Командировка в лето Лекух Дмитрий

Пролог

Он нагнулся и протер рукавом носки тупоносых армейских ботинок. Американских, разумеется. Тех, которые называют «вторая кожа», безумно удобных и безумно дорогих, со специальными металлическими вставками, чтобы обладатель этой драгоценной обувки, не дай Бог, не подвернул ногу, прыгая по горам, пригоркам и прочим перелескам.

И очень и очень прочных.

Куда там хваленым «Гриндерсам»…

Потом откинулся в кресле, отхлебнул из фляги и закурил.

Хорошо.

За круглым стеклом иллюминатора, опасно кренясь, уплывала вниз заснеженная, злая и горькая земля Моздока. Ему дважды повезло: и в том, что он опять остался в живых, и в том, что знакомые ребята из пресс-центра уговорили-таки несговорчивого генштабовского полкана взять его на борт своей не по чину генеральской «тушки».

Сказали, что свой.

Правильно, в сущности, сказали.

Теперь каких-то два часа, и он будет в Жуковском. Там поторгуется с нежадными местными таксистами, и еще через час-полтора окажется дома, где сможет наконец-то принять по-человечески душ.

Впервые за два с половиной месяца.

Глеб любил возвращаться с войны.

Он вообще очень любил возвращаться.

…Еще раз отхлебнул из фляжки.

Вискарь.

Тоже — своего рода традиция…

Каждый раз, отправляясь туда, он брал с собой две фляжки виски. Одну выпивал по дороге туда, другую — когда возвращался обратно.

Пока примета срабатывала.

Пока.

Рядом, с трудом уместившись в узком креслице, похрапывал Художник. Глеб каждый раз удивлялся, как при такой комплекции Сашка умудряется носиться по горам, что твой бизон.

Да еще и с тяжеленной бетакамовской камерой на плече.

И каждый раз требовал, чтоб за ним закрепляли именно этого оператора. Впрочем, начальство не сильно и противилось: «поливал»-то Художник просто великолепно, картинку держал, как бог.

Вот только пил, прости господи, тоже… соответствующе…

И слушался в конторе — одного Глеба.

Других авторитетов, включая самого Главного, для него просто не существовало.

Мог послать и по матушке, и по бабушке. И по тете с дядей. Причем в таких изысканных выражениях, что начальство краснело, бледнело и давилось слюной.

А потом пыталось оторваться на Глебе, но тот только руками разводил: мол, а где я вам другого такого психа возьму, чтобы вместе со мной все горячие точки прочесать мог?

Так что — терпите, господа…

И господа терпели.

Хоть и скрипели при этом зубами просто немилосердно, особливо при виде того, как пьяный Художник пытается прижать в углу очередную практиканточку.

И вправду, где другого такого психа возьмешь?

Так что — пусть его пьет… пусть ругается…

Сволочь…

Глеб еще раз отхлебнул из фляги, погасил во вмонтированной в ручку кресла пепельнице докуренную до самого фильтра сигарету. Не глядя, передал виски назад, Рустаму.

Сашке все одно не надо, он еще в аэропорту водовки со спецназовцами насосался.

Вон как храпит.

Хорошо…

Москва встретила стылым, пронизывающим насквозь ветром и противным мокрым снегом в лицо.

Весна, блин…

На войне и то теплее…

Зафрахтованный за пять сотен частник на дышащей на ладан «шестерке» еле тащился по запруженным машинами улицам, матеря всё и всех: погоду, гаишников, идиотов на иномарках, чайников на «совках».

Хотя и сам, надо отдать дяде должное, чайником был преизрядным.

Всем чайникам чайником.

Каждый раз, когда он из полосы в полосу перестраивался, у Глеба аж сердце замирало.

Думалось: в Чечне не завалили, так здесь добьют.

Наконец он не выдержал и, пожав руки Рустаму и Художнику, велел придурку остановиться у ближайшей станции метро.

Вышло — у «Таганки».

Ну, и к лучшему.

Сплевывая и вытирая с лица противный мокрый снег, закупил в ближайших палатках еще одну бутылку дешевого виски, хлеб, сыр, сосиски поприличней, овощи и — нырнул в спасительное тепло подземки.

От «Таганки» до «Киевской» всего-то — пять остановок.

А от «Киевской» до дома — десять минут быстрым шагом.

Другим в такую поганую погоду не передвигаются.

У подъезда из багажника навороченного спортивного «альфа-ромео» выгружала яркие пакеты симпатичная рыжеволосая девчонка в короткой расклешенной дубленке.

Эдакой полукуртке-полупальто.

Один из пакетов задрал на минуту отороченную явно дорогущим мехом полу и обнажил сильную длинную ногу. Девчонка поймала заинтересованный взгляд и кокетливо смутилась.

Глеб набрал сложный код и посторонился, пропуская ее в тяжелую металлическую дверь.

В лифте они ехали вместе, она вышла на седьмом, и он задумчиво посмотрел ей вслед.

Нда…

Раньше в этом доме все жильцы знали друг друга в лицо. И обязательно здоровались.

Ничего не попишешь, времена изменились…

Интересно, кто она?

Жена какого-нибудь нувориша, прикупившего квартирку в старом мидовском доме?

Или любовница, для которой прикупил?

Нет, судя по дорогой и солидной тачке, — все-таки жена…

А жаль.

Лицо очень хорошее.

Он вздохнул, вышел из лифта и завозился с ключами.

Дома ждали тишина, пустота и привычная пыль на стеллажах, под самую завязку забитых старыми книгами.

Еще отец собирал.

А до него — дед и, скорее всего, — прадед.

Так далеко в семейную историю Глеб не заглядывал.

Неинтересно было.

А вот свои «дополнения и улучшения» в фамильную коллекцию внес. В самом начале «новых времен», когда на книжных лотках начало появляться такое, о чем отец мог только мечтать.

А тут: покупай — не хочу.

Эх, папа, папа…

Глеб заварил чаю, не торопясь, покурил в любимом кожаном кресле, принял душ, хлопнул еще один стаканчик виски и завалился спать. Разбудили его только поздним вечером.

Естественно — Художник.

Глава 1

Сашка, по своему обыкновению, приперся без звонка.

Сопя, отстранил с пути полуголого шефа и, ни слова не говоря, почапал на кухню, оставляя на относительно чистом полу грязные мокрые следы сорок последнего размера.

Операторы вообще народ, как правило, крупный.

Потаскай-ка на себе эдакую бандуру.

Когда слегка ошалевший Глеб доплелся за ним до небольшой «советской» кухоньки, на столе уже стояла запотевшая бутылка «Русского стандарта», лежали полиэтиленовые пакетики с рыночными соленьями, а Художник продолжал деловито разгружаться.

— Во, — сказал он, доставая из пакета пачку пельменей в красивой картонной коробочке, — я в прошлый приезд такие жрал. Ничем от домашних не отличаются. Как сибиряк свидетельствую…

Глеб зевнул, деликатно прикрывая рот ладонью, потянулся за валявшейся на холодильнике початой пачкой «Парламента».

— Тебя что, опять Нелька выгнала?

— Не-е… — Сашка немного подумал и засунул пельмени в морозилку. — Куда ж она меня выгонит… Я хоть и алкаш, но все ж таки кормилец… На съемках она, сериал какой-то бацают в Риге. Через месяц только приезжает. Если отгулы дашь, сам к ней смотаюсь. А то, небось, трахается там с каким-нибудь лабусом…

Глеб хмыкнул и, повертев в руках полупустую сигаретную пачку, отправил ее обратно на холодильник.

— Кто б мне самому отгулы дал… Вот что. Тряпка под раковиной, тапочки в прихожей. Ты сейчас наводишь порядок здесь, я привожу в порядок себя. Окей?

И отправился в ванную плескать себе в лицо холодной водой и причесываться.

Причем надолго.

Когда он вернулся — свежий, гладко выбритый (а, раз начал приводить себя в порядок, то чего уж там), в чистой футболке и синих домашних джинсах, — грязные следы были тщательно вытерты, водка разлита по небольшим стопарикам, огурчики, помидорчики и прочая черемша аккуратно сервированы в большой белой тарелке, черный хлебушек и колбаска старательно порезаны, а сам Сашка, собрав роскошную русую гриву в тугой хвост, склонил буйну головушку над дымящейся кастрюлей.

Пельмени варил.

Те самые.

Проникся, сволочь…

Глеб хлопнул Художника по плечу и протянул ему рюмку:

— Ну, вздрогнем, что ли… С возвращеньицем!

Вздрогнули.

Похрустели в задумчивости малосольными огурчиками: уж что-то, а соленья Сашка выбирать умел.

Как и водку.

Вдумчив был в этом вопросе — аж до безобразия.

Глеб со вкусом закурил. Вот теперь он почувствовал себя дома по-настоящему.

Сашка помешал в кастрюле и немедленно разлил по второй:

— Скоро готовы будут… Жрать хочу — помираю. Давай сначала заправимся, а о делах потом поговорим, хорошо?

Глеб немного помолчал.

Еще раз затянулся, не торопясь выпустил в потолок тонкую струйку дыма, хмыкнул, пробарабанил пальцами по столу какую-то одному ему известную африканскую мелодию и только потом внимательно посмотрел на слегка засуетившегося оператора.

— А что, у нас есть какие-то дела?

— Да есть, есть, шеф. Дела, они, дрянь такая, всегда найдутся, — неожиданно зачастил Сашка и почти умоляюще посмотрел на своего внезапно ставшего строгим начальника. — Только давай пожрем сначала, а? И выпьем по чуть-чуть, ладно?

Глеб еще немного помолчал, поиграл желваками, докуривая внезапно начавшую горчить сигарету.

Потом покачал головой и, кивнув, так же молча поднял наполненную до краев рюмку.

Чокнулись.

Ледяная водка привычно обожгла горло, и он поспешно завернул в колбасный лепесток дольку маринованного чеснока.

Сашка неожиданно вскочил, засуетился:

— Блин… Что ж я, дурак… Пельмени ж сейчас переварятся…

Когда Художник разложил пельмени по тарелкам и обильно полил их сметаной, выпили, не чокаясь и ничего не говоря, обязательный «третий тост». Молча покурили, поминая тех, кто уже никогда не вернется домой.

Разлили по четвертой.

— Будем!

— Будем…

И накинулись на горячие, исходящие медленно сводящим с ума ароматом, действительно почти домашние пельмени.

Когда пельмени были доедены, а литровая бутылка «Стандарта» более чем наполовину опустела, Глеб надел резиновые перчатки и отправился мыть посуду. Художник смотрел на это дело крайне неодобрительно, и даже Нелька, девочка весьма и весьма аккуратная, никак не могла приучить его не оставлять горы грязной посуды в раковине.

Поэтому в ее отсутствие Сашка старался дома вообще не есть.

Девка горячая, даром что актриса. Приедет со съемок, может грязной тарелкой и башку расшибить.

Ходи потом… перевязанный…

Вот чайку правильного заварить — это совсем другое дело. Тем более, что у начальника чая дома полно — и черного, и зеленого, и красного.

И, что самое главное, — листового.

Дурацкие бумажные пакетики оба, не сговариваясь, презирали: один благодаря полуаристократическому воспитанию, другой…

А черт его знает, почему Художник презирал фасованный в пакетики чай.

Загадка природы…

Вот почему он его с сахаром не пил — это понятно.

Глеб приучил.

Как говорится, если вы любите горячие сливки с сахаром, то зачем туда добавляете еще и кофе…

Когда посуда была перемыта, а чай заварен, Глеб решительно убрал со стола водку.

Разговаривать, так разговаривать.

Потом посмотрел на расстроенного Художника и, смилостивившись, принес из комнаты бутылочку старого армянского коньяка, настрогал аккуратными лепестками лимон, разлил драгоценный янтарный напиток по маленьким серебряным рюмочкам.

Коньяк Глеб предпочитал пить именно так: «а ля рюс», по-русски, то есть. Как пили его некогда господа гвардейские офицеры: одним глотком, зажевывая потом душистым лимонным колечком.

И чтоб близко не было никаких «Реми Мартанов», «Мартелей» и прочих «Хенесси».

Исключительно «Ахтамар».

Ну, на самый худой конец, — «Ани».

Отец приучил, бывший карьерный дипломат.

Эх, папа, папа… Что ж ты так рано ушел?

Или не выдержало сердце при виде того, как разваливают державу, ту самую державу, которую ты так старательно строил всю свою, увы, не такую долгую, как хотелось бы, жизнь?

И мама после тебя только полгода прожила…

Угасла, как свечка…

Художник, зная привычки хозяина, естественно, не возражал.

Выпили.

Поморщились, посасывая кислые лимонные лепестки.

Закурили.

— Ну? Выкладывай…

— А что? И выложу!!

Художник нагнулся, полез в стоящую под ногами неизменную кожаную сумку.

И выложил.

Аккуратную такую стопочку зеленых бумажек с портретами не нашего президента.

Глеб затянулся, прищурился, отгоняя ладонью лезущий в глаза сигаретный дым.

— Сколько?

— Тридцать штук. С небольшим…

— Откуда?

— А то ты не знаешь. Си-эн-эн… Би-би-си… Ну, и немцам немного перепало…

— Каким немцам?

— Нормальным. Не тем… Что, я совсем придурок?

С «теми» немцами несколько лет назад вышел серьезный прокол.

Они из Сашкиных материалов такого намонтировали — хоть стой, хоть падай. По их сюжету можно было всех российских солдат в бывшей независимой и гордой Ичкерии расстреливать прямо на месте за особо циничные преступления перед человечеством, о чем германский комментатор, кстати, и сказал — прямым, фактически, текстом.

Если б ребята в Чечне узнали, что это Глебов исходник — могли бы и пристрелить.

А немецкий собкор еще и не расплатился при этом, сославшись на то, что если будет платить, то только официально: Глеб с Художником, естественно, тут же заткнулись.

Понятно, что оговоренные двадцать пять тысяч евро этот сабж себе внаглую присвоил, но — поди поспорь.

Себе дороже.

Правда, где-то через полгода собкора этого совершенно случайно арестовал московский ОМОН. И нашел при нем небольшой такой пакетик с героином.

А может, и не с героином.

С кокаином.

Какая, в принципе, разница.

Хоть с анашой.

Посадить сволочь, к сожалению, не удалось — коллеги, в том числе и российские, в один голос завопили о провокации.

Но из страны выслали.

А кому он нужен в любой другой стране, этот придурок, если даже в Москве боялся нос на улицу высунуть?

А материалы по «точкам» ему стрингеры таскали.

До тех пор, пока кидать их на деньги не начал.

Через одного.

Сволочь.

Таких только у нас терпят.

И то до поры, до времени…

— Угу, — Глеб с уважением посмотрел на результаты проделанной Художником работы. — Молоток. Нас в кадре нет?

Сашка подскочил как ошпаренный, что при его росте за метр девяносто и весе под сто двадцать выглядело даже как-то… м-м-м… почти величественно.

— Ты что, шеф, совсем меня за долбанутого держишь? Типа, псих по жизни?! Да я даже спецназовцев просил масками рожи прикрывать, когда левак поливал!!! Объяснял, что, может, по западным каналам пройдет!!! А ты…

— Ладно-ладно… Успокойся… Что сдал?

Художник рухнул на жалобно заскрипевший стул. Посидел, покрутил головой, успокаиваясь.

— Стэйтсы лучше всех заплатили. За допрос того долбанутого, который обещал во имя джихада всех немусульман перерезать… Ну, полевой командир который… С фамилией — хрен выговоришь, особенно без стакана… У них это после Нью-Йорка модно теперь. Актуально. Там минут тридцать-сорок исходника, помнишь? Ну, как вязали его, как он славу Хаттабу покойному с Бен Ладеном орал, как о пытках рассказывал, о казнях, как вены себе перегрызть пытался. Мне его самому шлепнуть хотелось, а спецназовцы стояли как каменные, даже не били его… почти… Если это и вправду по Си-эн-эн пройдет, так хорошо. Мозги, по крайней мере, кое-кому вправит реально. И не одному, надеюсь. Ну вот… Они двадцатку за исходник заплатили. Остальные так, по мелочевке…

— Что за мелочевка?

— Ну… Лагерь духов в горах раздолбанный… Беженцы… Этот, как его, глава районной администрации, которому сеять нужно, а все поля в минах, помнишь, он показывал? Как «вертушки» по склонам работают… Так, короче… Фигня разная…

— На сюжет-то исходника осталось?

— Обижаешь, начальник. — Сашка довольно откинулся, широким жестом плеснул себе и Глебу коньячку, приглашающе махнул рукой. — Там даже на документалку хватит. На часовую. Пробьешь эфир — сделаем… На «ТЭФИ» потянет…

И подмигнул шефу.

Давно, мол, пора.

Глеб с ним, в принципе, не спорил.

Пора.

Давно пора.

Надо завтра заскочить к Игорю, попытаться пробить время.

— Ладно. Порядок. Как делить будем?

— Как-как… — Художник явно слегка смутился. — Как положено. Поровну. Тебе — пятнадцать, мне — пятнадцать. Остаток, там баксов восемьсот — пропьем. Вместе…

Глеб усмехнулся.

Прищурил левый глаз.

Резанул Художника острым взглядом.