Картина с кляксой Гусев Валерий
– Во-первых, – говорил папа, – я бы допрос подозреваемых вел по раздельности. Задавал бы самые простые и неопасные для них вопросы.
– Например? О погоде? О ценах на арбузы? – Мама изо всех сил показывала свой интерес.
И мы своего не скрывали. На своей верхней палубе.
– Вроде того. А среди этих вопросов ставил бы контрольные.
– Это как? – Мама умело делала вид, что не понимает.
– Ну, например: «Что пили? Сколько? В течение какого времени? Чем закусывали? Кто где сидел? О чем говорили»? Это понятно?
– Еще как! А потом – бац! «Куда картины дели?»
– Не торопись. – Папа – по голосу было понятно – улыбнулся. – Потом можно провести между ними очную ставку. «Вы, граждане, даете противоречивые показания. Давайте уточним. Вот вы, гражданин Пищухин, утверждаете, что вами совместно было выпито две бутылки водки и три баллона пива, так? А гражданин Строганов показал, что было при совместном распитии употреблено три бутылки водки и один баллон пива». И так далее. Уличить их во лжи и добиться правды.
– Здорово! – похвалила мама. – Давай спать.
– Здорово, – шепнул мне Алешка. – Давай спать.
Я уснул не сразу и поэтому услышал, как Алешка сонно пробормотал:
– Кого же дед Строганов откармливает в своем сарае? Наверное, Виталика. Раз уж они вместе распивали спиртные напитки, должен же он его кормить.
Логично?
Следующим утром вдруг – такого еще не бывало! – Алешка сказал:
– Мам, сходить за хлебом?
– Что с тобой? – забеспокоилась мама и даже потрогала его лоб. – Жара вроде нет. А хлеб есть, папа вчера купил.
– А чего нет?
– У мамы нет колечка с брильянтом, – сказал папа. – Папа вчера не купил.
– Я куплю! – с готовностью вскочил Алешка. – Давайте деньги.
– А денег тоже нет, – грустно сказал папа. – Все мои отпускные уже съели.
– Со сметаной? – уточнил Алешка. С ним никогда нельзя говорить буквально. – Но на чипсы хоть осталось?
На бриллианты ему мама денег не дала, но на чипсы хватило. Алешка подмигнул мне, и я вслед за ним помчался в магазин.
Магазин у нас маленький, но все в нем есть. И для детей, и для взрослых. Тетя Лида, продавщица, очень любит покупателей. Не потому, что это выгодно, а потому, что поболтать интересно. Но она и слушает хорошо. А все, что услышит, ни от кого не скрывает. Поэтому она в нашем поселке вроде газеты. Или новостей по телевизору. Я сразу догадался, зачем нужны Алешке эти просроченные чипсы.
В магазине было пусто. Только тетя Корзинкина из Пеньков, поставив локти на прилавок, взахлеб слушала тетю Лиду, которая, поставив локти на прилавок со своей стороны, шептала ей на всю улицу:
– А энти, которые с горки, который раз окорочка берут на шашлык. Чтой-то празднуют. То ли кого у них посадили, то ли кого выпустили. А Пантюхина соли и спичек набрала на весь год. Боится, что война будет и ей соли не хватит. А дед Строганов… – Тут Алешка пошевелил, настраивая, правое ухо. – …Видать, разбогател. То все быструю вермишель брал, а теперь за сосисками да за пивом кажный день ходит. Я уж и то ему говорю: «Разбогател, дед?» А он: «Пенсию получил». А то он первый раз ее получил. Вам чего, граждане? – Это тетя Лида нас спросила.
– Уже ничего, – честно сказал Алешка. А когда мы вышли из магазина, добавил: – Вот, Дим, мне все ясно. Дед Строганов кого-то в своем сарае кормит. Но это не поросенок. Поросенков на сосисках не выращивают. И Виталиков – тоже. Он на одних сосисках не выживет.
– А на пиве? – спросил я.
– Виталик пиво в полиции пьет, – напомнил Алешка. И хихикнул: – Его майор Злобин угощает.
(Вот тут мы, к сожалению, ошиблись: майор Злобин уже отпустил Виталика.)
Алешка вдруг остановился и уверенно сказал:
– Дед кого-то в своем сарае прячет.
– Ему, конечно, больше делать нечего.
– А вот и нечего! Он все доски перестрогал, ему скучно. И он прячет!
– Американского разведчика.
– Как хочешь, Дим, а я это дело разведаю. В сараи по ночам с сосисками просто так не ходят. И рамки от картинок не жгут.
А ведь Алешка прав, подумалось мне. Я даже вспомнил, что как-то видел в сарае свет поздно вечером. Но не слышал, чтобы там что-нибудь пилилось и строгалось. Но если подумать: кого там дед может прятать и тайно откармливать? Ну, предположим, украл он поросенка, так ведь не сосисками его кормить, правда?
– Ладно, – сказал я. – Проверим. Только пойдем вместе.
– А то! Я без старшего брата в чужие сараи не лазаю.
Так я и поверил…
Глава VI. «Ну и попали!»
Алешку зачем-то понесло в музей. Экскурсовод тетя Олимпиада Петровна грустно ему улыбнулась и спросила, не нашел ли папа воров. А потом поправилась: не воров, а картины. Мол, воры нам и даром не нужны, а вот картины… Алешка смело сказал, что папа вышел на след и уж если жуликов не поймает, то картины наверняка найдет.
– Он, тетя Липа, даже в Париже… или во Франции один раз сто картин нашел. Еле донес.
– А куда он их нес? – несколько удивилась тетя Липа. – Сто картин?
– Обратно в их музей. Во Францию. Из Парижа.
Тетя Липа улыбнулась.
– Хороший ты человек, Алешка.
– А то! Мы, Оболенские, все такие.
– Я знаю. Это хороший древний род. Князья Оболенские всегда стояли на страже интересов России.
– Ага, – кивнул Алешка. – Мы такие. Теть Лип, а можно еще картины Славского посмотреть.
– Ты меня разочаровал. – Тетя Липа – у нее даже ноги подкосились – чуть не села мимо стула. Она, наверное, хотела в обморок упасть. – Тебе интересна эта мазня?
– Ну… как сказать… Я тоже один раз случайно опрокинул банку с краской на мамину разделочную доску. Здорово получилось. Такой расплывчатый квадрат во всяких кругах и кляксах. Шедевр такой. Я бы Славскому похвалился.
Тетя Липа вся засветилась.
– Понятно. Это ирония и сарказм. Я тебя огорчу. Славский забрал всю свою пакость и исчез в неизвестном направлении.
– А сколько у него было этих пакостей?
– Кажется, девять. Да зачем тебе?
Алешка пожал плечами:
– Забрал бы мою – и было бы ровно десять.
Тетя Липа попыталась пригладить ему хохолок на макушке и сказала:
– Пойдем в подвал. Там у нас целая коллекция старинных шпаг и сабель. Можешь помахать.
– Я завтра помахаю – сейчас дел полно. Теть Лип, а этот рыжий иностранец тоже уехал?
– И слава богу! Почмокал и исчез. Извини, экскурсия. Здравствуйте, дорогие посетители! Прошу вас в этот зал.
– Теть Лип! – Алешка крикнул вслед: – А сколько картин у вас украли?
Она обернулась и показала на пальцах: девять. А еще одним пальцем ему погрозила.
Вечером, когда мы поужинали, поболтали и уже собирались расходиться по своим спальням, Алешка спросил:
– Пап, а где твой фонарик?
– А тебе зачем?
– У нас на чердаке одни огарки от свечей остались.
– Обойдетесь.
– А вот и нет! Мы с Димкой перед сном английским занимаемся. По русским сказкам.
– Вы бы лучше перед сном ноги мыли, – сказала мама. – Боу-воу? И это все?
– Щаз-з! Я еще знаю, как по-английски Баба-яга.
– Я тоже, – сказал папа.
И я бы так же похвалился. Баба-яга, она и в Англии Баба-яга.
– А царь по-ихнему «тсар», – щедро делился Алешка своими познаниями.
– А Иван-Царевич, – сказал папа, – по-английски «тсаревич Иван». А еще есть Змей Горыныч.
– Точно! – обрадованно польстил Алешка. – Горинич!
– А Василиса, – вставила свое слово и мама, – по-ихнему вообще «Василиса».
– Ну вы даете! Так я беру фонарик?
– Бери, Змей Горинич, – отмахнулся папа. – Только скажи: как по-английски поет русский петух?
– Это мы еще не проходили. Сейчас посмотрим. Пошли, Дим.
И он в самом деле, полистав на чердаке книгу сказок, просунул голову в люк и прокричал русским петухом с английским акцентом:
– Кок-э-дудль-ду!
– Он заболел? – спросил папа маму испуганным голосом. – Или я?
– Оба хороши, – сказала мама. – И я с вами. Боу-воу!
Два дня и две ночи мы вели наблюдение за домом деда Строганова. Ничего нового мы не заметили. Каждый вечер, когда гасло солнце и загорались звезды, дед что-нибудь обязательно носил в сарай. Алешка, не отрываясь от бинокля, сообщал мне:
– Он пошел, Дим. Несет кастрюлю двумя руками; сверху на кастрюле сковорода с крышкой. Под мышкой что-то торчит. Термос! Дим, ни поросенков, ни козлов термосами не кормят… Назад поплелся. Кастрюльку боком несет – пустая. Кто-то из нее что-то сожрал. Жалко, он дверь в сарай все время запирает. Подсмотреть бы.
– А как же! – Мне все это уже наскучило. – Он там коней златогривых прячет. От Конька-горбунка.
– А может, какого-нибудь козла, – серьезно предположил Алешка. – Мне этот дед все больше и больше нравится. Мне кажется, Дим, он много чего знает.
– Но мало чего скажет, – буркнул я.
– Боу-воу! Еще посмотрим. Дим! Он сарай не запер. Пошли!
– Коней златогривых красть?
– Козла посмотреть!
Ну, скажите, мне это надо? Но тем не менее я вылез из-под теплого одеяла и спустился вслед за Алешкой.
Нас охватила ночная прохлада, полная росы и свежести. Мы подбирались короткими перебежками к усадьбе деда Строганова.
Ночь была безлунная. Точнее, луна на небе где-то была, но пряталась за облаками. Вдали, наверное, в Пеньках, перелаивались от скуки или от страха бессонные собаки. Вдобавок загулял ветерок, зашелестел заморосивший дождик. Самая подходящая ночь, чтобы посмотреть в чужом сарае на какого-то козла. Которого зачем-то кормит дед Строганов термосами и кастрюльками.
Мы «шепотом» прошли мимо дачи тети Зины. Вдоль настоящего плетня. Этот плетень сплел ей дед Сороко из Пеньков, на старинный украинский манер. Тетя Зина надела на колья глиняные горшки и говорила, что она создала вокруг себя «элемент моей исторической родины – цветущей Украйны». И часто по вечерам Алешка, не отрываясь от бинокля, сообщал:
– Тетя Зина мечтает на своем заборе. Ее голова торчит среди горшков.
В окошках тети Зины теплился слабый свечной огонек одинокого ужина и отражался пригорюнившийся силуэт одинокой женщины. Скоро она выйдет из дома и, облокотясь на плетень, будет ждать, когда же проглянет луна и можно будет помечтать об Италии. Где вечно голубое небо и где семечки едят с помощью ножа и вилки. Мне непонятно: зачем она в своих мечтах променяла цветущую Украину на знойное небо Италии?..
Усадьбу деда Строганова отделял от дороги ветхий кривой штакетник. За ним поднимались высокие цветы на тонких ножках. Золотые шары, кажется. Мы раздвинули в заборе две гнилые планки, забрались в чащу цветов и затаились. Потому что дед опять вышел из дома и пошел к сараю. И опять что-то нес – на минутку луна справилась с облаками и сверкнула своим лучом, и в руках деда блеснула горлышко бутылки. Дед что-то ворчал, спотыкался и – наконец – скрылся в сарае. Мы тут же подобрались к его дверям и услышали голоса. Дед ворчливо возмущался:
– И куда теперя я их дену? И кто мне за их заплотит? Одного материала скоко пошло. На рынок ить не понесешь.
Ему кто-то насмешливо отвечал:
– А ты их по знакомым раздай. По родственникам. Пускай про запас возьмут. Такая штука каждому нужна. Раньше или позже.
– Энти штуки впрок никто не возьметь. Опять же – где их держать? Плати деньги!
– Заплачу. Картины продам – и заплачу.
– Кто ж их купит, срамье такое?
Алешка толкнул меня в бок.
– Ты, дед, темный человек. Ты, кроме гробов, ничего не умеешь.
– Да что ты понимаешь! Я был столяр высокой руки! Мебеля делал, какие стеллажи для музея изготовил! Ты меня с пути сбил! На гробы перекинул! Деньгой соблазнил! Плати за всю эту продукцию! Ить какие гроба! Строганы, лес выдержан – такой гроб кого хошь переживет. Кости в прах уйдут, а в мой гроб хоть нового клади!
Мы с Алешкой потихоньку холодели – наверное, не столько от прохладной погоды, сколько от разговора.
– Отстань, дед! Я спать хочу. У меня большие дела впереди.
Дед сказал ему в ответ нехорошее слово и хлопнул дверью – мы едва успели отскочить в тень, за угол сарая.
– Я все понял! – шепнул мне Алешка в ухо. – А ты?
Я понял, что я замерз и хочу спать. Поэтому ничего не ответил.
– Сейчас эта козлятина уснет, – горячо шептал мне в ухо Алешка, – и мы с тобой проникнем в сарай!
Я бы с большей пользой и удовольствием проник бы сейчас на наш теплый и уютный чердак, под ласковое одеяло.
– Ты промок? – спросил я Алешку.
– Сначала промок, а потом просох.
И вправду дождик кончился, небо стало чистым, засветились звезды вокруг луны. И настало тепло – все-таки лето, ночи еще теплые. Но спать все равно хотелось. Да разве с ним поспишь?
– Пошли! – сказал Алешка тихо, но решительно.
Мы приоткрыли дверь в сарай. Она не скрипнула, но где-то неподалеку зловеще каркнула бессонная ворона, а в Пеньках вдруг завыла бессонная собака. Ей ответили во всех дворах. В таких случаях нужно удирать с места события. Пока не поздно. Но было уже поздно…
Алешка скользнул в дверь, я – за ним, жаль, что не прихватил с собой дубинку. Чтобы отбиваться от кого-нибудь.
Мы вошли в сарай и замерли за порогом. Включили глаза и уши. Глаза ничего не увидели – в сарае было темнее, чем на улице, а уши ничего особенного не услышали, кроме заливистого храпа. Как папа говорит, с переборами.
Алешка включил фонарик. Мощный луч света пробежал по стенам и споткнулся. Он споткнулся… Весь сарай был уставлен… гробами. Они стояли друг на дружке до самой крыши. Молчаливые такие… Но не все. В одном открытом гробу лежал покойник и заливисто храпел. Мы оцепенели. За нами, за нашими спинами, опять взвыли собаки и закаркала ворона. Мы вылетели из сарая, как ласточки из своих норок. Только ласточки при этом весело чирикали, а мы молча икали от страха.
Опомнились мы только возле украинского плетня, над которым бледной луной между горшков вздыхало личико тети Зины.
– Вы откуда, Оболенские? – спросила она. – Или куда?
– Мы туда, – ответил Алешка. – Но с кладбища.
Тетя Зина не удивилась.
– Клад искали? – спросила она и задумчиво переложила свой голый локоть с одного горшка на другой. – Сегодня самое время – ночь на Ивана Купала.
– Это какая ночь? – отдыхиваясь, спросил Алешка. – Кто там кого купала? В пруду?
– Это особая ночь. – Тетя Зина сложила перед собой ладошки в замочек. – В эту ночь цветет папоротник. И открывает отважным парубкам заветные клады.
«В виде храпящих гробов, что ли?» – это я так подумал.
– А мы с Димой парубки? – спросил Алешка.
– Ты еще нет, ты еще хлопец. А Дима вполне парубок. Довольно симпатичный. В отца. – Она протяжно вздохнула.
Мы попрощались с тетей Зиной и пошли к нашей как бы даче. По дороге, при свете ночной луны Алешка все время на меня поглядывал. Как бы оценивал – сверху донизу. Потом он остановился и спросил:
– Дим, ты парубок? Отважный?
Я надулся в насмешку, выкинул пальцы веером:
– Я крутой!
– Я так и знал, Дим! – Алешка сделал вид, что он весь так и светится под луной от гордости за старшего брата. – Давай еще раз эти гробы посмотрим.
– Пересчитать хочешь?
– Я, Дим, хочу картины найти. Мне, Дим, обидно: древние люди старались-старались, рисовали-рисовали, а кто-то их спернул.
– Спер, – поправил я машинально. – И не ори на всю деревню. Вся деревня уже спит.
Но деревня спала не вся. Навстречу нам шел какой-то мужчина с ремнем в руке. Красиво сияющий в лунном светом.
– С кого начать? – спросил мужчина.
– С меня, пап, – покорно сказал Алешка. – Это я Димку уговорил. Мы ходили проведать тетю Зину. Она была весь вечер в грусти. Калокардин пила.
– Что она пила?
– Калокардин. Пап, она в тебя влюбилась. А я виноват?
– Валокордин, – сказал папа, сворачивая ремень. – Ваша мама тоже сейчас его пьет.
– Она тоже в тебя влюбилась? Ты у нас крутой.
Когда Алешка льстит открытым текстом, устоять невозможно. У него распахиваются до предела голубые мамины глаза и восклицательным знаком поднимается хохолок на макушке. Я помню, у нас в школе появился новый завуч – такая вся из себя Татьяна Семеновна. Она застала Алешку, когда он на фотографии нашего лысого директора старательно рисовал прическу. И начала на него орать. Алешка виновато посмотрел на нее и виновато сказал:
– Ну что вы так огорчаетесь? У вас-то такие красивые локоны.
Татьяна Семеновна обалдела. Растерялась. И сказала:
– Давай мы тебя сделаем старостой в классе.
– Мне нельзя, – сказал Алешка. – У меня поведение плохое.
– Мы его исправим!
– Лучше не надо. Папа говорит, что, если человека исправлять в одну сторону, он тогда портится в другую.
– Твой папа педагог?
– Мой папа полицейский. Такой вроде полковник. Или генерал. Я точно не помню.
– Пригласи его ко мне.
– Сейчас не могу.
– Почему?
– Он на приеме у этой… как ее? У великобританской королевы. Она там, что ли, ему медаль вручает. Лордовскую такую.
С тех пор у Алешки проблем с дисциплиной в школе не было.
Но тут наш великобританский лорд взял меня за одно ухо, а Алешку за другое и повел домой. А там еще мама. Щаз будет!
Но ничего особенного не было. Мама сидела в своем уголке с иголкой и длинной ниткой. Она посмотрела на нас и сказала:
– Отец, оставь их уши в покое. У них дисциплина входит через другое место.
– Через какое? – спросил Алешка, почесав уставшее ухо.
– В следующий раз узнаешь. Марш спать! Отец, где ты их поймал?
– Они подглядывали, как твоя Зинка разделывает сухую воблу рыбным ножом и фруктовой вилкой.
– Может достаточно над моей подругой насмешки строить? Она не такая простая.
Вот тут мама оказалась права. Но об этом – позже. В свое время и в нужном месте…
Мы сделали вид, что помыли руки и носы, и поднялись на верхнюю палубу.
Я люблю свое одеяло. Оно теплое и уютное. Под ним хорошо спать, а когда жарко, его хорошо скидывать к ногам. Но не успел я под ним угреться, как оно поползло на пол.
– Ты чего спишь? – прошипело одеяло.
– Надо! – ответил я и вернул его на место. До левого уха.
– Там человек в гробу лежит! – что-то сказало мне.
– Пусть лежит. Ему теперь все равно.
– Дурак! – был такой ответ.
Когда человека называют дураком, он либо дерется, либо отворачивается. Я отвернулся к стенке. Очень хотелось спать.
Но я не знал, что Алешке спать не хотелось. Ему приключений хотелось. Или чего-то еще, более важного.
Он натянул свои шорты, взял папин фонарик и бесшумно спустился по штормовому трапу в ночь…
Глава VII. Тревожная ночь
Ночь была в самом расцвете. Сияла луна, мигали звезды. Мелькали вокруг летучие мыши, квакали на луну лягушки. Зловеще каркала чем-то обиженная ворона, выли и лаяли собаки. Вдобавок опять выпала обильная роса. Кроссовки у Алешки вмиг промокли. «Ну и ладно, – подумал он. – Зато ноги мыть не надо».
В сарае деда Строганова не светились щели, не светилось окошко. Там, наверное, все спало. Дед, поругавшись, дверь не запер. Она тихо отворилась осторожной Алешкиной рукой. Потом я его спрашивал: «Зачем тебе это надо? Страшно было?» Он ответил: «Боу-воу!» Ему бы с собой Грету взять. Да и Грея тоже. А может, и старшего брата. Но они в это время спали. Грете снился Грей, Грею – Грета, а мне ничего не снилось.
…Алешка вошел в сарай, постоял молча и почти не дыша. Прислушался. Включил фонарик. Ну и что? Гробы как гробы. Новенькие, строганные. Они пахли свежей сосной и елью. И были пустые, хоть и накрыты крышками – Алешка на всякий случай постучал по одной костяшками пальцев и не услышал в ответ недовольное «кто там еще?», а только гулкий отзвук.
Луч света пробежался по этим фирменным изделиям деда Строганова и замер на гробе, который был открыт. Его крышка лежала рядом, и на ней распласталась широкополая шляпа. В гробу что-то находилось. Такое из себя храпящее. Оно что-то почуяло и прервало храп. Над гробом поднялся… череп. С блестящими глазами, в которых отражался свет фонарика.
– Убери свет, – сказал череп человеческим голосом.
Это был не совсем череп. Это была совсем лысая голова художника Славского.
– Здравствуйте, – вежливо сказал Алешка.
– Ты кто? Чего надо? Свет убери.
– Лежите, лежите, – сказал Алешка. – Не беспокойтесь. Скоро за вами придут.
Пришли. Но совсем не те… За спиной Алешки щелкнул выключатель. Стало светло – гробы от радости засветились гладко строганными досками. И лысина Славского обрадовалась яркому свету – заиграла веселыми зайчиками.
Алешка обернулся: в дверях стоял бесподобный Виталик. За ним не то что не было видно двери – за ним полстены не угадать. Никакой щелочки, чтобы улизнуть. Но – самое интересное – на Алешку ноль внимания. Комару и то большая честь.
– Это… – Виталик ворочал челюстью с трудом. – Там… это… все готово – велели сказать. Машину я подогнал. Ехайте.
– А картины? – Славский, вылезая из гроба, нахлобучил на лысину шляпу.
– Он сказал: потом. Никуда не денутся. А за вами уже идут. По старым делам.
Славский вытащил из гроба сумку, перекинул ее через плечо и сказал:
– Я готов.
– Ну и ехайте.
– А этого шплинта, – Славский кивнул в Алешкину сторону, – придержи здесь. До утра хотя бы.
– Никуда не денется. Я его в гроб заколочу.
Читать бесплатно другие книги:
