Математик Иличевский Александр
Спуск казался коротким, но времени занял много, поскольку скалы засыпаны снегом, а люди очень ослабли.
Михаил и Виталий спускаются ближе к выходу на пологую часть гребня, к первому лагерю.
Ленц и Леонид часто садятся, особенно слаб Ленц.
Наконец дошли до лагеря. Греет солнце.
Вдруг шквалом разметало рюкзаки, бросились догонять, один упустили.
Шум ветра был принят за шум воды, и Евгений много времени потратил на поиски мнимого ручья.
Леонид сорвался, покатился. Его путь местами обагрен кровью.
Ленц без сил сел в снег.
Леонид лежит ничком. Пошевелился. Жив!
Перевернули Леонида: все на нем изорвано, лицо в крови, на лбу глубокая рана. Осмотрели руки, ноги — целы.
Ленц просит дать Леониду горячего чая.
Евгений бежит к пещере.
— Леонид разбился. Дайте горячего чаю.
Из пещеры долго не отзываются.
Наконец появляется кружка с чаем.
— Виталий, выйди, помоги дотащить Леонида, — просит Евгений.
— Не можем — обморожены, — говорит он в ответ.
Чай Леонид так и не смог выпить.
Завернули его в палатку. Он иногда стонет. Ничего не видит: глаза заплыли кровоподтеками.
Повезли Леонида. Через каждые тридцать—сорок шагов Ленц валится в снег. С трудом протаскивают Леонида в пещеру и устраиваются сами.
Ночью Леонид бредит, кричит: «Развяжите веревки!».
Михаил стонет.
Евгений у самого входа тщетно старается согреться.
С просевшего потолка пещеры все время монотонно капает.
Вход давно замело. Душно. А раскопать нельзя — замерзнут.
Ночь тянется бесконечно. Вход слегка засветился — видимо, взошла луна.
Леонид Гутман в одном месте снял рюкзак, который тут же порывом ветра сдуло вниз по склону. Гутман попытался его удержать и сорвался вслед за ним, пролетел метров двести по склону и потерял сознание. Михаил и Виталий настолько уже обессилели, что едва сумели подползти к Гутману, уложили его на палатку и волоком подтащили к пещере.
7 сентября. Дышать почти нечем. Михаил и Виталий задыхаются. Молят Евгения прокопать отверстие. Длины палаточной стойки не хватает, чтобы проткнуть толщу снега.
Евгений судорожно начинает раскапывать. Задыхается, весь в снегу, его тошнит. Неужели не выдержит? Неужели не прокопает? Тогда задохнутся все.
Работает лопаткой, головой, руками. Нужно докопаться во что бы то ни стало, иначе — всех постигнет гибель. Палкой на вытянутой руке ковыряет снег, и вдруг… дырка! Маленькая дырка. Тянется к ней, дышит, но облегченья нет. Еще и еще работает лопатой. Дырка становится больше. Чувствуется свежая струя. Спасены!
Снаружи ясный день.
Едва живые люди вылезают на солнце.
У Михаила, Виталия и Ленца пальцы ног и рук черные, они едва стоят на ногах. О Леониде и говорить нечего; хорошо, что хоть дышит.
Евгений сомневается, что они дотащат Леонида живым.
Упаковали Гутмана еще в одну палатку, протерли ему глаза и убедились — они целы. Леонид видит.
Через сто метров поняли, что никуда сегодня Леонида они не дотащат. Ночевать на снегу — значит рисковать всеми. О том, чтобы затащить Леонида обратно в пещеру, нечего и думать. Они укутывают его палатками, оставляют одного, а сами возвращаются в пещеру.
Весь вечер варят супы.
Евгений несколько раз спускается к Леониду, подкармливает его, последний раз уже в темноте.
Леонид жадно ест и бредит.
Спят крепко.
8 сентября. Евгений выспался. Погода пасмурная, но сносная.
Леонид чувствует себя лучше, встал на ноги.
Евгений ищет и торит дорогу.
У Михаила ноги сводит судорога.
Леонида в трудных местах стравливают на веревке.
Сходит облако лавины, оседает, в нем исчезает Ленц.
Затем находят следы, из чего понимают, что Ленц уцелел.
Полярным призраком с массой ледопадов, сбросов, гигантскими стенами хребтов спадает напротив широкий ледник. Облака покрывают стены, создавая картину грандиозного величия.
Внизу у лагеря все пьют из ручья.
Заработал примус.
Ночью разыгралась буря.
9 сентября. Лазарет среди снежной пустыни. Пять ног и шесть рук (у Ленца, Виталия и Михаила) — черны. Щиколотки распухли, ладони как подушки. Особенно они страшны у Михаила. Виталий бодрится:
— Это ничего, лишь бы живым остаться. А срежут кое-что — не пропадем.
Леонид распух, стонет.
Евгений здоров и работоспособен.
11 сентября. Утро ослепительно-ясное.
Евгений помогает всем с лечебными процедурами, промывает Леониду глаза.
В полдень идет с Ленцем на ледник фотографировать.
Вечером подъедают продукты.
12 сентября. Виталий ушел с восходом солнца.
Груз тянут на импровизированных санях.
Вдруг разглядели лошадей, а вместе с ними Карибая и Тактасена.
Предчувствие толкнуло караванщиков навстречу группе.
С Виталием они разошлись.
На лошадей посадили Михаила и Ленца, который пожаловался на нестерпимую боль в ногах.
Заночевали, так и не дойдя до остальных лошадей.
Лошади всю ночь простояли голодными.
13 сентября. Вышли в девять часов. Ленц и Михаил чувствуют себя плохо. Долго идут ровной мореной. Впереди лошадь Ленца.
Тактасен, рано утром ушедший за лошадьми, наконец появился с тремя из них и помог перегрузить вещи.
Евгений снова идет пешком.
Вскоре сделалось жарко.
Хан-Тенгри постепенно закрывается другими пиками.
К полудню встретили Виталия, который говорит, что чувствует себя лучше.
Ленцу все хуже, едва сидит в седле.
Михаил ко всему безучастен.
Виталия одолевала высокая температура и слабость. До поляны Мерцбахера больше двадцати километров — по хаосу льда и камня, по ледниковым трещинам глубиной в сотни метров, заваленным по колено снегом. От почерневших рук Виталия стал исходить трупный запах. Гигантская тень хищной птицы преследовала его.
14 сентября. Леонид на подъеме еще раз свалился с лошади.
Ленц просит сделать передышку.
Евгений в роли сиделки у Ленца, Тактасен помогает разбить лагерь. Остальные отправляются отдыхать в лагерь алмаатинцев.
Ленц лежит в мешке и не может шевельнуться.
Вечером посыпал дождик, но перестал.
Ленц спит спокойно, но дышит плохо.
15 сентября. Утро сносное.
Ленц не может шевельнуться.
Он часто зовет Евгения.
С места они не двигаются.
16 сентября. В девять часов приехали киргизы из нижнего лагеря, привезли жерди для носилок.
Ленца удалось поднять на специально связанное каркасное седло.
Добрались до нижнего лагеря.
Уложили Лоренца под каменный навес вместе с Михаилом.
Ночь прошла тревожно.
Евгений дежурит около Лоренца, под камнем.
Ночь теплая.
17 сентября. Встали с рассветом. Утро ясное.
Ленц перебирает свои вещи. Просит то об одном, то о другом.
Евгений плохо его понимает.
Говорит Ленц тихо, неразборчиво, заговаривается. Лицо его заострилось, взгляд мутный.
Наконец выехали.
По дороге Евгений заметил, что с руки Ленца спала варежка, и он вернулся ее подобрать. Он сказал Ленцу, что, если ему тепло, лучше снять и вторую варежку. Ленц ответил по-русски:
— Не понимаю…
Через несколько минут он уткнулся головой в луку седла.
Евгений поднял его голову.
Нос скривился набок.
Пульса нет.
Искусственное дыхание не помогло.
Приладили тело Ленца на седле, прикрутили веревками.
Тактасен поддерживает сбоку.
Решили похоронить Ленца на Инылчеке.
Евгений написал карандашом на надгробном камне:
«Саладин Ленц. Умер 17/IX—36 г.»
Высечь надпись не смог.
18 сентября. Отправлена радиограмма: вызываем самолет.
На Малый Талды-су пришли в темноте, остановились в лесу. У больных температура снизилась.
Ленц умер в седле. Покоритель вершин Альп и Пиренеев, Анд и Кавказа, крутых стен и пиков Туркестана закончил свой путь у подножия Тянь-Шаня. Он был обморожен менее Виталия и Михаила, однако стал энергично бороться за свое выздоровление — керосином протирать места обморожений — и умер от общего заражения крови. Мечта Лоренца Саладина сбылась — он взошел на гигантскую мраморную пирамиду, на Повелителя Неба.
19 сентября. День хороший.
У Виталия температура нормальная.
Близ долины Куйлю на большой высоте появился самолет. Вскоре он повернул назад.
Ночевка у Беркута.
20 сентября. Снова высоко в небе появляется самолет. За ним показывается второй и начинает снижение.
Сбрасывает вымпел с поздравлением о покорении Хан-Тенгри и сообщением, что ищут посадочную площадку. Затем сброшен второй вымпел: «Посадочной площадки не нашел, улетаю. К вам идет помощь».
Наконец на Тургене самолет сел.
Попытка взлететь с Виталием и Михаилом не удалась: сорвало крестовую растяжку между крыльями и подкосило шасси.
21 сентября. Евгений греется на солнце и ждет караван.
На следующий день самолет с Михаилом все-таки взлетел, а Виталий продолжил путь к Караколу на лошади.
Не повидав товарищей, Евгений с Леонидом уехали отдыхать в Каракольское ущелье — благо, от сбережений экспедиции осталась порядочная сумма. Евгений, хоть и горько переживал смерть Ленца и обморожения друзей, но уже думал о новых восхождениях.
Виталий и Михаил готовятся к худшему.
Нарком Николай Васильевич Крыленко, покровитель Виталия, жестко отругал его за эту экспедицию.
Всю жизнь Виталия мучил вопрос: «Кому и зачем я бросился помогать в этой экспедиции?»
Виталий Абалаков впоследствии дважды встретится с Евгением Колокольниковым. Первый раз это произошло в кабинете Крыленко, куда нарком юстиции (старый большевик, один из организаторов большого террора, вскоре ставший его жертвой — смещенный и арестованный, первоначальное обвинение: «тратил слишком много времени на альпинизм, когда другие работали») пригласит братьев Абалаковых и руководителя алма-атинской команды, чтобы сверить их показания о том, как выглядит вершина Хан-Тенгри. Второй раз Виталий Абалаков встретил Евгения Колокольникова при трагических обстоятельствах, когда в 1955 году на склонах пика Победа погибли одиннадцать человек из экспедиции, которой руководил Колокольников.
Беззубый, с впавшей нижней челюстью, сидит, как доходяга, в мятой куртке и мятой шляпе, — на щебнистом склоне, с одной разутой ногой, рассматривает снятый горный ботинок — его собственной конструкции, подогнанный под обрезанную после обморожения ногу.
Евгений Абалаков добровольцем прошел начало войны в составе бригады особого назначения. С 1943 по 1945 годы он занимался подготовкой командного состава альпийских частей Закавказского фронта. Работу эту Абалаков начал в партизанском отряде, базировавшемся в районе Домбая и Клухорского перевала. Потом, уже в звании капитана, Евгений был переведен в Грузию, в Бакуриани, где создавалась школа военных альпинистов. Там он и познакомился с Юрием Арцишевским, молодым талантливым альпинистом.
После войны Абалаков сосредоточивается на Бадахшане. В 1946 году он руководит картографической группой, исследующей в Юго-Западном Памире большой район между Рушанским и Шахдаринским хребтами. В те времена Абалаков уже планировал экспедиции на Гималаи. До броска на Эверест Евгений Абалаков собирался вместе с фронтовыми другом Юрием Арцишевским покорить открытый сразу после войны пик Победы.
Но Абалакову не было суждено взойти на Эверест. В ночь на 24 марта 1948 года, незадолго до очередной экспедиции на Тянь-Шань, в Москве на квартире врача и альпиниста Георгия Беликова погибли два поздних гостя — Евгений Абалаков и Юрий Арцишевский.
Гибель альпинистов в доме близ Сретенки малообъяснима. Их тела были обнаружены утром в ванной комнате с газовой колонкой. Беликов, который жил в коммуналке, дал следующие показания. Перед сном друзьям захотелось принять душ. Сам он с женой улегся спать. Но через час обеспокоился тем, что вода все еще льется в ванной (она была за стенкой) и вышел на кухню, пол в которой был весь залит водой… Беликов вспоминает: «Огонь в газовой колонке погас, потому что ночь была морозной и ветреной: видимо, порыв ветра через отдушину сорвал пламя горелки. Магистральный газ в Москву был проведен только недавно, и первые модели газовых колонок имели недоработку: огонь капризно гас, а газ продолжал поступать. Вскоре эти колонки сняли с производства и заменили другими».
Заключение о смерти констатирует отравление Арцишевского и Абалакова газом.
Уникальное сердце Евгения Абалакова, способное переносить немыслимые для человека нагрузки, отправлено после вскрытия в 1-й Медицинский институт для изучения.
Раскопав себя и друзей в заваленной бурей пещере на Хан-Тенгри, Евгений спасся и спас товарищей. Как же его угораздило погибнуть вместе с другом в московской квартире из-за неисправной газовой колонки?
Евгений Абалаков был талантливым скульптором, учеником Веры Мухиной. Скульптура Евгения Абалакова «Восходитель» находится в парковом ансамбле спортивного комплекса Лужники. В образе альпиниста запечатлен Юрий Арцишевский.
Конец сценария.
ГЛАВА 14. ЗА КАЗАКАМИ
Барни потом упорно обдумывал с Максимом проблему газовых колонок. Им обоим не верилось, что можно так глупо погибнуть. Вопросов у них было множество. Когда в Москве получили распространение газовые колонки? В 1930-е? В 1940-е? В чем состояла главная опасность при их использовании, кроме очевидной — взрыва? Пример современных бойлеров не годится, так как в 1940-е годы и газ был другой, и колонки другие. Всегда ли газ был одорированным?
Но почему Абалаков и Арцишевский отравились в ванной оба? Если человек принимал ванну и засыпал, а тем временем пламя потухало, то его будила холодная вода. Если закрыть кран, колонка не должна доводить воду до кипения. Таким образом, она должна быть или накопительной, или проточной, но с регулятором расхода газа, управляемым температурой. От накопительных колонок (если они были в послевоенной Москве) можно было запросто отравиться, поскольку надо было долго ждать, пока вода прогреется, а газ мог в это время подаваться с перебоями. «Проточные» колонки должны иметь надежный регулятор, который способен перекрываться и гасить пламя, а потом снова открываться.
В случае накопительных колонок в самом деле опасность велика — ветер мог дунуть в отдушину. Но все равно, считал Барни, неплохо было бы узнать мнение судмедэксперта: как происходит отравление здорового человека бытовым газом? Неужели человек не способен сообразить, что пора выскочить за дверь?
Максим предпринял изыскания, для чего отыскал телефон Музея истории развития газового хозяйства Москвы. Он дозвонился до его директора и кое-что разузнал. Музейщик оказался заикой, но словоохотливым. Он не удивился причине расспросов и был счастлив наконец рассказать то, что никому никогда не было интересно, но что составляло предмет его рабочей страсти. Выяснилось, что колонки широко распространились вместе с магистральным газом, который пришел в Москву уже после войны — газопровод Саратов—Москва был пущен в 1946 году. К саратовскому газу в 1951 году присоединился газ, шедший по маршруту Дашава—Киев—Москва.
«До этого использовались или индивидуальные котельные, или центральная система горячего водоснабжения, — рассказал музейщик. — С колонками была опасность отравиться газом при погасании пламени, поэтому их нельзя было оставлять без присмотра. А здание должно было иметь специальный дымоход, со всеми особенностями вроде отдельного ствола на каждую колонку, отсутствием горизонтальных участков, необходимой высотой трубы над коньком, — то есть конструкция дома должна была допускать установку колонок».
«Не знаю, особенно правдоподобных версий у меня нет, — добавил, подумав, директор музея. — Я сам как-то ночевал в квартире-общежитии, в которой потом отравились два человека, но там колонка барахлила — гасила пламя, а потом опять открывала газ… Автоматика после войны — человеческая воля. Можно отравиться, если выйти из душа, выключить воду, но забыть выключить газ. А в самом санузле сложно отравиться, поскольку там вентиляция хорошая. Природный газ плохо сжижается, поэтому его и сейчас предпочитают транспортировать по трубам, а не возить в цистернах. Само отравление газом происходит незаметно, по крайней мере так рассказывают при инструктаже: залез человек в колодец и не вылез».
Барни наконец уговорил Максима поехать в Россию, но тот настоял на том, что они выстроят маршрут, учитывая его желание проехать по местам предков — бабушки Акулины и прадеда Митрофана. Могилы предков он не надеялся найти. Но хотя бы взять землицы с полей. Максим готовился осенью приступить к решающему штурму задачи по популяционной генетике, и перед этим ему было необходимо увидеть ландшафт, запечатленный в сознании его предков.
Решено было отправиться на Украину, оттуда на Кубань, Ставрополье и в Калмыкию. Барни интересовался калмыками — древними монгольскими пришельцами: он считал, что принесенный ими буддизм особенный, поскольку хранит затерянные в веках обычаи и предания. Он верил, что именно калмыки со своими «Досками судьбы», древней книгой предсказаний, несут тайное знание о Шамбале. Барни считал, что калмыки недаром поселились близ Маныча — доисторического морского пролива, соединявшего некогда Каспийское и Черное моря, от которого сейчас осталась обширная система лиманов, озер, островов. Он мечтал побывать в одном из дацанов, находящихся близ Маныча, расспросить лам о Шамбале. «Вдруг Шамбала вовсе не в горах, а в степи — и калмыки, то есть монголы, как раз и пришли когда-то с Востока в степь для поисков Шамбалы… Что-то же их должно было увлечь за тридевять земель и заставить остаться!»
Прилетев в Москву, три дня они потратили на Кремль, музеи и ночные клубы, день отсыпались. Едва продрав глаза, Макс собрался ехать к матери в Долгопрудный, вскочил, умылся, и тут Барни появился на пороге номера с ключами от автомобиля: он взял напрокат «Ауди»; через час они выехали из города по трассе М2, держа направление на юг.
Переехали Оку, приблизились к Туле, последовали указателям «Ясная Поляна». На входе в усадьбу купили у старушки два пакета яблок и ступили на аллею из древних, огромных, как дома, деревьев. Перво-наперво отыскали могилу писателя, над овражком. Затем обошли постройки, поднялись во флигель, оказавшийся совсем небольшим. Максиму было странно представить автора «Анны Карениной» — романа размером с океан — обитающим здесь, в этом небольшом, слишком человеческом жилье. Толстой виделся ему прозрачным гигантом, выше деревьев вышагивающим по окрестным полям. Усадьба (сараи, дальние хозяйственные постройки, конюшня, где рядом с лошадью, распряженной и зарывшейся мордой в сено на возу, поддатый юный конюх шумно запрещал фотографироваться очередным посетителям, но неизменно соглашался за небольшую мзду) оказалась топологически надломленной — в ней не хватало центра — рельеф ее был подобен незамкнутой воронке. Вот почему Максим не удивился, когда краем уха услыхал донесшиеся от экскурсовода — долговязого, сутулого, с бородкой, в полотняном пиджачке, из коротких рукавов которого проливались при жестикуляции руки-плети, — следующие сведения. На центральной поляне, венчавшей возвышение ландшафта, — стоял когда-то большой барский дом, который был молодым Толстым утрачен — разобран и увезен; граф-писатель с тех пор тщился всеми силами на том же месте построить новый дом, за тем и ездил в Арзамас, хлопоча о лесе для него; для того же писал романы — однако, дом — колыбель покоя и счастья — так и не вернулся на прежнее место, оставив в Ясной Поляне зияние — и топологическое, и экзистенциальное…
«Какой умный экскурсовод…» — подумал Максим.
Пообедав в кафе, не спеша тронулись дальше и, проезжая полями, видели, как четырехкрылый этажерчатый самолет на вираже сыплет сверху одуванчиковых парашютистов.
В Орле покрутились в центре, выбирая подходящую гостиницу, ибо в муниципальный «Орел» (ампирное сумрачное снаружи и внутри здание с филенчатыми панелями, подоконниками полутораметровой ширины и холлом, похожим на храмовый вестибюль) Барни не желали селить по иностранному паспорту, ссылаясь на жесткие требования закона. Строгая дама в форменном темно-синем кителе и блузке с кружевной манишкой была неподкупна.
— Иностранцам нечего делать в муниципальной гостинице, — сказал Максим. — Иностранцам следует ночевать на берегу Орлика. Подогнать машину к удобному съезду, разложить сиденья и завалиться в спальном мешке. Утром проснуться по горло в речном тумане.
— Что значит муниципальная гостиница? — вопрошал Барни. — Почему мэрия не пускает в город иностранцев? Есть в этом городе другие, обыкновенные гостиницы?
Частных гостиниц в центре не отыскалось. Зато на автобусной остановке друзья расспросили благообразного мужчину, который сразу понял, в чем дело. Он чопорно отрекомендовался бывшим работником МВД и послал их в ведомственное общежитие-гостиницу.
Там тоже пришлось подискутировать с комендантшей. Но она сдалась при условии, что они оставят свои паспорта в качестве залога, и выдала ключ с номерным бочонком из лото вместо брелка. Рядом с общежитием нашли стоянку. Постучались в высоченные ворота. Их бодро открыла девочка-подросток. Машину поставили под высоченную темную стену с колючей проволокой, озаренную с обратной стороны прожектором. Прошли в конторку, где девочка при свете оказалась спившейся женщиной мальчишеского телосложения. Она быстро их оформила, и Макс успел подумать, что испитое лицо, полное теней и припухлостей, похоже на лицо, искаженное контрастным макияжем, к какому прибегают балерины, чтобы из глубины зала видны были черты.
Вернулись в общагу и поднялись на четвертый этаж. Ужаснулись затхлости. В комнате по стенам стояли койки с тумбочками, одна из них была увенчана телевизором, у входа — холодильник.
Они сели перекусить, и тут их внимание привлекли странные звуки, которые раздавались за окном. Не переставая жевать, Макс отодвинул занавеску.
Окна милицейской общаги выходили на тюрьму. Кирпичное угрюмое здание с рядами сводчатых узких окон, очевидно, еще дореволюционной постройки, было обнесено несколькими зонами отчуждения. По периметру стояли вышки, на них маячили часовые, под вышками располагались зарешеченные сверху камеры, спиралями разлеталась колючая проволока, и светили навылет прожектора. Лаяли собаки, слышались команды: «рядом», «сидеть»…
Но главным звуком был мелкий дробный стук — звук ложек, выскребавших миски.
— Проклятье, — выдохнул Барни.
У Макса наконец прошел кусок в горло. Есть расхотелось. Тело затосковало.
Вскоре завыли сирены, застучали клети и засовы. В окнах что-то замелькало. Сирены включались при открытии зоны прохода и замолкали, после того как дважды клацали замки. Макс рассмотрел в окнах на всех этажах силуэты. Потом вразнобой застучали засовы и настала тишина.
Барни мрачно смотрел на Макса со своей кровати.
— Ну что, сваливаем? — спросил Макс.
— У меня нет сил, — ответил Барни. Он снял рубашку, стянул джинсы, откинул одеяло, порылся в клапане рюкзака, достал пластмассовый пузырек и оттуда таблетку, запил снотворное водой из бутылки.
Через десять минут Барни посвистывал носом. Макс с завистью следил за его ровным дыханием.
Всю ночь Макс тосковал и с напряжением вслушивался в перекрикивания заключенных.
— Петро!
— Что?
— Сколько?
— Двадцать семь.
— Сколько?
— Тридцать пять.
— Сколько?
— Сорок четыре.
Время от времени принимались истошно лаять овчарки.
Прожектор с вышки наяривал прямо в окно и, несмотря на занавеску, в комнате было светло как днем. Время от времени Макс посматривал на профиль Барни.
Макс вышел в коридор. Отыскал уборную. Пока стоял над унитазом, кто-то ввалился в соседнюю кабинку и стал неудержимо блевать. Максим торопливо застегнул ширинку. Человек в милицейской форме, с выбившейся из брюк рубашкой, раскачивался, упираясь руками в тонкие стенки, и стонал.
Наконец под утро удалось заснуть.
Из Орла вылетели как на крыльях.
В Белгороде, который им понравился новенькой архитектурной композицией, сочетанием модных парусообразных мостов и стеклянных конструкций торговых центров, перекусили в «Пекинской утке», где им скормили комплексный обед из огуречной похлебки и кусочка рыбы.
На подъезде к пограничному контролю китайский обед попросился срочно наружу, но затормозить у кустов Максим не успел, потому что услышал от Барни, который до того дремал, такое:
— Слушай, брат, у меня с собой в рюкзаке коробок гашиша. Это ничего?
Пока Максим соображал, что делать, бампер машины уперся в номерной знак последней машины в очереди.
Подошел пограничник и, глядя строго в глаза и протягивая таможенные декларации, произнес:
— Оружие, наркотики имеются?
— Нет, не имеются, — нервно отозвался Макс.
— Заполняем декларации, открываем багажник, — приказал пограничник.
Максим, заледенев от ужаса, повиновался.
Пограничник заглянул в распахнутый багажник, всмотрелся сквозь стекло в кучу вещей и рюкзаков, сваленных на задних сиденьях, и отошел.
И тут Макс сделал ошибку.
Вместо того чтобы дать по газам, развернуть машину, откатить пару километров и выпотрошить из рюкзака Барни весь хэш, и даже от греха дать крюк и уехать на другую таможню, он подался вперед за отъехавшей под поднявшийся шлагбаум машиной. Испуг обнаружить свое волнение повлек его вперед.
Барни окаменел.
— Ты где его взял? — процедил сквозь зубы Макс.
— На дискотеке.
Еще сильней паника охватила их в очереди к украинской таможне.
Комплексный обед бурлил в кишечнике горным потоком. Барни задыхался от волнения и вышел из машины, чтобы на ногах подавить тревогу. Он приседал и подпрыгивал.
Макс ласково спросил таможенника:
Читать бесплатно другие книги:
