Звезда в хвосте Льва Андреева Наталья

– Мне уже приходилось вести такие дела. Травматику я знаю, как свои пять пальцев. Правда, на последнем процессе я защищал собаку…

– Собаку?

– Ну да, собаку. Пьяный хулиган выстрелил из травматики в щенка колли. Наверное, парню спьяну показалось, что перед ним кавказская овчарка. Я знаю, что у «Осы» нет предохранителя. Патронов четыре, а вы говорите о трех выстрелах.

– Не я. Эксперт так сказал.

– Но вы слышали, как стреляли?

– Да. Я слышал.

– И сколько было выстрелов?

– Похоже, три. Знаете, я их не считал. После первого же понесся в сад. От волнения мне показалось, что там, в саду, автоматная пальба. После второго выстрела я перестал их считать… Такое ощущение, что вы меня допрашиваете.

– Я должен узнать как можно больше, прежде чем войду в кабинет следователя. Ведь он тоже будет вас допрашивать, и не единожды. Готовьтесь, тренируйтесь на мне. Вы не должны говорить ничего из того, что могло бы повредить Раре. Поэтому отвечайте четко, без малейших колебаний и без пауз. Где хранилось оружие? – быстро спросил Журавушкин.

– Как и положено: в сейфе. Я же говорю, что Настя все сделала по правилам. Ну, если и дала немного денег, то непосредственно в полиции, в отделе, где выдают лицензии. Чтобы ускорить процесс. Но все справки были подлинные. Из наркодиспансера, от психиатра. И сейф. С лицензией, как положено. Специально для хранения оружия, железный, с определенной толщиной стенок, с двумя замками.

– У вас был ключ?

– У нас с Настей все было общее, мы ведь собирались пожениться. Так что, можно сказать, был.

– А у Рары?

Ромашов задумался.

– О чем вы думаете, Андрей Георгиевич? – сердито спросил Журавушкин через пару минут. – Запомните: вы не должны молчать, тем более, так долго.

– Получается, у нас с Рарой тоже все было общее. И этот ключ…

– Где он лежал?

– У меня в спальне.

– А Рара часто заходила в вашу спальню? То есть, заходила ли она в вашу спальню после того, как в вашей жизни появилась Настя?

– Да, – признался Ромашов.

– А вы знаете, как это выглядит со стороны?

– Догадываюсь.

– Это была ваша инициатива или ее?

– Общая.

– Где в это время была Настя?

– В салоне красоты, в одном из модных бутиков, с подружками в кафе… Почем я знаю?

– А вам лично ситуация не кажется странной? Ваша невеста тщательно собирает справки на травматику. Она могла купить оружие неофициально. ОООП. Огнестрельное оружие ограниченного поражения, – расшифровал Журавушкин, поймав недоумевающий взгляд своего пассажира. – Извините, я адвокат. Я привык не только говорить, как адвокат, но и думать, как адвокат. Травматику купить довольно просто, и не обязательно официально проходить всю эту волокиту. Это ведь довольно утомительно. Вопрос: зачем она это сделала?

– Я не знаю.

– Была какая-то определенная цель, – уверенно сказал Журавушкин. – Если мы в этом разберемся, мы узнаем истину. Что-то тут не так.

– Мы, кажется, приехали, – Ромашов кивнул на красное кирпичное здание по левую руку. – Следственный комитет.

– Вы здесь уже бывали?

– Просто у меня хорошее зрение. И я умею читать. Там вывеска есть.

Они припарковались и вылезли из машины.

– После того, как вы меня представите, я получу свидание со своей клиенткой, – сказал Аркадий Журавушкин перед тем, как войти в здание Следственного комитета. – Хотите вы ей что-то передать? Так, чтобы это знали только она и вы?

Ромашов слегка замялся, потом сказал:

– Постарайтесь ее успокоить. Скажите, что я сделаю все, чтобы она вскоре вышла на свободу. Пусть немного потерпит.

– Я понял.

После того как Журавушкин вручил следователю ордер и предъявил свое адвокатское удостоверение, официальная часть была завершена. Представление и обмен верительными грамотами. Теперь они могли приступить к работе.

Следователь, коротко подстриженный мужчина с квадратной нижней челюстью, с ног до головы осмотрев Аркадия Журавушкина маленькими глазками, похожими на буравчики, удовлетворенно кивнул и сказал им обоим:

– Садитесь. Вы очень вовремя. Я как раз собирался предъявить вашей клиентке обвинение. Значит, Аркадий Валентинович, вы беретесь за ее защиту, несмотря на всю очевидность ситуации?

– Это решит суд, – сказал Журавушкин. – Сначала я хотел бы поговорить с Раисой Гавриловной. Это возможно?

– Разумеется, – кивнул следователь. – Вы знаете правила. Можете встречаться со своей клиенткой, когда угодно и сколько угодно. Ее сейчас приведут. Что же касается вас… – он посмотрел на Ромашова. – Лицо мне ваше знакомо.

– Я актер.

– А! То-то я смотрю: где-то я вас видел. Ваша фамилия… – следователь полез в бумаги.

– Ромашов, – тихо сказал актер. – Андрей Ромашов.

– Что-то слышал, – буркнул следователь. – Лично я телевизор не смотрю. Одно гуано показывают.

Журавушкин внимательно следил за выражением лица актера. Чувствителен ли укол для самолюбия Ромашова? Он ведь звезда! Умеет ли Андрей Георгиевич держать себя в руках? Не обидчив ли?

Ромашов держался прекрасно. Ресницы-шторы почти закрыли его глаза, Ромашов смотрел в пол. Или в стол. Ни один мускул на его лице не дрогнул, оно было печально и несчастно. И, как вынужден был признать Журавушкин, прекрасно. Если бы он был женщиной, то повесил бы фотографию Ромашова на стене в своей спальне. Интересно, а где ее прячет Галина?

Аркадий Валентинович задумался и невольно вздрогнул, когда услышал новый вопрос следователя. Тот обращался к Ромашову:

– Простите, кем вы приходитесь обвиняемой?

– Подозреваемой, – поправил Журавушкин.

– Не учите меня протоколу. Лично я уверен, что убила Райская.

– Раевич, – опять поправил следователя Журавушкин. – Надо внимательнее работать с материалами и быть точнее в формулировках.

– Я уже понял, что мы с вами друзьями не станем, – огрызнулся следователь.

– Защита и обвинение друзьями быть не могут. Потому что я тоже вижу: вы настроены против моей клиентки. Но мы можем сотрудничать, чтобы вместе найти истину. И не допустить того, чтобы человек, невиновный в преступлении, отбывал за него срок.

– Я представляю интересы четы Раевичей, – вмешался в перепалку Ромашов. – В частности Ефима Ивановича, мужа Рары. Раисы… – он слегка замялся, – Гавриловны.

– А где сам муж? – насмешливо посмотрел на него следователь.

– Он… не слишком хорошо себя чувствует.

– А вы, значит, хорошо.

– Достаточно хорошо, чтобы позаботиться о защите своей… Своего пресс-секретаря.

– Ах, вот как! Вы, значит, своего сотрудника защищаете! И ценный, должно быть, сотрудник!

– Послушайте, не будем сейчас докапываться, кто с кем в каких отношениях состоял, – вмешался на этот раз Журавушкин. – Не об этом сейчас речь. Мы говорим о том, насколько необходимо оставить мою подзащитную в заключении.

– А я стараюсь быть точнее в формулировках, – насмешливо сказал следователь. – Вы ведь сами указали мне на мой непрофессионализм. Вот я и стараюсь исправиться.

– Я могу ее увидеть? – тихо спросил Ромашов.

– На основании чего? Будь вы ее мужем, я бы еще подумал. Я готов предоставить Раисе Гавриловне свидание с ее законным супругом, в обмен на признание вины. Но вы-то тут, с какого боку?

– Мы долгое время состояли… Господи, сколько можно меня мучить? – Ромашов взялся руками за голову и застонал. Как показалось Журавушкину, немного театрально. – Эта женщина мне дорога, понимаете? – Андрей Георгиевич опустил руки и в упор посмотрел на следователя. – Это все нелепость. Все, что случилось. Какая-то ошибка, ее и моя.

– А вот у меня другие сведения, – следователь полез в папку. – Я выдвигаю обвинение в преднамеренном убийстве… И вот что, господин актер: перестаньте тут кривляться. Эмоции оставьте для дамочек. Я уверен, вы своим бабам… Простите любовницам, счет потеряли. Одной больше, одной меньше, какая разница?

– Какая разница?!

«Она любила его, как любят в последний раз, со всем неистовством страсти…»

– Ты точно не поедешь?

– У меня голова болит. – Рара потянулась и подложила под спину подушку.

Они сидели в гамаке, начался сентябрь, но погода была теплой, осень пока угадывалась лишь по цветам на клумбах: астры и гладиолусы. А еще георгины. Домовитая Рара раздобыла какой-то редкий куст, Ромашов даже не мог подобрать название этому цвету. Приглушенно-оранжевый? Ярко-персиковый? Неагрессивно-желтый? Куст был огромный, и рос прямо перед гамаком, в котором они с Рарой, обнявшись, полулежали. Ромашов не мог отвести глаз от георгинов. Почему-то они его раздражали.

Лето кончилось, начался новый сезон. На телевидении ожидался ряд громких премьер, и как тут без главного секс-символа страны? Ромашов уже отснялся для глянца и массового издания с телепрограммой, выходящего почти миллионным тиражом. Для обложки. Как всегда, он получил массу приглашений: на кинопремьеры, именины, открытия модных бутиков, презентации и просто дружеские вечеринки. Были те, на которые можно и не ходить, но существовала и так называемая обязательная программа.

Поскольку Андрей Ромашов давно мечтал о полном метре, он не мог принебречь приглашением известного режиссера. Необходимо отрекламировать новый фильм. У главного секс-символа, появись он на премьере, обязательно возьмут интервью. Женщины, как только увидят Ромашова, прилипают к экрану, поэтому похвала из уст Андрея Георгиевича имеет особую цену. Его так и именовали, уговаривая появиться:

– Андрей Георгиевич, ну, пожалуйста!

Рара же категорически отказалась с ним идти, сославшись на головную боль.

– Мы все равно не может появиться вместе, – сказала она. – Кто я тебе?

– Да все и так знают, что ты – моя любовница!

– Знают свои. Но зачем эти фото для прессы: ты и я? Ноль и главная боевая единица отечественного мыла, – пошутила она.

– Да, но она потому и единица, что за ней стоит ноль. И моя боевая мощь умножается на десять. Ты же знаешь, что я без тебя ничто.

– Это ты так думаешь. Андрей, пора уже вырасти, – сердито сказала Рара. – Вот уже пять лет я борюсь с твоей неуверенностью в себе. Я не могу всю жизнь быть тебе нянькой.

– Ему можешь, – он кивнул на дом, где Фима Раевич перечитывал очередной опус Бодлера. Как и предполагал Ромашов, работа над диссертацией затянулась.

– Но вас двоих даже для меня слишком много.

– Ты что, задумала съехать?! – сообразил, наконец, он.

– Я скопила кое-какие деньги, – медленно сказала Рара. – Как только мы сюда переехали, нашу квартиру я сдала. За пять лет набежала приличная сумма. Наш дом все-таки сносят. Мы с Фимой получим отличную двухкомнатную квартиру.

– Где? – насмешливо спросил он. – В Новом Бутово? Или в Кузьминках?

– Какая разница? – пожала она плечами. – Фима всегда был скромен в быту. Мне хватит на ремонт и мебель, если не роскошествовать.

– Ты не уедешь! – вспыхнул он. – У нас с тобой все так хорошо!

– Это у тебя хорошо, – тихо сказала Рара. – Я же чувствую себя неуютно. Если бы я была по-собачьи предана тебе, как Василиса Петровна, все было бы иначе.

Она говорила о домработнице Ромашова, почти что члене семьи. История была трогательная. Как и всякая звезда, Ромашов получал массу писем. У него имелся и собственный сайт и несколько фанклубов, где его поклонницы общались меж собой без привлечения самого кумира.

Василиса Петровна писала везде. Ее мечтой была встреча с любимым актером. Она неоднократно предлагала Ромашову свою помощь.

«Если у Вас есть дети, я буду им нянькой, Вашей жене я стану верной помощницей, буду мыть полы в Вашем доме и драить сантехнику. Все, что Вы скажите. Я работящая, не белоручка, очень люблю детей…»

Когда Ромашов купил этот дом, встал вопрос о помощнице по хозяйству. Желательно с проживанием. Тут-то он и вспомнил о Василисе Петровне. Она жила в другом городе, далеко от Москвы, вместе с замужней дочерью, которой, похоже, была обузой. Дочь нахватала кредитов, а ее бизнес прогорел. Злость она срывала на матери, все время напоминая ей о том, что она нахлебница. Внучка-подросток с бабушкой разговаривала сквозь зубы, называла отсталой и старой занудой. Василиса Петровна, которая только-только вышла на пенсию, тщетно искала подработку. Пенсионеров нанимали неохотно, приходилось мотаться с дочерью по рынкам с тяжелыми сумками, постоянно выслушивая упреки. Как будто это Василиса Петровна была виновата в том, что товар не расходится, а кредиты не отбиваются. Свою квартиру несчастная женщина давно продала, а деньги отдала дочери. Но та об этом словно забыла.

Дом Ромашова показался Василисе Петровне раем, а сам он ангелом, спустившимся с небес. Благодаря Андрею Георгиевичу, она теперь ни в чем не нуждалась и ежемесячно высылала деньги дочери и внучкам. Преданность Василисы Петровны своему кумиру и спасителю была рабской. Ромашов порою даже испытывал неловкость.

Отношения же между двумя женщинами, живущими в его доме, оставались прохладными. Василиса Петровна подсознательно ревновала, чувствуя, как он относится к Раре, и как та относится к нему. По мнению домработницы, Раисе Гавриловне следовало постоянно пребывать в состоянии неземного блаженства, коли ее почтил вниманием Сам Ромашов. А не ломаться и не капризничать, чем она занимается регулярно.

– Если бы я была Василисой Петровной, то была бы счастлива, – часто шутила Рара.

Но, увы! Они были разными, как небо и земля, и так же по-разному относились к Ромашову. Вот и сейчас Рара об этом напомнила.

– Я не нуждаюсь в собаке, я нуждаюсь в любви! – разозлился он.

– Поезжай на премьеру, и у тебя ее будет, сколько душе угодно, – усмехнулась Рара. – Можешь даже расслабиться и не приехать домой ночевать.

– Я так и сделаю! – он резко встал, так что она буквально упала на подушки.

– Сделай милость, Лёвушка, – насмешливо сказала она, не поднимаясь, а напротив, развалившись в гамаке всем телом и сверкая своими странными глазами. Они словно бы впитывали в себя окружающие Рару краски. Сейчас, к примеру, ее глаза казались темно-зелеными, как и потускневшая за лето листва густо растущих вокруг гамака яблонь. – А то в тусовке уже ходят слухи, что ты гей. Тебе необходимо опровержение. Длинноногое, с большой грудью и скандальной репутацией. Так чтобы подробности появились завтра в Инете. Ты уж постарайся, чтобы они были впечатляющими. Зря я, что ли, тебя учила?

Он выругался и побежал в дом, переодеваться.

Звезд на премьеру пришло на удивление много. За лето все соскучились по пиару, это под конец сезона энтузиазм пропадает, а сейчас все свежие, отдохнувшие, загорелые, почему не продемонстрировать такую прекрасную форму?

– Ты сегодня один? – спросил его режиссер, которого Ромашов втайне терпеть не мог.

Этому-то баловню судьбы не надо было из кожи вон лезть, чтобы пробиться во ВГИК и по его окончании заполучить сумасшедшие деньги на свои проекты. Громкая фамилия, киношная и театральная. Едва ли не у всех знаменитостей, которые снимались в прекрасных советских фильмах, этот совсем молодой еще режиссер сидел на коленях, когда был ребенком. Кого он не знает, и кто не знает его?

«Я просто завидую, – упрекнул себя Ромашов. – Да, я завидую! Мне не хватает его лоска и уверенности в себе. Я по-прежнему боюсь оказаться невостребованным…»

– Да, я один, – сказал он, сдерживая свои чувства и приветливо улыбаясь.

– А где эта твоя… Очень хочу с ней познакомиться!

– Зачем? – подозрительно спросил он.

– Да слухи разные ходят о вашей дружной шведской семье, – рассмеялся режиссер, по-приятельски хлопнув Ромашова по плечу. – Меня к себе не возьмете? Четвертый не третий, он уже не лишний. А до компании.

– Это все ложь, – выдавил Ромашов.

– Тогда ты, выходит, и правда, гей? Надо же…

– Я… – он хотел было начать оправдываться, но режиссер уже отошел к другому гостю. А к Ромашову подскочила корреспондентка с микрофоном:

– Что вы думаете о фильме, который только что посмотрели? – нетерпеливо спросила она. Звезд было так много, что бедная девочка сбилась с ног.

«Рара, как всегда права», – думал он, рассыпаясь в цветистых похвалах откровенно дерьмовому фильму. Увы, гениальность не передается по наследству. Но кому из бездарностей с громкими именами это мешает процветать? Ромашов тоскливо огляделся. Корреспондентка отскочила, словно резиновый мячик, едва Андрей Ромашов закрыл рот. Теперь этот мячик, размахивая микрофоном, прыгал вокруг известного певца. Тот дергал головой, пытаясь уклониться от змеиного жала на тонком черном шнуре, и то и дело отодвигал девицу рукой на безопасное расстояние. Ромашов невольно улыбнулся: сцена вышла комичной.

– Как же я мечтала с вами познакомиться, Андрей!

Он обернулся. Очаровательная звездочка, начинающая певичка, смотрела на него с обожанием.

– Я Лена, – улыбаясь, сказала она. – В миру. А ты, действительно, Андрей Ромашов?

– В миру, – усмехнулся он.

– А по-настоящему?

– По-настоящему? Идем, – он схватил ее за руку и потащил к накрытым для фуршета столам.

Он намеренно много пил и демонстративно целовался с белокурой Леночкой на глазах у всего бомонда. То и дело сверкали фотовспышки: красивую пару журналисты отметили особым вниманием.

– Куда поедем? – прильнув к нему, прошептала Лена.

– Поедем к тебе, – сказал он в белокурую макушку.

– Я снимаю квартиру вместе с подружками. Не уверена, что нам с тобой найдется местечко, – хихикнула она. – Надо позвонить, узнать. А к тебе разве нельзя? Где ты живешь?

– В элитном коттеджном поселке, – признался он. – В собственном доме.

– Ого! Тогда едем туда!

Он замялся.

– Ты что, живешь не один? – сообразила Лена. – Говорят, у тебя престарелая любовница. Очень злая и ревнивая. Так я ее не боюсь! – она нетрезво рассмеялась.

– Хорошо! Едем!

«Я отплачу тебе той же монетой, – мстительно думал Ромашов, садясь за руль. – Теперь ты узнаешь, каково это: быть третьей. Мы будем заниматься любовью, а ты лежать с закрытыми глазами, замерев и сжав кулаки, и слушать наши стоны. А завтра ты попросишь у меня прощение».

В доме было темно, когда он подъехал. Лена, смеясь, выпорхнула из машины:

– А у тебя клево!

На женский смех из своей комнаты, зевая, вышла Василиса Петровна.

– Андрей Георгиевич! – охнула она. – А Раиса Гавриловна сказала, что вы сегодня дома не ночуете!

– Это мой дом! А это теперь моя девушка! – он обнял Лену за плечи и привлек к себе.

Ромашову показалось, что Василиса Петровна обрадовалась.

– Вам ужин подать?

– Спасибо, мы только что с фуршета. Рара уже спит? – спросил он.

– Да, они легли.

– Втроем, вместе с Бодлером? – он еще не протрезвел, поэтому счел шутку удачной и расхохотался. Лена вторила ему таким же пьяненьким смехом.

– У тебя есть прислуга? Классно! И вообще, ты крутой!

– Ты тоже… классная, – с трудом выговорил он. Потому что она была не классная, она была пьяная. А еще глупая. Она не понимала, что происходит.

Ромашов за руку потащил ее по лестнице на второй этаж. Его спальня была в левом крыле, подальше от апартаментов Раевича, но сегодня хозяин дома решил устроиться в гостевой. За стенкой была супружеская спальня Рары и ее обожаемого Фимы. Ромашов твердо намерен был их разбудить.

– Шикарно! – высказалась Лена, упав на огромную кровать, застеленную алым шелковым покрывалом. И позвала: – Иди сюда! Скорее!

Он сделал шаг вперед и замер. За стенкой раздался стон. Ромашов узнал бы этот стон из тысячи, из десятков тысяч женских стонов. Только одна женщина предавалась физической любви с такой горячностью и с таким отчаянием. Ромашов всегда старался поймать этот ее протяжный стон в свои раскаленные губы и медленно выпить, словно нектар богов. И только тогда расслаблялся сам. Сейчас у него было такое чувство, будто его обокрали. Украли бессмертие, не меньше. Он сразу почувствовал себя стариком и сгорбился. Мышцы обмякли, во рту стало сухо от жажды.

– Что ты стоишь? – Лена, почти уже голая, приподнялась на локте и посмотрела на него удивленно. – Раздевайся!

– Погоди, я сейчас, – сдавленно сказал он и торопливо вышел из комнаты.

Толкнувшись в соседнюю дверь, он понял, что она заперта изнутри. Ромашов приник к двери, ловя каждый звук, который доносился из спальни Раевичей. Сомнений быть не могло: супруги занимались любовью. Он поскребся в дверь, и там, в спальне, все стихло.

– Василиса Петровна, это вы? – крикнула из-за двери Рара. – Нам ничего не нужно!

– Это я, Андрей, – сказал он дурацким голосом. Словно клоун в цирке. «Здравствуй, Бим! А это я, Бом!»

За дверью послышались голоса.

– Что ему надо?

– Погоди минутку, я сейчас…

– Рара! Не открывай! Мы хотя бы ночью можем побыть одни?

– Я сейчас ему все скажу…

Дверь распахнулась. Рара стояла на пороге в шелковом халатике, накинутом на голое тело.

– Что тебе надо? – холодно спросила она.

– Значит, ты мне изменяешь! – выпалил он.

Она не выдержала и расхохоталась.

– Опомнись, Лёвушка! Я в своей спальне, со своим мужем. Это с тобой я ему изменяю. Поэтому, будь добр, оставь нас в покое.

– С кем ты там разговариваешь? – из соседней комнаты появилась Леночка в одних стрингах. Рара окинула ее насмешливым взглядом и сказала:

– Отличный выбор! Поздравляю! – и захлопнула перед его носом дверь.

– Кто эта тетка? – недоумевающе спросила Лена. – Это что, твоя мамочка, у которой ты спрашиваешь разрешение перед тем, как заняться сексом?

– Замолчи! – заорал он. И забарабанил кулаками в запертую дверь: – Рара, открой! Это подло! Подло!

– Очуметь! – прокомментировала Лена. – Ромашов, ты урод, каких мало! Вызови мне такси.

Он сжал кулаки, готовый ее ударить. Еле сдержался.

– Разумеется, я никому ничего не скажу, – насмешливо улыбнулась Лена. – Мне нужен пиар. Да и тебе нужно прикрытие твоих странных отношений с этой… – она взглядом указала на дверь. – Давай сделаем вид, что мы приехали сюда пьяные и трахнулись. А потом разбежались, из-за психологической несовместимости. Как-то так. Идет?

– Идет, – сдавленно сказал он.

– А вообще все это дурдом, – высказалась Лена и пошла одеваться.

– Я сам тебя отвезу, – сказал Ромашов, когда она спустилась вниз.

– Понимаю, – кивнула Лена. – Хреново тебе, да? Поедем в клуб, надеремся.

– А нам не хватит?

– Тебе точно нет.

Дальнейшее он помнил смутно. Кажется, домой его привезли на такси, в стельку пьяного. Его машина осталась у клуба. Там же осталась Лена, которой он пытался исповедаться, пока у нее не кончилось терпение.

– Тебе, определенно, к психиатру, – сказала Лена и уехала с каким-то смазливым мальчишкой, сказав, что он-то, по крайней мере, нормальный.

Утром их фотографиями пестрел Инет, хорошенькой Лены и брутального Андрея Ромашова. Когда они с Рарой встретились в обед, за столом, Ромашов не мог смотреть ей в глаза.

– Давай забудем, Андрей, – мягко сказала она. – Забудем и вместе подумаем, что делать?

Вот так все это и началось. То, из-за чего Ромашов теперь сидел перед следователем и отвечал на вопросы, которые были ему неприятны. А еще выслушивал обвинения в том, чего на самом деле не было. Какие бабы? Пара глупейших эпизодов и, как итог, помолвка с Настей? То бишь, со Стейси Стюарт.

А теперь Настя мертва…

«…лицо осознавало общественную опасность своих действий»

Журавушкин читал постановление и не верил своим глазам. Ничего из того, на чем он мысленно построил линию защиты, там не было. А было совсем другое. Обвинение в предумышленном убийстве. Причем, с прямым умыслом!

После истерики Ромашова следователь предложил тому выйти из кабинета и подождать в коридоре. Ромашов заупрямился, и в этот момент привели Рару.

Первое впечатление о подзащитной у Журавушкина оказалось негативное, хотя он и убеждал себя быть объективным и смотреть на вещи непредвзято. Но он ожидал увидеть эффектную женщину, роковую соблазнительницу, как-никак, она была любовницей главного секс-символа отечественного мыла, и даже после помолвки с ослепительной Стейси Стюарт Ромашов продолжал интимные отношения со своей прежней пассией. В чем откровенно признавался.

Журавушкин его понять, убей, не мог. Он видел Настю, хоть и по телевизору, но в том, что она была красавицей, никаких сомнений не оставалось. Рара ничем ее не напоминала. Да никакого сравнения! Любой мужчина, находящийся в здравом уме и твердой памяти, предпочел бы двадцатилетнюю девушку модельной внешности зрелой даме, мягко скажем, красотой не блещущей. Что-то здесь было не то. Журавушкин сразу почувствовал, что дело со странностями. Теперь эти странности стояли перед ним во плоти и вопросов было еще больше, чем ответов.

«Я должен узнать, в чем тут дело», – подумал он, глядя на Рару.

Возможно, что виновата в этом была тюрьма. В том, как сейчас выглядела Раиса Гавриловна Раевич. Ее темно-русые волосы сделались сальными, по обеим сторонам маленького лица с удивительно мелкими чертами болтались слипшиеся пряди. Оно, это лицо, напомнило Журавушкину нераспустившийся бутон. Цветок, не успев раскрыться, начал увядать. Особенно пострадал лоб, весь изрезанный тонкими горизонтальными морщинками, нижняя часть лица еще сохраняла свежесть, но шея была похожа на срезанный стебель: вялая и бледная. Небольшие, какого-то неопределенного цвета тусклые глаза Рары щурились на яркую лампу и слезились. Нос был красным, а губы серыми, почти пепельными. Мысленно Журавушкин обозвал стоящую перед ним женщину «мышью». А потом даже «молью».

– Вот ваш адвокат, – кивнул следователь на Журавушкина.

Рара на него даже не посмотрела. Она видела только Ромашова и не отрывала глаз от его лица. «Что ты мне скажешь?» – словно бы вопрошала она.

– Его нанял ваш работодатель, – продолжал говорить следователь за всех четверых. – Андрей Георгиевич, выйдите, пожалуйста, из кабинета. Вы нам сейчас мешаете.

– Значит, ты нанял мне адвоката? – сказала, наконец, Рара. – Вот спасибо, Лёвушка!

– Так будет лучше, – выдавил из себя Ромашов. – Аркадий Валентинович тебе поможет. Делай, как он скажет, и все будет хорошо.

– Разговоры прекратить! – разозлился следователь. – Хватит мне тут договариваться! Ромашов, выйдите из кабинета! Вы не имеете права здесь находиться!

– Андрей Георгиевич, выйдите, – тихо попросил Журавушкин.

Тот сгорбился, словно старик, и, шаркая ногами, послушно направился к двери. Они остались втроем.

– Прежде чем вы объяснитесь со своей подзащитной, позвольте дать вам совет, – с иронией сказал Журавушкину следователь. – Уговорите ее признать свою вину. Суд это учтет. Я не хочу, Аркадий Валентинович, чтобы постановление, которое вы будете читать на официальном допросе вашей клиентки, стало бы для вас сюрпризом. Сейчас же я вас просто предупреждаю. По-дружески. Хоть вы и сказали, что защита и обвинение дружить не могут. Но честное слово, вы мне симпатичны.

После этих слов следователь тоже вышел из кабинета и закрыл за собой дверь.

– Садитесь, – Журавушкин отодвинул стул, чтобы Рара села. Та медленно опустилась на холодное пластиковое сиденье и невольно поежилась. – Вы курите?

– Да.

– Тогда курите.