Легенды московских кладбищ Оболенский Игорь
© Оболенский И.В., 2014
© ООО «Издательство АСТ», 2014
Иллюстрации в книге предоставлены автором
От автора
Историей Новодевичьего некрополя я начал заниматься, как теперь принято говорить, еще в прошлом веке, году в 1997-м. Жил неподалеку и часто захаживал на территорию Новодевичьего монастыря и расположенного по соседству знаменитого кладбища, собственно, именуемого по названию монастыря.
Сам Новодевичий был основан в 1524 году и до XX века все захоронения производились непосредственно возле монастырских храмов. К 1904 году места на территории монастыря уже не осталось. Тогда и было принято решение присоединить к Новодевичьему часть земли, на которой сегодня располагается «старая» часть кладбища. При том, что на заре прошлого века эта территория называлась «новой» — специально для устройства некрополя выравнивали крутой уклон с южной стороны монастырских стен, засыпали землей, делали дренаж, высаживали деревья.
Мне довелось застать еще тех работников, которые принимали участие в проводах легендарных личностей XX века. Когда я потом рассказывал о том, что мне удалось разузнать, неизменно видел интерес друзей. При этом сам себе порою, признаюсь, удивлялся: довольно неожиданная тема для изучения — кладбище.
В последние годы все чаще и чаще ко мне стали обращаться с просьбой показать Новодевичье. Летом 2013 года я решил попробовать провести авторские прогулки по некрополю. Тем более что количество информации, собранной за все эти годы, а также впечатления от встреч с великими, которые сегодня обрели свой последний приют на Новодевичьем, позволяли не столько провести экскурсию по дорожкам некрополя, сколько прочесть своего рода лекцию об истории XX столетия.
В первый же день количество желающих попасть на прогулки весьма впечатляло. А значит, мое решение было не таким уж диким, как могло показаться. Хотя фраза «Давайте встретимся на Новодевичьем» звучит, согласитесь, довольно своеобразно.
В первый же год слушателями стала не одна сотня человек. И каждый третий интересовался, есть ли у меня книга о Новодевичьем. Справедливый вопрос: не у всех ведь есть возможность присоединиться к нашим прогулкам. В итоге я и начал делать эти записи.
Работа заняла больше времени, чем я ожидал. Пришлось изучить какое-то невероятное количество документов, биографий, прочесть тома воспоминаний, восстановить в памяти детали встреч и бесед. При этом мне самому хотелось ответить себе на вопрос: почему нам столь интересно это кладбище. В конце концов, не памятниками же — на Новодевичьем от силы пара десятков шедевров, если судить с точки зрения искусства архитектуры.
Наверное, погост — та черта, над которой самое время говорить о жизни. Именно о ней, а вовсе не о смерти. Вспомнить самые яркие штрихи к биографии личности и творчества человека, интерес к которому не умирает. Несмотря на то, что самого героя уже нет.
Мне запомнились слова дочери великого грузинского художника Ладо Гудиашвили: «На земле осталось так мало настоящего, что мы хотим попытаться прикоснуться к тому великому, что сегодня скрыто под гранитом и мрамором».
Говорят: время — лучший судья, оно все рассудит. Новодевичье — тот самый зал суда. Лев Толстой говорил, что человека интересуют две темы — жизнь и смерть. Прогулка по Новодевичьему — своего рода P.S. к судьбе.
Рассказ о некрополе я буду вести так, как провожу свои прогулки. О ком-то мои рассказы будут подробны, о ком-то — нет. Но ведь так и бывает — возле одного надгробия хочется задержаться, на другое — просто обратить внимание, а мимо третьего прошагать мимо.
Да и невозможно рассказать обо всех — на Новодевичьем, занимающем более 7 гектаров, похоронено около 27 тысяч человек.
Игорь Оболенский
www.igorobolensky.com
Практически сразу возле входа на кладбище, справа, похоронен великий поэт, шансонье и киноактер Александр ВЕРТИНСКИЙ (1889–1957).
До декабря 2013 года его надгробие было в форме черного мраморного рояля. Александра Николаевича не стало 21 мая 1957 года в Ленинграде. Он давал шефский концерт в Доме ветеранов сцены, во время которого его то и дело просили спеть песню «Прощальный ужин». Вертинский пытался отказаться, шутил: «Есть на ночь вредно, зачем вам ужин». Но его все-таки уговорили, он спел свой «Прощальный ужин». А ночью его не стало.
Семья поэта и шансонье — жена Лидия Владимировна (1923–2013) и дочери, Анастасия и Марианна, оставались в Москве. В ту роковую ночь в их квартире на улице Горького зазвонил телефон. Трубку взяла Лидия Владимировна и услышала, что ее вызывает Ленинград. Такая в те годы была система — сначала телефонистка объявляла о междугороднем звонке, потом нужно было немного обождать, и лишь затем начинался сам разговор. Жена Вертинского обрадовалась, что звонок из Ленинграда, значит, сейчас с ней будет говорить муж. Вышедшая из своей комнаты маленькая Настя вдруг спросила у матери: «Это папа умер?» Конечно же мать тут же одернула дочь и сказала, чтобы та отправлялась обратно в постель. А потом Лидию Владимировну соединили с городом на Неве и она услышала, что муж тяжело заболел и ей надо срочно приехать в Ленинград. И вот уже там ей сообщили правду.
Для того чтобы доставить тело в Москву, требовалось поместить гроб в цинковый каркас. Необходимая процедура была выполнена, гроб доставили в столицу. Церемония прощания проходила в здании Театра эстрады, который раньше находился на площади Маяковского. После панихиды все отправились на Новодевичье кладбище. А цинковый каркас из-под гроба забросили на чердак театра.
Позднее в этом здании разместился молодой и невероятно популярный у москвичей театр «Современник», одной из первых актрис которого была дочь Вертинского Анастасия. Когда спустя годы здание сносили, то на чердаке обнаружили этот самый цинковый каркас. Выходило, что дочь великого актера все годы играла в театре фактически под гробом своего отца.
Накануне 125-летнего юбилея Вертинского Анастасия Александровна в одном из интервью признается, что, выходя в молодости на сцену «Современника», мысленного разговаривала с отцом. Все было не случайно…
Несколько лет назад я оказался в подмосковном поселке Кратово, на даче Вертинских. Меня пригласила старшая дочь артиста, Марианна Александровна. Вертинский имел довольно скромный маленький домик, как он сам говорил, за эту дачу его так обобрали, словно хотели рассчитаться за всю революцию. В тот раз я неожиданно для себя — ехал-то в гости к дочери Вертинского — познакомился с вдовой артиста, Лидией Владимировной. Это была нечаянная радость, так как Вертинская никогда не жаловала журналистов. А тут вдруг она неожиданно вышла из дома на поляну, где мы беседовали с Марианной Александровной, и тоже присоединилась к разговору.
Не забуду, как мы сидели под зарослями душистого жасмина, и Лидия Владимировна рассказывала о жизни с Вертинским. Конечно же говорили и о его неожиданном уходе. Вдова Вертинского вспоминала, как через несколько дней после смерти мужа ей приснился сон. В этом сне муж обратился к ней с просьбой прийти на вокзал и проводить его в Ленинград: «Запомни — пятый вагон». А когда Лидия Владимировна пришла на Новодевичье кладбище, чтобы получить пропуск, в пропуске было указано: 5 участок.
Она никогда больше не выходила замуж. Предложения руки и сердца, возможно, и были. Но, как говорила сама Лидия Владимировна, «кто еще сможет поцеловать по утрам руку»?
Вдова Вертинского успела встретить свой 90-й день рождения. Ее не стало 31 декабря 2013 года. Как мне рассказывала старшая дочь актрисы, Марианна Александровна, мама уже была в беспамятстве и лежала в клинике. В канун Нового года к ней пришли Марианна вместе со своей дочерью Дарьей. Поставили пластинку Вертинского. И аккурат на словах: «Сам Господь по белой лестнице поведет вас в светлый рай…» Лидия Владимировна отошла в мир иной.
Сегодня Вертинский и его Лила, или Пека, как он в письмах называл жену, снова вместе. На 5 участке Новодевичьего…
Практически напротив Вертинских похоронен Константин ЮДИН (1896–1957).
Лауреат Сталинской премии второй степени, Константин Константинович известен как режиссер популярных трогательных комедий «Девушка с характером» и «Сердца четырех», главные роли в которых исполнила звезда тех лет красавица Валентина Серова.
Лирические строки «Все стало вокруг голубым и зеленым…» в исполнении Серовой и сегодня часто звучат с телеэкранов — «Сердца четырех» то и дело повторяют по телевидению. При том что поначалу фильм был запрещен к показу и положен «на полку». Считалось, что в 1941 году, когда лента была закончена, стране требовались совсем другие фильмы. В итоге премьера картины состоялась только в 1945 году.
Свой последний фильм — «Борец и клоун» — о великих Анатолии Дурове и Иване Поддубном Юдин завершить не успел. Говорили, что во время репетиции его укусила пони. Болевой шок стал роковым для сердечника Юдина. Режиссеру был всего 61 год…
Следующим захоронением, на которое хотелось бы обратить внимание, направляясь на «старую» территорию Новодевичьего, является могила писателя и сценариста Юлиана Ляндерса. Правда, широкому зрителю и читателю этот мастер известен по своему псевдониму — Юлиан СЕМЕНОВ (1931–1995).
Псевдоним Юлиан Семенович взял по имени своего отца, Семена Ляндерса. Родитель будущего автора сценариев «ТАСС уполномочен заявить», «Противостояние» и других киноработ, служил в аппарате сталинского соратника Серго Орджоникидзе. Именно отцу Юлиан Семенович был обязан информацией о закулисье многих кремлевских дел.
Самым, пожалуй, известным произведением Юлиана Семенова является сценарий многосерийного фильма «Семнадцать мгновений весны».
Сценарист был мужем Екатерины Кончаловской, дочери писательницы Натальи Кончаловской. За памятником Семенову — могила его отца.
Ну а мы направляемся вдоль стены на территорию «старого» Новодевичьего. Поворачиваем направо — и мы на месте. Первое, что открывается нашему взору, — купола соборов древнего монастыря и окрашенные зеленой краской ворота, через которые, собственно, в 1904 году и был проход. Нынешнее «старое» Новодевичье в те годы было частью монастырской территории. Сегодня здесь располагаются четыре участка некрополя.
Начнем с участка номер один.
В считаные годы Новодевичье кладбище приобрело статус главного некрополя страны. Посему, когда стали разорять другие московские монастыри и кладбища (где-то их превращали в детские спецприемники, где-то на их месте строили автомобильные магистрали и жилые дома), именно сюда переносили прах людей, которых советское правительство считало достойными перезахоронения.
Так случилось в 1931 году с прахом Николая ГОГОЛЯ (1809–1852), перенесенного из Даниловского монастыря. Была создана специальная комиссия, члены которой присутствовали при вскрытии могилы великого писателя. Из уст в уста передавали, что крышка гроба была исцарапана изнутри, а голова покойного — повернута в сторону. И тут же, конечно, был сделан вывод — Гоголя закопали живым. Подобные слухи подогревались документальными свидетельствами современников Гоголя о том, что сам писатель, боявшийся летаргического сна, просил хоронить себя лишь при явных признаках разложения.
Правда, автор посмертной маски Гоголя говорил, что похоронить Николая Васильевича живым, даже в состоянии летаргического сна, было никак невозможно — он бы задохнулся, пока изготовлялась маска.
Но устрашающие слухи по Москве все равно ходили…
Среди членов писательской комиссии по перенесению праха Гоголя на Новодевичье нашлись и такие, кто решил взять что-то на память — кто косточку, кто даже сам череп. Лишь когда о произошедшем доложили Сталину, последовал жесткий приказ — немедленно все вернуть. Распоряжение исполнили все, кроме писателя Владимира Лидина, который использовал частицы ткани сюртука Гоголя для переплета прижизненного издания «Мертвых душ». Самого Лидина не стало в 1979 году, сегодня он похоронен рядом с Николаем Васильевичем.
Участие в перезахоронении Гоголя сам Лидин считал важной вехой своей биографии и оставил подробные воспоминания об этой церемонии. Среди прочего, он писал:
«Могилу Гоголя вскрывали почти целый день. Она оказалась на значительно большей глубине, чем обычные захоронения… Начав ее раскапывать, наткнулись на кирпичный склеп необычной прочности, но замурованного отверстия в нем не обнаружили; тогда стали раскапывать в поперечном направлении с таким расчетом, чтобы раскопка приходилась на восток. К вечеру был обнаружен боковой придел склепа, через который в основной склеп в свое время был вдвинут гроб. Работа по вскрытию склепа затянулась. Начались сумерки, когда могила была наконец вскрыта. Верхние доски гроба прогнили, но боковые с сохранившейся фольгой, металлическими углами, ручками и частично уцелевшим голубовато-лиловым позументом были целы. Черепа в гробу не оказалось. Правда, при начале вскрытия могилы, на малой глубине, значительно выше склепа с замурованным гробом, был обнаружен череп, но археологи признали его принадлежащим молодому человеку… А останки Гоголя начинались с шейных позвонков: весь остов скелета был заключен в хорошо сохранившийся сюртук табачного цвета; под сюртуком уцелело даже белье с костяными пуговицами; на ногах были башмаки на высоких каблуках, приблизительно 4–5 сантиметров, это дает основание предполагать, что Гоголь был невысокого роста. На следующее утро останки были перевезены на простой телеге, под дождем на кладбище Новодевичьего монастыря, где и преданы земле…»
Первоначально на могиле Гоголя был установлен солидный бюст писателя, на котором золотом было высечено: «Николаю Васильевичу Гоголю от правительства Советского Союза». Это очень впечатляло, учитывая год смерти Гоголя — 1852 — и упоминание правительства Советского Союза.
Автором бюста был Николай Томский, тот самый, который сделал и памятник, стоящий на Гоголевском бульваре. Первоначально Гоголевский бульвар, как известно, назывался Пречистенским. В 1924 году вся страна праздновала 115 лет со дня рождения Гоголя. Тогда же один из самых живописных бульваров столицы стал именоваться Гоголевским.
Лишь к 200-летию со дня рождения писателя на его могилу вернули голгофу с крестом — именно так исторически выглядело надгробие Гоголя на кладбище Даниловского монастыря.
Создатель памятника «от правительства Советского Союза» Николай ТОМСКИЙ (1900–1984), который также является автором монумента Гоголю на Гоголевском бульваре и бюста Сталину возле Кремлевской стены, сегодня тоже покоится на Новодевичьем.
Неподалеку от могилы Гоголя мы видим замершую в скорби фигуру молодого человека. Это могила одного из самых ярких режиссеров театра — Евгения ВАХТАНГОВА (1883–1922).
Свой легендарный спектакль «Принцесса Турандот» Вахтангов ставил уже смертельно больным. Из-за болей Евгений Багратионович не мог даже встать с дивана, у него был рак желудка. В невыносимых мучениях, гений создал один из самый жизнерадостных спектаклей мирового театрального репертуара.
На могильном камне на этой же аллее выбито несколько имен «Мессерер». Это семейное захоронение известной московской фамилии.
Рахиль МЕССЕРЕР (1902–1993) — популярная в свое время актриса немого кино, которую на афишах и в титрах обозначали, как «Ра Мессерер». Но в историю она вошла, на мой взгляд, прежде всего как сестра великого танцовщика Асафа Мессерера и мать прославленной балерины Майи Плисецкой.
На страницах своей книги «Я, Майя Плисецкая» балерина вспоминает: «Рахиль. Моя мать. Небольшого роста, круглолицая, пропорционально сложенная. С огромными карими глазами, маленьким носом-пуговкой. Черные, вороньего отлива волосы, всегда гладко расчесаны на прямой пробор и замысловатыми змейками заложены на затылке. Ноги прямые, с маленькой стопой, но не балетные. Было в ней что-то от древних персидских миниатюр. Потому, думаю, и приглашали ее сниматься в кино на роли узбекских женщин.
Снималась она в немых чувствительных фильмах недолго, четыре-пять лет, и сыграла с десяток ролей. В титрах фильмов ее величали Ра Мессерер. Жизнь намучила ее предостаточно. Она была и киноактрисой, и телефонисткой, и регистраторшей в поликлинике, и массовиком в самодеятельности. Модницей ее назвать было нельзя. Годами она носила одно и то же платье. Помню ее все летние месяцы в шифоновом голубом одеянии.
Был у нее и “пунктик”. Родственники. Родственники ближние и дальние. Все родственники должны жить дружно, помогать друг другу, танцевать друг с другом и даже, если придется, друг с другом петь. Бацилла эта запала в нее от того же деда, который приходил в неистовое умиление от совместных танцев Асафа и Суламифь. Моего отца, так же как и меня до дня сегодняшнего, эта родственникомания раздражала и раздражает.
А характер у мамы был мягкий и твердый, добрый и упрямый. Когда в тридцать восьмом году ее арестовали и требовали подписать, что муж шпион, изменник, диверсант, преступник, участник заговора против Сталина и прочее, и прочее, — она наотрез отказалась. Случай по тем временам героический. Ей дали восемь лет тюрьмы».
В итоге дочь Майю на воспитание взяла родная тетка, сестра матери, Суламифь Мессерер. Отношения будущей великой танцовщицы и тетки, заменившей ей на время мать, были весьма неоднозначны. Да что пускаться в объяснения, когда об этом написала сама Майя Михайловна:
«Суламифь. Мита сокращенно. Мои отношения с ней самые запутанные. И быть объективной потребуются усилия. Обещаю постараться…
У Миты я жила, когда мать посадили в тюрьму. И совершенно обожала ее. Не меньше, чем мать, иногда, казалось, даже больше. Но она, в расплату за добро, каждый день, каждый день больно унижала меня. И моя любовь мало-помалу стала уходить. Это она заставила меня разлюбить ее. Не сразу это удалось. А когда удалось, то навсегда.
Мита садистски жалила меня попреками. Ты ешь мой хлеб, ты спишь на моей постели, ты носишь мою одежду… Однажды, не вытерпев, совсем как чеховский Ванька Жуков, я написала матери в ссылку в Чимкент письмо. Запечатала его было уже. Мита почувствовала, что “перехватила”, и приласкала меня. Тут же я ей все простила и письмо порвала…»
Здесь же, на первом участке Новодевичьего, находится могила, побывать на которой своим долгом считает каждый. Речь идет о захоронении ЧЕХОВЫХ — Антона Павловича (1860–1904), его жены Ольги Леонардовны (1868–1959) и отца, Павла Егоровича (1825–1898).
Однажды, оказавшись на Сент Женевьев де Буа, знаменитом французском некрополе, где похоронен цвет российской культуры, оказавшийся в вынужденной эмиграции, мне в руки попалась книжечка со словами Бунина. Оказалось, Иван Алексеевич сам любил бродить по аллеям Новодевичьего, и считал, что страсть к прогулкам по кладбищу — это то, что помогает многое понять о жизни. Потом уже я узнал, что между могил Новодевичьего, тогда монастырского кладбища, любил гулять и Чехов. Тем более, что там был похоронен его отец Павел.
Антон Павлович прожил всего 44 года. Памятник на могиле Чехова, выполненный в форме белой часовенки, полностью соответствует росту писателя. Позднее рядом с могилой высадили вишни, в память о великом спектакле «Вишневый сад» по одноименной пьесе Чехова. Теперь захоронения вокруг могилы Чехова так и называют — МХАТовская аллея.
Спустя 55 лет рядом с Чеховым обрела свой последний приют и его вдова, Ольга Леонардовна Книппер-Чехова.
Знаменитый российский искусствовед Виталий Яковлевич Вульф, который занимался биографией Ольги Леонардовны, много рассказывал мне об этой удивительной женщине. В частности, о том, как состоялась премьера пьесы «Вишневый сад». Это случилось 17 января 1904 года, в день рождения Чехова. Ольга Леонардовна, конечно же, играла главную роль, Раневскую. И как говорила сама, это была ее не только любимая, но и родная роль, в которой она прощалась с молодостью. В этом был какой-то символ.
После премьеры Чехов отправился в Ялту, откуда вернулся в конце апреля. Потом наступило обострение болезни, и врачи посоветовали ему поехать в городок Баденвейлер, где могли лечиться больные с заболеваниями легких. В июне Антон Павлович и Ольга Леонардовна через Берлин отправились в путь, но в ночь с 1 на 2 июля Чехову стало хуже. Он впервые попросил позвать доктора, до этого не любил обращаться к помощи врачей. Когда врач прибыл, Чехов сел на постели и сказал по-немецки: «Их штербе» (я умираю).
Чехов сам был медиком и, конечно, прекрасно понимал, что с ним происходит. Доктор хотел как-то успокоить Чехова, даже попросил подать шампанского. Чехов взял бокал, с улыбкой посмотрел на Ольгу Леонардовну и сказал: «Да, давненько я не пил шампанского». Выпил весь бокал до конца, лег на кровать. И когда Ольга Леонардовна приблизилась к нему, он уже не дышал.
Тогда при Баденском дворе от Российской империи находился министр-резидент, им был Владимир Эйхлер. Благодаря ему тело Чехова без каких-то проблем доставили в Москву, даже предоставили вагон-холодильник, в котором обычно доставляли свежие устрицы. Пресса не преминула написать, что Чехов, который всю жизнь боролся с пошлостью, в итоге стал сам ее жертвой. Обвиняли Ольгу Леонардовну — как она могла допустить, что тело ее мужа доставили в вагоне из-под устриц.
Поезд с гробом великого писателя прибыл раньше расписания, и кондуктор ходил по перрону и спрашивал, кто встречает Чехова. Вместо тысяч почитателей прах гениального драматурга встретило лишь несколько репортеров. Вот что писала газета «Киевлянин»: «Еще до приезда поезда в Петербург на Варшавский вокзал журналисты столичных и провинциальных газет обратились к господину начальнику вокзала Пыменову с вопросом: “На какой перрон прибудет траурный вагон с гробом великого певца земли русской?” Начальник переспросил: “Чехов?” И ответил уже со знанием дела: — Да, кажется, — есть такой покойник. Впрочем, точно не знаю, ибо их у меня в поезде два”».
В Москве ситуация уже была совсем иной. Корреспондент газеты «Русская мысль» сообщал: «Венки были от целых городов, несколько сотен венков с траурными лентами. Многотысячная толпа жалобными голосами пела “Святый Боже”. Чехова несли на руках через всю Москву. Все балконы были заняты, и усеяны людьми окна домов. Процессия останавливалась у тех мест, которые были освящены именем Чехова, и там служили литии. Служили их у Тургеневской читальни, у осиротевшего Художественного театра, у памятника Пирогову…
У входа в Новодевичий монастырь стояли сотни людей. Похоже было, что это храмовый праздник. Своеобразным звоном монастырский колокол возвестил прибытие тела… Долго ждали речей, даже когда гроб был уже засыпан. Но передали, что покойным было выражено желание, чтоб над его могилой не было речей. Двое-трое ораторов из необозримо огромной толпы сказали заурядные слова, досадно нарушившие красноречивое молчание, которое было так уместно над свежей могилой грустного певца сумеречной эпохи».
Проводить Чехова собрался весь цвет отечественной литературы. Среди провожавших был писатель Александр Куприн, записавший потом в своем дневнике: «Среди моря венков, памятных лент и скорбных посвящений я разглядел надпись “На могилу такого писателя, как Ты, венок должен возложить каждый читатель”… Расходились с кладбища медленно, в молчании. Я подошел к матери Чехова и без слов поцеловал ее руку. И она сказала усталым, слабым голосом: «Вот горе-то у нас какое… Нет Антоши»».
Антона Павловича похоронили рядом с отцом. Были тысячные толпы, и, оказывается, даже братья Антона Павловича, которые приехали из Крыма в Москву специально на похороны, не могли подойти ко гробу. Когда катафалк подъехал на кладбище, были опасения, что будет так много людей, что толпа сметет ворота и кто-то пострадает в этой давке.
Памятник Чехову выполнен художником, архитектором Браиловским. Узоры решетки повторяют узоры, которые находятся на театральном занавесе Художественного театра. Их автор — Федор Шехтель, который создал для Художественного театра образ Чайки. И по сей день чайка является символом театра, украшает легендарный занавес.
Для Ольги Леонардовны смерть мужа стала ударом. Она долго продолжала писать письма Антону Павловичу, для нее он был жив. В этих письмах она рассказывает, как пытается жить без него, как он постоянно ей является, как она вспоминает его.
После смерти Чехова единственным смыслом жизни Ольги Леонардовны становится сцена. Детей у нее с Чеховым, увы, не было. По свидетельству биографа актрисы Виталия Вульфа, Книппер дважды была беременна, но оба раза теряла ребенка. Когда Книппер забеременела во второй раз, Чехов был счастлив, с нетерпением ждал, когда станет отцом «полунемца». Трагедия случилась в театре — рабочие сцены не закрыли люк, Ольга Леонардовна упала и…
Похоронив мужа, вдова продолжала служить в Художественном театре. Кстати, в 1904 году Ольга Леонардовна носила фамилию Книппер. А вторая часть фамилии появилась почти случайно.
После 1917 года часть труппы Художественного театра во главе с Василием Качаловым отправилась из переживавшей не лучшие времена Москвы — холодной, голодной, — в гастрольное турне на юг. Вместе с ними была и Ольга Леонардовна. На какое-то время они остановились в Харькове, а затем оказались в Грузии. Из Батуми на пароходе отправились за границу. Побывали в Болгарии и Югославии.
По рассказам Виталия Вульфа, в Загребе дела у труппы пошли очень плохо и кто-то посоветовал Качалову указать на афише, что в спектакле принимает участие вдова Чехова. Имя Антона Павловича должно было привлечь внимание. Качалов так и сделал, при том, что Ольга Леонардовна никогда не хотела особо подчеркивать, что она вдова Чехова, потому и на сцену выходила под своей фамилией — Книппер.
В тот раз она впервые вышла на сцену под двойной фамилией, и действительно, был большой успех. В театре Ольгу Леонардовну называли «Наша герцогиня». Вдова Чехова всегда прекрасно одевалась, одежду для нее шила Надежда Ламанова, модельер, которая обшивала всех первых дам, вначале — Российской империи, затем — советского государства.
В Москве Ольга Леонардовна жила в Глинищевском переулке, потом эта улица носила имя Немировича-Данченко. С 1938 года она поселилась в знаменитом театральном доме, где жили многие великие мхатовцы. Единственным человеком, с которым дружила вдова Чехова, была Марья Павловна, родная сестра Чехова. Ольга Леонардовна ездила к ней в Ялту, помогала с организацией музея Антона Павловича.
В 1940 году в Художественном театре была осуществлена новая постановка «Трех сестер», режиссером был Владимир Иванович Немирович-Данченко. Машу играла уже Алла Константиновна Тарасова. И это, конечно, было событием. Мария Иосифовна Кнебель вспоминала, как в антракте она увидела Ольгу Леонардовну, которая стояла в коридоре, прислонившись лбом к стене, плакала и говорила: «Все прошло, все прошло».
Последний раз Ольга Леонардовна переступила порог родного Художественного театра 22 октября 1958 года. В тот день на сцене МХАТа отмечали ее 90-летний юбилей. Ольга Леонардовна сидела в ложе, как вспоминали театралы, очень красивая. Несмотря на почтенный возраст, она сохраняла свою стать и оставалась женщиной, вызывавшей всеобщее восхищение. Играли сцену из «Трех сестер». Присутствовавшие потом рассказывали, что когда на сцене появилась Маша и должна была произнести фразу: «У Лукоморья дуб зеленый», Ольга Леонардовна неожиданно сама произнесла эту реплику прямо из своей ложи. Зал не ожидал и взорвался нескончаемой овацией…
На дипломе известного поэта Николая Добронравова стоит подпись Книппер-Чеховой. Николай Николаевич рассказывал, как однажды его попросили проводить Ольгу Леонардовну до дома. Они шли по московским переулкам, и Добронравов ругал себя, что не может осмелиться задать хоть один вопрос вдове Чехова и великой актрисе Художественного театра, а когда еще будет такая возможность, и будет ли. В итоге будущий автор великих песен «Как молоды мы были», «Надежда», «Нежность» и десятка других так и не посмел заговорить с Книппер-Чеховой. Возле своего дома Ольга Леонардовна поблагодарила юношу и скрылась в подъезде…
Книппер-Чехова умерла в 1959 году, на 91-м году жизни. Похоронили ее на Новодевичьем кладбище, рядом с мужем.
Сегодня практически вся труппа того, легендарного, МХАТа снова вместе — в том самом знаменитом вишневом саду Новодевичьего некрополя…
Рядом с могилой Чеховых похоронена семья одного из основателей Художественного театра — Владимир НЕМИРОВИЧ-ДАНЧЕНКО (1858–1943) и его жена, Екатерина Николаевна (1858–1938).
Могильная плита самого Владимира Ивановича довольно скромна. Зато обращает на себя внимание чудный белый горельеф — изображение Екатерины Николаевны Немирович-Данченко, урожденной баронессы Корф. Это была красивая история любви. Да и сама Екатерина Николаевна была прекрасным человеком. Недаром Станиславский называл ее «заведующей душевной частью» Художественного театра.
Немирович на пять лет пережил свою жену. В его спальне в Глинищевском переулке висела точная копия горельефа Екатерины Николаевны.
Виталий Вульф рассказывал, что жена Немировича в советские годы старалась не афишировать, что она — баронесса Корф. Каково же было удивление труппы театра, когда на ее похороны был прислан красивый венок с траурной лентой: «Баронессе Корф от Иосифа Сталина».
Василий Иванович был председателем Комитета по присуждению Сталинских премий в области литературы и искусства. Актриса Любовь Орлова, с которой Немирович находился в дружеских отношениях, вспоминала, что когда решение о наградах было принято, но еще не объявлено официально, номинанты отправлялись в Глинищевский. Немирович, словно случайно, встречался с ними во время прогулки и, если решение было положительным, снимал перед лауреатом шляпу.
Здесь же, на первом участке Новодевичьего, похоронена народная артистка СССР Вера МАРЕЦКАЯ (1906–1978). Несмотря на три главные роли в знаковых для советского времени фильмах — «Член правительства», «Она защищает Родину», «Сельская учительница», — Вера Петровна считалась прежде всего театральной актрисой. Говорили, что первыми ролями на знаменитой некогда сцене театра имени Моссовета она была обязана непродолжительной семейной жизни с художественным руководителем театра Юрием Завадским. Но в первую очередь слава объяснялась, без сомнения, одаренностью Марецкой.
Одно время труппа театра имени Моссовета была богата тремя королевами — Фаиной Раневской, Любовью Орловой и Верой Марецкой. Неудивительно, что три гранд-дамы не являлись большими подругами. Случалось, что вслед друг за другом они играли главные роли в одном и том же спектакле, что тоже не способствовало установлению теплых отношений. Из уст в уста актеры передавали фразу Марецкой, произнесенную на похоронах Любови Орловой: «И тут она первая».
Вера Петровна была превосходной хозяйкой. Однажды она принимала у себя дома французского актера Жана Маре. Тот прилетел в Москву и признался дочери актрисы (Мария Троицкая переводила фильмы с участием Маре на русский), что хочет попробовать русскую кухню. Узнав об этом, Марецкая нажарила блинов и пригласила Маре в гости.
Последней работой Веры Петровны стал спектакль «Странная миссис Севидж», на который пыталась попасть вся театральная Москва.
На Новодевичьем покоится и Ирина ЛУНАЧАРСКАЯ (1918–1991), приемная дочь первого советского наркома просвещения. Ленин называл Луначарского «министром изящных искусств». Сам Анатолий Васильевич похоронен в Кремлевской стене. По словам президента Пушкинского музея Ирины Антоновой, именно Луначарский считается в мире самым уважаемым министром образования Советского Союза.
Судьба Ирины Анатольевны оказалась довольно трагичной. В 1991 году, когда поездки за границу все еще становились событием, она приехала в Лондон. Проезжая вместе с близкими мимо Вестминстерского аббатства, Луначарская сказала: «Теперь я понимаю, что фраза: “Увидеть Лондон и умереть” имеет смысл». В это мгновение в их автомобиль врезалась другая машина, и Ирина Луначарская погибла.
Рядом — скромный памятник одной из последних легенд Художественного театра — Софии ПИЛЯВСКОЙ (1911–2000).
Вдова первого президента России Наина Иосифовна Ельцина рассказывала мне, как однажды случайно встретила Пилявскую в одном из залов музея изобразительных искусств имени Пушкина. Наина Иосифовна подошла к ней и призналась, что никогда так близко не видела знаменитую актрису. София Станиславовна в ответ сказала, что тоже никогда так близко не видела жену президента. И спросила, не будет ли интересна для Наины Ельциной только что увидевшая свет книга ее мемуаров «Грустная жизнь». А услышав положительный ответ, обещала прислать ее.
Наина Иосифовна призналась, что начала читать воспоминания Пилявской и смогла оторваться от книги только под утро. Потом книгу с автографом Софии Станиславовны кто-то взял почитать, и она исчезла из домашней библиотеки.
Софья Станиславовна всю жизнь — с 1928 по 2000 год — прослужила в МХАТе им. Чехова. Хотя сама никогда не разделяла театры на «ефремовский» и «доронинский». Наверное, потому, что для нее Художественный театр мог быть, да и был, только один. Тот, который создали ее великие учителя — Константин Сергеевич Станиславский и Владимир Иванович Немирович-Данченко.
Первая встреча с Константином Сергеевичем состоялась, когда будущей актрисе было всего 9 лет. Пилявская вместе с матерью и старшим братом (отец, женившись на другой женщине, жил и работал в Кремле) делили квартиру с артистами Большого театра Александром Богдановичем и Марией Гуковой.
И вот однажды маленькую Соню удивило странное оживление, творившееся в их коммуналке. «Сегодня к нам придет очень важный дядя, — объяснила ей причину суматохи дочь Богдановича Таня. — Он самый главный в Художественном театре. Такой же, как Шаляпин в Большом».
На самом деле родители Тани переживали из-за того, что им нечем было угостить важного гостя. «И вот звонок, — много лет спустя напишет Софья Станиславовна в своих мемуарах. — Александр Владимирович (Богданович. — Прим. И.О.) открывает входную дверь, жена рядом, и из-за их спин возникает фигура гиганта в шубе, шапка в левой руке, и где-то очень высоко надо мной — серебряная голова и сияющее улыбкой прекрасное лицо. С гостя снимают шубу… и уводят в столовую. Мы выползаем из нашего укрытия (из большого шкафа, где Зося — так звали Пилявскую друзья — вместе с Таней любили прятаться от взрослых. — Прим. И.О.) и начинаем детально изучать шубу, шапку и огромные фетровые боты с отворотами. И тут я ставлю свою ногу в тряпочной самодельной туфле поперек этого бота… Так я впервые “соприкоснулась” с великим Станиславским».
Как оказалось, Константин Сергеевич приходил приглашать соседку Пилявских преподавать в своей оперной студии. Та согласилась, благодаря чему Зося вместе с подругой получила возможность бывать в знаменитом особняке Станиславского в Леонтьевском переулке, где Ка. Эс. — так между собой называли великого режиссера актеры и студенты — проводил репетиции.
Через несколько лет, в 1937 году, Станиславский сыграет решающую роль в судьбе молодой артистки Пилявской. Попросту говоря, он спасет ей жизнь. Но все это произойдет позже.
А пока Зося решает посвятить себя театру. По окончании школы (учеба в которой, надо заметить, далась ей с большим трудом) она отправляется на прослушивание к Зинаиде Сергеевне Соколовой, родной сестре К. С. И слышит от нее страшные слова: «Милая барышня. Должна вас огорчить. На русской сцене вам вряд ли удастся быть».
Виной всему был сильный польский акцент, с которым говорила Пилявская. Ее, кстати, и крестили в Польше, дав, как и положено в католических семьях, три имени — София-Аделаида-Антуанетта. По-русски девочка общалась только с друзьями, дома же — только по-польски. Ее мать до конца своих дней думала на этом языке и каждый раз, узнав о неприятностях дочери, восклицала: «Децко мое, Матка Боска!» Поэтому саму девушку акцент совершенно не смущал. Объявив сестре Станиславского, что читать будет басню Крылова «Ворона и Лисица», она вышла на середину комнаты и начала: «Ворроне где-то Бок посуау…»
«Приговор» актрисы, разумеется, расстроил Соню. Но надо было знать ее характер, чтобы предположить, что она откажется от мечты о сцене. Решимость и своеволие начали проявляться у нее с самого детства. В три года, когда мать, накрутив волосы дочери на папильотки, вышла из комнаты, Зося взяла со стола ножницы и срезала ненавистные бумажки вместе с волосами. А в тринадцать, узнав о решении матери перевести ее из обычной гимназии в польскую, девочка «впала в спячку» и разыгрывала летаргический сон, пока та не оставила свою идею…
Вволю наплакавшись после неудачного экзамена, Соня обратилась за помощью к князю Волконскому, известному логопеду. И уже через год, вновь представ перед Зинаидой Сергеевной, была зачислена в Студию Художественного театра. Театра, который стал ее судьбой.
Здесь она познакомилась со своим будущим мужем, актером Николаем Дорохиным. Будучи только-только представленным Соне, Дорохин останавливал каждого, кто проходил мимо, и, указывая на нее, говорил: «Знакомься, моя жена».
Вскоре они действительно поженились. Какое-то время о браке знала лишь мать Зоси. От отца замужество дочери скрывали.
Он так и не успел познакомиться с зятем. Узнав о том, что Соня вышла замуж, Станислав Станиславович в один из выходных с женой и дочерью пришел в гости в новую отдельную квартиру, которую молодожены только-только получили. К сожалению, Дорохин в ту субботу находился на съемках, и знакомство перенесли на понедельник.
Однако в понедельник отец не позвонил. Приехав на следующий день в его квартиру — после Кремля Станислав Станиславович с новой семьей жил в четырехкомнатной квартире в Доме на набережной, — Пилявская увидела лишь опечатанную дверь кабинета. «Десять лет без права переписки» — таков был официальный ответ властей, истинный смысл которого стал понятен лишь в наши дни.
О судьбе отца Софья Станиславовна узнала только полвека спустя: несколько дней его с другими арестантами в закрытом товарном вагоне возили вокруг Москвы, создавая видимость отправки на Север. А потом, доставив на Лубянку и не добившись нужных показаний, расстреляли.
В театре Пилявской приказали написать заявление об уходе по собственному желанию. «Это все, что мы можем для вас сделать», — сказал ей директор. Однако Станиславский отказался завизировать заявление актрисы, тем самым оградив ее от неизбежных репрессий. В честь очередного юбилея МХАТа она даже получила звание заслуженной артистки, что было почти невозможным для «дочери врага народа».
«И это после того, как я фактически предала Станиславского, — рассказывала в конце жизни Пилявская корреспонденту “Театральной жизни”. — Это, поверьте, печальная история. Больного Константина Сергеевича фактически изолировали его приближенные. К нему не допускали даже “стариков”. А он, феноменальный выдумщик, убедил себя, что его покинули лучшие друзья и ученики. “Меня предали, — говорил он мне. — Но вы? Почему вы не используете мой опыт? Я же могу помочь вам. Почему вы не приходите ко мне учиться? Дайте мне слово, что вы придете ко мне”. Я дала слово и, конечно, не сдержала обещания». Актриса до конца дней переживала из-за своего, как ей казалось, предательства.
Пилявская считалась одной из самых красивых актрис нашего театра и кино. Говорили, что в нее был влюблен Сергей Лапин, всесильный руководитель Гостелерадио. Как мне рассказывал актер и режиссер Михаил Козаков, когда у его фильма «Покровские ворота» возникли проблемы с выходом на экраны, то именно София Станиславовна сумела разрешить все проблемы, позвонив Лапину.
Жизнь Софьи Станиславовны, несмотря на видимость благополучия — высокие награды, звания, роли, — счастливой никак не назовешь. Потеряв мужа (Николай ДОРОХИН (1905–1953) умер, едва переступив порог квартиры Ольги Леонардовны Книппер-Чеховой, за несколько минут до наступления 1954 г., ему было 48 лет), а через несколько лет и мать, она жила лишь театром и Школой-студией, в которой начала преподавать сразу после смерти мужа.
Друзей с каждым годом оставалось все меньше и меньше. Ушли Иван МОСКВИН (1874–1946), Василий КАЧАЛОВ (1875–1948), Ольга Леонардовна, дружбой с которой актриса очень гордилась (вдова Чехова незадолго до смерти именно ей поручила постирать смертную рубаху Антона Павловича). Теперь София Станиславовна приходила навещать их на Новодевичье.
В конце жизни Пилявская осталась совсем одна. Наверное, только тогда ей стала понятна излюбленная фраза Книппер-Чеховой, часто повторяемая ею в последние годы: «Мне стыдно жить. Все ушли, одна я для чего-то живу…»
Рядом с могилой Чехова — небольшая белая мраморная доска в кладбищенской стене. На ней выбито три слова — «О. М. БРИК». На нее обратит внимание лишь самый внимательный посетитель некрополя. Меж тем судьба этого человека достойна рассказа.
Здесь покоится прах Осипа БРИКА (1888–1945), многолетнего спутника жизни главной музы великого Маяковского — Лили Брик. Удивительно, но Лиля Юрьевна, несмотря на два официальных замужества, которые последовали за разводом с Бриком, сохранила фамилию своей самой большой любви.
Роль Брика в судьбе Маяковского трудно переоценить. Именно Осип Максимович стал первым издателем Маяковского, опубликовав «Облако в штанах» и «Флейта-позвоночник». В момент самоубийства поэта Осип вместе с Лилей находился за границей. Потом его не раз будут обвинять в сотрудничестве с органами. Со двери своей квартиры Брику придется срывать листовки: «Здесь живет не Брик — исследователь стиха, здесь живет Брик — следователь ЧК».
Осипа Брика не стало в 1945 году — он пришел домой, нажал на кнопку звонка, а когда дверь открылась, Брик был уже мертв. Тогда же Лиля Юрьевна произнесла фразу, которая обидела многих почитателей Маяковского. Она сказала: «Когда застрелился Маяковский — умер Маяковский, когда умер Брик — умерла я».
Удивительно, но для Лили Брик, человека неверующего, было очень важным, чтобы Осипа Максимовича похоронили именно в монастырской стене. И так оно и случилось.
Сама Лиля Юрьевна для себя выберет иное. После добровольного ухода из жизни прах легендарной женщины, согласно ее собственной воле, будет развеян в поле над Звенигородом. А имя Брик еще прозвучит во время нашей прогулки по Новодевичьему.
Каждое надгробие Новодевичьего — закладка в книге судеб, которая каждый раз открывает новые, подчас неизвестные, страницы. Странное имя КАЗАРОЗА на серой мраморной стеле невольно обращает на себя внимание. А какая история скрыта за этим псевдонимом, какая судьба!
Белла КАЗАРОЗА Волкова (1893–1929) была известной в первой четверти прошлого века актрисой и певицей. Ее первым мужем стал художник Александр Яковлев, от которого она родила сына. После революции Яковлев уехал за границу, где работал с мсье Ситроеном, владельцем легендарного автомобильного концерна. Наладив жизнь в Париже, художник выписал во Францию свою родню, включая племянницу Татьяну, которой суждено было стать парижской любовью и музой Маяковского. Казароза уезжать отказалась, оставшись с сыном в новой России. Через год мальчик умер от голода.
Белла с трудом переживает эту трагедию, словно нарочно, стараясь каждый день выходить на сцену, выступает по городам и весям. Однажды ее арестовали за необычный псевдоним — большевики решили, что под этим именем обязательно скрывается или преступник, или шпион. К счастью, все обошлось, отпустили.
А между тем Казароза — это объединенные в одну фамилию два испанских слова — «дом» (каса) и «розовый» (роса). Этот псевдоним придумал для нее поэт Михаил Кузьмин. Он писал: «Почти не женщина, а существо. Для женщины слишком маленький рост («всегда пятнадцать лет») при исключительной пропорциональности сложения, слишком неосознанная печаль в огромных глазах, слишком непробужденная чувственность толстых губ. Казалось, ее смугловатая кожа была изнутри освещена каким-то розовым огнем. Casa rosa. Когда я давал ей это название, я думал, что по-испански это значит “розовый дом”».
Вторым избранником Казарозы стал Николай ВОЛКОВ (1894–1965). Талантливый литератор, Волков написал книгу о своем друге и земляке, режиссере Всеволоде Мейерхольде. Биография была опубликована в 1929 году, при жизни Всеволода Эмильевича.
Личная жизнь Беллы и Николая тоже не сложилась. Волковым увлеклась вдова Чехова. Ольга Леонардовна была старше на 30 лет: Волкову 30, ей — 60. Об этой связи говорила вся Москва. До этого в театральных кругах с удовольствием судачили о романе Волкова с Зинаидой Райх, женой Мейерхольда. Потом, когда в жизни Волкова возникнет Книппер-Чехова, Райх будет называть их «волк и волчица», а наивную Казарозу — «козочкой».
В конце концов Казароза не выдержала унижений и… покончила с собой.
А отношения Волкова с вдовой Чехова продолжались еще несколько лет. Сохранилось письмо Зинаиды Райх: «Дорогой Николай Дмитриевич! (Волков. — Прим. И.О.) Направляю Вам билеты на завтра для Вас и Ольги Леонардовны. Передайте ей его и будьте ее „чичероне“ в этот вечер, в общем, завидую ей — так и передайте, что Вы любите часто быть ее „чичероне“. Ко мне прошу зайти после 3 и 4 действия в первые два антракта. Невменяема и зла. Привет дружеский. Зинаида Райх. 26/III — 34 г.»
Николай Волков женился лишь после войны, взяв в жены актрису Малого театра Дарью Зеркалову.
Так совпало, что сегодня все участники этого любовного треугольника — Казароза, Книппер-Чехова и Волков — обрели свой последний приют рядом друг с другом…
А мы тем временем продолжаем идти по МХАТовской аллее. Бесспорно, одно из главных захоронений на ней — это белоснежное надгробие Константина СТАНИСЛАВСКОГО (1863–1938).
Как известно, Станиславский — это псевдоним, который сын известного промышленника Сергея Алексеева выбрал, чтобы «безнаказанно» играть на сцене. Обман раскрылся, когда отец купил билеты в театр, чтобы посмотреть на некоего Станиславского, о гениальной игре которого говорила вся Москва. Что испытал Сергей Владимирович, когда занавес открылся и на сцену вышел его родной сын и, как он думал, продолжатель семейного дела, остается только догадываться.
Но судьба будущего создателя Художественного театра была решена, ни о каком занятии предпринимательством конечно же не могли идти и речи. При том, что фамилия Станиславский так до конца и осталась лишь псевдонимом. На дощечке, висящей на двери в кабинет Константина Сергеевича, было написано: «Константин Алексеев».
Под настоящей фамилией мужа жила и его супруга, актриса Художественного театра Мария ЛИЛИНА (1866–1943). В доме-музее Станиславского в Леонтьевском переулке в комнате Марии Петровны бережно хранится носовой платок с вышитой монограммой «М.А.» — «Мария Алексеева». А своим псевдонимом актриса была обязана названию цветка, на который, по мнению друзей, была похожа.
В одной могиле с родителями похоронены и их дети — сын Игорь и дочь Кира.
Кира Константиновна (1891–1977) несколько лет была женой великого художника Роберта Фалька. И когда Фальку задавали вопрос о том, каково это — жить с дочерью Станиславского, он всегда отвечал: «Прекрасно! Я ведь и женился по любви к тестю».
Добрая знакомая Фалька Вера Ивановна Прохорова рассказывала мне: «Константин Сергеевич тоже очень любил своего зятя. А вот супруга Станиславского Мария Петровна Лилина относилась к Фальку весьма прохладно.
Роберт Рафаилович рассказывал об одном эпизоде, который иллюстрировал взаимоотношения внутри семейства.
На одном из ужинов в доме Станиславского было много гостей. Фальк сидел за столом рядом с Константином Сергеевичем и напротив Марии Петровны. Так получилось, что, задумавшись о чем-то, Роберт Рафаилович локтем задел бокал с красным вином, стоявшим перед ним, и опрокинул его на белоснежную скатерть.
Все сделали вид, что ничего не заметили. Официанты мгновенно сменили скатерть, а перед Фальком поставили новый бокал. Но и его постигла та же участь. Буквально через пять минут художник снова опрокинул посуду.
На сей раз Станиславский улыбнулся неловкости зятя, а Лилина одарила его строгим взглядом. А официанты снова постелили чистую скатерть и снова поставили новый бокал. Но прошло всего несколько мгновений, как Фальк, потянувшись к какому-то блюду, вновь опрокинул бокал с вином. Станиславский уже не мог сдержаться от хохота, а лицо Лилиной от негодования пошло красными пятнами.
Фальк, который был человеком абсолютно лишенным какой бы то ни было практичности, в конце концов ушел из семьи Станиславского. Но не из-за своей неловкости за столом, разумеется.
А отношения с Константином Сергеевичем, бывшим, напротив, несмотря на всю свою безусловную гениальность, весьма земным человеком, у него сохранились до самой смерти Станиславского…»
Кира Константиновна тоже стала художницей, в кабинете ее великого отца на самом видном месте висит натюрморт ее работы.
На одной площадке со Станиславским в 2000 году похоронили народного артиста СССР Олега ЕФРЕМОВА (1927–2000). То, что многолетний художественный руководитель МХАТ (Ефремов руководил театром тридцать лет, с 1970 года) обрел свой последний приют подле самого основателя Художественного театра, было знаком особого уважения и признания заслуг Олега Николаевича.
В последние годы Ефремов тяжело болел. 24 мая 2000 года у Михаила Ефремова, сына великого актера и режиссера, остановились часы. Как оказалось, аккурат в то мгновение, когда остановилось сердце его отца.
А вот и могила Михаила Афанасьевича (1891–1940) и Елены Сергеевны (1893–1970) БУЛГАКОВЫХ.
Судьба Михаила Булгакова известна, пожалуй, каждому. Роман «Мастер и Маргарита» — тот памятник, который Михаил Афанасьевич возвел себе на века. Ну а Елена Сергеевна — имя и отчество, ставшее синонимом идеальной писательской жены. Кажется, что Булгаковы разве только родились не в один день, а уж всю-то жизнь точно провели рядом друг с другом. На самом деле их брак продолжался всего восемь лет.
О Елене Сергеевне мне много рассказывала героиня моей книги «Четыре друга на фоне столетия» Вера Ивановна Прохорова, которая была хорошо знакома со вдовой писателя.
Вера Ивановна вспоминала: «Когда Булгаковы только стали жить вместе, Михаил Афанасьевич взял с Елены Сергеевны слово, что умрет у нее на руках. Елена Сергеевна вспоминала, что Булгаков вообще довольно часто говорил о своей смерти. Но делал это так весело и непринужденно, что никто не воспринимал его слова всерьез. Все только смеялись. И она тоже, услышав просьбу мужа, кивнула — конечно же он умрет у нее на руках. И именно так оно и вышло. Умер Михаил Афанасьевич, держа в ладонях руку Елены Сергеевны. Она вспоминала, что Булгаков был уже мертв, а его рука какое-то время еще сохраняла тепло.
На могиле Булгакова лежит небольшой камень. Когда Елена Сергеевна только стала искать надгробие для памятника мужу, ей сказали, что ничем помочь не могут. Но если она хочет, то может посмотреть старые надгробные камни. Тогда в Москве вовсю шло перезахоронение. Несколько могил из Даниловского монастыря перенесли на Новодевичье кладбище. Установили новые памятники, а старые выбросили.
Елене Сергеевне понравился один камень. Ей позволили его установить на могиле Булгакова. А потом оказалось, что тот камень прежде лежал на могиле Николая Гоголя, которому поставили новый памятник с нелепой надписью «От правительства Советского Союза». А Николай Васильевич был самым любимым писателем Булгакова. Получается, сбылось предсмертное желание Булгакова, обращенное к Гоголю: «Учитель, укрой меня своей чугунной шинелью».
Михаил Афанасьевич скончался 10 марта 40 года в 16–39. Именно в это время Елена Сергеевна сделала такую запись в своем дневнике: «Миша умер». А брату Михаила Афанасьевича она писала: «Он умирал так же мужественно, как и жил. Вы очень верно сказали о том, что не всякий выбрал бы такой путь. Он мог бы, со своим невероятным талантом, жить абсолютно легкой жизнью, заслужить общее признание. Пользоваться всеми благами жизни. Но он был настоящий художник — правдивый, честный. Писать он мог только о том, что знал, во что верил. Уважение к нему всех знавших его или хотя бы только его творчество — безмерно. Для многих он был совестью. Утрата его для каждого, кто соприкасался с ним, — невозвратима».
Последними словами Булгакова, как Елена Сергеевна рассказывала Вере Прохоровой, были — «Господи, прости. Господи, прими». А перед этим он отдал Елене Сергеевне рукопись «Мастер и Маргарита», которую доверил опубликовать. В 1966 году рукопись увидела свет, она была опубликована в журнале «Москва». Случилось это исключительно благодаря Елене Сергеевне, которая выполнила данное Булгакову слово.
Рассказывали, что в том же году из Ленинграда приезжал журналист Владимир Невельской. Он приехал специально для того, чтобы отправиться на могилу Булгакова. Оказавшись на Новодевичьем, мужчина отыскал памятник Михаилу Афанасьевичу и увидел, что там нет ни одного цветка. Тут же вернулся ко входу, где находился цветочный киоск, купил букет, вернулся к могиле и возложил букет. И тогда к нему подошла женщина, которая все это время стояла неподалеку. Это была Елена Сергеевна, ожидавшая первого человека, который придет на могилу ее мужа после опубликования «Мастера и Маргариты». Человек, который принесет цветы Булгакову, должен был получить половину причитавшегося гонорара. Говорили, что так оно и случилось, и Невельской купил себе на полученные деньги катер и назвал его «Михаил Булгаков».
Елена Сергеевна пережила мужа на тридцать лет. Вера Прохорова рассказывала мне, как 15 мая — в день рождения Михаила Афанасьевича — они ходили с Булгаковой на улицу Фурманова к дому, где жили Булгаковы, поднимались по лестнице до их квартиры. Тогда вдова писателя рассказала о пророчестве Булгакова о том, что его гроб стукнут о стену, когда станут спускать по лестнице…
Незадолго перед смертью Елене Сергеевне Булгаковой нанес визит один итальянский издатель, сказавший: «Госпожа Булгакова, вы представляете, как много потеряли, опубликовав произведение “Мастер и Маргарита” в Советском Союзе? Нужно было сначала позволить напечатать это у нас, вы стали бы миллионершей. А потом уже печатали бы в Союзе». На что Елена Сергеевна ответила: «Нет, это вы не понимаете, как много я приобрела. Потому что теперь, когда встречусь с Мишей, я смогу честно посмотреть ему в глаза».
Мраморное надгробие семьи Дорлиак. Бывшая фрейлина императрицы Ксения Николаевна (1881–1945) после 1917 года преподавала в московской консерватории. И вошла в историю, главным образом, как мать народной артистки СССР Нины ДОРЛИАК (1908–1998).
Сама Нина Львовна говорила, что никогда не обладала каким-то выдающимся голосом, и карьерой обязана исключительно своей матери, которая «вытянула из нее все, что смогла».
Нина Дорлиак на один год пережила Святослава Рихтера, гражданской женой которого ее многие считают. На самом деле никакие отношения, кроме партнерско-соседских (они жили на одной лестничной площадке), Дорлиак и Рихтера не связывали. Они и похоронены на разных участках Новодевичьего.
Нина Львовна выбрала местом для захоронения Рихтера центральную аллею, «чтобы все видели», как говорила она. А сама пожелала быть похороненной вместе с матерью и братом Дмитрием, актером театра имени Вахтангова, чьего сына взяла на воспитание.
Обо всем этом я подробно пишу в своей книге «Четыре друга на фоне столетия». Мне посчастливилось записать воспоминания Веры Ивановны Прохоровой, чье имя я уже упоминал на этих страницах. Вера Прохорова была ближайшей подругой Святослава Рихтера. И не понаслышке знала об отношениях Рихтера и Дорлиак.
Вера Ивановна рассказывала: «Союз с Ниной Львовной не стал для Рихтера выходом из постигшего его несчастья после предательства матери. Даже по словам подруг Дорлиак, она была человеком глубоко подозрительным, болезненно относящимся к жизни.
Она была значительно старше Рихтера. Они с Рихтером до конца дней говорили друг с другом на “вы”.
Нина обожала, причем болезненно, только своего брата и племянника Митюлю. Этот Митюля был ее главной болью. Она переживала, что тот неудачный актер. “Слава, вам повезло, — говорила она Рихтеру. — А вот мальчик бедный, ему не повезло”.
Светик рассказывал мне, как после удачного концерта, который он дал, к нему явился этот самый Митюля и заявил: “Вы — бездарность! Думаете, это очень сложно? — и забарабанил пальцами по столу. — А я, — продолжал он, — последний Дорлиак!”
Я спросила, не был ли тот пьян (эта пагубная страсть сгубила отца Мити и передалась по наследству и ему). “То-то и оно, что в этот раз он был абсолютно трезв, — ответил Рихтер. — На что я ему медленно ответил: „Волга впадает в Каспийское море. Вы — последний Дорлиак, а я — полная бездарность. Все правильно, Волга впадает в Каспийское море“».
Как они познакомились с Ниной Львовной? Это была заслуга матери Дорлиак. Та преподавала в консерватории и однажды подошла к Славе с просьбой сделать «ансамбль с Ниной».
На тот момент Рихтер уже начал выступать, Нина тоже пела со сцены какие-то шлягеры. Но голоса особого у нее никогда не было. Нина сама мне говорила: «Мама сделала чудеса с моим голосом, она вытащила из меня все, что можно». При этом, конечно, нельзя у нее отнять того, что она была художественно образована. И в итоге Рихтеру стало интересно с ней играть. Помню, они поехали в Тбилиси и имели там успех.
И потом Дорлиак решила, что со Святославом стоит иметь дело.
Все деньги были в ее руках. Она говорила, что Слава ничего в финансах не понимает. И если он потом хотел кому-то помочь, например Елене Сергеевне Булгаковой, у которой было тяжелое положение, то был вынужден занимать…
Я на Нину смотрела снизу вверх, она же была намного старше Славы. Она казалась нам сказочной принцессой, не от мира сего, нежная, хрупкая, косы вокруг головы.
А меня часто принимали за сестру Славы, я ходила за него в филармонию карточки получать. И мне там стали говорить: «Вы плохо за братом смотрите, на него Дорлиак нацелилась». Я отвечала: «Бог с вами, она из другого мира». Абсолютно не верила. И мои подруги тоже не верили. Когда вам 20 лет, а женщине 30, она для вас человек из другого мира.
Со мной она была мила. А потом…
Как-то я поговорила с Мариной Тимофеевной, которая руководила концертным отделом. Спросила у нее, что за разговоры ходят о Нине и Славе, ведь она же старше. «Вера, вы очень ошибаетесь. Дорлиак — железный человек, и если она нацелилась, так и будет», — сказала мне эта мудрая женщина.
Но и самой Нине Львовне доставалось от Митюли. Уже когда она была смертельно больна раком, он ударил ее так, что Нина упала с кровати и сломала ребро. Но все равно продолжала слепо обожать племянника. А тот не то что не чувствовал за собой вины, а даже не хотел заходить в ее комнату. И тогда ученица Нины Львовны придумала выход: она подозвала Митюлю, вручила ему джинсы и сказала, что это от Нины Львовны и, может быть, он зайдет и покажет ей, как хорошо на нем сидит подарок. Только тогда Митюля соизволил войти в комнату к умирающей тетке. И Нина, как рассказывала мне ее ученица, уже находясь на пороге смерти, расцвела и сделала вид, что прекрасно себя чувствует.
Перед смертью Рихтер сказал мне, что самое страшное в его жизни — это Кондратьев и Нина Львовна.
Ее имя он назвал не с точки зрения, что она зло. А скорее из-за полной несовместимости понимания жизненных ценностей.
Есть такое выражение на английском, которое очень точно характеризует Светика и Нину:
- Не was born for sweet delight
- She was born for endless night
(Он был рожден для радостей, а она для нескончаемой ночи.)»
На старой территории Новодевичьего похоронена и первая народная артистка России — Мария ЕРМОЛОВА (1853–1928).
Влас Дорошевич писал: «В Москве в то время можно было сомневаться в существовании Бога. Но сомневаться в том, что Ермолова: — Вчера была хороша, как всегда, или: — Хороша, как никогда, в этом сомневаться в Москве было нельзя».
Высшее звание Советской республики бывшая заслуженная артистка Императорских театров получила в 1920 году. А спустя четыре года удостоилась звания Героя Труда. Невероятная судьба.
До последнего дня Мария Николаевна жила в собственном особняке на Тверском бульваре. В последние годы ей часто становилось грустно, она удивлялась, почему в Москве всегда такая плохая погода, почему так редко бывает солнце. И специально для нее в спальне установили витражи, благодаря которым создавалась иллюзия, что даже в пасмурный день в комнате бывали солнечные блики. Эти витражи сохранились и по сей день, их можно легко увидеть, проходя по бульвару мимо особняка Ермоловой.
Ее похоронили на кладбище во Владыкино, а спустя годы перенесли прах на Новодевичье.
В одной могиле с великой актрисой похоронена ее компаньонка Татьяна ЩЕПКИНА-КУПЕРНИК (1874–1952).
В своих мемуарах она писала о доме Ермоловой: «М.Н. жила в своем доме на Тверском бульваре, двухэтажном белом особняке, старинном, бывшем когда-то масонской ложей, в которой, может быть, бывал Пьер Безухов… В ее кабинете почему-то от того времени сохранились в окнах розовые стекла, единственные во всей Москве: и не я одна, а вся московская молодежь, проезжая или проходя мимо этих розовых окон, смотрела на них с благоговением, как верующий на скинию со святыней».
Правнучка знаменитого Михаила Щепкина, чье имя сегодня носит театральное училище Малого театра, Татьяна Львовна вошла в историю, как блистательный переводчик. «Сирано де Бержерак» Ростана до сих пор идет в ее переводе. А кроме этого, Щепкина-Куперник была близкой подругой Чехова. Именно она в 1895 году сумела помирить двух бывших некогда друзей, ставших врагами.
Я говорю про Антона Чехова и Исаака ЛЕВИТАНА (1860–1900), чья могила находится аккурат напротив.
Причиной ссоры стал рассказ «Попрыгунья», в котором Чехов вывел образ эгоистичного и хитрого художника Рябовского. В нем легко угадывался Левитан. Бывшие друзья едва не вызвали друг друга на дуэль, и если бы не подстроенная Щепкиной-Куперник встреча в Мелихово, неизвестно, чем бы могла закончиться сия ссора.
Впрочем, отношения двух гениев всегда были неровными. Когда Левитан отказывался принимать участие в развлечениях, придуманных Чеховым, и предпочитал провести время за работой, Антон Павлович писал шутливые объявления: «Торговля скороспелыми картинами ковенского купца Исаака сына Левитанова». В ответ Левитан писал собственную рекламу: «Доктор Чехов принимает заказы от любого плохого журнала. Исполнение аккуратное и быстрое. В день по штуке».