Махно Веллер Михаил

1.

Платформа перед паровозом обложена по бортам мешками с песком, и пулемет уютно торчит над мешками.

Дымит и пыхтит паровоз, суя и ворочая шатунами, и транспарант прогнут ветром перед трубой: «Вся власть Учредительному Собранию!»

Над будкой машиниста примотан трехцветный российский флаг, а через два вагона – красный, и лозунг вкось стенки: «Вся власть Советам!»

А на задней тормозной площадке – знамя черное с черепом и костями, и надпись возвещает «Анархия – мать порядка!»

Мешочники и солдаты на крышах, гармошка надрывается из окна, махорочный дым и подсолнечная шелуха. Опаслив мчащийся табор и опасен сам.

2.

– Они что сделали? – рассказывает мужичок, стиснутый соседями. – Они приказ издали: как железную дорогу кто повредил – так деревня, которая ближняя тут, за это отвечает. На десять верст от дороги – а отвечает! Всех в заложники, и давай расстреливать.

– Негодяи, – реагирует замызганный интеллигент.

– А ты не очень выступай, – предупреждает потертый пролетарий.

3.

Потертый пролетарий клюет носом и спит. Из кармана куртки у него видна рукоять нагана. Махно, сидящий рядом, косит глазом и тихо вытаскивает наган. Сидящий напротив интеллигент расширяет глаза. Махно смотрит в эти глаза с ясной улыбкой, и интеллигент поспешно отворачивается. Наган опускается в карман Махно. Сидящий рядом Аршинов-Марин покачивает головой.

– Душно здесь, – Махно встает. – Пойду ближе к воздуху покурю.

4.

Поезд подходит к станции, солдаты с винтовками спрыгивают с крыш и бегут к будке начальника:

– Паровоз заправляй, контра!

Начальник в красной фуражке молитвенно складывает руки:

– Господа, нет у меня угля, честью клянусь, нету же!

Щелкает затвор, стукает выстрел, сползает тело по запачканной стенке.

– Айда по складам шарить! Сами найдем!

Оправляются возле путей. Набирают у водокачки воду в котелки.

Ломают забор, крыльцо, отрывают ставни, швыряют все в паровозный тендер:

– Ничо! Спалишь! Хватит до следующей! Ехай давай!

И долго еще сбегаются из-за углов, цепляясь за медленно уходящий поезд.

5.

Солдаты в бежевой нерусской форме ловко выпрыгивают из эшелона и тройками расходятся по станции (уже другой). Выставляют посты у водокачки, колонки, обоих входов в депо, у вокзала и даже туалета.

Начальник станции под их конвоем рысит в депо, покрикивая:

– Срочно паровоз! Без очереди!

– Это почему еще им без очереди?! – вопит собравшаяся толпа – станция забита застрявшими поездами.

Пулеметная очередь над головами выбивает штукатурку из вокзальной стены. Тихо.

– Потому что нам надо, – с равнодушной беспощадностью разъясняет голос, раздражая акцентом.

– Чехи, – говорит Аршинов-Марин.

– Откуда в Сибири чехи? – удивляется Махно.

– Через Владивосток – во Францию воевать.

– И шо им за буржуев воевать? Сидели бы дома…

6.

Кончилась Сибирь с ее тайгой, Россия пошла – кривоватая, сероватая, грязноватая.

Прут навстречу эшелоны, а в эшелонах тех – дезертиры гроздьями. Ссыпаются наземь по станциям и полустанкам, и полыхают страстями деревни.

– Дай-ка, – Махно берет у вертлявого уголовника артиллерийский бинокль. – Где украл?

– Меняю на самогон!

А в бинокль видно, как в неблизкой проплывающей деревне разъяренные крестьяне с вилами врываются в помещичью усадьбу. Пропорот барин, рассыпается утварь, коней выводят со двора, бабы тащат узлы, веселое пламя ударяет над крышей, а у забора насилуют, задрав пышные юбки.

– Лютует народ.

– Справедливость устанавливает. Хватит терпеть.

1.

– А в марте как единоначалие отменили в армии, братва в Кронштадте все офицерьё переколола!

– И што, не сопротивлялись, что ли?

– Какое там! Ну, хлопнет какой из револьвера, так ему тут же штык в брюхо.

– А больше всё или объяснять что-то хотели – или прятались, как тараканы.

– Хватит, покрасовались в кают-компаниях, покомандовали!

2.

– Товарищи солдаты свободной России! Солдатский комитет нашего полка постановляет: ввиду возможных потерь – командованию отказать в отправке нас на фронт.

– А-а-а-а-а-а-а!!!

– Нам с нашими братьями, обманутыми немецкими рабочими и крестьянами, делить нечего! Штык в землю! И после – можно в брюхо своим буржуям!

Френч хаки, алый бант, пенсне на шнурке: комиссар Временного Правительства лезет на трибуну:

– Граждане свободной России! К вам обращаюсь я, друзья мои! Жестокий враг грозит занять нашу землю, поработить наших жен и детей! Наш долг защитников Отечества жжет наши сердца и велит нам…

– Идти на… по домам!

– Отправить интелихентов с винтовками воевать!

– Засунь свой долг себе в…!

3.

– Только сознательный пролетариат завоюет свободу и счастливую жизнь! Смотрите: опять буржуи морочат народу головы, а все по-прежнему – воюй, работай, хозяину подчиняйся, живи в бедности. Все это (широкий круговой жест) создано нашим трудом. Короче – будем устанавливать свою власть, рабочую! Записывайтесь в отряды Красной Гвардии! Винтовку с патронами – даем каждому. И по тридцать рублей денег на первый месяц. Подходите!

– А что делать-то надо будет?

– Пока ничего. А как придет час – всех хозяев сковырнем и сами всем владеть и управлять будем.

4.

Керенский от Зимнего Дворца: наполеоновская поза, ораторские интонации, металлический баритон и патриотическая слеза. Да здравствует свобода!

5.

Анархисты и эсеры в толпах и собраниях:

– Народ сам установит, как ему жить! Никакого начальства!

– Во-во!

– Но социалистическая программа, чтобы все для народа, требует во главе самых сознательных и грамотных товарищей!

– Во-во!

6.

Ленин с балкона особняка Кшесинской:

– Геволюционные солдаты и матгосы, вместе с гогодским габочим классом и дегевенским кгестьянством, должны взять всю власть в собственные гуки! Только тогда будет установлено подлинное нагодовластие!

Толпа внизу:

– Во-во!

7.

Анархисты в большой квартире: анфилада комнат, высокие потолки с лепкой, паркет. Матросы, интеллигенты с бородками, меньше пролетариев и солдат.

– Дело вот какое, господа, – говорит лысоватый нестарый человек приятного, однако очень решительного вида.

– Здесь господ нет, – матросик.

– А также товарищи и граждане. Ничего, себя надо уважать, не надо навязывать другим свою точку зрения как единственную. Временное Правительство стремится заменить самодержавие царизма самодержавием буржуазного государства. Невелика разница. В любом государстве человек все равно не свободен. Подчинен чиновнику, подчинен законам, написанным чиновниками.

– А если не хочет подчиняться?

– Подчиняет армия, полиция, суд. Анархическая же наука ясно показала: человек должен быть свободен! Жить свободным обществом. Сами решать все вопросы. По-доброму, по-умному – договариваться друг с другом…

Чай, спирт, кокаин, махорка, патроны, портянки.

Аршинов-Марин знакомит Махно с отговорившим оратором:

– Прошу любить и жаловать – Нестор Иванович Махно. Смертный приговор, бессрочная каторга, крестьянское происхождение, убежденный анархокоммунист. А это – товарищ Волин, один из теоретиков современного анархизма, ссылки, эмиграция, личный друг самого Кропоткина.

– Петра Алексеевича? – спрашивает Махно испытующе. – А познакомить можете?

– А чего же нельзя, – улыбается Волин. – Вот что я вам скажу, коллега. Мы, анархисты, город терпим как неизбежное зло – вы знаете. Города неизбежно распадутся на содружества свободных ремесленников. Но сегодня здесь – правят кадеты с их реакционной идеей государства чиновников, которые неким загадочным образом должны выражать интересы всех классов. А им вторят эсеры, эти нам пока близки, но на деле еще вреднее – они борются с нами за крестьянство, и хотят этому крестьянству посадить на шею опять же свое государство как систему власти над людьми. Да. Так начинать надо не с города. Свободный селянин – вот основа анархии. Он самодостаточен. Он сам себя прокормит – только не мешайте…

– Вот и я говорю, – вставляет Махно.

– А уже от крестьянских свободных коммун все и будет строиться, как от фундамента. Хочешь хлебушка – езжай в деревню, договаривайся с хлеборобом, давай ему взамен инструмент, ситец, стройматериалы и так далее. И тогда нахлебников – не будет! Свободная жизнь сама отберет – кто нужен миру, а кто нет. Так что, Нестор Иванович, вам сам бог велел начинать строить новую жизнь прямо от своего порога. Вы откуда?

– Из Гуляй-Поля, – говорит Аршинов-Марин.

– Какое прекрасное название!

8.

Жаркий июльский день, густая демонстрация – шинели, бушлаты, куртки – прет и катится по Невскому. Поспешно сделанные плакаты и транспаранты над головами – все больше красные: «Вся власть советам!», «Долой министров-капиталистов!», «Мир без аннексий и контрибуций!».

В составе толпы – идет колонна анархистов, все больше черная и матросская, и лозунги всё белым по черному: «С угнетенными – против угнетателей!», «Анархисты – за тружеников против власти!», «Анархия – мать народного порядка!»

Махно подчеркнуто спокойно движется между Аршиновым-Мариным и красивым матросом, отрастившим себе длинные волосы. Матрос ловит взгляды барышень с тротуара, и Махно косится ревниво.

Трещит сверху пулеметная очередь. Крики на тротуарах! Бешеное и беспокойное движение в рассеивающейся колонне.

– Вон с того чердака! – матрос сдергивает винтовку и бежит.

– Погодь, – Махно выхватывает наган и бежит за ним.

Парадная закрыта. В арку, во двор, озираясь, дверь черного хода, лестница, наверх. Дверь на чердак и отрывистый стук пулемета за ней.

– Раз… два… три! – вдвоем они выбивают дверь и влетают в полутьму. Два офицера лежат за пулеметом, поворачивают головы.

Бац-бац! – дважды хлопает наган Махно, и одна голова падает. Второго пристреливает матрос.

– А ты ничего, – говорит матрос.

– Это ты ничего, – лениво отвечает Махно.

– О! Гордый. Это мы любим. Перекурим, что ли?

Внизу курят, раскинувшись на лавочке, через плечо матроса перекинута набитая лента от пулемета.

– Федор Щусь, – представляется матрос. На ленте бескозырки блестит: «Гавриилъ».

– Нестор Махно.

– Ты сейчас куда?

– Домой.

– А где встал?

– В Гуляй-Поле.

– Это где ж тако хорошее поле?

– А в Новороссии.

– И что там?

– Вольную анархическую республику хлеборобов организовать будем. Заглядывай, если что, флотский.

– А что. Здесь порядок наведем… на Черном море братве поможем. А там и заглянуть можно.

1.

В хате Махно мать и четверо ее сыновей сидят за столом. Время от времени заглядывают соседа и знакомые: поздравляют с возвращением младшего с каторги, выпивают и закусывают.

Делается тесно, потом начинает пустеть.

– За Емельяна, – говорит Махно и встает, и встают все, и выпивают не чокаясь.

Увеличенная местным фотографом карточка Емельяна на стенке в красном углу, в фуражке с кокардой и унтерских погонах он на той карточке, и георгиевский крестик слева на груди, и углы усов подкручены браво. На германской погиб Емельян, в пятнадцатом году, в Мазурских болотах.

– Не дожил братка до свободной жизни!.. – с бессильной страстью говорит Махно и бьет кулаком по столу, подпрыгивают и падают стаканы.

2.

А вот грабят имение. Фщщщщщ! – полосует шашка перину, и снег летит из окна, кружась над двором.

Бах! – хлопает винтовочный выстрел, и третий глаз появляется в переносице старинного портрета. Мм-ме-е-е! – подает голос овца, тащимая за веревку.

Грузят на подводы кровати, комоды, трельяжи, стулья – с веселой натугой и матерком. Взлетает в небо старинное ночное судно – фарфоровое, расписное – и брызгает вдребезги под револьверной пулей.

В закромах зерно, картошка, колбасы, варенья – делят по-честному, поровну, и чубатые хлопцы осаживают толпу: «Осади, громодяне! Как не совестно, тетка, ты вже брала!»

И кто-то уже, оглянувшись, смаху въезжает ближнему в ухо и прибирает из его рук ременную упряжь с бляшками: «Ничо… обойдешься…» И тут же пули взрывают землю у его ног, добыча вываливается.

– А вот у своего брать нельзя, дядько, – улыбчиво и опасно поясняет Махно, суя наган в кобуру. – Анархокоммунизм – это не грабеж, а справедливость.

3.

А вот грабят немца-колониста. Далеко в степь успела упылить запряженная парой линейка с родителями-стариками да детишками. Следя в чердачное окошко, немец раскладывает четыре гранаты и передергивает затвор карабина.

– Наверху! – говорит парень в солдатской шинели и расплюснутой в блин фуражке.

Нестройный густой залп, щепки летят от косяков, и в ответ кувыркается в воздухе граната.

– Ложись!!!

Взрыв вышибает стекла из окон, закладывает уши.

– Во боевой немчик, – одобрительно говорит Махно и встает, маша папахой: – Стой, хер колонист! Тебя никто не грабит. Это происходит народная революция для установления справедливости. Частью хозяйства поделишься с обществом, и работай себе дальше!

– А общество чем со мной делилось? – интересуется немец сквозь прицел.

– А кто батраков эксплатировал?! – негодует солдат и прикладывается: бац!

Бац! – стукает в ответ, и солдат складывается пополам и садится в пыль.

Следующий залп начиняет немца свинцом.

– Вот это, товарищи, настоящая буржуазия. Добро нажитое дороже жизни.

– Да? А ты бы за так отдал?

4.

– Товарищи еврейские элементы торговли и производства. Мы предложили вам добровольно собраться, чтобы обсудить, как налаживать новую жизнь по справедливости.

– Разрешите вопрос, товарищ? По справедливости – это вы имеете в виду забрать все, или половину вам, а половину оставить нам, например?

Махно кашляет.

– Ну что же. Вы люди грамотные, и понимаете курс анархии в общем верно. Когда я наживал чахотку на царской каторге, никто у меня не просил поделиться сроком, верно? А ведь я и за вашу свободу здоровье отдавал.

– Таки он тоже прав…

– Значит, порешим так. Зарплата хозяина хоть литейки, хоть кузни, хоть чего, будет с завтрашнего дня равняться зарплате рабочего. Вы, конечно, можете ловчить и обманывать, мы в ваших делах не очень все понимаем. Но если найдут, что обманываете рабочих людей и свободное анархическое общество – расстреляю лично.

5.

Идет по полю свой землемер, переставляя острия саженного треугольника-циркуля. И толпа валит за ним, и за парой быков налегает на рукояти плуга сияющий владелец, бороздя межу.

…Волны идут по золотой ниве, и курит в теньке под одинокой березой устало блаженствующий селянин. И обшарпанная винтовочка прислонена к березе.

…И просто наступает идиллия, когда бабы жнут и вяжут снопы, и мужики складывают их на подводы, и на токах мелькают цепы, и тяжелое зерно течет в закрома амбаров.

…И наступает время осенних свадеб, и тройки с бубенцами, с лентами в гривах несутся по степи.

6.

– А вот оно и счастье… – говорит Махно, посажённый отец на очередной свадьбе.

– И чтоб жизня ваша была свободной и счастливой! – он встает со стаканом в руке. – Чтоб трудились на своей земле, чтоб не знали над собой никакой власти, чтоб все сами робили, и сами все решали, и кохали друг друга до самой смерти!

Пьет свадьба, шумит, закусывает, пляшет.

– Горько!

Совет

И тут же – везде советы! – был создан Гуляйпольский Совет Селянских депутатов. А также, конечно, и рабочих. И солдатских депутатов тоже. Уси равны! Но селян все же больше. Хлеб – усему голова.

Гомон и вольная посадка кто где, потому что буржуазную государственную дисциплину мы отныне отвергаем. Табачный дым сизыми волнами, едкий, уютный, злой, – самосад рос по дворам, сушился пучками под стрехами, «козьи ножки» типа тонких бумажных фунтиков (кулечков) свертывали корявыми пальцами (спичек уже не было, били кресалами, раздували искру на труте из сушеного мха или распушенной нити).

А где собираться? В зале синематографа (уже были). В приемной (бальной) зале особнячка, экспроприированного у помещика или предпринимателя (а то кто и сам сбежал – пересидеть в сторонке смутный период). Подоконники широченные, стулья полумягкие, шторы бархатные ободрали (на обновки бабам), паркет уже затерт.

И прослоен вольный бивак прожженными шинелями, солдатскими фуражками, культями, костылями; и высунется здесь-там обтертый до простецкой белесости ствол. В мире-то все громыхает.

Плакали жалобы. Гремели лозунги. Ликовали надежды. Своя рука владыка.

Вот только мужик не привык вылезать вперед и командовать. Мужик привык быть в толпе среди своих и подчиняться, ворча и обсуждая. Выставленный на тычке мужик робеет и потеет в неуюте. И грамотешки не хватает.

Вот Махно, Нестор… Он с детства заводила. Отчаюга. Он из бедняков, сирота. Свой. И он – настоящий ревалю… цинер. Жандармов убивал, деньги для революции, для счастья простых людей, у царской власти отбирал. К смерти приговорен, в петле стоял! И…

Лидер

Все народные вожди подразделяются на две категории.

Первая – люди изначально повышенной энергетики, честолюбия, агрессивные выпендрежники. Он на ровном месте станет бригадиром, или сколотит шайку, или сбежит в столицу покорять мир: его выпирает наверх из квашни, как ледниковый булыжник из весенней пашни. Он станет богатеем, или художником, или разбойником, или политиком. Он любит подчинять, покоряет с наслаждением, командует в охотку. И ему подчиняются: он автоматически сколачивает команду, единую в действиях.

А вторые словно просыпаются только на нужный период. Исторические протуберанцы взметают их из мелких щелей повседневности – куда они вновь опускаются, когда бури сменятся тишиной. Тихие люди, скромные труженики – они, будучи востребованы временем, фокусируют в себе огонь катаклизмов. Воля, энергия, ум, храбрость – ярко проявляются только при острой надобности, тогда уж в полном объеме и цвете.

Махно не рвался к власти. Отнюдь. Природный анархист, он презирал власть. И отрицал любое общественное устройство, основанное на власти. И с брезгливой ненавистью относился к любым властолюбцам, видя в них причину всех бед человечества.

Он мечтал о ладе. Чтоб жили все мирно, и трудились честно, и договаривались меж собой обо всем, и никого над собой не знали. Есть такие натуры: никому не подчинюсь – и сам никого не неволю.

Но. Хладнокровие, сметливость и мужество. Позволяли ему видеть, как надо действовать. И брать на себя ответственность. И первым идти в опасное место.

А приведенные в возмущение народные массы осознают потребность в координации действий: «Говори, чего делать надо!»

Вождь олицетворяет общественное стремление.

Под социалистической радой

Лето-осень 1917 было звездным часом анархии. Власть вроде себя объявила, а вроде ее на большой части земель не было вовсе.

Петроградское, то бишь Всероссийское Временное Правительство, отправляя во все концы и веси своих комиссаров, ткнуло пальцем и в Гуляй-Поле.

Комиссар приехал, был напоен, накормлен, обматерен и отправлен от греха обратно.

Уже украинский, киевский комиссар приехал с одобрением этому верному самостийному поступку. С ним обошлись в точности по предварительному сценарию.

Тогда из Александровска пришел воинский отряд. Эдакий сводный батальон, у которого русские кокарды были заменены на украинские трезубцы. Ну, чтобы напомнить о подчинении центру, Раде, то бишь. Отряд распропагандировали и «разложили»: отдохнуть, выпить-поесть, ступайте хлопцы себе на хрен подобру-поздорову.

Царя нет, разные самопровозглашенные правительства друг другу не подчиняются, закон – винтовка, и Гуляйпольский Совет – власть себе не хуже любой другой. Парад суверенитетов.

Анархическая республика хлеборобов

И поделили землю, и поделили панское добро, и отлично отсеялись, и отлично убрали урожай. И отыграли осенние свадьбы, и приготовились зимовать. И оружие принесли с собой из армии, и экспроприировали у бывшей полиции, и выменивали на продукты у проезжавших дезертиров, и покупали на ярмарках.

И собирался Совет. Разбирал споры и решал вопросы. Вот оно – счастье: всё сами.