Червивое яблоко. Моя жизнь со Стивом Джобсом Бреннан Крисанн

Глава 11

Хранитель врат

Так как Стив и я не cмогли по-настоящему сойтись, мы пошли своими дорогами. Стив не покладая рук трудился с Кобуном, Возом и остальными. Я отправилась в колледж с двухгодичным курсом обучения, чтобы иметь возможность учиться у лучших преподавателей живописи, которых я когда-либо видела.

Гордон Халлер был феноменом. Он читал потрясающие лекции об эволюции искусства, а сам проявлял настолько язвительную честность и бдительность, что фактически наводил ужас. Я помню одну из лекций в середине семестра, когда погас свет и один из моих одногруппников наклонился и прошептал: «Пристегни ремень безопасности». Это был отличный совет. И я им воспользовалась. Гордон Халлер служил примером для подражания для молодых художников не только потому, что его работы покупались и вывешивались в крупных художественных музеях Нью-Йорка, но и потому, что он и его творения были так прекрасны, умны и пугающи. Он объяснил нам, что абстрактно-экспрессионистские картины Джексона Поллока были посвящены эпохе ядерного противостояния и что они содержали в себе энергию бомбы. Он призвал нас признать тот факт, что в большинстве случаев брызги краски на полу – как следы от шин на дороге – обладают большей энергией, чем наши картины. Он побуждал людей создавать произведения, основываясь не на том, что мы знаем, а исходя из непосредственного прямого восприятия. Хорошо это или плохо, он убедил меня оставаться верной себе как художнику. И я никогда не прекращала творить и создавать по большей части из-за его влияния.

В художественных классах, где большинство преподавателей живописи просто пытаются заставить своих учеников научиться хорошо рисовать, Халлер говорил об энергетической силе, которая содержится в визуальной информации как таковой. Он крутился как черт в табакерке, чтобы научить нас создавать изображения, взятые из невербального уровня осознания. Мы использовали угольные карандаши всех размеров и весов, наряду с грязными обрезками ткани, губками, щетками и палками, которые находили на земле и макали в различные чернильные растворы, чья палитра очень разнилась – от совершенно черного до мягкого изысканно-серого цвета. По его словам, идея заключалась в том, чтобы использовать материал, который помешает ученикам быть слишком педантичными. Халлер обожал энергию, особенно исходящую из ошибок. «Если ты собираешься сделать ошибку, – говорил он, – то пусть это будет наигрубейшая ошибка в твоей жизни, какая возможна, поскольку по крайней мере ты чему-то из нее научишься». Тем не менее все эти его реплики не отменяли того, что мы должны были создавать изысканные образы. Потому что, хотя он и засыпал нас абсолютно новыми указаниями, задача всегда состояла в создании хорошего изображения.

Помимо занятий в творческих мастерских иногда по выходным устраивались круглосуточные художественные мероприятия концептуального характера. Специально для них люди подготавливали проекты по различным тематикам. Я особенно запомнила парня, позволившего незнакомцу сделать ему на сцене стрижку, во время которой он непрерывно делился своими впечатлениями о том, каково это – добровольно доверить кому-то создание своего образа в мире и почему это важно лично для него. Мы, может, и учились в маленьком колледже с двухгодичным курсом в Лос-Альтос Хилс, однако были связаны с важным направлением в искусстве и с учителем – настоящим мастером своего дела.

Гордон Халлер также устраивал на выходных концептуальные выставки собственных работ. Он подготавливал помещения, где обнаженные молодые люди плавали в светящихся баках для воды или были полностью обернуты полиэтиленовой пленкой, как мумии. К бьющимся сердцам мужчин привязывались стетоскопы, и их ритмичное, тяжелое дыхание слышалось повсюду. Люди бесцельно бродили вокруг, глазея на все, пока Халлер фотографировал моделей: позднее он выпустил снимки в формате трафаретной печати. Его гомоэротические изображения были брутальными и крайне возмутительными, однако при этом совершенно великолепными. Хотелось одновременно смотреть на них и отвести взгляд. В этом заключался особый смысл, поскольку он постоянно говорил об одновременности испытываемых ощущений.

Гордон Халлер был звездным огоньком, освещающим всех своей энергией. Собиравшихся вокруг него студентов переполняла та неведомая энергия, обычно свойственная выдающимся людям. Я получала у него отличные оценки, которые он очень редко ставил. Однажды он сказал классу не беспокоиться об оценках, поскольку он ставит лишь около пяти пятерок в год и людям, их получающим, нет до них особого дела. Это оказалось правдой. Мне не было никакого дела до этого.

В череде всех этих событий произошло одно достаточно примечательное – Грег Калхоун вернулся с единой фермы, и я позволила себе влюбиться в него. Он был сексуален, умен и мил. Мы вместе весело проводили время, и по мере того, как наши чувства становились сильнее, мы решили жить вместе. Я переехала в его отремонтированный курятник и стала частью жизни на единой ферме на протяжении примерно полугода.

Грег рисовал небольшие, похожие на символы картины, первые виденные мной образцы сокращенной передачи формы, света и звука. Они обладали блеском, который я могла чувствовать, и звуками, которые я могла слышать. Вдоволь насытившись необходимостью создавать на занятиях по живописи произведения сложной формы, я была восхищена силой его небольших линейных рисунков. Я все еще их храню. Много лет спустя, все еще вдохновляясь ими, я разработала своего рода алфавит для визуализации информации, полученной в ходе деловых встреч. Я даже организовала бизнес, основываясь на этой идее. Как и многие другие вещи с единой фермы, рисунки Грега опережали свое время, поскольку данный тип графической фасилитации начал широко использоваться лишь в середине девяностых годов.

Неизбежно (или по крайней мере именно так это выглядело в то время) мы с Грегом решили отправиться в Индию. Практически все, кого мы знали, либо находились в Индии, либо испытывали сильное желание отправиться в Индию, либо зарабатывали деньги на поездку в Индию, либо уже вернулись и приходили в себя после Индии. Поездка на субконтинент представляла собой самую захватывающую возможность, о которой можно было только мечтать. Мы с Грегом были следующими в списке намеревающихся отправиться в Индию. Мы вернулись в область залива Сан-Франциско, поскольку там заработать на поездку было проще всего. Мы уже практически заключили соглашение об аренде жилья, где планировали остановиться, когда вмешался Стив и сказал, что у него плохое предчувствие относительно этого места или людей, которым мы собирались довериться. Более того, он нашел для нас место получше с более приятными людьми. Я представила Стива в его хиппи-фургоне, как он разъезжает по местам аренды помещений, проверяя их для нас. Это было в стиле Стива – проявить бдительность и великодушие таким образом. Стив оказался прав. Когда мы переехали, нам действительно очень понравился наш дом, так же как и наши соседи. Когда мы устраивали вечеринки, Стив всегда был в списке приглашенных.

Пока мы работали и откладывали деньги на поездку, Стив предупредил Грега, что меня не стоит брать с собой в Индию, поскольку, как он сказал, я буду препятствовать духовному развитию Грега и получению им опыта. Я предполагаю, что он абсолютно не придавал никакого значения моему собственному духовному развитию. Стив говорил: «Все женщины, которые едут в Индию, лишь толстеют!» Стив не лез за словом в карман. Хотя в его мыслях обычно имелась некая толика правды, он очень редко был абсолютно прав. Когда он высказал нам этот совет, которого никто не просил, мы с Грегом просто посмотрели друг на друга и развели руками.

Нам понадобилось шесть месяцев, однако мы заработали достаточное количество денег и отправились в Индию. Стив подвез нас до аэропорта и дал нам по пути последний совет: «Как только прибудете, выпейте воды – вы сразу заболеете, но через это нужно пройти, и как можно быстрее. Потом вы сможете пить воду везде, и вам не придется опасаться, что вы снова заболеете». Мы не задавали очевидных вопросов о паразитах. Мы просто подумали, что это отличный совет, и поблагодарили его.

Грег и я приземлились в Гонконге после изматывающего 24-часового перелета, который включал в себя два часа, проведенные в ангаре, из-за проблем с двигателем. В Гонконге у нас была одна свободная ночь, чтобы немного поспать, размять ноги и погулять в морском порту, прежде чем сесть на следующий самолет. Для чтения в полете я выбрала книгу Франка Герберта «Дюна» и продолжила читать ее в лайнере до Нью-Дели. Пролетать над иссохшими пустынями Индии, при этом читая о мальчике, который узнает, что он – аватар на покрытой песком планете, было весьма сюрреалистично (к слову об имагинальных дисках[6]). Я закончила читать книгу как раз к моменту нашего приземления в Нью-Дели – нашем доме на ближайший год.

Нас предупредили, что мы встретим в аэропорту попрошаек, мужчин и женщин, держащих крошечных, накачанных наркотиками младенцев без рук и ног, чтобы вызвать ужас и заполучить деньги у впервые туда прибывших туристов. Нас также предупредили, что таксисты и рикши возят новичков по всему городу, чтобы накрутить счетчик, прежде чем добраться до нужного отеля, на что иногда уходит много часов. К счастью, друзья сказали нам, какую примерно сумму мы должны будем заплатить, поэтому Грег взялся за дело и договорился о таксе, прежде чем сесть в машину. Он хотел быть абсолютно уверен, что с нас не сдерут лишнего, и я была этому рада.

Мы ехали по дорожным ямам в похожем на консервную банку автомобиле, который маневрировал по стоящим в пробках улицам. Ослепленная солнцем, жарой и шумом, я была рада, когда мы добрались до того обшарпанного небольшого отеля, который нам посоветовал Стив. Пока Грег зарегистрировал нас, носильщик взял наш багаж и отвел меня наверх, в нашу темную и убогую комнату. Когда я положила свои вещи, чтобы достать кошелек и дать ему чаевые, молодой индус захлопнул дверь и схватил меня, воскликнув c типичным драматическим жестом в стиле фильмов Болливуда: «Твои глаза пленили мое сердце!»

Книга Элвина Тоффлера «Шок будущего» предостерегла меня, что подобное развитие событий возможно, однако ничто не могло подготовить меня ни к этому, ни к острой пище, ни к круглосуточному, непрекращающемуся шуму, ни к беспощадной жаре. В те первые дни нам с трудом удавалось что-либо съесть или поспать. Тем не менее мы находились друг с другом и радовались тому, что у нас есть комната. И мы были в порядке.

Через два дня после нашего приезда Сита Рам – он же Роберт Фридланд – доставил нас во Вриндаван. К счастью, его пребывание в Индии совпало с нашим. Роберт вел себя удивительно компанейски во время двухчасовой поездки на автобусе, рассказывая истории и отвечая на вопросы, прежде чем нам хотя бы приходило в голову задать их. Роберт сказал: «Люди с Запада путешествуют в Индию огромными массами уже на протяжении десятков лет. Индусы повидали все, поэтому не бойтесь делать ошибки».

Ярко окрашенный автобус во Вриндаван издавал много шума и двигался по большой, но неровной магистрали для автобусов. На приборной панели был установлен алтарь с зажженными благовониями. Черт, да весь автобус со своими блестящими лентами и расположенными в передней части изображениями божеств в рамке, например Ганеши (в основном выбирают именно Ганешу, поскольку он помогает преодолеть препятствия, одновременно духовные и материальные), был похож на передвижной алтарь. В некоторых автобусах даже играют священные песни, которые транслируются через громкие, небрежно настроенные динамики – независимо от того, нравится тебе это или нет. Слава богу, на том, где мы ехали, этого не было. По крайней мере, мы могли слышать друг друга.

Роберт сел на место позади нас и наклонился вперед. «Дело в том, – сказал он, – что тебе необходимо знать лишь двести пятьдесят слов, чтобы владеть хинди». И чтобы доказать это, он перевел болтовню наших соседей по автобусу. Однако он прекратил переводить, когда индусы заговорили обо мне, женщине, путешествующей в компании двух мужчин. «Это омерзительно и не стоит повторения», – заметил он. Я хотела, чтобы он сказал мне, что они говорили, однако он тактично сменил тему и поведал о его знакомой молодой женщине, американке, которой было примерно столько же лет, сколько и мне, и которая изучала индийское пение со своим гуру. «Она изучала одну ноту в течение целого года, – заявил он. – После того как она ее освоила, гуру разрешил ей изучить еще три ноты, – продолжил он. – Она настолько красива, что могла бы быть моделью в США, однако она отказалась от этого всего, всех мужчин и всего гламура, чтобы изучать музыку с этим гуру». Он также рассказал о ее саттвической диете – она питалась продуктами, которые, по мнению последователей индуизма, очищали тело и успокаивали ум, и сказал, что если она будет путешествовать и есть лук, ей понадобятся две недели, чтобы восстановить свое владение нотами. Я была поражена тем, что женщине-американке дали доступ к этому уровню священного музыкального руководства на хинди. Мне также было интересно, как она пришла к такому решению и не привирал ли слегка Роберт. В основном я чувствовала, что он говорит это, чтобы привлечь и заставить работать мое духовное воображение.

Он продолжал делиться своими наблюдениями. «Индусы едят слишком много сладкого, – сказал он нам. – Это происходит потому, что им скучно. Посмотрите, через каждые три дома располагается новый магазин со сладостями». Он был по-своему прав. Каждый город, что мы проезжали, кишел маленькими, захудалыми магазинами со сладостями. Комментарии Роберта и его оценки содержали в себе неприкрытый реализм, который заставлял меня сильнее прислушиваться к его мнению. Часто я понимала, что задаю сама себе вопрос: «Что я только что услышала?» В этот день он говорил не только с нами, но и с самим собой, и от активных размышлений его глаза приобрели темно-серый оттенок, как будто он был чьим-то дядей, рассуждающим о недостатке характера члена семьи. Словно он носил большие ботинки, как у Поля Баньяна, пока бродил по территории всей Индии, собирая информацию о потрясающих деталях.

Прибыв во Вриндаван, мы зарегистрировались в отеле. Вскоре после этого Роберт повел нас к реке для священного омовения. Ямуна является одной из наиболее почитаемых рек в Индии, и пока мы к ней шли, Роберт делился с нами историями о детстве Кришны. Считается, что именно во Вриндаване четыре тысячи лет назад вырос Кришна. По святыням, располагающимся в деревне – их так же много, как и банкоматов в любом американском городе, – можно было сказать, что согласно поверью Кришна является богом в человеческом обличье. У набожных индусов существуют две различные точки зрения о божественном воплощении Кришну. Некоторые считают, что Кришна представал совершенным собой в облике ребенка, со всей подразумеваемой невинностью и чистой любовью. Другие верят, что он был молодым человеком, который влюбился в свою божественную женскую ипостась, Радху. Вопрос о том, следует ли искать олицетворение совершенства бога в образе ребенка или молодого любовника, выступает частью культурного диалога в Индии, и это просто поражает меня.

Мы пошли к реке кружным путем, прокладывая себе дорогу через песчаные белые подворотни, больше похожие на крошечные аллеи. Индусы шагали очень медленно, что было логично, учитывая жару. Но Роберт, обладавший чертами характера Безумного Шляпника, шел быстро, не желая терять времени, а его одежда цвета слоновой кости развевалась на ветру. Он обнимал Грега, который был меньше его ростом, и сопровождал нас, давая советы: чего избегать, где можно найти приличную одежду и лучшие сладости. Я слушала все это вполуха, поскольку не обращаю особенного внимания на такие детали, а также из-за огромного культурного шока. Большую часть времени эти двое шли впереди, оставляя меня любоваться окрестностями, пока я плелась следом. Я была поражена огромным количеством свободно разгуливающих по всему городу павлинов, которые были на земле под нашими ногами, сидели на деревьях и убегали с пути рикш, а также грациозностью красочных, развевающихся на ветру сари, которые носили женщины. Казалось, что даже для выполнения самых простых, повседневных дел индийские женщины надевали элегантные одеяния. Я была слишком уставшей, чтобы разговаривать, однако Грег и Роберт всю дорогу болтали и не прекращали смеяться. Во мне боролись два противоположных желания: вернуться обратно в номер отеля и спрятаться или же не отставать от них, поскольку я не хотела пропустить ни малейшей детали.

Когда мы приблизились к реке, Роберт сказал, что мне придется искупаться одной, поскольку ни в коем случае нельзя, чтобы женщину и двух мужчин увидели купающимися вместе в реке, «особенно представителей Запада». Я чувствовала, что меня «кинули», и боялась остаться одна, однако он объяснил, как купаться в священной реке, и они отправились дальше. Мужчины пошли вокруг дюны, их голоса все удалялись, пока в один прекрасный момент единственным звуком, который я слышала, не стал оглушительный рев реки. Оставшись в одиночестве и испытывая дискомфорт, я огляделась вокруг и посмотрела наверх, на огромное синее небо над головой. Я сняла слишком много элементов одежды – позже я осознала это с большой тревогой – и вошла в реку.

Следование инструкциям никогда не было моей сильной стороной, и я не смогла вспомнить, что Роберт сказал мне делать, поэтому я изобрела собственный ритуал и затем окунулась в воду в акте самокрещения, чувствуя себя слишком стесненно, чтобы полностью отдаться новому опыту. Когда я встала, вода доходила мне до ребер. Я заглянула внутрь себя, пытаясь обнаружить какие-либо перемены, а затем посмотрела по сторонам. Антураж был настолько мрачный, будто бы я находилась на Луне.

Ямуна – широкая река, может, сто футов в ширину, с песчаным берегом светло-сероватого цвета. Я чувствовала притяжение, исходившее со дна, и силу воды, мчащейся мимо моего тела. Вокруг были лишь песок, небо и эта широкая, мутная вода. Никакого гула голосов. Я сделала глубокий вдох, все мое тело наконец-то снизило темп до своего естественного ритма после длительных переездов, жары и кошмарного недосыпа. В конце концов я ощутила, что мое тело стало единым целым с тем, что меня окружало.

Находясь в таком умиротворенном состоянии некоторое время, я заметила, как что-то проплывает примерно в десяти футах от меня, в быстро движущемся водовороте реки. Я попыталась разобрать, что это такое, и резко подпрыгнула, поняв, что вижу часть человеческого плеча, прикрепленную к кусочку туловища. За ним следовала отделенная рука. Неимоверно испугавшись, я вдруг в ужасе поняла, что не вижу собственных ног в мутной воде. Приложив все усилия, чтобы вылезти из реки, я добралась до берега, нагая, паникующая и крошечная, как Ева, которую изгнали из райского сада.

Я оделась так быстро, как только смогла. Процесс замедлялся из-за того, что я все еще не обсохла. Священный и физический аспекты странным образом наложились друг на друга в тот причудливый момент. Ничего не оставалось делать, кроме как сидеть и ждать, когда вернутся Грег и Роберт. Кожей я испытывала ощущение той обновленной свежести, которая наступает от холодной воды, сухой одежды и прекрасного теплого солнца. Приходя в себя, я увидела, что река была спокойной и нескончаемой, и вспомнила не только слова Роберта, что «индусы уже все повидали», но и других, кто говорил мне, что «Индия-мать разрешает все». В тот день я очень сильно надеялась, что этот тезис действует и в отношении меня.

Позже я узнала, что в тот день вверху по течению реки проходили похороны, во время которых родственники выбросили тело усопшего в воду, прежде чем оно успело полностью сгореть, поскольку у них не хватило денег, чтобы купить достаточное количество дров и полностью кремировать члена своей семьи. Но в тот момент, всего лишь на третий день в стране, все, что я понимала, – это что около меня проплывают части тела. Быстро вылезай! – единственное, что могло прийти мне в голову.

После купания в реке Роберт показал нам, как курить бонг – индийскую марихуану, измельченную до густой массы. Конопля растет во многих районах Индии: я была поражена, увидев склоны холмов, покрытые остроконечными растениями, засыхающими от недостатка влаги. Индийская марихуана – продукт не слишком высокого качества, и мне было интересно, способствует ли каким-нибудь образом измельчение соцветий конопли до пастообразной массы с помощью двух камней тому, что из нее выделяются наркотические элементы, которые улучшают эффект при ее курении. Она была липкой и мокрой, удивительно, что она вообще зажглась. Когда мы достигли состояния наркотического опьянения, у меня появились проблемы: марихуана делает меня уязвимой перед страхами, а им конца не было видно на мой третий день пребывания в Индии. Я притихла и свалилась в ту ночь с температурой сорок градусов, которая продержалась неделю. Как только я поправилась, Грега подкосила такая же болезнь. После этого мы приобрели своего рода «серебряный иммунитет», пока путешествовали по Индии. Стив был прав. Мы никогда больше не болели.

Когда Стив вернулся из Индии, он рассказал мне, что ходил на ретрит[7] с учителем, который каждое утро пел своим студентам. Он описал этот процесс в таких красивых подробностях, что у меня возникло огромное желание увидеть его своими глазами. Абсолютно случайно мы с Грегом оказались на одном из ретритов у этого учителя, затем еще на пяти или даже больше. Однако в то утро я впервые услышала пение C.Н. Гоенки и сразу вспомнила о рассказе Стива. Глубокий резонанс его голоса звучал сквозь весь холл для медитаций, и я знала, что это, должно быть, тот самый человек. Именно его песни проносились сквозь нас каждое утро, очищали нас и укрепляли нашу решимость в течение десяти дней глубокой медитации випассана.

Много позже, после моего возвращения из Индии, Дэниэл Коттке, который путешествовал вместе со Стивом, сказал мне, что лишь он, Дэниэл, ходил медитировать с учителем. Стив же лишь слышал об этом от Дэниэла. Я была шокирована. Зачем Стив врал?

Заимствование чужой истории и использование ее в качестве своей относится к такому типу воровства, очаровательному или же наоборот, который требует к себе внимания, маскируясь вуалью поверхностных знаний. Будучи взрослой, я научилась давать молодым людям достаточное количество свободы, чтобы экспериментировать с ложью, поскольку воображение и то, что мы называем реальностью, являются всего лишь совокупностью тесно связанных между собой явлений. И поскольку шестое чувство наиболее развито и включает в себя все остальные, иногда то, что мы называем ложью, на самом деле лишь шестое чувство, которое нельзя увидеть или доказать – на нынешнем этапе.

Вполне возможно, что для Стива обман являлся радикальной формой созидания. Однажды он сказал Говарду, нашему общему другу из старшей школы, что Боб Дилан послал за ним свой самолет Learjet, чтобы отвезти его на концерт. Стив придумал эту небылицу в семнадцать лет, значит, он был достаточно молодым, чтобы ему подобное сходило с рук – пусть и едва-едва, но, безусловно, достаточно взрослым, чтобы выходить за рамки приемлемого поведения. «Какой лжец!» – сказала я Гоуи. В двадцать один год я была недоверчива. В те времена я не могла представить, что Стив может опуститься до такого. Однако спустя много лет я уже думала об этом скорее так: «Какая это была необычная ложь!» По крайней мере, Стиву хватило смелости рассказать такую невероятную небылицу. И позднее, когда он обзавелся собственным самолетом Learjet, я не могла не оценить способность этого фокусника оперировать вне локальных рамок пространства и времени. Ложь и созидание слились воедино.

Я считаю, что Стив преследовал несколько целей, говоря неправду. Как я уже сказала, одной из них было созидание. Еще мне кажется, что он также врал в целях сбора информации, чтобы изучить реакцию людей. Иногда, я думаю, он лгал просто для того, чтобы выглядеть интереснее в глазах других, поскольку был уверен, что слишком глуп и ничем не примечателен, и верил, что ему недостаточно оставаться таким, какой он есть. И я думаю, что он врал, чтобы подшутить над неуверенностью людей в себе и за счет этого взять контроль над ситуацией в свои руки. Обретя славу, Стив сумел сохранить способность разбираться в людях и уходить от дискуссий о том, что он предпочел бы не предавать огласке. Все это, конечно же, крайне очаровательно, поскольку человек, сыгравший важную роль в создании технологий, объединяющих людей по всему миру, сам был крайне эффективен в том, чтобы держать приближенных к нему людей поодаль друг от друга. Это ему удавалось одновременно на деловом и личном уровнях. Я абсолютно уверена, что Стив преднамеренно использовал этот парадокс в своих стратегических интересах. Он был искусным обманщиком, действующим вне пределов понимания других людей. В конечном итоге это вызывало у меня беспокойство не потому, что он врал, а потому, что он использовал мастерское понимание слепых мест других людей, чтобы формировать восприятие и управлять им в собственных целях и интересах.

В мае или в июне мы с Грегом переехали в город Далхаузи в штате Уттар-Прадеш, Индия, чтобы спрятаться от жары. Во время европейской оккупации Далхаузи был английским поселением, который использовался британцами, чтобы избежать воздействия палящего летнего солнца. С нашего переднего двора открывался вид на утес высотой семь тысяч футов, переходящий в равнины, где нечеткая дуга горизонта пересекалась с небом, которому, казалось, не было конца и края. Великий индийский поэт Рабиндранат Тагор жил на самой вершине горы, на которой мы обосновались и откуда открывался самый необычный вид на пики Гималаев. Ничто из того, что я когда-либо видела, не могло сравниться с великолепием этого зрелища.

Грег помог мне обосноваться в Далхаузи, а потом отправился на автобусе в Тегеран через Пакистан и Афганистан, чтобы преподавать английский язык и заработать денег, благодаря чему мы могли остаться в Индии более длительное время. У меня была слишком сильная дислексия, чтобы учить английскому языку: любой иранец или иранка, скорее всего, понимали английскую грамматику лучше меня, поэтому Грег поехал один.

Около двадцати уроженцев Запада, попавших в Индию со всех уголков США и Европы, переехали в район горы, чтобы спрятаться от жары в тот сезон. Месяц спустя после прибытия большинства из нас в Далхаузи вместе со своей женой Джириджей появился Лари Бриллиант. В период с 1973 по 1976 год он работал вместе со Всемирной организацией здравоохранения (ВОЗ) и помогал искоренить оспу в Индии. Пока он этим занимался, Джириджа писала свою кандидатскую диссертацию по изучению проблем, с которыми женщины сталкиваются в обществе. Мы все были очень рады познакомиться с ними. Однажды они пригласили всех к себе на обед.

Единственное, что я запомнила из празднеств того вечера, – это рассказ Джириджи о ее исследовании. Она сказала, что наиболее высокие показатели самоубийств наблюдаются среди молодых индусок, которые недавно вышли замуж. Серьезные вещи откладываются в памяти, как ничто иное, и я помню, что захотела узнать ее поближе, поскольку сообщенный ею факт был просто ужасным. Джириджа, яркий представитель своего времени, обладала производящей сильное впечатление грациозностью. Цвета одежды, которую она носила, были приятными и легкими: шелковая блузка и юбка широкого фасона, волочившаяся по полу, когда Джириджа стояла, ходила и готовила. Своей юбкой она рассекала воздух таким образом, который вызвал у меня ассоциации с вальсом из диснеевского мультфильма. Это была счастливая женщина, и я удивлялась ее браку – он производил впечатление счастливого союза.

Когда Джириджа говорила, было видно, что перед нами осторожный докладчик, со стороны обозревавший и понимавший суть процессов, которые я в настоящий момент назвала бы преступлениями против человечности. Она была осмотрительна и ясно излагала свои мысли: ее глаза расширялись, чтобы продемонстрировать нам весь масштаб тех ужасов, которые она не могла передать словами. Она поделилась этой информацией с нами, когда мы стояли группой, однако я хотела поговорить с ней один на один и узнать больше. Она сказала мне, что молодые женщины, выходя замуж в Индии, переезжают в огромные семьи своих супругов. У молодой индусской жены нет никакого статуса и никакой власти. Ее ценят меньше всех, меньше всего о ней заботятся и понимают менее всех остальных в новой семье. Если семья жестока, как чаще всего и бывает, то девушка попадает в беду: свекровь может взять на себя воспитание ее детей, а золовки могут подкладывать ей в еду камни, чтобы она сломала себе зубы, или делать другие гадости, похуже. Если эмоциональное окружение становится невыносимым, молодые жены чаще всего видят единственно возможный выход из ситуации в самоубийстве. На этой информации Джириджа не остановилась: «Если она выдерживает эти суровые испытания, то может в будущем сама взять под контроль воспитание детей своей снохи». Я помню, как я подумала: какой ужасный замкнутый круг. Возможно, что богини и находятся на равных условиях с богами в Индии и индуизме, однако реальные обычные женщины ужасно страдают. Можно многое сказать о ценностях культуры по тому, как в ней относятся к отдельному сегменту населения. В данном случае показателем выступало отношение к молодым женщинам, которые рожали детей и от которых зависело будущее всей нации.

Однажды, после того как Грег вернулся из Ирана, два наших друга, которых мы встретили в Нью-Дели, неожиданно сказали нам, что в городе, в модном отеле «Ashoka», остановился 16-й Кармапа[8] и что мы можем получить у него персональный даршан[9]. По происхождению Кармапа тибетец, и его линия перевоплощения начала прослеживаться в тибетском буддизме на двести лет раньше, чем линия далай-ламы. Неимоверно обрадовавшись, Грег и я взбодрились духом и поймали рикшу, чтобы добраться до отеля, в лобби которого мы встретили наших друзей. Нас приняли немедленно. Мы прошли настолько легко, что это было подобно ощущению свободного падения.

Прежде чем пропустить нас во внутреннее святилище, где сидел Кармапа, монахи разъяснили нам четверым, как следует вести себя в присутствии его святейшества. Нам было велено стоять прямо и при этом сложить руки в молитвенном жесте над головами. Затем нам следовало опустить руки на уровень нашего третьего глаза, а позже поднести их к сердцу. После этого мы должны были высунуть языки и опустить их по направлению к подбородку, а также закатить глаза вверх и поклониться. Три поклона предполагали, что мы должны распростереться на полу перед тем местом, где сидел Кармапа. Я была смущена, однако готова сделать все, что понадобится, чтобы удостоиться чести находиться в его присутствии.

Нас ввели в комнату, его святейшество сидел и наблюдал за тем, как мы выполняли вызывающую головокружение рутину до тех пор, пока мы наконец не встали в одну линию, как четыре мушкетера, затаив дыхание и думая о том, что будет дальше. С точки зрения представителя западной цивилизации, то, что я скажу дальше, покажется полной бессмыслицей, однако это правда – что мы все вчетвером стояли вместе, но каждый из нас получил персональную аудиенцию у его святейшества. Сверкающий свет появился в его взгляде, когда он посмотрел нам в глаза, каждому по отдельности и всем нам одновременно. С этого момента я знала, что нахожусь в присутствии совершенно просветленного, многомерного человеческого существа. Он пристально на меня смотрел, и я чувствовала, как расширяется мое сознание и как внутри меня разгорается огонь. Позже я глядела на его изображение, висящее в магазине книг по духовной тематике в Пало-Альто, и испытывала те же самые ощущения.

Кармапа через переводчика задавал вопросы и, казалось, самым чудесным образом смеялся над нами все это время. Часть соглашения по получению от него благословения заключалась в том, что он даст каждому из нас тибетское имя. На Востоке учителя и гуру часто дают своим подопечным имя бога. Двумя разными учителями мне были даны другие имена, Паравати и Шарда, и теперь я должна была получить третье. Я не преследовала цели коллекционировать священные имена, так получалось. Кармапа собирался на ланч, поэтому нам сказали прийти за своими именами на следующий день. Вернувшись в назначенный час, мы прошли через еще один раунд поклонов и в очередной раз почувствовали возбуждение из-за того, что каждого из нас принимают индивидуально, словно у его святейшества четыре головы и восемь глаз. Он заставил монахов достать шляпу и вытащить из нее одну за другой бумажки с именами. Каждое имя было написано тибетской системой письма и оглашено вслух, после чего бумажку передавали переводчику, который объяснял его значение на английском и передавал ее каждому из нас. Я не помню своего тибетского имени, однако я хорошо запомнила его перевод: «Хранитель врат». Кармапа побуждал нас задавать вопросы, и после небольшой сессии вопросов и ответов мы были отправлены на чересчур людные, озаренные солнцем, шумные улицы центра Нью-Дели.

Я отправилась в Индию потому, что хотела, чтобы нечто такое же огромное, как сила, оказавшая воздействие на Стива и изменившая его, тронуло глубины моей души и изменило меня. После встречи с Кармапой во мне словно зажегся огонь, значение которого трудно переоценить. Имя, что он мне дал, было слишком могущественной загадкой, на понимание ее у меня ушло более тридцати лет.

Позднее Стив критиковал меня, говоря, что моя поездка в Индию была скорее отпуском, а не паломничеством. Однако он абсолютно ничего не понял. И только сейчас, когда прошло так много времени и я обзавелась глубинной проницательностью, которой одарили меня опыт работы и долгая жизнь, я абсолютно уверена, что Индия не может быть отпуском для любого, кто провел там более трех недель, – это слишком священное место. Мне понадобилось чересчур много времени, чтобы понять, что Стив не мог или не хотел видеть этого, что он не мог позволить мне иметь собственный священный опыт, не сопровождаемый его извращенными толкованиями.

Прежде чем я отправилась в путешествие в Индию, учитель дзен-буддизма, Кобун, сказал мне: «Если ты захочешь вернуться, сначала подожди две недели, а затем, если это желание все еще не покинет тебя, возвращайся домой». Я провела в Индии год, прежде чем поняла, в конце концов, что с меня хватит. Мои отношения с Грегом также исчерпали себя. Наши подходы к жизни настолько сильно различались, что мы постоянно раздражали друг друга. Ощущения, что наш союз – на всю оставшуюся жизнь, не было, поэтому я вернулась в Соединенные Штаты отдельно от него.

Глава 12

Настоящий робот

В тот день, когда я прилетела в аэропорт Окленда из Гонконга, мне пришлось ехать на общественном транспорте вдоль побережья, поскольку семья перепутала дату моего возвращения и ждала меня на следующий день. Когда я добралась до дома в Саратоге, двери оказались заперты и никого поблизости не обнаружилось. Оставалось только сидеть и ждать. Было необычное ощущение, что я вернулась в условия великого материализма Калифорнии. Наши окрестности с их пустыми улицами и идеальными газонами казались стерильными после Индии. Сногсшибательный контраст.

К вечеру моя семья вернулась, и я провела самое прекрасное время, развлекая младших сестер, отца и его жену историями об удивительных приключениях, случившихся со мной за год. Я была чужаком в чужой стране слишком долго, поэтому так прекрасно оказалось очутиться дома, где люди знали меня и где я знала их. На следующий день я позвонила Стиву, который к тому моменту был просто моим другом. Позднее в тот вечер мы встретились за обедом, который закончился нашим решением пойти к нему домой. Пол c Кларой смотрели телевизор, когда мы явились. Поздоровавшись, мы прошли в спальню к Стиву, где потом сидели на полу и пили портвейн. Я рассказала Стиву о своей поездке и помню, что в тот вечер мы говорили о Девариме[10], так как во время полета домой я прочла несколько современных исследований по этой теме. Слово «Деварим» казалось загадочным и ужасным, пока я не ознакомилась с его смыслом, однако затем я пришла в восторг от того, как искусно я его произношу. Я думаю, это открыло для Стива новую меня.

Тем вечером я хотела уйти домой, однако Стив соорудил на полу кровать, и мы занялись любовью. В два часа ночи Клара постучала в дверь и спросила: «Все в порядке?» Я онемела от страха, подумав, что сейчас она зайдет и увидит меня в таком положении, однако тут раздался мягкий, уверенный голос Стива. «Я совершил очень, очень длительное путешествие», – сказал он ей. Он смотрел на меня, однако обращался к матери. «Хорошо», – ответила Клара. Она не испытывала потребности знать больше и вернулась к себе. Общение между матерью и сыном в форме «вопрос-ответ» было абсолютно естественным, и в этом заключалась его прелесть. Именно благодаря такой манере строить отношения с Кларой Стиву удалось оградить от других наше с ним личное пространство. И в этом Стив раскрылся для меня с абсолютно новой стороны.

Всю жизнь Стиву не давала покоя природа его отношений с родителями и, более того, природа жизни, в которой он вырос. Я думаю, он задавался вопросом, в правильной ли жизни он вообще находится. Он очень много шутил по поводу того, что в этом вопросе допущена грубейшая ошибка, что-то в духе, что необходимо завести судебное дело об ошибочной идентичности. В этом заключалась одна из его фишек. Забавно было наблюдать, как он приступает к этому действию, поскольку он просто проявлял честность по поводу понесенной утраты. Думаю, он постоянно переживал, что нечто оказалось нарушено или безвозвратно утеряно из-за допущенной во время усыновления ошибки или, возможно, из-за самого усыновления.

ВОПРОС: Что испытывает человек по поводу того, что было утеряно в прошлом?

ОТВЕТ: Переживает, что эта потеря может привести к потерям в будущем.

По моим ощущениям, эти вопросы стали главными для Стива как раз тогда, когда я вернулась из Индии. Я чувствовала, что он рассчитывает на окружающих его людей, чтобы они ответили на его вопросы предельно честно и откровенно. Было ли что-то утеряно? Обращаться к другим, чтобы они оценили нечто в тебе, – не в моем характере, по крайней мере не подобным образом. Я никогда не испытывала такого уровня доверия. Тем не менее это деликатная и честная черта, которую я замечала не только у Стива, но и у нашей дочери Лизы, а также у сестры Стива Моны. Возможно, это врожденное качество, хранящееся в их древних сирийских генах, связанное с важностью достижения группового консенсуса; качество, которое является абсолютно открытым и уязвимым, это стремление поставить перед группой вопрос: «Посмотрите, достоин ли я?» Иногда у меня складывалось впечатление, что эта черта делает ее обладателя слишком зависящим от мнения других, а иногда она казалась мне поразительной мудростью. Стив чаще всего излучал чувство, что он совершеннее и важнее, чем кто-либо иной в мире. Однако в тот момент он искал поддержки вовне, и его заботы тронули мою душу.

Хотя я не помню каких-либо отдельных разговоров (кроме одного, с Робертом Фридландом), но прекрасно помню чувство растущего консенсуса, которое, казалось, придало уверенности, чтобы Стив двинулся навстречу своей судьбе. Я думаю, что Стив, как настоящий принц, которым он и являлся, рассчитывал на помощь других, чтобы как-то оставить в прошлом проблему своих родителей и вернуть себе трон. Я помню, как в один прекрасный весенний день открыла сетчатую дверь дома Джобсов и ощутила, что это семейство не только подходит для Стива, но, может быть, даже идеально для него. По-моему, Пол, который был столь практичен и так ясно выражался по поводу деловой рутины своих дней, и Клара, являвшая собой своего рода великаншу хороших намерений, были правильными родителями для Стива, по крайней мере достаточно правильными. Возможно, они стали именно тем, что предначертала для него судьба. Когда я смотрела на их сдержанные чувства – установившийся образ жизни, рабочую этику синих воротничков, – я видела, что все это слилось воедино и создало базу, необходимую Стиву, чтобы стать тем человеком, которым он стал.

Сегодня я считаю, что за всем стоял Кобун. Восточные наставники способны устранять сложности, которые ученику готовит карма, чтобы он или она могли легко и непринужденно развиваться. В Индии это называется милосердие гуру, и, хотя я не имею представления, как зовется этот тип знания в японской традиции просветления, я знаю, что он там также присутствует. Кобун, как духовный учитель, обладал серьезными способностями. Он был большим умельцем в области объединения восприятий между группами людей и открытия дверей для обеспечения духовного роста. Однако было ли уместно для учителя устранять кармические препятствия на пути продвижения коммерческой инициативы? Возможно ли, что Кобун был настолько вдохновлен гением Стива, что решил отказаться от своей духовной чистоты, чтобы помочь парню продвигаться по карьерной лестнице? Был ли Кобун духовным материалистом? Возможно, он дергал за ниточки из-за кулис, не осознавая полностью возможных последствий. Члены сообщества дзен-буддизма много раз говорили, что Кобун никогда не злоупотреблял своей силой. Эти слова производили на меня двойственное впечатление, поскольку люди часто склонны говорить одно, а в действительности дело обстоит совсем по-другому. Кобун был удивительным человеком, и его любили. Однако он, несомненно, обладал и коварством.

Преодоление трудностей, если рассматривать этот процесс кармически или психологически, делает людей более гуманными. Быть человеком – значит уметь преодолевать препятствия. Слишком много добродетели – и мы уже перестаем понимать значение вещей, можем сойти со своего пути. Слишком много трудностей – и мы никогда не найдем наш путь. Линия между двумя этими аспектами слишком тонкая: если мы хотим преуспеть, то дорога к успеху должна быть достаточно ухабистой, чтобы позволить нам понять ценность тех усилий, которые мы приложили. Это, в свою очередь, позволяет состраданию расцветать и приносить свои плоды. Был ли Кобун достаточно мудр, чтобы найти правильный баланс для Стива?

В наши дни сострадание, возможно, ценится не очень высоко. Наши замысловатые системы бизнеса и политики считают человечность менее важной, чем размер полученных доходов. Много лет назад, в 1976 году, Кобун дал Стиву нечто хорошее и важное. Но я также чувствовала, что они были своего рода пособниками. Мне кажется, Кобун способствовал подъему Стива и, поступая таким образом, помог избежать ему некоторых ухабов, встреча с каковыми пошла бы Стиву на пользу. Может быть, именно поэтому Стив лишился некой частички человечности, идя по своему пути.

Мы со Стивом вновь полюбили друг друга. Однажды той весной он склонил голову и сказал мне, что знал о возвращении нашей любви задолго до того, как я вернулась. Это было проникновенное признание, честное и меняющее представление о жизни. Мы стали старше, испытывали более глубокие чувства и смотрели на вещи по-другому. Это был наш следующий шаг: он свидетельствовал о готовности принять на себя бльшую ответственность, к которой мы оба стремились. Стив был открыт и влюблен в меня. Иногда, заходя к нему в офис в конце его рабочего дня, я чувствовала и видела, как его переполняла любовь, когда он встречал меня. То, как Стив воспринимал меня, очень впечатляло и притягивало меня к нему еще сильнее. Наши поцелуи стали глубже, а занятия любовью – на порядок лучше. Мы становились старше, и ставки росли. Мы со Стивом оба изменились.

Я была рядом и видела, как все эти перемены, происходящие со Стивом, влияют на его родителей. Они очень гордились им, но им также причинял боль тот факт, что Кобун обладает таким влиянием на жизнь их сына. Вряд ли по этому поводу возникали конфликты или говорилось что-либо прямо, по крайней мере не при мне, но я знала, что они были расстроены и раздражены. Я поняла это по выражениям их лиц. Стив проявил максимальную заботу и отблагодарил своих родителей с помощью сада и многих других вещей, однако казалось, что они странным образом были вытеснены из собственного дома с тех пор, как учитель дзен-буддизма взял под свой контроль внутренний духовный уровень образования Стива. В культурах Востока такое развитие событий – то, что учитель выбрал Стива в качестве своего подопечного, – считалось бы поводом для наибольшей гордости и радости. Как ни горько, такой поворот можно было бы считать показателем успеха и особого отличия. Однако Пол и Клара жили в условиях другой культуры, и я видела, как Стив пытался очень осторожно обращаться с их болью. Они думали, что им нашли замену – в каком-то смысле это было действительно так.

Однажд вечером, ожидая Стива с работы, я смотрела телевизор вместе с Полом и Кларой. Телевизор был важной частью быта Джобсов. Они тяжело трудились и сильно уставали, умственно и физически. Они расслаблялись за просмотром телеканалов и именно так проводили конец своего дня. Клара сидела в кресле La-Z-Boy, вытянув ноги и покачивая ступню туда-сюда, словно отсчитывая время, оставшееся ее семье.

Гостиная дома Джобсов являлась для меня своего рода пересадочной станцией между различными событиями. Но я также научилась воспринимать ее как сцену, на которой произойдет много важных перемен. Тогда я, казалось, провела самый общительный вечер с Полом и Кларой из всех. Свет был притушен, телевизор ярко горел. Стемнело, и синий экран наполнял всю комнату агрессивным шумом. Когда Стив зашел, Клара выключила телевизор, оставив единственную лампочку светильника болезненно озарять комнату. Однако так она восстановила в ней благословенную тишину.

Стив держал в руках первый прототип корпуса компьютера, который хотел показать своим родителям. Я наблюдала, как они охают и ахают по этому поводу и как белизна их глаз сияла в тусклом свете. Стив стоял у конца дивана, высокий и впечатляющий, крутя в руках твердый пластиковый каркас. Казалось, в тот вечер детьми стали Пол и Клара, а Стив – гордым родителем. Он был доволен дизайном и сказал нам, что итальянская компания, которую Apple первоначально наняла, изобрела форму головной части для экрана телевизора. Головная часть для компьютерного экрана! Стив зажмурился и погрузился в мечты.

Именно тогда я поняла, как мало мне известно, чем Стив занимался во время работы. Не знай я Стива лично, никогда не обратила бы внимания на восходящую звезду в мире компьютеров. Если бы продукция компании Apple выглядела уродливо, я бы узнала о ней еще позднее. Признаюсь, я не знакома с историей Apple, за исключением тех моментов, когда она пересекалась с моей собственной. Стив считал, что мне не хватает любопытства, но это не так. Вокруг Apple и Стива царила шумиха, от которой мне всегда было не по себе. Я считала Стива интересным и привлекательным за его изысканность, интуицию и поэтическую уязвимость, в то время как его деловое альтер эго находила язвительным и непривлекательным. Тем не менее пластиковая упаковка, которую он держал в руках, была реальна, и с этого вечера я стала уделять его работе больше внимания.

Одной из самых необычных перемен в Стиве оказался его новый способ смотреть телевизор. Прежде он это делал довольно пассивно, а теперь садился очень близко к экрану и внимательно изучал происходящее. Все мышцы на его сверхчувствительном лице содрогались вместе с трагедией, разворачивающейся на экране, взгляд ни на секунду не отрывался от происходящего. Он смотрел телевизор так, словно читал, словно обрабатывал в сознании огромное количество данных. Абсолютно вовлеченный в процесс просмотра, он пытался собрать информацию и просчитать ее, вглядываясь в телевизор, словно пытаясь видеть сквозь стены и дверные проемы. Ни до того дня, ни после я никогда не видела, чтобы кто-либо смотрел телевизор так, как он. В то время я считала, что он использует феномен телевидения, чтобы ускорить свое изучение мира власти и сексуальных отношений. Если в программе содержалось послание, которое он не хотел слышать, он выключал телевизор и радиоприемник. Это было для него своего рода духовной проницательностью и дисциплиной. Большинство людей прозябали, принимая на поверку все, когда смотрели телешоу, однако Стив превратил телевизор в инструмент творческой самореализации и проникновения в суть системы построения власти.

Той весной в другой день я заметила лежащую на столе в столовой Джобсов записку с моим именем. Я шла через весь дом на задний двор, когда увидела ее. Я остановилась, посмотрела записку и обнаружила, что Стив составил мою астрологическую диаграмму. Там также была и его собственная. Стив вошел, когда я смотрела на нее.

– Вау, – сказала я. – Это сделано по твоей просьбе? – Я удивилась, но также заинтересовалась, почему он совершил это, ведь однажды он сказал, что астрология не является достойной системой для самоанализа.

– Да… Есть компьютерная программа, которая составляет астрологические диаграммы, и я сделал их для нас с ее помощью.

– Зачем? – был мой единственный вопрос.

Изучая красивые схематичные изображения, я заметила, что все планеты Стива находились поверх линии горизонта, в то время как все мои, за исключением одной, располагались внизу. Эта одна планета была в верхнем полушарии в седьмом доме.

– Ух ты, все твои планеты сверху, а большинство моих внизу.

– Как думаешь, что это значит? – спросил он.

– Не имею ни малейшего представления, – ответила я. – А ты?

Он лишь посмотрел на меня. В прошлом, когда Стив спрашивал меня, что значит та или иная вещь, он был добр. Однако на сей раз в его молчании крылось нечто иное. Хотя я считала, что близость между нами удалось вернуть, но начала замечать скрытую враждебность, наносящую вред нашим отношениям. И я старалась ее игнорировать чаще, чем мне бы того хотелось.

Относясь с уважением к астрологическим диаграммам, я вскоре выяснила, что верхнее полушарие означает жизнь, открытую окружающему миру, в то время как нижняя часть обозначает главным образом замыкание в себе. Я была очень расстроена, когда услышала это, поскольку я от природы очень открытый человек и ожидала жизни во всей ее красе. Это должно было быть абсолютно очевидно астрологу, объясняющему мне значение диаграмм, поскольку он старался изо всех сил, уверяя меня, что оба жизненных пути могут приносить радость.

Возможно, Кобун тогда влиял на отношение Стива ко мне. В ходе моей первой встречи с сэнсэем – задолго до того, как я отправилась в Индию, – он говорил со мной о моей одежде. Он сказал: «Одежда предназначается не только для тебя. Она также для других людей, которые смотрят на тебя». Он заявил, что одежда должна быть скромной и простой, а также не раздражать людей. Не более скромной и простой, а скромной и простой. Это было не первое плохое наставление, поскольку одежда отражает пересечение внутренней и внешней реальностей, где личные свойства и особенности характера выступают единым целым с духовной составляющей и где личное сталкивается с общественным. Однако я одевалась скромно и не могла понять, почему он мне это говорит. Такое суждение показалось мне очень поверхностным. Более того, я чувствовала, что Кобун пытался пристыдить меня этими словами, что, по его мнению, я была недостаточно скромна. В итоге он заставлял меня насторожиться. Помню, как я думала: это не то, о чем мы должны говорить. Главное – этот парень не понимает меня. Он не знает, кто я. Я была рассержена и ощущала себя невидимой. Я не знала, как ему ответить.

Позднее, когда я стала более смышленой, задалась вопросом по поводу социально-экономической динамики вокруг Кобуна. Японская культура разработала целую систему поддержки духовных учителей уровня Кобуна. В американской культуре такого не было. Японская культура сильно структурирована, американская – нет. Когда Кобун прибыл в США, его окружала элитная группа образованных, богатых и, в некоторых случаях, знаменитых людей. Это были люди, которых по своей природе притягивал приходящий в Америку дзен-буддизм, энтузиасты, опережавшие свое время. С такими последователями у Кобуна были все основания надеяться, что он станет лучшим учителем дзен-буддизма, которым потенциально мог стать. Я не принадлежала к элитному обществу: никакого богатства, никакого неслыханного образования, однако я умна, и мне всегда удавалось опережать свое время.

Сегодня я задаюсь вопросом: Кобун просто не понимал, кем я являюсь, или же решил, что я не буду для него полезной? Я была самой молодой женщиной в сообществе выдающихся людей, старших меня минимум на пять, а максимум на двадцать пять лет. У меня было мало жизненного опыта и никаких перспектив стать известной, поэтому, возможно, Кобун не счел меня важной персоной. Не то чтобы он был недобр, однако он рассматривал внешние черты в качестве индикатора моих возможностей. Я полагаю, что моя внешняя сторона не позволяла сделать обо мне многообещающих суждений. Это мои предположения, однако я все еще задаюсь вопросом: почему он не видел ростки внутри людей, которые приходили к нему? Что за наставником он был? Почему он не распознал меня?

Кобун был достойным учителем. Я возвращалась снова и снова, чтобы послушать его лекции, попрактиковать медитацию, обратиться за его советом. Двери зала для медитаций в Лос-Альтосе были широко распахнуты. Я чувствовала, что там мне рады. Действительно, люди говорили мне: «Ты понимаешь, что здесь происходит». Я уверена, что я была в правильном месте в правильное время. Однако я никогда не получала какого-либо типа стоящих наставлений от этого учителя. В конечном итоге я поняла это, сравнив то, как он относится к Стиву и ко мне.

Когда я вернулась из Индии, Кобун сказал мне: «Ты не была человеком до своей поездки, однако теперь им стала. Что там произошло?» Он много раз задавал мне этот вопрос: «Что произошло в Индии?» Снова и снова повторял: «Ты не была раньше человеком». Он смеялся и отчасти мучил меня, говоря это, однако создавалось впечатление, что ему было искренне любопытно. Я не знала, как ответить на такой вульгарный вопрос. Я пыталась учтиво отреагировать, однако внутри себя я считала его откровенные высказывания жестокими.

Много лет спустя духовная наставница говорила мне, что Кобун не работал со мной, поскольку «он просто не признал тебя, как американку, которой предопределено достичь просветления в этой жизни». Тогда мне не хватало знаний, чтобы уйти от Кобуна, поскольку я умела задавать правильные вопросы. Люди, которым известно, как формулировать хорошие вопросы, поражают меня. Для этого требуется огромный опыт, у меня тогда его не было. Джим Блэк – Траут – владел таким искусством. Мирской монах в зендо (именно он поставил меня на место, когда зашел разговор об имени Кобуна в тот первый вечер там), он представлялся мне похожим на Маленького Джона из банды веселых ребят Робин Гуда. Он работал с детьми, обладал забавным круглым брюшком и добрым, интеллигентным лицом здравомыслящего человека.

Талант Траута также позволял ему разбираться в мельчайших деталях. Однажды он спросил меня: «Кто из вас двоих, ты или Стив, обнаружил зендо первым?» Я сказала ему правду, что мы нашли его совершенно независимо друг от друга, примерно в одно и то же время. Затем он сказал мне: на такой же вопрос Стив ответил, что первым зендо нашел он и привел меня сюда. Это была типичная для Стива ложь. (В тот момент я просто этого не знала.) И типичный для Траута подход к постановке вопроса. Тот факт, что он решил спросить меня после того, как Стив дал свой ответ, навел меня на мысль, что он уважал нас в одинаковой степени. Более того, он не покупался на власть Стива. Удивительно.

Однажды Кобун обсуждал со мной Стива, сказав, что всегда хотел иметь сильного ученика. Слово «сильный» он выделил отдельно, четко выговорив его. Скривив губы, выпятив грудь и держа руки разведенными в разные стороны, Кобун выглядел так, будто кукарекал. Он сказал мне: «Ни один мужчина, который когда-либо был в Тассахаре, не может быть сильным». Однако теперь у него будет лидер! Кобун хорошо сознавал, какого особого студента он обрел в лице Стива. «У меня никогда не было ученика, который бы мог освоить информацию в такие короткие сроки. Всего три месяца!» – воскликнул он. Его глаза были широко раскрыты, а рот поразительно растянут. «Остальным требовалось больше времени, чтобы достичь понимания». Его счастье было очевидно и не имело границ.

Мне всегда нравилось, когда мужчины доверяются мне и открывают свои души, и я была действительно рада за Кобуна. Тем не менее в той беседе у меня возникло нехорошее ощущение. Кобун злорадствовал. Почему он сравнивал Стива с теми, кто практиковал дзен в Тассахаре? В некотором смысле, даже зная, что Кобун игнорирует и обделяет меня вниманием, я не завидовала, ведь я любила Стива и его бесстрашные и позволяющие жить полной жизнью качества так же сильно, как и Кобун. Но Кобун начал мне все это рассказывать, когда мы проходили мимо дома Стива. Мне было интересно, что стоит за его разговорчивостью. Почему он стал делиться со мной информацией об уровне их отношений? Раньше он никогда этого не делал.

Несколько месяцев спустя случилось продолжение той беседы. Кобун сказал мне, что, когда Стив мучился сомнениями относительно того, стоит ли ему дальше заниматься развитием компании Apple, он сказал ему: просто продолжай. Кобун говорил с ярко выраженной настойчивостью, следя за тем, чтобы я понимала его ключевую роль. «Я сказал ему это», – повторял он. Именно в том и было дело. Кобун хотел, чтобы я осознала: именно он дал парню крылья. И здесь, в рамках этой беседы, я уловила еле заметную перемену во власти и позиции учителя. Стиву уже не нужны были крылья, чтобы лететь, и Кобун жаловался мне на потерю своей значимости, выбрав именно меня из всех остальных. Если говорить конкретнее, возможно, он сокрушался по поводу недостатка у Стива благодарности за то, что Кобун для него сделал. Через некоторое время я стала свидетелем того, как скверно эта ситуация развивалась дальше.

После своего возвращения из Индии я осознала, что Стив выходит на мировую арену через два бастиона мужской власти, сформировавшихся в каждом из полушарий его мозга. Через Apple, систему ценностей американского большого бизнеса: большие деньги, большие ставки, большие игроки и большие ноу-хау. Через Кобуна, двадцатипятивековую историю буддизма, истолкованную в духе Японии, одной из наиболее изощренных культур, когда-либо существовавших в мире.

Некая комбинация из высоко очищенного плутония и первоклассной суперпищи, богатой питательными веществами и обеспечивающей получение самой высококачественной энергии, давала толчок траектории развития Стива. Конечно, он был молод и легко мог работать от десяти до шестнадцати часов в день, шесть-семь дней в неделю. И по крайней мере раз в неделю по вечерам он попадал под наблюдение учителя дзен-буддизма, метафизические практики которого помогали ему сфокусироваться и укрепить свое могущество. Восток стимулировал Запад, а Запад стимулировал Восток. Стив был своего рода шаманом нового типа, идущим между двух миров. Он, должно быть, казался всем им чудо-мальчиком, так как успешно сочетал занятие бизнесом днем и постижение эзотерических учений вечером.

Я слышала, как люди говорили, что Стиву на начальном этапе просто везло. Но даже тогда я не думала, что дело было в удаче. Ведь я видела, как развивалась часть этого процесса. Я считаю, что вначале важнейшую роль сыграл Роберт Фридланд, который преднамеренно увязал духовно-эзотерическое измерение с бизнесом. Думаю, они вместе со Стивом хотели увидеть, как далеко им удастся зайти. И я уверена, что они сотрудничали и обменивались мнениями по этому поводу. Они оба использовали пищу и очищающие диеты в сочетании с духовными практиками, чтобы открыть и укрепить сознание. Воздержание от приема пищи и медитация – это проверенный временем подход, который создает крепкую практическую алхимию, необходимую для кардинальных перемен. Я постилась достаточно часто, чтобы знать, что отказ от еды способствует повышению осведомленности и приходу нового озарения. Но если индусские предания содержат рассказы с предупреждениями об опасности применения духовного видения и практик в целях получения мирских благ, этот тип укрепления силы для удовлетворения амбиций не так распространен на Западе. Стив и Роберт, может быть, были осведомлены об опасностях, но, вероятно, они не особо переживали по этому поводу перед лицом такой захватывающей возможности. Или же дело заключалось в желании добиться ошеломляющего мирового успеха любыми средствами.

Помимо взаимодействия с Робертом, работе Стива помогал схожий тип сотрудничества с Кобуном. Однако Кобун, в отличие от Роберта, достиг абсолютно умопомрачительного уровня духовного развития. Случаи, когда истинный духовный наставник помогает своему ученику добиться успеха и создать технологию, которая изменит весь мир, должно быть, крайне редки в мировой практике. Я видела, как благодаря безграничным способностям Кобуна и умению Стива, подобно воину, развивать свою хватку последний становился неудержимым – организованным, хладнокровным, в постоянном напряжении. Настоящий робот.

Из каких же ингредиентов состояла удача Стива? Я думаю, что это было сосредоточение эстетики: универсальная полезность и мощность микрочипа, объединенные с глубокой потребностью Стива добиться признания. Затем это была его диета, основанная на суперпище, учитель дзен-буддизма в заднем кармане и готовность добиться мирового признания во что бы то ни стало. Это сочетание Запада и Востока, кажется, наделило Стива наиболее восхитительным чувством цели. И, по крайней мере, вначале казалось, что истинная смесь его гения и простоты усиливается и расцветает. Я была свидетелем того, как Стив готовится к получению власти, двигаясь от одного уровня к другому, и я буквально созерцала поразительные этапы его становления – из некогда несчастной марионетки в ведущего игрока.

Глава 13

Жизнь на двух уровнях

Хотя я не была готова к культурному шоку, который испытала по прилете в Индию, я знала, что он произойдет. Но я ни в коей мере не была готова к культурному шоку при возвращении в США. Мне требовались большие пространства, свежий воздух и природа. Много природы. Поэтому через два месяца после возвращения из Индии я покинула дом отца и переехала в местечко под названием ранчо Дювенек в Лос-Альтос Хилс. Когда-то оно принадлежало некой семье, однако затем превратилось в хостел и образовательный центр по вопросам охраны природы, место, куда приезжали дети со всей области залива Сан-Франциско, чтобы побольше узнать о жизни на ферме и экологии. Оно все еще успешно функционирует, однако сейчас, после того как умерли Джозефина и Франк Дювенек, оно называется ранчо «скрытая вилла». Жизнь на ранчо после Индии обеспечила меня наилучшими условиями, которые облегчили мое возвращение к жизни в Америке. Оно также дало нам со Стивом место, где мы могли вместе проводить ночи.

Ранчо находится между восемью холмами на сравнительно широком ложе долины, простирающейся до Муди-роуд, двухколейной автострады с крутыми поворотами, которая выводит в город или, если ехать по ней достаточно долго, к Тихому океану. На ранчо были животные, сады, пешие тропинки, оливковые деревья и большой превосходный бамбуковый сад. Там также имелись похожие на сараи сооружения, свойственные любой ферме, разбросанные по всей территории ранчо, но в целом восхитительные. В те времена на ранчо были одна или две коровы, много куриц, около четырех овец и от двух до трех свиней. Число животных увеличивалось с новым потомством весной и снова сокращалось осенью.

Я прожила на ранчо четыре месяца, переехав в одну из хижин в его дальней части в обмен на тринадцать часов работы в неделю. Поначалу я занималась странными видами деятельности, однако Траут предложил, чтобы я перешла к преподаванию. Он не только был мирским монахом в зендо, но еще и руководил детской программой по изучению природы на ранчо Дювенек. Однажды он увидел, как я играю с новорожденными ягнятами, остановил группу и заставил их присоединиться ко мне: думаю, он хотел, чтобы дети обратили внимание, какую сильную любовь я испытываю к этим милым, неповоротливым созданиям. Вскоре после этого он пригласил меня стать частью преподавательского состава и обучать городских детишек, посещающих ранчо. Я прирожденный педагог, однако Траут этого не знал. Философия обучения детей на ферме состояла не в том, чтобы загружать их информацией, а в том, чтобы открыть в них самих естественную страсть к природе и животным. Сначала эмоции, затем имена и факты, и только после этого дети начинали испытывать трепет и задавали вопросы из инстинктивного любопытства.

То, что мне дали работу всеобъемлющую, веселую и интересную, я рассматривала в качестве подарка. Я уверена, Траут это знал. Двумя самыми поразительными коллективами обучавшихся были группа обеспеченных детей из школы для одаренных юношей и девушек в Хилзборо и группа детей из социально необеспеченных семей восточной части Пало-Альто. Таким образом, мое сердце сильнее всего тронули самые богатые, ни в чем не нуждающиеся дети – и самые бедные, не имеющие никаких благ. В детях из восточной части Пало-Альто было столько радости, столько счастья, что я все еще могу ощущать их огромное изумление. Дети же из школы для одаренных юношей и девушек были поразительно выдержанны и умны. Это хорошо запомнилось мне, и позже именно туда я направила своего ребенка.

Я провела некоторое время на ранчо еще до поездки в Индию – так же, как и Стив, – поскольку пять раз в году центр дзен-буддизма Лос-Альтоса проводил там свои медитационные ретриты. На это время члены буддистского монашеского ордена сангха превращали хостел в монастырь, убирая всю мебель в старом, пыльном общественном центре и покрывая пол татами. Мы мыли окна, подметали балконы и расставляли фотографии и статуи Бодхидхармы и Гаутамы Будды вокруг стен и на алтарях. Снаружи вывешивали огромные колокольчики и плиты из дерева с большими молотками, чтобы просыпаться в 3.55 утра, а также другие элементы, подающие сигналы к медитации, как того требовали строгие монашеские предписания.

В 1974 и 1975 годах, после того как Стив уже вернулся из Индии, а я еще туда не отправилась, мы оба принимали участие во многих ретритах. В те времена, казалось, Стив дистанцировался почти от всех, он выглядел слабым и одиноким, без стержня, но, похоже, он только набирал силу под прессом одиночества. Стив выбирал, с кем он хотел дружить, а на остальных смотрел как-то сердито. Его окружала какая-то темная аура, которая подбиралась к границам его тела и подтачивала его. Мне он представлялся одновременно изумительным и трагичным.

Казалось, что Стив был слегка удивлен моим присутствием на этих ретритах в 1975 году, однако это было изумление с толикой враждебности. (Я представляла себе, что именно такие ощущения испытывали первые христиане и буддистские монахи по отношению к женщинам.) Он держался подальше от меня и если вообще вспоминал о моем существовании, то делал это очень настороженно. Меня, со своей стороны, к нему слегка тянуло, но я также побаивалась смотреть на него. Я пыталась не обращать внимания, однако из-за моих проблем с дисциплиной все заканчивалось тем, что я следила за его действиями и перемещениями. И я всегда знала, где его подушка для медитации. Если Стив и я сталкивались взглядами, мы одаривали друг друга абсолютно противоположными эмоциями: те, что исходили от него, я не желала испытывать. Я содрогалась от холодной тьмы, которую чувствовала в нем. Я хотела выйти за пределы, но не осмеливалась. Он отчасти нес ответственность за это, поскольку был настолько грубым. Иногда же он вел себя дружелюбно, как в прежние дни.

Однако весной 1977 года мы со Стивом вновь сблизились, и, хотя я не забыла, как он вел себя прежде, это было новое время, и мы опять полюбили друг друга. Стив приходил на ферму после работы и обнаруживал там меня. В эти моменты на нем была обувь фирмы «Биркеншток», джинсы и выглаженные белые рубашки, смятые в тех местах, где нужно. Казалось, он приносил с собой яркий воздух хорошо проведенного времени. Мне нравилось видеть его в конце дня. Когда он приходил достаточно рано, мы шли куда-нибудь обедать, и три-четыре дня в неделю мы проводили вместе ночи в моей старенькой маленькой хижине, которую я без него делила с несколькими пауками. Если Стив приходил поздно, он бросал одежду на койку у другой стены, затем шел ко мне в кровать, смеясь и излучая великолепие. Я смотрела на него в свете луны, проникавшем в окна моей хижины, и именно в этот короткий миг времени между земной постелью и небесными башнями моя Индия и его восходящая траектория в Apple переплетались воедино и затем смешивались.

Наши со Стивом характеры были полностью противоположными в то время. Его дни были четко расписаны, пролетали как минуты и не позволяли расслабиться. Он работал в офисе, претворяя в жизнь большой план с представителями бизнеса, которые были старше его. Я же проводила свои дни на свежем воздухе, с животными и детьми, занимаясь странной работой и живя настоящим моментом. Казалось, впереди нас ожидало все, о чем можно мечтать в отношениях между молодыми мужчиной и женщиной. Я считала, что всегда любила Стива, что не было такого момента, чтобы он стал не важен для меня. И хотя с тех пор, как ему исполнилось двадцать, он был то груб, то мил, я знала, что он испытывает те же эмоции, что и я.

Дюневек подарил необходимое пространство, позволившее мне вновь привыкнуть к западной жизни. Индия дала мне возможность более естественно познать свое женское начало. В этом древнем матриархальном обществе я спокойно могла покрыть голову сари и посмотреть вниз: данный жест означает право женщины уйти в себя. Прогулки с цветным куском ткани поверх головы давали мне такое соблазнительное чувство спокойной защищенности в хаосе, царившем на базаре. Однако в Соединенных Штатах я ощущала себя незащищенной в своей женственности. Здесь не нашлось подобного способа приходить в гармонию с миром, оставаясь защищенной. Я испытала облегчение, осознав в Дювенеке, что можно замаскировать себя в пределах естественных красот природы.

Стив спал очень неспокойно. Думаю, что его восхождению к власти способствовало кое-что, почерпнутое им из снов. Одно из самых драматических проявлений произошло при очередной совместной ночевке на ранчо: он спал как мертвый, когда неожиданно вскочил с постели и прокричал: «Мужчина должен быть лидером». Вытянув вперед правую руку, Стив повторил эту фразу еще громче, благородным шекспировским тоном: «Мужчина должен быть лидером!» Боже, каким он был милым. Я не знала, обращался ли он ко мне или представлял, что находится в степях Монголии и кричит эту фразу всему миру, но я отчетливо видела в этом послании влияние Кобуна. После таких вспышек Стив всегда падал обратно на подушку и погружался в глубокий сон, а я просыпалась и поражалась происходящему.

Готова поспорить, что, когда одна система ценностей берет верх над другой или когда мы боремся с большими переменами внутри нас, эволюция проявляется в первую очередь в наших снах. Мы со Стивом не только пытались понять расстановку сил между нами, но он также осмысливал ту власть, которую незадолго до того он начал черпать из других аспектов жизни. Полагаю, что свидетелем именно этого я и стала, когда Стив слег с высокой температурой и Клара попросила меня приглядеть за ним ночью. Почему-то мы находились в комнате Пэтти, я сидела на стуле у кровати, где он лежал, и наблюдала, как Стив ворочается из стороны в сторону, борется, затаив дыхание, что-то выкрикивает и бормочет. Я никогда не видела ничего подобного: архонт[11] в тумане звука и движений, дико мечущийся в жару и тоске. Казалось, Стив обрабатывал огромный массив информации, словно внутри его шел спор по поводу огромных территорий времени и пространства, какие из них необходимо выбрать, а какие обрезать. Он хотел, чтобы я была там с ним, но всякий раз, когда я прикасалась к его лбу или искала его руку, чтобы как-то помочь, он вскрикивал «Отойди» – и резкий скрежет его голоса буквально переворачивал мне душу.

Порой у меня тоже случались проблемы со сном. Мне вечно снился один кошмар, в котором я задыхалась под грузом бесчисленных масок. Причем это были не просто маски, а также тюремные замки. И не обычные замки, а тюремные замки такой технической сложности, что они не могли быть созданы моими руками. Однажды во время такого сна я проснулась, тем самым освободив себя от оков, и спустилась в ванную комнату. А выйдя за двери хижины, я впервые в жизни увидела привидение. По крайней мере, оно выглядело как привидение и располагалось прямо напротив меня. Оно светилось и походило на Кобуна в его робах. Я рассказала Стиву об этом, когда он пришел навестить меня на той неделе, однако он, похоже, был заодно с призраком, поскольку подпрыгнул и спросил меня с широкой улыбкой на лице: «Ну, ты пожала ему руку?»

На ранчо я размышляла о следующих шагах, которые собиралась предпринять в своей жизни одновременно на практическом и метафизическом уровнях. Каждое утро я усердно медитировала, поскольку чувствовала, что передо мной стоит преграда, которую необходимо преодолеть. Джозефина Дювенек вдохновила меня на это. Квакер и очень практичная женщина, она также являлась последователем метафизической школы. Ее ферма – сама земля – изобиловала этими двумя качествами. Позднее она написала о том книгу, назвав ее «Жизнь на двух уровнях». Такой подход восхитил меня. Я сочла его прекрасным способом прожить свою жизнь, и он таковым и оказался. Чем дольше я находилась на ранчо, тем больше я работала и развивала вновь обретенные способности, позволяющие видеть за гранью мирского, тем больше я также начинала проживать свою жизнь на двух уровнях.

Однажды я сидела на бревне на прохладном сыром лугу, за хижинами хостела, под кронами ряда больших, разбухших калифорнийских лавров. Ко мне приблизился олень и стал греться под лучами солнца. Он оказался примерно в восемнадцати футах от меня, и мы смотрели друг другу прямо в глаза по меньшей мере десять минут. Причем я иногда делала перерывы и опускала веки, и в эти моменты в моем сознании появлялись изображения, исполненные в таком направлении искусства, которое я никогда не видела прежде. Они чем-то напоминали картины Питера Макса шестидесятых годов, за исключением того, что были свежее и отважнее, с эстетической лаконичностью поразительной искренности. Изображения холмов, долин, цветов, неба, струящихся ручьев и различных растений, все в оригинальных цветах. Ясные упрощенные изображения, неконтрастные, но имеющие определенную смелую форму. Я чувствовала без каких-либо вопросов и сомнений, что это был межвидовой процесс передачи информации, и, судя по огромным немигающим глазам оленя, я не сомневалась, что он знает, что посылает мне эти изображения. Я нахожу ту ситуацию почти невыносимо трогательной, ведь олень поверил мне настолько, что показал свой мир. Как будто он говорил: «Эти вещи я знаю, люблю и делюсь ими с тобой».

Позднее я попыталась рассказать Стиву о случае с оленем и образами, но он лишь хладнокровно заметил: «Людям не полагается на равных общаться с животными». Такое могла бы заявить моя душевнобольная мать: его слова источали грубость и полностью упускали суть истории. То, как Стив воспринимал меня в моменты, подобные этому, ошеломляло меня и заставляло уходить в собственный мир тишины. Я не могла заставить себя подобрать ответ. Такое поведение выглядело огромным предательством и служило предупреждением, что мне не следует надеяться на его понимание.

Стив жил в собственном символическом мире. У него всегда была богатая и значительная внутренняя жизнь, и именно его пример вдохновил меня научиться уделять внимание собственной внутренней символической жизни. Однако даже при этом он либо не мог, либо не хотел позволить мне иметь свои таланты. Примерно тогда Стив поинтересовался моим мнением о первом наброске возможного логотипа Apple. Он редко просил меня о помощи в работе, но тогда хотел узнать мою оценку. Казалось, он перестал игнорировать мое мнение. Стив показал лист, полный различных вариантов, и спросил: «Какой тебе нравится больше?» Слово «Apple» было написано различными типами шрифтов, к этому прилагалось около десяти или пятнадцати изображений яблока. Насколько помню, на всех предложенных вариантах яблоко было надкусано. Я просмотрела и попыталась понять значение такого символа. Надкушенное яблоко? Ева, стремящаяся к знаниям, Ева, несущая вину за падение человечества, Стив, делающий деньги на управлении базами знаний? Меня очень сильно, до трепета, поразило, что единственное изображение может рассказать такую огромную историю. Я сообщила, что мне понравилось изображение с горизонтальными разноцветными полосами. (Мне оно пришлось по вкусу, поскольку походило на ювелирное изделие.) Стив сказал, что многие ответили так же, как я. Затем я добавила: «И кстати, то, что ты действительно хочешь, – это сильное и притягательное изображение, благодаря которому люди будут немедленно узнавать твою компанию без подписанного внизу логотипа слова «Apple». Изображение доносит информацию до людей быстрее, с большей прямотой и силой. И это яблоко великолепно!»

«Это показывает, как мало ты знаешь!» – парировал он.

Раньше Стив оберегал меня, но теперь он ревновал и вел себя отвратительно, как злобная, старая змея. Однако тогда я этого не понимала. Его низость озадачивала и сбивала с толку. Иногда Стив спрашивал меня, на что тратится вся моя уверенность, и в его голосе были слышны порицание и смущение. Ему даже в голову не приходило задуматься, что существовала прямая связь между его отношением ко мне и тем, как я постепенно утрачивала собственную личность. Я верила в него. Я позволила себе подвергнуться его влиянию. Я расслабила все свои защитные механизмы, поскольку и любила его. Но это была ошибка. По иронии судьбы, сделав себя уязвимой по отношению к Стиву, я пала жертвой его слабых мест и эмоционально-психологических всплесков. Стив так сильно сомневался в себе, что хотел выиграть во всем и у всех. Включая меня. И тем не менее – ирония в иронии – именно вера Стива в собственную несравнимость заставляла его смотреть на меня так неодобрительно.

У меня все сжималось внутри, я не понимала его новых правил. Я думала, что если просто смогу быть лучше, то все сработает. В основном мы ладили, но когда эти шипы прорезались и наносили уколы, я застывала или спорила и волновалась. Я не могла собрать воедино все фрагменты этой головоломки. Временами Стив был добр, временами соревновался со мной, а иногда считал, что я должна жертвовать всем, что имею, и что у меня вообще нет своих потребностей. Его перемены настроения вызывали у меня чувство незащищенности, я все пыталась угадать, кем должна быть. Все происходящее начинало напоминать опыты по изучению поведения крыс, интересовавшие его пятью годами раньше, когда непоследовательная обратная реакция сводила крыс с ума.

Если бы Стив был только мерзким, я бы ушла. Если бы он был более чувствительным и внимательным, а также приложил усилия, чтобы наши отношения не иссякли, я постепенно стала бы сильнее его любить и всецело доверять. Однако он был груб, он был добр, он был заботлив, и он был равнодушен. Иногда он не перезванивал мне, а в другие дни мой телефон не смолкал. Эти вечные перемены буквально опустошали меня. Я переставала понимать, что для меня важно, и я переставала понимать свою ценность.

В буддизме отсутствует миф о сотворении мира. Никакого Адама и Евы. Никакого Вишну, купающегося в море блаженства. Никакого Бога. Никакого Большого взрыва. Там нет начала и нет конца. Буддизм фокусируется на достижении высших состояний осознания. И так как все это бесконечно, буддизм придает огромное значение мудрости и состраданию. Голодные духи – это потерянные души, которые вечно скитаются по миру в состоянии неутолимого голода. Говорят, что, осуществляя подношения голодным духам, можно избавиться от самых тяжелых переживаний и тем облегчить свои страдания. Более того, считается, что в результате этого ритуала люди могут выйти за пределы собственного разума и преодолеть те ограничения, что сковывают их развитие. Меня безмерно привлекает подобного рода возможность познания счастья, и в то же время она напоминает мне о детской беспечной убежденности, что все должно быть хорошо. Однако, надо признаться, мне очень нравится миф о божественном сотворении мира.

В мае того года наступило полнолуние, а с ним и время медитационного ретрита в честь дня рождения Будды. Хостел в очередной раз превратился в зендо, и я записалась туда на неделю. Часами я сидела в позе лотоса, сочетая это действие с медитационными прогулками, концентрируясь на своем дыхании, как и все остальные. Когда мой разум погружался в эту среду, он словно обогащался, и я начинала думать буквально обо всем: от сбивавших с толку деталей фильма Трюффо «Американская ночь» до того, что на самом деле представляет собой звук хлопка в ладоши, до воспоминаний слов пришедшей мне в голову песни или мысленной картины того, как свет пробивается сквозь растущие рядом деревья. Затем я неожиданно вспоминала, что мне необходимо вернуть внимание к дыханию и осанке.

Я записалась, чтобы делать дневные подношения голодным духам в ходе недели своего пребывания. Но однажды я забыла о подношении и задержалась на ланче на десять минут. Просто не заметила. Когда я наконец добралась до кухни, повар передал мне тарелку с подношением и вытолкнул меня из двери в главную комнату для медитаций, говоря, чтобы я не писала, пока не найду работу. Это была шутка, мне пришлось немедленно подавить в себе желание громко рассмеяться в абсолютно тихой комнате. Я вернулась в спокойное состояние так быстро, как смогла, и отнесла маленький поднос с едой к центральному столу, где тихо поклонилась и сделала подношение. Свечкой я зажгла палочку с благовониями в центре фокуса и размахивала затем в воздухе пламенем, чтобы не использовать свое дыхание. Я поставила палочку в красивую, сделанную своими руками кружку. Потом я осторожно поклонилась и настолько неловко, насколько возможно, положила на алтарь подношение, после чего снова поклонилась и начала двигаться в обратном направлении. Кобун посмотрел на меня неодобрительным взглядом, который обжег каждую клеточку в моем теле. Больше я никогда не пропускала сигнала на подачу подношений.

Кобун сказал Стиву, что я обладаю очень изысканным чувством передачи. Под «передачей» имелось в виду то, каким способом ученик получает от мастера наставления. Стив вел себя почтительно, когда говорил мне это, однако его почтение то появлялось, то тут же исчезало, и я не чувствовала, что могу быть в нем уверенной. Было интересно, как это скажется на его отношении ко мне в будущем. Но вскоре Кобун сказал мне: «Ты должна проявить большее понимание по отношению к тому, чем занимается Стив». Я подумала: возможно, действительно стоит так поступить, однако я сопротивлялась. Я признавала, что некая часть меня оставалась незрелой и что Стив входил в важную фазу ответственности, до которой мне требовалось дорасти. Но все было не так просто. Как можно проявлять чуткость по отношению к Стиву, когда я чувствовала себя настолько униженной? Помимо этого, я также ощущала, что Стив находил у Кобуна поддержку своих двойных стандартов. Мне бы понадобился целый отряд советчиков, чтобы справиться с тем, как ко мне относились одновременно Стив и Кобун, и чтобы понять, как позаботиться о себе. Но у меня не было отряда советчиков, у меня даже не было матери.

После этого весеннего ретрита я познакомилась и влюбилась в сына старшего члена сангхи. Во время одной из сессий Крис присоединился к сидячей медитации; нас представили друг другу в перерыве. Он был высок, со светлыми волосами и легкими веснушками на лице и на руках. На его широком лбу отчетливо виднелся отпечаток света. Мы сразу же понравились друг другу. Через некоторое время я поняла, что рядом с Крисом не испытываю дискомфорта. Я не чувствовала постоянной угрозы моей самооценке. Я не была несостоятельна или недовольна. Я ощущала себя уверенной и счастливой. Я оставалась собой.

У Криса был благородный дух. Ему не требовалось загонять меня под пресс собственной важности. Стив, конечно же, терпеть не мог, что я провожу время с Крисом. Это бесило его, однако он честно справлялся с этой ситуацией. Но потом Стив уже не был так честен и пытался использовать мою дружбу с Крисом, чтобы снять с себя ответственность за своего собственного ребенка.

Мрачные тучи сгущались надо мной и Стивом. Знаки этого были повсюду, но тем не менее наша любовь и юность заставляли нас фокусироваться на блестящих перспективах, пока мы двигались в сторону, как мы надеялись, хороших отношений. Мы были уверены, что до них осталось совсем немного. Через два месяца мы вновь съехались.

Глава 14

Змейки-лесенки[12]

Стив говорил: возможно, в прошлой жизни он был пилотом во Вторую мировую войну. Он рассказывал, что, управляя машиной, иногда очень хочет потянуть руль назад – словно для взлета. Странное заявление, однако он действительно обладал чувством сурового гламура родом из сороковых годов. Он любил звук биг-бендов – звук Томми Дорси, Бенни Гудмена, Каунта Бейси. На первой вечеринке Apple он даже танцевал так, словно был из сороковых. Так что я видела соответствие: Стив – молодой человек, со всей этой американской изобретательностью, родом из менее стесненного времени, с простым ощущением добра и зла. Однако в 1977-м я представляла его не таким. Дела Apple шли в гору, и Стив управлял не самолетом, а ракетным кораблем, взмывающим за пределы атмосферы того, что всем представлялось возможным. И он менялся.

Примерно в это время Стив, Дэниэл и я сняли жилье в Купертино: дом в стиле ранчо, с четырьмя спальнями на проезде Президио, рядом с первыми офисами Apple. Стив сказал, что не хочет снимать дом лишь вдвоем со мной, для него это недостаточно. Он хотел, чтобы его приятель Дэниэл жил с ним, считая, что это сгладит напряженность между нами. Наши отношения бросало то в жар, то в холод. Мы то были без ума друг от друга, то предельно наскучивали друг другу. Я предложила Стиву расстаться, но он заявил, что не сможет распрощаться со мной. Радостно было слышать это, однако на тот момент я еще слишком часто уступала напору его идей.

Кроме того, Стив не хотел, чтобы мы жили в одной комнате. Он сказал, что не хочет, чтобы мы играли принятые роли, а желает иметь возможность решать, когда нам следует быть вместе. Меня это задело, но я рассудила, что здесь есть смысл – нам обоим нужно ощущение личного пространства и выбора. Так что я согласилась. Однако я не спрашивала себя, чего хотела сама. Я также не могла прояснить для себя, кем и чем становится Стив. Я не использовала грубые методы, я стремилась к достижению консенсуса и рассчитывала на честность. Несмотря на все факты, я не понимала ситуации частично потому, что излишне полагалась на его честность.

Стив выбрал спальню в передней части дома, словно хотел обозначить себя в качестве капитана корабля – впереди. Он всегда стремился руководить. Я выбрала главную спальню и обустроилась там, зная, что у меня лучшая комната. Дэниэл, который был обворожительным образом странноват, спал в гостиной на полу возле пианино. Однако спустя месяц Стив буквально перевез меня и все мои вещи в переднюю спальню. Он осознал, что мой вариант был лучше: более просторная комната со своей ванной и возможностью уединиться на заднем дворе. Стив заплатил залог за дом, так что мог на самом деле выбирать ту комнату, которая ему по нраву. Однако он повел себя настолько некрасиво, что я была унижена и возмущена.

Даже после такого обмена комнатами Стив и я по-прежнему по ночам занимались любовью с таким пылом, что – удивительно – спустя пятнадцать лет он внезапно позвонил мне и поблагодарил за это. На момент звонка он был женат, и я смогла лишь подумать: «Э-э-э, мужчины… действительно… другие». Представьте, чтобы я позвонила ему и сказала что-нибудь подобное.

Наши с ним воспоминания отличались. Мне запомнилось в основном то, каким ужасным он становился и как мне было нехорошо от всего этого. Однако чистая правда: наш секс был безупречным. Когда Стив позвонил, я ощутила трепет как от самого воспоминания, так и от его странного желания отважиться на такую откровенность. Я положила трубку, стояла и думала: «Может быть, Стив считает, что у любви свои законы и императивы? Но к чему звонить сейчас?»

Его чувство времени всегда было таким специфическим.

Буддистские священные писания гласят, что окружающая нас обстановка на одну треть определяет, кем мы являемся и кем мы станем. (Остальные две трети распределены между кармой и личным выбором.) Я стала свидетелем подтверждения правдивости этого тезиса лично, когда летом 1977 года отправилась в тассахарский горный центр дзен на двухнедельную стажировку как слушатель, еще до того, как съехалась со Стивом. У меня не было машины, поэтому Стиву и Дэниэлу пришлось подвезти меня до Тассахары. Дорога шла вниз по побережью, мимо Кармела, Калифорния, затем на восток, от океана в глубь страны, через горы. После четырехчасовой поездки они решили остаться, чтобы погулять, посидеть в горячих серных ваннах и насладиться прекрасной вегетарианской пищей, прежде чем вернуться в Лос-Альтос той же ночью.

В тот день в Тассахаре я стала свидетелем того, какое сильное влияние может оказать окружающая среда. Стив превратился там в другого человека. Его прежняя проникновенная доброта вновь вышла наружу, он опять выглядел снисходительным. Движения были более изящными и легкими. Контраст сильно бросался в глаза, поскольку по мере разрастания Apple Стив становился быстрым и жестким. Я успела позабыть, что Стив может быть другим.

Кобун считал, что Стив является новой реинкарнацией святого Франциска. Он много раз повторял это – то была часть его ритуала по идеализации Стива, чтобы вдохновить его образом смиренного монаха, чьими руками была построена церковь. Увидев Стива в тот день в монастыре, я поразилась увиденному контрасту и смогла понять, почему Кобун рассматривает именно его в качестве своего идеала. И хотя все это было эфемерно, я знала, что передо мной более целостный и более зрелый Стив – его истинный образец.

Примерно в это время, когда Стив бывал дома, у него появилась дурная привычка. Всякий раз, когда он проходил мимо куста или цветущего дерева, он срывал листья и лепестки, раздирал их на маленькие кусочки, а затем бросал на землю, пока говорил. Словно такие действия помогали ему думать. Готова поспорить, все, кто гулял по улице вместе со Стивом после 1977 года, наблюдали его странную привычку. Он постоянно делал это. Это бесило меня, и я часто умоляла его прекратить. Это действие выглядело настолько безучастным и уж точно не в стиле святого Франциска. Но в тот день, наблюдая за Стивом в Тассахаре, я поняла, что в этой разреженной среде вокруг Кобуна и монастыря он был более искренен и добр. Задумавшись, я услышала, как некая часть меня подсказывает: ты должна запомнить, насколько другой он здесь.

Я провела в Тассахаре две недели, а затем вернулась в дом моего отца в Саратоге. Сразу на следующий день Стив зашел ко мне в гости, чтобы пойти со мной на вечеринку у бассейна для сотрудников Apple. Так как Apple была еще маленькой компанией, вечеринка вышла небольшой. Пожалуй, именно тогда я впервые познакомилась с женами и подругами сотрудников Apple. Особенно хорошо мне запомнилась супруга одного из членов совета директоров Apple. Все в ней было идеально: ее одежда, ее прическа, ее пышущая здоровьем юность и ее смех, похожий на звук колокольчика. Меня абсолютно очаровало ее чувство беззаботности.

Она говорила о том, как раньше беспокоилась о чистоте деловых операций ее мужа – особенно о том, откуда берутся деньги, – однако теперь ей просто больше нет до этого дела. Она была примерно на шесть лет старше меня, и вот она стояла и достаточно откровенно говорила, что ее более не заботит вопрос, откуда приходят деньги и куда они уходят. Я не имею представления, кем была эта женщина и изменила ли она свое мнение позже. Все, что я знаю, – что на той вечеринке у бассейна, апатичная и самоуверенная, стоящая перед компанией из семи человек, она держалась особняком и была погружена в свои мысли, пока говорила о переменах, которые произошли в ней. Она фактически признавалась в том, что отказалась от этической бдительности. Потому ли, что она и ее муж становились настолько обеспеченными, они более не нуждались в той системе ценностей, по которой живет большинство людей? Или дело заключалось в чем-то другом? Я чувствовала, что схожая перемена ценностей идет в Стиве, и любопытно, было ли случайностью, что я услышала скрытое предупреждение в словах женщины в тот день. Может, внутри Applе происходило нечто, вызвавшее данную перемену?

Жизнь со Стивом в Купертино выглядела не так, как я рассчитывала. У нас бывали славные ужины и некоторые прекрасные вечера, но мы с трудом сохраняли ощущение эмоциональной близости и уж точно не укрепляли ее. Это было похоже на индийскую игру «змеи и лестницы», причем Стив в ней водил. На подъеме испытываешь воодушевление, а уж если падаешь – то очень низко. Я не понимала, как мне не сдавать свои позиции, потому что он играл нечестно. Он играл для того, чтобы выиграть – причем любой ценой. Я знала, что крепкие отношения не могут строиться на победе одного из участников, но не понимала, почему все ускользает и разбивается на мелкие кусочки.

Когда мы только переехали, я оставалась дома одна, пока Стив и Дэниэл трудились в Apple. Меня очень угнетало, что я ничем не занята. Я поставила себе цель стать художницей, но не имела ни малейшего понятия о том, как это сделать. Между мной и моей работой стояли такие сложности, что я не знала, с чего начинать или куда мне приложить свои усилия. И когда моя подруга Эллен предложила мне вакансию официантки в ресторане в Пало-Альто, я ухватилась за нее. Я хотела быть среди людей, зарабатывать деньги и перестать зависеть от Стива и Дэниэла. Мне требовалась собственная независимая жизнь и перспективы вне этого дома. Я хотела быть среди людей – так, чтобы не забывать, кто я есть и что интересно мне. Я также думала, что это поможет Стиву и мне найти точку опоры, а если у нас не получится – позволит мне изыскать возможность уйти из этих отношений, если такое потребуется.

К сожалению, мне пришлось отказаться от этой работы, потому что без машины я не могла добираться до Пало-Альто. В итоге я начала трудиться в Apple в Купертино. Утром ехала в офис вместе со Стивом и Дэниэлом, а вечером шла пешком домой, если после работы у нас не было совместных планов. Также я начала ходить на художественные занятия в колледж Де Анза, который удобно располагался между Apple и нашим домом. В Apple я работала в отделе отгрузки, где, если правильно помню, я припаивала отдельные микросхемы к платам и вставляла платы в корпуса Apple II. Работа не была интересной, но шутки и смех с моими товарищами, Ричардом Джонсоном и Бобом Мартиненго, меня развлекали.

На тот момент у компании было порядка тысячи квадратных футов площади, разделенной на три помещения: одно для отгрузки, одно – что-то вроде технической лаборатории для исследователей и разработчиков и один крупный офис для всех руководителей и секретарей. Помню, как-то мы все стояли вокруг стола Стива, когда позвонил Джон Дрейпер, он же Капитан Кранч. Дрейпер известен своим вкладом в разработку технологии «синей коробочки». Стив переключил Дрейпера на громкоговоритель, и все могли его слышать – а Дрейпер не знал, что мы его слушали. Дрейпер был ужасно раздражен, он просил Стива что-то для него сделать. Я уже не помню, что именно, но люди тихонько над ним посмеивались. Это капля в море историй о Стиве Джобсе, но она хорошо мне запомнилась, потому что его склонность играть нечестно казалась мне неприличной. Мне было не важно, над кем именно он смеялся. Мне она просто не нравилась.

Вечерами, когда Стиву и мне нечем было заняться вместе – а таких вечеров становилось все больше и больше, – он часто приходил домой поздно и будил меня, чтобы поговорить или заняться любовью. В те ночи, когда он хотел лишь беседы, я знала, что он явился от Кобуна. Я просыпалась и находила Стива в легком исступлении, он говорил со мной на языке символов, с узнаваемой манерой речи своего учителя дзен-буддизма. Несколько раз он сообщил о том, как ему дали «пять бриллиантовых цветков». Он сиял, когда произносил это, а я пыталась понять, что этот символ для него означал. Наиболее вероятной догадкой после месяцев этих грез стало то, что цветы олицетворяют пять разных людей, в чьем просветлении задействован был Стив. Среди них, очевидно, находилась и я. Вначале он говорил об «одном бриллиантовом цветке» и трогал мой нос, словно говоря: «Это ты!» Затем число выросло до трех, а потом до пяти. Интересно, кто были остальные.

Стив снова пытался взять на себя роль моего духовного наставника, и это было странно. А если я не хотела стать одним из этих «бриллиантовых цветков»? Кроме того, мне казалось неправильным отсутствие ясности в том, что касалось Стива и Кобуна, в особенности если речь шла обо мне. За несколько лет до этого Стив пытался добиться от меня первичного крика «мама, папа, мама, папа», когда мы приняли ЛСД, считая, что способен присмотреть за таким озарением во мне, просто прочитав книгу. То, что сам он никогда не проходил терапию первичного крика, не смущало его. Он ощущал себя Пигмалионом. А теперь он и Кобун считали, что Стив должен присматривать за моим просветлением?

Кроме того, в то время Стив хвастался тем, что он ленив. Он работал как маньяк, но… голова откинута назад, глаза блуждают, и он бормочет: «Да я самый ленивый человек в мире». После примерно десятого повторения этой фразы я негласно перевела это как то, что он реагирует лишь на вдохновение и в таких случаях действия не требовали никаких усилий, так что он был ленив. Это отдавало кодовым языком, которым пользовались они с Кобуном. Кроме того, это становилось самовозвышением. Меня не приглашали в ночные беседы между учителем и учеником, но мне доставались остатки их, когда я находилась в полудреме. Кое-что из этого было прекрасно, и я радовалась, что Стив хотел поделиться со мной этим, но некоторые вещи оказывались совершенно неадекватными. Стив был духовно продвинутым, будучи притом эмоционально недостаточно развитым, и я начала задумываться, почему Кобун этого не понимал. Действительно, почему?

Я беспокоилась, считая, что просветленные люди не хвастаются, и ощущала, что эти двое слишком вскружили друг другу голову. В прикасании к носу скрывался элемент покровительства. Стив, который был моим молодым человеком, а не моим гуру, по ошибке решил, что мне следовало подчиняться его эго, а не своей, более высокой цели и своему присутствию. В итоге, я считаю, он мог завидовать, что у меня есть собственные силы и понимание. Думается, он хотел либо обладать всем, либо приуменьшить его ценность.

Однажды у нас со Стивом дома была вечеринка. Я не очень много помню о ней и о тех, кто там присутствовал – вероятно, Билл Фернандес, Воз, Дэниэл и их подруги. Но я хорошо запомнила неловкий момент на следующее утро: Стив, поглядев вокруг и сощурившись, спросил, что нам с «этим» делать. Я не сразу поняла вопрос, а потом вдруг осознала, что он спрашивает, есть ли какая-то служба, которую мы можем вызвать, чтобы они разобрались с грязной посудой. Самим мыть посуду – для Стива это уже не годилось. Он стал частью элиты – мира, где другие люди выполняют низкоуровневые функции, чтобы он мог работать более эффективно, – на своем, несомненно, более высоком уровне. Я недовольно вымыла посуду сама. Это ставило меня в неправильную позицию, потому что я никогда не видела себя его прислугой. Я не понимала, как себя вести перед лицом его растущего чувства собственной важности.

Спустя несколько недель после вечеринки Стив начал говорить, что у меня на лбу слишком много морщин. У меня ирландские и французские корни, и с ирландской стороны досталась тонкая кожа. В возрасте чуть за двадцать морщин у меня не было, но, когда я поднимала брови, появлялась куча мелких морщинок, как странички в книге. Стив заметил это и, как придирчивая мать, стал разглаживать мой лоб всякий раз, когда я вскидывала брови. Это был новый Стив. Мне никогда не нравились такие вещи в матерях, а уж в молодых людях и того меньше.

Я не из тех женщин, кто ставит исключительно на свою внешность. Это не единственное, в чем мое «я» находит свое отражение. Но я растерялась. Раньше Стиву всегда нравилось, как я выгляжу, а теперь даже мое лицо ему не по душе? Я плакала, чувствуя себя отвергнутой и отягощенной всем этим.

Теперь я понимаю, что Стив учился получать власть, навязывая другим негативное представление о самих себе. Он начал больше определять меня по тому, кем я не являлась, чем по тому, кем я была. Это оказалась абсолютно новая категория бессердечия, приводившая меня в замешательство, и жестокая, и я ощущала себя отвергнутой, но не знала, чем ему ответить.

Мне нужен был более проницательный человек, и однажды днем я отправилась в гости к Кобуну, чтобы обсудить это с ним. С ним оказались двое его учеников, которые добились значительного прогресса. Они всегда производили на меня очень сильное впечатление. Не только потому, что были старше и прилетели через всю страну, чтобы учиться у Кобуна, но и потому, что на лице каждого из них виднелся отпечаток крайне глубокой и чистой доброты. Хотя тогда я удивилась, что Кобун назначил мне встречу в присутствии остальных. Это оказалось дискомфортно, раньше он никогда так не поступал. Кобун посадил меня в светлой обеденной зоне своего дома, и я шепотом рассказала, в чем состояла причина моего прихода. Я очень боялась, что после моих слов он скажет: «Да, ты недостаточно красива для растущей славы Стива, и теперь ты это знаешь».

Вместо этого он вздохнул. «Значит, Стив сказал тебе такое?» – спросил он. «Да, – ответила я. – Он это сделал». И по мере того как мы разговаривали, я постепенно начала успокаиваться, видя смиренное принятие всего Кобуном.

Примерно через двадцать минут после начала нашего разговора Кобун дал указание тем двум мужчинам зайти в комнату, где мы находились. Я была настолько смущена, что мне хотелось вылететь из помещения со скоростью пули. Не могла поверить, что он так поступил. Однако я не сбежала, те двое мужчин подсели ко мне, когда Кобун начал рассказывать им, что произошло. Они немедленно все поняли и сразу же проявили свое милосердие, доброту и почтительность. Они сказали мне, что я привлекательна. В их словах не было ни капли лжи. Где-то через сорок минут я покинула дом Кобуна, хрупкая и трясущаяся, но чувствуя себя более солидно, ибо в том, что мы обсуждали, был смысл. Несколько месяцев спустя один из этих двух мужчин направил мне небольшой рассказ о красоте в женщине, написанный Шервудом Андерсоном. Это перевесило все то, что Стив говорил мне.

Компания развивалась – а с ней и ощущение Стива, что ему все дозволено; и то и другое начало, казалось, жить своей собственной жизнью. Его поведение не улучшалось по мере прихода успеха, оно менялось от подросткового и странноватого до просто чудовищного. Так, в доэппловскую эпоху, когда мы ходили ужинать (что бывало не так уж часто), Стив нередко включал сарказм в отношении персонала ресторана. Официант спрашивал: «Вас двое?» – Стив отвечал: «Нет, пятнадцать!», вызывая у того непроизвольное: «Да ну?!» Однако после основания Apple мы стали чаще ужинать вне дома, поведение Стива в отношении обслуживающего персонала переменилось и стало унизительным по-другому.

День за днем Стив заказывал одно и то же блюдо и при этом каждый вечер жаловался на небольшое количество соусов, которые с ним подавали, с презрением отчитывая официантов за жирную-соленую-безвкусную-претенциозную-высокую кухню. Словно бы он считал, что всем в ресторане должно хватать ума не подавать такую еду – не только ему, а вообще. Он набрасывался на официантов с нотациями об особенностях хорошего сервиса, включая в них и принцип: «вас должно быть видно лишь тогда, когда вы мне нужны». Стив стал бесконтрольно требователен. Его реакции походили на синдром Туретта – словно он не мог остановиться.

Конечно, это дико, когда твой гений признают в возрасте двадцати двух лет, когда тебе навязывают роль такого авторитета. Стив всегда был гениальным маргиналом, но на тот момент он, мягко говоря, не очень хорошо справлялся со своим растущим влиянием. На самом деле он превращался в абсолютного деспота. Совершенство Стива всегда было изумительно, но тогда он использовал его как оружие. Он искал совершенство, а когда не находил, вел себя отвратительно и срывался на людях. Словно в ходе бешеной погони стать лучшим из лучших эстетические ценности приходили на смену благопристойности и этике.

Быть может, Стиву элементарно не хватало зрелости, как и многим «технарям», для которых эмоциональное понимание просто не имеет большого значения. Возможно, это был результат процесса созидания и эффект необходимости творить с таким баухаузовским минимализмом, который сделал его настолько требовательным. В конечном счете все, что создаем мы, в свою очередь, создает нас. Или же в своем стремлении сокращать все и оставлять лишь самое нужное он утратил чувство добродетели и вместительности. (Не это ли был основной смысл в дзен-буддизме и разработке компьютера – оставить лишь самое важное и нужное?) Может быть, это был изначально заложенный в естественных науках недостаток дальновидности – эти науки настолько сфокусированы на всесильной цели, что люди лишаются возможности смотреть на ситуацию с нескольких ракурсов. Или опять это мог быть чрезмерный дух соперничества Стива, стремление выиграть любой ценой, росшее из чувства его уязвимости и бравшее верх над любой мыслью.

Я также чувствовала, что взлет Стива сопровождается проявлением в его характере черт Фауста Гёте. Так, поглощенный идеей и возможностью полного технического превосходства, Стив был неспособен уделять внимание всем аспектам своей жизни. (Хотя, по иронии судьбы, именно его «вера в превосходство» в дальнейшем породила своеобразную культуру поклонения совершенству.) Моя рабочая теория – хотя, видит бог, у меня их было множество – состоит в том, что Стиву удалось создать перевернувшую мир технологию именно благодаря тому, что он пропускал через себя абсолютно все, воспринимая любую мелочь как часть собственного жизненного пути. Именно так подверженный сменам настроения молодой человек начал олицетворять часть всего того самого хорошего и самого плохого, что было в нашем времени.