Берия. Судьба всесильного наркома Соколов Борис Вадимович
Молотов опять признал ошибки и покаялся. Между тем Сталину доставили новые зарубежные статьи о его мнимой болезни. В частности, «Дейли Мейл» 12 ноября писала, со ссылкой на «хорошо осведомленные финские круги», будто «Сталин в закрытом письме, переданном на хранение в Президиум Верховного Совета, лично назвал Жданова своим преемником». При этом утверждалось, что Жданов, находившийся тогда в Хельсинки в качестве председателя Союзной Контрольной Комиссии по Финляндии, «является таким же анонимом, каким был Сталин, когда умер Ленин», и что «после Берии Жданов пользуется самыми широкими полномочиями в советской системе безопасности».
Основным источником слухов о болезни Сталина и его возможных преемниках был московский корреспондент «Дейли Геральд». 5 декабря Иосиф Виссарионович вновь обрушился на Вячеслава Михайловича: «Дня три тому назад я предупредил Молотова по телефону, что отдел печати НКВД допустил ошибку, пропустив корреспонденцию газеты "Дейли Геральд" из Москвы, где излагаются всякие небылицы и клеветнические измышления насчет нашего правительства, насчет взаимоотношений членов правительства и насчет Сталина. Молотов мне ответил, что он считал, что следует относиться к иностранным корреспондентам более либерально и можно было бы пропускать корреспонденцию без особых строгостей. Я ответил, что это вредно для нашего государства. Молотов сказал, что он немедленно даст распоряжение восстановить строгую цензуру. Сегодня, однако, я читал в телеграммах ТАСС корреспонденцию московского корреспондента "Нью-Йорк Таймс", пропущенную отделом печати НКВД, где излагаются всякие клеветнические штуки насчет членов нашего правительства в более грубой форме, чем это имело место одно время во французской бульварной печати. На запрос Болотову по этому поводу Молотов ответил, что допущена ошибка Я не знаю, однако, кто именно допустил ошибку. Если Молотов распорядился дня три назад навести строгую цензуру, а отдел печати НКВД не выполнил этого распоряжения, то надо привлечь к ответу отдел печати НКВД. Если же Молотов забыл распорядиться, то отдел печати НКВД ни при чем и надо привлечь к ответу Молотова. Я прошу Вас заняться этим делом, так как нет гарантии, что не будет вновь пропущен отделом печати НКВД новый пасквиль на советское правительство. Я думаю, что нечего нам через ТАСС опровергать пасквили, публикуемые во французской печати, если отдел печати НКВД будет сам пропускать подобные пасквили из Москвы за границу».
На следующий день с подачи Молотова четверка отрапортовала, что во всем виноват стрелочник — заместитель заведующего отделом печати Горохов, не придавший должного значения злополучной телеграмме. Тут Сталина прорвало. К тому же 4 декабря ТАСС сообщил содержание ранее задержанной цензурой, а теперь опубликованной в «Дейли Телеграф энд Морнинг Пост» статью московского корреспондента Рэндольфа Черчилля (сына лидера консерваторов) о правительстве СССР. Там «заявляется, что 13 членов Политбюро коммунистической партии "представляют собой подлинное и действительное правительство России. Жданов, Маленков, Андреев и Берия, — пишет Рандольф Черчилль, — являются более мощными фигурами, чем Молотов, и именно из числа их, вероятно, выйдет преемник Сталина".
Насчет А.А. Андреева корреспондент попал пальцем в небо. Как раз незадолго до этого, 10 ноября, Сталин сообщал четверке, что из-за болезни Андрей Андреевич не может долго оставаться наркомом земледелия. А вот мысли Черчиля-младшего по поводу Молотова и других потенциальных преемников Иосиф Виссарионович учел, в скором времени отодвинув в тень наркома иностранных дел и возвысив Жданова.
Все усиливавшиеся слухи о болезни и даже смерти советского вождя в конце концов начали сильно раздражать Сталина. Молотова же он стал подозревать в излишней уступчивости англичанам и американцам, чтобы им понравиться и тем увеличить шансы на признание в качестве сталинского наследника. 5 декабря Иосиф Виссарионович в шифровке, адресованной Молотову, Маленкову, Кагановичу и Берии, обрушился на Вячеслава Михайловича: «Дня три тому назад я предупредил Молотова по телефону, что отдел печати НКВД допустил ошибку, пропустив корреспонденцию газеты "Дейли Геральд" из Москвы, где излагаются всякие небылицы и клеветнические измышления насчет нашего правительства, насчет взаимоотношений членов правительства и насчет Сталина. Молотов мне ответил, что он считал, что следует относиться к иностранным корреспондентам более либерально и можно было бы пропускать корреспонденцию без особых строгостей. Я ответил, что это вредно для нашего государства. Молотов сказал, что он немедленно даст распоряжение восстановить строгую цензуру. Сегодня, однако, я читал в телеграммах ТАСС корреспонденцию московского корреспондента "Нью-Йорк Таймс", пропущенную отделом печати НКВД, где излагаются всякие клеветнические штуки насчет членов нашего правительства в более грубой форме, чем это имело место одно время во французской бульварной печати. На запрос Молотову по этому поводу, Молотов ответил, что допущена ошибка. Я не знаю, однако, кто именно допустил ошибку. Если Молотов распорядился дня три назад навести строгую цензуру, а отдел печати НКВД не выполнил этого распоряжения, то надо привлечь к ответу отдел печати НКВД. Если же Молотов забыл распорядиться, то отдел печати НКВД ни при чем и надо привлечь к ответу Молотова. Я прошу Вас заняться этим делом, так как нет гарантии, что не будет вновь пропущен отделом печати НКВД новый пасквиль на советское правительство. Я думаю, что нечего нам через ТАСС опровергать пасквили, публикуемые во французской печати, если отдел печати НКВД будет сам пропускать подобные пасквили из Москвы за границу».
На следующий день с подачи Молотова четверка отрапортовала, что во всем виноват стрелочник — заместитель заведующего отделом печати Горохов, не придавший должного значения злополучной телеграмме. Тут Сталина прорвало. 6 декабря Сталин обратился уже только к Маленкову, Берии и Микояну, игнорируя Молотова: «Вашу шифрограмму получил. Считаю ее совершенно неудовлетворительной. Она является результатом пассивности трех, с одной стороны, ловкости рук четвертого члена, т. е. Молотова, с другой стороны. Что бы вы там ни писали, Вы не можете отрицать, что Молотов читал в телеграммах ТАСС и корреспонденцию "Дейли Геральд", и сообщение "Нью-Йорк Таймс", и сообщение Рейтера. Молотов читал их раньше меня и не мог не заметить, что пасквили на Советское правительство, содержащиеся в этих сообщениях, вредно отразятся на престиже и интересах нашего государства. Однако он не принял никаких мер, чтобы положить конец безобразию, пока я не вмешался в это дело. Почему он не принял мер? Не потому ли, что Молотов считает в порядке вещей фигурирование таких пасквилей, особенно после того, как он дал обещание иностранным корреспондентам насчет либерального отношения к их корреспонденциям? Никто из нас не вправе единолично распоряжаться в деле изменения курса нашей политики. А Молотов присвоил себе это право. Почему, на каком основании? Не потому ли, что пасквили входят в план его работы?
Присылая мне шифровку, вы рассчитывали, должно быть, замазать вопрос, дать по щекам стрелочнику Горохову и на этом кончить дело. Но вы ошиблись так же, как в истории всегда ошибались люди, старавшиеся замазать вопрос и добивавшиеся обычно обратных результатов. До вашей шифровки я думал, что можно ограничиться выговором в отношении Молотова. Теперь этого уже недостаточно. Я убедился в том, что Молотов не очень дорожит интересами нашего государства и престижем нашего правительства, лишь бы добиться популярности среди некоторых иностранных кругов. Я не могу больше считать такого товарища своим первым заместителем.
Эту шифровку я посылаю только вам трем. Я ее не послал Молотову, так как не верю в добросовестность некоторых близких ему людей. Я вас прошу вызвать к себе Молотова, прочесть ему эту мою телеграмму полностью, копии ему не передавать».
После такой телеграммы вполне мог последовать арест. Все участники драмы это понимали. Маленков, Берия и Микоян уже предвкушали, что четверка превратится в тройку, а главный из потенциальных наследников разделит судьбу Зиновьева и Бухарина. 7 декабря тройка телеграфировала Сталину: «Вызвали Молотова к себе, прочли ему телеграмму полностью. Молотов, после некоторого раздумья, сказал, что он допустил кучу ошибок, но считает несправедливым недоверие к нему, прослезился.
Мы, со своей стороны, сказали Молотову об его ошибках: Мы напомнили Молотову о его крупной ошибке в Лондоне, когда он на Совете министров иностранных дел сдал позиции, отвоеванные Советским Союзом в Потсдаме, и уступил нажиму англо-американцев, согласившись на обсуждение всех мирных договоров в составе 5 министров (с участием Франции и Китая). Когда же ЦК ВКП(б) обязал Молотова исправить эту ошибку, то он, сославшись без всякой нужды на указания правительства, повел себя так, что БД глазах иностранцев получилось, что Молотов за уступчивую политику, а советское правительство и Сталин неуступчивы.
Мы привели Молотову другой пример, когда он противопоставил себя Советскому правительству, высказав Гарриману свою личную уступчивую и невыгодную для нас позицию по вопросу голосования в Дальневосточной комиссии…
Мы сказали Молотову, что понадобилось вмешательство Сталина, чтобы он, Молотов, обратил внимание и реагировал на гнусные измышления, распускаемые о Советском правительстве "Рейтером", со ссылкой на парижское агентство и его московского корреспондента, и что даже после этого указания Молотов прошел мимо клеветнических телеграмм московских корреспондентов "Дейли Геральд" и "Нью-Йорк Таймс". Понадобилось снова вмешательство Сталина, хотя Молотов мог и должен был сам своевременно реагировать.
Мы указали Молотову, что он неправильно поступил, дав 7-го ноября на банкете согласие на прием сыну Черчилля, который в это время находился в Москве, как корреспондент газеты, и хотел получить интервью у Молотова. Прием сына Черчилля не состоялся, так как мы высказались против.
Наконец, мы сказали Молотову, что все сделанные им ошибки за последний период, в том числе и ошибки в вопросах цензуры, идут в одном плане политики уступок англо-американцам и что в глазах иностранцев складывается мнение, что у Молотова своя политика, отличная от политики правительства и Сталина, и что с ним, Молотовым, можно сработаться.
Молотов заявил нам, что он допустил много ошибок, что он читал раньше Сталина гнусные измышления о советском правительстве, обязан был реагировать на них, но не сделал этого, что свои лондонские ошибки он осознал только в Москве.
Что же касается Вашего упрека в отношении нас троих, считаем необходимым сказать, что мы в своем вчерашнем ответе исходили из Вашего поручения в шифровке от 5 декабря выяснить, кто именно допустил ошибку по конкретному факту с пропуском телеграмм московского корреспондента "Нью-Йорк Таймс", а также проверить правильность сообщения "Рейтерс" от 3 декабря. Это нами было сделано и Вам сообщено. Может быть, нами не все было сделано, но не может быть и речи о замазывании вопроса с нашей стороны».
Вячеслав Михайлович почувствовал, что вот-вот его могут объявить матерым английским шпионом, и бросился каяться по полной программе. Пустив скупую наркомовскую слезу перед коллегами по коллективному руководству, он отправил 7 декабря красноречивую телеграмму Сталину: «Познакомился с твоей шифровкой на имя Маленкова, Берия, Микояна. Считаю, что мною допущены серьезные политические ошибки в работе. К числу таких ошибок относится проявление в последнее время фальшивого либеральничанья в отношении московских инкоров. Сводки телеграмм инкоров, а также ТАСС я читаю и, конечно, обязан был понять недопустимость телеграмм, вроде телеграммы корреспондента "Дейли Геральд" и др., но до твоего звонка об этом не принял мер, так как поддался настроению, что это не опасно для государства. Вижу, что это моя грубая, оппортунистическая ошибка, нанесшая вред государству. Признаю также недопустимость того, что я смазал свою винту за пропуск враждебных инкоровских телеграмм, переложив эту вину на второстепенных работников.
Твоя шифровка проверена глубоким недоверием ко мне, как большевику и человеку, что принимаю, как самое серьезное партийное предостережение для всей моей дальнейшей работы, где бы я ни работал. Постараюсь делом заслужить твое доверие, в котором каждый честный большевик видит не просто личное доверие, а доверие партии, которое дороже моей жизни».
И вслед за покаянной телеграммой пришло сообщение, что Молотов добился успеха, убедив западных партнеров провести очередную встречу министров иностранных дел в Москве 15 декабря в составе тройки, т. е. без участия не только Китая, но и Франции. Сталин сразу смягчился. Его успокоило также то, что Молотов прослезился, а в покаянной телеграмме прямо дал понять, что его жизнь в руках вождя, и не пытался оправдаться. Значит, нет у него в душе стержня, сломался соратник, и никогда не рискнет выступить против вождя, чтобы приблизить свое вступление в наследство. А вот тройка Маленков, Берия, Микоян, напротив, Сталина разочаровали. Они готовы огульно охаять чуть ли не все внешнеполитические достижения СССР, забывая, что к ним причастен не только глава НКВД, но, в первую очередь, сам Иосиф Виссарионович. И отказываются признать свои ошибки.
Поэтому Сталин ответил тройке 8 декабря короткой раздраженной шифровкой: «Вашу шифровку от 7-го декабря получил. Шифровка производит неприятное впечатление ввиду наличия в ней ряда явно фальшивых положений. Кроме того, я не согласен с Вашей трактовкой вопроса по существу. Подробности потом в Москве».
Но генсек не стал дожидаться возвращения в столицу, и в ночь с 8-го на 9-е декабря отправил длинную шифрограмму, сначала озаглавленную «Для четверки». Но затем заголовок был исправлен на «Молотову для четверки». Доверие к Вячеславу Михайловичу было частично восстановлено. Большое дело — вовремя поплакать.
Сталин писал: «Анализируя события внешней политики за период от Лондонской конференции пяти министров до предстоящей конференции трех министров в Москве, можно прийти к следующим выводам:
Мы выиграли борьбу по вопросам, обсуждавшимся в Лондоне, благодаря нашей стойкости. Конференция трех министров в Москве означает отступление США и Англии от своих позиций в Лондоне, так как эта конференция является конференцией без привлечения Китая по европейским вопросам и без привлечения Франции по балканским вопросам. Т. е., благодаря нашей стойкости, мы добились теперь того, чего мне могли добиться в Лондоне.
Мы выиграли борьбу в Болгарии, Югославии. Об этом говорят результаты выборов в этих странах. Если бы мы колебнулись в вопросах об этих странах и не проявили бы выдержки, мы наверняка проиграли бы борьбу.
Одно время Вы поддались нажиму и запугиванию со стороны США, стали колебаться, приняли либеральный курс в отношении иностранных корреспондентов и выдали свое собственное правительство на поругание этим корреспондентам, рассчитывая умилостивить этим США и Англию. Ваш расчет был, конечно, наивным. Я боялся, что этим либерализмом Вы сорвете нашу политику стойкости и тем подведете наше государство. Именно в это время вся заграничная печать кричала, что русские не выдержали, они уступили и пойдут на дальнейшие уступки. Но случай помог Вам, и Вы вовремя повернули к политике стойкости. Очевидно, что, имея дело с такими партнерами, как США и Англия, мы не можем добиться чего-либо серьезного, если начнем поддаваться запугиваниям, если проявим колебания. Чтобы добиться чего-либо от таких партнеров, нужно вооружиться политикой стойкости и выдержки.
Этой же политикой стойкости и выдержки нужно руководствоваться нам в своей работе на предстоящей конференции трех министров».
Этой телеграммой четверке давалось понять, что Молотов пока остается в составе коллективного руководства.
Но измышления в иностранной прессе по поводу болезни Сталина продолжались. 10 декабря к Иосифу Виссарионовичу поступило сообщение ТАСС об очередной публикации бульварной газеты «Курьер де Пари», утверждавшей, что «Сталин был жертвой любовной драмы. Известно, что вот уже в течение двух месяцев существует тайна Сталина. По одним сведениям, он якобы умер. Другие сведения касались серьезного внутреннего конфликта. На самом же деле истина неизмеримо более проста. Если верить некоторым русским, недавно прибывшим из Москвы. Сталин оказался просто жертвой любовной драмы. Можно быть полубогом, не переставая при этом оставаться человеком. Сталин имел связь с известной русской артисткой. Его жена во время объяснения с ним в припадке ревности выстрелила в него в упор из револьвера. Тяжело раненного Сталина сначала лечили в величайшей тайне в Москве, а затем, когда его состояние это позволило, перевезли на берег Черного моря, где он сейчас и выздоравливает. Подлинность этого рассказа подтверждается, по-видимому, тем фактом, что цензура сообщений иностранных корреспондентов значительно усилена со времени болезни владыки России».
Сталин понял: игру надо кончать. Он сообщил Трумэну в ответ на его послание, что встретится с госсекретарем Бирнсом во время московской конференции министров иностранных дел в Москве. 18 декабря. Иосиф Виссарионович покинул Сочи.
Своей цели он достиг, хотя и ценой некоторой потери престижа. Выяснилось, что никто из первой команды потенциальных диадохов, составлявших самый высший эшелон власти в годы войны, на роль самостоятельного государственного лидера пока не годится. Сталин рассуждал примерно так. Молотов, из всех членов Политбюро наиболее часто встречающийся с иностранными политиками, склонен к уступкам и, чего доброго, после его, Сталина, смерти может приподнять «железный занавес». Поэтому того влияния, которым Вячеслав Михайлович пользовался в предвоенные и военные годы, он уже не восстановил никогда. Сталин постепенно оттеснял его от реальных рычагов власти, а накануне своей кончины собирался пристегнуть давнего соратника к процессу «врачей-убийц», да не успел. Также близкий к Молотову Микоян навсегда лишился расположения вождя и играл отныне только сугубо второстепенную роль.
Однако и два других члена четверки, Маленков и Берия, показали себя за это время законченными оппортунистами. Сталин опасался, что после его смерти они договорятся с «буржуазным Западом» и не станут хранить идеалов «пролетарской революции» и победы коммунизма во всем мире, Поэтому, хотя вскоре, в марте 46-го, Георгий Максимилианович и Лаврентий Павлович стали полноправными членами Политбюро, но их реальный вес в государстве уменьшился. Маленков был обвинен в халатности в связи с делом авиаторов и отправился в краткосрочную ссылку руководить работой Среднеазиатского бюро ЦК. Берия же вынужден был целиком сосредоточиться на атомном проекте, перестав курировать органы безопасности. МГБ возглавил не близкий к нему Рясной, а сталинский ставленник Абакумов. Иосиф Виссарионович прислушался к мнению зарубежной прессы и обратил свое внимание на «анонима» Жданова. Раз Андрея Александровича на Западе сравнивают с ним, Сталиным, каким он был после смерти Ленина, есть надежда, что Жданов продолжит правильный курс и не капитулирует перед Англией и США. К тому же его сын Юрий женат на дочери Сталина Светлане. Решено! На первый план выходит ленинградская команда во главе со Ждановым, взявшим на себя партию первой скрипки в борьбе с «безродными космополитами».
Между прочим, Лаврентий Павлович тоже имел честолюбивую задумку породниться с вождем. Между Серго Берией и Светланой одно время завязалось что-то вроде романа. Сам Серго вспоминал, как однажды поджарил дочери Сталина пистолет, на что Лаврентий Павлович на него сильно разгневался, памятуя о том, как застрелилась Надежда Аллилуева. То ли из-за этого инцидента, то ли по каким-то иным причинам, но отношения со Светланой у Серго разладились, и она предпочла Юрия Жданова. А Лаврентий Павлович львиную долю своего времени стал уделять созданию советского ядерного и термоядерного оружия.
Атомный меч
Еще в марте 1942 года Берия, основываясь на данных агентуры советской разведки в Англии и США, сообщил о развернувшихся там работах по созданию атомной бомбы. В меморандуме на имя Сталина он писал: «В различных капиталистических странах, параллельно с исследованиями проблем деления атомного ядра в целях получения нового источника энергии, начаты работы по использованию ядерной энергии в военных целях.
С 1939 года такого рода работы в крупных масштабах развернулись во Франции, Великобритании, Соединенных Штатах и Германии. Они имеют целью разработку методов использования урана для производства нового взрывчатого вещества. Работы ведутся с соблюдением условий самого строгого режима секретности».
Изложив ряд технических деталей британского атомного проекта и описав принципы действия урановой бомбы, Берия также перечислил главные мировые месторождения урана: в Бельгийском Конго, в Судетах, в Канаде и в Португалии. В заключение Лаврентий Павлович предложил: «Принимая во внимание важность и срочность для Советского Союза практического использования энергии атомов урана-235 в военных целях, было бы целесообразно осуществить следующее: 1) Рассмотреть возможность создания специального органа, включающего в себя научных экспертов-консультантов, находящихся в постоянном контакте с ГКО в целях изучения проблемы, координации и руководства усилиями всех ученых и научно-исследовательских организаций СССР, принимающих участие в работе над проблемой атомной энергии урана. 2) Передать с соблюдением режима секретности на ознакомление ведущих специалистов документы по урану, находящиеся в настоящее время в распоряжении НКВД, и попросить произвести их оценку, а также, по возможности, использовать содержащиеся в них данные об их работе».
Иосиф Виссарионович согласился с этим предложением. Но только 11 февраля 1943 года ГКО принял постановление об организации исследований по использованию атомной энергии. Их непосредственным руководителем 10 марта был назначен И.В. Курчатов — глава секретной лаборатории № 2 АН СССР. В сентябре 1943 года Курчатов был избран в Академию Наук на специально созданное под него дополнительное место. Позднее Берия говорил заместителю Судоплатова по науке профессору Я.П. Терлецкому о Курчатове: «Это и его сдэлали акадэмиком!» Курировать находившийся пока еще в зачаточном состоянии советский атомный проект со стороны ГКО было поручено В.М. Молотову. Берия же в этом проекте стал заместителем Молотова по разведке. 7 марта 1943 года, оценивая полученную от разведки информацию, Курчатов писал заместителю председателя Совнаркома М.Г. Первухину: «Получение данного материала имеет громадное, неоценимое значение для нашего государства и науки. Теперь мы имеем важные ориентиры для последующего насущного исследования, они дают возможность нам миновать многие, весьма трудоемкие фазы разработки урановой проблемы и узнать о новых научных и технических путях ее разрешения… Вся совокупность сведений… указывает на техническую возможность решения всей проблемы в значительно более короткий срок, чем это думают наши ученые, не знакомые еще с ходом работ по этой проблеме за границей».
И уже в записке от 22 марта 1943 года, адресованной ГКО, а фактически — Берии, Игорь Васильевич смог поставить перед разведчиками вполне конкретные вопросы, основываясь всего на одном донесении: «Ознакомившись с американскими публикациями (данными разведки) по этому вопросу, я смог установить новое направление в решении всей проблемы урана. Перспективы этого направления необычайно увлекательны.
Бомба будет сделана из "неземного" материала, исчезнувшего на планете… До сих пор в нашей стране работы по трансурановым элементам и, в частности, по эка-осмию (ныне этот элемент называется плутонием, который, вопреки мнению Курчатова, в незначительном количестве все-таки присутствует в урановых рудах.) не проводились. Все, что известно в этом направлении, было выполнено проф. Мак-Милланом (Калифорния, Беркли)… Можно с несомненностью утверждать, что соответствующий материал у проф. Мак-Миллана имеется.
В связи с этим обращаюсь к Вам с просьбой дать указания Разведывательным Органам выяснить, что сделано в рассматриваемом направлении в Америке»
И уже в феврале 1944 года по распоряжению Берии для обработки информации по атомной тематике был создан специальный отдел «С». Однако при Вячеславе Михайловиче дело почти не двигалось вперед. В результате Курчатов 29 сентября 1944 г. написал Берии: «В письме т. М.Г. Первухина (наркома химической промышленности, курировавшего атомный проект до Молотова.) и моем на Ваше имя мы сообщали о состоянии работ по проблеме урана и об их колоссальном развитии за границей.
В течение последнего месяца я занимался предварительным излучением новых весьма обширных (3000 стр. текста) материалов, касающихся проблемы урана.
Это изучение еще раз показало, что вокруг этой проблемы за границей создана невиданная по масштабу в истории мировой науки концентрация научных и инженерно-технических сил, уже добившихся ценнейших результатов.
У нас же, несмотря на большой сдвиг в развитии работ по урану в 1943–1944 гг., положение остается совершенно неудовлетворительным (за это время число сотрудников лаборатории № 2 возросло с 25 до 83.).
Особенно неблагополучно обстоит дело с сырьем и вопросами разделения. Работа лаборатории № 2 недостаточно обеспечена материально-технической базой. Работы многих смежных организаций не получают нужного развития из-за отсутствия единого руководства и недооценки в этих организациях значения проблемы.
Зная Вашу исключительно большую занятость, я все же, ввиду исторического значения проблемы урана, решился побеспокоить Вас и просить Вас дать указания о такой организации работ, которая бы соответствовала возможностям и значению нашего Великого Государства в мировой культуре».
Следствием этого письма и стало то, что постановлением ГКО от 3 декабря 1944 года на Берию было возложено «наблюдение за развитием работ по урану» (так тогда именовался атомный проект).
Бывший начальник отдела «С» П.А. Судоплатов вспоминал: «В 1944 году Хейфец (резидент КГБ в Америке, впоследствии — член Еврейского Антифашистского Комитета, арестованный по его делу в 1951 году, но счастливо избежавший расстрела.) и доложил мне и Берии свои впечатления о встречах с Оппенгеймером и другими известными учеными, занятыми в атомном проекте. Он сказал, что Оппенгеймер и его окружение глубоко озабочены тем, что немцы могут опередить Америку в создании атомной бомбы.
Выслушав доклад Хейфеца, Берия сказал, что настало время для более тесного сотрудничества органов безопасности с учеными. Чтобы улучшить отношения, снять подозрительность и критический настрой специалистов к органам НКВД, Берия предложил установить с Курчатовым, Кикоиным и Алихановым более доверительные, личные отношения. Я пригласил ученых к себе домой на обед. Однако это был не только гостеприимный жест, по приказанию Берии я и мои заместители — генералы Эйтингон и Сазыкин — как оперативные работники должны были оценить сильные и слабые стороны Курчатова, Алиханова и Кикоина. Мы вели себя с ними как друзья, доверенные лица, к которым они могли обратиться со своими повседневными заботами и просьбами.
Однажды вечером после работы над очередными материалами мы ужинали в комнате отдыха. На накрытом столе стояла бутылка лучшего армянского коньяка. Я вообще не переношу алкоголя, даже малая доля всегда вызывала у меня сильную головную боль, и мне казалось, что наши ведущие ученные по своему складу и напряженной умственной работе тоже не употребляют алкогольных напитков. Поэтому я предложил им по чайной ложке коньяку в Лайз. Они посмотрели на меня с изумлением, рассмеялись и налили себе полные рюмки, выпив за успех нашего дела.
В начале 1944 года Берия приказал направлять мне все агентурные материалы, разработки и сигналы, затрагивавшие лиц, занятых атомной проблемой, и их родственников. Вскоре я получил спецсообщение, что младший брат Кикоина по наивности поделился своими сомнениями о мудрости руководства с коллегой, а тот немедленно сообщил об этом оперативному работнику, у которого был на связи.
Когда я об этом проинформировал Берию, он приказал мне вызвать Кикоина и сказать ему, чтобы он воздействовал на своего брата. Я решил не вызывать Кикоина, поехал к нему в лабораторию и рассказал о "шалостях" его младшего брата. Кикоин обещал поговорить с ним. Их объяснение было зафиксировано оперативной техникой прослушивания, установленной в квартирах ведущих ученых-атомщиков.
Я был удивлен, что на следующий день Берия появился в лаборатории у Кикоина, чтобы окончательно развеять его опасения относительно брата. Он собрал всю тройку — Курчатова, Алиханова, Кикоина — и сказал в моем присутствии, что генерал Судоплатов придан им для того, чтобы оказывать полное содействие и помощь в работе; что они пользуются абсолютным доверием товарища Сталина и его личным. Вся информация, которая предоставляется им, должна помочь в выполнении задания Советского правительства. Берия повторил: нет никаких причин волноваться за судьбу своих родственников или людей, которым они доверяют, — им гарантирована абсолютная безопасность. Ученым будут созданы такие жизненные условия, которые дадут возможность сконцентрироваться только на решении вопросов, имеющих стратегически важное значение для государства.
По указанию Берии все ученые, задействованные в советском атомном проекте, были обеспечены приличным жильем, дачами, пользовались спецмагазинами, где могли наравне с руководителями правительства покупать товары по особым карточкам; весь персонал атомного проекта был обеспечен специальным питанием и квалифицированной медицинской помощью. В это же время все личные дела ученых, специалистов и оперативных работников, напрямую участвовавших в проекте или в получении разведывательной информации по атомной проблеме, были переданы из управления кадров ив секретариат Берии. Тогда же в секретариат Берии из американского отдела передали наиболее важные оперативные материалы по атомной энергии, добытые разведкой. Из дела оперативной разработки "Эноммоз" по атомной бомбе… было изъято около двухсот страниц. В целях усиления режима безопасности без санкции Берии никто не имел доступа к этим материалам. Помню конфликт с заместителем Берии Завенягиным, который требовал ознакомить его с документами. Я отказал ему, ни мы крепко поссорились; он получил доступ к материалам разведки только после разрешения Берии».
Как мы видим, Лаврентий Павлович и его люди начали заботиться об участниках атомного проекта еще до того, как он единолично возглавил его в конце 1944 года. С одной стороны, Берия создавал ученым все условия для работы, обеспечивал максимально возможный комфорт, предоставлял всю необходимую информацию. Но, с другой стороны, Берия постоянно держал под колпаком не только основных участников проекта, но и их родственников и знакомых. В этом было и свое преимущество. На время работы над бомбой все они имели гарантии от преследований карательных органов. Однако учебные прекрасно понимали, что в случае неудачи гнев Сталина обрушится не только на них, но и на их родственников. И это побуждало отдавать все силы делу сотворения нового сверхоружия.
В письме Курчатова от 29 сентября 1944 года говорилось о резкой нехватке урана, месторождения которого в СССР еще не были открыты. В результате для первых советских атомных бомб пришлось использовать трофейный германский уран, а также сырье, добывавшееся в Саксонии, чешских Судетах и в Родопских горах в Болгарии. Но Берия сразу же позаботился о более доступных и более секретных источниках урана. При Совмине было создано главное управление, занимавшееся поиском и обогащением урановых руд. Как вспоминал научный руководитель комиссии по атомному сырью и начальник занимавшегося ураном сверхсекретного спецсектора № 6 Всесоюзного института минерального сырья профессор Михаил Николаевич Альтгаузен, как-то раз в 45-м он и другие геологи — специалисты по урану были вызваны на совещание к Берии:
«Мы привезли с собой образцы урановых руд, разложили у него на столе. И тут же услышали грязный мат — это помощники наркома были недовольны, что образцами поцарапали столу
Сам Берия был тактичен и внимателен. Обсуждали весь круг вопросов по разведке, добыче и переработке сырья. Совещание началось часов в 12 ночи, а закончилось к 6 утра (все чиновники подстраивались под ночной образ жизни Сталина. — /Б. С./). Нам ни в чем не было отказа — рабочая сила появлялась по первому требованию, продукты и снаряжение выдавались вне очереди. Командировочные, например, нам платили в четыре раза больше, чем другим геологам».
На некоторых урановых рудниках, где руды были особенно концентрированные, а потому опасность заболеть лучевой болезнью чрезвычайно велика, работали заключенные. Бывший шофер рудника Бутыгичаг на Колыме Петр Хмельницкий вспоминает: «Я работал бесконвойным водителем под номером "3-2-989". Из моей тысячи ("номерных врагов народа" под литером 3–2) за одну зиму 1952 года в живых осталось 36 человек. Умирали от голода, холода, непосильной работы, переоблучения. Если проехать через перевал с символическим названием "Подумай", на горном хребте "Шайтан" встретится самое большое лагерное захоронение, человеческие останки из которого растаскивают звери. Местами дорога изобилует людскими черепами, как яичной скорлупой».
Но на отечественных месторождениях уран стали добывать только в последние годы руководства Берии атомным проектом. Пока же вернемся к истокам «советского Манхэттена».
28 февраля 1945 года за подписью главы НКГБ Меркулова на стол Берии легла докладная записка о ходе работ по созданию атомной бомбы в США, которую Лаврентий Павлович в своей резолюции оценил как «важное». В документе подчеркивалось: «Проведенные силами ведущих научных работников Англии и США исследовательские работы по использованию внутриатомной энергии для создания атомной бомбы показали, что этот вид оружия следует считать практически осуществимым и проблема ее разработки сводится в настоящее время к двум основным задачам:
Производство необходимого количества расщепляемых элементов — урана-235 и плутония.
Конструктивная разработка привидения в действие бомбы».
Теперь Берия занимался главным образом атомными делами. Генерал Петр Семенович Мотинов, доставивший в Москву из Канады образцы урана, полученные от советского агента физика Аллана Анна МЭИ, вспоминал:
«На аэродроме меня встречал сам Директор (глава армейской разведки генерал-полковник Ф.Ф. Кузнецов. — /Б. С./). С большими предосторожностями я достал из-за пояса драгоценную ампулу с ураном и вручил ее директору. Он немедля отправился к черной машине, которая стояла тут же, на аэродроме, и передал ампулу в машину. — А кто там был? — спросил я потом Директора. — Это Берия, — прошептал Директор.
Через четыре дня появилось сообщение, что Берия стал маршалом. Возмущению фронтовиков не было предела, но протестовали все шепотом». Ну, рядовым солдатом, думаю, было все равно, кого Сталин решил произвести в маршалы — Жукова, Берию или Мерецкова, которого, как и Ванникова, Лаврентий Павлович допрашивал «с пристрастием» летом 41-го. А вот генералам и маршалам, наверное, было обидно, что одинаковую с ними форму и звание носят генералы, а теперь вот и маршал карательного ведомства, не нюхавшие пороха.
Основная информация по атомной бомбе поступила от талантливого немецкого физика Клауса Фукса, придерживавшегося левых убеждений и работавшего на Москву по идейным соображениям. Фукс передал схему американского атомного устройства, которое тщательно скопировали советские ученые. Сталин категорически запретил им заниматься здесь какой-либо самодеятельность, а то вдруг не взорвется. И Берия неукоснительно следил, что бы академики не слишком погружались в эмпиреи, а если и вносили какие-то улучшения, то только в рамках основной схемы, заданной американским атомным проектом. В целом ряд частных решений советских ученых, использованных при создании «изделия», оказался проще и рациональнее, чем у их американских коллег. Но это находит свое объяснение. Американцы были первопроходцами, им приходилось действовать методом проб и ошибок. Наши же ученые уже знали путь, пройденный Оппенгеймером и его сотрудниками, и могли спокойно искать оптимальное решение, имея в запасе одно, успешно осуществленное.
Вот, например, как отоврался Курчатов о полученном от Фукса описании метода приведения в действие атомной бомбы (в заключении о присланных разведывательных материалах от 5 марта и 6 апреля 1945 года): «Материал представляет большой интерес: в нем наряду с разрабатываемыми методами и схемами указаны возможности, которые до сих пор у нас не рассматривались. К ним относится… применения "взрыва внутрь" для приведения бомбы в действие…
Изложен метод приведения бомбы в действие "взрывом внутрь" (implosion method), о котором мы узнали совсем недавно и работку, над которым только еще начинаем. Однако уже сейчас нам стали ясными все его преимущества перед методом встречного выстрела.
Описаны интересные явления неравномерного действия взрывной волны. Очень ценны указания на то, что эта неравномерность действия может быть устранена соответствующим расположением детонаторов и применением прослоек взрывчатого вещества различного действия.
Ввиду того, что исследования по этому методу у нас совсем еще не продвинулись вперед, сейчас невозможно сформулировать в этой области вопросов, требующих дополнительного освещения. Я бы считал необходимым показать соответствующий текст проф. Ю.Б. Харитону»
Фукс также передал многие собственные разработки водородной бомбы, которые советским ученым удалось воплотить в жизнь даже быстрее своих американских коллег. Были у Берии и другие агенты в американском атомном центре в Лос-Аламосе, например, механик Дэвид Грингласс, работавший со знаменитым советским резидентом и своим зятем Юлиусом Розенбергом. Позднее Юлиуса сделали главным «козлом отпущения» за утечку американских ядерных секретов и вместе с женой Этель казнили на электрическом стуле, тогда как Фукс был осужден более гуманной британской Фемидой всего лишь на 14 лет тюрьмы, из которых отсидел только 9.
Были и еще неизвестные солдаты той великой битвы за советское ядерное оружие, правда о которых выходит на свет только в последние годы. Вот в 1992 году эмигрировал в Англию бывший архивариус КГБ Василий Митрохин, тайно ненавидевший советский строй и копивший загодя секретный материал (который тайно выносил с работы то ли в ботинках, то ли в носках). Пока британские агенты нашли тайники на митрохинской даче и переправили их диппочтой из Москвы в Лондон, пока контрразведка разбиралась с коллекцией Митрохина, прошло семь лет. И только в 1999 году узнала британская и мировая общественность, что некая Мелита Норвуд, которой в 1999 году, когда последовало разоблачение, было 87 лет, в 40-е годы, будучи секретаршей руководителя английского ядерного проекта, передала советской разведке бесценные сведения об атомной бомбе.
Кое- какие данные по урановой проблеме, а также занимавшихся ею ученых удалось добыть в побежденной Германии. Сразу после капитуляции Германии заместитель Берии в НКВД генерал-лейтенант А.П. Завенягин отправился в Берлин разыскивать физиков, участвовавших в германском урановом проекте. В СССР в добровольно-принудительном порядке были доставлены специалист по диффузионному разделению изотопов Нобелевский лауреат Густав Герц, конструктор электронно-оптических приборов Манере фон Арденне, специалист по металлургии урана Николай Риль (ему потом присвоили звание Героя Социалистического Труда) и др. Они внесли лепту в создание советской атомной бомбы, в частности, сконструировав сверхскоростную центрифугу для разделения изотопов урана.
Потом была атомная бомбардировка Хиросимы и Нагасаки, которая заставила наконец Сталина признать создание ядерного оружия главным приоритетом Советского государства. Участник ядерного проекта профессор Я.П. Терлецкий вспоминал, что Сталин прореагировал на это событие очень нервно: «Оказывается, после взрыва атомной бомбы в Хиросиме Сталин устроил грандиозный разнос, он впервые за время войны вышел из себя, топал кулаками, стучал ногами. Ведь рушилась мечта о распространении социалистической революции на всю Европу, мечта, казавшаяся столь близко осуществимой после капитуляции Германии и как бы перечеркнутая нерадивостью наших атомщиков во главе с Курчатовым». Как свидетельствует Яков Петрович, опыты и выводы Курчатова и его команды были повторением американских и английских разработок, полученных с помощью отдела «С»: «При этом теоретики поражались невероятной интуиции Курчатова, который, не будучи теоретиком, точно "предсказывал" им окончательный результат.
Это вряд ли вызывает восторг у тех, кто вслед за Игорем Николаевичем Головиным создали наивный миф о сверхгениальном физике, якобы определившем все основные направления атомной проблемы, который якобы один соединил в своем улице гений Ферми, таланты Бете, Сцилларда, Вигнера, Оппенгеймера и многих других.
Такое изображение Курчатова умаляет его истинные заслуги, как действительно крупного ученого, проявившего феноменальные организаторские способности и сумевшего в нашей стране решить задачу создания атомного оружия в необычайно короткие сроки. Надо ли еще приписывать ему неправдоподобную гениальность в чисто научном плане, чтобы оправдать возвеличивание его имени?… Миф о сверхгениальности Курчатова несомненно выгоден тем, кто, зачисляя себя в его ученики или последователи, переносит на себя сияние его славы»
В данном случае стоит еще добавить, что, говоря о «феноменальных организаторских способностях» Курчатова, Терлецкий отдает ему и значительную часть заслуг Берии, поскольку хвалить Лаврентия Павловича было не принято, тем более — говорить о нем как о гениальном организаторе. Курчатов же фактически выполнял роль связующего звена между другими академиками-физиками, решавшими конкретные проблемы создания ядерного оружия, и Берией, через которого поступала необходимая разведывательная информация и шли заказы промышленности.
Первое боевое применение атомного оружия заставило Сталина, наконец, решительно повернуться лицом к советскому ядерному (урановому) проекту и отпустить на его реализацию действительно серьезные средства. Теперь для создания атомной бомбы была мобилизована вся экономика страны. Благо, Вторая мировая война уже закончилась, и освободившихся людей и мощности можно было направить на разработку и производство нового сверхоружия. Ни денег, ни человеческих жизней для этого не жалели.
Отныне нельзя было надеяться завалить противника трупами, как это произошло в Великой Отечественной войне. О соотношении безвозвратных потерь на Восточном фронте лучше всего судить по соотношению безвозвратных потерь офицеров, которых, в отличие от солдат, не только в Германии, но и в СССР подсчитали достаточно точно. Вермахт в 1941–1944 годах потерял на Востоке 65,2 тыс. офицеров сухопутных сил погибшими и пропавшими без вести. Красная Армия за тот же период (без ВМФ и ВВС и с исключением политического, административного, медицинского, ветеринарного и юридического состава сухопутных сил, представленного в Германии не офицерами, а чиновниками) потеряла около 754 тыс. офицеров только погибшими и не вернувшимися из плена. Это дает соотношение около 11,6:1н Учитывая, что на одного офицера в боевых частях сухопутных сил Красной Армии и вермахта приходилось примерно одинаковое число рядовых, соотношение безвозвратных потерь армий двух стран должно быть близко к соотношению потерь офицеров.
Теперь же, после появления ядерного и ракетного оружия, противостояние с новым потенциальным противником США окончательно перешло в сферу высоких технологий. И отвечать за оснащение советских вооруженных сил новейшими видами вооружений пришлось Берии.
20 августа 1945 года по инициативе Лаврентия Павловича постановлением ГКО был образован Специальный комитет. В него вошли: Л.П. Берия (председатель), Б.Л. Ванников (заместитель председателя, нарком боеприпасов), кандидаты в члены Политбюро Г.М. Маленков (секретарь ЦК) и Н.А. Вознесенский (председатель Госплана и зампред Совмина), А.П. Завенягин (заместитель наркома внутренних дел), М.Г. Первухин (нарком химической промышленности) и «атомные академики» И.В. Курчатов, А.Ф. Иоффе и П.Л. Капица. Членом Спецкомитета и его секретарем стал также заместитель наркома боеприпасов и помощник Берии как члена ГКО В.А. Махнев.
На Спецкомитет возлагалось «руководство всеми работами по использованию внутриатомной энергии урана: развитие научно-исследовательских работ в этой области; широкое развертывание геологических разведок и создание сырьевой базы СССР по добыче урана, а также использование урановых месторождений за пределами СССР (в Болгарии, Чехословакии и других странах); организацию промышленности по переработке урана, производству специального оборудования и материалов, связанных ос использованием внутриатомной энергии; а также строительство атомно-энергетических установок и разработку и производство атомной бомбы». Председателем Спецкомитета назначили Берию. По этой линии, как член Спецкомитета, ему подчинялся даже Г.М. Маленков, второй человек в партийном руководстве после Сталина.
На атомный проект Сталин не жалел ни денег, ни людей. Для него в тот момент это была главная задача, сравнимая по своему значению только с победой над Германией. Но и спрос с участников, это Лаврентий Павлович хорошо понимал, будет особый. Если не удастся быстро сделать бомбу, то полетят головы, ни его в первую очередь. Объявят американским, британским, мусаватистским или турецким шпионом, заговорщиком, умышленно затягивающим создание столь нужного СССР ядерного оружия — и пожалуйте на тот свет вслед за Генрихом Ягодой и Николаем Ежовым.
И Лаврентий Павлович успел сделать бомбу в кратчайший срок, прежде всего благодаря достижениям советской научно-технической разведки, подчинявшейся в тот период ему лично. 13-й пункт постановления о Спецкомитете так и гласил: «Поручить тов. Берия принять меры к организации закордонной разведывательной работы по получению более полной технической и экономической информации об урановой промышленности и атомных бомбах, возложив на него руководство всей разведывательной работой в этой области, проводимой органами разведки (НКГБ, РУКА (Разведывательное Управление Красной Армии. — хороша аббревиатура!/ — Б. С. - и др.)». Таким образом Берии тогда была подчинена вся разведывательная работа по сбору информации о ядерном, а потом и о термоядерном оружии. Хотя, формально говоря, в тот момент разведка входила в состав НКГБ, потом, с мая 1947 года, — в состав Комитета информации при Совмине, объединившем все разведывательные службы, а с октября 1949 года — опять в состав МГБ. Однако вплоть до ареста «лубянского маршала» в июне 1953 года все структуры, занимавшиеся атомным шпионажем, подчинялись только Берии.
Тем же постановлением по предложению Лаврентия Павловича создавалось Первое Главное Управление, практически координировавшее деятельность различных ведомств, участвовавших в атомном проекте, и контролировавшееся только Спецкомитетом. Вскоре появилось и Второе Главное Управление, занимавшееся разработкой и производством ракетного оружия — будущего средства доставки атомных и водородных зарядов. Его деятельность также курировал Спецкомитет и лично Берия.
Под началом Второго Главного Управления работал и сын Берии Серго Лаврентьевич, конструировавший ракеты морского базирования. И, как видно из публикуемого в приложении письма академика Г.В. Коренева, Берия-младший не брезговал банальным плагиатом, вполне возможно, при попустительстве отца. Абсолютная секретность темы тому благоприятствовала. Правда, не исключено, что Лаврентий Павлович все же не знал о проделках своего отпрыска. Тем не менее письмо Коренева объясняет, почему после освобождения Серго Лаврентьевич не рискнул добиваться восстановления своих кандидатской и докторской степени, а предпочел заново защитить кандидатскую диссертацию на другую тему.
В постановлении о создании ПГУ особо подчеркивалось: «Никакие организации, учреждения и лица без особого разрешения ГКО не имеют права вмешиваться в административно-хозяйственную и оперативную деятельность Первого Управления, его предприятий и учреждений или требовать справок о его работе или работах, выполняемых по заказам Первого Главного Управления. Вся отчетность по указанным работам направляется только Специальному Комитету при ГКО».
Главой Первого Главного Управления Берия рекомендовал тогдашнего наркома боеприпасов генерал-полковника Б.Л. Ванникова, арестованного, как мы помним, в 41-м по «делу авиаторов». Борис Львович во всем признался, хотя ни в чем и не был виноват. Но, в отличие от Штерна, Смушкевича, Локтионова и других генералов, которых ждала пуля в куйбышевском подвале, Ванников уцелел. Сталин решил, что такой ценный специалист еще пригодится. Ванникова выпустили, и он успешно трудился всю войну на посту заместителя наркома вооружений, а потом — наркома боеприпасов. Генерал понимал, что малейшая оплошность может привести к последствиям гораздо худшим, чем в 41-м, и требованиям Лаврентия Павловича, сначала как члена ГКО, а потом как главы Спецкомитета, подчинялся беспрекословно. Правда, по возможности старался переложить ответственность на других. По воспоминаниям участников атомного проекта, Борис Львович часто заболевал перед важными испытаниями. А уж интриговать против своего благодетеля Лаврентия Павловича, в свое время вытащившего его из тюрьмы, у Ванникова и мысли не было. Что-что, а кадры подбирать Берия умел.
По воспоминаниям Ванникова, Сталин предложил именно его кандидатуру на пост председателя Технического совета при Спецкомитете, куда вошли известные ученые-ядерщики. Иосиф Виссарионович так мотивировал это предложение: «Давайте назначим председателем Ученого совета тов. Ванникова, у него получится хорошо, его будут слушаться и Иоффе, и Капица, а если не будут — у него рука крепкая; к тому же он известен в нашей стране, его знают специалисты промышленности и военные».
Однако тут приключилось непредвиденное. Гордый и независимый Петр Леонидович Капица, лучший ученик ли друг великого Резерфорда, не захотел слушаться ни Ванникова, ни самого Берию. 3 октября 1945 года он написал жалобу Сталину: «Товарища Берия мало заботит репутация наших ученых (твое, дескать, дело изобретать, исследовать, а зачем тебе репутация). Теперь столкнувшись с тов. Берия по Особому комитету (Спецкомитету. — /Б. С./), я особенно ясно почувствовал недопустимость его отношения к ученым. Уже пора товарищам типа тов. Берия начинать учиться уважению к ученым. Все это заставляет меня ясно почувствовать, что пока еще не настало время в нашей стране для тесного и плодотворного сотрудничества политических сил с учеными».
А 25 ноября 1945 года последовало новое, еще более резкое послание Капицы Сталину, в котором он просил освободить его «от участия в Особом комитете и Техническом Совете». Академик следующим образом мотивировал свою просьбу: «Товарищи Берия, Маленков, Вознесенский ведут себя в Особом Комитете как сверхчеловеки. В особенности тов. Берия. У тов. Берия основная слабость в том, что дирижер должен не только махать палочкой, но и понимать партитуру. С этим у Берия слабо. Товарищ Ванников и другие из Техсовета мне напоминают того гражданина из анекдота, который, не веря врачам, пил в Ессентуках все минеральные воды подряд в надежде, что одна из них поможет».
Капица подверг деятельность Спецкомитета резкой критике: «В организации работы по атомной бомбе, мне кажется, есть много ненормального. Во всяком случае, то, что делается сейчас, не есть кратчайший и наиболее дешевый путь к ее созданию. Но если стремиться к быстрому успеху, то всегда путь к победе будет связан с риском и с концентрацией удара главных сил по весьма ограниченному и хорошо выбранному направлению. По этому вопросу у меня нет согласия с товарищами. Единственный путь тут — единоличное решение, как у главнокомандующего, и более узкий военный совет».
Сталин тотчас ознакомил с письмом Капицы от 26 ноября Берию. И Лаврентий Павлович тотчас позвонил строптивому академику, очевидно, получив от Сталина указание постараться наладить с ним отношения. Вот как передает со слов Капицы содержание этого разговора его друг — выдающийся режиссер Юрий Петрович Любимов: «Когда Петр Леонидович сказал Берии по телефону: "Если вам надо поговорить со мной, то вы и приезжайте." — он знал, что рискует, сильно рискует, но зато он не будет связан с бандитом».
Любимов так прокомментировал этот поступок академика: «Я уже тогда, когда он рассказал мне о своем разговоре с Берией, понял, что-то была вовсе не отчаянная, безумная храбрость, которая ничего не дает — кроме ареста. Он все рассчитал, включая и письма свои к Сталину, в которых он писал, что Берия — дирижер, не умеющий читать партитуру. Все рассчитал и пришел к выводу, что он это должен сделать. Зато ему потом будет гораздо спокойнее. Не будет грызть совесть. И ему не придется работать с Берией. Вместе с ним создавать советскую атомную бомбу». Такой наглости, разумеется, ни Лаврентий Павлович, ни Иосиф Виссарионович стерпеть, естественно, не смогли. Уже 21 декабря 1945 года Капицу вывели из состава Технического Совета и Спецкомитета.
Судя по всему, Петр Леонидович специально спровоцировал конфликт с Берией и другими членами Спецкомитета, чтобы создать благовидный предлог и отказаться от работы над ядерным оружием. Очевидно, академик считал безнравственным работать над бомбой, которая могла поставить под угрозу существование всего человечества. Можно предположить также, что Капица не хотел давать такое сверхоружие в руки коммунистического режима и конкретно Сталина, в связи с чем риск его применения многократно возрастал, по крайней мере, до тех пор, арка ядерных и термоядерных боеприпасов с обеих сторон было накоплено столько, что их применение стало бессмысленным: в термоядерной войне погиб бы весь шар. Применение же первых маломощных атомных бомб, вроде тех, что американцы сбросили на Хиросиму и Нагасаки, было вполне возможно, и Капица, вероятно, не был убежден, что Сталин не соблазнится испытать новое оружие не только на полигоне. Насчет Советской власти, в свое время обманом заманившей его на родину, а потом не выпустившего обратно в Англию к другу Резерфорду, сделавшего его невыездным, Петр Леонидович никаких иллюзией не питал, и делать для «них» чудо-бомбу не собирался. И прямо говорил своему другу Ю.П. Любимову, когда власти начали травлю академика. А… Д. Сахарова: «Что же делать, Юрий Петрович? Они даже не понимают, какого уровня этот ученый. И второе: они совершенно не понимают, что у него комплекс вины. Я ведь не стал делать бомбу для них, а Андрей Дмитриевич — стал…»
Но Капица прекрасно понимал, что прямо заявить о своем отказе работать над созданием атомной бомбы — значит, подписать себе смертный приговор. Тут арестом и «шарашкой» не отделаешься. Да и арестовывать всемирно известного академика, чтобы потом тихо расстрелять без суда, по приговору Особого совещания, вряд ли бы стали. Все-таки само исчезновение Петра Леонидовича наделало бы шуму на весь мир и неизбежно вызвало бы к жизни слухи о его аресте и убийстве. Более вероятно, что Капице устроили бы «естественную» смерть от инфаркта с помощью ядов, разрабатываемых в тайной лаборатории НКВД профессора Г.М. Майрановского, подчинявшейся непосредственно Берии и выполнявшей заказы Политбюро. И пышный некролог ев газетах опубликовали бы. Но Петр Леонидович некролога в 51 год не хотел, а хотел жить долго. Вот и сделал хитрый ход, возведя напраслину на Лаврентия Павловича и постаравшись убедить Сталина, что с Берией ему никак невозможно работать.
Сталин Капице не поверил и оставил Берию во главе атомного проекта. В конце концов, среди членов и кандидатов в члены Политбюро узких специалистов по ядерной физике вообще не было. Незаконченное высшее техническое образование, кроме Берии, было еще у Маленкова и Молотова. Однако опыт руководства Вячеславом Михайловичем уранового проекта оказался неудачным, а Георгий Максимилианович был специалистом больше по аппаратно-партийным делам, а вовсе не по реализации конкретных технических проектов. Разразившийся вскоре скандал в подведомственной ему авиационной отрасли, связанный с принятием на вооружение бракованных истребителей, это лишний раз подтвердил. Так что другой кандидатуры, кроме Берии, заработавшего за производство вооружений в войну звание Героя Социалистического Труда и маршальский чин, у Иосифа Виссарионовича просто не было. На атомный проект теперь выделялась львиная доля ресурсов страны, ни возглавить это предприятие должен был один из членов высшего политического руководства. Что же касается ядерной партитуры, то Берия со временем ее освоил, с помощью академиков, хотя бы в той мере, чтобы оценить шансы на успех того или иного решения, предлагавшегося специалистами. И с последними лишний раз вне гнушался проконсультироваться. Заместитель наркома вооружений В.Н. Новиков вспоминал, как во время войны решался вопрос о том, за какой срок можно вдвое увеличить ежедневное производство винтовок на Ижевском заводе. Хотя Сталин требовал уложиться в три месяца, и к этому склонялись большинство членов госплановской комиссии, Берия в конце концов прислушался к мнению специалиста — Новикова и поставил указанный им реальный срок — семь месяцев, хотя это явно не обрадовало Сталина. Новиков объяснил подобное решение тем, что гораздо хуже было не пойти против сталинского мнения, а обмануть Иосифа Виссарионовича. Если потом окажется, что потребовалось не три месяца на увеличение производства, а семь месяцев, виновные в обмане могли не сносить головы. А за атомный проект Сталин спрашивал строже, чем за любой другой. Поэтому прежде чем доложить ему, Берия должен был трижды проверить, и здесь без советов с академиками и инженерами было никак не обойтись.
Да, Лаврентий Павлович порой кричал на светил науки и иной раз относился к ним не с подобающим почтением (хотя Капица, подозреваю, намеренно сгустил краски). Но это тоже объяснимо. Уж он-то отлично сознавал, что в случае, если «изделие» не взорвется, академиков, наверное, арестуют и распихают по «шарашкам», а его, Берию, уж точно объявят американским шпионом и расстреляют за то, что сорвал выполнение такого задания, от которого в буквальном смысле слова зависит жизнь и смерть коммунистической власти. Тогда бы он Сталину перестал быть нужен, а знал слишком много, чтобы оставлять его в живых.
И, в отличие от Капицы, у Берии никаких опасений насчет будущего комплекса вины не было. Это для Петра Леонидовича коммунистическое государство было чужим и опасным. Для Лаврентия Павловича оно было пусть не идеальным, но своим. В будущем он думал его улучшить, сделать конкурентоспособным в мировом масштабе. Но атомное оружие для Советской страны считал жизненно необходимым. Если бы не его организаторский талант и достижения разведки, советская атомная бомба могла бы появиться не в 1949 году, а лет на пять десять позднее. За это время СССР мог и проиграть в «холодной войне». Это могло произойти, например, в случае, если бы восстали народы Восточной Европы, и далеко не факт, что в условиях ядерной и термоядерной монополии США, Сталин и его преемники рискнули бы вооруженной силой подавлять восстания в Восточной Германии и Венгрии. А затем сработал бы, наверное, «принцип домино»: от СССР откололись бы Прибалтика, Западная Украина. Крах коммунизма в этом случае наступил бы не в 1991-м, а, быть может, еще в 50-е годы.
Так что Лаврентий Павлович, вполне возможно, помог товарищам по партии удержаться у власти несколько лишних десятилетий. Но они этот подвиг не оценили и безжалостно вывели в расход в 53-м подлинного отца советского ядерного и термоядерного оружия. Подлинного, ибо без Лаврентия Павловича все открытия Харитона и Сахарова (их обычно именуют отцами соответственно советской атомной и водородной бомб) вряд ли бы воплотились в действующие «изделия».
Несколько иначе виделись мотивы поступка Капицы генералу Судоплатову, утверждающему, что никаких столкновений у Петра Леонидовича с Берией вначале не было: «Участвуя в заседаниях Спецкомитета, я впервые осознал, какое значение имели личные отношения членов правительства, их амбиции в принятии важных государственных решений. Наркомы, члены этого комитета, стремились, во что бы то ни стало утвердить свое положение и позиции. Очень часто возникали жаркие споры и нелицеприятные объяснения. Берия выступал в качестве арбитра и добивался безусловного неукоснительного выполнения всех директив руководства.
Я поддерживал дружеские отношения и с Иоффе, и с Капицей. По предложению Берии я подарил Капице охотничье ружье. Капица как-то посетовал, что у него сохранился в плохом состоянии лишь один экземпляр книги о русских инженерах, написанный его тестем — академиком Крыловым, крупнейшим инженером-кораблестроителем. Я прибег к услугам специальной правительственной типографии — книгу напечатали в двух экземплярах на отличной бумаге. Капица послал один экземпляр Сталину, надеясь попасть к нему на прием.
Мне пришлось наблюдать растущее соперничество между Капицей и Курчатовым на заседаниях Спецкомитета. Капица был выдающейся личностью, прекрасным тактиком и стратегом, крупнейшим организатором науки. Часто научные выступления он комментировал с большим чувством юмора. Я помню, что одно заседание Спецкомитета в 1945 году проходило в часы трансляции из Лондона футбольного матча между нашей командой и английской. Члены Политбюро и правительства были шокированы, когда Капица предложил прервать заседание и послушать матч. Возникла неловкая пауза, но Берия, ценивший юмор (и бывший к тому же заядлым футбольным болельщиком. — /Б. С./), к всеобщему изумлению, объявил перерыв. Напряжение спало. А затем настроение присутствующих поднялось, поскольку наша команда победила.
Капица, сыгравший важную роль в инициировании наших работ по атомной проблеме и установлении контактов юс западными учеными, в частности Терлецкого с Бором (эта встреча состоялась осенью 1945 года и, вопреки мнению Судоплатова, не внесла сколько-нибудь значительного вклада в советский атомный проект; к тому же Нильс Бор поставил в известность датскую контрразведку о содержании своей беседы с советскими физиками. — /Б. С./), естественно, претендовал на самостоятельное, руководящее положение в реализации атомного проекта. Но вскоре отношения между Капицей, Берия и Вознесенским испортились. Капица предложил, чтобы Курчатов консультировался с ним по оценке результатов работ ми выводов, прежде чем докладывать на заседаниях Спецкомитета. Первухин поддержал Капицу, но Берия и Вознесенский не согласились. Берия потребовал, чтобы Капица и Курчатов вносили в правительство альтернативные предложения. Более того, Берия предложил Капице на базе своего института продублировать ряд экспериментов Курчатова (Лаврентий Павлович справедливо полагал, что на подготовительной, экспериментальной стадии проекта, которая еще не требовала больших затрат, здоровая конкуренция ученых, своего рода творческое соревнование и взаимный контроль полученных результатов только поможет делу и позволит убедиться, что советский атомный проект — на верном пути. — /Б. С./). Капица был возмущен и утверждал, что такая переориентация его института будет означать фактическое свертывание работ по теоретической физике в Советском Союзе, (Петр Леонидович, как опытный организатор науки, не мог не сознавать, что Лаврентий Павлович, в сущности, прав. Однако Капица, по-видимому, в тот момент уже принял для себя окончательное решение не участвовать более в советском атомном проекте, и искал только повода, чтобы из него выйти. Он прекрасно понимал, что за этим последуют суровые санкции, и свой институт он наверняка потеряет. — /Б. С./).
Точно не помню, но, по-моему, месяц спустя, в октябре 1945 года, Капица обратился к Берия и Вознесенскому за объяснением, почему с ним не проконсультировались, когда принимали решение о создании новых учебных институтов по подготовке специалистов в области ядерной физики вне Академии наук — Инженерно-физического (МИФИ) и Физико-технического (МФТИ).
Капица написал Сталину, что Берия и Вознесенский не прислушиваются к мнению ученых, что только ученым можно доверить руководство атомным проектом. После неудачных попыток добиться от Сталина поддержки в этом конфликте Капица вскоре был выведен из состава Спецкомитета. Его оставили в покое, но лишили доступа к атомным разработкам".
Возможно, Павел Анатольевич искренне верил, что в случае с Капицей все дело было лишь в личных амбициях ученого. И чтобы смягчить последствия конфликта, утверждал, что ученого будто бы "оставили в покое". В действительности Петр Леонидович достаточно хорошо знал советскую систему, чтобы понимать: требовать объяснений у членов высшего политического руководства, настаивать на том, чтобы важнейший военный проект, от которого во многом зависело политическое будущее коммунистического режима, отдать целиком в руки беспартийных ученых — это верный путь отлучения не только от атомного проекта, но и от какой-либо административно-научной деятельности вообще, если не прямой путь на тот свети И Капицу, как мы знаем, отнюдь не оставили в покое, а изгнали практически из всех научных учреждений, отправив в почетную ссылку на собственную подмосковную дачу. Можно сказать, он еще легко отделался.
Что же касается участия Капицы на ранних стадиях советского атомного проекта в 1943–1945 годах, то оно также вполне объяснимо. Тогда не было уверенности, что атомную бомбу не заполучит Гитлер, создание в качестве противовеса ему советского ядерного оружия выглядело оправданным. Но в 45-м Германия и Япония были повержены, а атомная бомба была уже сделана в США. Очевидно, в этих условиях Петр Леонидович посчитал аморальным трудиться во имя того, чтобы смертоносное сверхоружие получило режим с непредсказуемым поведением на международной арене.
Вскоре после отлучения Капицы от атомного проекта Сталин 25 января 1946 года созвал на совещание Берию, Молотова и Курчатова. Вот как проходила эта встреча по записи Курчатова: "Беседа продолжалась приблизительно один час с 7.30 до 8.30 вечера…
Основные впечатления от беседы. Большая любовь т. Сталина к России и В.И. Ленину, о котором он говорил в связи с его большой надеждой на развитие науки в нашей стране…
Во взглядах на будущее развитие работ т. Сталин сказал, что не стоит заниматься мелкими работами, а необходимо вести их широко, с русским размахом, что в этом отношении будет оказана самая широкая всемерная помощь.
Т. Сталин сказал, что не нужно искать более дешевых путей, что не нужно (затягивать?/ — Б. С./) работу, что нужно вести работу быстро и в грубых основных формах…
По отношению к ученым т. Сталин был озабочен мыслью, как бы облегчить и помочь им в материально-бытовом положении. И в премиях за большие дела, например, за решение нашей проблемы. Он сказал, что наши ученые очень скромны, и они никогда не замечают, что живут плохо — это уже плохо, и хотя, он говорит, наше государство и сильно пострадало, но всегда можно обеспечить, чтобы (несколько тысяч?/ — Б. С./) человек жило на славу, свои дачи, чтобы человек мог отдохнуть, чтобы была машина.
В работе тс Сталин говорил — что надо идти решительно, что вложением решительно всех средств, но по основным направлениям.
Надо также всемерно использовать Германию, в которой есть и люди, и оборудование, и опыт, и заводы. Т. Сталин интересовался работой немецких ученых и той пользой, которую они нам принесли.
Из беседы с т. Сталиным было ясно, что ему отчетливо представляются трудности, связанные с получением первых агрегатов, хотя бы с малой производительностью, так как увеличения производительности можно достигнуть увеличением числа агрегатов. Труден лишь первый шаг, и он является основным достижением.
Были заданы вопросы об Иоффе, Алиханове, Капице и Вавилове и целесообразности работы Капицы.
Было выражено (мнение?/ — Б. С./), на кого (они?/ — Б. С./) работают и на что направлена их деятельность — на благо Родине или нет.
Было предложено написать о мероприятиях, которые были бы необходимы, чтобы ускорить работу, все, что нужно. Кого бы из ученых следовало еще привлечь к работе.
Систему премий… Космические лучи и циклотрон…"
Да, верхушка атомного проекта, академики, директора, ведущие инженеры и высококвалифицированные рабочие как сыр в масле катались. На них сыпались премии, пайки, спецснабжение, повышенная зарплата, для самых выдающихся и незаменимых — машины, дачи. Затем, после успешного испытания "изделия" — ордена, Сталинские премии, звания, Звезды героев. Вот десятки и сотни тысяч рядовых исполнителей, в том числе подневольных — зэков, солдат, у них материально-бытовое положение было хуже некуда, и хлебали они, даже вольные, баланду не лучше лагерной. И им никто дач, квартир и премий даже не обещал.
Главное же, после этой встречи со Сталиным и Берии, и Курчатову стало ясно, что средства на атомный проект впредь ничем ограничиваться не будут. И они имеют право привлечь к своей работе любых ученых, любые предприятия и учреждения страны.
Очевидно, после этого совещания Сталин решил еще раз попытаться привлечь Капицу к работе над бомбой. А тут еще в феврале 1946 года неугомонный академик направил вождю еще одно письмо, где предлагал создать новый институт физико-технических исследований, базирующихся на следующих основных принципах: "1) тщательном отборе наиболее одаренных и склонных к творческой заботе представителей молодежи; 2) непосредственном участии в обучении ведущих научных работников и тесном контакте с ними в их творческой обстановке; 3) индивидуальном подходе к отдельным студентам с целью развития их творческих задатков при отсутствии имеющейся сейчас в вузах перегрузки второстепенными предметами по общей программе и механического заучивания…; 4) в ведении воспитания с первых же шагов в атмосфере технических исследований и конструктивного творчества с использованием для этого лучших лабораторий страны". В этом письме Капица прямо не касался атомного проекта, как бы намекая, что и без бомбы еще может очень даже пригодиться. Хотя и понимал, что тем, кто будет воспитываться в атмосфере "конструктивного творчества", придется работать и над бомбой. И дождался, наконец, ответа. 4 апреля 1946 года Сталин написал Петру Леонидовичу: "Тов. Капица! Все Ваши письма получил. В письмах много поучительного — думаю как-нибудь встретиться с Вами и побеседовать о них…" Однако встреча так и не состоялась. Очевидно, Сталин и Берия поняли, что Капица бомбу делать не будет. И последовала опала. Уже 14 мая Сталин, вероятно, с подачи Берии, подписал постановление, согласно которому в правительственную комиссию по проверке руководимого Капицей Главкислорода его научными оппонентами. На основе вполне предсказуемых результатов деятельности комиссии Сталин 17 августа 1946 года подписал постановление об освобождении Капицы от обязанностей начальника Главкислорода и директора Института физических проблем. Это была месть за нежелание создавать ядерное оружие.
В отличие от Капицы, другие академики и профессора, исправно получавшие добытую атомными шпионами бесценную информацию, трудились и за страх, и за совесть. Проект подкупал своей масштабностью. Как же, создать то, что в один прекрасный день вспыхнет ярче тысячи солнц. И у них было как бы моральное оправдание. Берия и его коллеги из высшего руководства проекта убеждали ученых, что они создают щит, который гарантирует, что на страну не обрушится американский атомный меч. Был и страх, что в случае неудачи, если не расстреляют, то уж наверняка посадят. И была реальная опасность, о которой сначала не подозревали: радиация. Многие ученые, участвовавшие в создании советской атомной бомбы, умерли сравнительно молодыми, в том числе и от последствий лучевой болезни. Сам Курчатов дожил лишь до 57 лет.
Но гораздо больше жертв было среди рядовых, безвестных участников проекта. Строили ядерные объекты заключенные и солдаты, чье положение мало отличалось от положения заключенных. Бойцы строительных частей рекрутировались в основном из бывших пленных и жителей оккупированных территорий. При Сталине они считались людьми второго сорта, чья жизнь не стоила практически ничего. В годы войны призывников с оккупированных территорий невооруженными бросали в истребительные лобовые атаки на немецкие позиции. После войны уцелевшим предстояло участвовать в лобовой атаке на другом фронте — советского атомного проекта. О строительстве радиохимического комбината под Кыштымом (Челябинск-40) на Урале (нынешнее НПО "Маяк") вспоминал один из оставшихся в живых солдат, В. Вышемирский: "Жили на стройке и под открытым небом, и в палатках, и в землянках, хотя зимой морозы достигали сорока градусов… Кострами жгли мерзлую землю, кирками долбали скальный грунт. Кормили мороженой картошкой и капустой… Чтобы получить дополнительный паек — лишний черпак баланды и сто граммов хлеба — нужно перевыполнить норму, которую и осилить-то было невмоготу. Условия мало чем отличались от лагерных, случались среди солдат и самоубийства". Другой уцелевший, А. Осипов, свидетельствует: "Люди умирали десятками, сотнями — рот недоедания и тяжелого, изнурительного труда".
А вот как описывает условия на Кыштымской стройке бывший солдат стройбата А. Харитонов: "Жили мы там в землянках, куда входила целая рота (в одну землянку. — /Б. С./). Работали по 11 часов — с 8 утра до 7 вечера.
Однажды приехало множество генералов — все такие красивые и пузатые. Я подумал: что же они едят, если такие пузатые? (Интересно, не было ли среди тех генералов Лаврентия Павловича, у которого тоже имелось изрядное брюшко?/ — Б. С./)
Мы вечно ходили голодные, питания не хватало, вторая норма (по которой снабжались солдаты. — /Б. С./) не рассчитана на этот каторжный труд, иногда после работы просто падали.
С 1949 года задымила труба нашего объекта, вокруг лес стал мертвым. На следующий год нас демобилизовали, но не выпустили, только через год я вырвался из этого ада. Мало наших осталось в живых, может, о них хоть вспомнит правительство?" Но правительство ни тогда, ни теперь не вспоминает дни о живых, ни о мертвых. Так уж повелось в России, что все новое, начиная с имперской столицы Санкт-Петербурга, строилось на костях.
Н. Лапыгин, офицер, трудившийся на строительстве Челябинска-40, удивляется, сколь низка была механизация работ: "Поражала насыщенность примитивной рабочей силой на стройке — если по нормам мастеру положено руководить полусотней рабочих, то здесь было двести ми больше. Людей нагнали массу, чтобы взять числом, а не уменьем. Ведь техническое оснащение было убогим — ни подъемной техники, ни землеройных машин, все делалось вручную с небольшим применением малой механизации.
Вручную загружали ковши тяжелым скальным грунтом, оставшимся после большого взрыва для образования котлована под реактор. Вручную делали опалубку и заполняли ее тысячами кубометров бетона. Толщина стен была огромная — для защиты от радиации…
Деньги тратились на что угодно, только не на то, чтобы облегчить и механизировать солдатский труд.
Впрочем, однажды на объекте "А" техники появилось жуткое количество — откуда только нагнали ее? К моему изумлению, бульдозерами, грейдерами стали засыпать траншеи, в которые еще не окончили укладывать коммуникации — оказывается, приехал Берия, и для него уж холуи постарались…
В другой раз мне велели за ночь построить шатер из сборных элементов и обить его шелком. Не пожалели роты солдат и крановщицу Таню. К пяти утра шатер стоял, а в шесть прибыл туда Курчатов и поинтересовался у меня:
— Не устали?
— Фронтовики все выдерживают…
— Да, для вас это вторая война…
А бывало и такое — на оперативке монтажники заявили, что у них кончаются нержавеющие болты. Бывший тут же замминистра звонит в Москву и велит заводу-изготовителю отправить машину с болтами в аэропорт, чтобы погрузить в самолет. А утром машина от нас пошла в аэропорт Челябинска. Болты прибыли вовремя, но стали почти "золотыми".
Думаю, что Лаврентий Павлович в тот раз туфту с техникой заметил — глаз-то был наметанный. И "золотые болты" его не радовали — практичный ум Берии наверняка противился столь нерациональной трате дефицитного авиабензина. Да и каторжный труд, как поснимал председатель Спецкомитета, слишком неэффективен и на самом деле существенного влияния на сроки завершения атомного проекта не оказывает. Сроки-то определялись в первую очередь успехами разведки и мозгами ученых. Осознание этого и привело Берию после смерти Сталина к идее широкой амнистии, почти вдвое уменьшившей население ГУЛАГа. Труд заключенных в атомную эру стал анахронизмом.
Средств не жалели, об экономии не думали. По воспоминаниям заместителя директора Кыштымского комбината. В. Филиппова, за излишнюю заботу об эффективности производства глава ПГУ Ванников грозил подчиненным теми же карами, которыми когда-то ему самому грозили после ареста: "Ванников выходил из кабинета к столу, снимал пиджак и аккуратно вешал на стул. Из заднего кармана вынимал пистолет и клал его на стол. Открывая совещание, он провозглашал: "Ну, е. на мать, докладайте!" Вел оперативку напористо, с большим высокомерием, в выражениях не стеснялся.
Я "докладал" первым. Однажды я сообщил, что из-за изменений проекта задерживается изготовление резервуаров. Ванников тут же прервал меня: "Когда я был наркомом вооружений и мой главный инженер изменил свое решение на более экономичное, я велел его расстрелять…"
Старшему монтажнику Нафту за нарушение графика Ванников запросто сказал, достав из обоймы патрон с пулей: "За это на тебя жалко истратить даже маленький кусочек свинца…"
Что ж, с кем поведешься, от того и наберешься.
Сам Лаврентий Павлович тоже и крепкое слово мог ввернуть, и к стенке пригрозить поставить. Впрочем, он-то понимал, что расстрелами и репрессиями в данном случае не поможешь. Если вывести в расход тех же И.В. Курчатова и Ю.Б. Харитона, кто же бомбу делать будет?
Тот же Юлий Борисович Харитон, отец советской атомной бомбы, вспоминал о Берии, в общем, неплохо: "Берия, надо сказать, действовал с размахом, энергично, напористо. Часто выезжал на объекты, разбирался на месте, и все задуманное обязательно доводилось до конца.
Никогда не стеснявшийся нахамить и оскорбить человека, Берия был с нами терпим и, трудно даже сказать, крайне вежлив (интересно, да откуда тогда уважаемый академик знал о хамстве Берии, если ему самому Лаврентий Павлович ни разу грубого слова не сказал? Может быть, неимоверная грубость и хамство Берии — это, хотя бы отчасти, миф, родившийся после падения "лубянского маршала" в 53-м? Вот и Серго Берия утверждает, что в его присутствии отец никогда никого не материл; впрочем, при сыне Лаврентий Павлович мог и воздерживаться от непарламентских выражений. — /Б. С./). Если интересы дела требовали пойти на конфликт с какими-либо идеологическими моментами, он не задумываясь шел на такой конфликт. Если бы нашим куратором был Молотов, таких бы впечатляющих успехов, конечно, не было бы…"
С ним согласен заместитель Курчатова профессор И.В. Головин, вообще-то склонный в своих воспоминаниях Лаврентия Павловича представлять демоническим злодеем, повторять существующие вокруг его имени мифы и всячески умалять вклад бывшего шефа НКВД в создание советской атомной бомбы: "Берия был прекрасным организатором — энергичным и въедливым. Если он, например, брал на ночь бумаги, то к утру документы возвращались с резонными замечаниями и дельными предложениями. Он хорошо разбирался в людях, все проверял лично, и скрыть от него промахи было невозможно…"
С учеными Лаврентий Павлович был вежлив и предупредителен. Зато ведавших организацией работ офицеров и генералов МВД и госбезопасности мог иной раз и припугнуть (этих-то заменить было гораздо легче). Академик А.Д. Сахаров вспоминал, как однажды Берия отчитал генерала госбезопасности И.Е. Павлова, по нерадивости сорвавшего производство важного компонента водородной бомбы: "Мы, большевики, когда хотим что-то сделать, закрываем глаза на все остальное (говоря это, Берия зажмурился, и его лицо стало еще более страшным). Вы, Павлов, потеряли большевистскую остроту! Сейчас мы Вас же будем наказывать, мы надеемся, что Вы исправите ошибку. Но имейте в виду, у нас в турме места много!"
А вот как передает свози впечатления от деятельности Берии в Спецкомитете Судоплатов, не раз участвовавший в заседании этого органа, обладавшего в своей отрасли большими правами, чем Совет Министров: "Заседания Спецкомитета обычно проходили в кабинете Берия. Это были жаркие дискуссии. Помимо острый споров ко распределении электроэнергии, Первухин продолжал свои нападки на Вознесенского, требуя увеличения фондов цветных металлов для нужд предприятий химической промышленности, занятых в производстве ядерного топлива (ранее Первухин добивался от Вознесенского сохранение за предприятиями возглавляемой им химической промышленности потребления электроэнергии в прежнем объеме и не стеснялся повышать голос на члена Политбюро, в тот момент — весьма близкого к Сталину. — /Б. С./). Меня удивляли взаимные претензии членов правительства. Берия вмешивался в эти споры, призывал Первухина и Вознесенского к порядку. И я впервые увидел, что все в этом особом правительственном органе считали себя равными по служебному положению независимо от того, кто из них был членом ЦК или Политбюро…
Только тогда я понял, какой большой интерес и внимание к экономическим вопросам и развитию промышленности проявлял Берия. Я узнал, что Берия как заместитель председателя ГКО в годы войны отвечал не только за деятельность спецслужб, но и за производство вооружения и боеприпасов, работу топливно-энергетического комплекса. В особенности его интересовали вопросы добычи и переработки нефти. В кабинете Берия стояли макеты нефтеперерабатывающих заводов. По его инициативе Ванников, Устинов и Байбаков (им не было еще 40 лет) были выдвинуты на высокие посты наркомов производства боеприпасов, вооружения и нефтяной промышленности.
Участие в заседаниях под председательством Берия открыло новый, неизвестный мне мир. Я знал, что разведка имела важное значенье во внешней политике, обеспечении безопасности страны, но не меньшее значение имело восстановление народного хозяйства и создание атомной бомбы. До сих пор я вспоминаю наших талантливых организаторов промышленности и директоров заводов, участвовавших в решении сложнейших организационных и технических вопросов. Выработка этих решений оказалась гораздо интересней, чем руководство агентурной сетью в мирное время Хозяйственная деятельность позволяла людям проявлять таланты пи способности в решении таких проблем, как преодоление нехватки ресурсов, срывы поставок оборудования и материалов. Организовать слаженную работу многих производственных отраслей промышленности для реализации атомной программы было делом не менее сложным, чуем успешное проведение разведывательно-диверсионных операций (это признание одного из лучших специалистов в мире по терактам и диверсиям, лично уничтожившего лидера украинских националистов Евгена Коновальца и руководившего операцией по убийству Троцкого, дорогого стоит. — /Б. С./).
Берия, грубый и жестокий в общении с подчиненными, мог быть внимательным, учтивым ли оказывать каждодневную поддержку людям, занятым важной работой, защищал этих людей от всевозможных интриг органов НКВД или же партийных инстанций. Он всегда предупреждал руководителей предприятий об их личной ответственности за неукоснительное выполнение задания, и у него была уникальная способность внушать людям как чувство страха, так и воодушевлять на работу. Естественно, для директоров промышленных предприятий его личность во многом отождествлялась с могуществом органов госбезопасности. Мне кажется, что вначале у людей превалировал страх (ходит даже байка, будто один из ученых, будучи однажды вызван к Лаврентию Павловичу, со страху заболел "медвежьей болезнью"; когда Берия заметил на нем брюки не по размеру, он все понял и предложил ученому явиться на прием завтра, приблизительно выдержав диету; а уж если и тогда случится казус, пригрозил глава Спецкомитета, разговор будет другим. — /Б. С./). Но постепенно у работавших с ним несколько лет чувство страха исчезало и приходила уверенность, что Берия будет поддерживать их, если они успешно выполняют важнейшие народнохозяйственные задачи. Берия часто поощрял в интересах дела свободу действий крупных хозяйственников в решении сложных вопросов. Мне кажется, что он взял эти качества у Сталина — жесткий контроль, исключительно высокая требовательность и вместе с тем умение создать атмосферу уверенности у руководителя, что в случае успешного выполнения поставленной задачи поддержка ему обеспечена".
А почему бы не предположить, что столь ценные для руководителя той эпохи качества Лаврентий Павлович не мог развить сам по себе, без оглядки на Сталина?
Ну только Судоплатов подтверждает, что Берия в работе над атомной бомбой широко использовал рыночные методы. Так, на уголовном объекте атомного проекта в Арзамасе-16 (ныне городу возвращено древнее название Саров), вначале именовавшемся для маскировки "Приволжская контора Главгорстроя, п/я 214", специальным постановлением Совмина были введены почти что капиталистические порядки. Было разрешено "выполнять строительно-монтажные работы без утвержденных смет и проектов; производить оплату по их фактическим затратам; вести финансирование строительства через Госбанк, без проектов и смет, по фактической стоимости; расходовать на премирование до 1,5–2 % от фактических затрат". С.В. Пестов следующим образом прокомментировал это аномальное явление для советского общества второй половины 40-х годов: "Строительство разрешалось вести не по планам, проектам, чертежам и массе других бумаг, а по указаниям Зернова (замминистра транспортного машиностроения. — /Б. С./) и Харитона, которые на месте выдавали задание проектировщикам.
Такая "анархия", неслыханное "святотатство", прямо-таки настоящий капитализм был разрешен, говорят, по настоянию Лаврентия Павловича (в этом нет ни малейшего сомнения, поскольку все правительственные постановления, касающиеся деятельности Спецкомитета, готовились Берией и его аппаратом. — /Б. С./). Потом, после смерти Сталина, Лаврентию припомнят попытки ввести в отдельно взятом регионе капитализм и назовут его "буржуазным перерожденцем", но в данный момент практичный и циничный Берия, наплевав на "идеологические ценности", шел по самому эффективному и короткому пути.
И хотя в феврале 1н947 года Зернов докладывает правительству, что ни одного производственного объекта первой очереди не закончено, строительство объекта идет, тем не менее, очень быстро, намного быстрее, чем это делалось бы в плановом порядке".
Если разобраться, ни о какой плановости в осуществлении атомного проекта речи быть не могло, и Берия это сразу понял. Ведь абсолютно невозможно было предугадать, какие именно идеи придут завтра в голову Харитону и Кикоину, Зельдовичу и Алиханову, какие сведения доставит вездесущая разведка из Америки и из Англии, а хот этого прямо зависело, что и как строить. Думаю, что как раз во время работы над созданием атомной и водородной бомб Лаврентий Павлович окончательно убедился в преимуществах капитализма над социализмом. Хотя в реализации атомного проекта причудливо сочетались рыночные механизмы с казарменным принуждением. Первые действовали среди высших эшелонов рабочей силы — от ученых до квалифицированных промышленных рабочих и касались общих принципов проектирования и финансирования Вторые — среди масс строителей и рабочих рудников шахт, значительная часть которых были люди подневольные — заключенные и солдаты, мобилизованные на оккупированных территориях, т. е. тоже народ второго сорта. Иного способа быстро направить большое число рабочих на осуществление грандиозных проектов в советской системе не существовало. Одарить сотни тысяч и миллионы добровольцев длинным рублем, обещать им в качестве стимула свободно устраивать свою жизнь, обогащаться, как говаривал покойный Бухарин, означало бы полностью подорвать партийную монополию на власть. Обогатившиеся захотят и землей владеть, и собственный бизнес завести И что тогда останется от общенародной собственности? Берия также понимал, что здесь плетью обуха не перешибешь, и предложить Сталину столь широкомасштабные реформы в государстве — значит, гарантированно повторить судьбу "любимца партии" Бухарина. Поэтому пусть лучше трудятся зэки да бойцы трудовой армии. Эти работники во многом напоминали подневольных строителей египетских пирамид. Но без них невозможно было в короткий срок возвести фундамент и нижние этажи атомного проекта, только опираясь на который можно было использовать бесценные данные разведки и могли творить те, кому предназначались премии и дачи, автомобили и ордена… Берия это тоже прекрасно понимал, и рассматривал как неизбежное зло. А строители, занятые на наиболее тяжелых работах, для него были расходным материалом.
Организованное Берией соединение социализма и капитализма, уникальных разведданных с талантом отечественных ученых ни инженеров в рекордные сроки принесло свои плоды. И вот настал долгожданный день первых испытаний советской атомной бомбы — 29 августа 1949 года. Взрыв произошел на полигоне под Семипалатинском. Вот как этот день запомнил Харитон:
"Бомбу поднимали на башню лифтом, людей хотели доставить туда отдельно, но Зернов не стерпел, стал рядом с бомбой, и так они вдвоем поднялись на вышку, потом туда прибыли Щелкин и Ломинский. Они же уходили последними.
На их пути было устройство, к которому надо было подключить провода, передававшие сигнал для срабатывания бомбы — был такой автомат, включавший устройство для подрыва инициаторов, расположенных по периферии заряда, чтобы образовалась сходящаяся волна. Кнопку этого устройства нажимал Щелкин, дальше уже все делалось автоматически — заряжались конденсаторы, в которых накапливалась энергия подрыва инициаторов, срабатывали детонаторы и т. д. И от этого момента нажатия кнопки до самого взрыва проходило, помнится, секунд сорок.
Ну вот, через эти сорок секунд все осветилось ярчайшей вспышкой. Мы ее наблюдали через открытую (с задней стороны) дверь наблюдательного пункта, расположенного в десяти километрах от эпицентра. А через тридцать секунд после вспышки пришла ударная волна, и можно было выйти наружу и наблюдать последующие фазы взрыва.
Берия тоже находился с нами, он поцеловал Игоря Васильевича (Курчатова. — /Б. С./) и меня — в лоб (Лаврентий Павлович понимал, что неудача — а была вероятность в 5–6 %, что устройство не взорвется, — могла сразу же сделать его, Харитона и Курчатова, "врагами народа" со всеми вытекающими последствиями. — /Б. С./). Ярчайший свет и мощная ударная волна лучше всего засвидетельствовали, что мощность взрыва была вполне достаточной.
Однако в "воспоминаниях" некоторых людей, которых там и в помине не было, описаны такие подробности, что просто диву даешься. Например, пишется, что в последние секунды вдруг начал увеличиваться поток нейтронов (это повышало вероятность того, что взрыва не произойдет. — /Б. С./), и все заволновались. Счетчик нейтронов действительно был, и он передавал сигналы на НП, но никакого усиления потока не было. Это все измышления, как и многие другие "детали" тех событий…"
Харитон явно имел в виду "Воспоминания" Головина, на испытаниях не присутствовавшего, но описавшего все происшедшее куда подробнее Юлия Борисовича, аж на семи страницах книжного текста. По принципу — все, что было не со мной, помню. Здесь я приведу лишь те фрагменты головинских "Мемуаров", которые непосредственно относятся к Берии, чтобы читатели могли проследить, как конструировался миф о Лаврентии Павловиче — злодее и дураке, ничего в порученном деле не смыслившем и оказавшемся на коне лишь благодаря героям-ученым и своим толковым заместителям из военно-промышленного комплекса, которым посчастливилось уцелеть после 53-го года:
«… Тележку с изделием медленно выкатывают через ворота во мрак ночи на платформу лифта. — Так и пойдет вверх без сопровождения? — восклицает Берия. — Нет, нет, — Зернов делает шаг, не предусмотренный графиком работ, встает на платформу лифта и, держась одной рукой за перекладину, в живописной позе уезжает вверх.
Давыдов уже начал отсчитывать минуты, когда пришел Берия со своим сопровождением. Курчатов взял себя в руки и остановился рядом с Флеровым, наблюдая фон нейтронов. Два-три нейтрона за пятнадцать секунд. Все хорошо.
И вдруг при общем молчании за десять минут до "часа" раздается голос Берии: — А ничего у вас, Игорь Васильевич, не получится! — Что вы, Лаврентий Павлович! Обязательно получится!" — восклицает Курчатов и продолжает наблюдать, только шея его побагровела, и лицо сделалось мрачно сосредоточенным.
На третьей минуте до взрыва вдруг фон нейтронов удвоился, на второй минуте стал еще больше Флеров с Курчатовым тревожно переглянулись — опасность хлопка вместо взрыва резко возросла. Но автомат пуска работает равнодушно, ускорить ничего невозможно, и во власти Курчатова только отменить взрыв (в действительности решение об отмене взрыва мог бы принять только Берия, и то только предварительно согласовав его со Сталиным. — /Б. С./). — Десять секунд. Пять секунд. Три, две, одна, пуск!
Курчатов резко повернулся лицом к открытой двери. Небо уже померкло на фоне освещенных холмов и степи. Курчатов бросился вон из каземата, взбежал на земляной вал и юс криком "Она!" широко взмахнул руками, повторяя: "Она, она!", — и просветление разлилось по его лицу.
Столб взрыва клубился и уходил в стратосферу. К командному пункту приближалась ударная волна, ясно видимая по траве. Курчатов бросился навстречу ей. За ним рванулся Флеров, схватил его за руку, насильно увлек в каземат и закрыл дверь. В каземат врывались остальные — разрядившиеся, ликующие. Председатель (Берия. — /Б. С./) обнял и расцеловал Курчатова со словами: "Было бы большое несчастье, если б не вышло!!" Курчатов хорошо знал, какое было бы несчастье Но теперь все тревоги позади. Курчатов и его команда решили все научные задачи, с успехом прошли через все трудности организации (выходит, Лаврентий Павлович к организации работ отношения не имел, все тянул на себе Игорь Васильевич?/ — Б. С./). С лица Курчатова мгновенно слетело напряжение. Он стал сразу мягким и как будто смущенным.
Но Берия вдруг забеспокоился. А такой ли был взрыв у американцев?
Немедленно приказал соединить его по телефону с Мещеряковым, посланным для наблюдения за взрывом на северный наблюдательный пункт. В 1947 году он. был по приглашению американцев на Бикини и видел там американский подводный ядерный взрыв. — Михаил Григорьевич! Похоже на американский? Очень? Мы не сплоховали? Курчатов нам не втирает очки? Все так же? Хорошо! Хорошо! Значит, можно докладывать Сталину, что испытание успешно? Хорошо! Хорошо!
Берия дал команду чем-то смущенному генералу, дежурившему у телефона, тотчас же соединить со Сталиным по ВЧ. В Москве подошел к телефону Поскребышев. — Иосиф Виссарионович ушел спать, — ответил он — Очень важно, все равно позовите его. Через несколько минут Берии ответил сонный голос: — Чего тебе? — Иосиф, все успешно. Взрыв такой же, как у американцев. — Я уже знаю и хочу спать, — ответил Сталин и положил трубку. Берия взорвался и набросился с кулаками на побледневшего генерала: — Вы и здесь суете мне палки в колеса, предатели! Сотру в порошок!..» Легко убедиться, что все детали, придуманные Головиным и отсутствующие в рассказе Баритона, вполне соответствуют мифологическому образу жестокого и мнительного злодея, которым рисовала Берию советская пропаганда после его падения. Лаврентий Павлович предпринимает совершенно бессмысленные действия. На всякий случай побуждает одного из присутствовавших сопровождать «изделие» на башню, стоя в нелепой позе на платформе лифта. Хотя толку от такого сопровождения никакого, один только напрасный риск для сопровождающего. Потом Берия постоянно не доверяет Курчатову, боится, что испытание сорвется, в последний момент теряет веру в успех. Тут по законам плохой пьесы возникает резальная опасность провала из-за роста нейтронного фона, чтобы потом весомее ощущался успехе Когда все позади, Берия целует Курчатова, но это поцелуй иудин, поскольку Лаврентий Павлович все еще сомневается, а настоящий ли это взрыв? Не надул ли его Курчатов? А пока Берия затевает дурацкую проверку, Сталин звонит по ВЧ, узнает от дежурного генерала, что бомба благополучно взорвалась, и идет спать. Злодей Берия посрамлен: ему не удалось первым доложить генералиссимусу об историческом событии, и тут же от вежливости не остается и следа: Лаврентий Павлович набрасывается с кулаками на ни в чем не повинного генерала. Вот так и рождались легенды о Берии, очень мало общего имевшие с действительностью.
После создания атомной бомбы Лаврентий Павлович в качестве главы Спецкомитета продолжал руководить водородным проектом. К концу жизни его маршальский мундир, кроме Золотой Звезды Героя Социалистического Труда, украшали пять орденов Ленина, два ордена Красного Знамени, орден Суворова 1-й степени и три ордена Красного Знамени союзных республик — Грузии, Армении и Азербайджана.
Отец советской водородной бомбы Андрей Дмитриевич Сахаров вспоминал свою первую встречу с Берией тет-а-тет в 50-м году во время работы над водородным проектом: «Он встал, давая понять, что разговор окончен, но вдруг сказал: "Может, у вас есть какие-нибудь вопросы ко мне?"
Я совершенно не был готов к такому общему вопросу. Спонтанно, без размышлений, я спросил: "Почему наши новые разработки идут так медленно? Почему мы все время отстаем от США и других стран, проигрывая техническое соревнование?".
Берия ответил мне прагматически: "Потому что у нас нет производственно-опытной базы. Все висит на одной "Электросиле". А у американцев сотни фирм с мощной базой" (Лаврентий Павлович под конец жизни начал понимать, какая сила заключена в присущей капитализму конкуренции множества производственных фирм и научных коллективов. — /Б. С./).
Он подал мне руку. Она была пухлая, чуть влажная и мертвенно-холодная. Только в этот момент я, кажется, осознал, что говорю с глазу на глаз со страшным человеком. До этого мне это не приходило в голову, и я держался совершенно свободно».
Подозреваю, что страшным человеком Берию академик, как и подавляющее большинство советских граждан, стал считать только после 53-го года. Поэтому и казалось Андрею Дмитриевичу в ту пору, когда работал над мемуарами, что рука у собеседника была холодная, как у дьявола. Первую же советскую водородную бомбу испытали в августе 53-го, уже после ареста Берии.
Надо заметить, что в период руководства Спецкомитетом Берия не забывал и об узниках ГУЛАГА, хотя уже и не имел прямого отношения к МВД. Так, 8 июля 1949 года он направил докладную записку в Бюро Совмина, где, основываясь на данных союзного МВД, с тревогой писал: «В настоящее время заключенные снабжаются продовольствием по сниженным во время войны суточным нормам, содержащим в среднем 2660 калорий, тогда как до войны средняя калорийность суточного пайка составляла 3378 калорий… В целях повышения производительности труда заключенных МВД предлагает увеличить норму хлеба с 800 до 900 граммов в день (против довоенной 1100 граммов), а по остальным продуктам питания восстановить довоенную норму».
Конечно, не только человеколюбие заставило Лаврентия Павловича поддержать предложение прежнего своего заместителя С.Н. Круглова об улучшении питания зэков. Ведь многие из них были заняты на строительстве атомных объектов, а голодный рабочий много не наработает. Но все-таки, думаю, Берия руководствовался не только прагматическими соображениями. И он, и Маленков, и Молотов, и Хрущев, и Микоян, да и сам главный преступник Сталин без нужды людей старались не губить. Иосиф Виссарионович в апреле 1941 года даже пенял Никите Сергеевичу, что он зазря расстрелял несчастных буковинских крестьян, пытавшихся бежать из советского рая в Румынию: «Стрелять в людей конечно можно, но стрельба не главный метод нашей работы». Все члены Политбюро охотно проявляли заботу о людях, особенно тогда, когда им это ничего не стоило, и Берия не был исключением. А родных, близких и друзей, а также людей, необходимых для дела, Берия порой отстаивал с риском если не для жизни, то для карьеры.
В целом же советский атомный проект, как ни оценивай его с моральной точки зрения — с позиций Берии или Капицы, стал выдающимся достижением разведки, научно-технической мысли и промышленного производства Да, добытые агентурой данные были поистине уникальными, позволившими сократить время создания атомной бомбы лет на 5-10. Но чтобы их использовать, нужен был научно-технический и промышленный потенциал, которым Советский Союз тогда уже обладал. Если считать с момента, когда началась него практическая реализация в промышленном масштабе, т. е. со времени создания Спецкомитета в августе 45-го, создание атомной бомбы заняли четыре года, т. е. почти столько же, сколько у американцев. В США «Манхэттенский проект» с момента перехода его в практическую стадию (условно рубежом здесь можно принять назначение руководителем проекта 17 сентября 1942 года военного администратора генерала Лесли Гровса) и до первых испытаний «Малыша» в июле 194н5 года прошло чуть меньше трех лет. Кстати сказать, Гровса и Берию в чем-то можно уподобить друг другу по выполняемым функциям. Но Лаврентий Павлович, будучи членом Политбюро и правительства, обладал гораздо большими полномочиями, чем американский генерал, полностью зависевший от политического руководства.
Отстать от американцев всего лишь на год в работе над созданием ядерного оружия и идти с ними уже полностью вровень в работе над термоядерным оружием — достижение, согласимся, во всех отношениях выдающееся. И в первую очередь ответственность за него несет Лаврентий Павлович Берия. А ведь условия, в которых создавались атомная и водородные бомбы в США и в СССР были явно не в пользу последнего. Америка мобилизовала для участия в Манхэттенском проекте не только своих физиков, но и ученых почти со всей Европы. Допустим, в какой-то мере это компенсировалось для советской стороны тем, что она получила по каналам разведки почти исчерпывающие данные об американских разработках. Но вот экономический потенциал двух стран различался на порядок. По моей оценке (СМИ публикуемую в приложении статью «Советская экономика: правда и миф»), в 1983 году, в самый канун перестройки, валовой национальный продукт (ВНП) США превосходил валовой национальный продукт СССР примерно в шесть раз, причем советские военные расходы составляли около половины ВНП. На протяжении всего времени существования Советской власти разрыв между экономиками двух сверхдержав только увеличивался. Можно предположить, что во второй половине 40-х годов советский ВНП был меньше американского в 4 или в 5 раз, но при этом реальные военные расходы были, возможно, даже больше 50 процентов от всего ВНП. И, в свою очередь, не менее половины военных расходов тогда направлялось на создание ядерного и ракетного оружия, т. е. в ведомство Берии. Лаврентий Павлович, таким образом, направлял развитие не менее четверти всей советской экономики, притом лучшей ее части, оснащенной самыми передовыми технологиями. При этом те, кто не был занят в реализации этих главных проектами, влачил полуголодное, нищенское существование, а во время послевоенных неурожаев 1946–1947 годов буквально умирал с голоду. Сталин тогда отказался закупать зерно в Америке, зато беспрекословно отпускалась валюта на все то, что было связано с созданием атомной бомбы и ракет. «Зато мы делаем ракеты»
Разумеется, в послевоенной Америке военные расходы составляли лишь несколько процентов от ВНП. А во время Второй мировой войны, когда и был осуществлен «Манхэттенский проект», на создание атомной бомбы ушла едва ли десятая часть всех американских военных расходов. Советская система показала миру свою способность мобилизовывать ради достижения военного паритета все людские и материальные ресурсы страны в ущерб уровню жизни основной массы населения. На такие жертвы ни США, ни другие западные страны никогда бы не пошли. Даже в воюющей Германии вплоть до 1943 года старались поддерживать по возможности предвоенный уровень жизни и не сокращали производство предметов потребления. В СССР всегда вместо масла предпочитали пушки, ракеты и атомные бомбы. В условиях отсутствия внутренней оппозиции и контроля партии и государства над всеми сферами жизни такое положение удалось поддерживать на протяжении многих десятилетий.
Новые интриги, новые репрессии
Сосредоточившись на атомном проекте, Берия временно был оттеснен от решения политических вопросов. Новым фаворитом Сталина стал Андрей Александрович Жданов, ставший его фактическим заместителем по партии и главным идеологом. Выдвижению Жданова способствовал брак его сына Юрия с дочерью Сталина Светланой. Сталин всерьез рассматривал его в качестве своего преемника, рассчитывая, что, связанный отношениями свойства, Андрей Александров никогда не сделает ничего дурного сталинским детям. Вместе со Ждановым на первый план выдвинулись члены «ленинградской команды».
Алексей Александрович Кузнецов, бывший 1-й секретарь Ленинградского обкома и горкома партии, в марте 1946 года был произведен в секретари ЦК и назначен курировать МГБ и МВД. Он также сменил Маленкова в качестве начальника Управления отдела кадров Центрального Комитет-ар Близкий к ленинградской группе и, в частности, к Кузнецову, Михаил Иванович Родионов, бывший секретарь Горьковского обкома, в 1946 году возглавил Совет Министров РСФСР Николай Алексеевич Вознесенский, чья карьера в 1935–1937 годах была связана с Ленинградом и который, благодаря протекции Жданова, в свое время с поста председателя ленинградского комитета по планированию прыгнул в заместители председатели, а потом и в председатели союзного Госплана, в 1947 году был переведен из кандидатов в члены Политбюро. При этом функции Госплана значительно расширились. Однако Сталин вскоре разочаровался в новых выдвиженцах. Жданов много пил, и в последние два года жизни был практически недееспособен. После его смерти, последовавшей в августе 1948 года на почве алкоголизма, Сталин расправился со «ждановцами» в руководстве.
Первым поводом для недовольства стареющего вождя послужила организованная в январе 1949 года в Ленинграде Всероссийская оптовая торговая ярмарка, на которых собирались распродать образовавшиеся излишки промышленных товаров. Она была организована по инициативе Родионова, Кузнецова и Вознесенского без санкции центральных партийных органов. Бюро Совмина разрешило проведение лишь межобластных оптовых ярмарок, а Родионов и ленинградские руководители сделали ярмарку Всероссийской и лишь после начала ее работы известили об этом Маленкова. Политбюро осудило проведение ярмарки. Сталин решил, что пора ликвидировать «ленинградскую группу». В феврале 1949 года последовал новый сигнал: в ЦК поступила анонимка о фальсификациях при выборах Ленинградского обкома партии. На ленинградской партконференции руководители обкома П.С. Попков, Г.Ф. Бадаев, Я.Ф.Капустин и П.Г. Лазутин получили по несколько голосов «против», но было объявлено, что они прошли единогласно. 15 февраля 1949 года. Политбюро приняло постановление об антипартийных действиях ленинградской парторганизации. Срочно прибывший в Ленинград Маленков снял всю местную партийную верхушку. На объединенном заседании бюро ленинградских горкома и обкома партии Георгий Максимилианович обвинил Попкова и его товарищей в антипартийной групповщине и противопоставлении Ленинградской парторганизации Центральному Комитету, а также в попытке создать Компартию России и тем самым расколоть КПСС. Одновременно попали в опалу и покровители ленинградского руководства. В январе 1949 года Кузнецов, а в марте Родионов и Вознесенский лишились своих постов. Арестовали их лишь спустя несколько месяцев: Капустина в июле, а Кузнецова, Родионова и Попкова 13 августа — в кабинете Маленкова. Вознесенский же оставался на свободе до 27 октябрям Его аресту предшествовало постановление Пленума ЦК от 12 сентября 1949 года об исключении Вознесенского из членов ЦК и необходимости привлечения его к судебной ответственности за утрату служебных документов в бытность его главой Госплана. Всего по «ленинградскому делу» было снято с работы более 1,5 тысяч представителей ленинградской номенклатуры, из которых несколько сом человек осудили, а несколько десятков — расстреляли.
Вознесенского и его товарищей расстреляли 1 октября 1950 года после короткого закрытого процесса. Обвинительное заключение, составленное на основании показаний, добытых людьми Абакумова, и отредактированное Сталиным, в частности, гласило: «Кузнецов, Попков, Вознесенский, Капустин, Лазутин, Родионов, Гурко, Закржевская, Михеев признаны виновными в том, что, объединившись в 1938 году в антисоветскую группу, проводили подрывную деятельность в партии, направленную на отрыв Ленинградской партийной организации от ЦК ВКП(б) с целью превратить ее в опору для борьбы с партией и ее ЦК. Для этого пытались возбуждать недовольство среди коммунистов Ленинградской организации мероприятиями ЦК ВКП(б), распространяя клеветнические утверждения, высказывали изменнические замыслы. А также разбазаривали государственные средства (на организацию злосчастной Ленинградской ярмарки. — /Б. С…/)». Насчет Кузнецова Сталин собственноручно вписал в текст обвинительного заключения фразу о том, что он, «обманным путем пробравшись в ЦК ВКП(б) повсюду насаждал своих людей — от Белоруссии до Дальнего Востока и от Севера до Крыма». Родионов предлагал создать не только создать Компартию Российской Федерации, но и учредить собственный российский гимн и флаг — традиционный триколор, но с серпом и молотом. Этого хватило, чтобы приписать подсудимым «русский национализм», намерение перенести столицу из Москвы в Ленинград и чуть ли не отделить Российскую Федерацию от СССР.
Действительная причина краха ленинградцев, как можно предположить, заключалось в их попытке выделить Российскую Федерацию в составе СССР в качестве такой же союзной республики, как Украина и Казахстан, Узбекистан и Белоруссия, передать российским органам, прежде всего партийным и правительственным, реальные властные полномочия. Все семь десятилетий своего существования СССР держался благодаря тому, что КПСС одновременно играла роль российской компартии, а компартии других союзных республик играли роль ее филиалов. Фактически Советское государство, федеративное по форме, благодаря единству компартии оставалось унитарным по содержанию. Секретари компартий союзных республик, которых могли в любой момент сместить по звонку из Москвы, не обладали подлинной самостоятельностью в принятии решений. А для Российской Федерации вообще все сколько-нибудь значимые решения принимались в союзном Политбюро, и Совет Министров РСФСР был всего лишь их исполнителем, тем более что ему была подведомственна лишь малая часть российской промышленности. Неслучайно крах СССР в 1991 году наступил в первую очередь из-за противостояния российских и союзных властей. Можно предположить, что Сталин предвидел катастрофические последствия для Союза стремления России к самостоятельности. Жданов и его люди невольно такое стремление своими действиями поощряли. Иосиф Виссарионович же очень надеялся, что его наследники как минимум сохранят все то, что ему удалось приобрести — и новые границы СССР, и огромную сферу влияния в Европе и Азии. Ленинградская команда, как он понял, для этой цели не годилась. Ее необходимо было убрать.
Сталин вряд ли подозревал, что Берия в отношении государственного устройства СССР вынашивает замыслы, хотя и противоположные тем, что были у ленинградцев, но в случае своего осуществления способные вызвать те же самые последствия — крах коммунистической системы и развал Союза. Лаврентий Павлович собирался предоставить больше самостоятельности не только РСФСР, но и другим национальным республикам, что могло поощрить их к сепаратизму. В 1991 году, напомню, катализатором распада, наряду с деятельностью российского руководства, послужило провозглашение
независимости республиками Прибалтики и Грузией и сильное движение за независимость на Украине.
Нет данных, что Берия сыграл какую-либо роль в развертывании «ленинградского дела». Непосредственно расправой с неугодными чиновниками из «северной столицы» занимался Маленков. Но падение ждановской команды было, безусловно, на руку Берии, тем более что его друг Маленков вновь оказался в фаворе у вождя.
В начале 1949 года Сталин отказался от услуг «ленинградской команды». Вновь наиболее близкими к нему членами Политбюро стали Маленков и Берия. В знак особого расположения Сталин наградил Лаврентия Павловича в 49-м сразу двумя орденами Ленина — в связи с 50-летием и за бомбу, за которую также удостоил Сталинской премии 1-й степени.
Маленков почти официально считался преемником вождя. Но вот беда, мастер аппаратных интриг, он не обладал ни волевыми качествами, ни харизмой. Воля была у Берии, кадрового чекиста и крепкого хозяйственника, но, к несчастью, он был грузин, а Сталину хотелось, чтобы его наследник был русским и мог опереться на самый многочисленный народ империи — зря, что ли, с «космополитами» боролись. Поэтому с конца 1949 года у Сталина появился еще один фаворит — Никита Сергеевич Хрущев, назначенный в декабре секретарем ЦК и первым секретарем Московского комитета партии. Он был русским, умел бойко, хотя и не всегда грамотно говорить и завоевывать любовь масс. Возможно, Сталин предполагал, что в первое время после его смерти сохранится коллективное руководство, члены которого будут вести себя примерно как пауки в банке. Что ж, пусть победит сильнейший. А примерный состав участников посмертного турнира Иосиф Виссарионович определил в октябре 1952 года, когда после XIX партсъезда назвал состав бюро Президиума ЦК в составе себя самого, а также Берии, Булганина, Маленкова и Хрущева. Круг наследников Сталин определил довольно точно. После его смерти произошло лишь одно существенное изменение. Малоавторитетного и слишком близкого в то время к Хрущеву Булганина заменил Молотов, что, однако, не помешало Никите Сергеевичу обрести первенство и убрать из Президиума (Политбюро) всех остальных диадохов.
Сталин ценил Берию за роль в атомном и водородном проектах, но давал понять, что в любой момент может легко от него избавиться. В ноябре 1951 году был арестован ряд руководителей Грузии, ранее близких к Берии, которых обвинили в создании «мегрело-националистической группы» а Комиссию ЦК, приехавшую в Грузию снимать с должности министра юстиции Грузии Аксентия Рапаву, секретаря ЦК Барамию и других членов группы, возглавлял Берия. Сталин устроил ему еще одну проверку: как-то Лаврентий будет сажать своих ставленников. Тогда же арестовали племянника Лаврентия Павловича Теймураза Шавдию, который в начале войны попал ев плен, записался в грузинский легион СС, а потом дезертировал оттуда и сражался в рядах французских партизан. Шавдие дали 25 лет за измену Родине, и дядя ничем не смог ему помочь. А арестованный по тому же делу бериевский помощник и «спичрайтер» академик Академии Наук Грузинской ССР П.А. Шария в конце 70-х вспоминал, что первым пунктом обвинения, инкриминировавшемуся ему лично, было то, что, «будучи свидетелем того, как Берия в разговоре по телефону с Маленковым критиковал Сталина, Шария не доложил об этом Политбюро». А по свидетельству Ф. Благовещенского, академик рассказывал ему, что в марте 53-го «Берия лично поехал на Лубянку освобождать мингрельцев; когда все собрались вместе, Берия, смеясь, напомнил Шарии, что посадил — то его тот, про кого Шария писал, что он величайший гений всех времен и народов». А в беседе со своим сокамерником по Владимирской тюрьме диссидентом Р.И. Пименовым Шария прямо утверждал, что «был арестован в 1952 (вместе с Барамия и др. "мингрельцами") по личному телефонному звонку Сталина, мимо Берии».
Но Берию Сталин трогать не стал. Более того, в феврале 1952 года Лаврентий Павлович укрепил свое положение, когда близкие к нему В.С. Рясной и С.А. Гоглидзе стали заместителями министра госбезопасности партаппаратчика С.Д. Игнатьева.
А вот как послевоенная борьба за власть в Политбюро виделась Василию Сталину во Владимирской тюрьме 19 января 1959 года, когда в связи с началом работы XXI съезда он писал Центральному Комитету партии: «С Маленковым, которому были поручены дела ВВС, мне пришлось сталкиваться часто: в 1941-1942-1943 и в 1945 г., когда ЦК отстранило его от шефства над ВВС и должности секретаря ЦК за обман ЦК (в действительности Маленков был снят с поста секретаря ЦК не в 45-м, а в 46-м году в связи с "авиационным делом", по которому осудили Новикова, Шахурина и др. 4 мая 1946 года Политбюро приняло постановление о выводе Георгия Максимилиановича из Секретариата ЦК, поскольку он "морально отвечает за те безобразия", что были вскрыты в работе авиапромышленности и Главного Командования ВВС — выпуск и приемку недоброкачественных самолетов, и, "зная об этих безобразиях, не сигнализировал о них ЦК ВКП(б)". - /Б. С./). Мне доподлинно известно, что в так называемом Ленинградском деле Маленков видел возможность своего возвращения на пост секретаря ЦК и с этой целью создал дело, извратил действительность. Прямо говоря, на костях ленинградцев при помощи (очень активной) со стороны Берия, — опять занял пост секретаря ЦК. Вообще, если проследить за ходом карьеры Маленкова и Берия, то легко заметить, как они друг друга тянули и выручали. Вот довольно характерный факт их взаимного сотрудничества на заре их обоюдной карьеры еще до войны. Речь идет о С.Ф. Реденсе, одном из старейших чекистов-дзержинцев. Я его хорошо знал, ибо он являлся мужем сестры моей матери А.С. Аллилуевой. Когда Берия назначили в НКВД, Реденс был для него помехой на должности Нач. упр. НКВД Москвы, ибо Реденс знал Берия по работе в Закавказье с отрицательной стороны и был вхож к т. Сталину в любое время. Берия решил убрать Реденса с дороги. Когда Берия заговорил с т. Сталиным о необходимости ареста Реденса (я случайно был при этом разговоре), т. Сталин резко возразил Берия, и казалось, что вопрос этот больше не поднимется. Но, как было ни странно для меня, — Берия был поддержан Маленковым, Маленков сказал, что знает Реденса по работе г. Москве и поддерживает мнение Берия об аресте. Сейчас я не помню, кем работал в то время Маленков, но, кажется, он имел отношение к кадрам партии (в 1938 г. Маленков был завотделом руководящих парторганов ЦК. - /Б. С./), ибо хорошо помню слова т. Сталина: "Разберитесь тщательно в кадрах с товарищами в ЦК, — я не верю, что Реденс — враг". Как провел в ЦК этот разбор Маленков, я не знаю, но факт, что Реденса арестовали. После ареста Реденса по наушничеству Берия, вход в наш дом Анне Сергеевне был закрыт, но по ее просьбе я просил т. Сталина принять ее. Мне за это посредничество попало и было сказано: "Я не поверил Берия, что Реденс враг, но работники ЦК то же самое говорят. Принимать Анну Сергеевну я не буду, ибо ошибался в Реденсе. Больше не проси"…
Вот как Маленков и Берия обманывали т. Сталина и убирали с дороги честных людей. Вся система Берия и Маленкова была построена на принципе — не наш человек к т. Сталину не должен быть вхож. Создавалась некая изоляция, дабы любая информация к т. Сталину могла поступать только через них или контролироваться ими же.
Читать бесплатно другие книги:
