Гамбургский счет: Статьи – воспоминания – эссе (1914–1933) Шкловский Виктор
Традиций семейного романа.
«Дело Артамоновых» написано по теме, рассказанной Горьким в свое время Л. Н. Толстому, которому она очень понравилась.
Так она и была написана. Вся вещь – выдержанная семейная хроника.
Начинается действие в 1863 году или, говоря словами самой вещи, – «года через два после воли».
Кончается вещь в 1918 году, то есть продолжается 55 лет.
За время действия романа умирает отец, Илья Артамонов, к концу романа – внуки его уже взрослые, стареющие представители буржуазии, сыну лет семьдесят.
Роман такого типа мы имеем у Теккерея и у Льва Толстого.
Действие в «Ярмарке житейского тщеславия» продолжается лет двадцать.
«Война и мир» продолжается с 1805-го приблизительно до 1820 года.
В «Ярмарке» есть некоторое подобие сюжетного кольца: Амелия любит убитого Джорджа и думает, что он был ей верен. Джордж послал письмо перед смертью коварной Ребекке. Ребекка его сохранила. Амалия не может любить Доббина, так как связана загробной верностью с Джорджем. Она дорожит подарком Джорджа, роялем. Но рояль на самом деле подарок Доббина. В конце романа Амалия узнает о рояле и Ребекка передает ей письмо Джорджа, но Амалия уже сама вызвала Доббина, нарушила верность. Таким образом, сюжетное кольцо существует, но пародированно. Письмо было не нужно.
На игре с предметом основано и завершение второго, комического романа: интриги Ребекки с братом Амалии.
Там роль письма играет случайно в насмешку купленный портрет, затем этот портрет в руках интриганки играет роль доказательства вечной любви.
«Война и мир», как это особенно видно из вновь опубликованных отрывков черновиков, тесно связан с романом Теккерея.
Незнатная, но очаровательная мадам Берг, втирающаяся в дом Нарышкиных, это и есть Ребекка. Упоминание ее имени императором равно представлению Ребекки королю. Совпадает и социальное происхождение.
Но эта сцена, вероятно, именно в силу ее близости с тем произведением, от которого Толстой шел, им была выкинута из окончательного текста.
Не могу удержаться от того, чтобы еще больше не утяжелить статью упоминанием о нигде не упомянутом сходстве приема периодически оценивающего события в романе «салона» г-жи Шерер с таковым же появлением «мнения света» в романе Диккенса «Наш взаимный друг».
Толстой отказался от внешнего завершения романа. Положение Денисова в последних главах является только остатком обрамляющей темы.
«Денисов, отставной, недовольный настоящим положением дел генерал, приехавший в эти последние две недели, с удивлением и грустью, как на непохожий портрет когда-то любимого человека, смотрел на Наташу. Унылый, скучающий взгляд, ответы невпопад и разговоры о детской было все, что он видел и слышал от прежней волшебницы».
На той же странице:
«Денисов, с трубкой, вышедший в залу из кабинета, тут в первый раз узнал Наташу. Яркий, блестящий, радостный свет лился потоком из ее преобразовавшегося лица.
– Приехал! – проговорила она ему на бегу, и Денисов почувствовал, что он был в восторге оттого, что приехал Пьер, которого он очень мало любил».
Денисов свидетель начала и конца Наташи. Он сватался за нее первым.
Слабо обрамляя роман, создавая его композицию, главным образом, на параллелях, превращая с нарушением всей традиции исторического романа исторический материал не в фон, а в определенную композиционную линию, создавая из истории психологию героев, – Лев Николаевич ярко ощущал романное время и возраст героя.
«Когда Николай с женою пришли отыскивать Пьера, он был в детской и держал на своей огромной правой ладони проснувшегося грудного сына и тетёшкал его. На широком лице его с раскрытым беззубым ртом остановилась веселая улыбка».
Этот беззубый рот вызвал в свое время ряд возражений.
Против него как ненужной детали протестовал Константин Леонтьев.
Беззубый рот Пьера означает, что пятнадцать лет прошло.
В «Деле Артамоновых» есть свое сюжетное кольцо и своя тайна.
Тайна эта – мужик Вялов.
Появление этой тайны подготовлено так:
«Дознано было, что отец и старший сын часто ездят по окрестным деревням, подговаривая мужиков сеять лен. В одну из таких поездок на Илью Артамонова напали беглые солдаты, он убил одного из них кистенем, двухфунтовой гирей, привязанной к сыромятному ремню, другому проломил голову, третий убежал» (с. 14).
На стр. 26 появляется Тихон Вялов:
«Никита особенно отметил лицо землекопа Тихона Вялова, скуластое, в рыжеватой густой шерсти и в красных пятнах. Бесцветные на первый взгляд глаза странно мерцали, подмигивая, но мигали зрачки, а ресницы – неподвижны. И неподвижны тонкие, упрямо сжатые губы небольшого рта, чуть прикрытого курчавыми усами. А уши нехорошо прижаты к черепу. <…> Плечи у него были круто круглые, шея пряталась в них <…>».
Тихон Вялов, как видите, в самом начале дан как уже не молодой человек.
Тихон борется с Ильей Артамоновым, но тот его побеждает.
Илья «поборол пожарного и троих каменщиков, после этого к нему подошел землекоп Тихон Вялов и не предложил, а потребовал:
– Теперь со мной» (с. 31).
Поборов, Илья протянул ему руку: « – Вставай!
Не приняв руки, землекоп попытался встать, не мог и снова вытянул ноги <…>».
На вопрос Никиты он ответил: «Я – сильнее отца-то твоего, да не столько ловок» (с. 32).
Таким образом, дается столкновение: Тихон – Илья. После, уже обзаведясь хозяйством, после любовной ночи со свекровью Илья «ложится на песок или на кучу стружек и быстро засыпает. В зеленоватом небе ласково разгорается заря <…>; проснулись рабочие и, видя распростертое большое тело, предупреждают друг друга:
– Тут!
Скуластый Тихон Вялов, держа на плече железный заступ, смотрит на Артамонова мерцающими глазами так, точно хочет перешагнуть через него и – не решается» (с. 40).
Здесь дается уже тайна и угроза, Вялов выделен из толпы в эпизод. Но внимание на нем читателя еще не сосредоточено, автору приходится опять называть профессию Тихона (землекоп) и повторять описание наружности.
Дальше Тихон укреплен в романе. Он получает постоянное место при Артамоновых – дворника. Автор начинает проводить параллель Тихон – Илья.
Тихон «работает легко и ловко», так же, как и Артамонов, быстро находя в каждом деле «точку наименьшего сопротивления». Но работает не охотно, как Илья, а как бы «из милости», будто умел делать что-то лучшее (с. 53).
Но параллель Илья – Тихон развивается дальше.
Тихон остается ниткой, на которую нанизаны афоризмы.
У Тихона есть и другая пара – дурак Антон (с. 66).
«У ворот, на скамье, сидел Тихон; отламывая пальцами от большой щепы маленькие щепочки, он втыкал их в песок и ударами ноги загонял их глубже, так, что они становились невидны. Никита сел рядом, молча глядя на его работу; она ему напоминала жуткого городского дурачка Антонушку. этот лохматый темнолицый парень, с вывороченной в колене ногою, с круглыми глазами филина, писал палкой на песке круги, возводил в центре их какие-то клетки из щепочек и прутьев, а выстроив что-то, тотчас же давил свою постройку ногою, затирал песком, пылью и при этом пел гнусаво <…>» (с. 66).
Юродивый Антонушка, предвестник гибели Артамонова, он поет своеобразную песню будущего.
- Хиристос воскиресе, воскиресе!
- Кибитка потерял колесо.
- Бутырма, бай-бай, бустарма,
- Баю, баю, бай, Хиристоc (с. 67, 69).
Антонушка говорит непонятные слова, Тихон его расспрашивает (с. 70).
Идут сближения Тихона и Антонушки.
«Издали Тихон стал чем-то похож на дурачка Антонушку. Думая об этом темном человеке, Никита Артамонов ускорил шаг, а в памяти его назойливо зазвучало:
- Хиристос воскиресе, воскиресе,
- Кибитка потерял колесо» (с. 83).
Тихон снова появляется (на с. 85) как человек, который тягостен Петру. При этом снова дается описание его наружности (с. 86). Это проходит через весь роман.
Случайно сын Ильи, Петр Артамонов, становится убийцей. Тихон видит убийство, но покрывает его.
Опять дается ассоциация Тихон – Антон.
«Но зрачки Тихона таяли, расплывались и каменное спокойствие его скуластого лица подавляло тревогу Петра. Когда был жив Антон-дурак, он нередко торчал в сторожке дворника или, по вечерам, сидел с ним у ворот на скамье и Тихон допрашивал безумного:
– Ты не болтай зря, ты подумай и объясни: куятыр – это кто?
– Каямас, – радостно взвизгивал Антон и запевал:
- Хиристос воскиресе, воскиресе…
– Постой!
- Кибитка потерял колесо…» (с. 113).
Любопытство Тихона объяснено тем, что и глупость «понимать надо», и эти слова становятся в романе поговоркой (с. 122).
Тихон Вялов и образует сюжетную сторону произведения, интригу его.
После разговора с Тихоном Петр Артамонов чувствует, что «была потребна великая тишина, иначе не разберешься в этих думах. Враждебные, они пугали обилием своим, казалось, они возникают не в нем, а вторгаются извне, из ночного сумрака, мелькают в нем летучими мышами. Они так быстро сменяли одна другую, что Петр не успевал поймать и заключить их в слова, улавливая только хитрые узоры, петли, узлы, опутывающие его, Наталью, Алексея, Никиту, Тихона, связывая всех в запутанный хоровод, который вращался поразительно быстро, а он – в центре этого круга, один» (с. 77).
Это описание сюжетного задания вещи.
Подтверждается вина Артамоновых перед Вяловым позже, и опять намеком. Тихон рассказывает о своей семье.
« – Потом было еще двое у матери, от другого мужа, Вялова, рыбака, я да брат, Сергей…
– А где брат? – спросила Ульяна, мигая опухшими от слез глазами.
– Его убили. <…>
Минуты две шли молча.
– А кто убил брата? – вдруг спросил Артамонов.
– Кто убивает? Человек убивает, – спокойно сказал Тихон <…>» (с. 95).
Вне этого кружения роман прост. Рождаются купцы, скрипит фабрика.
Купцы даже не рождаются, они как будто приходят из других книг Горького.
Как будто после долгого перерыва, научившись многому, собрались поговорить еще один раз артисты какого-то спектакля.
Опять горбуны уходят в монастыри, опять купцы похожи на разбойников.
Фома Гордеев, герои в «Трое», уже раз перемеченные в «В людях», анекдоты о купцах, съевших ученую свинью, – все это рассказывается в порядке последовательности.
Может быть, это хорошая этнография. Вероятней, это все сведения неточные. Трудно это проверить, не зная быта.
Некоторые технические сведения просто неверны.
«Петр принимал товар, озабоченно следя, как бы эти бородатые, угрюмые мужики не подсунули «потного», смоченного для веса водою, не продали бы простой лен по цене «долгунца» (с. 41).
Это написано неверно. «Простого» льна нет, есть лен-«кудряш» и лен-«долгунец». Кудряш на волокно не идет, на Оке почти не сеется и поэтому не подсовывается, так как его отличили бы и кошки.
Представление о том, что «долгунец» это лен подлиннее, – неверно.
В своем романе Горький хотел изложить всю историю купечества, у него второе поколение занимается коллекционерством, третье разлагается.
Один сын делается большевиком и уезжает.
В русских романах большевик всегда уезжает, и автор за ним не едет.
Приезжает обратно большевик в 18-м году.
Формулируем сюжетную линию.
Тайна сосредоточена в Тихоне, враге старого Артамонова.
Но развязка приносится не разрешением тайны, а революцией.
Революцию, конечно, делает не Тихон.
Вероятно, первоначально роман был задуман с развязкой на 1905 год.
Потом он был механически продолжен до Октябрьской революции.
К этому времени действие романа убыстряется, роман становится жиже, роман договаривается скороговоркой.
Тихон едва успевает подавать реплики.
Революция выгоняет старика Артамонова из дома, наступает развязка (с. 255).
Артамонов лежит в беседке. Тихон над ним.
«Тихон заворчал:
Дурак, а правду понял раньше всех. Вот оно, как повернулось. Я говорил: всем каторга! И – пришло. Смахнули, как пыль тряпицей. Как стружку смели. Так-то, Петр Ильич. Да. Черт строгал, а ты – помогал. А – к чему все? Грешили, грешили, – счета нет грехам! Я все смотрел: диво! Когда конец? Вот наступил на вас конец. Отлилось вам свинцом все это… Потеряла кибитка колесо…» (с. 255).
Здесь выясняется совпадение линии Тихона с предсказаниями Антона, и все уравнивается дураковой игре.
Остается развязать сюжетный узел.
Тихон рассказывает о том, что он знал, как Петр убил конторщикова мальчишку.
Идет развязка тайны.
« – Тоже и отец твой; он брата моего убил.
– Врешь, – невольно сказал Артамонов, но тотчас спросил: – Когда?
– Вот те и когда… <…>
Старики начали говорить быстрее, перебивая друг друга.
– Я – вру? Я с ним был тогда…
– С кем?
– С братом. Я убежал, когда отец твой кокнул его. Это его кровью истек отец-то. Для чего кровь-то?
– Опоздал ты…
– Ну, вот, – опрокинули вас, свалили, остался ты беззащитный, а я, как был, в стороне… <…>
– Мне сколько раз убить хотелось отца-то твоего. Я его чуть лопатой по голове не хряснул…» (с. 257 – 258).
Тайна разрешена. Но она действительно опоздала.
Артамонову семьдесят пять лет, Тихон его значительно старше – ему от 90 до ста лет.
Разговор потерял земную давность. Им уже не о чем говорить. Тайна не спружинила, она не везет романа.
Предсказания же Антона по технике напоминают символистов, типа Леонида Андреева.
Механически оттянув конец романа, Горький погубил развязку. Столько времени конструкция романа выдержать не могла.
Получилось любопытнейшее явление невнимания к герою.
На героя нет и не может быть установки.
Установка сейчас у самого Горького на материал.
Отжившая романная форма привела Горького к попытке решить в рамках семейного романа то, что этой форме не свойственно.
Об этом писал когда-то Салтыков-Щедрин.
Блестящие места романа, выписанные картины, невероятные и вероятные события, люди, взятые с иронией, – были бы лучше вне романа.
Ошибка с возрастом Тихона Вялова не случайна, она вызвана явлением приема, которое существует не только для эпитета.
Для замечательного писателя Максима Горького есть другой путь, кроме переделки и улучшения старых вещей.
Гамбургский счет
Гамбургский счет
Гамбургский счет – чрезвычайно важное понятие.
Все борцы, когда борются, жулят и ложатся на лопатки по приказанию антрепренера.
Раз в году в гамбургском трактире собираются борцы.
Они борются при закрытых дверях и завешанных окнах.
Долго, некрасиво и тяжело.
Здесь устанавливаются истинные классы борцов, – чтобы не исхалтуриться.
Гамбургский счет необходим в литературе.
По гамбургскому счету – Серафимовича и Вересаева нет.
Они не доезжают до города.
В Гамбурге – Булгаков у ковра.
Бабель – легковес.
Горький – сомнителен (часто не в форме).
Хлебников был чемпион.
Записнaя книжка
Какую литературу считал настоящей А. Пушкин
«Современник»
Это был журнал, издаваемый Пушкиным и руганный Булгариным в «Северной пчеле». Приведу заглавия некоторых статей или наиболее характерные фразы:
«В других современных журналах излишне хвалят друзей редакторов» (№ 213). «Ни Шиллер, ни Гете не участвовали в мелкой вражде писак и не держались партией». «Пусть уверяют, – пушкинский период кончился». «Упадок таланта Пушкина» (№ 216). «Я сердит на Пушкина» (№ 146).
В общем Булгарин не травил Пушкина. Он только давал ему руководящие замечания.
«Современник» почти не печатал сюжетную прозу.
За первый год в нем напечатаны: «Коляска» Гоголя и «Нос» Гоголя. Вторая вещь – с оговоркой.
Зато напечатаны «Путешествие в Арзрум», «Разбор сочинения Георгия Кониского» (с включением крупных цитат из трудов этого архиепископа).
Ряд статей, письма из Парижа, записки А. Дуровой, статья о теории вероятности, статья О партизанской войне, исторические анекдоты, перевод приключения мальчика, взятого в плен индейцами, путешествие по Москве.
Романов, конечно, нет. Но есть статья: «Как пишутся у нас романы» (с подписью Ф. С).
Это явление не объясняется тем, что в это время у нас не было вообще прозы, или тем, что публика прозой не интересовалась. Наоборот. Из статьи Гоголя в том же «Современнике» мы узнаем:
«Распространилось в большой степени чтение романов, холодных, скучных повестей, и оказалось очень явно всеобщее равнодушие к поэзии» («О движении журнальной литературы в 1834 и 1835 году»).
Но половина журнала из стихов.
«Современник» был журнал изобретательский. Он искал перехода к новой прозе, к установке на материал.
Нельзя даже сказать, что прозаические документальные отрывки, даваемые в «Современнике», тематически были другие, чем тогдашняя сюжетная проза.
Скорее, они тематически с ней совпадали и ее предупреждали.
Например, цитаты из Георгия Кониского с его описанием казни над казаками почти текстуально совпадают с «Тарасом Бульбой» Гоголя.
Здесь была борьба между «подробностями» и «генерализацией», между романом и фактом. Тогда она сгущалась резко. Вот цитаты из № 3 «Современника»:
«Пишите просто собственные записки, не гоняясь за фантазиею и не называя их романом; тогда ваша книга будет иметь интерес всякой летописи, и произойдет еще та выгода, что вас будут читать люди не с намерением читать роман: ибо такое расположение духа в читателе гибельно для всего того, что вы почитаете лучшим в своем сочинении. Не обманывайтесь даже успехами: читатели ищут в ваших романах намеков на собственные имена, когда не ищут романа <…>»{191}.
Тиражи наших журналов
Тираж «Литературной газеты» был «едва сто» (Барсуков, кн. III, с. 14){192}. В этом журнале писал Пушкин.
Но тираж «Телескопа», в котором писал Белинский, был так низок, что издатель сознательно взорвал журнал, напечатав в 15-й книжке «Философическое письмо» Чаадаева.
Журнал «Европеец» с именами Жуковского, Языкова, Боратынского и Пушкина имел пятьдесят подписчиков.
Но «Современник» достиг до пятисот подписчиков.
«Библиотека для чтения» имела успех, что, конечно, не может быть ей поставлено в укор.
«Миргород» и «Арабески» не разошлись.
О Булгарине
Мы знаем его по борьбе с Пушкиным, по борьбе с аристократией, во имя массового читателя.
Докладная записка Ф. Булгарина генералу Потапову – вещь умная. В ней хорошо характеризован читатель из среднего и «низшего состояния».
Сам Булгарин не был плебей. По справке санкт-петербургского губернатора Кутузова: «Подпоручик Фаддей Булгарин из дворян Минской губернии: за отцом его 750 душ крестьян мужского пола…» (справка от 9 мая 1826 года).
В 1832 году барон Розен писал Шевыреву: «Сказывал ли вам Пушкин, что Булгарин добивается княжеского достоинства? Он утверждает, что он князь Скандерберг Буггарн».
Но, конечно, происхождение Булгарина и его претензии не определяют класс, который он обслуживал.
Родовитость аристократа Пушкина условна и литературна.
О ней без уважения говорит Вяземский, настоящий аристократ. Ганнибал – негр, больное место для аристократизма, с трудом исправляемое экзотикой. Аристократизм Пушкина связан с биографией Байрона и является частью его литературного облика.
Геральдический лев Пушкина совсем молоденький.
Привел в порядок русскую геральдику Павел I.
Русские бояре гербов не имели.
Ставили как свою печать случайные оттиски разных камней. Не всегда были поняты и эти оттиски.
Так, например, птичка с фаллусом обратилась впоследствии в птичку на пушке и стала гербом Смоленской губернии.
Несколько слов о Вячеполонском
Есть остроты, которые наворачиваются сами. Например -«не посол, а осел», «не критик, а крытик», «не Леф, а блеф». Эти остроты лежат так рядом, что употреблять не стоит.
Это пошло.
Неправильно также в подвале из восьми столбцов занимать четыре столбца цитатой.
Особенно если желаешь только доказать, что цитата плохая, вредная, и таких вещей не нужно печатать.
Неправильно начинать критическую статью – «я развернул книжку» или – «я заинтересовался», «я перелистал», «я заглянул».
Нельзя также начинать театральную рецензию со слов – «я пришел в театр и сел на кресло».
Все крайне беспомощно, так как начать читать книгу, не развернув ее, невозможно.
Поэтому, например, вещи, печатаемые В. Полонским, нельзя считать заметками журналиста.
Статьи неумелые, непрофессиональные.
Это произведения не журналиста, а – администратора.
Пишущий же администратор часто бывает похож на поющего театрального пожарного.
Генеральские привычки – называть людей «неведомыми» – нужно бросить. Если Родченко неведом Полонскому, то это факт не биографии Родченко, а биографии Полонского.
Конечно, неверно обвинять меня с моей книгой «Третья фабрика», вышедшей в 1926 году, в том, что я влиял на письма Родченко, написанные в 1925 году.
Но вообще недостойно марксиста представлять историю литературы так, что будто бы в ней люди друг друга портят.
Манера печатать свои письма при жизни – старая. Вытеснение письмами и мемуарами «художественной прозы» – явление в истории литературы.
О том, что письма вытесняют из литературы выдумку, писал не Розанов, а Лев Толстой.
Так как случайно запевшего театрального пожарного нельзя включать в труппу, то ни аплодисментам, ни порицанию он не подлежит.
Заготовки I
Двухлетний ребенок говорит, неправильно употребляя словесные штампы: «Я с таким трудом потеряла карандаш».