Секрет русского камамбера Драгунская Ксения

МУХОВ: Начинается… Руки-крюки…

Мглова лезет под стол, собирает.

МУХОВ. Что ты за нескладь, Фрося, ей-богу, просто безручь какая-то…

МГЛОВА. Нож упал, кавалер спешит…

МУХОВ. У тебя вечно так. В детском саду у тебя однажды кусок котлеты изо рта вывалился.

МГЛОВА (смеется). Какой еще котлеты, ты что?

МУХОВ. Я видел, я помню. Я еще тогда подумал: «Ну и чучело, ни за что на ней не женюсь!»

Мглова вылезает из-под стола, сидит на корточках и смотрит на Мухова снизу вверх, заглядывает ему в лицо.

МГЛОВА. Ты такой красивый, Паша. На тебя на улицах прохожие оглядываются.

МУХОВ (угрюмо). Куда там… Милиционеры останавливают…

Мглова опять усаживается за стол.

МГЛОВА. Знаешь, мне сегодня приснилось, что мы с тобой сидим осенью на веранде, пьём чай, тут гости какие-то в преферанс играют, и вдруг дверь открывается, и входит Пушкин! Ну, все, конечно, стали пододвигаться, садитесь, мол, Александр Сергеевич, а он посмотрел на меня так внимательно-внимательно, рассмеялся и ушёл…

МУХОВ. Ну сколько можно, Фрося? Сколько можно врать? Что ты всё врёшь?

МГЛОВА. Я вру?

МУХОВ. Ну какой Пушкин тебе может присниться? Ты посмотри на себя. Снится тебе обычно траханье и жареная курица.

Мглова смотрит на Мухова, грустно оглядывает стол, берёт миску с салатом и надевает ему на голову. Мухов трясет головой, миска падает, Мухов весь в салате, отплёвывается, отряхивается.

МУХОВ. Что это такое? Это из чего вообще сделано? Ты что туда покрошила? Что это, Фрося?

МГЛОВА. Салат из мочёных яблок.

МУХОВ. Ты у кого рецепт списала? Сама, что ли, придумала? Господи, теперь вот голову мыть надо, тьфу ты, гадость какая…

МГЛОВА. Между прочим, этот салат очень любил Пушкин!

МУХОВ. Но я не Пушкин! Почему я должен есть то, что любил Пушкин! За что? За что?

Мглова уходит из комнаты.

Входит Генварёв, гость.

ГЕНВАРЁВ. Ну что, орлы? Заждались небось?

Вынимает из сумки гостинцы — баночки со съестным, бутылки, нарядные коробочки. Мухову он дарит что-нибудь мужское, например кило гвоздей, Мгловой — женское, допустим пяльцы. Или в крайнем случае наоборот.

ГЕНВАРЁВ: Паш, ты что, волосы, что ли, завил? Евфросинья!.. Ну, проводим старый год…

Генварёв и Мухов садятся за стол.

ГЕНВАРЁВ: А Фрося где?

МУХОВ: Плакать пошла. (Вынимает куски салата из волос.) Фрося, кончай обижаться, иди к нам. Ну и фиг с ней. Выпьем, брат Генварёв…

Выпивают.

МУХОВ. Ты закуси… Мочёной брусникой закуси…

ГЕНВАРЁВ. Я лучше картошечкой…

МУХОВ. Да при чём тут картошка?! (Возмущается ни с того ни с сего.) Что вы все вечно — «картошка, картошка»? Это пусть белорусы картошкой питаются! Бульбаши! А мы — русские! Мы русские люди, Коля!

ГЕНВАРЁВ (оторопел). Что ж нам теперь есть?

МУХОВ. Тюрю. Сныть. Мох! (Зовёт.) Фрось-Фрось-Фрось! Ну и имя! Так только кошек называть…

Мглова появляется в дверях, стоит, прислонясь к косяку.

МУХОВ. Эх, Фрося, Фрося… (Нажимает пальцем ей на нос.) Дз-з-зынь! Не обижайся на меня. Ведь кто, кроме меня, с тобой нянчиться будет?

МГЛОВА (серьёзно). Пушкин.

ГЕНВАРЁВ. Великий русский поэт.

МУХОВ. Солнце русской литературы.

Пауза.

МГЛОВА. Пушкин родился в Лефортове.

ГЕНВАРЁВ. Это в Бауманском районе или в Калининском?

МГЛОВА. У Пушкина было трудное детство. Зато у него хотя бы няня была. Добрая. Сказки рассказывает. А то просто дремлет под жужжанье своего веретена.

МУХОВ. Ха-ха-ха-ха-ха! Я так и знал, что ты сейчас это скажешь…

ГЕНВАРЁВ. У меня тоже нянька была. Циля Яковлевна. Ну, мать-то всё на химкомбинате в две смены припахивала, а мы с Цилей Яковлевной, значит. Она мне ещё песню пела. Колыбельную. Три танкиста выпили по триста… Боевая старуха была… Да…

МГЛОВА. Генварёв, а ты правда читать не умеешь?

МУХОВ (сквозь зубы). Идиотка…

ГЕНВАРЁВ. В детстве болел часто, не успел буквы выучить, а теперь что уж… Поздно теперь…

МУХОВ. Он зато азбукой морзе овладел в совершенстве. И вообще, Фрося. Отстань от Генварёва. Отстань от него. Он достойнейший человек. Ну подумаешь, читать не умеет. Ты-то вот кто такая? Умеешь читать, а что толку? Пушкин то, Пушкин сё, Пушкин ел яблочный пирог, обожал кошек, носил «Левайс» и брызгался одеколоном «Искейп»… И что? Что ты всё со своим Пушкиным? Лучше бы вон диван пропылесосила… У Генварёва прекрасная, нужная людям профессия!

ГЕНВАРЁВ. Не наезжай, Паша, брось… Ты, Евфросинья, молодец. Такие у тебя пирожки с луком… Прямо вот жениться сразу на тебе хочется…

МГЛОВА. За пирожки с луком каждый дурак жениться горазд. Ты бы вот лучше душу мою нежную полюбил.

МУХОВ. Ха-ха!

ГЕНВАРЁВ. Пойди докопайся до твоей души. Ты ж всё пирожками отбиваешься…

МГЛОВА. А знаете, однажды когда-то давно, ещё в институте или даже в школе, я шла по улице очень рано утром, а там весна, и утро такое серое, но не потому, что погода плохая, а просто солнца ещё не видно, но уже совсем, совсем тепло, уже, наверное, апрель, и вот у тротуара остановился грузовик, полный красных флагов, водитель стоит и курит, а ещё один мужик и ещё какой-то парень вешают флаги на дом, и они сразу так распрямляются и щёлкают на ветру, утро такое туманное, тёплое, пустое Садовое кольцо и красные флаги щёлкают на ветру…

Пауза. Генварёв ест. Мухов смотрит на Мглову.

МУХОВ. Ну и что?

МГЛОВА. Что?

МУХОВ. К чему это лирическое отступление?

МГЛОВА. Так… Просто.

МУХОВ. А, просто… Нечего на Новый год нас тут грузить. Никого не интересует твоя красножопая юность. Ясно?

Мглова молчит, пригорюнясь.

ГЕНВАРЁВ (ласково). Что ты, Фрося? Всё о Пушкине скучаешь? Ну ничего, ничего…

Генварёв смотрит на часы, выглядывает в окно, свистит, машет рукой. Улыбается, подмигивает Мгловой, наскоро прибирает на столе.

Входит тщедушный парнишка рабочего вида. Очень смущён.

ГЕНВАРЁВ. Встречай, Евфросинья. Знакомься. Пушкин Александр.

Мглова недоверчиво и почти брезгливо разглядывает гостя.

МГЛОВА (холодно). Вы что, господа, офонарели?

МУХОВ. Ну вы посмотрите! Какова, а? Целыми днями — Пушкин, Пушкин, а притащили Пушкина — нос воротит.

МГЛОВА. Это кто вообще такой? Как бы чего не спионерил.

ГЕНВАРЁВ. Обижаешь, подруга. Пушкин — парень надёжный, честный, рабочая косточка, не чета всяким там разгвоздяям…

Гость смотрит по сторонам, глядит на угощение.

МУХОВ. Говорят тебе, он Пушкин! Генварёв, может, по всей Москве за ним гонялся, чтобы тебе на Новый год приятное сделать…

МГЛОВА. Какой же это Пушкин?!

ГЕНВАРЁВ. А кто по-твоему? Шильбермахер? Пушкин! Александр. Саня, покажи ей документы.

Гость никак не отзывается.

ГЕНВАРЁВ (погромче, жестикулируя перед носом гостя). Документы, Саня, покажи ей, где фамилия написана.

Гость не шевелится. Генварёв хлопает его по карманам.

ГЕНВАРЁВ. Не захватил, видно… Глуховат он у нас после контузии. Садись, Санёк. (Усаживает Пушкина на стул, ставит перед ним чистый прибор.)

МГЛОВА. Что за контузия еще?

МУХОВ. Он на Кавказе срочную службу нёс.

МГЛОВА. Ага, понятно.

МУХОВ. Что тебе понятно? Понятно ей!

ГЕНВАРЁВ. Да он никого пальцем не тронул! Только прибыли, сразу колонна в засаду попала… На мине подорвались. Расскажи, как в засаду-то попали.

Пауза. Гость молчит.

ГЕНВАРЁВ. Эх, немтырь. Речь вот тоже не того что-то после контузии. Доктора говорят — восстановится.

МУХОВ. Пошли, братцы, рояль переставим. Втроём как раз сподручно.

ГЕНВАРЁВ. Пушкину тяжёлое нельзя поднимать. Вдвоём справимся. Евфросинья, пригляди за Пушкиным. Не обижай его.

Генварёв и Мухов уходят.

Мглова и гость остаются одни. Мглова пристально глядит на него. Он смущается. Улыбается неловко. Мглова приближается к нему вплотную.

МГЛОВА (злым шёпотом). Ты, сволочь, что сюда припёрся? Ну-ка, быстро отвечай, как твоя фамилия.

Гость кивает невпопад. Мглова отдаляется и снова разглядывает его.

МГЛОВА. Наверняка Сидорчук. Или вообще Гандрабура. Бесстыжие твои глаза. Ты хоть Пушкина читал? Жалко, салата из мочёных яблок не осталось. Небось голодный? (Пододвигает к нему угощение.)

Гость с удовольствием ест. Мглова смотрит на гостя.

Отворачивается.

МГЛОВА. Ужас… Вот ведь злодеи в начальствах сидят! Спрашивается, если у человека фамилия Пушкин, то зачем его на войну посылать? Его же беречь надо… В крайнем случае куда-нибудь в клуб или в оркестр… Зачем Пушкина-то в самое пекло? (Смотрит на гостя с жалостью и тревогой, дотрагивается до его плеча, он вздрагивает, перестаёт есть, смотрит на Мглову.) Страшно на войне? Тяжко? Бедный… (Гладит его по руке.)

Гость внимательно и печально смотрит на Мглову, виновато улыбается и вынимает изо рта разноцветный шарик. Потом ещё один, ещё. Тянет из кармана у Мгловой бесконечную алую ленту, показывает другие фокусы, подхватывает оторопевшую Мглову, они танцуют что-то похожее на танго.

Входят Генварёв и Мухов.

ГЕНВАРЁВ. Ты что? Ты что?! Ты что с Пушкиным вытворяешь? Ему резкие движения делать запрещено!

Мглова и гость перестают танцевать. Ни с того ни с сего гость начинает хихикать, просто давится от смеха, и убегает прочь.

ГЕНВАРЁВ. Эй, Саня, погоди! Ему же волноваться нельзя, он же контуженый.

МГЛОВА. Сами вы контуженые. Ты да Мухов. Оба. (Наливает себе вина.)

МУХОВ. И никакой благодарности! Человека в новогоднюю ночь потревожили, чтобы ей сюрприз сделать, а она и ухом не ведет.

ГЕНВАРЁВ. Ты, Фрося, можешь не верить, а он правда Пушкин Александр. Я тебе список покажу на улучшение жилья. У нас в клубе интернационалистов. Пушкин. Александр.

МУХОВ. Да какая разница — Пушкин, не Пушкин. Пришёл человек в гости первый раз. Даже ещё не огляделся путём, а ты его сразу танцевать тянешь. Что о нашем доме теперь подумают? Распущённость какая-то, одно слово.

Мглова берет бокал, выпивает залпом. Облизывается.

МГЛОВА. Разлюбила…

МУХОВ. Ах, ах, ах…

ГЕНВАРЁВ. Кого? Неужто Пушкина?

МГЛОВА. Да каберне…

МУХОВ. Я тебе, Фрося, человек не чужой и поэтому от души советую: удали аденоиды. Удали, и всё наладится.

МГЛОВА. Отстань ты со своими аденоидами.

МУХОВ. Со своими я к тебе и не пристаю. Свои я давно удалил. В детстве.

МГЛОВА. Оно и видно.

МУХОВ. Я бы никогда не стал заострять на этом внимание, но ведь ты, Фрося, страшно храпишь… Как сапожник! И нечего мне под столом на ногу наступать… Или храпишь, или гогочешь как я не знаю…

МГЛОВА. Где я тебе наступаю? Где ты сидишь, а где я… Ты нарочно всё это, чтобы при Генварёве меня срамить?..

ГЕНВАРЁВ. Ну что вы, братцы, в самом деле? О чём вы? Новый год, сидим, закусываем, всё хорошо… А слыхали про Крюксона-то?

Мглова молчит.

МУХОВ. Что про Крюксона?

ГЕНВАРЁВ. Умер.

МГЛОВА. Интересно, от чего? Со смеху или от неожиданности?

МУХОВ. Умер он, надо полагать, от смерти.

ГЕНВАРЁВ. Ядом отравился.

МУХОВ. А может, под поливальную машину на Красной площади угодил?

ГЕНВАРЁВ. Отец пришёл, а он лежит, белой шалью накрытый. Отец думал, так, прикидывается, хвать — а у него уже пульс не слышно…

МУХОВ. Без дураков, что ли?

ГЕНВАРЁВ. Ну.

Мглова прижимает ладонь к губам, словно удерживая вопль.

МУХОВ. Да ты что?..

Мглова вскакивает и убегает.

ГЕНВАРЁВ. В одночасье.

МУХОВ. Да… (Закуривает) Да… Крюксон… Это такой человек… Такой парень… Я вот когда-то давно прочитал его статью в газете Останкинского молочного комбината… Статья совсем ещё студенческая, но уже чувствовалась крепкая рука, дар журналистский прямо-таки необычайный. Статья о том, что у нас утрачен секрет выделки русского камамбера. И мне, знаешь ли, понравилась именно вот эта смелость. Все ведь обычно вокруг да около: что-то вот у нас не заладилось с русским камамбером, а он честно, бескомпромиссно, с плеча — секрет утрачен, ёлки-палки… Да, Крюксон… Бедняга… Да…

ГЕНВАРЁВ. Он ведь один всё, у других вон, понимаешь, а у него всё через пень-колоду, и денег нет, и такое кругом безбабье… А тут еще горячую воду отключили, холодильник сдох…

МУХОВ (встрепенувшись). Фрося! Фрося! Подойди, душенька, сюда.

Появляется Мглова.

МУХОВ. Ну, голубушка. Отвечай. Где наш старый холодильник?

МГЛОВА. Ты что, Паша? Мы же вместе решили его Крюксону отдать, потому что у нас новый, а у него сломался…

МУХОВ. Ну. Решили. И дальше что?

МГЛОВА. Дальше? Наняла я одного там с длинным кузовом и отвезла Крюксону холодильник.

МУХОВ. Деньги он заплатил тебе?

МГЛОВА. Какие деньги за такое старье…

МУХОВ. Значит, ты подарила ему холодильник?

Мглова раздраженно пожимает плечами.

МУХОВ. Встань ровно и отвечай: подарила ты Крюксону холодильник или нет?

МГЛОВА. Ну, подарила!

МУХОВ. Так я и думал… Так и знал… Такому человеку… Старый холодильник… Генварёв, завари ей шоколаду…

ГЕНВАРЁВ (напугался). Паш, да ты что, Паш, не надо, Паш…

МГЛОВА. Я не люблю горячий шоколад.

МУХОВ. А вот Крюксона, душенька, никто не спрашивал, любит ли он, когда всякие фифы дарят ему старые холодильники… Генварёв, шоколаду!

Генварёв протягивает чашку шоколаду, Мглова сопротивляется, трепыхается, Мухов и Генварёв вливают ей в рот глоток шоколаду, она перестает трепыхаться, умолкает, обмякает, двое опускают ее на диван. Мглова лежит на диване без признаков жизни. Генварёв и Мухов смотрят на нее.

МУХОВ. Наконец-то отстанет со своим Пушкиным.

Пауза. Генварёв глядит в окно.

ГЕНВАРЁВ. Сейчас снег пойдёт.

МУХОВ. Да вроде не объявляли…

Опять пауза. Генварёв смотрит на тело Мгловой.

ГЕНВАРЁВ. Пожалуй, правильно. Приличный человек должен умереть в молодости.

МУХОВ. Мало того что бросила парня, в душу ему наплевала, так ещё и холодильник подарила вдогонку, чтобы уж вконец растоптать. Покойся, милая, до радостного утра…

ГЕНВАРЁВ. Нет, смолоду умереть — это совсем не то что в старости. Ну, допустим, помер ты уже в летах, и что? Припрется к тебе на похороны всякое старпёрство, полтора человека, и будут нудить… А так — соберутся друзья, выставят тебе на отходняк ящик шампанского по православному обычаю… Будь я сейчас молодым, непременно бы умер.

МУХОВ. Крюксон, бедный Крюксон, такой человек, чистое сердце, такой классный парень! Как он сидел в своей квартире, один на один с дарёным холодильником, который отвратительно жужжит… И никого нет — ни в квартире, ни в холодильнике. Или есть? В холодильнике сидят только плавленый сырок «Дружба» и маленькая бутылка пива. Они дрожат от холода. «Я люблю вас», — шепчет маленькая бутылка пива. Но сырок не отвечает, потому что он старый и глухой. Или бутылка пива ничего не говорит, потому что она заграничная и не знает по-русски?

Мухов умолкает и тихо печалится. Генварёв, утешая, похлопывает его по плечу.

МУХОВ. Ну, Бог с ними со всеми, ничего не попишешь, чего уж там, Генварёв, с Новым годом, давай выпьем…

Выпивают.

МУХОВ. Он ведь её королевой считал! (Запальчиво обращается к бездыханному телу Мгловой.) Он же королевой тебя считал, кочерга!

ГЕНВАРЁВ. Я вот давно хотел спросить тебя, Паша. Ты зачем вообще на Фросе женился?

МУХОВ. А чтобы Гириной неповадно было… Когда меня Гирина кинула, я же сам не свой был… Иду раз по Яузскому бульвару вниз и думаю: на ком бы жениться, чтобы Гириной насолить? А тут навстречу как раз эта чума гребёт. Ой, здравствуй, Паша. Ну здравствуй, душенька. А сам думаю: дай-ка я на ней женюсь, вот Гирина-то изведётся! И думаю, надо что-то хорошее сказать, ну, подъехать как-то, и говорю: какие у тебя, Фрося, хорошенькие ушки, выходи за меня! Хвать её на руки при всём честном народе и потащил вниз по Яузскому… Чуть не надорвался.

ГЕНВАРЁВ. А она что?

МУХОВ. А она плакала у меня на руках и говорила, что она недостойна и что влюбилась в меня ещё в детском саду…

ГЕНВАРЁВ. Нет, Гирина что?

МУХОВ. Гирина в Америку уехала. Стажироваться. И вот я теперь кричу ей через океан: «Эй! Гирина! Трепещи! Ревнуй! Страдай! Я женат! На Мгловой! У нее котлеты изо рта вываливаются, и компот в том числе…»

Пауза.

МУХОВ. Господи, как мне фигово было, когда Гирина меня кинула. Я же спать не мог, не мог спать, я спать боялся, потому что вдруг мне во сне приснится, что Гирина снова со мной, а потом просыпаться — такой облом… Я спать не мог, я все ночные клубы обегал, я только и делал, что трахался, трахался, трахался… И трахался, и трахался, а потом опять трахался…

Генварёв утешает и утихомиривает Мухова.

МУХОВ. Странно. Вот я вроде писатель… А сегодня поутру пять раз подряд не мог написать слово «балалайка»… Всё запутывался в этих «ла-ла»…

ГЕНВАРЁВ. А зачем тебе писать слово «балалайка»? Напиши лучше, как живёт наш брат учитель…

МУХОВ. Славный ты парень, Генварёв… И ничего, что ты читать не умеешь. Это даже здорово. Зато у тебя тонкие, красивые, как у музыканта, пальцы, ты умеешь орудовать сапёрной лопаткой, знаешь, как вести себя при массовых беспорядках и как уцелеть в случае эпидемии чумы… И свои знания ты передаешь детям… И это прекрасно! Учитель по основам безопасности жизни — это гордо, прекрасно звучит!

Генварёв и Мухов обнимаются, выпивают, закусывают, поют под гитару «Когда я пьян, а пьян всегда я, я вспоминаю вас…» и всё в таком духе.

Два санитара выкатывают на сцену железную каталку с Крюксоном. Останавливаются. Ставят Крюксону капельницу и уходят.

Некоторое время Генварёв и Мухов продолжают шумно ужинать, но постепенно их голоса стихают. Они сидят, пьют, закусывают, разговаривают, хохочут и поют под гитару уже безмолвно.

Крюксон привстает на каталке.

КРЮКСОН. Мглова растяпа, растеряша, у нее часто насморк, ей надо чаю с малиной, ей надо шаль с кисточками, если целовать Мглову в глаза, она щекочет губы ресницами, её глаза пахнут чем-то смешным и милым, ночью Мгловой снятся детские сны, она смеётся, как гномик, Мглова носит деревянные бусы, Мглова помешалась на Пушкине, она сочиняет сказки про Пушкина, Пушкин и кошки, жил-был Пушкин, и нет на белом свете ничего лучше винегрета, который мне приготовила Мглова, нет ничего лучше этого винегрета в моей жизни, нет и не будет… Я недостоин Мгловой, я не умею починить утюг, у меня всегда всё ломается, а соседи за стеной целыми днями отвратительно тискают клавесин… Зачем нужны все? Зачем огромный город, а в нём десять миллионов каких-то людей, зачем они, кому они нужны, даже странно, что их кто-то ждёт и любит, как можно их любить, если они не Мглова, мне нужна Мглова, никто, кроме Мгловой, я не могу жить без Мгловой, я не хочу жить без Мгловой, Мглооо-ооо-ооова!