Пельмени для Витальки Рожнёва Ольга

Только инок отправился в келью передохнуть минутку перед тем, как в храм идти, в очередь Псалтирь читать, - навстречу послушник Тимофей:

- Отец Валериан, коровы опять убежали! Помогите, а то отец благочинный... Ну вы же знаете...

Нужно вам сказать, что коровы в монастыре были непростые, с характером. Старенький схимонах, отец Феодор, называл их нравными. А иногда ворчал:

- Я в детстве коров пас, но таких коров, как у нас в монастыре, никогда не видел. Все коровы как коровы, а у нас они какие-то спортивные... Всё бы им убежать куда-то от пастухов. Только отвернёшься, а они уже побежали... Так и бегают, так и бегают... Спортсменки какие-то, а не коровы!

Тимофей улыбался в ответ и отвечал отцу Феодору:

— А зато они очень вкусное молоко дают! И творог со сметаной у нас отменные! Отец Валериан вон сырники готовил, так гости говорили, что нигде такой вкуснятины не пробовали! Просто у нас коровы — весёлые!

И отец Феодор успокаивался и только головой качал в ответ:

— Придумает же: весёлые коровы...

И вот эти весёлые коровы второй день подряд убегали. Мучительницы какие-то, а не коровы! И сам Тимофей — засоня! Ходит вечно, носом клюёт! У такого и черепахи бы убежали! Отец Валериан здорово рассердился. Начал выговаривать с раздражением:

— Опять убежали?! Они у тебя только вчера убегали! Издеваешься, что ли?! Ты чего там в поле делаешь?! Спишь, что ли?! Или землянику трескаешь с утра до вечера?!

— Отец Валериан...

— Что отец Валериан, отец Валериан! Я что, сам не знаю, как меня зовут?!

Тебе послушание дали — а ты ходишь как муха сонная! Бери мальчишек, Саньку с Ромой, ищите! Я, что ли, вам искать пойду?! Отец Валериан туда, отец Валериан сюда! Кошмар!

Тимофей заспешил в келью, где жили мальчишки, проводившие в монастыре каникулы. А отец Валериан зашёл к себе, брякнул дверью, присел на табурет у стола. В келье горела лампадка, в углу — любимые иконы. Вот это денёк! Сговорились они, что ли?! А началось всё с Витальки! Инок задумался.

Вспомнил, как учил старец, отец Захария, видеть свои собственные грехи. Как? А просто очень: видишь брата, который гневается, покайся: Господи, это ведь я такой гневливый! Видишь эгоистичного: Господи, это ведь я такой эгоист! Видишь жадного: Господи, помилуй, это я сам такой жадный!

Старец учил самоукорению, и такие его простые слова глубоко западали в душу, потому что шли они не от ума, а от личного опыта. Приправленные солью благодати, слова схиархимандрита Захарии были как слова власть имеющего. Пользу можно и от блаженного получить, и от любого человека, если жить внимательно, если вести жизнь духовную. Да... В теории-то всё знаешь, а вот как до практики дело дойдёт... Правильно говаривал преподобный Амвросий Оптинский: «Теория - придворная дама, а практика — медведь в лесу»...

Отец Валериан посидел молча перед иконами, потом быстро встал и вышел из кельи. Пошёл первым делом в трапезную. Дионисий всё ещё был там, чистил картошку.

- Брат Дионисий, прости меня! Ничего страшного, привезу я ещё в монастырь чашек! Куплю других — небьющихся: ты уронишь, а она и не разобьётся!

Дионисий заулыбался, приободрился. Отец Валериан улыбнулся послушнику:

— А где тут паломник ходил?

— Да я ему вот супа налил. А пирога нет больше, доели.

Отец Валериан достал из холодильника банку огурцов с помидорами - вкусная засолка, сам солил, открыл банку грибов, опята — один к одному:

— Положи брату, пусть утешается.

Вышел из трапезной - навстречу послушник Тимофей с мальчишками, голову в плечи втягивает, жмурится — стыдно ему. Отец Валериан сказал примирительно:

— Ладно, пошли все вместе на поле.

А когда вышли за стены монастыря, сказал тихо:

— Давайте помолимся. Споём «Символ веры»... Сильная молитва! Брат Тимофей, запевай!

И Тимофей своим густым басом, совсем неожиданным для его юного возраста, начал молитву. Санька с Ромой подхватили тоненько. Присоединился и сам отец Валериан. Молитва понеслась над лесами

и полями. Закончили, постояли немного. Подождали. Коров нигде не было.

— Да, братия... Вот если бы отец Савватий помолился... Или отец Захария... А мы — что ж... Видно, это дело надолго затянется... Пойдём-ка, дам бутербродов с собой — и отправитесь искать. Я вас только провожу — мне скоро Псалтирь читать.

Пошли к монастырским воротам, но войти не успели: за спиной раздалось протяжное мычание — все пять монастырских спортивных коров догоняли своих пастухов.

Отец Валериан зашёл в трапезную, подошёл к Витальке, заглянул через плечо: на рисунке блаженного тянулись во все стороны листа солнечные лучи, освещали поле, лес, церковь на горе. Отец Валериан вздохнул с облегчением и пошёл в храм: пора было читать Псалтирь.

 

Как отец Валериан участвовал в похищении старушки

 

«Областное МЧС, в свою очередь, сообщает: сильный снег, метель и плохая видимость ожидаются на территории всей области»... Помехи перебивали внушительный голос из динамика, делали его хриплым, как будто человек не сидел в тёплой студии, а дрожал на стылом ветру, заносимый огромными хлопьями снега — такими же, что носились вокруг машины отца Валериана.

— Что происходит на свете? А просто зима, — сам себя спросил и сам же ответил отец Валериан. Пел он довольно фальшиво, и на клирос его никогда не ставили.

- Что же за всем этим будет? - А будет январь.

- Будет январь, вы считаете? — Да, я считаю.

Я ведь давно эту белую книгу читаю, этот, с картинками вьюги, старинный букварь.

Дорога впереди и позади быстро становилась белой и неразличимой — вне времени и пространства, а в душе росла неясная тревога. Она появилась ещё утром, но была крошечной, легко пряталась — стоило блеснуть яркому солнечному лучу по прекрасным белоснежным сугробам, стоило вдохнуть свежайший, чуть сладкий морозный воздух и радостно повторить:

 

Под голубыми небесами

Великолепными коврами,

Блестя на солнце, снег лежит!

 

Да, сначала всё было спокойно и обычно: рано утром отец Валериан зашёл к игумену Савватию и взял благословение на заранее запланированную поездку в областной центр — ему, как келарю мо-

настыря, нужно было купить продукты к Рождеству да кое-какие подарки для братии. Окна монастырских келий ещё только загорались жёлтыми огоньками, в храме и трапезной растапливали печи, готовясь к утренней службе и трапезе.

Отец Валериан зашёл в тёплую и светлую трапезную, где дежурные сноровисто чистили картошку, быстро закрыл за собой дверь, так что клубы морозного воздуха лишь воровато лизнули порог, поставил чайник, достал из холодильника пару пирожков с капустой, оставшихся от вчерашней трапезы: дорога дальняя, нужно выпить горячего чаю. Чайник закипел быстро и бодро - сейчас я тебя, отче, попотчую, согрею душу, пирожки зашипели на сковородке золотистыми боками, запахли вкусно, перебивая запах берёзовых дров. Отец Валериан помолился, присел в пустом зале: тихо, уютно, тепло.

И вот тут-то дверь трапезной распахнулась широко, и клубы морозного дыма завихрились по-хозяйски, занося в тепло целые снежные пригоршни.

- Виталька, закрывай двери - холодно!

Виталька зашёл наконец, дверь прикрыл, подошёл к отцу Валериану и тревожно забормотал что-то. Был Виталька сильно глуховат и говорил тоже плохо, но в обители к его бормотанью всегда прислушивались: слишком часто сбывались его слова, иногда по первому впечатлению и совсем нелепые.

- Виталь, ты помедленнее, пожалуйста... Не понял... Что-что? Какая старушка?! Кто украл?! Сейчас хочет украсть?!

Из всей длинной речи крайне обеспокоенного Витальки можно было понять только одно: кто-то прямо сейчас похищает старушку и ему, отцу Валериану, необходимо помочь этому странному похитителю.

- Кошмар! Брат Виталий, я тороплюсь в дорогу, пожалуйста, не мешай мне, а? Не надо про похищения, тем паче старушек, а?

А тревога начала развивать свой клубочек, липко расползаться где-то в животе.

Виталька не отставал. Пришлось задержаться на лишние пятнадцать минут, идти с беспокойным пареньком к отцу схиархимандриту Захарии, который один хорошо понимал блаженного.

Отец Валериан стукнул трижды в дверь:

— Молитвами святых отец наших, Господи Иисусе Христе, Боже наш, помилуй нас!

Старец отозвался бодро, несмотря на ранний час, — спал ли он вообще? На его топчане, заваленном книгами, спать можно было разве что сидя... Вышел — старенький, седой, благословил, и от его большой доброй ладони стало так тепло на душе — и тревога пугливо спряталась, свернулась в клубочек.

Отец Захария выслушал внимательно бормотанье Витальки, погладил его по голове — и блаженный успокоился, затих от почти материнской ласки, успокоенный, пошёл к себе.

— Батюшка, отец Захария, я ничего не понял, что Виталька говорил: про старушку какую-то, будто её своровать хотят.

— Поезжай, сынок, ангела-хранителя тебе в дорогу! А когда будешь возвращаться, то не сворачивай сразу к монастырю, не теряй времени. Поедешь по трассе мимо монастыря к деревне Никифорово — понял? Да телефон-то свой не отключай, жди звонка. Тебе позвонят и всё объяснят.

— Батюшка, да зачем же мне в Никифорово-то? Мне бы засветло в монастырь вернуться! — взмолился отец Валериан.

— Всё, с Богом! — Старец был не любитель длинных объяснений и напутствий, предпочитая разъяснениям молитву.

В областном центре сверкали навязчивыми огнями рекламные щиты, гремела лихая музыка, мелькали лица, часто пьяные - мужские, сильно накрашенные - женские, и отец Валериан быстро устал.

Заскучал по родной обители: белоснежные поля и тихие леса, на горе красавец храм, родная келья, и — тишина монастыря, особенная тишина — благоговейная, намоленная. Мир душевных сил.

Быстро закупил всё намеченное и, вздохнув с облегчением, заторопился в обратный путь. Недалеко от обители его застигла сильная метель, и вот тут-то тревога снова проснулась, из маленького клубочка развернулась широко и привольно: что там отец Захария говорил? Не сворачивать к монастырю, ехать по трассе дальше в Никифорово?

С трудом преодолел желание ослушаться старца, свернуть к родной обители, прорваться к ней, как к убежищу, сквозь метель и вьюгу — имже образом желает елень на источники водныя. Сбавил скорость, проехал мимо — к Никифорово, достал сотовый — и телефон не заставил себя долго ждать, забасил голосом отца Савватия:

— Отец Валериан, ты где сейчас едешь? Нужно заехать в Никифорово, к автобусной остановке, там девочка с бабушкой стоят, замерзают. Девочка нам в монастырь только что позвонила, утверждает, что украла свою бабушку, нужна помощь. Слышно её плохо, непонятно. Разберись давай, в чём там дело!

Телефон отключился. Отец Валериан притормозил у обочины. Крепко задумался. Вот это номер! Девочка отцу Савватию только что звонила, а выходит, Виталька с утра всё это знал! Знал и каким-то чудесным образом отцу Захарии объяснил! А тот - про будущий звонок игумена Савватия, выходит, всё знал... Да уж... С нашей братией не соскучишься! Эх, се что добро или что красно, но еже жити братии вкупе!

Девочка тоже хороша — бабушку она, видите ли, украла! У кого она её украла?!

Зачем?! Дожили — бабушек воруют! Кошмар! На носу Рождество, и на тебе — езжай, отец Валериан, разбирайся с похищенными старушками и сумасшедшими девочками! Стоп: пока я тут рассуждаю, думу думаю — замёрзнут, на самом деле, обе!

Инок быстро завёл машину и сквозь пелену метели поспешил в Никифорово, где на пару минут обычно останавливался транзитный автобус из областного центра в районный.

По краям дороги замелькали занесённые снегом дома, только дымок из труб указывал на наличие здесь жизни. Пустая остановка. Отец Валериан затормозил — никого нет, ни бабушки, ни девочки! Вышел из машины — навстречу шевельнулось белое, непонятное, облепленное снегом, ещё немного - и два снеговика готовы! Засуетился, стал отряхивать, сажать в машину; не поймёшь, где бабушка, где девочка - две маленькие фигурки, одна меньше другой.

В машине было тепло, уютно, и фигурки отдышались на заднем сиденье, откинули шали и платки и превратились в девочку- школьницу и маленькую-маленькую, очень старую старушку. Лет девяносто, не меньше. Как она вообще в путь пустилась? Старушка сидела, откинувшись головой назад, и отец Валериан испугался: не умрёт ли она прямо сейчас, не доехав до монастыря? Достал термос, напоил чаем — оживились, задвигались, старушка перестала умирать и ласково назвала сынком.

Девочка серьёзно представилась: Анастасия, Настя, и отец Валериан увидел, что никакая она не школьница — взрослая уже девушка, студентка, может быть. Бабушку она называла баба Нюша. Отец Валериан задумался: Нюша — это Анна, наверное? Настя сильно беспокоилась, нервничала и, пока ехали — с одобрения бабы Нюши, — рассказала о том, как они оказались здесь, на заснеженной пустой остановке.

Бабушка жила в двухкомнатной квартире в центре города, а Настя с мамой — в своей квартире в соседнем микрорайоне. Мама-метеоролог без конца уезжала на севера, и Настя чаще бывала у бабушки, чем дома. Жили они душа в душу, вместе сочинения писали по литературе, вместе ходили в храм, вместе ёлку украшали к Рождеству. Иногда садились в автобус паломнической епархиальной службы и ездили по святым местам, несколько раз побывали и в обители, где подвизался отец Валериан. Позже Настя училась в университете, а бабушка всё сдавала, слабела, но бодрилась. В общем, им было очень хорошо вместе — бабушке и Насте, и казалось, что так хорошо им будет всегда- всегда.

Внезапно всё в их жизни переменилось. В этом же городе жил сын бабушки, дядя Витя, со своей семьёй. Настя и баба Нюша с ними почти не общались по причине сильной занятости дяди Вити-бизнесмена и полного отсутствия желания общаться со стороны остальных членов его семьи. Да и интересы у них сильно различались. Жена дяди в основном занималась своей внешностью, часто ездила за границу.

Их дочь Регина, двоюродная сестра Насти, заходила к бабушке тоже редко. Она любила тусовки и часто меняла имидж: то называла себя эмо, поясняя, что это такая молодёжная субкультура, а она как раз самая молодёжь и есть, что ей - в церковь таскаться, что ли, в платке, как Настьке, носила рваную чёлку до кончика носа, прикрывавшую один глаз, как у пирата, и узкую футболку с надписью «Broken heart»; то открывала для себя и окружающих, что она не эмо, а гот, и как-то, заявившись в гости в чёрном одеянии, бледная от белой пудры, с чёрными от подводки глазами, булавкой в виде летучей мыши в носу и накладными клыками, сильно испугала бабу Нюшу. Потом Регина выросла, забыла об эмо и готах, вышла замуж, родила, и молодая семья стала нуждаться в жилплощади.

Как-то Настя вернулась с занятий и обнаружила, что в квартире бабушки — большие перемены. Регина с ребёнком на руках командовала расстановкой новой мебели, кровать бабушки была задвинута в дальний угол, а вещи Насти — у порога, хорошо на улицу не вынесли.

Регина пулемётной очередью застрочила:

— Ну ты же понимаешь у меня ребёнок муж да и за бабушкой уход нужен тебе не до неё с твоими университетами и сессиями и квартира у тебя своя есть ты Настя одна в целой квартире а мы там впятером с родителями справедливость-то должна быть заходи в гости мы тебе всегда рады родственники близкие как-никак пока сестрёнка сейчас не до тебя приходи на Новый год вместе встретим Платончик улыбнись тётке Насте это твоя тётка скажи пока-пока тётя Настя!

Сначала Настю ещё пускали к бабушке, а потом перестали:

— Чего ты всё ходишь инфекции разносишь у нас ребёнок маленький какой храм какие священники попы на мерседесах что ли причастие исповедь соборование слова-то как из пыльного архива выкопала на квартиру заришься так и скажи бессовестная ты Настька одной квартиры тебе мало ещё на бабкину глаз положила свой хитрый знаем мы что у тебя на уме завещание на квартиру вот что ты на самом деле хочешь!

А бабушка всё старела, и уже почти не вставала, и очень хотела перед смертью исповедаться и причаститься - в общем, желала христианской кончины, непостыдной, мирной. Но было уже понятно, что не получится у неё такой кончины: и священника не позовут, и причаститься не позволят, и отпевать не станут. И, когда на Новый год Регина с мужем назвали гостей и закружились в танцах и угощениях, Настя с бабой Нюшей, собравшей последние силы, незаметно спустились по лестнице, сели в заранее заказанное такси и уехали на автовокзал, а оттуда — на снежную метельную остановку Никифорово.

Отец Валериан слушал да только покрякивал, у него дома такая же сестрёнка осталась — умная, серьёзная, на регента сейчас учится. И бабушку он свою любил и помнил, поминал каждый день о упокоении рабы Божией Марии - хорошая у него бабушка была, любимая. Бабуля... Морщинки милые, глаза под очками добрые, умные, руки умелые: хоть пироги стряпать, хоть печку топить, хоть корову доить — было ли что-нибудь, чего не умела бы его бабуля?!

Представил, как оказалась баба Нюша одна среди чужих по духу людей — сидит, старенькая, тихая, пытается Псалтирь свою потрёпанную читать, а телевизор гремит, шумит. На тумбочку — бутерброд с колбасой: какой пост, бабуля, о чём ты, ешь давай, щас куриные окорочка поджарим, тебя Настя так не откармливала, как я тебя кормлю — стараюсь!

Отец Валериан домчал пассажирок до обители, там уже встречали - затопили печь в келье небольшой паломнической гостиницы, рядом с монастырём. Пришёл отец Савватий, благословил остаться пожить в гостинице, походить на службы, исповедаться, причаститься. На службы баба Нюша пойти уже не смогла, видимо, последние силы ушли на побег. На следующий день отец Захария исповедал, причастил свою ровесницу, позже её соборовали прямо в келье.

Все ждали, что теперь бабе Нюше станет лучше. Настя собиралась написать письменный отказ от бабушкиной квартиры — поможет или нет? — и увезти старушку к себе. Но баба Нюша не поправилась. Ей становилось всё хуже.

Вечером приехала Регина с мужем, настроены воинственно. Как узнали, что баба Нюша в монастыре? Да Настя сама по телефону и рассказала: а вдруг они попрощаться с бабушкой захотят? Эх, Настя- Настя... Когда мы пытаемся понять мотивы людей, мы обнаруживаем только свои собственные мотивы. И если Настя и баба Нюша жили в мире, где крупными буквами значились «Честь» и «Совесть», «Жить по Заповедям», то Регина с мужем жили совсем в другой системе координат, где считались лишь с категориями «выгодно — невыгодно», «безопасно — небезопасно».

Совсем не злодеи, нет, даже не злые, можно сказать, даже добрые люди: сначала, правда, они хотели бабу Нюшу увезти- унести-просто-отнести в машину, но, при виде мощной фигуры бывшего мастера спорта по вольной борьбе отца Валериана, который стоял недалеко от кельи, просто стоял невозмутимо, но внушительно поглядывая на гостей, - их решимость унести-просто-отнести бабу Нюшу как-то сильно поколебалась.

Зато потом, когда они поняли, что никто никакого нотариуса не приглашал, никакого завещания в Настину пользу не составлял, успокоились, и Регина даже зашла к бабушке и чмокнула её в щёку:

- Бабуль ну как ты зачем здесь может домой ну я не понимаю бабуль я ведь не атеистка какая-нибудь у меня тоже вера есть ну там в душе в глубине души ну что вам с Настей делать в этом заброшенном месте вдали от цивилизации я не понимаю гора лес церковь ни магазинов ни телевизора ни в контакте нет это же какой-то сумасшедший дом бабуль ты ведь скоро вернёшься да?

Баба Нюша вздохнула тяжело, погладила внучку по голове слабеющей рукой — это была её родная внучка, и у Регины вдруг странно заныло сердце, оно никогда так не ныло, оно вообще особенно и не чувствовалось, а тут вдруг почувствовалось — живое, странно затосковавшее сердце, как бы угадавшее будущие скорби и слёзы, которые размягчат его по молитвам бабушки. Ведь молитвы наших бабушек — они спасают, и живят, и возрождают к жизни вечной наши очерствевшие души.

Чем же они могли так угодить Богу, что Он слышит их молитвы? Многие из них умерли, не дождавшись возможности растить внуков в вере. Они только верили сами. И ещё — они доверяли Богу. Мало ведь просто ходить в церковь. Нужно впустить Бога в свою жизнь, доверять Ему, уповать на Него. Они просили у Бога за своих неверующих детей и внуков. И Господь не посрамил их исповедническую веру.

И сердечко Регины затрепетало, ощутив эту силу бабушкиной молитвы и бабушкиной любви, которой любят они даже самых непутёвых своих внуков.

Мне бы очень хотелось написать, как баба Нюша и Настя встретили Рождество в монастыре и как радостно им было вместе встречать праздник, но, к сожалению, до Рождества баба Нюша не дожила. Она умерла под утро, умерла так, как мечтала: после исповеди и причастия.

Духовник, игумен Савватий, во время обеденной трапезы посмотрел внимательно на насупленного и мрачного отца Валериана, позвал его к себе как бы по поводу келарских обязанностей, пояснил что-то незначительное, а потом, будто нечаянно вспомнив, сказал:

— Знаешь, отец Валериан, по-чело- вечесски нам всегда трудно смириться со смертью, ведь человек был создан, чтобы внимать глаголам Вечной Жизни... Но я сегодня всё вспоминал: несколько лет назад отец Захария, а он тогда ещё в силах был, стал окормлять дом престарелых в райцентре. Помнишь, стоял там такой угрюмый, старый, огромный дом престарелых. И там множество древних-предревних, ветхих-преветхих стариков и старушек лежали и ждали своей смерти и никак её дождаться не могли.

И вот когда отец Захария начал их окормлять, соборовать, исповедовать, причащать — они стали очень быстро, один за другим умирать. Как будто только и ждали исповеди и причастия и чтобы услышать: «Ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко!»

А директор этого дома престарелых, совершенно неверующий человек, сделался после этого преданным чадом старца... Вот так, отец Валериан... Ну, давай, иди - трудись, Бог в помощь!

На третий день бабу Нюшу, рабу Божию Анну, отпели и похоронили, по просьбе Насти, на горе рядом с монастырём.

Могилка её оказалась недалеко от могилы Славы-чеха, который пришёл когда- то в обитель, ведомый премудрым Промыслом Божиим, таким же холодным и метельным январским днём.

 

Где мой Мишенька?

 

Осенью, когда пожелтевшая листва осыпала обитель, а сено, накошенное братией, пошло на корм коровам и лошадке Ягодке, в монастырь приехали гости: мама, папа и сын лет четырнадцати. Родителям нужно было отправляться в длительную командировку, а оставить мальчика с бабушкой они боялись.

Дело оказалось вот в чём: сыночек всё свободное время проводил за компьютером, отказываясь от сна и еды. С трудом родители отправляли его в школу, а он и оттуда ухитрялся сбегать к единственной своей радости — компьютеру. На бабушку надежды не было никакой, она смотрела сериалы и жила большей частью приключениями героев этих сериалов.

Вот так в обители оказался Миша — худой и долговязый, с потухшими глазами и нездоровой бледностью. Он с ужасом оглядывал далёкий от цивилизации монастырь, и в глазах его таилась недетская тоска: здесь не было любимого компьютера.

Игумен Савватий внимательно выслушал родителей, посмотрел на тоскующего Мишу и разрешил оставить мальчишку в обители на время командировки. Школа находилась в десяти километрах, и туда уже возили двух школьников, детей иерея, жившего рядом с монастырём.

Первые два дня Миша пребывал в шоковом состоянии. На вопросы отвечал коротко и угрюмо и, видимо, вынашивал мечту о побеге. Постепенно стал оживать. А потом подружился с послушником Петром. Петя был в монастыре самым младшим, пару лет назад он окончил школу. И теперь роль наставника юношества грела ему душу. Он великодушно покровительствовал Мише, а иногда увлекался и сам резвился как мальчишка наравне с подопечным. А инок, отец Валериан, за послушание присматривал за обоими.

После уроков в поселковой школе Миша нёс послушание на конюшне и полюбил монастырскую лошадку Ягодку. Похоже, Ягодка стала первым домашним животным, которое оказалось рядом с Мишей. Ухаживал он за лошадью, к удивлению братии, с нежностью. И так они полюбились друг другу, что через пару недель Миша и Пётр по очереди лихо объезжали монастырь верхом на Ягодке, правда, под бдительным присмотром отца Валериана.

Незаметно в обитель пришла зима. А зима здесь была самой настоящей — не такой, как зима в городе. Здесь, в глуши, на Митейной горе, не было неоновых реклам и блестящих витрин, не было городской суеты и растаявшего грязного снега под ногами.

Может, поэтому звёзды в синих зимних сумерках здесь светили необычно ярко, белые тропы поражали чистотой, а тёмная зорька года освещалась только светом окон братских келий. Морозы и ветры, снега и метели стучали в двери иноков, и тогда огонь в печах трещал спокойно и ласково, соперничая с непогодой.

После послушания Миша с Петром завели обычай на санках с гор кататься. Петя, правда, смущался поначалу: такой взрослый — и санки... А увидит кто из братии... Насмешек не оберёшься. Но никто из братии и не думал смеяться над ними, и постепенно Пётр увлёкся. Накатаются они, значит, на санках и по звону колокольчика, все в снегу, румяные, весёлые, голодные, — в трапезную.

А там хоть и пост Рождественский, но всё вкусно. Монастырская пища всегда вкусна, даже если это постные щи или пироги на воде. Готовит братия с молитвой — вот и вкусно. Румяные шанежки картофельные или нежный пирог с капустой. Уха монастырская и рыба прямо из печки по воскресным дням - дух от них такой ароматный! А потом кисель клюквенный или брусничный или чай с травами душистый, к нему сухарики с изюмом...

Старшая братия ела понемногу, схиархимандрит Захария пару ложек щей съест да кусочек пирога отщипнёт. Даже отец Валериан, высоченный, широкоплечий, ел немного. Ну, они давно в монастыре... А Петру и Мише духовник благословил есть досыта. Они и старались!

На Рождество, по традиции, братия вертеп сделала. Прямо у храма посреди зимнего сугроба - ледяная пещера, освещённая фонариками, в ней деревянные ясли, в яслях настоящее сено, тряпичная лошадка с осликом и, самое главное, - Пресвятая Богородица с Младенцем Христом на полотне.

Особенно хорошо было смотреть на эту пещеру вечером, когда вокруг темно и огромные звёзды ярко переливались в небе. Тогда очаг в вертепе светил особенно ласково, фонарики притягивали взгляд и разгоняли окружающую тьму.

Ещё ёлку отец Валериан из леса привёз, пушистая такая ёлочка. Миша с Петром шары и сосульки принесли из кладовки, дождик блестящий. Шары яркие, звонкие — прямо хрустальные. Никогда бы раньше не поверил Миша, что можно ёлку с радостью украшать: это для малышей занятие... А теперь украшал и слушал, как гудит и потрескивает печь в тёплой, уютной трапезной. С кухни доносились чудесные, вкусные запахи, за окнами, покрытыми ледяным узором, стояли белоснежные деревья в инее. Тихо кружились снежинки.

Вечером отец Савватий Мишу с Петей в келью позвал. Это были самые желанные минуты. В келье у батюшки пахнет так чудесно - ладаном афонским, иконы кругом, книги. А уж как отец Савватий начнёт рассказывать про Афон, про горные тропы, про монастыри афонские...

Когда вышли из игуменской кельи, на монастырь уже спускалась синяя ночь. В небе переливались огромные звёзды. Горел огонёк в пещере Рождественского вертепа, и свет его Святых Обитателей освещал дорожку к кельям.

Остановились на минуту у снежной пещеры. Постояли. И Миша вдруг почувствовал необычную полноту жизни, такую, которую невозможно передать словами. Он и не смог. Когда Пётр спросил:

— Миш, ты чего примолк-то?

Только и смог тихо сказать:

— Знаешь, Петя... А хорошо всё-таки жить на свете!

Испугался, что не поймёт друг, засмеётся, спугнёт настроение. Но Петя понял и серьёзно ответил:

— Да, брат Миша, хорошо... «Я вижу, слышу, счастлив - всё во мне...» Это Бунин, брат...

Приближалось Рождество. Ждали морозов, и после трапезы вся младшая братия возила на санях и на салазках дрова из дровяника в кельи и в трапезную, чтобы на Рождество встретить праздник и отдохнуть, не заботясь о дровах. Все в валенках, телогрейках, ушанках. Работали споро.

Возвращаясь с санками, полными дров, Пётр и Миша застыли, не доходя до кельи: навстречу им торопились Мишины родители. Выглядели они озабоченными. Прошли мимо ребят, лишь головой кивнули, поздоровались, значит.

Миша недоумевал: родители на него не обратили никакого внимания. А те подошли к дровянику, обошли всех трудящихся иноков и поспешили обратно. Вернулись к застывшим на месте Мише и Петру и остановились рядом. Мама жалобно спросила: - Отцы иноки, вы нашего Мишеньку не видели? Мишеньку, сыночка нашего?

А папа подтверждающее закивал головой. Миша с Петей переглянулись в изумлении, а мама ещё жалобнее запричитала:

- Да что же это такое?! Отцы дорогие! Не видели ли вы сыночка нашего, Мишу?

И тут наконец к Мише вернулся дар речи. Он смущённо пробасил:

- Мам, ты чего? Это я... Миша...

Пётр внимательно посмотрел на друга: фуфайка, валенки и ушанка до бровей. Но не одежда сделала его неузнаваемым. Вместо бледного, с потухшими глазами мальчишки, приехавшего в монастырь несколько месяцев назад, рядом стоял румяный толстощёкий Миша с живыми и радостными глазами.

Вот такая Рождественская история.

«Я и глаз не сомкнул»

На Рождество приехали в обитель гости. Гостиница переполнена, и одного из гостей, Володю, благословили переночевать в келье отца Валериана, которого он и приехал навестить. Поставили Володе раскладушку.

Перед сном отец Валериан предупредил гостя:

— Я иногда храплю во сне, ты меня толкни, если что.

На том и порешили. Настала ночь. Отец Валериан сразу звучно захрапел. Володя не успел ещё заснуть и уже не смог. Он посвистел, отец Валериан храпеть перестал. Сработало!!! — обрадовался Володя. Но минут через пятнадцать всё повторилось. И снова... и снова...

Утром Володя, не выспавшись, решил в шутку высказать своё недовольство:

- Кто-то всю ночь так храпел, что я не мог заснуть!

Сонный отец Валериан ему ответил:

- Я-то вообще глаз не сомкнул, кто-то всю ночь свистел!

 

Дрова для отца Феодора

 

Старый схимонах, отец Феодор, был невысоким, худым, но очень деловым. Несмотря на возраст, он в монастыре частенько задавал жару братии:

- Нету у нас порядку в монастыре! Разве так снег убирают!

Выхватывал лопату из рук какого-нибудь инока и начинал по-своему убирать, качественно! Отца Феодора все знали, но и любили: он ведь не со зла. Однажды молодой иеромонах Симеон решил тайно оказать помощь старичку.

У отца Феодора почти опустела поленница, а за дровами приходилось ходить далеко. Зная щепетильность схимника во всём, отец Симеон ночью на санках тайком привез самые легкие дрова, одно полешко

к одному. Наполнив доверху поленницу, с чувством радости от проделанной работы, отправился в свою келью.

Утром всех оглушил крик отца Феодора. Выглянув из келий, братия стали свидетелями следующей картины: вся поленница валялась на улице, из коридора вылетали оставшиеся красиво подобранные дрова.

- Это кто ж такие дрова принес! Всё загородил! А старик - убирай! Что за умник! Это же не берёза, а сплошь осина! Не дрова, а непонятно что! Нету порядку в монастыре! - пригвоздил отец Феодор.

Если вы подумали, что отец Симеон обиделся, то слушайте продолжение истории: на следующее утро братия была разбужена громким криком старого схимника:

— Ну, вот, берёзовые — это то, что нужно! Наконец-то сообразили! Додумались наконец своей пустой головой! Нет бы сразу всё правильно сделать! Учишь эту молодёжь порядку, учишь - а всё без толку! Нету у нас порядку в монастыре!

 

 

Братия качали головами, и только игумен Савватий и схиархимандрит отец Захария улыбались про себя. Они-то хорошо помнили монашеское правило: «Кто нас корит, тот нам дарит. А кто хвалит, тот у нас крадет».

А ещё они знали, что отец Феодор, накричавшись, закроет дверь в келью, а там сразу успокоится, как будто и не принимал на себя вид разгневанного. Успокоится, тихо встанет на свои старые больные колени и будет долго молиться за своего благодетеля и всю монастырскую братию.

 

 

И кому это такую красоту приготовили?

 

Как-то под Рождество отец Феодор сильно занемог. Почти девяносто лет, вся жизнь в трудах! Братия расстроились, но монахи память смертную всегда хранить стараются, и для отца Феодора заказали гроб и крест.

Иеромонах отец Симеон взял Святые Дары и отправился причащать тяжелобольного. Отец Феодор лежал на постели без движения, глаза закатились — все свидетельствовало о приближении таинства смерти. Отец Симеон пособоровал и причастил умирающего капелькой Крови.

На следующий день во время рождественского праздничного обеда дверь в трапезную с грохотом распахнулась.

 

 

 На пороге стоял живёхонький отец Феодор! Ни следа не осталось от вчерашней смертельной немощи!

По дороге в трапезную он вдобавок заметил новенький гроб, который сох на зимнем солнышке. Гроб был к тому же красивой работы: монастырский рабочий Петя, золотые руки, придумал его резьбой украсить — для отца Феодора всё-таки!

Отец Феодор, которому очень понравилась резьба, при входе в трапезную громко спросил у братии: «И кому это такую красоту приготовили?»

 

Как отец Феодор к трапезе готовился

 

Отец Феодор перенёс два инфаркта, но был ещё довольно бодрым для своего девяностолетнего возраста. Вот только жёсткое он жевать уже не мог. И чтобы не портить хлеб, отделяя мякиш от корок, он всегда приходил в трапезную заранее.

Вот и сегодня - ещё и Дионисий с колокольчиком не пробежал по монастырю, а отец Феодор уже сидел чинно на своём месте, к трапезе готовился.

Шла Рождественская неделя, братия радовалась, и у отца Феодора тоже настроение было приподнятым. Он крошил хлебные корки в свой суп и счастливо улыбался, поглядывая на нарядную ёлочку в углу трапезной.

Отец Валериан, случайно заглянув в трапезную, увидел отца Феодора и весело спросил:

— Что, отец, корки мочишь?

И отец Феодор радостно покивал головой.

 

Один день священника

 

Один день священника

 

Телефон зазвонил неожиданно. Отец Савватий поморщился и с трудом поднялся с кресла. Он очень устал за прошедшую неделю: подходил к концу Великий пост с его долгими службами, длинными очередями на исповедь. Высокий, мощный батюшка похудел, и лицо его сегодня, после длинной службы, было особенно бледным, с синевой под глазами. Несмотря на довольно молодой возраст, (отцу Савватию было сорок пять), в его чёрных волосах всё заметнее сверкали белые прядки. На вопросы о ранней седине он обычно шутил, что у священников год службы можно считать за два.

Рукоположен отец Савватий был совсем молодым - в двадцать один год, сначала целибатом, потом, по благословению старца, принял постриг и стал иеромонахом. А затем игуменом, строителем и духовником монастыря. И теперь, когда за плечами было почти двадцать пять лет священнической хиротонии, ему казалось, что прошла целая жизнь. Так много было пережито за эти годы, так много людей нуждалось в его помощи и молитве. Когда начинал служить, гулким эхом отдавались возгласы в пустом, отдалённом от областного центра храме. А сейчас вот на службе, как говорится, яблоку негде упасть, так плотно стоит народ.

Этим утром, правда, прихожан на службе было меньше, чем обычно: лёд на реке Чусовой стал слишком тонок. Чусовая отделяла старинную церковь Всех Святых от небольшого уральского посёлка Г., и теперь, пока не пройдёт лёд по реке, никто из посёлка не сможет добраться до храма.

Батюшка взял трубку. Поднёс к уху, а потом немного отодвинул, оглушённый женским рыданием. Терпеливо подождал. А потом твёрдо сказал:

— Клавдия, ты? Так. Делаем глубокий вдох! Вдохнула? Выдыхаем... Ещё раз... Ещё... Теперь рассказывай. Что случилось?

Клавдия, постоянная прихожанка храма, судорожно всхлипывая, наконец выговорила:

- Нюра помирает! Помирает, вот совсем прям помирает! Ой, батюшка, да помоги же! Дак как же она помрёт-то без исповеди да без причастия!

— Клавдия, так ведь ты сама знаешь, что сестра твоя старшая и в храм не хаживала, и к Таинствам не приступала. Чего же теперь-то?

- Батюшка, так ей как плохо стало, я и говорю: вот ведь, Нюр, ведь уйдёшь ты навеки, а душа-то твоя — что с душой-то будет? Может, хоть перед смертью батюшку к тебе позовём?

— И что она?

— Так согласилась же, батюшка, согласилась! Я и сама не ожидала! А сейчас лежит, хрипит! «Скорая» приехала, медсестра сказала, дескать, бабка ваша помирает, в больницу не повезём, она у вас только что из больницы. Вколола ей что-то, вроде для поддержания сердечной деятельности. Сказала, что к вечеру всё равно помрёт, сердечко-то останавливается уже. Износилось сердечко у моей Нюрочки!

И Клавдия опять зарыдала.

Батюшка тяжело вздохнул и сказал твёрдо:

— Клавдия, успокойся! Иди к сестре! Садись рядом, молись! Сейчас я приду.