Главная
Ротшильд Ханна
Баронесса. В поисках Ники, мятежницы из рода Ротшильдов
Читать онлайн бесплатно

Баронесса. В поисках Ники, мятежницы из рода Ротшильдов Ротшильд Ханна

Осознала наконец серьезность ситуации и Ника. «Мы ехали домой, и вдруг он сказал мне: "Я тяжело болен"». Эти слова подхлестнули Нику действовать, и действовать срочно. «Я кинулась искать врачей, пыталась как-то его спасти». Десять лет она будет упорно искать панацею. На записи, когда разговор заходит о болезни Монка, я различаю отчаяние Ники – отчаяние тихое, сдержанное. Она обращалась к врачам и в Европе, и в Америке, но не могла добиться ни окончательного диагноза, ни эффективного лечения. «Не могу передать, каково это было», – поникшим голосом признается она. Монк был «ужасно болен. Совершенно обессилел. Вероятно, страдал и от боли, в этом он никогда бы не признался. В этом смысле с ним было очень трудно. Я уверена, он сильно страдал, – говорит Ника, и ее голос прерывается вопреки британской сдержанности. – У него начались судороги. Цирроз печени… высокое давление… угроза диабета. Стопка медицинских заключений высотой до потолка».

В январе 1972 года Ника устроила Монка в больницу на Грейси-сквер. Новые врачи внесли существенное изменение в программу лечения. Ника взяла руководство в свои руки и решительно отвергла новомодные «собеседования», которые считала «нелепыми: в результате их психиатру пришлось самому лечиться у психиатра. Он их в клочья рвал, психиатров». Столь же непреклонно она запретила электрошок и сильнодействующие транквилизаторы, требовала более мягкого подхода, лечить больного, а не болезнь.

Полезные советы Ника получала от Мириам, которая также пыталась подобрать курс лечения для их сестры Либерти. У Либерти, как у ее отца Чарлза и у самого Монка, тоже диагностировали шизофрению. Детство Ники и Мириам прошло в присутствии человека, страдавшего душевным расстройством и резкими перепадами настроения. И вновь обеим сестрам приходилось иметь дело с тем же недугом. На этот раз они надеялись победить, а не проиграть. Их брат Виктор, не выносивший любых проявлений душевной уязвимости и тем более неуравновешенности, предпочитал не обращать внимания на эту беду, но Мириам и Ника все силы клали на поиски решения. Мириам даже основала фонд для поощрения исследований шизофрении – эта организация функционирует и поныне и ставит себе основной целью выяснить физиологические причины заболевания.

По настоянию Мириам Либерти сделали анализы клеточного обмена и установили, что она больна также целиакией; чтобы облегчить ее состояние, следовало исключить из питания растительные белки. По совету Мириам Ника также распорядилась сделать Монку целый ряд биохимических анализов, выявить отклонения на клеточном уровне, установить баланс витаминов, минералов, аминокислот и жирных кислот. Она рассчитывала таким образом найти метод лечения, который снимет тревожные симптомы. Новые врачи первым делом отменили торазин и вместо этого стали давать Монку литий. Нужно было точно определить дозу: печень отказывала и не справилась бы с излишком солей. Ему также строго запретили наркотики и алкоголь, но, по свидетельству друга и товарища-музыканта Пола Джеффри, Монк не мог устоять перед понюшкой кокаина и запивал ее неразбавленным скотчем.

Анализы обнаружили в организме Монка излишек меди и недостаток цинка. Врачи попытались восстановить баланс, кормя Монка витаминами и усиленными дозами цинка, однако до нормального уровня содержание цинка так и не поднялось. В моче Монка нашли также грибок плесени. Мириам посоветовала Нике призвать на помощь восточную медицину, в которой особое внимание уделяется излишку влажности в организме человека, в его энергии. Ника пригласила китайских специалистов по иглоукалыванию и акупунктуре.

Обе сестры Ротшильд были убеждены, что их подопечных следует лечить дома, избавить от всякого стресса и строжайше соблюдать специфический режим. Хотя поведение Либерти зачастую становилось непредсказуемым, Мириам разрешала ей делать все что вздумается. Последние годы жизни Либерти провела в Эштоне – порой бродила вокруг дома, порой садилась за пианино или вмешивалась в общий разговор. Никогда ей не давали понять, что она тут не к месту.

Однажды, незадолго до смерти, Нику спросили, о каких упущениях в своей жизни она сожалеет. Я думала, она скажет: о том, что позволила разлучить себя с детьми. «Сожалею? – переспросила Ника. – Да, об одном я не перестаю сожалеть: что так и не смогла найти Телониусу хорошего врача. Только об этом, а больше ни о чем».

В январе 1972 года Монку предложили дать несколько концертов в «Виллидж Гейт». Помогал ему саксофонист Пол Джеффри.

– Я приезжал к Монку домой, помогал ему собраться, вез его в клуб. После концерта снова доставлял его домой. Как-то выдался чудовищно холодный вечер, и Ника – она сидела возле сцены и слушала Монка – предложила завезти его домой, а потом меня на станцию.

Джеффри запомнилось, как они ехали в «бентли» к дому Монка, падал снег, укутывая Нью-Йорк глухим белым молчанием.

– Мы подъехали, но Монк отказался выходить. Ника докрутила обогреватель до максимума, потом пришлось убавить, чтобы мы не перегрелись. Так мы сидели, было часов шесть утра. Я жил тогда в Кони-Айленд, на конечной станции метро, так что я сказал: «Ладно, мне пора домой» – и оставил их там.

Монк все же вышел из машины и пошел к себе. Но там его ждала завывающая соковыжималка, и утром Монк позвонил Нике и попросил забрать его вместе со всем добром. Ника приехала, у Нелли началась истерика, она не могла поверить, что муж уходит от нее к другой женщине. И ведь в чем-то она была права. Но в конце концов Ника взяла решение на себя. Подхватила Монка под руку и сказала: «Пошли, Телониус, пошли отсюда к черту».

Назавтра Ника позвонила Полу Джеффри.

– Баронесса сказала: «Можете больше не ездить за Монком к Нелли. Он теперь живет у меня, и я сама привезу его».

На том Монк и расстался с Нелли.

В первые годы Нелли регулярно ездила в Уихокен, готовить мужу и общаться с ним, но постепенно эти визиты сошли на нет. Когда в 1976 году Мэри Лу Уильям попросила прислать ей официальные фотографии Монка, Ника в ответном письме спрашивает: «Давно ли ты видела Нелли (у нее нет телефона)? Она бывает у нас крайне редко». Сама Ника готовить так и не научилась. Ее хозяйство кое-как вела мисс Д., имелась также уборщица Грейси, но в кухне редко удавалось найти что-нибудь кроме кошачьего корма, так что Ника питалась по клубам. Монк устроился в спальне наверху, и какое-то время казалось, что он сможет вести приятную, почти пенсионерскую жизнь.

Монк сыграл на юбилейном концерте в Ньюпорте в июле 1975 года и дважды выступил в 1976 году – в марте в Карнеги-Холле, а 4 июля в «Брэдли». Ника говорила, что начиная с 1972 года Монк редко садился за пианино, хотя мог сыграть в пинг-понг или в шашки с ее внуком Стивеном. Последняя запись, поступившая в продажу, – «Ньюпорт, штат Нью-Йорк» – была сделана 3 июля 1975 года в зале филармонии, а последняя запись на магнитофоне Ники – «Около полуночи».

Одна из тайн в истории джаза: почему Монк перестал играть и улегся в постель. О последних годах своего друга Ника отзывалась как о «сплошном разочаровании». «Он был тут, и в то же время его не было. Представьте себе, человек просто лежит в постели, и все. Он как будто приготовился умирать, принял ту позу, которую покойникам обычно придают в гробу. И он целыми днями молчал. Я приносила ему еду, давала таблетки. Обычно мне удавалось добиться какой-то реакции, но больше ни у кого не получалось».

Пол Джеффри, друживший с Монком вплоть до его смерти в 1982 году, рассказывал:

– Когда Монка спрашивали [почему он лежит], он отвечал: «Я на пенсии». Полагаю, это вполне разумно. Бейсболисты выходят из игры, а от музыкантов требуют, чтобы они играли, даже когда силы на исходе. Музыканты не уходят на пенсию. Но если проживешь достаточно долго, может случиться так, что уже не сумеешь играть, как прежде. И Монк попросту решил, что больше он играть не будет.

Сын Монка Тут предпочитал медицинское объяснение:

– Моему отцу прооперировали простату, удалили предстательную железу. Не скажу точно, примерно в 1973 или 1974 году. В результате возникли проблемы с мочеиспусканием. Говорили, что он перестал играть, потому что в нем не было больше прежнего огня, или он потерял интерес, или после стольких курсов лечения в сумасшедшем доме утратил связь с реальностью, но дело не в том, не в другом и не в третьем. Ему просто было плохо, неудобно.

От таких теорий Ника – что для нее необычно – впадала в неистовый гнев. «Телониус перестал играть только потому, что физически не мог. Иначе его бы ничто не остановило. Все дело в нарушении биохимического баланса, в последние годы он был тяжело болен. Он очень хотел выздороветь, он слушался врачей на все сто процентов, и они все перепробовали, но не помогло».

Ника не сдавалась. В 1977 году она пишет Мэри Лу: «Меня связали с новым врачом для Т… Лучший специалист в стране по биохимическому балансу, то есть как раз по тому, чем страдает Т. Я НИКОМУ (даже Т) пока об этом не говорю, но прошу ТЕБЯ, ПОЖАЛУЙСТА, помолись за нас, чтобы это СРАБОТАЛО. С любовью». Два года спустя она вновь пишет Мэри Лу о враче из Принстона и о сеансах шиацу: «Т просто золото, строго соблюдает диету, каждый день принимает все предписанные таблетки». В письме кузине в 1981 году Ника все еще с энтузиазмом повествует об очередном искуснике, который, быть может, сумеет помочь.

Как-то раз Ника и Пол Джеффри попытались пробудить у Монка интерес к жизни: попросили молодых музыкантов прийти и сыграть у него под окном. Никакой реакции. В другой раз Ника позвала пианиста Джоэля Форрестера играть перед открытой дверью в комнату Монка. Монк поднялся и захлопнул дверь.

Старый друг и продюсер Монка Оррин Кипньюс навестил его в Уихокене в конце 1970-х.

– Монк, ты к пианино хотя бы подходишь?

А он ответил:

– Нет.

Я спросил:

– И не хочешь снова играть?

И Монк сказал:

– Нет, не хочу.

Я предложил:

– Хочешь, я буду приезжать к тебе, будем вспоминать былые дни?

И на это он тоже ответил:

– Не хочу.

Барри Харрис, пианист, одно время живший вместе с Никой и Монком, прокомментировал: Оррину, мол, еще «повезло получить в ответ от Монка целую фразу. Обычно он буркал "нет" или вовсе молчал».

Когда мой дядя Амшель приехал на денек в Нью-Йорк повидаться с Никой, он видел, как Монк растянулся на постели, словно покойник, руки сложены на груди. Он молчал и не двигался, предоставляя миру вращаться вокруг него. Кто-то из родных Ники время от времени появлялся, но в основном она оставалась наедине с Монком и кошками. «Я ставила ему пластинки, ему это нравилось, – начала она рассказывать, но тут припомнила один осенний день: – Я видела, как он поднялся. Я сидела в большой комнате, слушала записи и видела, как он пошел с постели в ванную, услышала страшный грохот, прибежала – он упал в ванной, а дверь открывалась вовнутрь, ванная тесная. Ногами он прижал дверь, и я не могла ее открыть. Никак не могла к нему подобраться. Я вызвала "скорую", и они его как-то извлекли».

В ту пору Эдди Хендерсон навещал Монка и Нику.

«Баронесса сидела в гостиной, в руке мундштук с сигаретой, вокруг семьдесят пять кошек. Она сказала: „Привет, доктор, мистер Монк наверху“. Мистер Монк сидел в большой комнате, где пианино, и смотрел вдаль на линию небоскребов Нью-Йорка – полностью одетый, при галстуке-шнурке и шляпе с узкими полями. Не глядя на меня, он произнес: „Привет, док, как дела?“ Я сказал: „Чем занимаетесь, мистер Монк?“ Он ответил: „Жду телефонного звонка“. Он смотрел в потолок, но несколько секунд спустя телефон и в самом деле зазвонил. Он взял трубку. Стал слушать – молча, даже не сказал „алло“. Секунд через двадцать, максимум двадцать пять положил трубку и сказал: „Не тот звонок“».

Навещал Монка и старый друг Амири Барака. Он, как и Ника, считал Монка по-прежнему вполне дееспособным. На вопрос, что нового в жизни, Монк ответил ему: «Полно всего, чувак. Каждую милипусекунду». Ника рассказывала, что Монк любил стоять перед большим окном с видом на линию небоскребов Манхэттена. Иногда ему удавалось управлять погодой.

– Он мог заставить тучу двинуться в другую сторону. Или вот там, по соседству, голубятники выпускают птиц. Телониус вставал у окна и заставлял их лететь в другую сторону. Я видела, как он это делал. И тучу он тоже мог заставить свернуть.

Восемь лет подряд, с 1972 года, Ника не отлучалась от Монка. В 1980 году старому другу семьи исполнилось 90 лет, и Ника собралась в Европу на празднование юбилея. Описывая момент прощания с Монком, Ника признавалась:

«Я не плакса. Могу по пальцам сосчитать все случаи в жизни, когда я плакала. Но когда я подошла к Телониусу, чтобы попрощаться, он так расстроился, что я заплакала и не могла остановиться. Помню, как он сказал мне: все в порядке, ты вернешься, я буду тут. Я никуда не денусь, я буду тут. Я впервые летела на „конкорде“ и всю дорогу до Англии плакала. Наверное, сотню платков промочила. Мне казалось, мы простились навеки».

Но Телониус оказался прав: Ника вернулась и застала его на месте, и он прожил еще два года. 5 февраля 1982 года, в Уихокене, его настиг обширный инфаркт. Ника вызвала «скорую», поехала вместе с Монком в больницу Инглвуд, и там он пролежал в коме двенадцать дней. Ника, Нелли и родственники сменяли друг друга у его ложа. 17 февраля шестидесятичетырехлетний музыкант умер на руках у Нелли. Ника была в тот момент у себя дома, на другом берегу реки.

На похоронах Монка Ника и Нелли сидели в церкви бок о бок, в переднем ряду. Мимо них проходили музыканты, друзья, родственники – выразить соболезнование двум матриархам – и направлялись к Телониусу, который лежал в открытом гробу с белой обивкой. Он был, как всегда, одет в безупречный костюм – серый, с жилеткой под пиджаком, с узким галстуком и носовым платком в тон, выглядывавшим из нагрудного кармана. Крупные ладони были сложены, как на молитве, лицо, ставшее слегка одутловатым и восковым, казалось спокойным и умиротворенным. Непривычный вид: Телониус без шляпы. Ника, все та же – тяжелая шуба, жемчуга, розовая помада, – неподвижно смотрела прямо перед собой, лицо бесстрастно.

Однако сдержанность мгновенно покинула ее, как только выяснилось, что «бентли» не отвели почетное место во главе кортежа. После того как она много лет заботилась о великом музыканте, ее задвигают! Ника расшумелась так, что Нелли, Тут и Бу-Бу (Барбара) Монк вылезли из предоставленного родственникам лимузина и пересели в «Бибоп бентли». Погребальная процессия объехала все любимые Монком места, а затем двинулась к кладбищу Фернклифф в Хартсдейле, примерно за 40 километров.

В километре от Хартсдейла автомобиль Ники сломался. Монки вернулись в наемный лимузин, а Нику вместе с «бентли» оставили на обочине. До кладбища Ника не добралась – так бесславно, унизительно и печально закончилась эта глава ее жизни.

24
Около полуночи

Нике исполнилось 69 лет, ей вскоре предстояло стать прабабушкой, и теперь, когда ее жизнь не наполнялась заботами о Монке, Баронесса вновь оказалась на распутье: вернуться в Эштон, к сестрам, где в ее распоряжение предоставили бы коттедж, или уехать в Израиль вслед за дочерью Джанкой. Но она не выбрала ни то ни другое, а оставалась в Уихокене, деля свой дом с пианистом Барри Харрисом и тремя сотнями кошек.

Ход жизни практически не изменился. Большую часть дня Ника проводила в постели с бумагами, книгами, журналами и кошками. Каждый день непременно разгадывала кроссворд в The Times. Она оставалась ночной птахой, с наступлением темноты чувствовала себя живее и радостнее. Однажды мы с ней договорились встретиться.

– В двенадцать, – предложила она.

– Перед ланчем? – уточнила я. Ну да, она ведь уже немолода…

– Нет! В полночь! – рявкнула она.

Я спросила ее внука Стивена, как он ее называл – «бабушка» или каким-то прозвищем.

– «Бай-бай», – ответил он.

– Почему?

– Потому что, когда я вбегал к ней в комнату, шумел, она усмехалась и выпроваживала меня: «Бай-бай».

В 1984 году Ника проходила облучение от рака, однако более надежным лекарством называла музыку. Видимо, и правда: она победила рак, как в свое время – гепатит, причиной которого считала плохо стерилизованные иглы. Мы с ней свели знакомство несколькими годами позже. За тридцать лет в течении ее жизни мало что изменилось: не стало Монка, но Ника все так же страстно следила за событиями в мире музыки. Стоило мне позвонить ей, приехав в Нью-Йорк, и Ника, рассмеявшись, поприветствовав меня, тут же начинала сообщать новости – не личные и не какие-либо свои размышления, только радостный отчет о том, что где играют, что происходит в таком-то и таком-то клубе. «Это будет хит. Встретимся там». И, как все мои родственники, она бросала трубку, не попрощавшись.

С английскими Ротшильдами она не порывала связи, ездила повидаться с ними в 1968, 1969 и 1973 годах, и они в свою очередь наведывались в Нью-Йорк. Читая письма из архивов Уэддесдона, я часто натыкалась на упоминания Ники. Сама я запомнила большой семейный слет 6 мая 1986 года: Мириам пригласила на ланч Нику с детьми, раввина Джулию Нойбергер и меня. Знакомить гостей Мириам никогда не удосуживалась, полагая, видимо, что общность происхождения поможет найти и общий язык.

В письме к родственнице от 21 июня 1986 года Мириам извиняется за то, что прихватила Нику с собой на другое семейное мероприятие: «Надеюсь, обед в обществе моего брата и Ники не обернулся катастрофой. Ника очень хотела тебя видеть, после смерти Телониуса она так одинока, болеет и стремится повидать всех родных прежде, чем вернется в Штаты». Ника написала той же кузине и попросила прощения за то, что явилась «на четвереньках»: она упала и сильно ушиблась. Вернувшись на «Королеве Елизавете Второй» в Нью-Йорк вместе с дочерью Берит, она снова упала и сломала ребро – полезла на крышу смотреть регату.

В 1986 году вышло два фильма с участием Ники: «Птица» Клинта Иствуда – художественное повествование о судьбе Чарлза Паркера, где отчасти использован рассказ Ники, и «Неразбавленный виски» – документальный фильм, в котором архивные съемки Монка и Ники смонтированы с кадрами Кингсвуд-роуд и сценой похорон Монка. Клинт Иствуд и Ника в сопровождении детей встретились в отеле «Стэнхоуп» – в баре «Ника». Иронию судьбы Ника оценила: из этого отеля ее в свое время выжили, теперь же увековечили ее память. После встречи она писала в Париж Виктору Метцу: «Клинт Иствуд ПОТРЯСАЮЩЕ уверен в себе, а я вот сомневаюсь, понравлюсь ли "я" себе. Он показал мне фотографию актрисы – выглядит, словно лошадь, страдающая запором!!»

Куинси Джонс видел Нику на премьере:

– Она была с Барри Харрисом, и после просмотра мы вместе приятно поужинали. Когда вышли, за нами по Мэдисон-авеню погнался лимузин и еще две машины, двадцать человек. Сумасшедший дом!

А как отнеслась к этому Ника?

– Она-то? Она клевая, она крутая.

В ноябре 1988 года Ника легла в больницу, готовилась к операции на сердце. Операция сама по себе простая, ожидалось, что через несколько дней Нику выпишут. Одним из последних ее гостей был пианист Джоэль Форрестер.

– Ника была белее бумаги. Ее укутали до подбородка, а рядом никого. Мне она сказала, что не может читать и не очень хорошо меня видит, но была в ясном сознании. В палате даже телевизора не имелось, чтобы развлечься, если бы ей захотелось. Я спросил: «Ника, чем же ты весь день занимаешься?» Она ответила: «Перебираю воспоминания».

Врачи рассчитывали на скорое выздоровление, но организм, подорванный возрастом, нелегкой жизнью, гепатитом, несколькими авариями, раком и облучением, сдал. 30 ноября 1988 года в 5.03 вечера Ника умерла. Ей было семьдесят четыре года. Причина смерти – сердечная недостаточность после тройного шунтирования аорты.

Своим наследникам Ника оставила 750 000 долларов. Она всегда жаловалась на бедность, но, видимо, бедность – понятие относительное. Ее старая, поношенная одежда, обтрепанные ковры, отсутствие в доме еды и пристойной выпивки – все это, значит, не было вызвано нуждой, это был ее выбор. Нике требовалось всего лишь три предмета роскоши: машина, пианино и стол для пинг-понга, прочее – лишь бы функционировало. И только ее «бентли» и впрямь бросался в глаза – и вряд ли случайность, что единственная вещь, на которую Ника не жалела денег, был этот дорогущий автомобиль, средство не только передвижения, но и бегства. Однажды она предложила Телониусу выкупить у нее «бентли» за 19 000 долларов.

– Девятнадцать тысяч! – взвыл музыкант. – Да за такие деньги можно купить дом с четырьмя спальнями, гостиной, кухней и гаражом.

– Разумеется, – возразила Ника, – только там ты и застрянешь.

Последняя воля Ники: ее тело кремировать, нанять лодку и развеять прах над Гудзоном, поблизости от «Кошатника», причем главное – в точное время. Около полуночи.

Эпилог

В 2008 году, через двадцать лет после смерти Ники, я снова приехала в Тринг-Парк, былое семейное гнездо. Поезд от станции Юстон набит жителями пригородов, все уткнулись носами в газеты, на коленях балансируют кейсы – совсем не так Ника путешествовала в детстве в частном пульмановском вагоне. Семья жила под Трингом с 1872 года по 1935 год – незначительный период в долгой истории города, но, прогуливаясь по Хай-стрит, я замечала следы присутствия Ротшильдов: герб из пяти стрел на иных зданиях, столовую Ротшильдов в местной гостинице. Кроткий дух Уолтера увековечен в музее. В войну в семейный дом переселился банк Ротшильдов, а с 1945 года помещение предоставлено театральной школе.

В качестве родового имущества уцелел только парк. Шоссе А41 разрезало его надвое, но основная часть остается заповедником на тех самых принципах, что были заложены Чарлзом Ротшильдом. Чарлз страстно отставивал сохранение естественных мест обитания полевых цветов, диких животных, бабочек и мотыльков. Распоряжения, сделанные им в завещании, легли в основу общебританского движения охраны окружающей среды.

Правда, здесь уже не увидишь кенгуру, зебр, эму и казуаров. Много гуляющих, с собаками, с детьми. Из диких животных самые интересные – косули. В ту пору, когда Ника была маленькой, местные детишки, бывало, толпились у ворот, пытаясь поймать золотой соверен, который дедушка Натти Ротшильд бросал из кареты. Теперь даже в Тринге мало кто помнит те времена и то семейство. Даже частный музей Уолтера превратился в филиал Музея естественной истории.

Неузнаваем и парадный холл Тринг-Парка. Великолепная мебель распродана, исчезли и пальмы в горшках, и картины. У стены закреплен балетный станок, упражняются девушки. Нике бы понравилось, как преобразилось это место, как стремительно вращаются белые пачки. В бывшей курительной танцоры помоложе репетировали рождественский балет «Щелкунчик». Одетые мышами, игрушками, оловянными солдатиками, они с визгом и смехом нападали друг на друга. Корты накрыты навесом. Я имела возможность полюбоваться уроком современного джаза: девочки-подростки в трико отрабатывали номера под музыку, написанную уже после смерти и Монка, и Ники.

Войдя в дом, поднявшись по широкой лестнице, в самом конце коридора я обнаружила детскую, где выросла Ника. Небольшая, обшитая деревянными панелями. Камин заколотили, на стенах – следы, оставленные девчушкой современной эпохи: плакаты с любимыми ансамблями, моделями и пушистыми зверюшками. Из этого окна Ника и ее сестры, заслышав хруст гравия под копытами лошадей, высматривали отцовскую карету. Отсюда они впервые увидели полет аэроплана – небывалое зрелище. Я стояла посреди комнаты и пыталась представить себе, как ранним утром девочек будил шум воды – няня наполняла ванну – и горничная принималась растапливать камин.

Пронзительный сигнал, сзывающий на ланч, прервал мои размышления. Дом содрогнулся: четыреста голодных учеников ринулись по коридорам и лестницам в столовую первого этажа. Многое в меню удивило бы Нику: карри, спагетти, сэндвичи, жаркое, экзотические овощи и фрукты, – а ее-то в детстве кормили сплошь рыбой и яйцами.

Единственное напоминание о прежней жизни я нашла на первом этаже, перед прежней каморкой дворецкого, ныне учительской. Там все еще висит ряд колокольчиков с подписями: «Спальня леди Ротшильд», «Гостиная леди Ротшильд», «Спальня лорда Ротшильда», «Детская», «Курительная».

Я попросила одну из учениц спеть в холле «Паннонику» в память моей двоюродной бабушки. Из классов и спален выглянули другие ученики, прислушались к музыке и словам. Хотелось бы мне верить, что Нику это порадовало – такое музыкальное возвращение в родные пенаты.

Выйдя из школы, я прошлась по дорожке к музею Уолтера. Тут почти ничего не изменилось: каждый уголок по-прежнему забит чучелами из его коллекции. Образцы открытых им новых видов и видов, названных в его честь. При жизни Уолтера не высоко ценили, особенно в родной семье, где считали эксцентричным транжирой. Лишь после того, как Мириам написала биографию своего дяди, «Дорогой лорд Ротшильд», к его заслугам присмотрелись и огромный вклад Уолтера в изучение естественной истории был наконец оценен по заслугам.

Войдет ли и Ника в пантеон Ротшильдов – «только для достигших успеха»? Ее наследие, как и наследие Уолтера, сводится к именам. Не галапагосский зяблик и не малоизвестная муха, но перечень песен. Среди них, кроме знаменитой «Панноники», – «Мечта Ники», «В темпе Ники», «Ника выходит», «Телоника», «Боливар-блюз», «Коты на колокольне», «Блюз для Ники», «Нике» и многие песни с посвящениями от друзей, которых она выручала.

Свой статус и свои деньги Ника использовала, чтобы поддержать целое поколение голодных музыкантов. Доставшийся ей осколок огромного состояния принес немалую пользу. Ника действительно что-то изменила в этом мире. И наградой ей стало то единственное, чего она была лишена в детстве, о чем тосковала. Дружба.

Только одного хотела Ника – быть рядом с «восьмым чудом света», Телониусом Монком. Он бы и без нее сочинял свои песни, но Ника более всего гордилась тем, как она помогла Монку, создала условия, в которых он мог работать. Не в ее силах было спасти отца от недуга, одноплеменников – от Холокоста, друзей – от расовой несправедливости, но, по крайней мере, она смогла предоставить любимому музыканту надежное убежище, обеспечить хотя бы одному человеку достойную и спокойную старость.

Недавно приятель поддразнил меня:

– Ты никогда не закончишь эту книгу, ты не можешь отпустить ее.

Он, в общем-то, прав. Мои книжные полки и ящики письменного стола свидетельствуют о многолетних усилиях понять Нику, ближе ее узнать. Семнадцать коробок и толстенных папок; документальный фильм; записи радиопередач; книги, на страницах которых она мелькнула беглой тенью; еще книги – о родственниках и друзьях Ники, где ее по каким-то таинственным причинам не упомянули; посвященные ей песни; любимые альбомы; вырезки из газет, фотографии, переписка; изображение семейного древа; крошечный мотылек, стопки нот, электронные письма от посторонних людей – бумажный след в кильватере необычно прожитой жизни.

Тот вопрос, который я задавала себе в юности, все еще требовал ответа: удалось ли Нике доказать, что человек может освободиться от собственного прошлого? Ведь Ника сменила все: веру и страну, социальный слой и культуру. Она вырвалась за пределы семьи и прожила иную жизнь в мире, который мало кто из ее прежних знакомых мог понять. Она осмелилась стать другой. Но теперь, двадцать лет спустя, я видела, что полного разрыва нет и быть не может. Права Мириам: наши судьбы формируются задолго до рождения, цепочки ДНК, история предков и наследственные склонности дают о себе знать каждый миг. Ника сохраняла связь с Ротшильдами – и финансовую, денежная пуповина так и не была перерезана, и эмоциональную – общее прошлое, общие переживания. Нельзя уйти от тех немногих людей, кто по-настоящему тебя понимает. И не думаю, чтобы ей хотелось от них уйти. «Я из чудной мешпухи, но семья у нас дружная, верь не верь». Это правда, я знаю.

И все же я закончила книгу и отпускаю ее. В воображении я пускаю по ветру все эти материалы – столь тщательно собранные и проанализированные, тысячи листов бумаги. И мне видится, как прихотливыми зигзагами мотылек-Панноника летит куда вздумается: бесшабашная, своевольная, не подчиняющаяся никому. Бабочка Монка, мой Мотылек – ты свободна.

Будь она сейчас здесь, она бы прикинулась, будто ей скучна вся эта суета вокруг нее, все эти размышления. Так и слышу, как моя двоюродная бабушка говорит мне: выпей и не занудствуй.

– Ш-ш! Слушай музыку, Ханна. Слушай!

Песни, вдохновленные Никой и посвященные Нике

Кении Дрю – «Blues for Nica»

Телониус Монк – «Bolivar Blues»

Барри Харрис – «Cats in My Belfry»

Телониус Монк – «Coming onthe Hudson»

Барри Харрис – «Inca»

Телониус Монк и Джон Хендрикс – «Little Butterfly»

Сонни Кларк – «Nica»

Уэйн Хорвиц – «Nica's Day»

Хорейс Сильвер – «Nica's Dream»

Ди Ди Бриджуотер – «Nica's Dream» (Ди написал слова на музыку Сильвера)

Фредди Редд – «Nica Steps Out»

Гиги Грайс – «Nica's Tempo»

Дональд Берд – «Pannonica»

Дуг Уоткинс – «Pannonica»

Телониус Монк – «Pannonica»

Сонни Роллинз – «Poor Butterfly»

Томми Фланаган – «Thelonica»

Эдди Томпсон – «Theme for Nica»

Кении Дорхем – «Tonica»

Арт Блейки – «Weehawken Mad Pad»

Благодарности

За двадцать лет, пока этот замысел преображался из расплывчатой идеи в радиопередачу, затем в документально-игровой фильм, а теперь в книгу, мне помогало множество коллег, друзей и родственников. Я очень благодарна им за разделенные со мной мысли и знания.

Там, где это было возможно, я обращалась к современникам и свидетелям событий, просила их рассказать и объяснить, что и как произошло. Сама я не специалист по джазу и не историк, не социолог и вообще не ученый. Я писала эту книгу с неизбывным чувством удивления, желая подлинно передать чужие истории и через них понять свою. Меня гораздо больше трогает сходство между людьми, чем различия.

Особенно щедрыми и свободными в оценках оказались музыканты, друзья Ники: они охотно делились со мной и основами джаза, и правилами жизни и творчества в их замкнутой культуре. Пообщавшись с этими умными, красноречивыми людьми, я окончательно поняла, почему Ника чувствовала, как ее «греет» их дружба, почему так приникала к их музыке. Более всего я почерпнула у Тута Монка, Сонни Роллинза, Пола Джеффри и Квинси Джонса.

Большую поддержку мне оказала семья. Двоюродная бабушка Мириам всегда была вдохновляющим примером. Мой отец Джейкоб учил нас усердно работать, не упускать возможности и исследовать каждую тропку. Моя мать Серена, книжный червь, привила мне любовь к книгам. Каждый день наполнен любовью и дружбой моей сестры Эмми. От кузины Ивлин я знаю, как проявляется шизофрения, а кое-кто из младших родственников просил меня провести обряд изгнания преследующих семью духов.

Глубокая благодарность внуку Ники, Стивену де Кенигсвартеру, унаследовавшему от бабушки и доброту, и бодрость духа.

Операторов, продюсеров, фотографов, работников архива часто забывают назвать и поблагодарить. Но без братьев Блэквуд, Би-би-си, Шарлотты Зверин, Брюса Рикера, Клинта Иствуда, Мелани Эспи и Джил Гербер многие подробности ушли бы в песок, а без них провисает и сюжет.

На каждом этапе работы ее проверяли благосклонные ко мне, но требовательные критики. Я благодарю моего друга, который предпочитает остаться неназванным, за советы и поощрение, Рудита Буэнконсехо – за то, что не дал угаснуть огню в очаге; Линду Дрю, которая не допустила, чтобы рухнули стены. И тех, с кем вместе готовила программы на радио и телевидении: Ника Фрейзера, Роберта Макнаба, Уолтера Стабба, Дэвида Перри, Энтони Уолла, Люси Гуно, Натали Хоув и Изабеллу Стил.

Рози Бойкот, Мейрид Левин, Руперт Смит, Лора Битти, Филипп Астор, Дэвид Миллер и Уильям Сейгарт были самыми внимательными и мудрыми читателями. Белла Поллен и Джастин Пикарди вместе со мной выстраивали структуру этой книги, издательство «Virago» прекрасно ее приняло, а Ленни Гулингз блестяще отредактировал.

И наконец, хочу сказать спасибо моим дочерям – моим помощницам, подругам и подсказчикам Нелл, Клеменси и Роуз, которые прошли вместе со мной через каждый этап этого проекта и которые каждый день напоминают мне, что в этой жизни главное.