Ричард Длинные Руки – оверлорд Орловский Гай

Глава 1

Ударили первые морозы, небо пронзительно-синее, ни облачка. Даже знатные рыцари поговаривали, что надо бы снега, чтобы укрыл землю с посеянными в нее зернами. Местные знатоки сообщили, что здесь выпадает на День святого Фроста, это еще десять дней, считая от вчерашнего.

Я лихорадочно прикидывал насчет замка: оставлять без крепкой руки рискованно, но и дарить пока что некому. Слишком разношерстная команда. Да и, самое главное, все нужны под рукой, а не в далеком имении. Как, кстати сказать, пригодились бы верные Зигфрид, Гунтер, Турингем, Ульман…

Леди Беатриса сослалась на потрясения, попросила позволения отбыть в свой замок. От служанок узнал, что их хозяйка исхудала и почти не спит, тихонько плачет, но так, чтобы никто не слышал.

– Да, конечно, – сказал я самой преданной ее служанке, – да-да, как только изволит, пусть только скажет. Я подберу хорошую охрану.

Она присела в почтительном поклоне.

– Ваша милость, леди говорит, теперь разбойники не скоро появятся в этих землях!

– Твоими бы устами, – сказал я, не закончил, но надеюсь, поняла так, как надо, а не как понимают острословы, – но я не могу допустить, чтобы в дороге на нее хоть пушинка упала. Это будет урон моей рыцарской чести и моему гонору, поняла?

Она поклонилась, пряча взгляд и улыбку.

– Я так и передам, ваша милость.

Я проводил ее хмурым взглядом. Похоже, даже служанки уже знают и оживленно судачат о наших непростых и непонятных для простого народа отношениях. Для них дурь какая-то!.. Никто не мешает трахаться, тем более – оба тянемся друг другу с такой силой, что хоть к стенам приковывай. Но упираемся, сопротивляемся, находим какие-то дурацки-непонятные доводы, почему-то надо устоять, не поддаться естественным порывам…

А как это нормально для простолюдина – поддаться естественному! Да, простолюдин и живет всегда естеством, как животное, потому и всегда простолюдин. Простолюдин по сути всегда язычник, у него нет души и нет душевных терзаний, а все его огорчения разве что из-за того, что соседская коза пролезла через плетень и потравила огород.

Христианство привнесло в человеческую жизнь служение высоким идеалам, а ради этих идеалов не просто возможно, но даже человек как бы обязан жертвовать сиюминутными или, как говорят еще, мирскими утехами. Конечно, такие люди были и при язычестве, но оставались исключением. Христианство отловило эти вспышки просветления и ввело в правило, в норму. Конечно, и сейчас низовые массы живут так, словно христианства и нет, разве что не приносят человеческие жертвы и не пляшут вокруг идолов. Но верх общества стремится возвысить души, и от этого стремления идут все эти обеты, что выглядят так смешно: не открывать левый глаз, пока не очистит Зачарованный Лес от нечисти, не снимать цепи с левой ноги, пока не сразится с воинством императора Карла и не привезет перья с трех шлемов, не знать близости с женщиной, пока не убьет дракона…

Правда, смешными эти обеты кажутся разве что мне, а я свинья еще та, так и тянет обосрать все, что вижу, к этому приучен всей жизнью демократа и общечеловека. Только здесь и среди этих людей невольно и спину держу прямее, и взгляд гордым и непреклонным, и за грязным своим языком стараюсь следить. Даже мысли иногда удается сдерживать, ибо сказано: не греши даже в мыслях, но тут я пока слаб в коленках. Иногда за одно мгновение успеваю такое намыслить, точнее – нагрезить, что Тертуллиан бы прибил собственноручно за такие пошлости, скабрезности, пакостность и вообще…

А может, пришла другая мысль, и не прибил бы. Тертуллиан сам из языческого Рима, там такие оргии были, мама не горюй, хлебнул того меда всласть и от пуза, пока не понял, что вообще-то не мед вовсе, а говно, если посмотреть с точки зрения существа более развитого.

Но чтобы это понять, надо стать этим существом. Я из мира интеллектуально развитых простолюдинов. От этого мне и хреново, что вроде бы умнее простого и простодушного дурака в железе и с цепью на ноге, но в то же время жопой чую, что он в другом плане неизмеримо выше.

И конфликт между мной и леди Беатрисой… нет, конфликт не между нами, а в самой ситуации, когда на уровне простолюдинов мы вполне можем совокупляться, трахаться, жариться, иметься, хариться и все такое, как кролики, олени, воробьи, мухи, жуки… но сложности начинаются на том уровне, где человек действительно отличается от спаривающихся бабочек.

Ранним утром во двор вкатила, подпрыгивая на замерзших кочках, повозка. Под огромными колесами сочно, словно переламываемые тонкие прутики, трещал лед в мелких лужицах. Сэр Альбрехт, спасибо ему, добыл лучшую, отобрал для нее самых надежных и выносливых коней.

Леди Беатриса выскользнула словно бы украдкой, торопливо. Мне показалось, что пригибает голову, даже горбится. За нею так же быстро, старательно прикрывая ее дородным телом, мелкими шажками спешила служанка.

Я стиснул челюсти, во рту такое, будто изжевал стог полыни и до ногтей пропитался горечью. Деревянными шагами вышел из-под арки, для леди Беатрисы уже поставили лесенку из трех ступеней, колеса повозки для большей проходимости в полтора обычных диаметра, леди Беатриса опустила ногу на подножку, я кашлянул за ее спиной.

– Леди Беатриса…

Она обернулась, полная божественного испуга в широко распахнутых глазах. Лицо в жарком румянце, явно перед выходом долго стояла у открытого окна. Нежно пахнущая, в дивной свежести своей длящейся юности, но с печалью в глазах.

– Ох!.. Сэр Ричард, как вы меня напугали…

– Простите, леди Беатриса, – проговорил я с трудом. – Видит бог, я хотел, чтобы все было иначе.

Исхудавшая и бледная, она смотрела страдающими глазами. Служанка замерла, страшась пошевелить даже пальцем.

– Все будет, – прошептала леди Беатриса, – все будет иначе…

– Леди Беатриса, – проговорил я, стараясь, чтобы мой голос звучал ровно, – скоро повалит снег, и вся жизнь замрет. И все успокоится до весны…

Она подняла голову, наши взгляды встретились. Не лги, ответили ее глаза. Не успокоится. Я понимаю, говоришь о том, что все люди, которые привыкли в руках держать оружие, повесят мечи на стену и будут пьянствовать до весны, а потом до лета, пока не подсохнет земля на дорогах. И что я не должна волноваться: ты будешь точно цел… И что меня никто не посмеет обидеть. Но на самом деле что тебе и мне этот покой в Армландии, если в наших душах те же бури, что и бушевали?

Я склонился к ее руке, мои губы коснулись нежной кожи, и сладкая боль пронзила все тело. Ну почему не бросить все, не поехать с ней, не зажить в покое и довольстве, в счастливой любви, как поступил бы любой нормальный мужчина?

Ее пальцы затрепетали, я длил мгновение, прижимаясь губами. Она с огромным трудом, преодолевая себя в каждый миг, медленно убрала руку. Я чувствовал, чего это ей стоило, и устыдился своей слабости. Маленькая женщина отчаянно сражается за свое «я», а я, мужчина, поддался простейшим чувствам, которые, поднявшись на ступеньку одухотворенности и возвышенности, называются уже не так, как назывались, а уже любовью.

Я отступил на шаг, снова поклонился, учтиво и деревянно, ломая себя для каждого движения. Леди Беатриса отвернулась, я смотрел, как поднимается без прежней легкости, каждая ступенька дается с великим трудом, хрупкая женщина борется со своим инстинктом, требующим спрятаться за широкой мужской спиной или юркнуть к нему в нагрудный карман и устроиться там в уюте, подогнув лапки и сладко посапывая, чтобы выглядывать лишь время от времени в ожидании, когда супруг и повелитель почешет пальцем спинку.

Наши взгляды встретились в последний раз, когда она уже села и протянула руку, чтобы закрыть дверцу. Миг длился вечность, мы оба понимаем, ради чего приносим в жертву любовь, обоих это наполняет гордостью и… горькой печалью потери.

Рыцари стоят в молчании, никто не шевельнется. Всяк понимает, что поступать так, как поступаю я, – удел паладинов, но не простых рыцарей. Даже понять паладина бывает трудно, а уж принять сердцем – нормальному мужчине практически невозможно. Только в песне можно упомянуть то или иное деяние паладина, но для песни человек и сам подтягивается, настраивается на Высокое, тогда лишь поступок паладина становится понятен и даже близок.

Но песня заканчивается, и чудесное обрывается. Все понимают, что Высокое – это Высокое, а жизнь – это вот то, что происходит с нами ежедневно. Только паладины могут в Высоком всю жизнь или хотя бы долго, а простой рыцарь если даже раз в жизни испытает этот миг высокости – то все его дальнейшее существование озарено этим мигом чистоты и святости.

Повозка проехала под острыми зубьями железной решетки, за нею скрылся из виду и десяток воинов арьергарда. Я тяжело вздохнул, вот и еще одна потеря, повернулся к своим молчаливым рыцарям. Одни отводят взоры, другие преданно смотрят в глаза. На их лицах читается, что пойдут за мной куда скажу, или даже по моему слову, куда бы я ни велел.

– Спасибо, – выдохнул я. – Спасибо… за понимание. А теперь займемся обустройством. Нам здесь зимовать… надо приготовиться.

– Вопреки видимости, – проговорил барон Альбрехт негромко, – именно зима – пора надежды. Мужайтесь, сэр Ричард!

– Зима – лучшая пора, – безапелляционно заявил сэр Растер. – Только зимою, сидя у печки, сочиняются лучшие майские песни.

– Спасибо, – повторил я. – Если что, я у себя.

Поднимаясь по лестнице, я чувствовал на спине сочувствующие, хоть и малость недопонимающие взгляды.

Вслед отъехавшей леди Беатрисе ударили морозы. Барон Альбрехт посмотрел на мое лицо и поспешно заверил, что лично распорядился насчет того, чтобы снабдить ее теплыми одеждами. Он здешнюю погоду знает, снега не будет еще девять дней.

– А сколько до Скворре? – спросил я.

– Земля подмерзла, – напомнил он, – а это значит, повозка сама побежит!

– За десять дней будет там?

– За неделю, – уточнил он. – Если колесо сломается, то с ней какой эскорт, вспомните! А пару колес, кстати, я сам положил в запас. Новеньких!

– Спасибо, барон.

– Это и в моих интересах, – напомнил он, хмурясь, словно моя благодарность неуместна.

В самом деле, мелькнула виноватая мысль, благодарю, как чужого. А он уже свой, даже зимовать остался, хотя у него есть свое прекрасное имение, свой замок и свои земли. И явно получше обустроенные, чем это убожество.

– Вы все замечаете, – сказал я, – как вам только и удается? А я все еще растяпа.

Он сдержанно улыбнулся.

– Вы – стратег. А я тактик.

– Мне повезло с вами, – сказал я искренне.

Он отмахнулся, сказал деловито:

– В Скворре леди Беатриса будет в полнейшей безопасности. Зимой из-за снегов ни один лорд не выведет войска за ворота. Я еще не знаю случая, чтобы после первого снега велись какие-то военные действия.

В тот же день я разрешил воинственному сэру Растеру собрать практически всех свободных рыцарей и воинов в единый отряд. Уже почти все вассалы барона Эстергазэ прислали гонцов с заверением, что ничего не имеют против смены сюзерена, только один могущественный и удаленный сеньор отказался принести оммаж.

Сэр Растер клятвенно заверял, что успеет сбить ему рога до снега, я сомневался, но отпустил. Пусть тешат дурь на просторе, чем от избытка силы и по пьяни начнут разносить замок.

Промерзшая земля еще гремела под ударами копыт тяжелых рыцарских коней, как с другой стороны показался отряд в десяток тяжеловооруженных всадников. Доспехи блестят, рыцари в дорогих одеждах, на кончиках поднятых остриями к небу копий реют красные флажки, а кони укрыты цветными попонами.

Их пропустили по мосту и через ворота, а когда я слез со стены и вошел в донжон, все прибывшие были уже там. Восьмеро рыцарей стоят плотной группкой и чуть ли не в воинском строю, посматривают с угрюмой настороженностью. Впереди в полных воинских доспехах отменной выделки двое рослых мужчин в шлемах с поднятыми забралами.

Я пошел медленным шагом всевластного лорда, приходится себе напоминать, что я он и есть, остановился перед прибывшими, глядя на них с державностью гроссграфа.

Барон Альбрехт сказал громко:

– Сэр Ричард, к вам граф Колдуин и барон Спеос.

Имена знакомые, я порылся в памяти, зловеще ухмыльнулся.

– Как же, как же! Знаю, слыхал. И что они хотят?

Рыцари смотрят молча, лица каменные. Альбрехт ответил с подъемом, чтобы слышали и в самых дальних углах зала и даже на кухне:

– Это благородные рыцари, хозяева своих земель и угодий, у каждого под рукой есть баннерные рыцари и множество безщитовых… они хотят принести вам клятву верности, сэр Ричард!

Последние слова он почти выкрикнул, а мои рыцари одобрительно зашумели. Когда стая увеличивается, это всегда хорошо.

Я оглядел обоих, смотрят выжидающе, проронил задумчиво:

– Когда я был распят в пыточном застенке барона Эстергазэ… некие вассалы Эстергазэ настойчиво требовали, чтобы меня смерти предали немедленно…

В зале стало тихо, только сэр Митчел недовольно хрюкнул и сдвинул брови с такой мощью, что послышался грохот. Барон Альбрехт посмотрел на меня, на ожидающих моего решения рыцарей.

– Сэр Ричард, поясните…

– Охотно, – сказал я. – Они говорили, что отпускать меня опасно. Никакой выкуп того не стоит, чтобы оставлять такого противника в живых.

В мертвом молчании один из рыцарей отвесил короткий поклон.

– Это мои слова, – сказал он грубым голосом. – Слово в слово.

– И мои, – добавил второй мужественным голосом. – Я поддержал графа Колдуина во всем.

Я кивнул.

– Ваша стойкость и правдивость говорят в вашу пользу.

– Спасибо, сэр Ричард.

Я повернулся к графу Колдуину:

– Что-нибудь можете добавить?

Тот покачал головой.

– Нет, я был прав. Вы в самом деле сумели освободиться и даже захватить замок. Так что я советовал все правильно.

– Не только советовали, – возразил я задумчиво, – вы настаивали! Сэр Эстергазэ с вами особенно не спорил, он сказал, что если вы готовы внести требуемую сумму, то можете убить пленника прямо в подвале. Вы тогда вроде бы начали торговаться и просили снизить выкуп…

Граф Колдуин кивнул с достоинством.

– Верно. Я ведь не для себя, а о благе своего господина пекся!.. Но он, увы, так и не послушал.

В зале наступило мертвое молчание. Никто не двигается, даже пламя свечей не колыхнется, все как стоп-кадр. Я выждал еще чуть, гроссграф должен быть неспешным в решениях и даже в словах, сказал с рассчитанной медлительностью:

– Я вижу, вы рыцари старой школы. Слава и честь сюзерена, которому служите, для вас не пустой звук. Потому… на колени!

Граф Колдуин опустился неспешно и с достоинством, а барон Спеос с некоторой поспешностью, словно не был уверен в исходе. Я вытащил меч из ножен, все жадно следят за каждым моим движением, и ударил каждого по плечу лезвием плашмя.

– Принимаю вашу присягу, граф Колдуин… и вашу, барон Спеос. Надеюсь, будете так же верно служить и новому сюзерену, который доказал свою силу. Встаньте!

Поднимаясь, граф Колдуин проговорил тем же густым сильным голосом:

– Мы за сильную власть, сэр Ричард. И мы не оставили бы своего господина даже в изгнании… Но он погиб, а вы тот человек, который сумеет прекратить в этих землях как грабежи лесных разбойников, их расплодилось видимо-невидимо, так и бесчинства местных лордов. Располагайте нами!

Я проговорил царственно:

– Набирайтесь сил до весны. У меня обширные планы. Армландия будет мирной и счастливой!.. А кровь проливать будет позволено только на турнирах и в боях с иноземцами, а не в драках с соседями.

Они поклонились и, чувствуя, что аудиенция на этом закончена, отступили. К ним подошли рыцари их отрядов, что, увы, не мои вассалы, но вообще-то это уже неважно, если их сюзерены принесли мне присягу. В их среду вломился сэр Митчел, взревел как огромный медведь, и заявил убежденно, что такое событие нужно отметить, крепко отметить, а покойный барон Эстергазэ все-таки сделал одно прекрасное и великое дело: создал запасы отменного вина.

Я подождал, пока они шумной толпой выплеснутся наружу, со мной остались сэр Макс и сэр Альбрехт, оба смотрят им вслед, но я не увидел, чтобы кто-то из них очень уж хотел присоединиться к пиршеству. Я тоже проводил их взглядом, а когда захлопнулась дверь, спросил в пространство:

– Ну как?

– Замечательно, – ответил сэр Макс с энтузиазмом.

Вообще-то он Максимилиан фон Брандесгерт, отпрыск древнего рода, эта древность выражена в на редкость узком удлиненном лице с крупными синими глазами, еще у него ресницы, как у девушки, и красивые полные губы, а также настолько заостренные уши, что иногда сомневаюсь, человек это или эльф. Как большинство молодых рыцарей, он свято верит в высокие идеалы красоты и духовности, в бою всегда думает о чести и славе, пренебрегая добычей, за что, понятно, его любят и сверстники, и старые рыцари.

Я уже сделал его баннерным рыцарем, у которого под началом десяток безщитовых, и думаю, при его молодости это только начало карьеры.

Барон Альбрехт ответил с запозданием, взгляд его все еще оставался на закрывшихся дверях:

– Хорошо… хоть и неожиданно. Это самые сильные вассалы барона Эстергазэ.

– Знаю.

Он посмотрел на меня искоса.

– А откуда известно, что настаивали на вашей смерти?

– Секрет, – ответил я. – Иногда из стен высовываются во-о-от такие уши!

Сэр Макс посмотрел на стену с опаской, а сэр Альбрехт на всякий случай ощупал пару грубо отесанных камней. Я видел, как помрачнело его лицо, а на лбу проступили глубокие морщины.

– Итак, – произнес он задумчиво, – эти двое присягу принесли… А как быть с теми лордами, что вообще ни за, ни против, а живут тихо и мирно, занимаясь овцеводством, торговлей, выделкой и продажей кож?

Я ответил глубокомысленно:

– Как истинный демократ, я верю в рыночные отношения и в здоровую экономику. Потому с окрестными лордами договоримся на понятной и правильной основе, как заключали договор волки с овцами, благодаря чему выжили те и другие: мы не будем есть их траву, а за это они будут добровольно поставлять нам свое мясо. А также кожу, вино, доски, будут копать для нас железо, медь… и платить налоги. С последними я обещаю послабления весьма значительные.

Сэр Макс подпрыгнул, глаза блеснули, как звезды.

– А что, – спросил он, понизив голос, – удалось найти сокровища Эстергазэ?

Я подумал, что проще согласиться, чем раскрывать тайну своего амулета, ответил, тоже понизив голос:

– Представьте себе, эта сволочь столько нахапала… Даже не представляю, где он набрал столько золота высшей пробы!

Он вздохнул завистливо:

– Да, некоторым везет.

Альбрехт сказал трезво:

– Дорогой сэр Макс, это не везение.

– А что?

– Барон Эстергазэ не спал, не ел, а только думал, где урвать еще. Такое впечатление, что его там на Юге здорово обидели. Знаете, так бывает, когда стараешься доказать гадам, как неправы они были… А вы, любезный сэр Макс, по большей части пьете да по бабам! Так что если и разбогатеете, то у вас это будет как раз везение. А у барона – успех.

– Закономерный, – добавил я. – Ну, вы поняли, на что я намекиваю. Работать надо, ребята.

Сэр Макс вытянулся, с готовностью откозырял.

– Я вспомнил, у меня есть неотложная работа.

– Идите, сэр Макс, – сказал я милостиво. – Сэр Альбрехт пошутил насчет пьянства. Мы все видим, что вы, как рыцарь в походе, и капли в рот не берете!

Макс покраснел, как молоденькая девушка, сказал польщенно:

– Спасибо, сэр Ричард!

Сэр Альбрехт вздохнул.

– И у меня дела… Кто сказал, что зимой делать нечего?..

И все-таки он задержался в дверях и посмотрел на меня с немым вопросом. Мол, мы ж нахапали, теперь всю зиму жрать и пить в три горла, а если нет, то… что-то замышляется?

Я сделал каменное лицо, он вздохнул и вышел.

Глава 2

Зима наступила, если считать по морозам, задул колючий ветер, но земля остается черной, застывшей в тех рытвинах и колдобинах, в каких застал ночной холод. Небо приблизилось к земле, серое, угрюмое и безрадостное, теперь нависает прямо над головами, словно каменный свод тесной пещеры.

Воины, что сопровождали леди Беатрису, вернулись и доложили, что все в порядке, госпожа уже в Скворре, там ликование, а они даже не остались ночевать, сразу обратно.

– Зря коней загоняли, – сказал я тускло, – все равно теперь до весны без дела…

Старший заметил почтительно:

– Мы спешили доложить, что леди Беатриса уже дома.

– Спасибо. Отдыхайте…

Сам я бродил по замку, впервые чувствуя полнейшую растерянность от того, что ничего делать вроде бы и не надо. Зима – это спячка, терпеливое ожидание весны, когда все проснется, оживет и зачирикает. Зимой я должен собраться и, как говорил князь Горчаков, сосредоточиться.

Но… на чем? Хотя это моя вторая зима здесь, в этом мире, но тогда я был простым потребителем, от меня ничего не зависело, зато я мог драть глотку и возмущаться, что это не так, то паршиво, и вообще все хреново, куда только власти смотрят? Но сейчас власть – я. И от меня зависит, как переживут суровую зиму мои рыцари и вообще подпавшие под мою власть земли с населяющими их крестьянами, ремесленниками, купцами и церквями.

Крестьяне всю зиму, как понимаю, неспешно чинят хомуты, седла, уздечки и прочую сбрую, ремонтируют телеги, колеса. В кузнице звенит железо, а сквозь щели блистает багровый огонь: там готовят на весну плуги и бороны. В домах женщины прядут, шьют и вяжут, мужчины сучат дратву. А что делать мне?

Даже замок барона Эстергазэ не такой, как те, старой работы, в которых я побывал. В этом нет того, без чего невозможно представить себе нормальные замки, а также любые древние дома, болота, кладбища, руины – привидений. Или хотя бы призраков. Простой народ панически страшится призраков, хотя, как мне кажется, большей частью напрасно. В основном призраки безобидны, разве что иногда докучают стонами, жалобами или звоном призрачных цепей. Но пообщаться с ними бывает очень полезно, знаю по себе.

Дни потянулись тупые и серые, я смутно понимал, что надо заняться чем-то активным хотя бы для того, чтобы выдавить из груди тянущее чувство потери. И хотя мы оба с леди Беатрисой понимаем, что поступили правильно, что есть ценности выше, чем любовь, но обоим очень хреново от такой жертвы.

Однажды, когда лежал, как колода, в покоях на роскошном ложе, а рядом на полу тихо сопел Бобик, снизу раздались крики, топот множества ног, лязг железа. Моя рука уже привычно потянулась к рукояти меча, но понял, что вопли ликующие. Торопливо вскочил за момент до того, как распахнулись двери и вошла громыхающая железом почти квадратная глыба, вся из металла от гребня на шлеме размером с пивной котел и до сапог из стальных колец и золотых шпор.

– Сэр Ричард! – громыхнул мощный голос, под сводами заметалось испуганное эхо. – Все сделано!

Я машинально кивнул, рыцарь обеими руками снял громадный шлем, обнажив вырубленную из серого гранита квадратную голову, где между массивными надбровьями и мощными скулами узкие щели для глаз, а тяжелый массивный подбородок начинается как будто сразу от этих щелей, хотя вроде бы и нос на месте, и гранитные губы тоже намечены именно там, где должны быть.

Он шагнул ко мне с привычной легкостью, хотя железа на нем больше, чем на троих рыцарях. Я обнял гиганта, чувствуя, что рук не хватает: сэр Растер неимоверно широк, плечи разнесены далеко в стороны, да и тонкость талии ему ни к чему.

– Сэр Ричард, – проревел он радостно, – как вы и сказали, барон Гауэр не ожидал нашего стремительно броска! И хотя мы едва волочили ноги, но когда увидели, что мост опущен, а ворота настежь… Как не воспользоваться такой дурью? Словом, замок захвачен, противник частично истреблен, частично брошен в тюремные подвалы. Женщины изнасилованы по священному праву войны, винные склады разграблены… словом, противник перестал им быть.

– Хорошо, – ответил я с чувством глубокого удовлетворения. – Значит, еще один несогласный станет нашим счастливым верноподданным. Вы хорошо поработали, сэр Растер! Отдыхайте.

Он отмахнулся.

– Сэр Ричард, какой отдых? Вы не представляете, как способствует здоровому отдыху победа! Мы думали, что после захвата замка неделю будем отсыпаться…

– И что?

– Да всю неделю грабили, насиловали, вершили справедливый суд и тут же вешали, снова насиловали, чтобы приучить их к новому статусу… а сна и усталости ни в одном глазу! Не зря говорят, что у победителей даже раны заживают куда быстрее, чем у побежденных.

Я вздохнул.

– Боюсь, это наша последняя кампания. Земля подмерзает, что хорошо, но повалит снег, и завоевания прервутся до весны. Даже – до лета.

Он кивнул, ничуть не обескураженный.

– Как раз хватит посидеть за столом! Сколько той зимы?

Я еще раз его обнял, поблагодарил за ратный труд, и сэр Растер, довольно расхохотавшись, отбыл вниз рассказывать о подвигах и сидеть за столом, ибо в самом деле зима промелькнет – не успеешь бровью повести.

Я в своих покоях стоял у окна и тупо смотрел вниз во двор. Барон Альбрехт вошел в расшитом золотом камзоле из темно-красного бархата, зеленые штаны по последней моде, высокие сапоги из прекрасно выделанной кожи, длинные ухоженные волосы красиво падают на плечи. Серые глаза смотрят холодно и строго, настоящий аристократ. Даже когда я однажды увидел его выползающим из болота, всего облепленного зелеными листьями и в изорванной одежде, я видел именно барона, вылезающего из болота, облепленного зелеными листьями и в изорванной одежде, а не грязного измученного мужика. Не знаю, врожденное ли это или же можно как-то воспитать, но факт остается фактом, он – Альбрехт Гуммельсберг, барон Цоллерна и Ротвайля, а я вот, увы…

Я встретил его дежурной улыбкой, рука сама совершила в воздухе красивый полукруг.

– Надеюсь, барон, вы находите замок этого Эстергазэ достаточно… гм… уютным. Во всяком случае, я рад, что вы решились проторчать зиму здесь со мной.

Барон Альбрехт отвесил церемонный поклон.

– Боюсь, от этого не уйти. Снег выпадет скоро. Да и настоящие снегопады обещают тоже.

– Ого, еще и настоящие… А когда они?

– Через пару недель, – сообщил он.

– Ну, это еще нескоро.

Он сдержанно улыбнулся.

– Похоже, сэр Ричард, в вашем королевстве иные расстояния. Или кони более… быстрые.

– Не успели бы?

– Застигнут на полдороге домой.

– Ай-яй-яй, – сказал я лицемерно.

Он взглянул мне в глаза.

– Сэр Ричард, могу ли осведомиться о ваших планах?

Я ответил с тоской:

– Планах? Дайте отдышаться. Нужно осмотреть замок, нет ли неприятных сюрпризов. Обустроить войско… Вы же сказали насчет погоды! Когда повалит снег, всех запрет…

Он слушал с почтительным вниманием, все-таки я – гроссграф, хоть пока непризнанный, непредсказуемый и удачливый, с которым можно захватить богатую добычу, но можно и сложить голову, потому надо знать, когда вовремя отпрыгнуть в сторону.

– Но на весну какие планы?

– Никаких, – честно ответил я. – Можете себе такое представить?

Он пожал плечами.

– Легко. Все рыцари, что пируют в нижнем зале, не планируют даже завтрашнее утро.

– Ну вот и я… вроде того.

Он коротко усмехнулся:

– Вы, сэр Ричард?

– Да, я тоже такой.

Он покачал головой.

– Вы таким не сможете оставаться даже до вечера.

– Потому что дурак, – ответил я с досадой. – Повезло вам с таким сюзереном! Ладно, пойду похожу по замку. Вон, сэр Растер уже все винные подвалы знает, а я все клювом щелкаю. А вы, барон, прикидывайте, чем займемся сразу же, как растает снег. А то, как говорит сэр Растер, сколько той зимы?

Барон Альбрехт поклонился и отбыл, а я походил в раздражении по комнате, не зная чем заняться, оделся потеплее и вышел из донжона, вспомнив, что на заднем дворе какая-то странная ерунда торчит из стены. Там сохранились остатки руин старых построек, вернее, уцелел фундамент. На нем возвели новые стены, но один фрагмент допотопья сохранился: невысокая каменная колонна, дорическая или ионическая, не скажу точно, но не барокко, это уж наверняка.

Современную кладку начали вести от нее в обе стороны, так что она теперь в стене, почти незаметна, однако по ночам над этой колонной светится шар размером с кулак. Свет от него оранжевый, солнечного спектра, мягкий и успокаивающий.

Я все дни присматривался, ждал какой-то реакции, но мимо проходят люди, никто и глазом не поведет. На этот раз я остановил одного из пробегающих слуг.

– Что это за чудо?

Он в недоумении посмотрел по сторонам.

– Где, ваша милость?.. А, это… Дык это не чудо…

– А что?

Он в затруднении пожал плечами.

– Да просто светится что-то. Камень такой, наверное.

– А давно это?

Он подумал, снова пожал плечами.

– А никто и не вспомнит. Сколько здесь люди живут, столько и горит…

Я потрогал каменную кладку, примитивная, толстая, из грубо отесанных глыб. Камень наверху – тоже камень, но светится мощно, как лампа в пятьсот-семьсот киловатт. Вряд ли это уцелело с довоенных времен, тогда были стерты с лица земли целые крепости, явно какой-то колдун пробовал силы в акте творения.

Или, мелькнула мысль, не колдун, а простак, отыскавший некий артефакт под грудой камней. Как у него получилось, и сам не знает. А сам наверняка сбежал и остаток жизни дрожал, как бы не дознались, что его рук дело, и не поволокли на костер.

– Гм, значит, не чудо…