Время вызова. Нужны князья, а не тати Злотников Роман
– Я. Не кричи.
– Ира, ну сколько раз повторять, это мое полотенце! У тебя с Павликом – синее, а это – мое!
– Ну извини… не разглядела спросонья.
– Вот вечно ты так, – буркнул Славик и, повернувшись, убрался в ванную.
На работу она, как обычно, опоздала. Впрочем, кого это сейчас волновало? По их НИИ уже давно ходили слухи о грядущих сокращениях, а то и о полной ликвидации, что, впрочем, было вполне объяснимо, поскольку работы практически не было. Так, время от времени составлялись какие-то справки, отчеты и отправлялись «наверх». Еще составлялись планы работы на год и на каждый квартал, а затем отчеты по их выполнению. Так что вроде бы какая-то жизнь в институте присутствовала, но по большей части женщины в их отделе были заняты тем, что пили чай с домашним вареньем, болтали с приятельницами по телефону, жалуясь на страшно подорожавшую жизнь, да изредка хвастались друг перед другом обновками.
Лифт последние два года работал от случая к случаю, так что после проходной Ира сразу направилась к лестнице. Поднявшись на свой этаж, она толкнула знакомую и ставшую уже привычной и родной дверь отдела и громко поздоровалась:
– Всем привет и доброго утра.
Женщины, собравшиеся кружком около старого алюминиевого электрочайника, ответили вразнобой, сразу же вернувшись к прерванному разговору. Запевалой, как обычно, выступала Надежда Николаевна, энергичная женщина бальзаковского возраста, ярая общественница.
– Нет, я точно говорю – не будут нас закрывать. Они что же, хотят угробить всю электронную промышленность?
– А вот Паклина, из планового отдела, мне точно говорила, что уже бумага из министерства пришла. Пока вроде как о сокращении, ну а потом… – встряла Светлана Анатольевна, отдельская бабушка, дотягивающая последние годочки до пенсии. На работе она чаще всего занималась тем, что вязала внукам носки, шапочки и шарфики, а также консультировала всех желающих по рецептам различных варений, солений и маринадов. Ну и время от времени приносила на хвосте сплетни от своих старых сослуживиц из разных отделов, коими за тридцать три года безупречной службы, отданных родному НИИ, обзавелась в немалом количестве.
– Да вы что? – ахнул кто-то.
Но Ира уже не прислушивалась. Подобные разговоры о грядущем сокращении, о какой-то глобальной аварии, о том, как на рынке милиция арестовала азербайджанцев, торгующих «чернобыльским» мясом, или о глобальном, буквально «на всё» повышении цен с понедельника, или там «с первого числа», велись каждое утро. И ничего не происходило. То есть нет, происходило, конечно, и милиция кого-то там регулярно арестовывала (а потом отпускала и непременно «за взятки», что также становилось причиной обсуждения), и цены росли не по дням, а по часам, и аварии случались, причем такие, о которых дня два, а то и три шумели на всех телеканалах. Но все это было где-то там, наверху, далеко… и затрагивало их маленький мирок только как повод почесать языки. Ира никогда не была любительницей потрепаться. К тому же сегодня ей надо было закончить квартальный отчет, а это мероприятие уже давно превратилось в словесную эквилибристику из области «как показать, что ты что-то сделала, если ты ничего не сделала». Впрочем, нет, как раз Ира-то за прошедший квартал сделала больше всех в отделе. Не потому, что была, скажем, ведущим специалистом или работа была именно по ее направлению. Просто этой работы было кот наплакал, а она уже вышла из категории молодых специалистов и потому считалась опытной и способной, никого не напрягая, справиться самой. К тому же она не принадлежала к сплоченному кружку «сиделиц у чайника», и потому ее загрузка никак не нарушала сложившуюся идиллию. Так что все спущенное в отдел плавно перекочевывало на ее стол. Но все сделанное было как бы работой всего отдела. А вот с тем, что сделала именно она, были некоторые проблемы…
Час пополудни внес в жизнь некое оживление. В отдел ввалились две цыганки с огромными баулами, наполненными «итальянскими» кофточками, «французской» косметикой и «настоящими американскими» джинсами. Ира все время удивлялась, как баульщицы пробираются через бдительных бабушек-церберш, сидящих на КПП, ибо если кто приходил по работе, то даже при наличии всех документов, командировочных удостоверений и заявок в бюро пропусков процесс прохода через проходную растягивался едва ли не на часы. Но эти, похоже, не испытывали никаких затруднений… Женщины, сбежавшиеся с двух соседних этажей, возбужденно окружили «коробейниц», а Ира, помня о том, что в кошельке осталось только на молоко и хлеб, лишь молча смотрела на это со стороны.
– Ты чего, Карская, – возбужденно блестя глазами, затеребила ее Надежда Николаевна, – денег нет? Да и плевать. У меня тоже нет. Зато намеряюсь…
Цыганки ушли через три часа изрядно облегченными. А все обступили Тишкину, прикупившую розовенькую кофточку. Та, рдея от удовольствия, крутилась под восхищенными взглядами и рассказывала:
– Вот, сижу перед обедом и горюю: денег нет, а за квартиру надо платить, за сад – надо… а тут эти. Я эту кофточку сразу углядела и цап ее. Ну как по мне сшита! Сбегала в ОНОТ к подружке, заняла у нее и купила. Ну и… денег как не было, так и нет, а зато у меня теперь кофточка есть!
Уже перед самым концом рабочего дня в отделе появилась Паклина из планового:
– Девочки, аванса в пятницу не будет!
Все возбужденно загалдели:
– Как это?
– Почему?
А у Иры болезненно засосало под ложечкой. Она так рассчитывала на эти деньги…
– Пришла бумага из министерства, – пояснила Паклина, – грядет большое сокращение, и новый замдиректора приказал консолидировать бюджет, – она произнесла эти слова как-то по-особенному, со вкусом, что ли, – для выплат сокращаемым.
– Это что же это? – закудахтала Светлана Анатольевна. – Им, значит, заплатят, а нам – зубы на полку?
– Так чего проще? – встряла Надежда Николаевна. – Пиши заявление, что согласна на сокращение, и вперед за денежками.
– Щас, разбежалась, – отрезала Светлана Анатольевна. – Я – ветеран, меня сокращать никак нельзя. А кто будет традиции передавать молодежи?..
Вечером Ира долго подгадывала момент, когда сообщить Славику, что аванса в пятницу не будет. На счастье, в восемь начался какой-то давно ожидаемый матч, и буквально на десятой минуте «наши» вкатили кому-то «красивый мяч». Славик заорал, взмахнул руками, в которых была бутылка с пивом – пиво плеснуло, Ира вскочила и побежала на кухню за тряпкой. Вытирая пиво, она улучила момент и вставила:
– Слава, нам сегодня сказали, в пятницу аванса не будет.
– А? Как не будет?
– Ну… говорят, что у нас будут сокращения и деньги придерживают для выплат сокращаемым.
– Так это что? – искривил рот Славик. – Опять кофе не купишь?..
Ира вздохнула:
– Слав, ну ты же понимаешь…
– А чего понимать-то, – раздраженно начал Славик, – ты же, в конце концов, хозяйка. Прокрутись как-нибудь, перезайми. У матери займи… Ты куда бьешь! Нет, ну куда он бьет?! Идиот!!!
Воспользовавшись тем, что Славино внимание отвлечено телевизором, Ира тихонько выскользнула на кухню. Там она выжала тряпку, аккуратно расправила ее на раковине и тяжело опустилась на табуретку, уставившись в точку на стене.
Славик был самым завидным женихом всего потока. Статный, красивый, поэт, спортсмен… Когда он своим звучным баритоном пел под гитару, вся женская половина курса млела, глядя на красавца атлета. На Иру он обратил свое благосклонное внимание скорее всего потому, что она была старостой группы. А у Славика всегда было множество причин, по которым ему было совершенно необходимо не присутствовать «на этой паре». Ира, чье сердечко тоже млело и таяло, едва только на нее оказывалась направлена пара небесно-голубых глаз, послушно не ставила в журнале пропуски. Дальше – больше. Славик начал время от времени «дружески» просить старосту «помочь» ему с курсовой, «дооформить» проект… На деле, правда, это означало полностью написать курсовую или сделать проект. Но Ира, просто растекавшаяся под взглядом голубых глаз, безропотно взвалила на себя и эту ношу. Тем более что расплата была просто сказочной. Славик посвятил ей стихи и громогласно объявил на одной из вечеринок, что «этот вечер я играю и пою исключительно для одного человека – нашей очаровательной старосты Ирочки».
К четвертому курсу они стали жить вместе. Ира стирала его носки и трусы, готовила вкусные обеды, корпела над чертежами. А Славик продолжал ходить с друзьями в пивную, играть в волейбол и вообще вести прежнюю «светскую» жизнь. Когда у нее случилась задержка, Ира перепугалась, но Славик, узнав об этом, только беспечно улыбнулся: «Ничего, Ирка, значит, так тому и быть».
На следующий день они пошли подавать заявление в загс. Ирка сидела рядом со Славиком и просто млела. Ей не верилось, что самый завидный жених курса станет ее мужем.
Первые проблемы начались, когда родился Павлик. Еще раньше на семейном совете было решено, что поскольку у Иры все так сложилось, то ей уже будет не до диссертации. А вот Славику – прямая дорога в науку. Ну а поскольку сейчас все так просто не делается, то вся зарплата Славика будет уходить на его научную и «околонаучную» деятельность, то есть на подарки научному руководителю, походы в ресторан с руководством и все такое… Нет, пока Ира была в декрете, Славик честно приносил домой половину денег (хотя и ворчал при этом), но когда она вышла на работу, он напомнил о принятом решении и, так сказать, сократил ассигнования. Теперь деньги от Славика в семейный бюджет поступали нерегулярно и крайне редко. Зато он сам все чаще стал приходить домой поздно и «слегка подшофе». Все это объяснялось тем, что «у шефа сегодня именины», что «встретил сегодня ребят из институтской команды», что «отмечали апробацию» и что «мужчине иногда надо немного расслабиться, и вообще у меня уже голова болит от этих детских воплей». Ира безропотно тянула на себе весь «быт», сидела ночами у Пашкиной кроватки, когда у того резались зубки, и грустно вспоминала девичьи мечты о прекрасном принце, который прискачет на белом коне, посадит ее перед собой и увезет далеко-далеко от всех проблем. Подруги, успевшие уже выскочить замуж, родить по ребенку и развестись, часто завидовали ей: «Ой, Ирка, как тебе повезло – такого мужика отхватила… И умница, и красавец, диссертацию вон пишет…» А Ира молча улыбалась, гоня от себя мысли о том, как ее «умница и красавец» точно так же, вернувшись с работы, заваливается на диван и упирает взгляд в телевизор… Он же совершенно точно лучше, чем бывшие мужья девчонок. У них же со Славиком семья…
Неделя закончилась как обычно: в пятницу вечером Славик опять пришел навеселе, но Ира молча стянула с него брюки и рубашку и уложила спать. Удачно, что он явился не позже девяти, она как раз загружала свою старенькую, доставшуюся от матери «Обь», так что успела запихнуть его грязную рубашку в стиральную машину…
Следующая неделя пролетела незаметно, а в пятницу Ира снова опоздала. Причем гораздо сильнее, чем обычно. Славик сказал, чтобы она его с утра не будила, потому что в двенадцать за ним заедет шеф и они поедут в министерство «согласовывать тему». Так что она засунула будильник подальше под подушку, чтобы он звонил потише и не разбудил Славика. Ну и проспала. Вернее, нет, встала-то она почти вовремя, всего на пятнадцать минут позже, но Павлик уже точно опаздывал на завтрак в саду, так что пришлось на скорую руку делать ему яичницу с помидором.
Когда она вошла в отдел, все разговоры стихли. Все повернулись и уставились на нее. Ира остановилась и недоуменно оглянулась. Нет, смотрели точно на нее. Она слегка покраснела и, опустив голову, принялась оглядывать себя, лихорадочно вспоминая, что могла сделать не так. Да нет… с одеждой все вроде в порядке…
– Ну что, Карская, опять опоздала… – протянула Надежда Николаевна. – Ох, говорила я тебе…
Ира облегченно выдохнула. Похоже, в институте пошла новая волна борьбы за трудовую дисциплину. Ну ничего, даже если лишат премии в приказе, так когда она еще будет…
– Ирочка, а ты доску объявлений видела? – как-то уж слишком мягко прощебетала Светлана Анатольевна.
– Нет, – мотнула головой Ира, а сердце испуганно защемило.
– Ох, бедная, – как-то уж очень огорченно вздохнула Тимонкина.
– Сократили тебя, вот что, – рубанула Надежда Николаевна.
– Но… как? – ошарашенно переспросила Ира.
– А вот так. Новый замдиректора приказ подписал. – Надежда Николаевна с завистью добавила: – Да чего ты пугаешься – радоваться надо. Всем сокращенным долги по зарплате приказано полностью выплатить. А мы как сидели без копейки, так и будем сидеть.
– Но… за что?
– Уж не знаю, – отрезала Надежда Николаевна, – у того, кто подписывал, спроси.
Ира опомнилась только на «директорском» этаже. За все время работы в институте она была здесь только два или три раза. Влетев в приемную, она полоснула взглядом по секретарше, начавшей приподниматься из-за стола, и решительным шагом двинулась к двери замдиректора, которая располагалась точно напротив директорской. Их «старик» последнее время частенько прибаливал, и его обязанности как раз выполнял этот новый. Секретарша только успела ахнуть: «Куда?..» – а Ира уже толкнула дверь и ворвалась внутрь.
Замдиректора сидел за столом и что-то писал. Услышав, как распахивается дверь, он поднял голову и посмотрел на Иру.
– Я – Карская Ирина Борисовна. Сегодня вы подписали приказ о моем сокращении, и я хочу спросить – почему?
Замдиректора окинул ее спокойным взглядом, сделал знак секретарше, возникшей за Ириной спиной, и мягким жестом указал на стул напротив:
– Садитесь, Ирина Борисовна. Слушаю вас.
Ира села и внезапно почувствовала, что ее охватывает робость.
– Я… мне сказали, что вы подписали приказ о моем сокращении.
Замдиректора кивнул:
– Да, согласно приказу министерства штатная численность института сокращается на тридцать процентов. К счастью, часть ставок у нас и так были незаполненные, так что сокращение коснулось только двадцати человек.
– Но… почему я… то есть по каким критериям осуществлялся отбор тех, кто попадал под сокращение?
– По самым демократичным. Мы спустили цифры прямо в отделы и там сами решили, кого сокращать.
Иру бросила в жар. Они… как они могли?!
– Но… как же так… – потерянно пролепетала она, – ведь… они мне… я ничего…
Замдиректора молча выслушал ее лепет, а затем успокаивающе произнес:
– Не стоит так уж сильно расстраиваться, Ирина Борисовна. Вполне возможно, что вам как раз повезло. Как мне представляется, институт все равно будут еще сокращать, а возможно, даже и ликвидировать. В мировой практике для решения тех задач, которые перед ним стоят сегодня, достаточно отдела из пяти-семи человек. А у нас двести сорок два. И огромное здание, которое требуется содержать. А главное, как выяснилось, мы никому не нужны. Так что вы – всего лишь первая ласточка. И я распорядился, чтобы всем сокращаемым погасили все долги по зарплате, что нам, скорее всего, и удастся сделать. А вот как будет с остальными, не знаю. Из министерства денег не поступает, одни обещания.
– Но… что же мне теперь делать?
Замдиректора несколько секунд молчал, а затем вдруг тихо произнес:
– Мне кажется, главное – не сдаваться. А чем конкретно заняться – вы найдете. Я уверен.
Когда она появилась в отделе, все поголовно прятали от нее глаза. Каждый оказался очень занятым. Ира рухнула на свой стул и несколько минут просто сидела, глядя в одну точку. А потом выдвинула ящики и принялась выгребать оттуда свои личные вещи. Сложив все в большой полиэтиленовый пакет, так кстати обнаружившийся в нижнем ящике, она подошла к Тимонкиной и тихо попросила:
– Угости сигареткой.
Ира не курила с самого второго курса, с практики, где они с девчонками исподтишка баловались «Явой». Девчонки потом закурили в открытую, а Ира, наоборот, решила не продолжать.
Спустившись на лестничный пролет, на котором обычно собирались институтские курильщики с двух этажей, Ира внезапно обнаружила, что у нее нет ни спичек, ни зажигалки. Она рассеянно оглянулась.
– На уж, прикури, – раздался сбоку голос Надежды Николаевны.
Ира прикурила и, втянув дым, тихо спросила:
– А почему вы мне ничего не сказали?
– Так тебя ж все время нет – то опаздываешь, то раньше уходишь, – ничтоже сумняшеся заявила Надежда Николаевна, устраиваясь на подоконнике и, в свою очередь, затягиваясь сигаретой. – И вообще, ну сама посуди, кого еще сокращать? Мухина – молодой специалист, никак нельзя. Ирисовой неделя до декрета. Светлане Анатольевне два года до пенсии. Опять же не по-людски. Ну кто ее на приличную работу возьмет в таком-то возрасте? Тимонкина – мать-одиночка. Так что, кроме как тебя, и некого, согласись?
– А… вас, Надежда Николаевна? – зло прищурившись, тихо спросила Ирина.
– Нет, ну ты, Карская, совсем обнаглела, – возмутилась Надежда Николаевна. – Я в отделе всю общественную работу тащу. Как что – так Игнатьина. Профсоюзные взносы собрать – Игнатьина, стенгазету выпустить – опять я. На день рожденья на подарок собрать или там на похороны – снова Игнатьина! Да как у тебя только язык повернулся! – Она вскочила с подоконника и, возмущенно качая бедрами, двинулась к двери их отдела. Через несколько мгновений оттуда донесся ее возмущенный голос:
– Ты представляешь себе, она мне говорит…
До дома Ира добралась в каком-то тумане. В голове вертелись тучи вопросов, но ни одного ответа. Открыв дверь своим ключом, она тихо вошла и, не зажигая света, начала стягивать с плеч пальто, не сразу заметив, что в комнате играет музыка и раздается шаловливый женский смех. Замерев, Ира с минуту прислушивалась к игривому Славиному голосу, к руладам томного женского смеха, а потом медленно опустилась на тумбу для обуви, как была в пальто, снятом с одного плеча. В этот момент музыка стихла, и сразу же раздался легкий удар и звон струн, а затем жаркий проигрыш, сразу после которого Славик затянул своим сильным, красивым голосом:
- Ты одна меня волнуешь,
- Ты – струна моей души,
- Взгляд твой – песня менестреля,
- Ты мне эту песню запиши…
Это было нечестно. Это была ее песня. Славик написал эту песню именно для нее. Он так и объявил всем, когда в группе отмечали их помолвку (вернее, подачу заявления в загс, ну да не все ли равно)…
Песня закончилась. Несколько мгновений в комнате стояла тишина, а затем женский голос задумчиво произнес:
– А вы очень красиво поете, Вячеслав Эдуардович. Чья это песня, я никогда ее не слышала?
– Моя, Илоночка, – с придыханием ответил Славик. – Я написал ее за одну ночь, сразу после того, как увидел вас в первый раз!
– О-о, Вячеслав Эдуардович, так вы, оказывается, еще и поэт…
Вновь заиграл магнитофон, звякнуло стекло.
Ира медленно поднялась, стянула с себя пальто и бросила его на пол, затем будто во сне прошла на кухню и остановилась у плиты. На плите стоял чайник. Ира протянула руку и коснулась крышки. Чайник был горячий, но не крутой кипяток. В этот момент из комнаты донеслось:
– О-о, да вы шалун, Вячеслав Эдуардович… ну что вы, перестам-м-мня… – Голос затих, заглушенный поцелуем.
Ира молча протянула руки. Сняла крышку с чайника и, взяв его обеими руками, повернулась и двинулась к входу в комнату.
Первой ее углядела гостья. Ну еще бы, она лежала на спине, как раз лицом к двери. А Славик возился на ней, уже блестя голой жопой. Заметив ее, гостья вздрогнула и, упершись руками в Славину грудь, отлепила его от себя.
– М-м-м-нуа, кто это, Вячеслав?!
Слава проворно соскочил с полураздетой женской фигуры, растянувшейся на их семейном ложе и, торопливо натягивая полуспущенные штаны, растерянно забормотал:
– Ирина, я… это не то, что ты думаешь… просто…
Но Ира его не слушала. Она легонько размахнулась и окатила эту потаскуху, по-хозяйски развалившуюся на ее диване, горячей водой из чайника…
Комнату заполнил отчаянный, почти до ультразвука, женский визг. Эта тварь вскочила с дивана и, торопливо сцапав свои разбросанные на полу тряпки, рванула в прихожую. Славик, придерживая штаны, побежал за ней. Ира криво усмехнулась и, повернувшись, пошла обратно на кухню. Из прихожей раздавался растерянный голос Славика:
– Илоночка, Илоночка… ах ты боже мой! Илона Георгиевна, я, право…
Хлопнула входная дверь, а в следующее мгновение в кухню ворвался разъяренный Славик.
– Ты дура! Курица! Клуша! Ты понимаешь, что ты наделала?! Это же дочка самого Георгия Гогиевича! Да диссертация уже была у меня в кармане!
– Уходи, – глухо произнесла Ира.
– Что? – ошарашенно переспросил Славик.
– Уходи, – еще раз повторила Ира и в упор взглянула ему в глаза, – я больше не хочу тебя видеть.
– Но… – Славик задохнулся от изумления. Что это такое она говорит?.. Затем его губы истерично скривились. – Э-э нет, ты меня не выгонишь. Это и моя квартира тоже! Я здесь прописан, здесь мой… диван, теле… тьфу. Я тоже здесь живу.
Ира молча поднялась, сгребла с плиты сковородку и повторила еще раз, уже угрожающе.
– Уходи, Карский, не доводи до греха.
– Ты чего? – испуганно спросил тот севшим голосом и попятился в коридор. Спустя мгновение оттуда послышался его визгливый голос: – Хорошо, я уйду, но ты так просто не отвертишься! Я еще вернусь!
Хлопнула дверь, и все стихло. Ира разжала пальцы, позволив сковородке грохнуться на пол, и обессиленно рухнула на табурет. Из глаз градом полились слезы. Ну за что, за что?!. И всё в один день… Ведь были же на Руси мужики. Которые вставали ни свет ни заря и шли в поле, и пахали, сеяли хлеб, растили детей, подбрасывали их к небесам своими сильными руками. А когда приходила беда, надевали шеломы, брали в руки мечи и, поцеловав жену и обняв на прощание детей, шли под княжеский стяг, заслонять землю свою от любого, даже самого грозного врага. Не мужики, а дубы, скалы… Куда же они все подевались-то?..
Глава 4
– До Мневников, шеф?
Андрей молча кивнул и буркнул:
– Восемьсот.
– Пойдет. – Мужик влез на переднее сиденье и захлопнул дверцу. Андрей повернул ключ. Под капотом завизжал стартер, мотор вздрогнул раз-другой и сердито заворчал, позвякивая клапанами. Андрей подгазовал, затем включил «поворотник» и вырулил на проспект…
Из СИЗО его освободили внезапно. Уже под вечер раскрылось окошко, в котором сверкнули глаза выводного, затем раздался голос:
– Встать. Лицом к стене. Руки на стену.
Потом загремели ключи. Андрей считался «буйным» (ну еще бы, после того как такое учинил), но в общем охрана к нему благоволила. Во-первых, здесь, в СИЗО, он вел себя совершенно спокойно, во-вторых, все-таки офицер, а в-третьих, несмотря на всякие там режимы секретности, с обстоятельствами его дела все были более-менее ознакомлены. И большинство Андрея одобряло. А еще дело было в том, что среди «правильных воров» хозяин разгромленной Андреем усадьбы считался беспредельщиком, так что и блатные на Андрея также зуба не имели. Наоборот, ходили слухи, что «смотрящий» предлагал администрации поселить «танкиста» в его камеру, обещая проследить, чтобы тому не было никакого убытку. Но, согласно правилам, «буйных» надлежало «селить» отдельно, так что Андрей попал четвертым к еще троим горемыкам.
Выводной вошел в камеру. Окинул четверых сидельцев цепким взглядом, а затем коротко приказал:
– Данилов, с вещами на выход.
Кто-то охнул. Андрей отлип от стены, молча собрал свои нехитрые пожитки и вышел в коридор…
Едва он выбрался за железные ворота, как черный джип, стоявший метрах в сорока от ворот, коротко мигнул фарами. Андрей недоуменно покосился в его сторону. У него знакомых с подобными машинами не было. Он пожал плечами, поднял воротник и, повернувшись к джипу спиной, пошел к автобусной остановке. Джип за спиной коротко взрыкнул мотором, включил фары и двинулся за ним следом.
Когда черная громадина поравнялась с ним, щелкнула, открываясь, дверца и прозвучал уверенный голос:
– Андрей Альбертович, не могли бы вы уделить мне несколько минут?
Андрей остановился и обернулся. Задняя дверца джипа была приглашающе раскрыта, но разглядеть, кто сидит внутри, было невозможно. Что ж, если хотят грохнуть, то все равно грохнут. От джипа не убежать. Да и у тех, кто внутри, явно не только кулаки имеются. А если действительно хотят поговорить, так от него не убудет… Он усмехнулся про себя (да, тюремная камера быстро влезает в человека, раньше он не был таким покладистым) и полез в машину.
– Добрый день, Андрей Альбертович, меня зовут Бальтазар Иннокентьевич. – Мужчина располагающе улыбнулся. – Думаю, ломаете голову, почему это вас отпустили?
Андрей неопределенно пожал плечами. Он, конечно, удивился, но не то чтобы это так уж его волновало. После двух недель в глухой клетке со стенками, обработанными бетонной «шубой», с маленьким, забранным решеткой окошком под потолком и вонючей дыркой параши в углу становишься фаталистом.
– Можете не гадать. Это я обо всем позаботился.
Андрей удивленно воззрился на сидящего перед ним мужчину.
– Нет-нет, не надо никакой благодарности. Более того, скажу честно, я действовал отнюдь не в ваших интересах. Дело в том, что я работаю на… человека, чей дом вы так эффектно порушили.
– А-а-а, – протянул Андрей, внезапно вспомнив фигуру у бассейна, – я вас там видел…
– Несомненно, – удовлетворенно кивнул Бальтазар Иннокентьевич. – Но дело не в этом. Просто… ваш столь экстравагантный поступок создал для моего работодателя определенные сложности. Скажем так, он привлек к нему излишнее внимание, и кое-что из того, что, по уму, должно было бы оставаться в тени, внезапно выплыло наружу. Нет, дело не в официальных структурах. Хотя и тут возникли некоторые проблемы, но вполне решаемые. Трудности возникли в другой среде. – Он всплеснул руками. – Вы не представляете, насколько люди, принадлежащие к так называемым теневым структурам, подвержены ханжеству и закоснелости. И как они не любят тех, кто смело и свободно отбрасывает заплесневелые законы и традиции…
– А я-то тут при чем? – равнодушно спросил Андрей. Ему были совсем не интересны трудности того урода, который имел отношение к смерти деда.
– Дело в том, что мой работодатель непременно желает вам отомстить. Что в его понимании означает только одно – смерть. Причем довольно мучительную. – Бальтазар Иннокентьевич грустно улыбнулся. – К сожалению, он слишком привержен идеологии зверя. Он считает, что она делает его сильным. А волки ведь никогда не прекращают гона и не бросают загнанную добычу…
– А разве это действительно не делает его сильнее? Ведь зверь не только силен, но и ничем не ограничен, – заметил Андрей больше для того, чтобы что-нибудь сказать. Он уже понял, что ему и так расскажут все, что собирались. Правда, зачем ему это надо и, главное, зачем это надо его собеседнику, он пока не понял. Ну да и черт с ним…
– Вот как? Отрадно, что даже в столь… смутный период вашей жизни вы находите в себе силы задумываться над подобными вопросами. А что касается вашего замечания, то… нет, ни в коем случае нет, – мягко улыбнулся Бальтазар Иннокентьевич. – Если бы это было так, то человек никогда бы не стал тем, кем он стал, а остался бы всего лишь мясом на клыках зверя. К тому же, можете мне поверить, в далекие времена, когда человек был еще очень слаб, на этой планете водились звери гораздо более сильные и страшные, чем те, кто сегодня олицетворяет силу зверя. То есть всякие там волки, тигры или львы. И даже тогда человек оказался сильнее.
– Ну и к чему вы проводите со мной этот ликбез?
– Ну… ликбез – это всегда полезно, – усмехнулся Бальтазар Иннокентьевич, – к тому же не только с вами. Вон те два джентльмена тоже волей-неволей прислушиваются. – Он кивнул на сидящих впереди водителя и еще одного «джентльмена» шкафообразных пропорций. – Ну а главное, я пытаюсь убедить вас в том, что в просьбе, которую я собираюсь высказать, нет никакого подвоха. Что она столь же выгодна вам, как и… моему работодателю.
– И что же это за просьба?
– Я бы попросил вас, – мягко начал Бальтазар Иннокентьевич, – как можно быстрее ухать из Ленинграда.
– Зачем? – спросил Андрей.
– Затем, что в этом случае у вас появится шанс остаться в живых, а мой работодатель получит возможность быстро утрясти все свои проблемы с теми, кто сейчас настроен по отношению к нему крайне негативно.
– То есть вы гарантируете, что, если я уеду из города, этот ваш работодатель не будет ни искать меня, ни преследовать мою семью?
– Ну почему же, искать-то он будет. Идеология зверя, я же говорил… Но… как бы это сказать, гораздо менее активно. И даже при очень небольших усилиях с вашей стороны вряд ли отыщет. Он все-таки еще и бизнесмен. А ваша с ним ма-аленькая разборка создает некоторые трудности для дальнейшего роста и развития его бизнеса. Так что… если олень спрыгнет в водопад, то даже волки прекращают преследование.
– А если водопад не высок и не глубок?
Бальтазар Иннокентьевич вновь улыбнулся:
– Иногда, если бизнес этого требует, полезно сделать вид, что водопад о-очень высок. К тому же в «идеологии зверя» весьма ценятся безрассудная смелость, презрение к смерти и способность поступать по-своему вопреки всему. А вы все это продемонстрировали вполне наглядно. Так что уезжайте, Андрей Альбертович…
Бальтазар Иннокентьевич проводил взглядом худощавую фигуру, скрывшуюся за углом высокого забора, и, наклонившись, тронул водителя за плечо:
– В «Чепок».
Тот молча включил двигатель и джип тронулся с места.
К дверям модного кафе, служившего штаб-квартирой группировки, у лидера которой Бальтазар Иннокентьевич исполнял функции ближайшего советника, и носившего неофициальное наименование «Чепок», они подъехали, когда уже совсем стемнело. Бальтазар Иннокентьевич покосился на ярко освещенную витрину и едва заметно сморщился. Эти господа, разбросанные по городам и весям огромной страны – от столиц до глухих поселков, – на кого он имел честь работать, все как один страдали полным отсутствием какого бы то ни было вкуса. То, что им нравилось, что вызывало их одобрение, должно было непременно выглядеть аляповато, кричаще и пестро. Впрочем, если бы он хотел найти людей с безупречным вкусом, должен был бы искать их в другой среде. А для выполнения его задачи нужны были именно такие люди…
Он вылез из джипа и двинулся к дверям, украшенным табличкой «Спецобслуживание».
Когда Бальтазар Иннокентьевич вошел, «бык», все это время буравивший его спину тяжелым взглядом, покачал головой и, повернувшись к водителю, пробурчал:
– Не нравится мне этот еврей…
– А чё?
– Ты чё, не понял? Там же был тот урод, что хозяину дом порушил.
– Иди ты?! – не поверил водитель.
– Точно говорю. Я из разговора понял. Могли бы кончить – и вся недолга. Так нет, он его отпустил.
– Ну дела-а-а… – протянул водитель и покосился на «быка»: – Слушай, а откуда ты знаешь, что он еврей?
– А кто же еще? – удивленно переспросил «бык»…
Вечером после «бомбежки» они, как обычно, пили в гараже.
Снимать напряжение тяжелого и долгого трудового дня можно по-разному. Кто-то делает это на теннисном корте, в бассейне или на поле для гольфа, ну а большинству русских мужиков в это тяжелое время был доступен только один способ – застелить верстак старой газетой, нарезать колбаски, селедочки, лучка и… разлить по разнокалиберной посуде «беленькую».
Первая пошла хорошо. Андрей занюхал рукавом, сгреб на горбушку кольцо лучка и кусочек селедочки и засунул в рот.
– Нет, вот это жизнь, – блаженно щурясь, заявил Сема, – ни тебе жены, ни начальства – сам себе хозяин.
Сема был однокашником Андрея по училищу. Он распрощался с погонами еще раньше Андрея. И по собственной воле. Именно к нему Андрей приехал из Питера. Потому как куда еще было податься, кроме как в Москву…
До дома он тогда добрался часов в девять. Позвонил в дверь. Открыл отец. Увидев Андрея, он задрожал и прошептал севшим голосом:
– Сынок…
– Не волнуйся, папа, я не сбежал, – хмуро бросил Андрей и шагнул вперед, отодвигая отца.
– Ну зачем ты так? – укоризненно произнес тот и, повернувшись, крикнул: – Рая, Андрей вернулся!
Мать появилась на пороге комнаты, окинула его оценивающим взглядом и зло резанула:
– Нет у меня теперь сына, вот!
Отец тут же скукожился. Андрей тяжело вздохнул. Что ж, чего-то подобного он ожидал…
Пройдя на кухню, он залез в холодильник и выудил оттуда кусок колбасы и пару яиц. Поставив сковороду на огонь, бросил в нее кусок масла, затем мелко нарезал пару кружков колбасы и разбил несколько яиц. После тюремной баланды обыкновенная яичница должна была показаться ему верхом совершенства.
Отец зашел на кухню, когда яичница уже подходила. Андрей выставил на стол купленную в киоске внизу бутылку водки, бухнул сковороду на подставку и кивнул ему:
– Садись, пап, давай по рюмашке, а то я давно уже ничего такого не пробовал.
Отец торопливо присел на табурет. Андрей разлил. Чокнулись. Опрокинули. Закусили яишенкой. Отец слегка расслабился и улыбнулся:
– Хорошо… Знаешь, я когда-то даже мечтал, что вот так как-нибудь сяду с сыном на кухне, залужу по рюмочке…
– Ну… наслаждайся, – неловко буркнул Андрей.
– Ты не обижайся на мать-то. Ей тоже ведь тяжело. Она ведь всегда мечтала о том, какая у нас будет респектабельная и обеспеченная семья. Как все будут нас уважать и даже где-то завидовать. А видишь, как оно в жизни получается-то…
– Да я понимаю, – кивнул Андрей, – и не обижаюсь. Ну что, повторим?
– Повторим, – кивнул отец. Они накатили еще по одной.
– Ну и что ты делать думаешь?
– Уезжать мне надо из города, – объявил Андрей.
– Это почему? – удивился отец.
– Да так, умные люди посоветовали. Пока все не уляжется.
– Ну… раз так, то да, – согласился отец.
– Пап, я машину дедову заберу, ладно? Она ж все равно моя. Ее дед на меня переписал, еще когда я училище окончил.
– Бери, – согласился отец. – А куда думаешь податься?
– Знаешь, я пока лучше говорить не буду. Ну мало ли что? А так – вы и вправду не знаете.
– Разумно, – согласился отец. – Ну что, по третьей?
Они накатили и по третьей. В этот момент в кухне появилась мать.
– Все пьете? Я так и думала. Ты бы, Альберт, лучше брюки погладил. Завтра в люди идти.
– И действительно, – засуетился отец, – пойду поглажу.
Когда он, сопровождаемый суровым взглядом матери, выскочил из кухни, она покачала головой и уставилась на сына. Андрей продолжал невозмутимо поглощать яичницу.
– Ну что, добился своего? – сварливо начала мать. – И на что теперь жить прикажешь? И так денег не было, а тут появился единственный шанс, так ты же своими руками его и угробил!
– Ничего, – буркнул Андрей. – Он-то больше потерял.
Мать всплеснула руками:
– Дурак ты, дурак! Ну чего ты добился-то? Петр Демьянович все одно мертвый. Умер он, понимаешь? Умер. Закопали его туда. – Мать ожесточенно ткнула пальцем вниз. – А мы, – тут она всхлипнула, – мало того что денег лишились, так еще и тебя едва не посадили. Ну чего ты полез? О себе думать надо, о себе! Время сейчас такое…
– Мам, не начинай, – сурово произнес Андрей.
– Ох, Андрюшка, – вздохнула мать, внезапно теряя весь свой обличительный пыл, – я ж за тебя боюсь. Да черт бы с этими деньгами, хотя они нам очень бы сейчас пригодились, но ты ж вечно в какие-то истории вляпаешься. Думаешь, из этой выбрался, так и всё?
– Не выбрался еще, мам, – тихо произнес Андрей и, увидев, как побледнело лицо матери, торопливо добавил: – Да нет, не то, что ты думаешь. Не сбежал я. Но в городе мне оставаться нельзя. Так что уезжаю я. Завтра.
– И куда?
Читать бесплатно другие книги:
