Младенец и черт Акунин Борис
С криком «Черт!» откатился в траву. Кусая губы, чтоб не взвыть от ужасной боли, пополз по траве – наугад, вслепую, ничего не видя и не слыша.
Всё было кончено
Хоть Алеша и не видел, как пал сраженный германской пулей штабс-ротмистр, но и без того было ясно: бой окончен.
Шпионы, ничего более не опасаясь, вышли из укрытия.
Лихорадочные поиски пропавшего в густой траве магазина пришлось прервать – теперь, когда стало тихо, любой шорох с такого расстояния был бы услышан. Романов опустился на колени, потом совсем лег. Заметят – убьют. В этом не было ни малейших сомнений. – Кончать? – спросил верзила, показывая в ту сторону, откуда недавно стрелял Козловский.
– Ты во второго попал? – ответил вопросом на вопрос резидент.
– Думаль нет. Чут-чут попаль, но думаль не отшень. Он голова повернуль.
– Тогда нет смысла князя Тараканова по кустам искать. Еще на пулю нарвемся. А время дорого. Второй наверняка дунул за подмогой.
Долговязый поплевал на платок, прижал к оцарапанному уху.
– Что есть «дунуль»?
Но блондин ему объяснять не стал.
– Жалко, – сказал он. – Теперь на поезд нельзя. Догадаются. В пути перехватят.
Говорил он негромко, будто сам с собой, однако Романову было слышно каждое слово.
– Мать твою кочергой! – причудливо выругался резидент и яростно пнул ни в чем не повинную сосну, и без того окарябанную штабс-ротмистровыми выстрелами.
– Первое: уносить отсюда ноги. – Теперь светловолосый шпион уже не рассуждал вслух, а отдавал приказы. – Второе: как можно быстрей и дальше, чтоб не попасть в кольцо оцепления. Вперед, Тимо, мы отправляемся на пикник!
Он побежал рысцой наискось от тропы, прямо через лес. Его подручный подобрал корзину с лямками, надел на спину и понесся догонять.
Лишь теперь Алеша получил возможность броситься на поиски тяжело раненного, а может быть, уже мертвого Козловского.
Князя он нашел в полусотне шагов от поляны. Скрюченный пополам, бывший лейб-кирасир рвал на полосы рубашку и пытался перевязать живот, но белая ткань моментально темнела от крови.
– Дайте я! – закричал Алеша. – Нет, я побегу на станцию! Врача! Носилки!
– Я тебе дам «станцию»! – просипел белый, как снег, Козловский. – Мальчишка! За ними! Марш! … План! …К немцам! …Попасть! …Не должен!
В промежутках между обычными словами штабсротмистр вставлял по целой матерной фразе – почему-то они проще выговаривались и словно давали энергетический толчок договорить до конца.
Студент попробовал спорить.
– Я вас не брошу! Вы умрете!
Князь говорить уже не мог – хрипел.
– Слюнтяй! Я сдохну, ты сдохнешь – плевать… Не стой, беги! Оторвутся – всё пропало!
Из последних сил он ткнул Алешу кулаком в скулу и не сдержался, охнул от боли.
Отброшенный ударом, Романов вскочил и, посекундно оглядываясь, побежал по усыпанной хвоей, пружинящей под ногами земле.
Хорошо, что жирафоподобный помощник резидента топал своими ножищами, будто целый взвод солдат.
Не оторвались шпионы, не успели. Алеша пристроился сзади. Пригнувшись, перебегал от дерева к дереву. Не отставал.
Слежка шла уже третий час…
В лесу-то было легко, но скоро он кончился. На поле и на лугу вести слежку было значительно труднее. Приходилось двигаться согнувшись. Чуть что – падать ничком и замирать.
Населенные пункты и отдельно стоящие дачи немцы обходили стороной. Дороги тоже.
Ориентацию Алеша довольно быстро потерял. Кажется, резидент держал путь на юг, но уверенности в этом у студента не было. Познания городского жителя об определении сторон света ограничиваются расхожей легендой о том, что мох на деревьях растет якобы исключительно с северной стороны.
Неправда. Романов собственными глазами видел рядом два ствола, повернутые зелеными плюшевыми поверхностями друг к другу.
От многократных падений и ползания на животе колени, локти, весь перёд пиджака у Алеши стали серого цвета.
Расчет немцев был ясен. Двигаясь таким темпом, они за пять-шесть часов отмахают добрых тридцать верст. На плотное оцепление зоны с таким радиусом не хватит всех войск Петербургского округа. В лучшем случае поставили бы кордоны на станциях и дорогах. И то если б студент Романов действительно поднял тревогу…
Но ничего подобного вышеназванный студент не сделал. Правду сказать, от него вообще не было никакого толку, один лишь вред.
Стыдней всего вспоминалось про потерянный магазин, так и оставшийся где-то в траве. Пистолет по-прежнему лежал в кармане, только что от него было проку?
Вторая причина для терзаний состояла в том, что не догадался забрать у раненого штабс-ротмистра его офицерский самовзводный «наган». Это уж был чистой воды идиотизм. Шарахнулся от бешеного хрипа, от злобного тычка в скулу. И что теперь? Безоружен и беспомощен. Враги – вот они, а ничего не сделаешь.
Чертовы немцы были будто выкованы из крупповской стали. Алеша, на что спортсмен, а начал спотыкаться от усталости. Они же шагали ровной, механической походкой, будто заводные автоматы. Ни разу не присели.
На поле, покрытом стожками скошенной травы, заморосил дождь. По краю неба раздалось сердитое урчание. Гроза, весь день подбиравшаяся с Балтики, наконец, накрыла землю.
В лицо Алеше полетели холодные капли. Сначала редкие и мелкие, потом всё чаще, всё крупнее.
Дождь усиливался…
На краю скошенного поля стояла заброшенная и полуразвалившаяся лачуга. Может, когда-то здесь была сторожка или пастушья хижина.
Впервые за всё время марша-броска фон Теофельс остановился.
От места перестрелки удалились достаточно. Подстраховочная эстафета ждала в Гатчине. Время встречи – половина пятого утра. Значит, можно минут сто пятьдесят отдохнуть: перекусить, поспать. Если повезет, переждать грозу.
Запасной вариант предусматривал изменение внешности и маршрут с двумя пересадками. Менее удобно и не так быстро, но задержка выйдет небольшой. Папка прибудет в Берлин послезавтра во второй половине дня.
Это бы ладно. Скверно другое. Худшие опасения подтвердились. Теперь русские знают не предположительно, а наверняка, что план развертывания в руках германского командования. Плод, добытый таким трудом, оказался с гнильцой. Скорей бы уж объявляли мобилизацию. Тогда у русского генштаба не останется времени на изменения…
Хибара, где господину капитану предстояло скоротать ночь, внутри выглядела еще менее презентабельно, чем снаружи.
Соломенная крыша посередине зияла прорехой, сквозь которую беспрепятственно лился дождь. Прямо под дырой на земляном полу – самодельный очаг из камней. Окна выбиты. Вместо мебели несколько пуков сена, пустой ящик да пачка старых газет. В качестве декора – пустые бутылки и пара ржавых жестянок. Очевидно, здесь частенько останавливались на ночлег нищие и бродяги.
– Романтично, – резюмировал Зепп, осмотревшись. – К тому же здесь явно квартировали интеллигентные люди. Газета – двигатель прогресса. И почитать, и накрыться, и огонь разжечь…
Он пододвинул ногой пачку, сел на нее и блаженно потянулся.
– Ну, добрый гений, давай свою пулярку и что там у тебя еще.
Полчаса спустя
Полчаса спустя трапеза была готова.
На «доброго гения» Тимо, возможно, не походил, но свое дело знал прекрасно.
Приют бродяг преобразился. Пожалуй, даже стал уютным.
По крыше шуршал дождь, за дырявыми окнами свистел ветер, в темном небе рокотал гром, а в домике весело пылал костер, белый дым дисциплинированно уходил вверх. Тепло, сухо. На перевернутом ящике сервирован чудесный походный ужин: бутерброды с ветчиной, жареный цыпленок, бутылка вина, термос с горячим чаем.
– Хотель корзина кидать… Корзина кидать – кушать что? – ворчал верный слуга, повязывая капитану белейшую салфетку.
Зепп смиренно отвечал:
– Я склоняюсь пред твоей мудростью, о достойнейший из джиннов. Чур белое мясо мне.
Алеше тоже хотелось есть
Студент Романов белое мясо в курице тоже любил больше, но сейчас он согласился бы и на красное. Даже на крылышко. Что крылышко – и шею, которую резидент пренебрежительно кинул в огонь, Алеша обглодал бы за милую душу.
Тут ведь что получалось?
Утром не завтракал, потому что нервы. Днем было не до обеда. Потом кросс на велосипеде, пробежка по лесу, плюс двадцать, если не тридцать верст по пересеченной местности. За всё время во рту ни маковой росинки.
Пока шла слежка, думал только о том, чтоб не отстать и не засветиться. Не до голода было. Зато теперь живот подвело просто ужас как. Того и гляди забурчит слишком громко – демаскирует.
И еще гроза, будь она неладна.
Если прижиматься к стене вплотную, можно было не только подсматривать в окно, но и кое-как укрываться от дождя под свесом крыши. Минус один: при дуновении ветра траектория стекающей по стрехе воды менялась, и холодные струи попадали прямиком за шиворот.
В общем, голодно, холодно, мокро, противно.
Но все эти мелкие неприятности были ерундой по сравнению с главным: желтая папка с похищенным планом находилась здесь, в пяти шагах от окна. Она лежала на земле, рядом со стопкой старых газет, на которой устроился резидент. А значит, еще не все было потеряно. Мэтч продолжался.
Скорей бы уж немцы сожрали свои припасы и улеглись спать. Долговязый Тимо сложил в углу два ложа – одно попышнее, из сена, второе тощенькое, из соломы, – но черт их знает, намерены ли они заночевать или просто передохнут немножко и дальше пойдут.
Романов уже знал, как поступит, если шпионы завалятся дрыхнуть.
Совсем будет хорошо, коли уснут оба. Тогда пробраться в дом, взять папку – и со всех ног отсюда.
Но надеяться на такой исход нечего. Не дураки они, своё дело знают. Будут спать по очереди.
В этом случае действовать надо вот как. Едва станет ясно, что немцы расположились в этой развалюхе надолго, нужно найти ближайший населенный пункт. Если там есть полицейский участок или телефон, задача облегчается. Если нет – схватить за грудки старосту. Пусть поднимает мужиков. Речь идет о судьбе отчизны!
Отчизна отчизной, но есть все-таки хотелось ужасно. Особенно тяжело было наблюдать, как резидент взял с бутерброда одну ветчину, а хлеб бросил.
И чай не допил, сволочь.
Прошло еще несколько минут
Пока Тимо догрызал то, что осталось от цыпленка, фон Теофельс лежал на сене, курил папиросу и благосклонно взирал на своего верного Санчо Пансу, который внешностью, впрочем, скорей напоминал дон Кихота.
Небо треснуло напополам прямо над избушкой. Вспыхнула молния, и ночь на мгновение из черной стала белой.
Сытость, пламя костра и неопасное буйство стихии настроили Зеппа на сентиментальный лад.
– Подруга дней моих суровых, голубка дряхлая моя, – ласково сказал он. – Как по-твоему, дядька Савельич, долго ль продлится сей буран?
Из всего сказанного Тимо понял только одно слово:
– Почему дядька? Дядька – это Onkel, да?
– Дядька – самое точное название твоей должности. Ты состоишь при мне с детства. Куда я, туда и ты. Так кто ж ты мне? Слуга? Денщик? Нет, Тимо, ты мой дядька. Мы с тобой идеальная пара. Даже курицу едим гармонично. Ты любишь ножку, я грудку.
– Грудка тоже могу, – возразил Тимо.
– Да ты всё слопаешь, что ни дай. Помнишь, как в Каракумской пустыне кобру стрескал? Сырую.
– Что есть «трескал»? Убиваль?
Но Зеппу прискучила праздная болтовня. Он опять помрачнел. Мысль о том, что победа вышла подмоченной, терзала заядлому перфекционисту душу.
Вздохнув, швырнул недокуренную папиросу в огонь. Поднялся.
– Ладно, что уж теперь… Как сказал мудрец: если не можешь облегчить душу, облегчи мочевой пузырь.
Он поднял повыше воротник и вышел наружу.
Далеко отходить не стал. Во-первых, не перед кем церемонничать. Во-вторых, вышло бы глупо: герр фон
Теофельс мочится на землю, а небо мочится на герра фон Теофельса. Круговорот воды в природе.
Струйка дождевой воды пролилась Зеппу на плечо. Он недовольно дернул головой и краешком глаза заметил позади какое-то быстрое, почти неуловимое движение. Не сказать, чтобы встревожился (не с чего было), но все-таки дошел до угла, застегивая на ходу ширинку.
Высунулся – и уперся лбом в дуло пистолета.
Вот тебе на!
Перед капитаном Гроссе-Генералштаба стоял молодой человек в мокром и перепачканном летнем пиджаке. Лицо у молодого человека было отчаянное.
– Только попробуйте что-нибудь – выстрелю. Честное слово, – очень тихо сказал незнакомец. (А может, и знакомец – где-то Зепп его уже видел).
Просьба была убедительная. Можно бы, конечно, рискнуть. Отшатнуться назад, за угол и попробовать добежать до двери. Но шансы на успех подобного предприятия были мизерные. Схлопочешь пулю – если не в лоб, то в затылок. Да и вряд ли этот молокосос тут один.
Поэтому фон Теофельс не только раздумал шарахаться за угол, но, наоборот, шагнул навстречу невесть откуда взявшемуся юноше. Еще и руки поднял.
Тот попятился. Правильно, между прочим, сделал.
Возникла непродолжительная пауза. Больше никто из темноты не выпрыгивал, никаких звуков кроме шума дождя и воя ветра Зепп не слышал.
– Вы что, один? – с некоторым удивлением спросил он, делая еще шажок.
Молодой человек проворно отступил и оказался вровень с выбитым окном, но не заметил этого – очень уж был сосредоточен на капитане.
– Нас двое! – кивнул на свой пистолет осторожный юноша и шикнул. – Стойте, где стоите! Сейчас мы войдем внутрь, и вы отдадите мне папку.
Палец противника лежал на спусковом крючке. Только бы Тимо не вздумал стрелять, подумал Зепп. Даже с пулей в голове человек может рефлекторно сжать руку, и тогда вместо одного трупа будет два.
Но Тимо свое дело знал, идиотской ошибки не сделал.
Из окна высунулась ручища, «рейхсревольвер» ткнулся русскому прямо в висок.
Говорить «дядька» ничего не стал. Не любил попусту болтать на работе. Особенно, если и так всё ясно.
– Браво, Тимо, – похвалил фон Теофельс. – А вы, милый мальчик, бросайте свою аркебузу. Иначе вы труп.
Пистолет, направленный на капитана, дрогнул, но не опустился.
– Вы тоже! – сдавленным голосом произнес молодой человек. – Я всё равно успею нажать! Моторная реакция сработает. Слыхали про такую?
Оказывается, не одни лишь великие умы мыслят сходно, с грустью констатировал Зепп. Паршивец оказался не робкого десятка.
– Ну хорошо. Вы убьете меня, Тимо убьет вас. Что проку? Папка все равно попадет по назначению.
Русский снова удивил. Уверенно сказал:
– Ваш слуга не выстрелит. Я видел, как он с вами возится. Будто мамка. Или нянька. Ну-ка велите ему убрать револьвер.
Задачка получалась более сложной, чем вначале показалось фон Теофельсу. Юноша был непрост. А значит, опасен. Придется повозиться.
– Как вырос интеллектуальный уровень русской контрразведки! – совершенно искренне восхитился Зепп. – У вас что, теперь штудируют практическую психологию? Вы правы, первым он не выстрелит. Старина Тимо опекает меня с детства. Славный шваб. Добрый, сентиментальный. …Убери оружие, Тимо! Ты же видишь, наш гость не испугался.
Дуло отодвинулось от виска контрразведчика, но недалеко.
Следовало менять тактику. Жаль, лица оппонента в темноте было толком не разглядеть. Глядишь, зацепился бы за что-нибудь (Зепп считал себя мастером физиогномистики).
– Знаете что? – на пробу сказал он. – Давайте разойдемся миром. Зачем вам умирать в ваши двадцать лет? Да и я бы еще пожил. Если честно.
– Во-первых, мне двадцать три. А во-вторых, есть вещи важнее жизни.
Завязывалась дискуссия, уже неплохо. Двадцать три, стало быть?
Тоном старого-престарого, траченного молью Экклезиаста капитан пробрюзжал:
– Это вы по молодости так говорите. Важнее жизни ничего нет. Разве что смерть.
– Вы забыли про честь! – строго воскликнул агент.
Тут-то и стало ясно, за какие ниточки дергать.
Зепп вскинул голову. Мысленно подкрутил усы и вставил в глаз монокль.
На дуло пистолета смотреть перестал, будто теперь ему и смерть стала нипочем.
А в пистолете не было патронов…
Услышав про честь, резидент переменился в лице. Построжел лицом, в осанке стала заметна коренная офицерская выправка. И, слава Богу, перестал пялиться на пистолет, а то Алеша всё боялся, что немец углядит в низу рукоятки зияющую дырку.
– Нет, не забыл, – отчеканил резидент. – Просто я думал, что разговариваю с обычным филером. Теперь вижу – ошибся. Что ж, давайте поговорим как люди чести.
А потом вдруг поежился и совсем другим, человеческим голосом попросил:
– Послушайте, давайте продолжим эту увлекательную беседу внутри. Не хотелось бы простудиться перед смертью.
Романов тоже продрог, да еще и промок, главное же – оказавшись внутри, он приблизился бы к заветной папке. Это соображение и положило конец колебаниям.
– Пожалуй, – великодушно кивнул он.
Резидент повернулся идти, но сразу же с беспокойством оглянулся:
– Только дайте честное слово, что не выстрелите мне в затылок. Теперь, когда Тимо больше не держит вас на мушке…
Покосившись на свой бесполезный пистолет, Алеша пообещал:
– Честное слово.
Перед самой дверью (верней, дверным проемом, ибо створка как таковая отсутствовала) шпион обернулся еще раз.
– Вспомнил, где я вас видел. Во-вторых, это вы были в лесу с тем офицером…
– Во-вторых? – удивился Алеша странному обороту речи.
– Да. Потому что в первый раз мы встретились на станции Левашево. Не так ли? Вы рыцарственно пришли мне на выручку. – Немец понимающе усмехнулся. – Рассчитывали втереться в доверие?
– Что-то в этом роде, – бодро ответил Романов.
– Правильно сделали, что отказались от этой глупой затеи. Лежали бы сейчас где-нибудь в канализационном люке с проломленной головой. Я на дешевые трюки не покупаюсь.
У входа благодаря отсвету костра было светлее, и резидент с любопытством рассматривал студента. А студент – резидента. Обычное лицо, без особых примет. Такое может быть и у русского, и у немца.
– Наверное, вы русский немец?
Не думал, что шпион ответит. Однако блондин охотно поддержал разговор:
– Нет, я немецкий немец. Просто с детства учил ваш язык. Отец и дядя, оба люди военные, всегда говорили: Россия для нас самая главная страна. И это правда. Ваша отчизна, мой друг, велика размерами, но юна разумом. Рано или поздно вы, русские, поймете, что наши три империи, как родные братья. Германия – старший брат, Австро-Венгрия – средний, Россия – младший. Нужно всего лишь, чтоб вы признали эту иерархию, и тогда три наших орла будут парить над всем миром.
Снисходительность, с которой резидент излагал свою, с позволения сказать, концепцию, была просто смехотворна!
Алеша подхватил:
– «Старший умный был детина, средний сын и так и сяк, младший вовсе был дурак». Так что ли? Знаете, чем эта сказка кончилась?
– Знаю. Ивану-дураку помог Конек Горбунок. Но мы живем не в сказочном царстве-государстве, а в Европе двадцатого века. Дуракам здесь никто помогать не станет. Хотите, я скажу вам, зачем нужна война, которая начнется через неделю, самое большее через две? Без войны Россия не поймет, что старших братьев нужно слушаться. Урок будет болезненный, но пойдет вам на благо.
Еще и указательный палец поднял. Разозленный Алеша прикрикнул на благожелателя:
– Ладно, это мы поглядим. Что встали? Идем!
А поскольку немец не тронулся с места, да еще и смотрел на студента с возмутительной отеческой улыбкой, Романов подтолкнул его свободной левой рукой.
Это подействовало. Улыбочка исчезла.
– Попрошу без фамильярностей! – Физиономия шпиона будто одеревенела. – Перед вами капитан генерального штаба! Позвольте представиться: Йозеф фон Теофельс. Вы знаете, что согласно международной конвенции я обязан в подобной ситуации называть подлинное имя и звание. – Он щелкнул каблуками, сухо и резко наклонил голову. – Это очень древний род. Среди владельцев замка Теофельс были и крестоносцы. А с кем имею честь я?
– Романов. Алексей Парисович.
Алеша тоже распрямился.
– Романов? Символическая фамилия.
С крыши пролилась струйка – аккурат за шиворот студенту. Это и положило конец затянувшейся беседе.
– Да идемте же! – передернулся студент. – Дождь!
Но последовать в дом за капитаном решился не сразу.
– Стоять! Я не вижу вашего Франкенштейна. Пусть покажется.
Замерший на месте с поднятыми руками Теофельс позвал:
– Тимо, покажись гостю. А то некрасиво получается.
Из темного угла, держа наготове револьвер, вышел слуга. Его некрасивая, костлявая физиономия вся подергивалась. За капитана волнуется, понял Алеша. И очень хорошо – значит, первым не выстрелит.
– Ну вот, патовая ситуация восстановлена, – сказал резидент, медленно поворачиваясь и слегка опуская руки. Теперь он стоял бок о бок со своим помощником. – Но здесь гораздо лучше, чем снаружи, не правда ли?
– Правда.
Как действовать, Романов уже придумал. Выход из положения был всего один. Отчаянный, почти стопроцентно обреченный на неудачу. Но иного не существовало.
Мелко переступая, он переместился боком к жарко пылающему костру. Быстро наклонился, схватил желтую папку и бросил в огонь. Одновременно выставил вперед пистолет и истошно закричал:
– Не двигаться! Убью!!!
Тут вся тонкость была в том, что целил Алеша не в вооруженного слугу, а в безоружного господина. Если б в Тимо, тот, пожалуй, выстрелил бы, а так не осмелился. Еще и ухватил рванувшегося с места капитана за локоть.
Отступив к стене, Романов всё наводил ствол на Теофельса, тщетно пытавшегося вырваться из цепкой лапы своего клеврета. Желтый коленкор едва начал чернеть, содержимое же и подавно пока оставалось нетронутым.
Вырвется или нет? Если накинется, всё пропало…
– Пусти! Пусти! Idiot! Lass mich weg![18] – кричал капитан.
Он ударил слугу локтем в бок, лягнул каблуком, но чудищу это было нипочем. По-прежнему держа в правой руке револьвер, Тимо левой перехватил господина за шею и сжал так, что Теофельс лишь беспомощно трепыхался.
А папка, умница, уже пылала, с каждой секундой всё жарче, всё веселей.
– Тимо, стреляй! Приказываю! – просипел полузадушенный резидент.
– Nein! Er wird Ihnen schiessen![19] – отрезал славный Тимо, да еще и к Алеше обратился, по-русски. – Не надо стрелят! Ви не стрелят – я не стрелят.
Ай да верный Личарда! Ай да золотое сердце!
К дыре в потолке валил густой белый дым, летели искры и клочки сажи.
Капитан уже не барахтался в железных тисках, лишь завороженно смотрел на бушующее пламя.
Дело было сделано. Алеша отлично понимал, что живым ему отсюда не уйти. Жизнь кончена. Она получилась короткой и немного нелепой, но финал, ей-богу, совсем неплох. Жаль только, наши не узнают, что план развертывания к немцам не попал. И как погиб студент Романов, тоже не узнают.
Он вздохнул.
– Как весело горит сухая бумага, – неживым голосом сказал Теофельс. Он перевел взгляд на Алешу. Глаза у немца светились странным блеском. – Что ж, господин Романов, вы провалили мне задание. Такое со мной случается в первый раз. И, клянусь, в последний… Пусти, Тимо, черт бы тебя побрал! Старый сентиментальный осел, ты растоптал мою честь.
Слуга больше не держал его. Растирая помятое горло, капитан цедил слова с пугающей неторопливостью. Эта ледяная ярость устрашала гораздо больше, чем недавний истерический хрип.
– Вы победили, юноша. Но погодите радоваться. Я вызываю вас на дуэль. Биться насмерть. Всё равно жить мне теперь незачем.
– Какая еще дуэль? – Алеша косился на пылающую папку – вся ли сгорела, не уцелеют ли какие-то страницы? – Думаете, я позволю вам взять в руки оружие?
– Обойдусь без оружия. – Теофельс криво усмехнулся. – Мы с вами вот как. Держу пари, что вы любитель Конан Дойля… «Этюд в багровых тонах» читали? Про Божий Суд. Как двое американцев пилюли глотают?
Романов кивнул. Конечно, читал. Первый раз – еще приготовишкой.
– Вино вот. – Немец мотнул головой на полупустую бутылку. – А это, – он вынул из жилетного кармашка крохотную коробочку, – пилюли.
Там, разложенные каждая в свою ячейку, лежали одинаковые таблетки.
– Вторая слева, вторая слева… – пробормотал резидент. – Ага, вот эта.
Вынул одну пилюльку, положил на ящик рядом с бутылкой.
– Яд моментального действия. У каждого уважающего себя разведчика есть такая малютка-спасительница. От виселицы. Остальные – обыкновенный аспирин.
Он взял еще одну таблетку, положил обе в стаканчик, встряхнул и высыпал на салфетку.