Берия. Судьба всесильного наркома Соколов Борис Вадимович

Пляски на костях: июльский пленум 1953 года

Берия был еще жив, еще сидел под арестом в бункере Московского военного округа, но для своих товарищей по верхнему эшелону власти он был уже человеком мертвым. Члены Президиума поспешили оформить его падение соответствующим постановлением высшего партийного органа, срочно созвав внеочередной Пленум ЦК. Он проходил шесть дней, со 2 по 7 июля 1953 года. Все выступавшие клеймили Берию и вешали на Лаврентия Павловича все грехи, накопившиеся у партии за годы сталинского правления. Отборный партийный народ мстил Лаврентию Павловичу за десятилетия собственного страха. Берия стал своеобразным козлом отпущения. На него решили повесить все грехи партии и Советской власти, чтобы потом чувствовать себя спокойно, чтобы обрести уверенность в том, что уж их-то теперь не будут преследовать за прежние преступления, раз все списано на врага народа и агента международного империализма Лаврентия Павловича Берию. Члены ЦК свято следовали законам аппаратной морали: падающего — толкни, та то завтра товарищи по партии тебя самого утопят. Правда, кое-кто из клеймивших Берию, правда, все равно потом не уцелел.

Главные же обвинения против Берии прозвучали в основном докладе Маленкова и установочных речах Хрущева и Молотова. Георгий Максимилианович утверждал: "Уже вскоре после смерти т. Сталина мы, члены Президиума, начали убеждаться в том, что Берия нечестно и, как в дальнейшем все больше и больше выяснялось, в преступных целях стал пользоваться нашим стремлением к единству, к дружной работе в руководящем коллективе (здесь можно усмотреть скрытый намек на то, что до самого последнего момента действия Берии не вызывали возражений со стороны коллег по Президиуму ЦК. - /Б. С./).

Прежде всего Берия стал ловко и умело пользоваться своим положением министра внутренних дел и развил активную деятельность в том преступном направлении, чтобы поставить МВД над партией и правительством".

Далее Маленков процитировал донос на Берию начальника Львовского УВД Т.А. Стрекача, смещенного Лаврентием Павловичем с поста министра внутренних дел Украины и потому искренне ненавидевшего "лубянского маршала": "В апреле с.г. министр внутренних дел Украины Мешки дал мне… указание собрать и донести в МВД УССР, сведения о национальном составе руководящих кадров партийных органов, начиная от парторганизаций колхозов, предприятий и до обкома партии включительно. Одновременно Мешик предложил сообщить о недостатках работы партийных органов в колхозах, на предприятиях, в учебных заведениях, среди интеллигенции и среди молодежи.

Считаю такие указания неправильными, так как органы МВД не должны и не имеют права проверять работу партийных органов, я позвонил по ВЧ лично Мешику и проверил, действительно ли он дал такое указание. Мешик подтвердил, что это его указание, и потребовал ускорить исполнение. Думая, что Мешик по ошибке или по неопытности дал такое указание, я пытался убедить его, что собирать такие сведения о работе партийных органов через органы МВД недопустимо. Мешик обрушился на меня с ругательством и с большим раздражением сказал так: "Тебе вообще наших чекистских секретных заданий нельзя поручать, ты сейчас же пойдешь в обком и доложишь о них секретарю, но знай, что это задание тов. Берия и с выполнением его тянуть нельзя, потрудитесь выполнить его сегодня же". Я не поверил Мешику, что это задание исходит т. Берия, так как считаю, что т. Берия как член Президиума ЦК КПСС в любое время может такие данные получить в ЦК КПСС или в ЦК КП Украины.

Руководствуясь своим партийным долгом, я доложил секретарю обкома партии Т. Сердюку о полученном мною от т. Мешика таком явно неправильном указании.

В тот же день вечером мне во Львов позвонил т. Берия и сказал дословно следующее: "Что Вы там делаете, Вы ничего не понимаете, зачем Вы пошли в обком партии и рассказали Сердюку о полученном Вами задании? Вместо оказания помощи Вы подставляете подножку т. Мешику. Мы вас выгоним из органов, арестуем и сгноим в лагерях, мы Вас сотрем в порошок, в лагерную пыль Вас превратим. (что характерно, Лаврентий Павлович грозил Тимофею Амвросиевичу лишь лагерями, но не расстрелом, как это наверняка было бы при Ежове — вот знамение наступившей после смерти Сталина либерализации!/ — Б. С./). И далее т. Берия в состоянии сильного раздражения несколько раз повторил следующее: "Ты понял это или нет, понял, понял? Так вот учти". На мои попытки объясниться по этому вопросу то Берия не стал меня слушать и положил трубку.

МВД СССР 12 июня с. г. меня сняло с должности начальника УМВД и отозвало в Москву. На мою просьбу оставить меня работать на Украине мне категорически в этом отказали.

Тов. Мешик, зная о разговоре т. Берия со мною, дважды напоминал мне: "Ну, как, попало тебе от т. Берия? Впредь умнее будешь". Далее т. Мешик в издевательской форме говорил мне буквально следующее: "А т. Мельников — секретарь ЦК — плохой чекист. Он тебя как шпиона ЦК сразу выдал, звонит мне и прямо говорит, что Строкач доложил секретарю обкома Сердюку о том, что я, Мешик, собираю сведения о партийных органах. Разве так можно расконспирировать свою агентуру".

Характерно отметить, что и заместитель министра внутренних дел УССР т. Мильштейн ведет такие же разговоры. Например, в марте т. г. он мне и т. Ивашутину, бывшему заместителю министра внутренних дел УССР, говорил, что теперь все будет по-новому, партийные органы не будут вмешиваться так, как это было раньше, в работу чекистских органов. Начальники УМВД областей должны и будут независимы от секретаря обкома партии.

Генерал- лейтенант Кобулов А.З. (брат заместителя министра т. Кобулова Б.З.) также сказал мне: "Вы не учли того, что к руководству МВД СССР, пришел т. Берия и что теперь органы МВД не будут в такой зависимости от партийных органов, как это было раньше. Вы не представляете себе, какими правами пользуется т. Берия. Он решительно ломает все старые порядки не только в нашей стране, но аи в демократических странах".

Комментируя заявление Строкача, Маленков подчеркнул: "Как теперь стало известно, точно такие же задания Берия дал и по другим республикам — Литовской, Эстонской, Белорусской и др.".

Тут уж Георгий Максимилианович лукавил. Задолго до Пленума он вместе с другими членами Президиума читал докладные записки Берии по этим республикам и принимал соответствующие постановления. И должен был хорошо понимать, что сведения для своих записок Лаврентий Павлович получал из структур МВД.

Интереснее другое. Строкач, несомненно, сознавал, что, отказываясь выполнять прямое приказание Мешика и сообщая о нем секретарю Львовского обкома, он грубейшим образом нарушает служебную дисциплину и рискует не только лишиться должности, но и подвергнуться аресту. Опыт подсказывает, что подобные заявления подчиненных против шефа карательных органов появлялись только тогда, когда его смещение уже было предрешено на самом верху. Так было, например, когда, накануне падения Ежова заявление против наркома написал начальник Ивановского УНКВД В.П. Журавлев, утверждавший, что он сообщал Ежову о подозрительном поведении ряда ответственных работников НКВД, но тот никаких мер не принял. Через четыре дня после обсуждения журавлевского доноса на Политбюро Ежов вынужден был подать заявление об отставке.

Трудно отделаться от впечатления, что и Строкач не просто так, по безотчетному порыву дыши, писал свой донос против Мешика и Берии. Тимофей Амвросиевич был креатурой Серова аи Хрущева, сыгравших видную роль в антибериевском заговоре. Не исключено, что, получив приказание Мешика собрать материал о местных партийных органах, Строкач прежде позвонил Хрущеву или Серову и получил указание обратиться к секретарю Львовского обкома, а приказ не выполнять. Тем самым Хрущев и Маленков, дав возможность Берии убрать Стрекача из Львова, получили весомый компромат, которым и обосновали задним числом арест Берии. А переживший краткосрочную опалу Строкач, вернулся на пост министра внутренних дел Украины. З.Т. Сердюк же вскоре получил повышение, став главой коммунистов Молдавии.

Замечу, что аналогичная телега на Берию поступила и от министра внутренних дел Белоруссии М.И. Баскакова, игнатьевско-маленковского ставленника. Но ее на пленуме оглашал не Маленков, а глава белорусских коммунистов Н.С. Патоличев. Доносы Строкача и Патоличева также использовали в ходе следствия по делу Берии. Получив указание собирать материалы о партийных органах, Баскаков, как и Строкач, выполнять их не стал, а тотчас доложил Хрущеву и главе белорусских коммунистов Н.С. Патоличеву. Разумеется, он немедленно, 6 июня 1953 года был снят со своего поста. Терять Михаилу Ивановичу все равно было нечего. Ранее, до 1951 года, он был министром госбезопасности Узбекистана, но проштрафился и был смещен с этого поста. Ему на смену был послан в чрезвычайном порядке бериевский ставленник Гоглидзе, три месяца исправлявший баскаковские ошибки. Так что Баскаков понимал, что вопрос о его смещении с поста министра внутренних дел Белоруссии — лишь вопрос времени. Но, опять-таки, совершенно невероятно, чтобы он решился на такой демарш, как отказ выполнять приказ министра внутренних дел Союза, не получив гарантий от вождей — Хрущева и Маленкова, что ему ничего за это не будет. И действительно, уже в июле 53-го, сразу после ареста Берии, его восстановили во главе белорусского МВД (назначить ему преемника Лаврентий Павлович так и не успел — еще одно доказательство того, что с преданными кадрами чекистов у Берии было туговато). В письме на имя Хрущева Баскаков показал, что указания со стороны Берии "вызвали у меня явное сомнение. Данные, которые требовали, не имели никакого отношения к работе органов МВД. Несмотря на предупреждение о недопущении разглашения этих указаний, я сразу же после разговора поехал в ЦК Компартии Белоруссии, к первому секретарю тов. Патоличеву, и все ему доложил о полученных указаниях и о характере разговора, который был с Берией и Кобуловым…

Не успел я еще возвратиться от т. Патоличева, как Кобулов еще раз позвонил и передал через секретаря, чтобы я в субботу 6 июня был в Москве… 6 июня с. г., днем, я прилетел в Москву, и в этот же день, примерно в 20 часов, я был вызван к министру Берии, где мне было объявлено, что я освобожден от должности министра внутренних дел Белорусской ССР".

Берия искренне верил, что Маленков, а возможно, и Хрущев поддерживают идею сместить центр власти из партийных в советские органы, и соответствующим образом инструктировал подчиненных, что они отныне не должны подчиняться обкомам, а замыкаться непосредственно на центральный аппарат МВД.

На Июльском пленуме Маленков также инкриминировал Берии его внешнеполитические инициативы: "На прошлой неделе, накануне того дня, как мы решили рассмотреть в Президиуме ЦК дело Берия, он пришел ко мне с предложением предпринять через МВД шаги к нормализации отношений с Югославией. Я заявил ему, что надо этот вопрос обсудить в ЦК. Какое же это предложение? В изъятых теперь у Берия материалах есть следующий документ:

"Пользуюсь случаем, чтобы передать Вам, товарищ Ранкович (шеф МВД и второй человек в югославском руководстве после Тито. — /Б. С./), большой привет от товарища Берия, который хорошо помнит Вас.

Товарищ Берия поручил мне сообщить лично Вам строго конфиденциально, что он и его друзья (в рукописном оригинале записки, написанной рукой Берии, было: "Маленков, Берия и их друзья", но свою фамилию Маленков предпочел не называть. Иначе бы всем участникам пленума стало ясно, что черновик письма Рановичу Берия составлял с одобрения Маленкова и других членов Президиума ЦК. - /Б. С./) стоят за необходимость коренного пересмотра и улучшения взаимоотношений обеих стран.

В связи с этим товарищ Берия просил Вас лично информировать об этом товарища Тито, и если Вы и товарищ Тито разделяете эту точку зрения, то было бы целесообразно организовать конфиденциальную встречу особо на то уполномоченных лиц. Встречу можно было бы произвести в Москве, но если вы считаете это почему-либо неприемлемым, то и в Белграде.

Товарищ Берия выразил уверенность в том, что об этом разговоре, кроме Вас и товарища Тито, никому не станет известно".

Маленков соврал, когда убеждал участников пленума, будто Берия внес предложение о нормализации отношений с Югославией в самый канун своего ареста. В действительности Лаврентий Павлович, как мы помним, десять дней, вплоть до рокового дня своего падения, пробыл в командировке в ГДР, где подавлял антикоммунистическое народное восстание. Но сам факт этой поездки Маленков и другие члены Президиума утаили от участников пленума. Ведь не может заговорщик и агент империализма подавлять путч, инспирированный, по официальной советской версии, "силами империализма".

И следующим пунктом обвинений Берии в докладе Маленкова стало утверждение о намерении Лаврентия Павловича реставрировать в ГДР буржуазный строй: "Мы все пришли к заключению, что в результате неправильной политики в ГДР наделали много ошибок, среди немецкого населения имеет место огромное недовольство, что особенно ярко выразилось в том, что население из Восточной Германии стало бежать в Западную Германию. За последний период, примерно за 2 года, в Западную Германию убежало около 500 тысяч человек.

Мы объяснили нашим немецким друзьям, и они вполне согласились с этим, что нельзя в современных международных условиях проводить курс на форсированное строительство социализма в ГДР…

Мы имеем налицо опасность внутренней катастрофы. Мы обязаны были трезво смотреть в глаза истине и признать, что без наличия советских войск существующий режим в ГДР непрочен…

Мы считали, что самая неотложная задача состоит в том, чтобы наши немецкие друзья быстро и решительно осуществили меры по оздоровлению политической и экономической обстановки в ГДР. События в ГДР показали правильность этих мер. Мы даже запоздали с их осуществлением, чем враг… воспользовался". И ни слова о том, кто именно предложил эти меры, уа потом подавлял "вражеское восстание".

Наоборот, Маленков постарался максимально развести позицию Берии и других членов Президиума ЦК по германскому вопросу: "Мы считали и считаем вместе с немецкими друзьями, что надо поправить курс на форсированное строительство социализма…

Берия при обсуждении германского вопроса предлагал не поправить курс на форсированное строительство социализма, а отказаться от всякого курса на социализм в ГДР и держать курс на буржуазную Германию… Ясно, что этот факт характеризует его как буржуазного перерожденца". Что ж, может быть, здесь Георгий Максимилианович был кругом прав. Технократ-прагматик, Берия давно уже осознал неэффективность социалистической экономики и не имел ничего против реставрации капиталистических порядков не только в Восточной Германии, но и в СССР.

Кстати сказать, опыт ГДР наглядно свидетельствовал о крахе надежд на построение социализма и коммунизма. Ведь, согласно марксистской теории, такая промышленно развитая страна, как Германия, представляла собой идеальное поле для социалистического эксперимента. И вдруг выясняется, что германские рабочие социализма не хотят, и от курса на его ускоренное строительство приходится отказаться.

Маленков помянул и осуществленную по предложению Берии амнистию, правда, не упомянув прямо, что именно он был ее инициатором. Зато приписал поверженному Лаврентию Павловичу то, что он никогда не делал — инициативу по освобождению воров-рецидивистов. На что тут рассчитывал Маленков, сказать трудно. Разве что на то, что участники пленума газет не читают. Ведь в действительности в указе об амнистии и речи не было насчет освобождения уголовников-рецидивистов.

Столь же фантастическим выглядит ми другое обвинение, предъявленное Маленковым Берии: "Я должен сказать Пленуму ЦК и о таких преступных действиях Берия, как использование охраны членов Президиума ЦК для контроля за ними. Теперь нам известно, что о каждом передвижении членов Президиума Берия немедленно узнавал через охрану. Известно также, что разговоры по телефону с членами Президиума ЦК подслушивались и докладывались Берия. Мы располагаем на этот счет документальными данными". Однако ни тогда, ни в последующем никаких документов, свидетельствующих, что охрана осведомляла Берию о передвижении членов Президиума или о том, что он организовал прослушивание их телефонных разговоров, предъявлено не было. Да и каким образом, интересно, Маленков, Хрущев и прочие смогли бы организовать заговор против Берии, если бы все время находились у него под колпаком.

Наоборот, по некоторым косвенным данным можно судить, что Берия распорядился прекратить практику прослушивания и слежки за высокопоставленными партийными и советскими чиновниками. На следствии по его делу бывший начальник 1-го спецотдела МВД А.С. Кузнецов (при Берии он также возглавлял комиссию по пересмотру дел высланных из Грузии по "мингрельскому делу") показал: "Берия дал мне указание связаться со всеми начальниками управлений МВД СССР и передать им его приказание сдать на хранение в 1-й спецотдел все оперативно-агентурные материалы, собранные на руководящих работников партийных и советских органов, в том числе на руководителей партии и правительства. Такие материалы были к мам сданы, в том числе 248 опечатанных пачек с материалами техники подслушивания и наблюдения 1 спецотдела. Описи поступивших материалов я передал 25 мая Кобулову с моим рапортом на имя Берии, в котором я писал, что ряд материалов носит провокационный характер и поэтому необходимо создать авторитетную комиссию для проверки…" Однако Кузнецов не подтвердил то, что очень хотели от него следователи: будто Берия распорядился продолжать прослушивать членов Президиума ЦК и других высокопоставленных лиц. Наоборот, сдача всех ранее накопленных материалов проводилась в связи с тем, что отныне прекращалась практика оперативно-агентурной разработки членов высшего эшелона власти. А что делать с уже накопленным материалом, наверняка должен был не Лаврентий Павлович единолично, а комиссия из членов Президиума ЦК. На Берию свалили и то недоверие, которое Сталин в последние годы жизни испытывал к Молотову и Микояну. Маленков утверждал: "В выступлении И.В. Сталина на Пленуме ЦК после XIX съезда партии, под влиянием клеветнических наветов со стороны вражеских элементов из Министерства внутренних дел была дана неправильная, ошибочная характеристика товарищу В.М. Молотову, которого партия и страна знает десятки лет как верного и преданного борца за коммунизм, как виднейшего деятеля партии и Советского государства. Также неправильными мы считаем и замечания, сделанные на том же Пленуме в адрес т. Микояна с обвинением его в нечестности перед партией". Тут уж Георгий Максимилианович совсем зарапортовался. МВД в 1952 году занималось исключительно гулаговскими стройками и никакого компромата на Молотова предоставить не могло. Да и возглавлял его близкий к Маленкову Круглов. Вероятно, в докладе имелось в виду МГБ. Но и тут Берия на самом деле был ни причем, поскольку во главе МГБ был еще один маленковский ставленник Игнатьев. К тому же Маленков предпочел забыть то резкое письмо Сталину против Молотова, которое осенью 45-го подписал не только Берия, но и Маленков с Микояном. Та речь Сталина на Октябрьском пленуме 1952 года не стенографировалась. Судить о ней мы можем только по мемуарам Никиты Хрущева и Константина Симонова. Хрущев сообщает, что Сталин назвал Молотова и Микояна "агентами определенных западных держав", хотя одновременно, вопреки всякой логики, оставил их в составе Президиума ЦК (при этом, правда, они не вошли в состав более узкого Бюро Президиума, где была сосредоточена реальная власть). Симонов же так передает содержание сталинской речи: "Главной особенностью речи Сталина было то, что он не счел нужным говорить вообще о мужестве или страхе, решимости и капитулянтстве. Все, что он говорил об этом, он привязал конкретно к двум членам Политбюро… до которых я… меньше всего ожидал услышать то, что говорил о них Сталин. Сначала со всем этим синодиком обвинений и подозрений, обвинений в нестойкости, в нетвердости, подозрений в трусости, в капитулянтстве он обрушился на Молотова… Я сначала не поверил своим ушам, подумал, что ослышался или не понял. Оказалось, что именно так. Из речи Сталина следовало, что человеком, наиболее подозреваемым им в способности к капитулянтству, человеком самым в этом смысле опасным был для него в этот вечер, на этом пленуме Молотов… Он говорил о Молотове долго и беспощадно, приводил какие-то не запомнившиеся мне примеры неправильных действий Молотова, связанных главным образом с теми периодами, когда он, Сталин, бывал в отпусках, а Молотов оставался за него и неправильно решал какие-то вопросы, которые надо было решить иначе… Обвинения, которые он излагал, были какими-то недоговоренными, неясными и неопределенными… Я так и не понял, в чем был виноват Молотов, понял только то, что Сталин обвиняет его за ряд действий в послевоенный период, обвиняет с гневом такого накала, который, казалось, был связан с прямой опасностью для Молотова, с прямой угрозой сделать те окончательные выводы, которых, памятуя прошлое, можно было ожидать от Сталина… Главное содержание своей речи, всю систему обвинений в трусости и капитулянтстве, и призывов к ленинскому мужеству и несгибаемости Сталин конкретно прикрепил к фигуре Молотова: он обвинялся во всех тех грехах, которые не должны иметь места в партии, если время возьмет свое и во главе партии перестанет стоять Сталин… Такая же конструкция была и у следующей части его речи, посвященной Микояну, более короткой, но по своим оттенкам, пожалуй, еще более злой и неуважительной… Лица Молотова и Микояна были белыми и мертвыми (бедняги, наверное, думали, что их сейчас арестуют. — /Б. С./). Такими же белыми и мертвыми эти лица остались тогда, когда Сталин кончил, вернулся, сел за стол, а они — сначала Молотов, потом Микоян — спустились один за другим на трибуну, где только что стоял Сталин, и там — Молотов дольше, Микоян короче — пытались объяснить Сталину свои действия и поступки, оправдаться, сказать ему, что это не так, что они никогда не были ни трусами, ни капитулянтами и не убоятся новых столкновений с лагерем капитализма и не капитулируют перед ним… Не знаю, почему Сталин выбрал в своей последней речи на Пленуме ЦК как два главных объекта недоверия именно Молотова и Микояна. То, что он явно хотел скомпрометировать их обоих, принизить, лишить ореола одних из первых после него самого исторических фигур, было несомненно. Он хотел их принизить, особенно Молотова, свести на нет тот ореол, который был у Молотова, был, несмотря на то, что, в сущности, в последние годы он был в значительной мере отстранен от дел, несмотря на то, что Министерством иностранных дел уже несколько лет непосредственно руководил Вышинский, несмотря на то, что у него сидела в тюрьме жена, — несмотря на все это, многими и многими людьми — и чем шире круг брать, тем их будет больше и больше, — имя Молотова называлось или припоминалось непосредственно вслед за именем Сталина. Все это Сталин, видимо, и не желал. Это он стремился дать понять и почувствовать всем, кто собрался на пленум, всем старым и новым членам и кандидатам ЦК, всем старым и новым членам исполнительных органов ЦК, которые еще предстояло избрать. Почему-то он не желал, чтобы Молотов после него, случись, что с ним, остался первой фигурой в государстве и в партии. И речь его окончательно исключала такую возможность.

Допускаю, что, зная Молотова, он считал, что тот не способен выполнять первую роль в партии и в государстве. Но бил он Молотова как раз в ту точку, как раз в тот пункт, который в сознании людей был самым сильным "за" при оценке Молотова. Бил ниже пояса, бил по представлению, сложившемуся у многих, что как бы там ни было, а Молотов все-таки самый ближайший его соратник. Бил по представлению о том, что Молотов самый твердый, самый несгибаемый последователь Сталина. Бил, обвинял в капитулянтстве, в возможности трусости и капитулянтства, т. е. как раз в том, в чем Молотова никто и никогда не подозревал. Бил предательски и целенаправленно, бил, вышибая из строя своих возможных преемников. Вот то главное, что сохранилось в моем сознании в связи с этой речью".

В данном случае важны не конкретные обвинения, предъявленные Сталиным Молотову и Маленкову, а убежденность в том, что Сталин по своей инициативе выбрал две последние жертвы своего гнева. И никак не связывал это с происками Берии или кого-либо еще. Не такой был человек Иосиф Виссарионович, чтобы в решении столь жизненного вопроса, кого и когда казнить, поддаваться чьим-либо влияниям.

Сталин, безусловно, не хотел видеть своими преемниками Молотова или Микояна, опасаясь, что они могут сделать слишком большие уступки англо-американцам, а это, в свою очередь, приведет к "буржуазному перерождению" Советской власти и вхождению СССР в Pax Americana. Однако нет никаких данных полагать, что он когда-либо считал Берию реальным кандидатом на пост своего преемника. Скорее в этом качестве Сталин видел Маленкова, но прямо об этом тоже не говорил.

Речь Сталина на Октябрьском Пленуме сохранилась также в записи одного из его участников — секретаря Курского обкома Л.Н. Ефремова. Там Сталин следующим образом обосновал значительное расширение состава ЦК и Президиума ЦК: "Мы, старики, все перемрем, но нужно подумать, кому, в чьи руки вручим эстафету нашего великого дела. Кто ее понесет вперед? Для этого нужны более молодые, преданные люди, политические деятели. А что значит вырастить политического, государственного деятеля? Для этого нужны большие усилия. Потребуется десять, нет, все пятнадцать лет, чтобы воспитать государственного деятеля".

Уже эти слова должны были серьезно напугать старую гвардию. Получалось, что Сталин надеялся пробыть у власти еще лет пятнадцать, и за это время рассчитывал основательно "перебрать людишек", не зная, что жить ему осталось неполных пять месяцев. А прямой намек, что именно молодые кадры отличаются особой преданностью вождю, тогда как ветераны, наоборот, подозреваются в отсутствии лояльности и профессионализма. Иосиф Виссарионович не критиковал никого из молодых, а вот старикам досталось: "Спрашивают, почему мы освободили от важных постов министров видных партийных и государственных деятелей… Мы освободили от обязанностей министров Молотова, Кагановича, Ворошилова ли других и заменили их новыми работниками. Почему? На каком основании? Работа министра — это мужицкая работа. Она требует больших сил, конкретных знаний и здоровья. Вот почему мы освободили некоторых заслуженных товарищей от занимаемых постов и назначили на их место новых, более квалифицированных, инициативных работников. Они молодые люди, полны сил и энергии. Мы их должны поддержать в ответственной работе…

Нельзя не коснуться неправильного поведения некоторых видных политических деятелей, если мы говорим о единстве в наших делах. Я имею в виду товарищей Молотова и Микояна.

Молотов — преданный нашему делу человек. Позови, и, не сомневаюсь, он, не колеблясь, отдаст жизнь за партию. Но нельзя пройти мимо его недостойных поступков. Товарищ Молотов, наш министр иностранных дел, находясь под "шартрезом" на дипломатическом приеме, дал согласие английскому послу издавать в нашей стране буржуазные газеты и журналы. Почему? На каком основании потребовалось давать такое согласие? Разве не ясно, что буржуазия — наш классовый враг и распространять буржуазную печать среди советских людей — это, кроме вреда, ничего не принесет. Такой неверный шаг, если его допустить, будет оказывать вредное, отрицательное влияние на умы и мировоззрение советских людей, приведет к ослаблению нашей, коммунистической идеологии и усилению идеологии буржуазной. Это первая политическая ошибка товарища Молотова.

А чего стоит предложение товарища Молотова передать Крым евреям? Это — грубая ошибка товарища Молотова. Для чего это ему потребовалось? Как это можно допустить? На каком основании товарищ Молотов высказал такое предположение? У нас есть Еврейская автономия. Разве этого недостаточно? Пусть развивается эта республика. А товарищу Молотову не следует быть адвокатом незаконных еврейских претензий на наш Советский Крым. Это — вторая политическая ошибка товарища Молотова. Товарищ Молотов неправильно ведет себя как член Политбюро. И мы категорически отклоняем его надуманные предложения.

Товарищ Молотов так сильно уважает свою супругу, что не успеем мы принять решение Политбюро по тому или иному важному вопросу, как это быстро становится известно товарищу Жемчужиной. Получается, будто какая-то невидимая нить соединяет Политбюро с супругой Молотова, Жемчужиной, и ее друзьями. А ее окружают друзья, которым нельзя доверять. Ясно, что такое поведение члена Политбюро недопустимо.

Теперь о товарище Микояне. Он, видите ли, возражает против повышения сельхозналога на крестьян. Кто он, наш Анастас Иванович? Что ему тут не ясно?

Мужик — наш должник. С крестьянами у нас крепкий союз. Мы закрепили за колхозами навечно землю. Они должны отдавать положенный долг государству. Поэтому нельзя согласиться с позицией товарища Микояна. (А. И. Микоян на трибуне оправдывается, ссылаясь на некоторые экономические расчеты.)

Сталин (прерывает Микояна): Вот Микоян — новоявленный Фрумкин (экономист школы Бухарина. — /Б. С./). Видите, он путается сам и хочет запутать нас в этом ясном, принципиальном вопросе.

(В. М. Молотов на трибуне признает свои ошибки, оправдывается и заверяет, что он был и остается верным учеником Сталина.)

Сталин (прерывая Молотова): Чепуха! Нет у меня никаких учеников. Все мы ученики великого Ленина.

(Сталин предлагает решить организационные вопросы, избрать руководящие органы партии. Вместо Политбюро образуется Президиум в значительно расширенном составе, а также Секретариат ЦК КПСС — всего 36 человек.

В списке, говорит Сталин, находятся все члены Политбюро старого состава, кроме А.А. Андреева. Относительно уважаемого Андреева все ясно: совсем оглох, ничего не слышит, работать не может. Пусть лечится.)

Голос с места: Надо избрать товарища Сталина Генеральным секретарем ЦК КПСС.

Сталин: Нет! Меня освободите от обязанностей Генерального секретаря ЦК КПСС и председателя Совета Министров СССР.

Г.М. Маленков на трибуне: Товарищи! Мы должны все единогласно и единодушно просить товарища Сталина, нашего вождя и учителя, быть и впредь Генеральным секретарем ЦК КПСС.

Сталин на трибуне: На Пленуме ЦК не нужны аплодисменты. Нужно решать вопросы без эмоций, по-деловому. А я прошу освободить меня от обязанностей Генерального секретаря ЦК КПСС и председателя Совета Министров СССР. Я уже стар. Бумаг не читаю. Изберите себе другого секретаря.

С.К. Тимошенко (сталинский свояк: его дочь Екатерина была замужем за Василием Сталиным. — /Б. С./): Товарищ Сталин, народ не поймет этого. Мы все, как один, избираем Вас своим руководителем — Генеральным секретарем ЦК КПСС. Другого решения быть не может.

(Все стоя горячо аплодируют, поддерживая Тимошенко. Сталин долго стоял и смотрел в зал, потом махнул рукой и сел)".

Молотов не купился на лицемерное замечание Сталина о том, что он, Вячеслав Михайлович, не задумываясь отдаст свою жизнь за партию. Фактически в выступлении Сталина было вполне достаточно материала, чтобы МГБ, если будет дана команда, соорудило дело о Молотове — британском шпионе и сионистском агенте. Тут дело шло не просто о том, чтобы исключить Молотова из числа претендентов на сталинское наследство. Похоже, старый друг Коба собирался исключить его из числа живых. Недаром П.С. Жемчужину в конце января 1953 года доставили в Москву и начали допрашивать о ее связях с арестованными по "делу врачей". Тут уж выходил чистой воды умысел на теракт против Сталина. Заодно в феврале 53-го арестовали бывшего посла в Англии и заместителя Молотова И.М. Майского, а также трех сотрудников посольства в Лондоне. Это позволило бы при необходимости придать заговору во главе с Вячеславом Михайловичем международный характер и подтвердить версию о нем, как о матером британском шпионе.

Микоян же, вероятно, попал под огонь сталинской критики как новый "правый уклонист", пытающийся "заигрывать с мужиком". В будущем, возможно, Молотова и Микояна планировалось обвинить в "буржуазном перерождении", в шпионаже в пользу Англии и в связях с еврейскими националистами и сионистами. Здесь Анастас Иванович был очень подходящей фигурой. В 1918 году он был арестован вместе с 26 бакинскими комиссарами, но каким-то образом избежал расстрела, хотя был одним из наиболее известных большевистских руководителей в Закавказье. Ходили слухи, что избежать гибели на 207-й версте Закаспийской железной дороги Микояну помогли старые связи с дашнаками, замолвившими слово перед эсеровским правительством в Ашхабаде. Кстати сказать, по мнению некоторых историков и самого Микояна, расстрел 26 бакинских комиссаров осуществлялся по списку, обнаруженному у одного из них. В этот список попали те руководители Бакинского Совета, которые в промежуток между падением большевистского правительства в Баку и занятием города турецкими войсками оказались в тюрьме. Кстати сказать, среди расстрелянных действительно оказались более-менее случайные люди, отнюдь не являвшиеся видными партийными функционерами. Например, коллега Берии — беспартийный делопроизводитель Бакинского Совета и Военно-Революционного Комитета Кавказской армии Исай Абрамович Мишне. Если бы тогда случайно был арестован не он, а Лаврентий Павлович Берия, не стал бы тот никогда грозным "лубянским маршалом", а остался бы навсегда лежать с простреленной головой в закаспийской пустыней. Но история со списком не все объясняет. Кое-кого к упомянутым в списке добавили, когда расстреливали, а вот Микояна трогать не стали. И тут вполне годилась бы версия, что Анастас Иванович был не только дашнакским, но и британским агентом, потому что и без англичан не обошлось при расстреле Бакинских комиссаров. Можно было выстроить стройную картину. Англичане завербовали Микояна, он завербовал Молотова, а тот умышленно шел на уступки Англии и США при проведении советской внешней политики, а потом, опять же, по заданию иностранных разведок, через свою жену связался с еврейскими националистическими кругами и организовал "заговор врачей" с целью убийства Сталина. Правда, к моменту естественной смерти Иосифа Виссарионовича от инсульта, ни от одного из арестованных еще не начали выбивать показаний на Молотова — не было команды. (Жемчужину последний раз допрашивали 2 марта 1953 года).

Возможно, Сталин собирался разыграть очередной спектакль — до последнего момента демонстрировать соратникам, что, несмотря ни на что, верит Молотову, и лишь под тяжестью неопровержимых улик вынужден просить товарищей по ЦК дать санкцию на его арест. Допускаю, что он хотел повторить сценарий, опробованный в свое время в деле "правотроцкистского блока". Сначала прошел бы "процесс врачей", может быть, с участием Жемчужиной. На нем впервые было бы упомянуто имя Молотова. Затем против Вячеслава Михайловича стали бы выбивать показания из того же Майского, посольских работников, еще не расстрелянных еврейских деятелей культуры, из той же Жемчужиной, если бы ее оставили в живых. И потом бы уже, году в 54-м, состоялся бы громкий процесс с участием "новых правых", заговорщиков и английских шпионов, покровителей "безродных космополитов" Молотова и Микояна. К ним вполне могли бы пристегнуть и Ворошилова (как-никак жена — еврейка) и даже вышедшего в тираж Андреева, благо, тоже был женат на еврейке. Членов Политбюро, по состоянию здоровья утративших возможность трудиться в полную силу и потому более ненужных Сталину, как показал пример Я.Э. Рудзутака и В.Я. Чубаря, Иосиф Виссарионович предпочитал в живых не оставлять. Хотя, кто знает, может быть, на старости лет диктатор стал чуточку сентиментальным и готов был дать возможность ставшим инвалидами соратникам умереть в своей постели. Так и не оправившегося от последствий инсульта Л.З. Мехлиса, Сталин даже оставил на XIX партсъезде в составе ЦК, хотя понимал, что к активной политической деятельности Лев Захарович уже никогда не вернется. Может быть, и Андрея Андреевича Андреева тихо оставили бы доживать свой век. При Хрущеве он получил чисто декоративную должность члена Президиума Верховного Совета СССР, пока не был окончательно отправлен на пенсию в 1962 году. Может быть, и Сталин готов был не трогать бывшего главу КПК.

В своей последней речи вождь ни разу не упомянул персонально ни одного из молодой гвардии соратников — ни Маленкова, ни Берию, ни Хрущева. Но проверить их на вшивость все-таки решил, попросившись в отставку с руководящих постов. И. Сталин повел себя так же, как Иван Грозный с боярами в известной сцене из фильма Эйзенштейна. Можно не сомневаться, что если кто-нибудь из присутствовавших предложил избрать генеральным секретарем партии Маленкова, очень скоро Георгий Максимилианович оказался бы среди заговорщиков. Константин Симонов вспоминал: "На лице Маленкова я увидел ужасное выражение — не то чтоб испуга, нет, не испуга, — а выражение, которое может быть у человека, яснее всех других, во всяком случае, многих других осознавшего ту смертельную опасность, которая нависла у всех над головами и которую еще не осознали другие: нельзя соглашаться на эту просьбу товарища Сталина… Лицо Маленкова, его жесты, его выразительно воздетые руки были прямой мольбой ко всем присутствующим немедленно отказать Сталину в его просьбе".

Маленков, хорошо помнивший сталинский отпуск в Сочи в 45-м, первым, а за ним и все остальные, очень быстро сориентировался. Раз Сталин в самом начале намекнул, что ему еще нужен не один год для воспитания достойной смены руководителей, значит, ответ на неожиданное предложение мог быть только один: просить дорогого и любимого Иосифа Виссарионовича остаться, не покидать своих товарищей по ЦК. Неудивительно также, что Сталин не назвал имени своего возможного преемника. Он вполне мог рассматривать вариант, что им окажется не Маленков, не Хрущев, не Берия, а совсем другой человек, не входящий пока в состав высшего партийного руководства. Как знать, не собирался ли Иосиф Виссарионович сделать кронпринцем своего сына Василия, заставив его таки взяться за ум.

Интересно, что обвинения, предъявленные летом 1953 года Берии, практически совпадали с теми, которые Сталин собирался предъявить Молотову и Микояну. Только теперь их все сконцентрировали на одном человеке, дашнаков заменили на мусаватистов, да убрали "еврейский вопрос". Победителям, против которых он совсем недавно мог быть направлен, затрагивать тему борьбы с "безродными космополитами" было явно не с руки. В июле 53-го Маленков, Молотов, Хрущев, Микоян и их товарищи на пленуме мстили за пережитый в октябре 52-го смертельный страх. Они вовсю опускали Берию в глазах партийной номенклатуры, били и по голове, и ниже пояса, полоскали грязное белье "лубянского маршала", представляли его авантюристом, заговорщиком, выродком, монстром. То, чем больше всего гордился Лаврентий Павлович, атомный и водородный проект, старались у него отнять, представить его деятельность в этой области как голый карьеризм, если вообще не вредительство. Но, в отличие от Молотова и Микояна тогда, в октябре 52-го, сейчас Берия уже сидел в бункере под арестом, на обвинения ответить не мог, не мог никому ничего объяснить, да никто и не собирался слушать его объяснений.

Выступая 2 июля 1953 года, Маленков продолжил: "Далее, товарищи, известно, что Берия ведал специальным комитетом, занятым атомными делами (большинство присутствовавших, думаю, об этом узнали впервые. — /Б. С./)… И здесь он обособился и стал действовать, игнорируя ЦК и правительство в важнейших вопросах работы специального комитета. Так, он без ведома ЦК и правительства принял решение организовать взрыв водородной бомбы. Надо ли говорить о значении этого факта. Когда ему руководящие работники специального комитета (они здесь — тт. Ванников, Завенягин) дали проект решения для внесения в правительство, он, Берия, перечеркнул этот документ и единолично вынес решение, скрыв его от ЦК и правительства".

Тут передергивание фактов соседствует с откровенной ложью. Разумеется, вопрос о времени испытания водородной бомбы решался Берией не единолично, а вместе с тремя коллегами по руководящей четверки Президиума ЦК, что и было оформлено рядом правительственных постановлений. Что же касается Спецкомитета, то он действительно не подчинялся ни ЦК, ни правительству, но только потому, что подчинялся непосредственно Сталину. Ему Берия и докладывал о ходе работ по созданию атомной и водородной бомб.

В заключение же доклада Маленков сделал ряд важных проговорок: "Прошло… около 4 месяцев после смерти т. Сталина. Надо было разгадать и разглядеть Берия во всей его красе. Надо было всем увидеть его как нарушителя, подрывника единства нашего ЦК. Надо было сплотиться, чтобы единодушно, я подчеркиваю — вполне единодушно, решить вопрос о Берия. Когда мы в Президиуме ЦК все убедились, с кем имеем дело, мы созвали заседание Президиума ЦК и в присутствии Берия предъявили ему обвинения. Он вел себя нечестно. Фактов отрицать не мог, но стал трусливо, подло прятать концы, заявляя, что он исправится… Президиум пришел к выводу, что нельзя с таким авантюристом останавливаться на полпути, и решил арестовать Берия как врага партии и народа. (Голоса: Правильно!) (Бурные аплодисменты.) Разоблачив и изгнав такого перерожденца, каким оказался Берия, наш ЦК будет еще более сплоченным и монолитным (Георгий Максимилианович не догадывался, что всего через четыре года будет низвергнут с партийного олимпа. — /Б. С./). Принимая эти крутые меры, Президиум ЦК руководствовался убеждением, что в данном случае единственно правильными являются именно эти меры, Президиум ЦК руководствовался убеждением, что так поступил бы Ленин, так поступил бы Сталин. (Бурные аплодисменты.) Мы уверены, что наши действия будут единодушно одобрены Пленумом ЦК. (Бурные аплодисменты.) Что же касается отдельных ошибок и неправильностей, допущенных в период, пока мы после смерти товарища Сталина на протяжении 3–4 месяцев разоблачали Берия, эти ошибки и неправильности мы дружно поправим. Я бы сказал — хорошо, что понадобилось только 3 месяца (Возгласы: Правильно!), чтобы разглядеть подлинное лицо авантюриста и, невзирая на его положение и значительные возможности, вполне единодушно отсечь эту гадину, этот больной нарост на здоровом теле (Аплодисменты.)". Фактически Маленков признает, что Берию "заманивали": дали ему за неполных четыре месяца, прошедших после кончины Великого Кормчего, раскрыть свою реформаторскую сущность, а затем обвинили в попытках поставить МВД над партией и захватить власть. Тут уж поверишь Серго Берии, что его отец именно по настоянию Хрущева с Маленковым принял пост министра внутренних дел. Это, наверное, был один из хитрых ходов в сложной комбинации по дискредитации Берии в глазах партаппарата. Ведь сказать, что глава Спецкомитета Берия пытался захватить власть — никто не поверит. Что он, в самом деле, академиков-ядерщиков на Кремль бросит или ядерную бомбу на Москву обрушит? Другое дело — министр внутренних дел Берия вынашивал планы по захвату власти. Ведомство со времен Ягоды, и особенно Ежова служило пугалом, как для широких масс, так и особенно партийных функционеров, в отличие от рядовых граждан, хорошо знавших, кого и как производят во враги народа. Да и возможности для силового захвата власти у главы карательных органов в принципе были. Ему подчинялись и войска МВД, и до некоторой степени кремлевская охрана. А то, что Лаврентий Павлович только-только назначен министром, где до этого господствовали люди, в той или иной степени ему враждебные, далеко не всякий член ЦК мог сообразить. Вслед за Маленковым, согласно месту в партийной иерархии, выступил Хрущев, а за ним Молотов, № 3 в партийном руководстве, после падения Берии из четверки превратившемся в тройку. Никита Сергеевич сделал упор на то, как ловко он вместе с товарищами по Президиуму ЦК провел Берию: "Берия был большим интриганом при жизни товарища Сталина. Это ловкий человек, способный, он очень… крепко впился своими грязными лапами и ловко навязывал другой раз свое мнение товарищу Сталину. Он ловко, умело, другой раз намеком каким-то глухим, другой раз более определенным образом посеет сомнение или в тот или иной вопрос, или так или иначе показать в каком-то нехорошем свете того или иного товарища и нервировать без всякого основания товарища Сталина, добиваясь на какое-то определенное время восстановления товарища Сталина против того или другого товарища… Ловкость, нахальство и наглость — это основные качества Берия… При жизни товарища Сталина, когда мы дежурили у него по два члена Бюро ЦК неотступно… Я товарищу Булганину тогда сказал: "Николай Александрович, вот Сталин безнадежно больной, умрет, что будет после Сталина?"… Я говорю, вот моя тревога: после смерти Сталина Берия будет всеми способами рваться к посту министра внутренних дел. Зачем ему этот пост? Этот пост ему нужен для того, чтобы захватить такие позиции в государстве, с тем, чтобы через свою разведку установить шпионаж за членами Политбюро, подслушивать, следить, создавать дела, интриговать, и это приведет к очень плохим последствиям, а может быть и больше, для партии. Булганин. Был такой разговор. Хрущев. Нельзя, я говорю, допустить до этого, гибель будет всем. Но вы скажете, ну хорошо, потом умер товарищ Сталин, а все-таки, мол, Берия стал министром и, мол, ты также думал и говорил с Булганиным, но и ты, и Булганин не выступили, когда было формирование и распределение обязанностей… Я вам скажу, почему. Одно дело, когда думаешь: умирает, но еще живет, и другое дело психологическое состояние, когда уже умер Сталин… Я считал, что при обсуждении выступить и сказать это мнение не совсем правильно. Вы, дорогие товарищи, имейте в виду, что Берия добился своего еще при жизни Сталина, из-за разобщения между членами Бюро ЦК добился… Еще не остывший труп товарища Сталина — и поднять этот вопрос, скажут: воспользовался смертью товарища Сталина, сразу вносит раскол и смятение в руководство партии, и, таким образом, ловко используя это, выставят против тебя, и будешь в дураках, да еще в каких! Могло это быть… Берия очень домогался этого. Берия стал министром внутренних дел. Вы, товарищи, каждый знаете, какой удельный вес этой "персоны" в партии. Довольно большой". Насчет разговора с Булганиным Хрущев вряд ли лукавил. Но если ему действительно предшествовал разговор Хрущева с Берией с просьбой принять пост главы МВД, то беседа с Николаем Александровичем становится просто акцией прикрытия. Хрущеву надо было создать среди основной массы членов Президиума впечатление, что он с самого начала предупреждал о кознях Берии. Булганин, естественно, не знал, что Хрущев, по всей видимости, по договоренности с Маленковым, и, быть может, с Молотовым, уже предложил Берии возглавить МВД. Тогда неудивительно, что при распределении постов Никита Сергеевич ни слова не сказал против назначения Берии, хотя по логике, казалось бы, требовалось активно возражать против столь опасного, как он уверял Булганина, развития событий. Булганин же не был в курсе затеянной интриги и остался в убеждении, что Никита Сергеевич возражал против назначения Берии. Хрущев предложил разобрать "10 лет пройденной нами деятельности. Берия скажет, что он это время не был министром. Возьмем позже период. Давайте разберем, какие заговоры внутри нашей страны были открыты Министерством внутренних дел, Министерством госбезопасности? За исключением липовых, дутых — ничего". Из этого факта Хрущев сделал неожиданный вывод: Берии МВД нужно было, чтобы "взять в руки этот орган бесконтрольный… Вот смотрите, любого министра, любого работника, выполнение плана контролируем, там партийная организация выступит, там что-то мы видим, а в МВД все покрыто тайной. Он говорит: иду на конспиративную квартиру принимать какого-то агента, а какого агента там принимать, кто-нибудь знает? Никто не знает. Вот что ему нужно было, товарищи. Вот поэтому-то он и пошел на этот пост, против партии, против Правительства. Вот какая цель у него. Интересная такая деталь, я обратил внимание. Я считаю позорное дело с врачами, грузинское дело — это позор. Мы, члены Президиума, между собой несколько раз говорили, я говорил Лаврентию. Я получил письмо в ЦК… от генерал-полковника Крюкова, и Жуков получил это письмо. Я показал Президиуму ЦК, нужно рассмотреть. Там десятка два с половиной генералов осужденных, и Крюков осужден на 25 лет. Берия не берется за это дело разбора, а что это липа — это бесспорно… Почему? Я думаю, что это делал Берия в тех целях — он хотел поработать с этими генералами, а потом освободить. Потому что он освобождал не просто, а он освобождал, и эти люди выходили, а он им внушал, что это Берия им вернул жизнь, не партия, не правительство, а Берия. Вот был арестован Кузьмичев. Я думаю, что его освободить нужно было, но нужно ли было этого Кузьмичева, освобождая из тюрьмы, сразу одеть в генеральский костюм и назначить начальником охраны членов Президиума ЦК (логика у Никиты Сергеевича прямо-таки замечательная: невинного человека освободить можно, а вот восстанавливать в генеральском звании и в прежней должности не стоит, поскольку он-де будет чувствовать себя обязанным Берии, а не Президиуму ЦК. - /Б. С./). Думаю, что вряд ли это нужно было, а он был назначен. Почему? Потому что Кузьмичев стал тенью Берия, ему нужен был такой человек. Вот почему нужен был пост МВД, вот в каких целях он брал этот орган в свои руки. В преступных целях". Сразу скажу, что аргументация Никиты Сергеевича могла бы убедить разве что школьников, начитавшихся детективов и романов Дюма о разведчиках и коварных заговорщиках, устраивающих дворцовые перевороты. Люди же, сколько-нибудь осведомленные о работе органов госбезопасности, хорошо знали, что сами министры на конспиративные квартиры не ходят. Что же касается закрытости системы МВД-МГБ, то в части агентурной деятельности, будь то за рубежом или внутри страны, она была, есть и будет. В тоталитарном же или просто авторитарном обществе подобная завеса секретности неизбежно распространяется и на все стороны деятельности правоохранительной системы. И тут совершенно без разницы, кто стоит во главе органов — Ежов или Берия, Круглов или Серов. Что же касается только что освобожденного генерала С.Ф. Кузьмичева, арестованного по "делу врачей", то его вновь арестовали, уже по делу Берии, год продержали в тюрьме, а потом опять освободили, так и не предъявив никаких обвинений. Назначение Кузьмичева начальником управления охраны выглядело вполне логичным. Он уже занимал этот пост в 49–50 годах, но был уволен в связи с развитием "дела врачей". Формальным поводом для ареста Кузьмичева послужило дело о злоупотреблениях бывшего начальника Главного управления охраны Н.С. Власика. Теперь же, после того, как все обвинения по "делу врачей" были признаны сфальсифицированными, а по делу о Главном управлении охраны выяснилось, что Кузьмичев ничего из казенного имущества не присваивал, никаких оснований не доверять ему вроде бы не было. Хрущев продолжал рисовать образ коварного заговорщика: "Вот этот сбор всяких сведений. Вы знаете, например, что Берия поставил так вопрос. Я даже сам винюсь перед Пленумом. Он мне один раз звонит и говорит: "Знаете, у Вас работник Административного отдела позвонил Кобулову и спрашивает его, как дела идут. Это невозможно. Я член Президиума, и вроде какая-то тень наводится, кто-то вызывает моего первого заместителя, а не меня". Одним словом, этим самым он ставит вопрос, что ни в ЦК не вызывать, а это значит освободить от всякого партийного контроля органы МВД для произвола… Вот чего хотел Берия, и я бы, товарищи, сказал, он этого добился. Факт. Ведь вот эти записки по Украине, по Латвии, по Белоруссии. Это же факт, что они собраны не через обкомы, не через центральные комитеты, они собраны через работников МВД, хотя эти материалы имеются все в Центральном Комитете. Значит, он своего добился". Разумеется, как и всякий министр, Лаврентий Павлович был не в восторге от вмешательства партийных органов в сферу своей компетенции и всячески этому сопротивлялся. Но здесь он не был оригинален. То же можно было сказать ни о Молотове, и о Микояне, и о Кагановиче, и о других членах Президиума ЦК, руководивших тем или иным министерством или отраслью народного хозяйства. Все они предпочитали сами отдавать директивы партийным организациям на подведомственных предприятиях и в учреждениях, а не выслушивать указания со стороны какого-то там отдела Административных органов ЦК. Объяснимо и стремление Берии получить сведения об истинном положении на Украине, в Прибалтике и в Белоруссии по линии МВД, а не довольствоваться имевшимися в ЦК сводками. У Лаврентия Павловича были все основания полагать, что доклады местных партийных органов приукрашивают действительность. Хрущев, вместе с тем, довольно точно определил сущность политической позиции Берии: "… Ракоши сказал: я бы хотел знать, что решается в Совете Министров и что в ЦК, какое разграничение должно быть. Раз не будет в одном лице, надо более рельефно выявить разделение вопросов. Берия тогда пренебрежительно сказал: что ЦК, пусть Совмин решает, ЦК пусть занимается кадрами и пропагандой". Лаврентий Павлович хотел оставить Богу богово, а кесарю кесарево. ЦК пусть занимается идеологией, пропагандой и кадрами, а Совмин — проведением конкретной политики, решением всех практических вопросов. При этом взаимоотношения партии и правительства стали бы сродни взаимоотношениям владельцев крупной компании, и ее менеджеров. Владелец определяет кадровую политику и (не всегда) общую стратегию, но не вмешивается в действия менеджеров. Если дела идут плохо, команду менеджеров просто меняют, или, наоборот, меняют общую стратегию бизнеса. Нечто подобное предлагал и Берия, причем делал он это явно с согласия и при поддержке Маленкова. Георгий Максимилианович, рассматривая себя в качестве преемника Сталина, надеялся сосредоточить в своих руках как председателя Совета Министров всю реальную власть, отдав на откуп Хрущеву и другим секретарям ЦК марксистско-ленинскую теорию. Берия же рассчитывал безраздельно властвовать в МВД, сделав его главным орудием реформ. Но, как мы знаем, все повернулось наоборот, и очень скоро, через каких-нибудь несколько месяцев после Июльского Пленума, выяснилось, что реальная власть не у Маленкова, а у Хрущева. Закаленный в чистках партийный аппарат одолел аппарат советский, только-только, во время войны, почувствовавший вкус настоящей власти.

Хрущев расценил предложение Берии как подрыв руководящей роли партии, попытку свести ее "на положение пропаганды". И тут замечательнейшим образом проговорился: "В его же (Берии. — /Б. С./) понимании — какая разница между Гитлером и Геббельсом?" Как и другие коммунистические бонзы, Никита Сергеевич прекрасно сознавал родство большевистского режима с нацистским. Но при этом рассчитывал на роль Гитлера-Сталина, а не Геббельса-Жданова.

И еще Никита Сергеевич признался, что водил притворную дружбу с Берией, но, опять-таки, только затем, чтобы лучше разоблачить его происки:

"Мы ведь с Берия ходили вместе, и под ручку ходили, поэтому многое могли и слышать от Берия… У меня лично с Берия были разные периоды наших отношений, но самый лучший период у меня с ним отношений, такие — не разлей, не растянись — это после смерти товарища Сталина. Если я ему день не позвонил, то он уже звонит и спрашивает, чего не звонишь. Говоришь, что некогда, дела были. "А ты звони".

Я, товарищи, стал думать: что такое, почему такая любовь сразу воспламенилась ко мне, в чем дело? Вроде ничего не изменилось, я таким же остался, каким и был. А он мне звонит однажды и говорит, а что там Маленков, что там Молотов. Он против каждого бросит яд, хочет, так сказать, как-то указать, что вот ты лучше. Я потом это говорил товарищу Маленкову, товарищу Молотову…

Единодушное решение Президиума о Берия — этого, товарищи, надо было добиться. Я прямо скажу, чтобы не шептались потом. Некоторые говорили — как же так, Маленков всегда под руку ходит с Берия, наверное, они вдвоем — это мне говорят, а другим, наверное, говорят, что Хрущев с ним также ходит (Смех.) И это правильно. Ходили, и я ходил. Он посредине идет, бывало, а с правого бока Маленков идет, а с левого я. Вячеслав Михайлович как-то даже сказал — черт знает, вы ходите и что-то все время обсуждаете. Я говорю — ничего путного, все гнусности всякие, противно даже слушать, но ходим.

Я считаю, что до поры до времени это хождение нам пользу принесло, нужное хождение. В четверг мы с ним — Маленков, я и Берия — ехали в одной машине, а распрощались мы с ним знаете как. Он же интриган, он меня интригует против Маленкова и против других, но он считал главным Маленкова, что надо против него. Прощается, он мне руку ждет, только я это слышу, я ему тоже отвечаю "горячим" пожатием; ну, думаю, подлец, последнее пожатие, завтра в 2 часа мы тебя подожмем. (Смех.) Мы тебе не руку пожмем, а хвост подожмем.

Товарищи, с вероломным человеком надо было так поступить. Если бы мы сказали, когда уже увидели, что он негодяй, то я убежден, что он расправился бы с нами. Вы не думайте, он умеет. Я уже некоторым товарищам говорил, и мне говорили, что я преувеличиваю: смотри, не будь чудаком, похоронит тебя, речь произнесет и табличку повесит — здесь покоится деятель партии и правительства, а потом скажет — "дурак". И покойся там. Он способен на это. Он способен подлить отраву, он способен на все гнусности. Дело мы имели не с членом партии, с которым надо партийными методами бороться, а мы имели дело с заговорщиком, с провокатором, а поэтому не надо было разоблачать себя. Агентура, как они говорят. Это значит: агентура — начальник МВД в ЦК. Вот до чего мы дошли".

Простодушный Хрущев втолковывал коллегам: если считаешь человека подлецом и негодяем, то против него можно использовать любые средства, в том числе "непартийные методы" — просто посадить в кутузку, а потом расстрелять после судебной пародии. Лучше всего — притвориться другом. А еще — рассказывать коллегам по ЦК "страшилки" о Берии-отравителе. Лаборатория по ядам при НКВД действительно существовала, но возникла она при Ежове, а затем благополучно сохранилась при Берии и Абакумове, да как будто, пусть уже с другими людьми, сохранилась и при преемниках Абакумова. Однако все известные ныне случаи отравлений ядами профессора Майрановского совершались с санкции Политбюро или лично Сталина. Берия, кажется, до самого конца не догадывался об иудиной роли своих "дорогих друзей" Георгия Максимилиановича и Никиты Сергеевича.

И еще раз Хрущев повторил ложь о том, что тепло обнял Берию за день до ареста. Скорее всего в действительности трогательные объятья были при прощании с Лаврентием Павловичем накануне его десятидневной поездки в ГДР, прямо на аэродроме. Но эту поездку требовалось таить от участников Пленума. Вся конструкция о бериевском заговоре рушилась, раз "агент империализма" и заговорщик успешно подавил восстание, организованное "империалистами и реваншистами"!

После Хрущева говорил Молотов. Он сделал упор на прегрешения Берии в сфере внешней политики: "Тут (на заседании Президиума ЦК, обсуждавшем германский вопрос. — /Б. С./) раздалась речь Берия — что нам этот социализм в Германии, какой там социализм, была бы буржуазная Германия, только миролюбивая. Мы таращили глаза — какая может быть буржуазная Германия миролюбивая, какая в глазах члена Политбюро ЦК нашей партии может быть буржуазная Германия…" Осудил Вячеслав Михайлович и записку Берии, адресованную Ранковичу, но при этом признал, что Президиум ЦК все же стремится к нормализации отношений с Югославией, и потому Москва и Белград обменялись послами: "… Если в лоб не удалось, мы решили взять другим, мы решили, что надо установить с Югославией такие же отношения, как и с другими буржуазными государствами: послы, обмен телеграммами, деловые встречи и прочее". Вежливые же дипломатические формулировки из письма Берии Ранковичу были расценены чуть ли ни как пособничество "югославским фашистам".

Но самым замечательным стало утверждение Вячеслава Михайловича, что во всех бедах, происходивших после 1938 года в советском руководстве, виноват… Берия: "Я не первый год работаю. С тех пор как Берия приехал в Москву, атмосфера испортилась: пленумы перестали собирать, съезд затянулся на 13 лет. Это началось после XVIII съезда, как раз к моменту приезда Берия в Москву. Переворота он не сделал, но все, что можно делать, он делал. Он отравлял атмосферу, он интриговал. Не всегда ему верил товарищ Сталин, особенно последнее время мало ему верил (интересно, как об этом мог судить Молотов, которому Сталин последнее время уж точно не верил. — /Б. С./), но была слабость допущена со стороны всех нас без исключения". Словно Сталин без Берии не мог прийти к убеждению, что в период острого предвоенного и военного кризиса нечего тратить время и силы на созыв опереточных пленумов и съездов, которые послушно проштампуют то, что им продиктует Великий Кормчий.

А еще Вячеслав Михайлович косвенно обвинил Берию в намерении создать в стране вторую партию, помимо коммунистической. Если он это не выдумал, то Лаврентий Павлович по праву должен считаться отцом советской многопартийности, на три с лишним десятилетия предвосхитившим Горбачева. Молотов заявил: "Капиталисты дадут любые деньги, не миллионы, а миллиарды, для того чтобы завести небольшой лагерь, организацию, имеющую левую физиономию, правую физиономию, центризм, розовую, какую хотите, только не коммунистическую, только чем-нибудь она отличалась бы от ВКП(б), от КПСС. Ради этого они на все пойдут. В нашей стране любая другая партия не может быть не чем другим, как агентом иностранного капитала, как агентом империалистов.

И вот, товарищи, когда нам хотят создать новую организацию… то эти люди либо мечтают о том пути, по которому пошел Тито и его банда, либо вроде этого они могут мечтать что-то создать, потому что до сих пор Тито считается коммунистом. Почему Берия не может считаться коммунистом и делать не так, как делает партия? Любого такого агента золотом засыплет буржуазия, капитализм, только бы он нашелся…

Наша борьба в настоящее время достигает особой остроты… капитализм в тревоге за свою судьбу… ищет, где найти такое гнилое место, такого человека, который может быть провокатором, предателем, кем хотите, продажной шкурой, но только выполнять этот заказ, такую щелку иметь в Советском Союзе. Вот эту работу и выполнял провокатор Берия — создать трещинку и на этой почве подорвать наш Советский Союз".

Таким образом, Берию обвинили в буржуазном перерождении, в том, что объективно был агентом капиталистических держав. А уж во время следствия и суда его прямо назвали шпионом. Хотели сначала сделать из него сначала "советского Тито". Но потом не стали. Отношения с Югославией все же постепенно налаживались, и использовать имя югославского лидера в качестве бранного слова стало уже неудобно.

Обрушив на поверженного врага гневные филиппики, Молотов вынужден был признать за ним и некоторые заслуги: "Мы часто попадаемся на том, что человек имеет заслуги, работает, выполняет большие задания. К таким лицам относится Берия. Он выполнял большую работу, он талантливо работал в организации ряда хозяйственных мероприятий, но послушайте, мы ведь используем и вредителей, заставляем и их работать, когда это нужно, мы из бывших вредителей делаем людей, которые приносят пользу, когда они видят, что невозможно идти по прежнему пути".

Лаврентию Павловичу не довелось читать материалы пленума. Если бы прочел, немало порадовался бы перед смертью, что даже такой его лютый враг, как Молотов, который вроде бы даже в показную дружбу с ним не играл, признал все-таки его, Берии, организаторский талант и заслуги в проведении "хозяйственных мероприятий" (имелось в виду прежде всего создание атомной и водородной бомб). Такое признание дорогого стоило, ибо было совсем не конъюнктурным.

Но это было единственное доброе слово, сказанное Молотовым о Берии. В заключение он обрушил на поверженного врага новые громы: "Человек, который… хочет быть в числе руководящих государственных деятелей, обязательно должен быть коммунистом. Он обязательно должен чем-то заслужить доверие, подняться. Другого выхода нет. У нас одна партия, она выдвигает, она ставит людей, она популяризирует, она дает работу (вот, пожалуй, наиболее краткое и емкое определение тоталитарного строя, данного одним из убежденнейших его адептов. — /Б. С./). Вот путь, который уяснил Берия, и он упорно шел по этому пути. И теперь, когда мы на него смотрим, как он все в себе таил и двигался вперед упорно и наконец попал на верхушку, мы увидели, что это за человек. Этот человек дышит не нашим духом, он чуждый нашей партии, он от другого корня, он чужой человек. Он чужой и антисоветский человек. Из имеющихся у нас фактов мы должны сделать вывод, что наша партийная работа идет во многих отношениях слабо, не на том уровне, на котором нужно вести ее. И тут не только дело в Берия, не только дело в том, что у Берия оказался идеологом Шария. Я прочитаю постановление ЦК КП Грузии, принятой в 1948 году и одобренное ЦК партии…:

"Бюро ЦК Грузии считает установленным, что Шария в 1943 году в связи со смертью сына написал идеологически вредное произведение в стихах, проникнутое глубоким пессимизмом и религиозными мистическими настроениями. Отступая от основных принципов большевистского материалистического мировоззрения, Шария в этом произведении говорит, что не видит лучшего мира… Жизнь его после смерти сына (он умер от туберкулеза) одна лишь мука. И под конец договаривается до признания бессмертия души и реальности загробной жизни".

Этот человек по недоразумению нами был восстановлен в партии; по недоразумению мы поддержали неправильное решение ЦК Грузии. Оказывается, вплоть до ареста Берия Шария был его помощником по идеологическим вопросам. Вот чем он дышал".

Прав, прав был Вячеслав Михайлович. Берия, в сущности, был чужим человеком в среде высшего партийного руководства. Слишком прагматик, слишком умен, подчеркнуто безразличен к идеологическим догмам. И, как ни покажется это кощунственно по отношению к бывшему главе карательного ведомства, слишком добрым. Да, Лаврентий Павлович загубил десятки тысяч человеческих жизней, но без нужды, без приказа он людей не губил. Наоборот, всячески помогал своей команде в НКВД, попавшей в опалу при Абакумове.

Молотов же хладнокровно зачитывал дикое по существу решение, полностью с ним солидаризуясь. Отца привлекали к партийной ответственности за скорбь по безвременно умершему сыну! И у Вячеслава Михайловича несчастный отец не вызывает ни капли сочувствия. Ни слезинки не пролил сталинский нарком, прозванный товарищами за глаза "железнозадым", за свою необыкновенную усидчивость. Плакать Вячеслав Михайлович, как мы помним, мог только тогда, когда реальная угроза получить пулю в лубянском подвале возникала для него самого. Очень скоро Шарию с товарищами Молотов отправит в тюрьму на 10 лет в тюрьму всего лишь за то, что писал речи для Берии.

Клеймил Берию и Микоян, оправдываясь за мягкотелость, проявленную в начале памятного заседания Президиума ЦК: "Еще до приезда его в Москву, и в особенности когда он был в Москве, ему удалось ловко, всеми правдами и неправдами пробраться в доверие к товарищу Сталину. Еще при жизни товарища Сталина, в особенности в последние годы, когда он не мог уже заниматься делами, когда он меньше стал встречаться с людьми, получать информацию, в это время он ловко устроился главным информатором товарища Сталина (утверждение абсолютно голословное, тем более в устах Микояна, в последние годы и особенно в последние месяцы прочно отлученного от тела вождя. До сих пор не найдено документов, что Сталин получил от Берии какую-либо информацию, кроме той, что была связана с деятельностью Спецкомитета; хотя нельзя исключить, что после падения Абакумова к каким-то бериевским советам Иосиф Виссарионович прислушивался при проведении кадровых назначений в системе МГБ-МВД. - /Б. С./).

Надо сказать, что товарищ Сталин в последнее время не доверял Берия. Берия вынужден был признать, что Сталин ему не доверяет, что мингрельское дело создано для того, чтобы на этом основании арестовать Берия (наверняка так далеко Сталин заходить не собирался, иначе не послал бы самого Берию разбираться с мингрельцами и сажать Рухадзе; вероятно, Иосиф Виссарионович просто не хотел, чтобы Берия, равно как и другие члены высшего политического руководства, не имели слишком много своих людей в руководстве регионов; по этим же соображениям скорее всего был снят с поста начальника Генштаба и удален из Москвы близкий к Берии С.М. Штеменко. — /Б. С./), что Сталин не успел довести то, что хотел. Во время войны товарищ Сталин разделил МВД и Госбезопасность. Тоже, мне кажется, из некоторого недоверия к нему. Не было смысла делить министерство (тем не менее, после ареста Берии МВД опять разделили надвое. — /Б. С./). Тогда назначили его в Совет Министров. Это тоже было внешним признаком проявления недоверия (хорошо недоверие, если Берии доверили сверхсекретный атомный проект и всю связанную с ним разведку!/ — Б. С./). Но несмотря на это, товарищ Сталин ему очень большое доверие оказывал".

Бедный Анастас Иванович вконец запутался! Образ мифологического злодея, каким рисовали на пленуме Берию, требовал, чтобы он коварно втерся ив доверие к доброму гению — Сталину. Однако одновременно требовалось, чтобы прозорливый Иосиф Виссарионович догадывался о гнусной сущности Лаврентия Павловича. Вот и получилось, что Сталин Берии одновременно и доверял, и не доверял, что, вообще-то говоря, нонсенс. Скорее можно предположить, что Иосиф Виссарионович не слишком хотел видеть "лубянского маршала" своим преемником и собирался расстрелять его после того, как будет создана водородная бомба. Но с тем же успехом можно предположить, что Сталин думал сохранить Берию и до самой своей смерти использовать его технократический талант. Ничего невероятного нет и в том, что, разочаровавшись во всех возможных преемниках, включая собственного сына, Иосиф Виссарионович хотел, чтобы после его смерти наследники выяснили между собой отношения, наподобие пауков в банке. И пусть победит сильнейший!

Микоян продолжал: "Информации Берия обычно носили интриганский характер и служили специальным целям. Ему удавалось очень много трудных решений проводить, причем было известно, что если Берия против того или иного решения, оно будет провалено. Этим он создал себе авторитет. Он прикидывался дружком то одного, то другого работника. Это мы все видели, но не придавали такого значения, какое он приобрел после того, как не стало товарища Сталина".

Здесь бросается в глаза явная демонизация "лубянского маршала". Конечно, Сталин и другие члены Совета Министров беспрекословно утверждали предложения Берии по атомному проекту, который имел абсолютный приоритет. Однако, как мы убедились, предложенную Берией на пост главы МГБ кандидатуру В.С. Рясного Сталин отверг. Наверняка и в других сферах предложения Лаврентия Павловича далеко не всегда одобрялись его коллегами и Сталиным.

Микоян, характеризуя Берию как матерого интригана, беспроигрышно сослался на Серго Орджоникидзе, благо, умерший член Политбюро ничего возразить или подтвердить не мог: "О его интригах я впервые узнал от Серго. Он очень взволнованный ходил. Он меня спрашивал: "Не понимаю, почему товарищ Сталин мне не доверяет. Я абсолютно верен товарищу Сталину и не хочу с ним драться, хочу поддержать его, а он мне не доверяет. Здесь большую роль играют интриги Берия. Берия из Тбилиси дает товарищу Сталину неправильную информацию, а Сталин ему верит".

Совершенно непонятно, какой компромат на Дзержинского мог найти Лаврентий Павлович. Скорее всего имелся в виду произведенный в Грузии арест старшего брата Серго Папулия. Но замахнуться на столь близкого родственника члена Политбюро местный партсекретарь и НКВД никак не могли без письменного, а вероятнее всего, устного распоряжения Сталина. И уж точно, конфликт не с Берия, а со Сталиным довел Серго Орджоникидзе до самоубийства. Однако в июле р1953 года Иосиф Виссарионович для участников Пленума все еще оставался священной коровой, не подлежащей критике, поэтому и смерть Серго выгоднее было списать на происки Лаврентия Павловича. И это притом, что о самоубийстве Орджоникидзе ни Микоян, ни другие ораторы так и не рискнули сообщить присутствующим.

Анастас Иванович также обвинил поверженного товарища в двурушничестве. Навешивая на Берию этот ярлык, Микоян пытался оправдаться за свое чересчур мягкое отношение лк Берии на заседании 26 июня: "Кроме интриганства и вероломного натравливания одних на других, главным оружием Берия было двурушничество. Некоторые могут сказать нам: почему вы не обнаружили вовремя этого мерзавца? Я объясняю для себя это дело так: доверие, которым он пользовался у товарища Сталина, его высокое положение у руководства вызывали большие затруднения, чтобы в короткий срок без Сталина все распознать, имея в виду разобщенность между членами Президиума, которая разоблачала возможность обмена мнениями, как это принято среди большевиков, чтобы дать полную оценку тому или иному факту".

Получается в высшей степени забавная картина. С одной стороны, Сталин Берии доверяет, что делает того неуязвимым, но, с другой стороны, только Иосиф Виссарионович способен быстро разоблачить двурушника. И никто из членов ЦК, разумеется, не рискнул обратить внимание взволнованного Анастаса Ивановича на то, что он несет ахинею. А волноваться Микояну было от чего. Он, похоже, всерьез опасался, что за мягкотелость и давние связи с Берией по Закавказью его могут сделать соучастником Лаврентия Павловича по несуществующему заговору.

Анастас Иванович продолжал оправдываться: "Иногда анализируешь некоторые факты и думаешь: а может быть, я ошибаюсь, поскольку неизвестно мнение других товарищей (раньше "кремлевскому лису" Микояну было проще: надо было угадывать только мнение товарища Сталина; теперь же, во времена коллективного руководства, требовалось понять, что же именно думают о Берии другие члены руководящей четверки. — /Б. С./). Главным тормозом являлось то, что хотелось сохранить единство коллектива. Трудно было распознать так быстро и в один присест принять такое решение, беспрецедентное решение в истории нашей партии (и опять лукавит Анастас Иванович: "врагов народа" Косиора, Эйхе, Чубаря и Постышева арестовывали или в бытность их членами Политбюро или вскоре после того, как их оттуда изгнали. — /Б. С./). Зная отрицательные стороны Берия и осуждая его, мне все же было трудно согласиться на арест члена Президиума ЦК. Однако в ходе обсуждения выяснился полный авантюристический облик Берия и стала явной опасность заговорщической угрозы. Это привело к полной изоляции Берии и принятию единодушного решения об его аресте".

Таким образом Микоян хотел создать у участников пленума впечатление, что только в ходе заседания Президиума 26 июня созрело решение об аресте Берии, что отсутствовал предварительный сговор между членами Президиума. Правда, судя по всему, Хрущев и Маленков ввели Анастаса Ивановича в курс дела лишь на последней стадии, и он остался в неведении, что акция против Берии готовилась давно и всерьез.

Микоян повторил и хрущевско-маленковскую версию о том, что Берия собирался использовать МВД в неблаговидных целях борьбы против коллективного руководства и создания культа собственной личности: "В чем выражалось двурушничество Берия? Я вначале ему говорил: зачем тебе НКВД?[13]

А он отвечал: надо восстановить законность, нельзя терпеть такое положение в стране. У нас много арестованных, их надо освободить. НКВД надо сократить, охранников послать в Колыму и оставить по одному-два человека для охраны. Вот такие утверждения он делал. А потом, когда дело дошло до работы, он стал поступать наоборот, еще больше закрутил. Когда он выступил на Красной площади над гробом товарища Сталина, то после его речи я сказал: в твоей речи есть место, чтобы гарантировать каждому гражданину права и свободы, предусмотренные Конституцией. Это в речи простого оратора не пустая фраза, а в речи министра внутренних дел — это программа действий, ты должен ее выполнять. Он мне ответил: я и выполню ее. А потом внес предложение без суда и следствия арестовывать людей на десять лет (на самом деле Берия вообще собирался упразднить Особое совещание, но Микояну надо было хоть чем-то уравновесить в глазах участников пленума либеральные акции Берии, вроде амнистии и реабилитации кремлевских врачей. — /Б. С./)…

В первые дни он ратовал о культе личности. Мы понимали, что были перегибы в этом вопросе и при жизни товарища Сталина. Товарищ Сталин круто критиковал нас. То, что создают культ вокруг меня, говорил товарищ Сталин, это создают эсеры. Мы не могли тогда поправить это дело, и оно так шло. Нужно подойти к личности по-марксистски. Но Берия ратовал. Оказалось, что он хотел подорвать культ товарища Сталина и создать свой собственный культ. (Смех.) Но это надо делать в коллективном руководстве. Это скоро проявилось, когда к решению ЦК о западных областях Украины, о Литве был приложен его доклад. Причем решение ЦК не было подписано членами Президиума, там не упоминается ни одна фамилия, но там есть только фамилия министра Берия, где все установки даны в докладе. Прорабатывать решение нужно было с одной фамилией Берия. Это было двурушничеством. Чтобы выдержать культ собственной личности, он добивался того, чтобы ведомственное министерство, которым он руководил, даже тогда, когда эти интересы неправильные, отстаивать до конца".

Интересно, как могло способствовать созданию культа Берии постановление ЦК и приложенный к нему доклад МВД, рассылавшиеся под грифом "секретно"? Тем более что большинство тех партаппаратчиков, которым рассылались эти документы, были от них совсем не в восторге. Мне представляется, что свой доклад Берия рассылал с чисто практической целью — дать более широкое толкование, разъяснить постановление Президиума ЦК, которое, кстати сказать, по сложившейся практике, не подписывалось его членами.

Кроме Молотова, хоть какие-то достоинства за Берией признал на пленуме только Андреев. Он заявил, полемизируя с утверждением чекиста-технократа А.П. Завенягина о том, что Берия был не организатор производства, а технократ: "Я не согласен… с товарищем Завенягиным, что он (Берия. — /Б. С./) был недалекий человек. Нет, товарищи, мы не должны преуменьшать. Это был умный, очень ловкий враг, иначе он давно бы был разоблачен, а он продержался смотрите сколько времени…

Он очень похож на Тито.

Голоса из зала Правильно.

Андреев. Тот имеет прошлое, боролся под знаменем Коммунистической партии и т. д. Но на самом деле он все ликвидировал и стал фашистом. У них общая тактика в известной мере, и она будет продиктована новой тактикой наших врагов.

Конечно, товарищи, люди будут спрашивать, как это увязывается, у всех было представление, что Берия вел большую работу, а оказался таким мерзавцем. Но дело в том, что враг, чтобы не разоблачить себя, вынужден вести у нас полезную работу, что его заставляли вести полезную работу, использовали, а иначе он провалился в три счета, в особенности в наших советских условиях, где тысячи, миллионы глаз следят за отдельным человеком. Он, конечно, делал большую работу кое-когда, но это была маскировочная работа, и в этом заключалась трудность его разоблачения. Он создал ореол, что он во время войны вел крупную работу и т. д., шантажировал именем товарища Сталина. Его трудно было разоблачить".

Хороша, однако, была маскировочная работа! Из выступления многолетнего заместителя Берии по Спецкомитету Первому главному управлению, а ранее — по НКВД А.П. Завенягина участники пленума только что услышали: "Товарищ Маленков сказал, что решение по испытанию водородной бомбы не было доложено правительству, не было доложено Центральному Комитету и принято Берия единолично. Я был свидетелем этой истории.

Мы подготовили проект решения правительства. Он некоторое время полежал у Берия, он взял его с собой почитать, что ли. У нас была мысль, что, может быть, он поговорил с товарищем Маленковым. Такая мысль была. Недели через две он приглашает нас и начинает смотреть документ. Прочитал его. Он дома, видимо, раз прочитал, начинает исправлять. Доходит до конца. Подпись — Председатель Совета Министров Маленков. Зачеркивает это. Говорит — не требуется. И ставит свою подпись.

Что такое, товарищи, водородная бомба? Это важнейший сейчас вопрос не только техники, не только вопрос работы бывшего Первого Главного Управления, теперь нового Министерства среднего машиностроения, это вопрос мирового значения.

В свое время американцы создали атомную бомбу, взорвали ее. Через некоторое время при помощи наших ученых, нашей промышленности, под руководством нашего правительства (о решающей роли советской разведки в овладении секретами атомной и водородной бомб, подчинявшейся в этой сфере все тому же Берии, Авраамий Петрович дипломатично умолчал. — /Б. С./) мы ликвидировали эту монополию атомной бомбы США. Американцы увидели, что преимущества потеряны, и по распоряжению Трумэна начали работу по водородной бомбе. Наш народ и наша страна не лыком шиты, мы тоже взялись за это дело, и насколько мы знаем этот вопрос (опять-таки, благодаря разведки. — /Б. С./), мы думаем, что не отстали от американцев. Эта бомба в десятки раз сильнее, и взрыв ее означает ликвидацию второй монополии американцев, то есть означает важнейшее событие в мировой политике, и подлец Берия позволил себе такой вопрос решать помимо Центрального Комитета".

Имеющий уши да слышит! Из выступлений Молотова, Завенягина и Андреева, из доклада Маленкова однозначно вытекало, что подлец и агент международного империализма Лаврентий Павлович Берия для маскировки своей основной преступной деятельности талантливо организовал для советского руководства решение важнейшей внешнеполитической проблемы: ликвидации монополии США на ядерное и термоядерное оружие. Неужели это ему тоже американские империалисты поручили? Неужели в Вашингтоне были в восторге от того, что у Сталина и его преемников появились атомные и водородные бомбы? В подобный бред не поверил бы ни один из участников пленума. Следовательно, ни у кого из них не должно было остаться даже малейших сомнений насчет того, что все выдвигавшиеся против Берии обвинения — чистой воды липа. Впрочем, члены ЦК, как только узнали об аресте Лаврентия Павловича, наверняка сразу догадались, что здесь — банальная борьба за власть. Просто три медведя не ужились в одной берлоге с четвертым и для решения жилищного вопроса элементарно съели соперника. Вскоре Никита Сергеевич и двух других медведей из берлоги выкинул, вот только, спасибо ему, есть не стал.

Участники Пленума хорошо знали, как надо клеймить поверженного вождя. Их даже инструктировать заранее не надо было. Сразу припомнили все, что было и чего не было, все свои столкновения с Лаврентием Павловичем, все случаи, когда он им чем-нибудь насолил, представив это как вредительство, за сознательный подрыв экономической мощи страны и ее внешней политики (Микоян таковым счел возражения Берии против поставок 300 тыс. тонн зерна Индии).

А насчет того, что Берия самовольно подписал постановление по подготовке испытаний водородной бомбы, и Маленков, и Завенягин лукавили. Предоставим слово отцу советской водородной бомбы академику Андрею Дмитриевичу Сахарову. Вот что он пишет в мемуарах: "Подготовка к испытанию первого термоядерного заряда была значительной частью всей работы объекта в 1950–1953 гг., так же как и других организаций и предприятий нашего управления и многих привлеченных организаций. Это была комплексная работа, включавшая, в частности, экспериментальные и теоретические исследования газо-динамических процессов взрыва, ядерно-физические исследования, конструкторские работы в прямом смысле этого слова, разработку автоматики и электрических схем изделия, разработку уникальной аппаратуры и новых методик для регистрации физических процессов и определения мощности взрыва. Громадных усилий с участием наибольшего числа людей и больших материальных затрат требовали производство входящих в изделие веществ, другие производственные и технологические работы".

Следовательно, подготовка испытаний термоядерного оружия представляла собой не одномоментный процесс, растянулась на целых три года и проходила по большей части ере при жизни Сталина. Наверняка при этом было принято не одно, а множество постановлений, и непонятно, какое именно из них имели в виду Маленков и Завенягин. По словам Сахарова, подготовка к испытаниям водородной бомбы была завершена в июле 1953 года, а прошли они, как известно, 12 августа. И тот же Сахаров описывает порядок, согласно которому оформлялись постановления по Спецкомитету и Первому Главному Управлению: "Малышев (министр среднего машиностроения. — /Б. С./) был "человеком Маленкова". Он рассказал потом в более или менее узком кругу, что сам Маленков, уже будучи Председателем Совета Министров, до падения Берии ничего не знал о работах по термоядерному оружию — никакие сведения о них не выходили за рамки аппарата Берии. Я и раньше знал, что относящиеся к нашим делам "Постановления Совета Министров СССР и ЦК КПСС" фактически представляют собой решения Берии и его аппарата, но не предполагал, что они засекречены даже от Председателя Совета Министров".

Ну, что работы по водородной бомбе были засекречены от Председателя Совета Министров в бытность Сталина на этом посту, сказать, разумеется, нельзя. Берия наверняка ему регулярно обо всем докладывал. Хотя от остальных членов Правительства они и тогда были засекречены, и правительственные постановления по Спецкомитету готовились Лаврентием Павловичем ни его людьми. Что же касается Маленкова, то нельзя сказать, что он уж совсем ничего не знал о термоядерном проекте. Как-никак он все-таки был членом Спецкомитета и в этом качестве наверняка обеспечивал выполнение каких-то его постановлений. Вспомним, как П.Л. Капица в письме Сталину в ноябре 45-го обвинял Маленкова в том, что он ведет себя в Спецкомитете как "сверхчеловек". Другое дело, что Георгий Максимилианович не имел никакого понятия о технологии создания водородной бомбы, хотя, судя по выступлению на пленуме, сам термин "водородная бомба" был ему знаком. В письме, которое Берия направил из тюрьмы "дорогому Георгию" накануне открытия пленума, узник напомнил: "Я тебе вскользь докладывал, и поручил составить для Правительства подробный доклад о состоянии наших атомных дел. Уже в этом году должны произвести несколько взрывов, в том числе одной модели сверхмощной, равной 250–300 тысяч тонн тротила".

Очевидно, Лаврентий Павлович о водородной бомбе докладывал Георгию Максимилиановичу именно вскользь, считая излишним знакомить его с подробным проектом постановления, содержащих массу технических деталях, о сути и значении которых Маленков все равно не имел никакого представления. После смерти Сталина Берия как раз и начал готовить популярный доклад для Маленкова и других членов Правительства, чтобы дать им представление о состоянии работ над ядерным и термоядерным оружием, но этот доклад не успели закончить до его ареста.

Добавлю также, что в последние годы жизни Сталина, когда Иосиф Виссарионович из-за ухудшившегося здоровья все меньше уделял внимания делам, многие важные решения месяцами не принимались, а важные документы им не подписывались. Военно-морской министр Н.Г. Кузнецов свидетельствует:

"Когда в 1947 году я был переведен на другую работу, Сталин еще лично руководил совещаниями как гражданских, так и военных. Когда же я вернулся на работу в Москву в 1951 году, обстановка была уже совсем иная. Даже на совещании в ЦК по флотским вопросам (замена министра ВМФ) он был всего два раза, а затем поручил вести его своим заместителям.

В разговорах (у себя в кабинете он появлялся все реже и реже) все чаще жаловался на старость, говоря полушутя-полусерьезно, что ему все чаще приходится нервничать и ругаться. За последние полгода я видел его раза два. Руководство делами перепоручил своим замам. Крупные вопросы было придумано решать "тройками" или "пятерками". Маленков и Берия были тогда у Сталина в почете. Молотов — в тени, а его жжена — П.С. Жемчужина находилась в заключении. В то время Булганин всеми силами стремился попасть в состав "всесильной тройки". Выработанные проекты решений посылались Сталину на утверждение. Позднее же составлялся и отсылался ему на дачу просто длинный перечень вопросов, а его виза служила одобрением всего перечисленного.

На наших глазах происходило снижение активности Сталина, и государственный аппарат работал все менее четко. Существовали только умелые отписки. Отправление бумаг в адрес какого-нибудь министра формально снимало ответственность с одного и не накладывало ее на другого, и все затихало "до лучших времен". Все понимали, что в государстве происходит что-то ненормальное. Образовался какой-то "центростоп", по выражению самого Сталина, но изменить положение никто не брался, да и не мог. Руководители министерств стали приспосабливаться к такой бессистемной системе. Так тянулось до марта 1953 года…

Повторная организация двух министерств (вооруженных сил и военно-морского флота. — /Б. С./) в 1951 году почти ничем не отличалась от довоенной организации 1938–1939 годов, два министерства в отсутствии координации со стороны правительства вынуждены были повторить все ошибки предвоенных лет. Не официальным, но фактическим их руководителем был заместитель Председателя Совета Министров Булганин, который мог бы при желании делами поправить плохую организацию, но этого, увы, не произошло. Его старая нелюбовь к флоту и мое, вопреки его желанию, повторное назначение министром ВМФ сказались в полной мере. Ощутимо было чувство неприязни как ко мне лично, так и к флоту. Колесо вертелось вхолостую. Бумаги, поступавшие к нему, тонули в его аппарате с формально-бюрократическими резолюциями: "рассмотреть", "доложить", "запросить мнение т. Малышева" и т. д.

"Центростоп" в эти годы во всем государственном аппарате достиг своего апогея, принося огромный вред государственным делам. Мы не просто топтались на месте, не решая того, что назрело, но и, расходуя огромные средства на старую технику, бросали деньги на ветер.

Принимая во внимание весь вред, причиняемый сложившейся системой государству, я решился написать доклад (31 июня 1952 года. — /Б. С./), которым поставил лично себя под удар. Но самое плохое, что даже этот вопль не был в состоянии пробить ту стену, которая образовалась между живым делом и уже не выполнявшим, по сути, свои обязанности физически слабым Сталиным".

А вот, в отличие от военно-морского флота, подведомственные Спецкомитету отрасли в начале 50-х годов развивались вполне благополучно, без каких-либо существенных помех, вызванных сталинским нездоровьем. Конечно, сыграло свою роль, что атомному и ракетному оружию еще раньше был дан "зеленый свет", и чиновники остерегались ставить в этой сфере палки в колеса даже тогда, когда сталинской подписи или визы на документе не было. Но сыграла свою роль и личность Берии, его готовность взять ответственность на себя. Я уверен, что в таких условиях Берия часто вынужден был сам подписывать правительственные постановления по Спецкомитету. Ведь время в ядерной и термоядерной гонке стоило очень дорого, отписками здесь ограничиться было никак нельзя, а за неудачу и постаревший Сталин голову с Лаврентия Павловича все равно бы снял.

Кстати сказать, снижение активности Сталина в последние два года жизни скорее всего было причиной того, что медленно разворачивались дела, связанные с борьбой с "безродными космополитами", в том числе "дело врачей".

Не исключено также, что Лаврентий Павлович после смерти Сталина посчитал, что все четыре члена руководящей четверки являются как бы равноправными заместителями Великого Кормчего, каждый в своей сфере, и решил, что может самостоятельно решить вопрос об испытаниях водородной бомбы. Тем более что постановление, из-за которого на пленуме разгорелся сыр-бор, убыло все-таки не последним — о взрыве "изделия" на полигоне, а лишь по каких-то подготовительных мероприятиях, пусть и весьма важных. Несомненно, непосредственно вопрос о взрыве термоядерного устройства пришлось бы все равно решать всей "четверке" сообща, если бы Берию раньше не арестовали.

Может быть, Маленков и посчитал себя обиженным, что ему не дали на подпись постановление о термоядерных испытаниях, что Берия в какой-то мере присвоил себе его функции. Но поводом для заговора против Берии это событие послужить никак не могло, поскольку о существовании злополучного постановления председатель Совета Министров узнал, как он уверял, уже после ареста "лубянского маршала".

В выступлении Завенягина содержится также интересное признание о том, что после смерти Сталина Лаврентий Павлович планировал сократить расходы на военно-промышленный комплекс и бросить их на развитие мирных отраслей: "Была у него замашка после смерти товарища Сталина разыгрывать, вести игру в экономию; деньги нужны, экономить нужно, промышленность развивать, культуру, сельскому хозяйству помогать, но есть вопросы, в которых мы не могли себе позволить чрезмерной экономии. Нужно мощности развивать в области атомной энергии. Американцы большие базы создают, чтобы бомбы делать. Берия говорит: "К черту, вы много денег бросаете, укладывайтесь в пятилетку". Когда пятилетка составлялась, было ясно, что нам делать на ближайшие три года, что строить, а на четвертый год уже спадал объем работ по начатым стройкам, а на пятый год новые вещи начинать. Поэтому в 3–4 года капиталовложения сокращаются вдвое против третьего, а в пятом — вдвое против четвертого. Мы не могли с этим мириться, и государство не может мириться. Он же говорит: "К черту, укладывайтесь в то, что есть".

За этими довольно мудреными рассуждениями Авраамия Павловича стояла давно практиковавшаяся генералами ВПК уловка: мотивируя необходимостью капиталовложений на новое строительство, значительно увеличивать в процессе работы над теми или иными проектами объем средств, первоначально отпущенных в рамках пятилетнего плана. Завенягин и его коллеги пользовались тем, что для создания ядерного и термоядерного сверхоружия Сталин средств не жалел. Тут уж не выдержал даже Маленков, бросивший реплику, невольно подтверждающую правоту Берии: "Это дело контролировать придется, потому что там деньги расходовались без всякого контроля".

"Это безусловно", — вынужден был признать Завенягин.

"Строили не города, а курорты", — раздраженно проворчал Маленков".

"То, что строили курорты, — не могу сказать, строили города", — робко оправдывался Завенягин, кляня себя в душе, что в пылу обличения Берии вступил на скользкую дорожку.

Что ж, Лаврентий Павлович был человеком рационально мыслящим. Он прекрасно знал, что к моменту смерти Сталина основная база для создания атомной и водородной бомбы была создана. Прежних капиталовложений уже не требовалось. Ядерных же и термоядерных бомб накапливать неограниченный запас не было никакого смысла. Необходим был лишь достаточный запас, которого бы хватило для нанесения потенциальному противнику неприемлемого для него ущерба. В условиях же, когда соотношение сил сторон определялось уже главным образом наличием ядерных и водородных бомб и средств их доставки, расходы на обычные вооружения можно было также сократить. Однако генералам ВПК такие идеи были как кость в горле. И они, в том числе Завенягин, без сожаления восприняли падение Берии. Впрочем, в обличительном пафосе Авраамия Павловича был и мотив самосохранения: он опасался, как бы его за былую близость к Берии в Спецкомитете не причислили бы к числу его сообщников по спешно изобретаемому заговору.

Преемник Берии во главе Первого Главного Управления, превращенного в Министерство среднего машиностроения, В.А. Малышев был одним из немногих на пленуме, чья карьера благополучно продолжилась после падения Лаврентия Павловича. Ранее он подчинялся Берии как нарком танковой промышленности, председатель комитета по внедрению новой техники и министр судостроения (в части, связанной с производством ракет морского базирования) и заместитель председателя Совета Министров. После смерти Сталина Малышева вывели из Президиума ЦК и из заместителей главы правительства и понизили до министра транспортного и тяжелого машиностроения. Вероятно, Вячеслав Александрович связывал это понижение с происками Лаврентия Павловича. И в своей речи на пленуме с удовольствием обличал стиль руководства "лубянского маршала":

"Я, как министр… работал под руководством нескольких товарищей — и товарища Молотова, и Кагановича, и у Берия. Я должен сказать, что каждый раз, когда идешь докладывать по какому-нибудь вопросу товарищам, то с разным чувством идешь. С одним чувством идешь к товарищу Молотову, про которого мы знаем, что он строгий руководитель, требовательный, но всегда, когда идешь к нему, знаешь, что никогда не будет поспешных решений, авантюристических решений, никогда ты, если ты и сделал крупную и серьезную ошибку, не будешь находиться под ударом какого-то настроения. Вот товарищ Каганович — вспыльчивый иногда человек, но мы знаем, что он и отходчивый, он вспылит, но быстро и отойдет и всегда правильно примет решение. Иное дело — Берия. Мы, министры, знали, что идешь в кабинет министром, а как выйдешь обратно — не знаешь, может быть, министром, а может быть, в тюрьму попадешь. Метод был такой: стукнет по голове, выйдешь, качаешься. И у нас, у министров, было такое мнение, что человека стукнули сильно, все понятно ("стукнули", в данном случае, все-таки в метафорическом смысле, а не то, что Берия кого-то из министров по морде кулаком охаживал, неслучайно при редактировании стенограммы Малышев слова "стукнет по голове" взял в кавычки. — /Б. С./). Грубо говоря, стиль руководства Берия — диктаторский, грубый, непартийный.

Кстати, о партийности. Я работал во время войны, руководил танковыми делами и после войны год или полтора по Трансмашу работал я долго, не было у него партийности никогда. Он как-то настраивал или толкал не прямо, а косвенно, что партийная организация должна услуги оказывать, когда были приказы секретарям областных комитетов партии, то они скажут, что было понукание — ты то-то сделай, другое сделай. (Голоса. Правильно)

Малышев. Не было положения, чтобы он нас учил, чтобы у партийной организации попросил помощи организовать партийную работу и так далее. Он считал секретарей областных комитетов партии диспетчерами. За какое дело он возьмется, по такому делу секретарь обкома — диспетчер. Нас, конечно, это угнетало. Мы думали, что здесь что-то не то, прощали, думали, большое дело делает человек, горячится, наверное, так нужно… Конечно, мы и с авторитетом считались, мы считали его непогрешимым, а иногда и побаивались, несмотря на положение свое членов ЦК, думали так, чего там греха таить.

Многие из нас видели, как Берия буквально с каждым днем, особенно после смерти товарища Сталина, все больше и больше наглел и распоясывался. Он безжалостно давил своим высоким положением на людей. Берия безапелляционно командовал, диктаторствовал, он оскорблял, заглушал людей, в том числе министров и членов ЦК. На каждом шагу он подчеркивал свою власть и показывал, что то, что он делает, все это делается от имени партии, от имени правительства, и если сегодня формально решения нет, то он все равно провернет. И у нас было такое впечатление, что хочет Берия, то он и проведет".

Наверное, про грубый, авторитарный, диктаторский стиль руководства со стороны Лаврентия Павловича Малышев не соврал. Только забыл добавить, что при не принимавшем поспешных и авторитарных решений Молотове и при отходчивом Кагановиче ни атомный, ни ракетный проекты, ни проекты по развитию реактивной авиации так и не сдвинулись с места, и дело пошло только тогда, когда ими стал непосредственно руководить "непартийный руководитель" Берия Лаврентий Павлович, конечно, и мозги министрам с удовольствием прочищал и расстрелом, когда надо, пугал. Иначе руководить в административно-командной системе, где каждый отвечал только перед вышестоящим начальником и был максимально скован в проявлении инициативы, наверное, и нельзя было. Правда, в дальнейшем, после "оттепели", расстрелом уже не грозили. Обещали только в случае невыполнения плана или приказа снять с работы или "бросить на периферию" (жуткая угроза для московских чиновников).

Вряд ли придумал Вячеслав Александрович и насчет того, что Берия ни в грош не ставил партийных секретарей и рассматривал их как не более чем диспетчеров по выполнению заданий Спецкомитета. Про то же и сын Лаврентия Павловича Серго пишет: "Отношения с партийными органами у отца всегда были непростыми… Отношения своего к партийному аппарату отец никогда не скрывал. Например, и Хрущеву, и Маленкову он прямо говорил, что партийный аппарат разлагает людей. Все это годилось на первых порах, когда только создавалось Советское государство. А кому, спрашивал их отец, нужны контролеры сегодня?

Такие же откровенные разговоры вел он и с руководством промышленности, директорами заводов. Те, естественно, бездельников из ЦК на дух не переносили.

Так же откровенен был отец и со Сталиным. Иосиф Виссарионович соглашался, что партийный аппарат устранился от ответственности за конкретное дело и, кроме болтовни, ничем не занимается".

И выдвижение кадров Берия, по свидетельству его сына, осуществлял по деловым качествам, а не по принципу партийности. За это его и критиковал на пленуме Малышев. Серго Лаврентьевич утверждал: "Очень многие люди в то время сделали карьеру с помощью отца. Среди наиболее известных — Устинов, назначенный по рекомендации моего отца на должность наркома вооружения в очень молодом возрасте, те же Ванников, Тевосян, министр химической промышленности Первухин, зампред Совета Министров Малышев, Председатель Госплана Сабуров. Последний, экономист по образованию и чрезвычайно способный человек, не пришелся ко двору партийной элите, потому что никогда не работал в партийных органах, а это в глазах номенклатуры было серьезным недостатком. Она везде не терпела настоящих специалистов ни в одной области. И хотя очень многие были против выдвижения Сабурова, отец на своем настоял. Драться за людей дела отец умел всегда, и не имело значения, какую должность занимает его оппонент.

Так было и с назначением на должность наркома Дмитрия Федоровича Устинова. Отец доказывал, что это замечательный организатор и талантливый инженер, а партийные чиновники в ответ:

— Как же так, Лаврентий Павлович? Вы предлагаете на должность наркома вооружения (!) человека, который ни дня не работал секретарем заводского парткома. Он ведь совершенно не знает партийной работы!

— Он знает дело, и этого, считаю, вполне достаточно, — парировал отец.

В таких случаях нередко вмешивался Сталин, и вопросы с назначением тех или иных людей, чьи кандидатуры предлагал отец, так или иначе решались".

Д.Ф. Устинов был назначен наркомом вооружений 9 июня 1941 года, через два дня после ареста своего предшественника Ванникова — давнего знакомого Берии (они вместе кончали Бакинское техническое училище). Не исключено, что и в назначении Бориса Львовича наркомом вооружений в январе 1939 года Берия сыграл свою роль, равно как и в его последующем вызволении из подвалов Лубянки. Есть основания полагать, что уже к концу 1939 года Лаврентий Павлович курировал уже до некоторой степени и военно-промышленную сферу. Во всяком случае, именно ему, как мы помним, было поручено проверить состояние армии и флота накануне нападения на Финляндию, причем в отчете Берии было немало военно-технических деталей. Нельзя исключить, что заниматься военно-промышленными вопросами Берия стал задолго до того, как вошел в состав ГКО и стал ответственным за производство вооружений.

А за своих людей Берия действительно бился до последней возможности. Даже в письмах из тюрьмы, глядя в лицо смерти, он всячески выгораживал своих сотрудников по Спецкомитету и МВД, может быть, уже не догадываясь, после связанного с арестом потрясения, что его похвалы им могут только повредить. Нисколько не симпатизирующий Лаврентию Павловичу Г.В. Костырченко так характеризует взаимоотношения Берии с одним из его ближайших сотрудников Соломоном Рафаиловичем Мильштейном: "Особенно наглядно… забота о старых соратниках запечатлелась на судьбе С.Р. Мильштейна, которого еще в апреле 1937 года Берия назначил председателем Комитета по делам физкультуры и спорта Грузии. Потом, став наркомом внутренних дел СССР, Берия во вверенном ему наркомате резервирует для Мильштейна должность начальника Главного транспортного управления, проработав на которой в течение года тот в марте 1940-го становится благодаря своему патрону председателем Московского спортивного общества "Динамо"… В марте 1941 года Мильштейн уже первый заместитель наркома лесной промышленности СССР, а вскоре после начала войны вновь на руководящей работе в НКВД (начальник Главного управления охраны на железнодорожном и водном транспорте). Победу Мильштейн встретил в чине генерал-лейтенанта. Однако после того как Берия ушел из НКВД, Мильштейн почувствовал себя там неуютно. В начале 1948 года его… назначают начальником Управления Казанской железной дороги… Он в 1950-м превратился в объект нападок: был обвинен татарским партийным руководством в "засорении" кадров управления евреями. Ему также напомнили, что почти вся его родня (отец, мать, брат, тетя) проживают в США и еще один брат расстрелян в 1937 году за шпионаж. И вот тогда Берия пришел на выручку другу. Благодаря его протекции изгнанного с работы Мильштейна назначили в марте 1951-го заместителем начальника строительства железных рудников МВД СССР. А став в начале 1953-го министром внутренних дел, Берия посылает Мильштейна на Украину в качестве заместителя министра внутренних дел республики". Здесь перечислены далеко не все должности Мильштейна. Он успел, в частности, побывать и заместителем начальника управления особых отделов НКВД, и специальным уполномоченным НКВД, отвечавшим за обеспечение транспортом выселяемых из Кабардино-Балкарии балкарцев, за что и получил в марте 1944 года полководческий орден Кутузова 2-й степени.

После ареста Берии Мильштейна, недобрым словом помянутого на Июльском пленуме, арестовали, а в начале 1955 года расстреляли. И до сих пор не реабилитировали. Хотя заговора Берии в природе не существовало, а к незаконным репрессиям он отношения практически не имел. В самый разгар Великой чистки Соломон Рафаилович руководил грузинскими спортсменами и расстрельных списков уж точно не подписывал. И другие должности у него в сущности были техническими, непосредственно к репрессиям отношения не имевшие. Вот только когда балкарцев выселяли, Мильштейну пришлось поучаствовать. Но никого расстреливать он приказов не отдавал, равно как и приказов сжигать аулы ни выселять людей из домов. Наверное, и заталкивать несчастных в теплушки Мильштейну не приходилось — этим другие службы занимались. Сегодня депортация народов Северного Кавказа и Крыма справедливо квалифицируется как преступление. Но весной 44-го Мильштейну и другие исполнители не считали отданный им приказ преступным. Сказать по справедливости, на Мильштейне вообще не было крови невинно убиенных, в отличие от самого Лаврентия Павловича и некоторых других его соратников, вроде Влодзимирского, Гоглидзе и Мешика.

Замечу, что никому не приходило в голову в эпоху реабилитации и публичного осуждения сталинских преступлений привлекать к ответственности за умышленные убийства и соучастие в преступлениях против человечества рядовых палачей, расстреливавших мнимых врагов народа. Да и более высоких начальников, ответственных за депортации, вроде Серова и Круглова, в СССР к суду никогда не привлекали. Подчеркну так же, что ничуть не более законной, чем депортация "наказанных народов" в СССР, была депортация японского населения образцово демократических США в годы Второй мировой войны. Конечно, Америка была и остается гораздо более богатой и сытой страной, чем Советский Союз, но и там, в лагерях умерли пусть не десятки и сотни тысяч, как в случае советских депортаций, но по крайней мере несколько тысяч японцев — американских граждан. В США позднее признали, что по отношению к японцам и другим выходцам из стран Оси были допущены несправедливость и беззакония и всем выплатили солидные компенсации, однако никто из тех, кто осуществлял депортации, так и не был привлечен к ответственности. Правда, в Америке никто японцев при выселении из родных мест не убивал, тогда как при депортации народов Кавказа и Крыма подобные эксцессы случались нередко.

Малышев был прав: Берия ругал министров последними словами и не раз грозил им расстрелом. Однако нет никаких данных, что он хотя бы однажды исполнил свою угрозу. Наоборот, многих своих подчиненных Лаврентий Павлович спасал от репрессий. Как свидетельствует в своих мемуарах бывший заместитель председателя Совета Министров и бывший заместитель наркома вооружений Владимир Николаевич Новиков в своих мемуарах, Берия защищал от репрессий работников оборонных отраслей, и в годы войны репрессии коснулись их в меньшей степени, чем других категорий советских граждан. После войны, когда Берию перебросили на атомную бомбу, в сфере наркомата вооружений, особенно артиллерийских, сразу начались аресты.

Еще на пленуме обличали Берию Тевосян и Каганович, Булганин и Сердюк, Снечкус и Ворошилов, Патоличев и Круглов… Всего выступило, вместе с докладчиком Маленковым, 25 человек. За редким исключением, почти все из них через какое-нибудь десятилетие оказались в политическом небытие.

Выступавший на пленуме первый секретарь ЦК компартии Азербайджана Мир Джафар Багиров, под чьим началом Берия начинал службу в азербайджанской ЧК, не жалел слов для своего многолетнего товарища по работе в Закавказье: "Доклад товарища Маленкова и выступления… тт. Хрущева, Молотова, Булганина и других членов Президиума с исчерпывающей полнотой и убедительностью раскрыли лицо и подлинные методы вражеской работы этого международного провокатора, авантюриста большого масштаба Берия.

Берия — этот хамелеон, злейший враг нашей партии, нашего народа — был настолько хитер и ловок, что я лично, зная его на протяжении тридцати с лишним лет до разоблачения Президиумом Центрального Комитета, не мог его раскусить, выявить его настоящее вражеское нутро. Не могу иначе объяснить это как моей излишней доверчивостью и притуплением бдительности у себя к этому двурушнику и подлецу. Это будет и для меня серьезным уроком" (бедняга надеялся, что все-таки не расстреляют).

Багиров отлично понимал, что главное обвинение в его адрес — это многолетнее близкое знакомство с Берией, и старался не столько обличить поверженного товарища, сколько сам оправдаться. Ему на пленуме прямо предъявили обвинение, что он не сообщил в Москву о разговоре, который имел с ним Берия по вопросу об установлении республиканских орденов.

"А вы позвонили товарищу Маленкову по этому вопросу?" — ехидно осведомился кто-то.

"Я не звонил", — сокрушался Багиров.

"Плохо", — констатировал голос из зала.

"ЦК об этом не знал", — с сожалением заметил Булганин.

"ЦК не знал, а он, оказывается, с республиками разговаривал, — подхватил Маленков. — Мы впервые узнали только сейчас". Как будто министр внутренних дел, первый заместитель председателя Совета Министров на каждый звонок в столицу союзной республики, в самом деле, должен получать санкцию Президиума ЦК!

Багиров заявил:

"Берия связался по вопросу о том, что произошло в Литве, что он хотел сделать с Украиной, Литвой. Он это, видимо, пытался распространить дальше не только на те области и районы, которые имеют не такой долгий срок установления Советской власти. Он по этому вопросу ко мне, в Центральный Комитет и Совет Министров не мог обращаться и не обращался. По его поручению звонили министру государственной безопасности (здесь оговорка Багирова — МГБ в тот момент не существовало. — /Б. С./) республики Емельянову о том, чтобы представить сведения о национальном составе работников МВД. Он, пока, видимо, с этого начинал. Товарища Емельянова также просили дать соображения о том, кем его можно заменить из числа местной национальности. Емельянова, так же как и десяток других товарищей, вырастила Азербайджанская партийная организация. Емельянов ответил человеку, который по просьбе Берия звонил, что поскольку требует сведения по национальному составу министр, то я могу сообщить через вас, но в отношении того, кем можно меня заменить, прошу обратиться в ЦК и в Совет Министров, потому что я сам сюда не садился, меня выдвинули на эту работу.

Эта попытка получила осечку. Здесь товарищи могут сказать, почему я не позвонил в ЦК, не поинтересовался. Нужно сказать, что у нас ежедневно бывают десятки звонков. Пока вчера меня Никита Сергеевич не вызвал, не сказал, я не знал, и когда мне он сообщил, то меня это не поразило. Ведь Берия сидел в Президиуме ЦК и звонил нам…"

"— Никто не предъявляет вам обвинения, — раздраженно перебил Багирова Маленков, — речь идет о разоблачении Берия.

— Ты так объясняешь это, потому что все знают и я знаю, — вступил в дискуссию Хрущев. — Когда тебя встретили и спросили — звонил Берия, ты говоришь — нет, а я говорю — его арестовали. Ты его знаешь больше других, поэтому люди и говорят, ты должен рассказать, ты больше знал его, чем я, хотя я его тоже очень хорошо знал.

— Правильно, — загудели люди из зала.

— В отношении звонков, — продолжал заметно сникший Багиров. — Я уехал отсюда после смерти товарища Сталина 16 марта. За это время он один раз мне звонил. За 15 лет своего пребывания здесь, в Москве (я не хочу снимать с себя ответственность за то, что я не мог раскусить этого человека, не в оправдание себя я это говорю), я у него был один раз дома, и то с товарищем Сталиным, а в остальное время всегда встречал так, или заезжал за мной он. Но особенно в последние годы он почему-то избегал.

— Товарищ Багиров, — раздался голос с места, — когда Вы начинаете оправдываться, то делаете это не в полный голос. Вы скажите, что ЦК за последние годы забыли…

— Я? — удивился Багиров.

— Ходили к шефу, — подтвердил неизвестный член ЦК.

— Я? — еще больше удивился Багиров.

— И ходили все время к Берии", — подытожил аноним.

Теперь Багиров ощутил дыхание смертельной опасности, но все же попытался закончить оправдательную речь. Вышло жалко: "Не знаю, есть ли такое основание у товарищей предъявлять мне такое требование, может быть, оно и имеется, но я, например, ЦК ни на минуту не забывал и по всем вопросам, когда мне нужно было разрешать их, всегда звонил кому-нибудь из секретарей ЦК. Я Берия шефом Азербайджана не мог считать, хотя он и пытался это делать. Это другое дело. Может быть, товарищ Игнатов выступит и более подробно скажет, но я не могу на себя этого взять и сказать о том, что я обходил ЦК. Я больше вам скажу: всегда, когда я здесь бывал, и в ЦК, и во все министерства, во все организации ходил, и если на то пошло, очень редко, когда у Берия наедине".

— Это другое дело, — удовлетворенно заметил кто-то в зале. Наконец-то Мир Джафар Аббасович начал колоться!

— Я хочу рассказать, как есть. Это дело Пленума ЦК, как он будет реагировать.

И участники пленума отреагировали весьма сурово. М.А. Суслов зло заметил:

— Инструктора ЦК побаивались ездить в Азербайджан.

— В Азербайджан? — изобразил удивление Багиров.

— Да, в азербайджанские организации, — подтвердил Суслов, — боялись, что у вас есть шеф.

— Не знаю, может быть, — растерялся Багиров.

— Товарищ Багиров, — прервал его Маленков, — ты оправдываешься, не нужно этого. Ты был близок к Берия, не этот вопрос сейчас обсуждается.

— Правильно, — поддержали Георгия Максимилиановича.

— И пленум поэтому недоумевает, — продолжал Маленков. — Ты оправдываешься, защищаешься. Тебя видели больше, чем всех других, обнимающимся с Берия. (Маленков предпочел забыть, как Никита Сергеевич только что притворно каялся, как они с Георгием Максимилиановичем обнимался с Берией, разумеется, в благих целях разоблачения врага народа!/ — Б. С./). Не в этом дело совсем, не нужно говорить об этом, он разоблачен.

Багиров вконец запутался, чего же все-таки от него хотят старшие товарищи, то ли разоблачения Берии, то ли, наоборот, саморазоблачения его, Багирова, тесных связей с Берией. Похоже, что на самом деле Маленкову и Хрущеву требовалось последнее. А это в перспективе грозило лидеру азербайджанских коммунистов смертным приговором. И упавшим голосом он закончил свою путаную и сбивчивую речь:

"В отношении разоблачения я сказал и вот в отношении того, что Никита Сергеевич сказал вчера, я сказал.

Разоблачение Президиумом Центрального Комитета партии этого матерого, хитрого и ловкого врага, в свое время нерешительные действия Президиума являются лучшим доказательством правильности и прозорливости партии (Тут уж глава азербайджанских коммунистов совсем зарапортовался. — /Б. С./). Это есть гарантия, верная гарантия того, что любая попытка, с чьей бы стороны это ни было, поколебать единство рядов нашей партии будет беспощадно сокрушена…