Господь Иисус Христос – наша надежда, молитва – наш голос, вера – наше упование.

Мне вновь позволено обнаружить мои человеческие качества – силу, ум, стойкость, волю, проницательность, пронзительность, цельность ума и стойкость духа. Мне вновь позволено добиваться земных целей, ради достижения целей небесных. Господь возвращает мне мое земное содержание, оставляя мне христианские приобретения. Мне позволено более не отказываться от человеческих проявлений, и при этом мне позволено, как в годы юродства, быть и оставаться христианином.

Я прошу Господа позволить мне научиться улыбаться в любой ситуации и контексте. И я прошу научить меня не презирать свою земную жизнь и научиться выполнять свои земные обязанности по воле Бога, а не только покаянием к концу жизни и жертвой конца жизни, подобно моему отцу.

Но как мне пребыть в Божией воле, и преуспеть в жизни, чтобы обеспечить себя и свою семью всем необходимым? На первый взгляд это возможно. Даже в монастырях образцовые преуспевающие хозяйства допустимы и возможны. Настоятель Валаамского монастыря конца девятнадцатого века, канонизированный в двадцатом столетии, отец Дамаскин, прежде всего строитель, образцовый хозяйственник и руководитель. Значит, и я могу быть преуспевающим. Это само по себе не возбраняется. Да, я хочу добиться светского успеха, я хочу добиться светского благополучия, но не вопреки воле Божией.

Но такого опыта у меня нет. Мне нужен новый, оригинальный, непознанный мною путь, земной путь.

Ибо по сути, когда просим откровения и благодати в наших делах скорбных и земных, мы молимся только о спасении души, в противном случае – это не молитва, но вымогательство. Прося о спасении души, мы просим об устройстве нашей земной жизни, то есть мы подразумеваем, что вот наши земные дела должны устроиться так, чтобы помочь нам спасти наши души. В этом наша дерзость, а как мы знаем, а почему мы уверены, что вот именно такие и тогда-то сделанные нами, с благословения Господа, земные дела помогут нам, приблизят нас к Господу, спасут наши души. Ведь нет у нас таких знаний и такой определенности, такая определенность дается только свыше. В этом и состоит наша дерзость.

Значит, прежде чем мы станем Господа просить о помощи в наших земных делах, нам нужно просить Господа о помощи в осознании и откровении самих дел, о которых мы просим, а о том ли мы просим, а нужны ли нам эти дела, а приближают нас эти дела к Богу?

То есть вначале нам нужно просить, чтобы эти конкретные дела, которые мы делаем, вели нас ко спасению души. Лишь получив откровение, уже потом молиться о том, чтобы Господь сподобил нас на исполнение этих дел.

То есть вначале молитва о богоугодных делах, правильнее, о богоугодности дел, а уже потом об исполнении этих дел.

Ибо я знаю, Господь слышит меня в большом и малом.

Не о чем беспокоиться. Если я ничто, то какой смысл суетиться, и пытаться изобразить из себя что-то. Если я все, то тем паче нет повода волноваться. Ибо в этом случае, рано или поздно моя незаурядность проявится.

Можно все хотеть и даже все иметь. Но хотеть получать и иметь только с оглядкой на Бога, только уповая на Бога. Тогда должно быть все нипочем, все чисто, целомудренно, ясно, приветливо, правдиво. То есть главный вопрос, не в том, что делать? А как быть? А угодны или не угодны наши желания и действия Богу?

А уже в уповании на Божью благодать и волю Христову даже на смерть воинов можно посылать. Как это делали, например, святые воины – великий князь Александр Невский и адмирал Федор Ушаков.

Сегодня причастился и причастил дочерей, Асю, Веру, Машу. Гора с плеч. Всегда у меня большее облегчение после причастия детей, еще сильнее радость, пронизывающая все существо мое, после совместного причастия с детьми. Причастие – это возможность вдохнуть воздух высших, иных сфер. Если не причащаешься – не дышишь этим высшим воздухом. Не дышишь – задыхаешься. Задыхаешься – начинается анемия. Начинается анемия – умираешь.

Странно важен вкус запивки после вкушения и принятия Святых Крови и Плоти Христовых, запивка воспринимается, как овеществленная радость, овеществленное продолжение радости. Для утешения в нашей слабости. На всю жизнь сохраню вкус сибирской запивки после причастия Святых Тайн Христовых, – облепиху, искреннюю, сладкую и сильную, как истина. Вкус сибирского православия. Слезы благодарности меня пробили после причастия в сибирском в Крестовоздвиженском храме Свято-Троицкого монастыря в Тюмени 30 января 2003 года, и удостоен был слез благодарности.

Сегодня во время литургии, еще перед «Верую…», может быть сразу до или сразу после «Херувимской…», я понял, услышал в себе слово о своем человеческом назначении.

Писать.

Писатель начинается с того момента, когда все имеющиеся и бывшие книги будущему писателю становятся скучны. С этого именно момента появляется потребность написать что-то новое, не скучное. Так начинаются новые книги, новая литература, новый писатель. Со мной это отчетливо произошло в последний год, даже в самые последние несколько месяцев.

Писать про то, как светскому человеку пройти ко Христу, сочетаться со Христом, услышать Христа, распознавать Христа, верить во Христа, придти ко Христу, стать со Христом во всем, что изо дня в день, из недели в недели, из месяца в месяцы, из года в годы, из столетия в столетия, из тысячелетия в тысячелетие, переживает Христос, пройти вместе с Ним Его земной путь, чтобы вместе с Ним воскреснуть, воспользовавшись христианской технологией спасения души от мук ада и сатанинских терзаний и безвозвратного, полного небытия.

Ведь я знаю, – это можно. Это получится. Есть путь к благодати Божией. Путь к святости. На земле, среди людей. Путь святости доступен каждому. Хотя каждый боится.

Мой путь – литература, примиряющая миры. Я должен стать всемирно известным писателем. Я должен зарабатывать на жизнь с помощью литературы.

Как результат моей литературной деятельности, – новая аристократия, духовная аристократия, которая вырастет из моей семьи, из моих детей. Еще результат – преуспевание и благосостояние семьи. Еще результат – мои тайные цели. Еще результат – достойная человеческая жизнь в последние годы и смерть в Боге моих родителей. То есть бурная, неспокойная жизнь и спокойная старость. Обычный сказочный принцип.

1 декабря, в первый день зимы, отец упал и сломал правую кисть. Упал, потому что был один дома. Помощь пришла поздно. Лена, его дочь, моя сестра единокровная, отвезла отца в больницу, где ему наложили гипс на ногу, но в больницу не положили. Теперь отец лежит и только смотрит, словно ребенок, ничего не просит, ни на что не жалуется, уже сам не в состоянии ни встать, ни есть. Лишь смотрит, молчит и ждет помощи.

Сколько же мучений отец принял. Сколько ему еще их принять. Но отец подтвердил отказ от своей воли, окончательно и бесповоротно, отдав себя воле детей своих, тем самым выбрав единственно правильное решение относительно своей жизни.

3 декабря вечером я со старшими детьми пошел на предпраздничную службу (4 декабря Введение во храм Пресвятой Богородицы). Помолиться за отца, их деда.

Вот я стою перед алтарем, молюсь за отца всем своим существом, и вижу чудо, запечатленную в иконах теплоту человеческой любви к Богу, особую теплоту, ясность веры, твердость устремлений и определенность пути на небеса. От икон исходит тепло любви Божией к людям, в иконах запечатленные образы небесной благодати, в иконах горячечность человеческих помыслов о Боге. Рядом с иконами действительно тепло. Я чувствую, я осязаю физическую теплоту, исходящую от икон. Это невероятно! Но иконы – именно источник тепла, от них идет горячий ток воздуха. Потому что они – запечатленная любовь. И все это под знаком откровения и благодати Божией. Православная душа требует и получает.

Надо молиться Богу о нуждах своих с огромной верой, по-детски, не сомневаясь в результатах и намерениях. Конечно, предварительно надо помолиться о намерениях, так же с огромной верой в результат, не сомневаясь в намерениях.

Именно потому Господь пощадил моего отца, дал ему еще шанс спастись, дал отцу право на жизнь, вывел из предсмертного состояния, после того как отца избили, поломали ему ноги, и он перенес еще один инсульт. Я молился об отце в московском храме Благовещения Пресвятой Богородицы в Петровском парке, просил Господа пощадить его, сделал сто коленопреклонений. Я не сомневался в результате, не сомневался в намерениях, я молился, по-детски, наивно и прямо.

Так я познал наверняка, что всякая молитва услышана Христом. И по всякой молитве, вызванной нуждой человека, Он помогает и дает. По молитве. По нужде. Больше не даст. И меньшим не обделит. Причем, когда это важно для человека и целесообразно для Бога.

Я стою перед алтарем, и понимаю, что Господь открыл мне новое видение икон, этой небесной красоты, проявленной через человеческие труды. Я благодарю Господа. И не ведаю, что мне делать с таким же богатством душевным, умственным и духовным, как это показывают благословляемые иконописцы. Прежде я ничего подобного в жизни не знал. А обнажилась душа, и восприняла красоту небесную, гармонию небес.

Иконы – это ведь со стороны человека любовь, а есть еще одно качество у всякой иконы. Икона – это тропинка в небо, протоптанная благодатью. Чем больше благодати, тем шире тропинка. Алтарь – это уже путь. Алтарь в Троицком соборе, иконы которого расписаны Андреем Рублевым, и под его неусыпным взором, усиленный благодатью, исходящей от мощей Сергия Радонежского, – это почти столбовая дорога в небо. И изображены на них небесные лики, небесные оттиски, небесные сути святых отцов, апостолов, пророков, святых и праведных дев, Богородицы, Иисуса Христа, то есть все они в их небесном виде и духовном проявлении, которым они сейчас живы.

На такие мысли меня навела молитва за отца, вера в то, что отцу придает помощь по моим молитвам, молитвам моих детей, его внучек. Как это трудно, верить!

К отцу вера пришла, хотя и через многолетние мучения и отказ от собственный воли в пользу воли детей. Но ведь вера была ему дана, хотя и действием. Кого Господь любит, Он все равно приводит того к вере, пусть и через мучения. Мы же помним, что вера – это не осознание.

Таков урок моего отца, выбравшего в качестве модели своей жизни – жизнь жертвы конца жизни. Выбор моего отца – жертва конца жизни, хотя и не осознанная, но сподвигнутая от Бога.

Отец мой отдал детям последнее, что у него было, – жизнь! Доверив свою жизнь детям. И так, возможно, покрыл свои прегрешения, своей абсолютной жертвенностью, совершив жертву конца жизни. Завершение его пути в примирении с Богом, в отречении от своей воли. Это и есть путь канонизированного последнего русского царя Николая II.

Наверное, жертвы конца жизни бывает достаточно. Последний русский царь Николай II и его семья канонизированы по признаку жертвы конца жизни.

Сопоставление хромает по желаемому результату, – отцу моему никогда не быть канонизированным, – а также по намерениям тех, кому мой отец и русский царь доверили свою волю, – дети намерены очеловечить земной остаток жизни отца, а большевики были намерены предать царя и его семью мучительной казни и нечеловеческому погребению. Но не по процедуре передачи своей воли, – отец добровольно отказался от своей воли, отдавшись воле детей, то есть обстоятельствам, – и последний русский царь добровольно отрекся от престола, вверив свою волю обстоятельствам, то есть большевикам.

Впрочем, болезнь отца, с ее механизмом воздействия (насилия) на отца, отчасти сравнима с большевиками и их насилием (воздействием) по отношению к царю и царской семье.

Если бы Богу нужна была смерть отца, мой отец давно бы не жил. Значит Богу удобна и необходима именно жизнь моего отца. Это ли не чудо во плоти?! После стольких перенесенных отцом физических потрясений.

Если бы Богу была нужна жизнь последнего русского царя, он бы не погиб в ипатьевском подвале. В этом смысле мученическая гибель Николая Александровича Романова – это такое же чудо, приведшее человека к святости. Круг завершен: создатель православного русского царства великий князь Владимир передал эстафету святости последнему царю православного русского царства Николаю II. Святой начал – святой завершил.

Снова и снова молюсь о том, чтобы Христос укрепил мою веру и просвятил меня, как всю свою жизнь посвятить Богу, а не только принести себя в жертву конца жизни, как мой отец, но добиться успеха в жизни со Христом.

Ибо я хочу лишь того жизненного успеха, который будет приятен и нужен, угоден Христу.

Из этого сравнения вырастает и глубинный раскол между Церковью и искусством/литературой.

Поскольку несмотря на эстетическую составляющую в Церкви, этическая, то есть смысл, содержание – это главное назначение и смысл Церкви, которая из человеческих институтов ближе всех к небу. Чем ближе к небу, тем меньше эстетики, тем сильнее этическая, содержательная составляющая любого решения, слова, жеста, действия и штриха. Не случайно святые технологии, в том числе и богоудохновенная литература, возможны только в Церкви, поскольку построены они исключительно на содержательных, этических решениях.

В отличие, например, от литературы/искусства.

Потому что литература/искусство, как всякая производная, может обходиться и состоять из одной эстетической составляющей.

Отсюда у искусства/литературы иллюзия самодостаточности и абсолютной свободы. Что есть, конечно, фантом восприятия. Ибо это именно иллюзия, поскольку каждый жест, слово и штрих, действие и решение сопряжены с содержательной стороной этого жеста, слова и штриха, действия и решения, то есть с этической составляющей.

Строго говоря, свобода литературы/искусства – это как свобода тени.

Когда солнце в зените, тени нет. Пока жизнь человеческая была сакральной, была сопряжена и соизмерима с Церковью, пока солнце веры человеческой в Бога было в зените, не существовало искусства/литературы.

Но как только вера человеческая в Бога пошатнулась, как только солнце веры начало отклонилось от зенита, стало светить сбоку, появилась тень – литература/искусство.

Только так. Искусство/литература на втором месте. На первом – Церковь, христианство. По сути.

Литературная деятельность в целокупности, и в частности, поэзия, – это форма существования. Как дети – форма существования, семья – форма существования, работа, так литература/ искусство – это формы существования, сотворенные, отпущенные и названные нам Богом.

Потому соизмерение форм нашего существования с Творцом этих самых форм существования, не просто логично, не просто необходимо, но единственно возможно. Потому-то, вступив в обладание форм существования путем наделения их своей волей, необходимо и правильно соизмерение своей воли с Божией волей.

Это не назидание, это – спасительная мысль, спасительное откровение, спасительное осознание необходимого спасительного действия, движения, чтобы держать себя самого и держать свое существование в необходимом божественном тонусе.

Для реализации, осуществления такой мысли надо пройти путем Христа. Причем дважды, как христианин, и в описании этого пути, как литератор.

Литератор, поэт – это творческий человек, живущий в одном измерении правды. Как только человек начинает варьировать правдами – он умирает, как поэт.

Я начинаю понимать. Нужно сделать в литературе, в смысловом, стилистическом и формальном, жанровом отношении новый рывок, чтобы оставить позади всю писательскую нежить и словесную немощь, которая сегодня издается и пишется.

Нужна новая литература не ради идеи, но ради существования литературы.

Чтобы оторваться от псевдолитературы, а главное, от огромной массы, от огромной банды псевдолитераторов, вцепившихся в литературу и вырывающих из литературы куски и кусочки, нужно совершить качественный, – не количественный, – рывок. Конечно, ни о какой новой, отличной от прежней литературы речь не идет, ибо настоящая литература всегда одна – это просто буквы, составленные в слова, составленные в предложения, продолжающие ткань жизни средствами слова.

Литература наследуется старыми словами и предложениями, а продолжается новыми словами и предложениями. Так вот эти новые слова и новые предложения предлагает и формулирует литератор.

Чтобы оторваться и вырваться из крикливого и безвкусного круга псевдолитераторов и потребителей, которые сейчас стали гастрономической бандой пожирателей старых слов и предложений, нужны новые слова и предложения, записанные в иной, духовной транскрипции, недоступной абсолютному большинству, недоступной для восприятия и использования абсолютному большинству неподготовленных людей. Несмотря на то, что литература – это всегда страдания миллионов, всегда боль и горе миллионов сердец, глаз и умов.

Чтобы оторваться от пошлости, обыденности и хищничества псевдолитературы нужно делать богоудохновенную литературу, в каждом слове, знаке препинания и предложении. Это единственная возможность спасти литературу от разорения, упрощения и пошлости.

Литературу вновь надо вывести на недоступные высоты духовной силы и духовного откровения.

Литература вновь должна стать недоступной и дорогой, и редкой, как книга до книгопечатания.

Потому что литература, и с ней книга, – это не только и не столько умение писать слова и составлять их в предложения, сколько способность к духовидению и духовному озарению, что достижимо путем сопряжения человеческой воли и Божественной воли.

Если я это смогу, если я смогу оторваться от банды псевдолитераторов, создающих псевдолитературу, – это и будет мой вклад в святые технологии спасения людей.

Кажется только к сорока пяти годам у меня появилась уверенность в моих литературных трудах.

Это потому что во мне укрепился духовный человек. Это потому что я работаю на духовную конъюнктуру, на метафизический и духовной спрос, то есть на святую конъюнктуру, подкрепляемый и определяемый движением человека ко Христу.

Наконец-то я переболел творческим человеком. Творческий человек – это хищный и очень эгоистический человек, часто, почти всегда ради своих целей, использующий людей и обстоятельства, почти никогда не жертвующий собой, что так свойственно духовному человеку. Только теперь творческий человек во мне уступает место духовному человеку.

Вот посетил святого праведного Иоанна Кронштадского в Санкт-Петербурге. Когда я молился у алтаря, ко мне подошли и попросили помочь вынести из храма гроб, я был четвертым, справа, сзади. Деревянный гроб, обитый красным, четыре пластмассовые ручки на шурупах. Я еще подумал что-то о хрупкости пластмассовых ручек. На меня пришлась четвертая часть, я удерживал за ручку четвертую часть минувшей, прошедшей, состоявшейся (?) жизни умершего человека. Было непомерно, несоответственно внешнему, зрительному ощущению, тяжело, тянуло к земле.

Какой это знак? Не тот ли, что я могу писать и написать только в том случае, если я на себя взваливаю ношу человеческую, четвертую часть жизненной ноши взваливаю на себя и несу, не уклоняясь.

Что такое четвертая часть? Может быть это ясность, соединяющая, объединяющая три части, три основания – любовь, ум и веру, из которых изначально состоит, и на которых держится человеческая жизнь. Каждой из которых недостаточно для завершения пути к Богу, для спасения души человеческой.

И моя задача – писать про то, как сопрягаются ум, любовь и вера, как они необходимы и возможны друг для друга, как важны. Я ясно показываю неразрывность ума, любви, веры и их слитность на пути к Богу. Я показываю их ясную взаимосвязь. В этом мое назначение писательское, и только так.

И в этом смысл очерка «Ортодокс/Ortodox» – показать, как, почему и зачем сопрягаются в триединстве своем, ум, любовь и вера. Освященные благодатью Божией.

Немецкая птичка вместе со мной встречает утро 24 ноября 2002 года, утро Кельна, города, где встречаются цивилизации в самом начале земного пути Иисуса Христа, к мощам трех царей-волхвов, возвестивших миру о земном рождении Христа.

Волхвы, святые мощи трех царей-волхвов освящают самый воздух Кельна, живущих здесь людей. Самый воздух Кельна освящен прикосновением к мощам святых волхвов, предвозвестивших миру и людям о рождении Иисуса Христа. Я жду с нетерпением встречи с волхвами. Здесь в Кельнском соборе апостола Петра и Пресвятой Богоматери мощи волхвов, возвестивших миру о рождении Христа.

Цари-волхвы не были христианами, – тогда христиан еще не было, – они не были и иудеями, потому что они не были евреями, – а тогда, еврей и иудей, синонимировали друг другу в большей мере, нежели после рождения Христа, – волхвы были язычниками, и не умели еще даже верить в единого Бога. Но миг встречи со Христом изменил их навсегда, волхвы в тот же миг поверили во Христа и в рождение Господа Спасителя в облике человека Иисуса здесь на земле. Волхвы пришли ко Христу, и остались с ним навсегда. Потому что, как оказалось, они ждали Христа, они готовились ко встречи со Христом всю свою жизнь, и им была дарована эта встреча.

С того момента, как волхвы поверили в рождение Иисуса Христа, волхвы пребывают с нами, указуют нам истинный путь. Мы приходим к мощам волхвов, и открываем для себя заново и заново их путь в небо.

Волхвы были не простыми колдунами, язычниками, а были царями языческими, то есть первыми, то есть людьми, которые скорее всего, искренно и истово верили в свою жизнь, в свою работу, в свое назначение человеческое.

Вот он путь ко Христу: быть человеком, служить людям, верить в свое назначение. Но в миг откровения Божьего уметь услышать, расслышать голос Бога, понять, что это именно глас Божий, что это именно откровение и именно благодать Божья. И последовать по этому новому пути. Поверив. Как волхвы, как через тридцать три года апостол Павел/Симон.

Пример волхвов – это пример перевоплощения человеческой природы, в одночасье, из грубой, материалистической, в высокую и тонкую истинной духовной природы. Вера – это не внешнее усилие, вера – это внутреннее перевоплощение. Это работа по изменению природы человека.

Волхвы – это первые христиане, и это были не иудеи. Потому что христианство сразу появилось, как религия глобальная. Иисус Христос родился от иудейского народа, был воспитан как иудей, обрезан, субботу соблюдал, вместе с родителями ходил молиться по праздникам в иерусалимский храм. Но первые трое верующих во Иисуса Христа – это язычники, причем цари языческие.

После встречи со святыми мощами волхвов, вопрос – идет ли кто ко Христу? не существует. Или, что точнее, на этот вопрос уже давно получен, дан ответ, в самый день рождения Иисуса Христа, более двух тысяч лет назад, в тот миг и день, в тот момент, когда волхвы уверовали во Христа, и пришли Ему поклониться.

С первыми, уверовавшими в Него людьми, Христос остался с нами, живущими на земле. С тех пор Христос на земле. С тех пор Христос ждет каждого из нас.

С тех пор главный вопрос для каждого из живущих на земле формулируется предельно ясно: как придти ко Христу, как услышать Христа в своей душе, как не пропустить откровение Божие, как уверовать во Иисуса Христа.

Волхвы даруют нам всем, каждому из нас великую надежду. Надежду веры, надежду откровения, надежду нового рождения Христа для каждого из нас, в каждом из нас, в каждой душе человеческой.

Волхвы – это начало пути. Пока есть волхвы, есть надежда на исправление пути, на возвращение ко Христу, на возвращение к надежде, на новый путь ко спасению, даже если все рухнет. Даже если все рухнет, волхвы, вера волхвов во Христа, нас спасут. Нас спасает вера волхвов во Христа.

Вся жизнь состоит из ожидания спасения. Но почему мы не сомневаемся в своем спасении? Потому что есть святые отцы, есть апостолы, есть волхвы. Ведь мы не сомневаемся в факте спасения всех этих людей, однажды уверовавших в Господа нашего Иисуса Христа, однажды порвавших с собственными желаниями, однажды и навсегда, ушедших на встречу с Иисусом Христом. И произошло это в некий осмысленный момент, – а был именно конкретный физический момент во времени и в пространстве, исчисляемый, в том числе, и в привычных человеку секундах, минутах, часах и пр., – когда они отказавшись от своих желаний, вооружились жаждой Господа, а еще точнее, когда они свои желания отдали на службу Господу Иисусу Христу. То есть момент принятия решения о передаче себя Господу нашему Иисусу Христу вполне фиксируем во времени и в пространстве.

Но совсем не фиксируем процесс пути постижения Иисуса Христа. Ибо нет инструмента, измеряющего степень постижения Иисуса Христа. Потому что Бог не постижим. Потому что Его нельзя измерить, взвесить и потрогать.

Разве можно измерить, взвесить одновременно и одномоментно весь познанный нами мир? Нет. И уж тем паче Бога, Который во всякое мгновение измеряет, взвешивает и ощущает одномоментно и одновременно весь мир, который мы частично познаем, и который есть лишь часть Божией работы и Божиего осуществления.

Потому пугающая человека свобода общения со Христом – есть самое трудное на пути ко Христу, по пути с Иисусом Христом. Пугающая свобода выбора – вот что чаще всего не дает человеку, или, что точнее, отнимает у человека силы, решительность мнения и даже веру встречи с Иисусом Христом. Потому что общение с Богом посредством Христа – это неопределенность, которая ничем не подтверждается в жизни обычного человека, человека не святого. Притом что и отношения с Богом посредством Христа стали понятнее, вот Он – Господь, явившийся в образе Человека со всеми человеческими слабостями, болями и желаниями сиюминутными. А коли понятнее, стало быть и доступнее, а коли доступнее, стало быть некуда торопиться – ведь вот Он, ждет нас, всегда рядом.

Свобода и неопределенность, понятность и мнимая доступность со Христом – это оказалось много труднее, чем зарегламентированность и определенность, недоступность и закрытость, бывшие в ветхозаветном мире до Христа, без Христа.

Христос стал знаком и начало духовного взросления человека, то есть началом истинной свободы человека, началом рождения новозаветного мира, когда рухнули все запреты, установления, регламенты, правила, даже ветхозаветные законы, будучи покрыты благодатью, превратились из цели в условия, в средство.

Истинную свободу человека провозгласили волхвы, поведав миру о рождении Христа, земная жизнь которого вернула человеку право на избавление от ада. Волхвы возвестили обретение Христа, возвестили новое право на спасение.

Вот почему нам так важны волхвы и молитва под их сенью, ибо они открыли новый путь на небо, они у истоков возвращения человека в рай, на небо, к Отцу. Чтобы стать на путь возврата, надо отдать себя Христу, надо быть со Иисусом Христом. И вот почему так важно отдать истине себя истинного, а не вымышленного. Как Христос. Истине – истину.

Господи Иисусе Христе Сыне Божий, спаси и помилуй меня грешного, – взываю я снова и снова. Потому что я хочу прорваться к истине, к свободе, что нельзя и невозможно без и вне Христа.

Вот еще отчего мне так важны волхвы, которые возвестили начало пути, вне которого нет новой встречи человека с Богом, нет нового обретения человеком рая, нет свободы и истины.

И теперь у мощей волхвов мы молимся снова и снова вместе с ними, предвозвестившими нам рождение Иисуса Христа. Вновь и вновь. Снова и снова мы молим Христа не оставлять нас в заботах наших и устремлениях ваших. Вновь и вновь. Встреча с волхвами – это встреча со Христом Иисусом. И ничто этому не в силах помешать.

Мы только об одном просим Господа нашего Иисуса Христа – не оставлять нас, родиться для нас вновь, для каждого из нас, каждому из нас.

Господь слышит наши молитвы, и отвечает нам, позволяя нам плакать у святых мощей волхвов, указуя нам путь и истину во славе Божией. Путь и истину – вот что мы просим у Господа нашего Иисуса Христа, через и посредством волхвов, первых на земле молитвенников Иисусу Христу Господу нашему.

Поэтому в молитве прошу, – Господи дай мне силу, славу и волю Твою, дай мне откровение и благодать Св. Духа. И сила, и слава, и воля – не здесь, но перед Богом. То есть, как цель. А здесь на земле, перед людьми – лишь как следствие.

Поэтому, кстати, православный народ не заботится о своем статусе земном. Напротив, католический народ свои хилые перспективы подкрепляет и укрепляет на земле, чувствуя недостаток основательности, и твердости, и ясности. Западное христианство еще в начале христианского пути, по неведомым мне причинам остановившись, затвердев.

Кельнский собор апостола Петра и Пресвятой Богоматери, Дом, как называют собор немцы, можно было назвать храмом Рождества, которое возвестили волхвы. На большее они не уполномочены Богом. Волхвы начали христианство, объявили о начале новой эры в земной истории человечества. Но волхвы еще не объяснили содержательную сторону христианства.

Волхвы – это символ, олицетворение, знак западного христианства, западной цивилизации, католического народа, который устраивается на земле, ибо перед ним впереди еще вся земная жизнь Христа.

Католический народ – это народ Рождества Христова. Рождество – не случайно самый любимый католическим народом и западной церковью праздник. Католический народ еще в преддверии, еще не вкусивши всепоглощающего горя от распятия и надчеловеческой радости от Воскресения. Католический народ – это еще народ юности человеческой, ранней нежности и беспечной глупости, детского раззора, нетвердости, еще неосновательности. Потому-то католический народ – это всего лишь младший брат, который подражает во всем старшему брату, православному народу, до конца не разобравшись, ни с обрядом и ни с предметом подражания. Потому-то западный католический народ так плотно и основательно устраивается на земле, как бы восполняя хрупкость, неопределенность, нестойкость и неустойчивость своего католического мира, не пережившего глубинно, сакрально, интимно распятие и Воскресение. Католический народ – это народ, решившийся на Рождество, но никак не собравшийся с духом, чтобы пережить боль распятия, то есть зримой, хоть и временной утраты, а потому так не испытавший твердого и вечного счастья Воскресения.

Когда молишься раз за разом, повторяя, – Господи Иисусе Христе Сыне Божий, спаси и помилуй меня грешного, – снова и снова чувствуешь тишину духовную, окружающую тебя здесь в Кельне; произнося слова Иисусовой молитвы, чувствуешь будто находишься в пространстве абсолютной и инертной тишины, наверное потому, что вокруг пространство западного христианства, которое дальше Рождества свою паству не повело, испугавшись за народ, который мог бы дрогнуть.

Западное христианство рассказало своему народу о рождении Христа, забыв сказать, что это лишь часть Божьего плана, что целью было Воскресение Иисуса Христа, то есть спасение души человеческой, а не облегчение ее земной жизни, как могло бы показаться после известия о Рождестве. Возможно, в этом же и ошибка иудеев, которые верят, что земное рождение Христа означает облегчение земной участи человека. Возможно, западное христианство пошло по пути ошибки иудеев, поддавшись очарованию еврейских пророков и мудрецов.

Потому-то католический народ – народ Рождества, а православный – Пасхи.

А ведь нет ничего тверже и устойчивее Пасхи Христовой.

В этом проявляется разорванность христианства. Католики в начале земного пути Христа, православные в конце земного пути Христа. У католиков все еще впереди. У православных – много позади. Потому западные христиане больше усилий затрачивают на устройство земной жизни, восточные христиане на устройство жизни небесной.

Западный христианский народ хранит и укрепляет земные ценности. Восточный православный народ хранит и укрепляет ценности небесные.

Но и в то же время, православный народ самодостаточен в той же мере, в какой самодостаточен католический народ. И в той же степени, в которой западное христианство зависимо от восточного, в той же степени восточное христианство зависимо от западного. Не больше, но и не меньше.

Глупо выглядят многовековые попытки и усилия западного христианства быть самодостаточным и вовсе независимым от восточного христианства. Это бессмысленно. Ибо Церковь Христа едина. И попытки людей разъединить Христа не просто глупы и нелепы, они хулительны, глумливы. Идиотичны настойчивые попытки западного христианства представить историю своей церкви и своей паствы самодостаточной и независимой от истории восточной церкви и православного народа.

Нелепы постоянные попытки восточной христианской церкви поверить в какую-то свою и особенную историю, и монопольное устремление православного народа утвердиться в своей какой-то иной и особенной истории, оторванной от западного христианства.

По отношению к себе и окружающему миру восточная христианская церковь и православный народ в той же мере полноценны, и в той же мере неполноценны, что и западная христианская церковь и западный христианский народ.

Я стою перед алтарем и понимаю еще одну очевидную и яркую разницу, различие между восточным христианством, то бишь православием, и западным христианством, то есть католичеством, и отчасти протестантизмом.

Это отличия души и ума. Восточное христианство развивает душу, западное христианство развивает ум. Ум порождает гордыню, которая в основе западного христианства. Душа порождает терпение, которое умом, даже порой собственным, воспринимается часто, как слабость. Ум (западная христианская цивилизация) устрояет землю, душа (восточная христианская цивилизация) устрояет небо. Но ум скоротечен. Душа бессмертна. Блаженная душа может обойтись без ума. Ум – никогда.

В этом смысле восточное христианство самодостаточно. Поэтому православие может обойтись без западного христианства, но католики и протестанты – нет.

Но это неправильно, христианство должно быть единым, слитым в единое целое – в единый процесс, как и земная жизнь Христа, от Рождества до Пасхи.

Разошедшиеся западные и восточные христиане разорвали единую земную жизнь Христа от Рождества до Пасхи. Что неправильно. Потому как Рождество без Пасхи бессмысленно. А и Пасха без Рождества невозможна.

Два гвоздя, на которые крепится картина нашей жизни – Рождество и Пасха. Без участия в таинствах – пост, молитва, исповедь, причастие, и без участия в литургии в рождественскую и пасхальную ночи, невозможно становление христианина и собственно христианская жизнь.

Поэтому нет никакой особенной тайны и провидения в том, что христианство вначале поделилось на западное и восточное, чтобы затем продолжить дробиться подобно душе кокотки. Есть глупость и гордыня человеческие, какими полна человеческая жизнь от ее начала, и есть попущение Господа.

У святых мощей волхвов я умоляю Господа укрепить мой дух, очистить ум, просветить взор, напоить любовью сердце. Я знаю, в этом святом месте Господь наш Иисус Христос слышит меня. И приходит ко мне.

Как мне этого хочется, чтобы Господь меня услышал, чтобы Господь меня не оставил и поддержал меня. Мне трудно, я склоняюсь перед волей Господа, но прошу Господа сделать Его волю понятной мне и доступной. Невероятное, святое место.

Здесь в Кельне, ежедневно, ежечасно и давно, несколько столетий, совершается чудо, мощи святые волхвов освящают наши молитвы, нас, наши слабости и нашу силу, наш ум и наше сердце, нашу волю, наш дух. Уже ничего не страшно. Очень хочется прикосновения любви Божией. Еще и затем, чтобы выполнить свою задачу литературную – соединение миров. Я пишу для соединения воедино миров. Для этого вновь и вновь прошу у святых мощей волхвов – открыть ум мой Богу, сердце мое Христу и дух мой Св. Духу. Так чтобы мой ум постиг Божье Откровение, сердце соединилось с Божией Любовью, дух воспринял Божью Благодать.

И надо соизмерять силы, которые расходуются на устранение внешних препятствий, и которые потребны на совершение внутренней дороги ко Христу. Дабы достало сил, чтобы устоять перед соблазном оставления истинного пути.

Я вопрошаю Христа, и понимаю, что мне уже надо не только хотеть идти к Богу, но идти к Богу. Не только хотеть, но делать. Идти со Христом. И мне надо возобладать над собой. Не забывать себя, но возобладать, вытащить себя ко Христу. Для этого мне надо всякий раз пойти новым путем, который мне прежде был недоступен, а ведом лишь иносказательно.

Надо для этого перестать принимать снотворное страха, неуверенности, беспокойства, сомнения, нерешительности, но идти ко Христу спокойно, уверенно, настойчиво, целеустремленно и решительно. Христос не оставит меня, и в моих земных заботах, и в моих небесных чаяниях.

Где, как не у волхвов, святых мощей волхвов, постигать решения и тайны решения земных забот, да так, чтобы остаться в Божией воле. Конечно, это самое точное место для устраивания земной жизни в рамках небесной. Хорошая школа праведной христианской жизни – молитва у мощей святых волхвов. Чтобы не только верить во Христа, но и сделать по вере во Христа.

Как многого лишены неверующие во Христа. Как они слабы оттого, что не могут решиться на поступок веры во Христа, чтобы жить веруя – и веруя жить.

Мощи святых волхвов – это одно из тех великих мест земных, где учишься этому основному постулату христианской жизни. Учишься величию христианской жизни. Творишь из себя христианина, ортодокса, основное качество которого – вера.

Этому нас учат и волхвы, которые стали первыми христианами, то есть ортодоксальными христианами, то есть православными христианами, то есть по сути, первыми русскими. Ибо русский и православный христианин – это синонимы. Если ты русский – ты ortodox, если ты ortodox – ты русский. В противном случае, либо не русский, либо еретик, либо несчастный человек.

Про русского человека, как и про еврея можно сказать, что это – прежде всего человек верующий. Русский, как и еврей, – это не национальность, – это технология веры в Бога. Нет еврея вне Бога. Нет русского вне Бога. Иного не дано. С одной поправкой. Еврей может быть и христианином и иудеем, и это – таки еврей. Русский – только православным. Иначе это не русский человек, а жалкий подражатель, шут, фигляр, одно слово – славянин, но не русский человек.

Мне нужно быть христианином, причем именно православным христианином, православным русским, ортодоксом.

Ибо для меня моя страна Россия – это не словосочетание, но единственно возможная форма жизни. Страна в порядке – я в порядке, стране плохо – я болею всем своим существом. Хотя для меня важна не Россия сама по себе, но лишь Россия – как носитель православия.

В России всегда есть национальная идея – это православие. Благодаря православию Россия появилась и образовалась, благодаря православию выстояла в борьбе со степью, с Европой, с большевизмом, с мусульманством, с иудаизмом, с католицизмом и протестантизмом.

Россия никогда не была единообразной страной, наподобие, например, Англии, Россия всегда была разодрана, разорвана на составляющие. В этом ее великая свобода, ибо в такой разодранной стране нет единообразия. Сила России в ее многообразии и разнообразии, во внутренней свободе, метафизической свободе, за что, разумеется, приходится платить всегдашним расколом в обществе.

В России нет единого стереотипа поведения, точнее стереотип поведения не ясен, недостаточно зафиксирован на уровне человеческого и общественного создания, нет доминирующего стереотипа поведения. То есть, раскол дает свободу, но лишает общество понятных и доступных для понимания и усвоения образцов поведения, жизненных целей, примеров для подражания. И отсюда повальное пьянство. Все вместе взятое воспринимается миром, как слабость России.

Мир не осознает, не воспринимает национальную особенность православного русского народа – соборность. Всегдашний раскол и раздрай в российском обществе преодолевается соборностью. Исключительно. Соборность – это не понятие, а функция, это правда жизни, это есть часть национальной идеи. Точнее было бы сказать, что соборность – это один из механизмов реализации и материализации национальной идеи русского народа.

Соборность – это одно из проявлений домостроя. Суть домостроя – это родство по духу, один отец – одна мать – един ребенок.

Иудейское ветхозаветное родство по матери, впрочем, это даже еще доветхозаветная, языческая традиция, традиция кровного родства, традиция многоженства, традиция внебрачного племенного сожительства, когда для ребенка вынуждено самым родным существом была мать, которая не обязательно была любимой женщиной отца ребенка, но могла быть лишь средством для размножения, как мать Измаила Агарь.

Новозаветная традиция не только окончательно сломала институт многоженства, но и утвердила родство по духу, домострой, то есть родство по вере.

Пока русские – православные христиане, пока 2–3% от всего населения – это ортодоксы, Россия и народ ее живы и самодостаточны.

Русские сегодня – это хранители настоящей, незамутненной, первозданной христианской веры, то есть изначальной христианской ортодоксальной истины, которая опирается, – в отношении всякого человека, – не на личный опыт, но исходит из Божией воли.

Кстати, безбожие (одно из названий – солипсизм) – это когда человек опирается только на свой опыт, на свою волю, на свое представление о мире, и собственно, свой очень маленький мирок. В этом же корень и причина автоматического протеста, диссидентства, нигилизма в человеческих отношениях, то есть безверия и безбожия. Ибо нигилист верит только в свой опыт, и опирается только на свой опыт, а потому всякий иной опыт воспринимает, как вторгающийся в его опыт, то есть вытесняющий, замещающий, разрушающий его опыт, то есть его жизнь.

Потому безбожник – это всегда нигилист, всегда протестант (без отсылки к всеобъемлющей религии с одноименным названием, а в изначальном значении слова). В этом же механизме объяснение протестных реакций новокрестов, то есть евреев, выросших вне веры, вне Бога, и пришедших ко Христу в сознательном возрасте. Реакции естественные, но оттого не менее драматические. Это всегда – реакции людей, выросших на абсолютизации личного опыта и опыта рода, касты, общины. Конечно, им трудно отказаться от привычки тысячелетий и опыта десятков поколений евреев, которые две тысячи лет находились в изгнании, среди врагов, недругов и, уж точно, в условиях не дружественных. Так был выкован особый тип еврейского человека, который опирается только на опыт общины, свой опыт и прежде всего на волю Бога, сошедшую на евреев в виде законов и установлений. Но когда Бога не стало в жизни советских евреев, и иже до и после, то осталась только личная воля и опора на личный опыт и опыт общины, семьи. Таков механизм абсолютизации личного опыта. Никто не избежал этой участи, отойдя от Бога. Отойдя от Бога человек Божественный заканчивается, начинается человек сатанинский, и даже еврейская кровь не может этому противостоять. Потому что человек не в силах противостоять воле сатаны, когда тот подменяет волю человека, – оставшуюся абсолютно и глупо одинокой в пустынной тишине личных желаний, – своей волей, дьявольской. Потому как опора на личный опыт возможна и желательна, если только личный опыт проистекает и руководствуется волей Бога.

Только сейчас осознал, как это странно – не верить в Бога. Ведь каждый из нас – это продукт деятельности Бога, так как же я могу не верить в того, кто меня создал. Ведь сатана ничего не создает, сатана не обладает созидательной волей, но лишь разрушительной. И даже когда сатана пытается честно дать человеку свою сатанинскую страсть, заменив страстью веру.

Я вновь и вновь прошу святых волхвов (рядом с ними) открыть мне знание, которое, как и святым волхвам, позволит мне безошибочно придти ко Христу, уверовать, как и святые волхвы, во Христа, быть мужественным, чтобы, как и святые волхвы, оградить Христа, и с упованием на волю Божественную идти со Христом.

Я все время думаю над тем, как научиться исполнять волю Христа, как научиться отличать волю Христа на фоне своей? Должна быть какая-то технология, позволяющая распознавать волю Христа, слышать голос Христа в своей душе, уметь технически поддерживать себя в готовности к посещению откровения и благодати Бога.

Вот сходил в Эрмитаж. Великий музей великой страны, кто в этом сомневается, пойдите в Эрмитаж.

Смотрел фламандцев, испанцев, итальянцев, немцев, французов XV–XVIII вв.

Только с одной целью. Искал примеры сопряжения воли художника с волей Бога. Чтобы проследить, отметить, зафиксировать, определить художественные возможности людей по изображению фактов проявления воли Бога на земле, в жизни и истории людей.

Что я понял. Великий художник, художник-эпоха, например, Рембрандт, не хочет ошибиться при выборе художественного события. А потому берет знаковое, проверенное временем событие, оставшееся в истории человечества, в Божественной истории человечества.

Понятно почему. Ради сопряжения художественной воли, то есть воли человека, с волей Бога, который уже выбрал изображаемое событие, избрал его однажды, сделав его частью Божественной истории человека. Ради превращения художественного события в такое же знаковое и историческое, которым уже является прототип, ставший частью Божественной истории.

Художники позднего средневековья и Возрождения не хотели завязнуть в случайных, сиюминутных сюжетах и событиях, человеческих страстях, не сопрягаемых с Божественной волей, к которой человечество тогда еще тянулось.

Поэтому – только поэтому – основные художественные сюжеты той эпохи, то есть основные изображаемые события, основные прототипы, – это библейские события.

Потому художники еще искали и изображали проявление Божественной воли в жизни человека. Библия была наилучшим местом сосредоточения событий, в которых сопрягалась человеческая и Божественная воля.

Художники той эпохи уже решали задачи изображения живых людей, простых, не святых. Например, Рембрандт. И это была новая задача, но уже пограничная с церковной историей, с историей проявления Божественной воли в жизни человека. Художественные задачи той эпохи вытекали из предыдущей сакральной истории человечества, в центре истории которого была церковная история, то есть история поиска и сопряжения человеческой воли с волей Бога.

То есть, в лучших своих проявлениях и образцах, это еще была сакральная живопись.

Может быть по инерции. Ибо речь здесь о западноевропейском человечестве, уже вступившем в эпоху церковной реформации и функциолизации/примитивизации/утилизации церковного сознания.

Я сел у «Возвращения блудного сына» Рембрандта. Будто не верил собственным глаза. Это чудо. Это откровение. Оно дано простому, не святому человеку, чтобы он передал нам. Сидел, смотрел, не мог уйти. Невероятно, но это есть. Существует. В реальном, физическим, тактильном мире. Духовная реальность стала физической реальностью. Потому что вот так человеческая воля совпала с волей Божественной, и появилась такая картина. Пример активной синергии, проявленной в светской жизни.

Святые отцы оставили после себя примеры и образцы следования, разрабатывая святые технологии приближения к Богу, и технологии научения и овладения навыками прохождения пути, приближающего к утончению души, способствуя появлению навыков распознавания воли, силы и славы, откровения и благодати Божией. Чтобы каждый человек мог по вере своей воспользоваться святой технологией приближения к Богу.