Берия. Судьба всесильного наркома Соколов Борис Вадимович

Смерть Сталина и Бериевская перестройка

5 марта 1953 года после трехдневной агонии от последствий инсульта скончался Иосиф Виссарионович Сталин. Версия, будто он был отравлен в результате заговора Маленкова, Берии и Хрущева, отстаиваемая многими публицистами, в том числе Авторханом Авторхановым в книге "Загадка смерти Сталина", хороша для приключенческого романа, однако противоречит многим твердо установленным обстоятельствам последних дней вождя. В частности, не существует яда, который провоцирует инсульт, да еще такой, после которого больной живет еще в течение нескольких дней. А то, что у Иосифа Виссарионовича был именно инсульт, доказывается сохранившимся журналом болезни и позднейшими воспоминаниями врачей, находившихся у постели больного. Слишком много лиц пришлось бы посвятить в тайну покушения, чтобы замести следы насильственной смерти. Не менее важно и то, что ни один из предполагаемых заговорщиков: ни Берия, ни Маленков, ни Хрущев не контролировали кремлевскую охрану, что было абсолютно необходимым условием для успеха попытки отравить Сталина. Версии же, будто Иосифа Виссарионовича пытались довести до инсульта, провоцируя попариться в баньке или подливая сухого вина, слишком уж дилетантски. В такого рода делах никогда не действуют на авось: то ли помрет, то ли нет.

Думаю, что сама версия об отравлении Сталина родилась под впечатлением "дела врачей". Сталинским соратникам приписывается воплощение в реальность того, в чем они обвинили арестованных кремлевских медиков.

После смерти Сталина к власти на короткое время пришло коллективное руководство в составе формального преемника Сталина — Г.М. Маленкова, ставшего председателем Совета Министров; Н.С. Хрущева, возглавившего работу секретариата ЦК, и двух первых заместителей председателя правительства — В.М. Молотова, занявшего также пост министра иностранных дел, и Л.П. Берии, возглавившего МВД, поглотившее МГБ.

Хрущев в своих мемуарах утверждает, что Берия в ходе дележа портфелей у гроба Сталина добивался поста главы объединенного МВД. Серго Берия оспаривает рассказ Хрущева: "В марте 1953 года мой отец… возглавил МВД СССР… Никакого желания идти на эту должность у отца не было. К сожалению, в своих нашумевших мемуарах Никита Сергеевич Хрущев не написал, как в течение нескольких дней просидел у нас на даче, уговаривая отца после смерти Сталина: "Ты должен согласиться и принять МВД. Надо наводить там порядок!" Отец отказывался, мотивируя это тем, что чрезмерно загружен оборонными вопросами. Но Политбюро все же сумело настоять на своем. Аргументы оппонентов отца были не менее вескими: он в свое время немало сделал для восстановления законности в правоохранительных органах, а сейчас ситуация такая же и требует вмешательства компетентного человека. Отец был вынужден согласиться.

Думаю, это все делалось с дальним прицелом — списать в будущем все грехи на нового главу карательного ведомства. Надо ведь было как-то объяснять народу и довоенные репрессии, и последующие преступления Системы. А отец, как признавался впоследствии сам Хрущев, действительно оказался удобной фигурой".

К сожалению, нет никаких документов, позволяющих прояснить вопрос, действительно ли Берия сам стремился встать во главе нового объединенного МВД или согласился на это назначение только под давлением других членов руководящей четверки. Свои резоны есть и у той, и у другой версии. С одной стороны, Берия действительно мог стремиться поставить под свой контроль столь мощный инструмент, каким являлось карательное ведомство. Пост руководителя МВД вроде бы давал ему серьезные козыри в борьбе за перераспределение власти в рамках "четверки". С другой стороны, существовали веские доводы и за то, чтобы не стремиться занять это кресло, памятуя, что почти все предшественники во главе НКВД-МГБ либо умерли не своей смертью (Ягода, Ежов), либо к тому времени сидели в тюрьме в ожидании почти неизбежной казни (Абакумов). Да и непосредственного предшественника Берии, бывшего главу МГБ Семена Денисовича Игнатьева, от репрессий спасла только развернувшаяся борьба за власть. Лаврентий Павлович был настроен если не расстрелять, то посадить Семена Денисовича за фальсификацию "дела врачей" и дела ЕАК, но не успел. К тому же само по себе МВД, как и прежде НКВД, никаких серьезных акций никогда не предпринимало. Для таких акций всегда требовалась предварительная санкция высшего политического руководства, а точнее — Сталина. Да и "смену караула" в карательном ведомстве Иосиф Виссарионович за свою жизнь проводил целых четыре раза, и никаких серьезных проблем при этом для устойчивости его власти не возникало. Правда, оказавшись во главе МВД, Берия мог надеяться, что против него самого это ведомство действовать не будет. Однако опыт прошлого говорил, что потерявших доверие Сталина руководителей НКВД-МГБ либо сначала перемещали на другой, менее значительный пост, а потом арестовывали (Ягода, Ежов), либо даже сразу снимали и арестовывали (Абакумов). Дело в том, что у руководителей НКВД на самом деле никакого реального выбора не было. Отказаться подчиниться решению Политбюро о снятии с поста для них было равносильно объявлению мятежа. Но сил для государственного переворота у НКВД-МГБ, при всем могуществе этого ведомства, не было. Красная Армия справилась бы с войсками НКВД, а кремлевская охрана (в 1953 году входившая в состав Главного управления охраны), лишь номинально подчинялась главе карательного ведомства, а фактически контролировалась лично Сталиным. Однако и тут следует сделать важную оговорку. Такое положение с карательными органами сохранялось при Сталине, в условиях жестко отлаженной вертикали единоличной власти. После его смерти, в условиях коллективного руководства, не было одного общепризнанного вождя. Между членами "четверки" шла подковерная борьба за власть. Тут такое сильное ведомство, как МВД, могло на некоторое время получить самостоятельное значение, так как эффективного контроля сверху за его главой — членом верховной "четверки" все-таки не было.

Конечно, становясь во главе МВД, Берия тем самым понижал роль Спецкомитета, который для него отходил на второй план. Но объективно роль этого оборонного монстра и так подходила к концу. Атомная бомба и первые боевые ракеты уже были созданы, а работы по созданию водородной бомбы в 1953 году вышли на финишную прямую. Теперь уже концентрация усилий по созданию новейших видов вооружений уже не требовала существования специального ведомства-гиганта.

Но для Берии существовали и серьезные аргументы за то, чтобы не соглашаться на высокий пост главы объединенного МВД. За те семь с лишним лет, когда Лаврентий Павлович не руководил "дорогими органами", его выдвиженцев там практически не осталось. Ему предстояло чистить ведомство от людей Абакумова и Игнатьева, особенно на местах, а это требовало значительного времени — несколько месяцев, а то и лет. Так что эффективным средством борьбы за власть для Берии МВД могло стать далеко не сразу. Кроме того, чтобы произвести там "смену караула", ему пришлось забрать в МВД своих людей из аппарата Спецкомитета, что, в свою очередь, существенно ослабило эту структуру, в тот момент — вполне эффективную и дееспособную. Берия, если верно утверждение его сына, вполне мог полагаться на Спецкомитет как средство своего влияния в правящей "четверке". Особенно если бы во главе МВД удалось бы поставить одного из своих людей — Гоглидзе или Рясного.

Лаврентий Павлович ратовал за повышение роли хозяйственных органов и соответственное ослабление роли партийных органов в решении экономических, социальных и текущих политических вопросов, предлагая на откуп последним общую стратегию и идеологию. Если бы его задумка удалась, Спецкомитет обрел бы значительную независимость от партийных инстанций. В перспективе можно было подчинить ему все оборонные отрасли, а это — фактически половина экономики страны. В этом случае отпала бы щи привязка деятельности Спецкомитета к конкретным проектам разработки ядерного, термоядерного и ракетного оружия. Тогда без договоренности с Берией премьер Маленков не смог бы принять ни одного серьезного решения. Хрущев же, курировавший партаппарат, вообще рисковал превратиться во многом в номинальную фигуру.

Не исключено, что верно предположение Серго Лаврентьевича о том, что Маленков и Хрущев изначально готовили для Берии политическую ловушку, предлагая ему возглавить МВД. Предпринятая Лаврентием Павловичем чистка, как можно быстро легко спрогнозировать заранее, не могла вызвать восторга у подавляющего большинства высокопоставленных сотрудников органов. Памятуя о прежних чистках, они опасались не только за свои должности, но и за жизни. Кроме того, в период правления Игнатьева, фигуры бесцветной и несамостоятельной, в аппарат МГБ, как в центре так и на местах, было направлено немало кадровых партийных работников Местные партийные вожди, секретари обкомов и республик, видели в этих выдвиженцах свою опору и были недовольны, когда с подачи Берии их стали увольнять из органов. Все это создавало как целый ряд конфликтов в самом МВД, так и дополнительный конфликт Берии с партаппаратом. А партийные вожди на местах и без того были недовольны Лаврентием Павловичем, грозившимся ограничить их всевластие в областях-вотчинах. Так что в тот момент, когда Берия в основном сменил верхушку МВД, но еще не дошел до низовых звеньев, наступило самое подходящее время, чтобы обвинить его в стремлении насадить повсюду в МВД своих людей. А это, в свою очередь, в дальнейшем можно было представить как часть заговора с целью захвата власти.

И товарищи по "четверке", быть может, с тайным умыслом легко принимали самые либеральные предложения Лаврентия Павловича: по усилению роли советских органов; по изменению национальной политики в Литве и Западной Украине; по приданию большей самостоятельности союзным республикам и повышении роли национальных языков и культур, равно как и национальных кадров; наконец, по объединению Германии и превращению ее в нейтральное буржуазное государство. Потом, после падения Берии, от них с легкостью отказались, представив как злостные происки Лаврентия Павловича по реставрации "буржуазных порядков". Это помогло убедить широкую номенклатурную общественность в перерождении Берии.

Передавая МВД в руки Берии, Хрущев и Маленков, в сущности, практически ничем не рисковали. Оба первых заместителя Лаврентия Павловича, Серов и Круглов, были соответственно креатурами Никиты Сергеевича и Георгия Максимилиановича. В случае если бы вдруг Берия стал осуществлять какие-то подозрительные действия, его заместители тут же информировали бы об этом своих патронов.

Повторю, если такой план изначально был у Хрущева и Маленкова, то их надо признать замечательными мастерами политической интриги. Другие, впрочем, до конца правления Сталина в Политбюро дожить просто не могли. Но это только версия, подтверждение или опровержение которой — дело будущего.

А мог ли Берия уцелеть тогда, в 53-м? Чисто теоретически, наверное, мог. Самое любопытное, что Лаврентий Павлович имел все шансы сохранить не только жизнь, но и определенную долю власти. Для этого после смерти Сталина ему надо было не только не брать на себя руководство МВД, но вообще отказаться от вхождения в пресловутую "четверку". Следовало также уступить кому-нибудь Спецкомитет, а самому попроситься на менее значительный пост, хоть председателя Госплана, хоть министра нефтяной промышленности или среднего машиностроения, мотивируя это, скажем, здоровьем, подорванным за войну и годы работы над атомным проектом (можно было бы даже лучевую болезнь у себя постараться изобрести). В этом случае Маленков и Хрущев, Молотов и Булганин, Микоян и Каганович, возможно, поверили бы, что Берия не опасен, оставили бы его в живых, через несколько лет тихо вывели бы из Президиума ЦК, а в году в 1960-м, или, в крайнем случае, в 70-м, торжественно проводили бы на персональную пенсию, как Микояна, на котором крови было нисколько не меньше, чем на Берии. Ведь НКВД Лаврентий Павлович возглавлял в период "оттепели", к фабрикации политических процессов отношения не имел. Людей же он загубил вряд ли больше, чем тот же Микоян или Хрущев. Ведь на совести Никиты Сергеевича только в Москве было 55 тысяч смертных приговоров, и примерно столько же — на Украине. Так что сама по себе прежняя должность в НКВД не предопределяла гибель Лаврентия Павловича. Его погубил зуд реформаторства

Может быть, тогда Лаврентий Павлович и мемуары бы написал. Козлом же отпущения за преступления Сталина и органов сделали бы тогда одного Абакумова, да расстрелянных еще в 30-е Ягоду с Ежовым. Но этот вариант — чисто умозрительный, не имевший никаких шансов воплотиться в действительность. Не такой человек был Лаврентий Павлович, чтобы добровольно отказаться хотя бы от части той власти, которой обладал. Тем более что тогда, в марте 1953-го, он вряд ли сознавал, что от Хрущева, а тем более от дорогого друга Георгия Маленкова ему может исходить смертельная угроза и чем могут закончиться события всего через каких-нибудь три с небольшим месяца. Так что на самом деле после смерти Сталина Берия был обречен. Соперники не простили ему успешность хорошего администратора, способного воплотить в жизнь в самые короткие сроки проекты, казавшиеся невыполнимыми. Вспомним, что пока атомный проект курировал Молотов, прогресса там почти не было, и лишь с приходом Берии дело создания нового сверхоружия по-настоящему сдвинулось с мертвой точки.

Точка зрения о том, что после смерти Сталина, Берия получил очень выгодные позиции для борьбы за единоличную власть, придерживался и писатель Константин Симонов, в 1953 году — кандидат в члены ЦК КПСС. Вот каким ему запомнился Берия на трибуне Мавзолея в день похорон Сталина: "У микрофона Маленков в ушанке, а справа от него между Хрущевым в папахе пирожком и Чжоу Эньлаем в мохнатой китайской меховой шапке. Берия, грузно распирающий широкими плечами стоящих с ним рядом, в пальто, закутанный в какой-то шарф, закрывающий подбородок, в шляпе, надвинутой по самое пенсне, шляпа широкополая, вид мрачно-целеустремленный, не похож ни на кого другого из стоящих на Мавзолее. Больше всего похож на главаря какой-нибудь тайной мафии из не существовавших тогда, появившихся намного позже кинокартин (милейший Константин Михайлович, рисуя Лаврентия Павловича в образе этакого "крестного отца", намеренно не учитывает простейшее объяснение: южанину Берии было очень холодно несколько часов стоять на мартовском морозе, вот он и кутался в шарф и надвигал шляпу по самый нос. — /Б. С./)… Как показало дальнейшее, он надеялся прийти к власти самым кратчайшим путем. Эти надежды были связаны и с его долголетним особым положением при жизни Сталина, и с заранее приготовленным им для этого, лично преданными ему кадрами людей, от него зависящих, так или иначе всецело находившимися в его руках, и с его собственной натурой решительного и дерзкого авантюриста, сумевшего на какое-то время повернуть в свою пользу возникшую ситуацию коллективного руководства. При общей решимости коллективно заменить Сталина, выработать решения компромиссные, для всех приемлемые, по возможности избегая всяких внутренних столкновений, — такой человек, как Берия, наверное, ухватился за выгодное ему в этой ситуации звено. Чем инициативнее он вел себя, чем больше выдвигал предложений, чем больше спекулировал на общем нежелании возникновения внутренних конфликтов, тем успешнее он добивался того, что укрепляло его позиции и расширяло его возможности захвата власти, к которому он готовился…

Берия ухватывается за Маленкова (на последнем партсъезде делавшего доклад от имени ЦК и потому рассматривавшегося как законного преемника Сталина. — /Б. С./), очевидно, вместе с ним набрасывает первоначальный проект будущих перемен и на пленуме публично выдвигает его на пост Председателя Совета Министров…

Была и другая альтернатива: среди старших членов Политбюро (тогда — Президиума. — /Б. С./) был Молотов, за спиной у которого стояло десять лет работы в качестве Председателя Совета Министров и который, в случае разделения постов, если бы Маленков пошел в ЦК на… пост Генерального секретаря, заместив на этом посту Сталина, Молотов мог бы заместить Сталина на посту Председателя Совета Министров. Молотов был популярен, в широких массах такое назначение, очевидно, встретило бы положительное отношение. Но Берии помог сам Сталин в последнем выступлении (на пленуме ЦК, состоявшемся после XIX съезда партии. — /Б. С./) по каким-то своим причинам — может быть, ми не совсем по своим, а по ставшим его чужим инсинуациям, — обрушившийся на Молотова с такой силой, что назначение Молотова юна один из двух постов, занимавшихся Сталиным, людьми, слышавшими выступление Сталина, было бы воспринято как нечто прямо противоположное его воле. Почему же Берия был заинтересован, чтобы Маленков стал наследником Сталина именно на посту Председателя Совета Министров, а пост Сталина в Секретариате ЦК занял бы человек, с точки зрения Берии, второстепенного масштаба — Хрущев, в личности и характере которого Берия так и не разобрался до самого дня своего падения? А очень просто. Идея Берии сводилась к тому, чтобы главную роль в руководстве страной играл Председатель Совета Министров и его заместители, они же почти целиком составляли и предложенный… им и Маленковым состав Президиума. Таким образом, в руках членов Президиума, составлявших одновременно руководство Совета Министров, сосредотачивалась вся власть в странен Берия, первый назвавший Маленкова будущим Председателем Совета Министров, был сейчас же вслед за этим назван Маленковым как первый из четырех первых заместителей. Порядок, в котором в таких случаях назывались люди, традиционно имел значение и порядка преемственности, т. е. в случае отсутствия или болезни Маленкова этот порядок предполагал, что исполнять обязанности Председателя Совета Министров будет первый из названных его заместителей — Берия…

Какое- то время перед смертью Сталина Берия не находился на посту министра государственной безопасности, хотя и продолжал практически в той или иной мере курировать министерства государственной безопасности и внутренних дел. Последние месяцы на пост министра государственной безопасности был назначен Сталиным старый партийный работник Игнатьев…

Берия, как первый из двух первых заместителей Маленкова, одновременно становился главой… нового Министерства внутренних дел, вобравшего в себя и Министерство государственной безопасности…

Итак, Берия создал заранее позицию, наиболее удобную для захвата власти и последующих действий, масштабы и характер которых, учитывая личность Берии, очевидно, носили бы достаточно мрачный и глобальный характер.

После того как власть была сосредоточена в руководстве Совета Министров, а Секретариату ЦК отводились второстепенные функции, Берия старается добиться перенесения центра тяжести власти и на местах, в республиках, из ЦК в Советы Министров, и в нескольких случаях, в частности в Баку, добивается этого. Засим, в качестве министра внутренних дел, он выдвигает идею амнистии. В свое время, в конце тридцать восьмого года, Сталин назначил его вместо Ежова, и начало деятельности Берии в Москве было связано тс многочисленными реабилитациями, прекращением дел и возвращением из лагерей и тюрем десятков, если не сотен тысяч людей, — именно такую роль определил ему тогда Сталин, и он ее по всем правилам игры сыграл в предвоенное время. Берия помнил об этом и рассчитывал, что об этом помнят и другие, — во всяком случае, намеревался оживить это в памяти людей. Он надеялся, что ему, министру внутренних дел, его усилиям будет приписан указ Президиума Верховного Совета об амнистии, по которому не только освобождались из заключения, осужденные на срок до пяти лет; также освобождались осужденные за хозяйственные, должностные и за ряд категорий воинских преступлений. Это мероприятие, само по себе гуманное, проводилось необыкновенно поспешно, — возникает впечатление, что впоследствии, при определенных обстоятельствах и при определенной пропагандистской работе в этом направлении, часть освобожденных и ненаказанных могли образовать питательную среду для поддержки его, Берии".

Симонов также считал, публикация в газетах указа о реабилитации арестованных по "делу врачей" и сообщения МВД по этому поводу было составной частью бериевского заговора: "Итак, бывшее Министерство государственной безопасности оказалось повинным во всех этих грехах, а нынешнее Министерство внутренних дел разоблачило темные методы бывшего министерства. Еще через два дня в передовой "Правды" разъясняется, что произошло это прежде всего потому, что бывший министр государственной безопасности С.Д. Игнатьев проявил политическую слепоту и ротозейство и оказался на поводу у преступных авантюристов. Берия же, как глава нового Министерства внутренних дел, разоблачил все эти беззакония".

Но тут Симонов сгущает краски, точно следуя постановлению июльского 1953 года пленума ЦК, разоблачившему "заговор Берии". В действительности Лаврентий Павлович был отлучен от руководства органов госбезопасности перед смертью Сталина не на "какое-то время", а на целых семь с лишних лет. Конечно, в это время, как один из ведущих членов Политбюро, Берия в какой-то мере курировал МГБ и МВД, но делал это не единолично, а вместе с тем же Маленковым и, до падения "ленинградской команды", с Кузнецовым. Новое МВД еще надо было долго очищать от людей Абакумова и Игнатьева, прежде чем оно стало бы послушным орудием в руках Берии. Точно так же — и ос попытками поставить своих людей у власти в регионах. Для решения столь масштабной задачи Берия просто не располагал необходимыми кадрами. Только в Закавказье, где он долгое время возглавлял парторганизацию, Берия имел достаточно людей. Поэтому он успел провести смену кадров в Азербайджане и, несомненно, готовил такую же акцию в Грузии после внеочередного XV съезда местных коммунистов Однако в подавляющем большинстве республик и областей преданных себе кадров Лаврентий Павлович просто не имел и должен был целиком полагаться на Маленкова, долгие годы курировавшего партийные кадры.

Что же касается амнистии, то в народе ее сразу же прозвали не бериевской, а ворошиловской, поскольку объявлена она была от лица Президиума Верховного Совета СССР и его председателя Ворошилова. Тут была принципиальная разница с ситуацией конца 30-х годов, когда, ликвидируя ежовские "перегибы", подследственных и выпускаемых на свободу осужденных, чьи дела были признаны фальсифицированными, освобождало непосредственно МВД, без каких-либо публичных указов об амнистии. Тогда действительно освобожденные и их родственники могли связывать свое вызволение из застенков с именем Берии. Но совсем иная ситуация была с амнистией 1953 года. Рядовые граждане совершенно не знали механизма принятия решений в Президиуме ЦК, и никак не были осведомлены о том, что амнистия была объявлена по предложению министра внутренних дел товарища Берии. Это уже потом, когда Берия был арестован и его противники стали критиковать его за негативные последствия амнистии, выразившиеся во всплеске преступности, в народ было запущено название "бериевская амнистия" и на Лаврентия Павловича списали все грехи "холодного лета 1953 года".

О том, что амнистия заключенным была объявлена по инициативе Берии, могли знать или догадываться только номенклатурные работники среднего и высшего звена. Но им-то как раз эта амнистия была совсем не в радость, поскольку, за редким исключением, никто из родных и близких партийных и советских чиновников под амнистию не попал (с находящимися в заключении родственниками очень трудно было удержаться на номенклатурной должности). Наоборот, масса бывших "зэков", в одночасье обретшая свободу, создавала множество проблем для местных властей. Их надо было трудоустраивать, куда-то селить, да и милиции хлопот прибавилось. Так что начальники разных уровней наверняка недобрым словом поминали Лаврентия Павловича за мартовскую амнистию.

Равным образом и реабилитация "врачей-вредителей" могла способствовать популярности Берии лишь в очень узких кругах интеллигенции, в первую очередь еврейской. Учитывая же масштабную антисемитскую кампанию под флагом борьбы с "космополитизмом", развернутую в конце 40-х — начале 50-х годов, и антисемитизм, свойственный значительной части аппаратчиков среднего звена, освобождение "убийц в белых халатах" могло быть воспринято значительной частью общественности далеко не однозначно.

Что же касается общей популярности Берии в стране, то на этот счет Симонов приводит один очень характерный факт. Дело происходило в ночь после ареста Лаврентия Павловича Симонов тогда редактировал "Литературную газету". В одиннадцать часов вечера ему позвонил заместитель начальника управления агитации ли пропаганды ЦК Василий Петрович Московский и приказал остановить печатанье газеты до разговора с ним. Перепуганный Симонов подумал, что его собираются снять с редакторов, как это уже однажды было. Но дело оказалось совсем в другом. Вот как все происходило в изложении Симонова:

"— Слушай меня внимательно, — сказал Московский и перешел на официальный тон. — Мне поручено ЦК сообщить тебе как редактору "Литературной газеты" для твоего личного, только личного сведения, что товарищ Берия сегодня выведен из состава Президиума ЦК, выведен из состава ЦК, исключен из партии, освобожден от должности заместителя Председателя Совета Министров и министра внутренних дел и за свою преступную деятельность арестован, — официальным голосом, но одним духом выпалил мне все это Московский, даже не заметив, что по въевшейся привычке в начале этого сообщения забыл убрать перед фамилией Берия механически произнесенное слово "товарищ".

— Ясно, — сказал я. — А что случилось-то? Что произошло?

— Все, что случилось, узнаешь… на пленуме ЦК, а пока с учетом того, что ее тебе сообщил, лично перечитай все полосы, чтобы там ничего не было о Берии.

— Там ничего нет о Берии, откуда он там, — сказал я, вспоминая весе четыре полосы сегодняшней газеты. — Специальных материалов у нас не идет никаких, а так откуда же он?

— Не знаю, откуда, — сказал Московский. — Я тебя официально предупредил, больше у меня времени нет, надо ехать дальше, а ты перечитай все полосы лично. И никому ничего не сообщай. Ясно?

— Ясно.

Так никому ничего не сообщив, я как дурак стоял еще два часа за своей конторкой, перечитывая все четыре полосы, на которых фамилия Берии могла оказаться разве что в какой-нибудь заметке о сельском хозяйстве, где фигурировал бы колхоз или совхоз его имени. Но и такого тоже не обнаружилось, и я к середине ночки подписал все полосы".

Подозреваю, что в ту ночь если и пришлось в какой газете убирать имя Берии ас полос, так это в "Сельской жизни", где могла фигурировать парочка колхозов, названных в его честь. Ведь в газетах того времени не могло быть рубрики: "Вести с Семипалатинского полигона" или "Вести из Арзамаса-16". Сугубая секретность того, чем занимался Лаврентий Павлович, исключала его широкую популярность в народных массах. Многие ли знали тогда имена "секретных академиков" Харитона и Курчатова, Бочвара или Зельдовича?

Прав Серго Берия, когда пишет: "Не могла дойти до "низов" информация о секретном ведомстве Лаврентия Берии. Отец не "мелькал", как другие, с речами в газетах, не появлялся, за редким исключением, на митингах, партийных активах и прочих массовых мероприятиях. И не в одной "секретности" дело. Вся эта мишура его раздражала. Вся его жизнь была заполнена конкретным и очень ответственным делом. Так было и до войны, и в войну, и после войны. У него просто не было времени на массовые мероприятия, которые обожала партийная верхушка… Отец ценил каждый час". К тому же редкие свободные часы Лаврентий Павлович предпочитал проводить не на торжественных вечерах, а в обществе прекрасных дам. Наверное и любовью занимался, как нынешний президент Франции Жак Ширак — по формуле "пять минут, включая душ".

Поэтому Берия никак не мог полагаться на народную поддержку в осуществлении тех или иных реформ. Народ его попросту не знал. А то, что он рассылал собственные записки вместе с постановлениями Президиума ЦК в парторганизации на места, само по себе не могло способствовать росту популярности Берии среди партноменклатуры. Скорее наоборот Предлагавшиеся Лаврентием Павловичем реформы были для партийных работников клак нож острый, поскольку ограничивали их власть, и только укрепляли ненависть к "лубянскому маршалу".

Похоже, за годы руководства Спецкомитетом Берия несколько оторвался нот реальной жизни, привыкнув, что и министры, и секретари обкомов беспрекословно выполняют его распоряжения, позабыл, что это было так только потому, что за его спиной стоял Сталин, и рядом с ним, как один из членов Спецкомитета, — Маленков, курировавший партийные кадры. Может быть, думал, что после смерти Сталина его будут уважать хотя бы за то, что сделал атомную бомбу, и перестанут бояться, как главу карательяных органов. Но если не широкие массы народа, то часть номенклатуры и интеллигенции продолжали бояться Берии. Они-то знали, что помимо "бериевской оттепели", когда выпускали тех, кого не успели сгубить при Ежове, были и репрессии 1939–1941 годов, и не только против соратников Ежова, юно и против военных и деятелей культуры, были массовые депортации в войну, к которым Берия был непосредственно причастен. Те, кто был ближе к верхам, знали, что в случае чего рука у Лаврентия Павловича не дрогнет, хотя и без нужды и по своей инициативе, без санкции Сталина, он никого в расход не выводил.

Симонов в своих воспоминаниях, записанных через 26 лет после ареста Берии, безусловно, демонизирует его личность, следуя в рамках постановления июльского Пленума, выдумавшего "заговор Берии". Но когда он описывает свои переживания после известия о падении Берии, то, наверное, отражает и реальный страх того времени: "Главным было чувство облегчения, что уже не произойдет чего-то, что могло бы произойти, оставайся все по-прежнему. То, что Берия был близок к Сталину, то, что так или иначе, во все времена пребывания в Москве, занимаясь отнюдь не только Министерством внутренних дел или Министерством государственной безопасности, или промышленными, строительными министерствами, входя в Государственный комитет обороны во время войны, он всегда при этом имел некую дополнительную власть как человек, или руководящий, или наблюдающий за органами разведки и контрразведки, — все это было известно. И очевидно, часть авторитета, созданного им себе при своевременном срочном выполнении тех или иных государственных заданий в области промышленности (Симонов, присутствовавший на июльском Пленуме, где разоблачали Берию, прекрасно знал, какие именно задания выполнял Берия: делал атомную бомбу, однако и в 79-м причастность Берии к атомному проекту оставалась тайной, он не пытался ее нарушить даже в мемуарах, писавшихся во время последней болезни, за пять месяцев до смерти, и не предназначавшихся для прижизненной публикации. — /Б. С./), была замешана на том страхе и трепете, которые людям вселяло такое его совместительство, — это принадлежало к числу обстоятельств, о которых нетрудно было догадываться, и мы догадывались о них.

При том положении, которое Берия занимал при Сталине, то, что он окажется среди первых лиц государства после смерти Сталина, казалось само собой разумеющимся. Но то, что он сразу же сделался вторым лицом и очень активным (по справедливости, все-таки не вторым, а третьим, если считать первым формального сталинского преемника Маленкова, а вторым — руководителя партии Хрущева. — /Б. С./), то, что никто другой, а именно он предлагал кандидатуру Маленкова, — от этого возникало ощущение некой опасности. Это ощущение испытывали многие. Время, особенно в первые месяцы после смерти Сталина, продолжало оставаться жестким, и первое осязаемое изменение в нем появилось только после разоблачения сфальсифицированного дела "врачей-убийц" и освобождения этих людей (происшедшего в первую очередь по инициативе все того же Берии. — /Б. С./). Время не предрасполагало к слишком откровенным разговорам на такие темы, но помню, что с оговорками, с недоговоренностями у разных людей все-таки проявлялась тревога, связанная с тем положением, которое после смерти Сталина занял Берия. Были среди разнообразно выраженных тревог этих и такие оттенки: а не попробует ли Берия занять по наследству место Сталина в полном смысле этого слова?"

Ну, насчет степени близости Берии к Сталину, особенно в последние годы, Симонов, памятуя его грузинские знакомства и разговоры, вряд ли заблуждался. Уж кто-кто, а Константин Михайлович должен был понимать, что наезд Сталина на "мегрело-националистическую группу" был наездом и на Лаврентия Павловича. А тревога… Тревога у тех, с кем беседовал Симонов, наверное, была. Только надо учитывать, с кем он мог беседовать. Это были, главным образом, коллеги по литературному цеху да чиновники из агитпропа и отдела культуры, надзиравшие за литературой, вроде того же Московского. Они в той или иной степени общались с Хрущевым, в бытность его главой коммунистов Москвы, и с Маленковым как с секретарем ЦК. Да и с Молотовым наверняка встречались, тем более что супруга Вячеслава Михайловича проявляла интерес к людям искусства. Да и молотовский культ до войны был весьма неслабый, уступавший только сталинскому. Но с Берией этим людям никогда контактировать не приходилось. Его личность была окружена ореолом таинственности, связанным с его чекистским прошлым. А увеличение влияния Лаврентия Павловича соответственно приводило к уменьшению влияния в коллективном руководстве Никиты Сергеевича ни Георгия Максимилиановича. Слов нет, Хрущев с Маленковым были люди не сахар и невинных душ погубили ничуть не меньше, чем Берия, а, может быть, даже поболе. Но и Симонов, и те, с кем он беседовал весной и летом 53-го, относились к тем, кто благополучно пережил все чистки и кого Берии не пришлось освобождать из лубянских застенков в 1938–1939 гг. Да и подлинную роль партийных руководителей в репрессиях Симонов и его собеседники наверняка не представляли себе в тот момент в полной мере, списывая все на НКВД. Так что "чужак" Берия воспринимался как куда более опасный, чем свои, привычные Маленков, Хрущев и Молотов.

Лаврентий Павлович же если и был популярен, то только среди "секретных академиков" и директорского корпуса, связанного со Спецкомитетом. Но на расклад сил в Кремле они повлиять никак не могли.

9 марта 1953 года, в день похорон Сталина, тело которого поместили в ленинский Мавзолей, на траурном митинге с трибуны Мавзолея с речами, полными казенной скорби и клятвам в верности делу покойного, выступили Маленков, Берия и Молотов. Свое впечатление от их речей передал присутствовавший в тот день на Красной площади Константин Симонов: "Различие в тексте речей мне и тогда не бросалось в глаза, да и сейчас (в 1979 году. — /Б. С./), когда я перечел их в старой газете, они не слишком отличаются друг от друга, разве только тем, что в речи Молотова, в первом ее абзаце, о Сталине сказано несколько более человечно, чуть-чуть менее казенно, чем в других речах. Однако та разница, которую сейчас по тексту этих речей не уловишь, но которая была тогда для меня совершенно очевидна, состояла в том, что Маленков, а вслед за ним Берия произносили над гробом Сталина чисто политические речи, которые было необходимо произнести по данному поводу. Но ив том, как произносились эти речи, как они говорили, отсутствовал даже намек на собственное отношение этих людей к мертвому, отсутствовала хотя бы тень личной скорби, сожаления или волнения, или чувства утраты, — в этом смысле обе речи были абсолютно одинаково холодными. Речь Маленкова, произнесенная его довольно округлым голосом, чуть меньше обнажала отсутствие всякого чувства скорби. Речь Берии с его акцентом, с его резкими, иногда каркающими интонациями в голосе, обнажала отсутствие этой скорби более явно. А в общем, душевное состояние обоих ораторов было состоянием людей, пришедших к власти и довольных этим фактом.

Речь Молотова… мало разнилась по тексту от других, но ее говорил человек, прощавшийся с другим человеком, которого он, несмотря ни на что, любил, и эта любовь вместе с горечью потери прорывалась даже каким-то содроганием в голосе этого твердокаменнейшего человека. Я вспомнил… пленум, на котором Сталин с такой жестокостью говорил о Молотове, еще и по этому контрасту не мог не оценить глубины чего-то, продолжавшего существовать для Молотова, не оборванного у него до конца со смертью Сталина, связывавшего этих двоих людей — мертвого и живого".

Действительно, в последние месяцы жизни Сталина Молотов явно находился под ударом в связи с "делом врачей" и делом Еврейского Антифашистского Комитета, с которыми пытались связать и его находившуюся в ссылке жену П.С. Жемчужину. Тем не менее Вячеслав Михайлович ухитрился сохранить какие-то если не дружеские, то хотя бы теплые чувства к генералиссимусу. Хотя и страх у него, конечно, был. Не мог ведь Молотов забыть, как в 45-м пришлось пускать слезу перед товарищами по Политбюро, писать покаянное письмо Сталину, чтобы избежать нешуточной угрозы расстрела. Не забыл и того, кто приказал арестовать Полину. Но сохранилась у Молотова и память о былой дружбе с Кобой, с которым только он и Ворошилов из всех членов Политбюро были на "ты". У Маленкова же и Берии, да и у Хрущева, на сталинских похоронах не выступавшего, по отношению к Сталину было только одно настоящее чувство — страх. Причем у Лаврентия Павловича и Никиты Сергеевича этот страх перерос в ненависть. Маленков, так тот старался только поскорее забыть о почившем в бозе патроне, как о страшном сне. Он-то ближе всех из наследников стоял к Сталину, только ему был обязан своим выдвижением с самых низших ступеней иерархии на самый верх и еще при жизни вождя полуофициально считался его преемником. Наверное, Георгий Максимилианович в глубине души все же чувствовал нечто вроде благодарности к Сталину за свое возвышение из грязи в князи и оттого не так откровенно, как Берия, демонстрировал свое равнодушие к усопшему.

Маленков хотел забыть, но никак не разоблачать Сталина. Не то — Хрущев и Берия. Они искренне желали свалить все грехи на великого кормчего, чтобы не вскрылось их собственное соучастие в недавних преступлениях. Но Берия с этим делом поспешил, сразу восстановив против себя других членов Президиума, опасавшихся, что он старается обелить только себя, но может при этом свалить на них вину в совместных со Сталиным преступлениях. Хрущев же мудро выждал три года, и лишь после того, как значительно поубавил в ЦК число тех, кто работал со Сталиным, и сосредоточил в своих руках основную власть, оттеснив Маленкова и Молотова на вторые позиции, на XX партсъезде начал кампанию по разоблачению "культа личности". Такая кампания могла стать инструментом консолидации уже обретенной власти, но никак не инструментом для ее захватал Берия же сразу выложил антисталинские карты на стол, рассчитывая с их помощью перераспределить в свою пользу власть — и проиграл.

Константин Симонов описал, как это было: "Вскоре после сообщения о фальсификации дела врачей членов и кандидатов в члены ЦК знакомили в Кремле, в двух или трех отведенных для этого комнатах, с документами, свидетельствующими о непосредственном участии Сталина во всей истории с "врачами-убийцами", с показаниями арестованного начальника следственной части бывшего Министерства государственной безопасности Рюмина о его разговорах со Сталиным, о требованиях Сталина ужесточить допросы — и так далее, и тому подобное. Были там показания и других лиц, всякий раз связанные непосредственно с ролью Сталина в этом деле. Были записи разговоров со Сталиным на эту же тему. Не убежден, но кажется, первоначально записанных на аппаратуру, а потом уже перенесенных на бумагу.

Я в три или четыре приема читал эти бумаги на протяжении недели примерно. Потом чтение это было прекращено, разом оборвано. Идея предоставить членам и кандидатам ЦК эти документы для прочтения принадлежала, несомненно, Берии, именно он располагал этими документами, и впоследствии выяснилось, что так все и было (умри, Константин, лучше не скажешь: что дело врачей — липа, выяснилось тогда же, весной 53-го, но поскольку выяснил это плохой человек — враг народа Берия, то истиной это стало для Симонова только после того, когда уже после ареста Берии партия подтвердила — да, "врачи-убийцы" — невиновны. Правда, он наверняка не поверил пропагандистским утверждениям, что Берия будто бы был причастен к фабрикации этого дела. — /Б. С./). Он хотел приобрести дополнительную популярность, показав себя человеком беспристрастным, человеком, неслучайно отодвинутый несколько в сторону в последние месяцы жизни Сталина, человеком, которому Сталин не доверял или перестал доверять, человеком, который был никак не склонен продолжать те жестокости, возмутительные беззакония, которые, судя по предъявленным вам для чтения документам, были связаны непосредственно со Сталиным, с его инициативой, с его требованиями. Выставляя документы на обозрение, Берия как бы утверждал, что он и далек, и категорически против всего этого, что он не собирается покрывать грехов Сталина, наоборот, хочет представить его в истинном виде.

Чтение было тяжкое, записи были похожи на правду и свидетельствовали хо болезненно психическом состоянии Сталина, о его подозрительности и жестокости, граничащих с психозом. Документы были сгруппированы таким образом, чтобы представить Сталина именно и только с этой стороны (Лаврентий Павлович, похоже, был готов пойти до конца и безоговорочно осудить Сталина как правителя и личность, в отличие от осторожного хрущевского: с одной стороны и с другой стороны — плохо, что невиновных людей расстреливал, но зато такую войну выиграл!/ — Б. С./).

Вот он вам ваш Сталин, как бы говорил Берия, не знаю, как вы, а я от него отрекаюсь. Не знаю, как вы, а я намерен сказать о нем всю правду. Разумеется, при этом он представлял в документах только ту правду, которая ему была нужна и выгодна, оставляя за скобками все остальное.

Около недели эти документы были в ходу. После этого с ними уже никогда не знакомили. Когда вернулись (из зарубежной поездки. — /Б. С./) Фадеев и Корнейчук и я им рассказал об этих документах, у них глаза полезли на лоб, но прочесть их сами они уже не могли.

Надо сказать, что, хотя цель Берии была достаточно подлой (не более подлой, чем у Хрущева, на двадцатом съезде; только в отличие от Никиты Сергеевича, крепко почистившего архивы от документов, уличавших его в причастности к репрессиям в Москве и на Украине; Лаврентий Павлович подобную операцию по Грузии проделать не успел. — /Б. С./) и она вскоре стала совершенно ясна мне, документы эти, пусть и специфически подобранные, не являлись фальшивыми. Поэтому як тому нравственному удару, который я пережил во время речи Хрущева на XX съезде, я был, наверное, больше готов, чем многие другие люди".

Интересное дело получается: если сталинские преступления разоблачает Хрущев — то это "нравственный удар", а если тем же самым занимается Берия, то это — всего лишь рекламная кампания, направленная на повышение популярности подлого шефа МВД!

Дочь Сталина Светлана Аллилуева в книге "Двадцать писем к другу" утверждает, что во время последней болезни Сталина, когда врачи уже не сомневались в близком конце, "только один человек вел себя почти неприлично — это был Берия. Он был возбужден до крайности, лицо его, и без того отвратительное, то и дело искажалось от распиравших его страстей. А страсти его были — честолюбие, жестокость, хитрость, власть, власть… Он так старался, в этот ответственный момент, как бы не перехитрить, и как бы не недохитрить! И это было написано на его лбу. Он подходил к постели и подолгу всматривался в лицо больного, — отец иногда открывал глаза, но, по-видимому, это было без сознания или в затуманенном сознании. Берия глядел тогда, впиваясь в эти затуманенные глаза; он желал и тут быть "самым верным, самым преданным" — каковым он изо всех сил старался казаться отцу и в чем, к сожалению, слишком долго преуспевал…

В последние минуты, когда все уже кончалось, Берия вдруг заметил меня и распорядился: "Уведите Светлану!" На него посмотрели те, кто стоял вокруг, но никто и не подумал пошевелиться. А когда все было кончено, он первым выскочил в коридор и в тишине зала, где стояли все молча вокруг одра, был слышен его громкий голос, не скрывавший торжества: "Хрусталев! Машину!"

Это был великолепный современный тип лукавого царедворца, воплощенного восточного коварства, лести, лицемерия, опутавшего даже отца — которого вообще-то трудно было обмануть. Многое из того, что творила эта гидра, пало теперь пятном на имя отца, во многом они повинны вместе, а то, что во многом Лаврентий сумел хитро провести отца и посмеивался при этом в кулак, — для меня несомненно. И это понимали все "наверху"…

Сейчас все его гадкое нутро перло из него наружу, ему трудно было сдерживаться. Не я одна, — многие понимали, что это так. Но его дико боялись и знали, что в тот момент, когда умирает отец, ни у кого в России не было в руках большей власти и силы, чем у этого ужасного человека".

Берия имел основания радоваться внезапной смерти Сталина. В последние годы Иосиф Виссарионович явно готовил чистку в верхнем эшелоне власти, и следствие по "мингрельскому делу" было направлено в первую очередь против него. Наверное, Лаврентий Павлович не мог скрыть радости, что теперь-то, как ему казалось, уцелел и имеет все шансы умереть своей смертью.

С.И. Аллилуева свидетельствует, что на второй день после смерти Сталина, еще до похорон, на Кунцевской даче "по распоряжению Берия, созвали всю прислугу и охрану, весь штат обслуживавших дачу, и объявили им, что вещи должны быть немедленно вывезены отсюда (неизвестно куда), а все должны покинуть это помещение.

Спорить с Берия было никому невозможно. Совершенно растерянные, ничего не понимавшие люди собрали вещи, книги, посуду, мебель, грузили со слезами все на грузовики, — все куда-то увозилось, на какие-то склады… подобных складов у МГБ-КГБ было немало в свое время. Людей, прослуживших здесь по десять-пятнадцать лет не за страх, а за совесть, вышвыривали на улицу. Их разогнали всех, кого куда; многих офицеров из охраны послали в другие города. Двое застрелились в те же дни. Люди не понимали ничего… — в чем их вина? Почему на них так ополчились? Но в пределах сферы МГБ, сотрудниками которого они все состояли по должности (таков был, увы, порядок, одобренный самим отцом!), они должны были беспрекословно выполнять любое распоряжение начальства…

Потом, когда "пал" сам Берия, стали восстанавливать резиденцию. Свезли обратно вещи. Пригласили бывших комендантов, подавальщиц, — они помогли снова расставить все по своим местам и вернуть дому прежний вид. Готовились открыть здесь музей, наподобие ленинских Горок. Но затем последовал XX съезд партии, после которого, конечно, идея музея не могла прийти кому-либо в голову".

Получается, что едва ли не первой акцией Берии по возвращении в МВД стал вывоз мебели с "ближней дачи" Сталина и удаление оттуда охраны и обслуги. Цель этого Аллилуева видит в том, чтобы предотвратить создание в Кунцево дома-музея Сталина. Вроде бы такое действие вписывается в начатую Берией борьбу со сталинским культом. Но ведь в это время тело Сталина уже бальзамировали, и "четверка" наследников решила поместить его в Мавзолей, рядом с Лениным. Неужели Берия так боялся будущего музея? Скорее здесь другое. Вещи вывозили с дачи, чтобы обеспечить сохранность, а потом поместить в музей, который еще не решили, где именно создавать. А что охрану и обслугу разогнали, так это дело обычное. У каждого из сталинских наследников была своя охрана и свои дачи. И, вероятно, ни один из них не собирался занимать Кунцевскую дачу. Кому охота было вспоминать, как дрожали перед вождем на Ближней даче. Точно так же и в дальнейшем, когда менялись генсеки, естественным образом менялся и личный состав их охраны. Вернее, прежняя охрана нового генсека, полагавшаяся ему еще как рядовому члену Политбюро, сменяла охрану его предшественника на высоком посту.

Свое свидетельство о поведении Берии в последние дни жизни и во время похорон Сталина оставил и сын вождя Василий. Светлана Аллилуева пишет о своем брате: "Василия тоже вызвали 2-го марта 1953 года. Он тоже сидел несколько часов в этом большом зале, полным народа, но он был, как обычно в последнее время, пьян, и скоро ушел. В служебном доме он еще пил, шумел, разносил врачей, кричал, что "отца убили", "убивают", — пока не уехал наконец к себе…

Он сидел на даче и пил. Ему не надо было много пить. Выпив глоток водки, он валился на диван и засыпал. В таком состоянии он находился все время. Смерть отца потрясла его. Он был в ужасе, — он был уверен, что отца "отравили", "убили"; он видел, что рушится мир, без которого ему существовать будет невозможно.

В дни похорон он был в ужасном состоянии и веял себя соответственно, — на всех бросался с упреками, обвинял правительство, врачей, всех, кого возможно, — что не так лечили, не так хоронили… Он утратил представление о реальном мире, о своем месте, — он ощущал себя наследным принцем…

Он совсем потерял голову. Апрель 1953 года он провел в ресторанах, пил с кем попало, сам не помнил, что говорил. Поносил все и вся. Его предупреждали, что это может кончиться плохо, он на все и на всех плевал, — он забыл, что времена не те и что он уже не та фигура… После попойки с какими-то иностранцами его арестовали 28 апреля 1953 года".

Справедливости ради замечу, что арест "наследного принца" был не личной инициативой Берии, а коллективным решением руководства. Наследников Сталина порядком раздражала пьяная болтовня сталинского отпрыска о том, что отца "залечили" или, хуже того, просто "убили". Главное же, им невыносимо было сознавать, что на свободе остается еще один претендент на наследство, пусть даже "кронпринцем" Василия считало лишь немногая часть населения (но в Грузии — значительно больше, чем по всей стране).

Мемуаров Василий Сталин, как известно, не написал. Но в многочисленных заявлениях из тюрьмы в высокие инстанции подробно изложил свой взгляд на драматические события весны 1953 года и то, что им предшествовало, также на роль в происходящем Лаврентия Павловича. В частности, в заявлении в Президиум ЦК КПСС пот 23 февраля 1955 года находившийся в заключении. Василий Сталин писал: "Из чего могло быть составлено мнение о клевете на правительство? Очевидно, из следующих высказываний:

а) Первый день похорон организован был плохо… Мое возмущение заключалось в ответах адъютанту Полянскому и Екатерине Тимошенко (жене Василия. — /Б. С./), которые надоедали своими рассказами о звонках и безобразиях, происходящих якобы при прощании с телом отца. Да, я возмущался вслух. Что это было? Оскорбления в адрес правительства? Нет (если отбросить Берия). Это была обида за тех, кто, не учтя всего, допустил не столько ужасов, сколько поводов для разговоров о них. Возмущался в адрес милиции и Берия, обеспечивавший порядок. Обидно было за Н.С. Хрущева (так как он был председателем комиссии) (хоть председатель комиссии Хрущев, но виноват все равно Берия! Правда, справедливости ради, надо заметить, что Лаврентий Павлович ко дню похорон всего несколько дней находился во главе объединенного МВД и вряд ли успел взять в руки бразды правления; в этом, возможно, была подлинная причина давки с большим числом жертв во время прощания народа с телом Сталина; новый начальник еще не мог отдать нужные распоряжения, а нижестоящие милицейские начальники боялись взять инициативу на себя. — /Б. С./)…

б) Читая газету с Постановлением Совета Министров и Указом Верховного Совета (о распределении должностей между преемниками Сталина. — /Б. С./), бросил реплику: "Не могли подождать до окончания похорон" Реплика, просто глупая, высказанная под впечатлением утраты, и вряд ли стоило строить на ней криминал.

в) На площади 9 марта.

При словах Берия: "Пусть не надеются наши враги на раскол" я сказал: "На воре и шапка горит". Слышали это адъютант, Екатерина Тимошенко и врач Мартынушкина.

Заметил вслух, что Вячеслав Михайлович снял шапку, когда выступал, а Берия нет.

Возмущался на поведение Берия при вносе тела в Мавзолей и просто обрадовался, когда Лазарь Моисеевич обрезал его: "Чего ты орешь".

г) Попав домой, высказал свое мнение, что лучше бы выступил Н.А. Булганин, а не Берия, так как отец был министром обороны, но от Министерства обороны никто не выступил.

д) Прочитав "В Министерстве Внутренних дел" об освобожденных врачах в газете "Правда" (имеется в виду опубликованное 4 апреля 1953 года сообщение о пересмотре так называемого "дела врачей" и освобождении ранее арестованных кремлевских медиках. — /Б. С./), я высказал свое мнение, что этого делать не следовало (печатать такое заявление), так как кроме пищи для провокаторов и сволочи, оно ничего не давало".

В том же заявлении Василий всячески подчеркивал, что если кого и ругал сгоряча, так это Берию, четырнадцатью месяцами раньше расстрелянного как "врага народа". И доказывал, что издавна не любил Лаврентия Павловича: "Тут я обязан оговориться о Берия. Отвращение к Берия внушено мне было матерью. Она ненавидела его и прямо говорила: "он много зла и несчастья принесет отцу". До сих пор смерть материи я, в какой-то мере, связываю с влиянием Берия на отца. Позже я утверждался в плохом мнении об этом человеке. Часто замечал, как он разыгрывал перед отцом "прямодушного человека" и отец, к несчастью, попадался на это, верил, что Берия не боится говорить "правду". Невозможно было в этом переубедить отца. Впервые я прямо заговорил с отцом о Берия, рассказав случай в вагоне поезда по прибытии из Германии в Москву. Отец спал, хотя уже прибыли на место, и пора было выходить. Разбудил отца Вячеслав Михайлович, рядом находился и Берия. Отец спросонья, не разобрав, где он и что происходит, страшно рассердился и уехал один. Я случайно попал в машину Берия, в которой ехал и Меркулов. О разговоре Берия с Меркуловым об этом случае я рассказал отцу, как о нечистоплотности Берия в отношении к Вячеславу Михайловичу. Последний разговор о Берия был в Боржоми. На этот раз отец, увидав кое-какие грузинские "порядки" своими глазами, не сердился, а задумался и даже вспомнил: "Надя его терпеть не могла". Я вынужден воспроизвести эти далеко не все разговоры тс отцом, чтоб стало ясно, почему так резко о Берия я высказывался после смерти отца. Это не случайность, а последовательное, все более и более утверждающееся мнение, что он подлец. Счастье мое, что он не вызвал меня после ареста. Отец однажды при нем заставил меня повторить мое мнение о нем Берия перевел все в шутку. Но не такой он был человек, чтобы забыть, хотя внешне разыгрывал, особенно перед отцом, моего покровителя".

Трудно сказать, что здесь правда, а что придумано Василием в попытке представить свой арест следствием козней Берии и тем самым добиться освобождения и реабилитации в качестве жертвы разоблаченного партией "врага народа". Но действительно ли мать Василия ненавидела Лаврентия Павловича? Настораживает, что в заявлении Василия Иосифовича есть ссылки только на уже умерших свидетелей — отца, мать, Берию, Меркулова. Следует отметить, что Надежда Сергеевна Аллилуева скорее всего знала Берию лишь последние год-два своей жизни — после того как Лаврентий Павлович в 31-м возглавил парторганизацию Грузии. Совершенно непонятно, за что она успела его так возненавидеть. И уж совсем невероятно, чтобы Берия мог повлиять на Сталина в плане провокации роковой ссоры, приведшей Надежду Сергеевну к самоубийству. Василию же в момент смерти матери было только 11 лет.

Утверждение же о будто бы слишком большом доверии Сталина к Берии — это не более чем расхожий мифу Иосиф Виссарионович в принципе никому не доверял и как-то в порыве откровенности признался Хрущеву, что сам себе не верит. Неужели для Лаврентия Павловича вождь должен был сделать исключение? Скорее наоборот. В последние месяцы жизни Сталина Берия ощущал явную угрозу для себя. Против него были направлены и "дело врачей", и "мингрельское дело", в ходе которого были арестованы близкие к Лаврентию Павловичу руководители Грузии. Симптоматичным было уже то, что среди советских вождей, которых будто бы собирались извести коварные "врачи-вредители" из Лечсанупра Кремля, имя Берии названо не было. И сыну Серго незадолго до смерти Сталина Лаврентий Павлович прямо говорил: "Сталин принял решение о моем аресте и только ждет, чтобы закончили работу над водородной бомбой" (Берия возглавлял водородный проект). Потому-то новоназначенный шеф МВД не скрывал своей радости по поводу смерти вождя и выступил с инициативами по постепенной ликвидации сталинского культа, что так покоробило Василия.

Я также никогда не поверю, что Лаврентий Павлович был настолько глуп, чтобы демонстрировать перед Иосифом Виссарионовичем покровительство Василию. Вот это была бы верная дорога к стенке. Такой наглости вождь никому бы не простил.

А уж ликование сына Сталина по поводу того, что после ареста Берия не вызвал его на допрос, было чистой воды игрой, и Хрущев, равно как и другие члены Президиума ЦК, это прекрасно понимали. Ведь еще 8 августа 1953 года Круглов сообщал Маленкову: "В течение последнего месяца Сталин В.И. неоднократно просил следователя, ведущего его дело, ускорить прием к Берия, объясняя это тем, что хотел бы знать, какое решение по его делу будет принято Советским правительством". С чего бы Василию Иосифовичу проситься на прием к тому, кого давно считал подлецом?

И в позднейших заявлениях из тюрьмы Василий Сталин рисовал Берию самыми черными красками. Так, 1 сентября 1958 года в заявлении в Генпрокуратуру он утверждал: "Ненависть… к Берия у меня была воспитана матерью. И я не стеснялся ее высказывать при отце. Свидетелями этого были: сестра Светлана, Поскребышев и Власик. Берия меня терпеть не мог и при любом случае мстил".

Берию и Маленкова ранее связывали дружеские отношения. В первые месяцы после смерти Сталина Лаврентию Павловичу при поддержке Георгия Максимилиановича удалось провести реабилитацию осужденных по "делу врачей", по делу о вредительстве в авиационной промышленности в 46-м году, по делу работников Главного артиллерийского Управления в 51-м. Все эти дела были в свое время инспирированы противниками Маленкова и Берии. В записке, предлагавшей реабилитировать главного маршала авиации А.А. Новикова, А.Н. Шашурина и других руководителей авиационной промышленности, Берия указал, что от арестованных выбили заявления, в которых делалась попытка "оклеветать тов. Маленкова". Реабилитирован был и брат Лазаря Моисеевича Кагановича Михаил, бывший нарком авиапромышленности, покончивший с собой после обвинений в заговоре с целью установления в СССР фашистского правительства!

Правда, есть свидетельства, отрицающие сам факт дружбы Маленкова и Берии. Диссидент Р.И. Пименов, писавший под псевдонимом О. Волин, вспоминая о своих встречах с соратниками Берии во Владимирской тюрьме в 60-е годы, утверждал, что бывший заместитель министра внутренних дел генерал-полковник[1] Степан Соломонович Мамулов "четко знал, что его жизненный путь поломался из-за интриг Маленкова, которого, как и его начальник Берия, он всегда не любил… Читая у Авторханова в "Загадке смерти Сталина" домыслы о якобы союзе Маленкова и Берии, я посмеивался и вспоминал отношение к Маленкову Мамулова и других бериевцев. Из рассказов Мамулова… для меня бесспорно (впрочем, это подтверждается и многими другими источниками), что в последние годы (не месяцы!) Маленков находился в самых враждебных отношениях с Берией. Когда после смерти Сталина вдруг Маленков и Берия заходили по кремлевским коридорам в обнимку, заулыбались друг другу, то даже шестилетним младенцам в Кремле (как шутил Мамулов, вспоминая кремлевский анекдот, стилизованный под детский разговор) стало ясно, что вот-вот произойдет крупный переворот, что эта притворная любезность разрешится только могилой одного из них".

Замечу, что о дружбе Маленкова и Берии, причем задолго до смерти Сталина, говорят многие свидетели, в том числе и Хрущев в своих мемуарах. Напротив, вопреки мнению Пименова, об их давней вражде есть лишь одно свидетельство Мамуловау Безусловно, дружба Лаврентия Павловича и Георгия Максимилиановича была браком по расчету, и особо теплых чувств друг к другу оба партийных вождя не испытывали. Об этом наверняка были осведомлены в ближайшем окружении Берии. Однако нельзя сбрасывать со счетов и то, что на Степана Соломоновича, как и на других чудом уцелевших бериевцев, очень большое влияние оказали потрясения 53-го, в том числе предательство "друга Георгия". Зная, какую роль сыграл Маленков в расправе над Берией, Машмулов мог, вольно или невольно, переносить в прошлое враждебность Маленкова и Берии.

Буквально сразу же после назначения Берии главой нового объединенного МВД на него посыпались доносы в Президиум ЦК. Вот только для примера один из них:

"Товарищи Хрущев и Маленков!

Обратите внимание на хитрого мингрельца Берия. Он подлый аферист, националист. Кроме мингрельца для него никто не существует. Прислал Какучана[2] в МВД заместителем — 90-летнего пердуна Церетели,[3] безграмотного, ничего не знающего, кулака, но хвост Берия Л.П. освободил врагов народа — мингрельцев после смерти Сталина. Мингрельцы говорят, если бы Сталин был жив, Берия не мог отпустить мингрельцев. Сейчас все наши русские палку не могут перевернуть без Берия, сел на голову русских. Дядя жены Берия — Исидор Гегечкори — гремит в Америке, меньшевик, и многие родственники. Берия, аферист, сейчас будет устраивать всех мингрельцев. Рухадзе[4] не враг народа, у него был богатый материал на Берия, и за то уничтожили материалы на него. Допросите сами Рухадзе, пришлите в МВД Грузии русских, не хотим мы мингрельцев-аферистов во главе с Берия. Удалите его к черту со своими мингрельцами. Мы любим русских, справедливых людей. Теперь жизнь грузинов копейки не стоит. В больших местах будут мингрельцы, а остальные будут страдать. Сами проверьте, в МВД будут все мингрельцы. Берия Вас угробит, если его не удалите. Меня не ищите, меня не найдете".

Судя по времени пребывания Какучаи на посту министра внутренних дел Грузии, эта анонимка поступила в Москву в конце марта или в начале апреля. Она сама по себе свидетельствует, сколь сложным было положение Берии и его ставленников в системе МВД, где им противостояли сплоченные группировки ставленников Игнатьева и Абакумова. Хрущев и Маленков, судя по всему, автора анонимки искать не стали, но совету неизвестного доброжелателя из рядов грузинского МВД последовали и убрали Лаврентия Павловича не только из руководства союзного МВД, но и из жизни тоже. Однако перед этим, возможно, они, демонстрируя коллективное руководство в действии, ознакомили с текстом доноса самого Берию, что повлекло за собой замену Какучавы Деканозовым. А саму анонимку Георгий Максимилианович и Никита Сергеевич сохранили. Она пригодилась им тогда, когда потребовалось доказать намерение Берии использовать органы МВД в качестве орудия для борьбы за власть. Кроме того, здесь был намек на связь Берии с грузинскими с меньшевиками, что также пригодилось для обвинения Берии в "буржуазном перерождении".

Лаврентию Павловичу также поставили в вину инициативу по возвращению в Грузии эмигрантов-меньшевиков. По его инициативе в начале 1945 года Шария выезжал в Париж для переговоров с грузинскими эмигрантами о признании ими Советской власти, а также о возврате музейных ценностей, вывезенных ими из Грузии. Среди партнеров Шарии по переговорам был и бывший министр иностранных дел меньшевистского правительства Грузии Е.П. Гегечкори, дальний родственник жены Берии. Через год эти переговоры продолжил секретарь ЦК компартии Грузии И. Тавадзе. В результате 26 мая 1947 года Политбюро ЦК ВКП(б) по предложению ЦК компартии Грузии приняло постановление "О возвращении грузинских эмигрантов из Франции", разрешавшим 59 эмигрантам вернуться в СССР".

Соблазнительно было бы увидеть здесь начало принципиальной линии Берии на достижения соглашения с националистическими кругами в республиках. В 1953 годах она выразилась в попытках Берии достичь какого-то консенсуса с украинскими и прибалтийскими националистами. На июльском пленуме 1953 года глава правительства Грузии В.М. Бакрадзе утверждал: "Вся эта возня, которую затеял Берия с грузинской меньшевистской эмиграцией… я всегда душой был против этого. Я тогда говорил Чарквиани (первому секретарю ЦК компартии Грузии в 1938–1952 годах. — /Б. С./): "Слушайте, бросьте это бандитское отребье, кому они нужны в Грузии". Возятся с меньшевистской грузинской эмиграцией, с тем чтобы сюда доставить. Мне кажется, что в свете сегодняшних фактов и того, что выяснилось в отношении Берия, эта затея не случайна".

Однако вряд ли в действительности шаги по репатриации грузинских меньшевиков были личной инициативой Берии. Тогда, в конце войны и в первые послевоенные годы линия на возвращение эмигрантов была частью сталинской политики. Она призвана была продемонстрировать всему миру, что, под впечатлением от достижений советского народа, победившего в Великой Отечественной войне, на родину готовы возвратиться даже бывшие заклятые враги Советской власти, которых она, в свою очередь, готова простить. И переговоры о возвращении велись отнюдь не только с грузинскими эмигрантами, но и с русскими, армянскими, украинскими… Тот же Константин Симонов во время своей поездки в Париж, например, безуспешно пытался склонить к возвращению нобелевского лауреата Ивана Бунина.

Вскоре после прихода в МВД, 4 апреля 1953 года, Берия издал приказ "О запрещении применения к арестованным каких-либо мер принуждения и физического воздействия". Там, в частности, говорилось:

"По указанию руководства министерства государственной безопасности СССР избиения проводились в оборудованных для этой цели помещениях в Лефортовской и внутренних тюрьмах и поручались особой группе специально выделенных лиц… с применением всевозможных орудий пыток.

Такие изуверские "методы допроса" приводили к тому, что многие из невинно арестованных доводились следователями до состояния упадка физических сил, моральной депрессии, а отдельные из них до потери человеческого облика.

Пользуясь таким состоянием арестованных, следователи-фальсификаторы подсовывали им заранее сфабрикованные "признания" об антисоветской и шпионско-террористической работе.

Подобные порочные методы ведения следствия направляли усилия оперативного состава на ложный путь, а внимание органов государственной безопасности отвлекалось от борьбы с действительными врагами Советского государства".

Берия потребовал:

"Категорически запретить в органах МВД применение к арестованным каких-либо мер принуждения и физического воздействия…

Ликвидировать в Лефортовской и внутренней тюрьмах организованные руководством МГБ СССР помещения для применения к арестованным физических мер воздействия, а все орудия, посредством которых осуществлялись пытки, уничтожить.

С настоящим приказом ознакомить весь оперативный состав органов МВД и предупредить, что впредь за нарушение советской законности будут привлекаться к строжайшей ответственности, вплоть до предания суду, не только непосредственные виновники, но и их руководители".

Как мы прекрасно помним, сам Лаврентий Павлович в 30-е годы и в Грузии и в Москве "порочные методы следствия" применял вовсю. А тут такая метаморфоза. Чем ее объяснить. Думаю — природным прагматизмом Лаврентия Павловича, да еще, как это ни покажется странным, страх за собственную шкуру.

Опытный профессионал, Берия отлично понимал, что пытки к подследственным имеют смысл только в двух случаях. Во-первых, если посредством мер физического и психологического воздействия от арестованного можно получить информацию, поддающуюся объективной проверке, как-то: место расположения тайника если номер банковского счета и т. п. И, во-вторых, — когда следователь знает, что обвинения против подследственного вымышленные, и только кулаком или дубинкой, пыткой карцером-холодильником или лишением сна можно добиться от них признания. Второй вариант был наиболее распространен в практике НКВД-МГБ со второй половины 30-х и вплоть до начала 50-х.

Лаврентий Павлович рассуждал вполне здраво: если придется колоть реальных врагов, подозреваемых в шпионаже или заговоре или иных преступлениях, выбивать из них явки, пароли, тайники, то чекисты и милиционеры этим все равно будут заниматься, несмотря ни на какие приказы, и без всяких прокуроров — еще тогда, когда подозреваемый считается еще не арестованным, а только задержанным. Но в то же время Берия искренне верил, что фальсифицированных политических процессов больше не будет. Он думал, что со смертью Сталина члены высшего политического руководства получат гарантии того, что из-за разногласий и споров их будут только снимать со своего поста, но не арестовывать и не расстреливать. Берия надеялся, что, уцелев при Сталине, в последние месяцы жизни которого он каждый день мог ожидать ареста, теперь будет жить долго. Но горько просчитался. Товарищи по Президиуму ЦК предпочли принести Лаврентия Павловича в качестве последней жертвы, чтобы потом уж точно в случае отставки заменить себе пулю на персональную пенсию. Лаврентий Павлович стал последним из членов Политбюро, кто был осужден на политическом процессе. В дальнейшем уже не расстреливали ни членов "антипартийной группы" Молотова, Кагановича и Маленкова, неудачно выступивших против Хрущева. Не стали расстреливать и самого Хрущева, против которого на этот раз весьма удачно выступил Брежнев, Косыгин, Суслов и другие члены Политбюро. Единственное, что помогло Лаврентию Павловичу после ареста из его собственных нововведений, стал как раз приказ о неприменении мер физического воздействия к арестованным. Нет никаких свидетельств, что Берию били. Но вряд ли это было вызвано трепетным отношением членов Президиума ЦК к приказу своего поверженного коллеги. Просто выбивать из Берии признание в организации никогда не существовавшего заговора не было нужды. Процесс с самого начала предполагался закрытым (даже на пленуме, где его шельмовали, Берии, в отличие от Бухарина и Рыкова в 1937 году, присутствовать не дали), да и нет уверенности, что Лаврентий Павлович в действительности дожил до его начала.

После назначения главой МВД Берия озаботился судьбой Абакумова.[5]

О том, в каком ракурсе виделось Лаврентию Павловичу развитие дела бывшего главы "СМЕРШ" и шефа МГБ, поведал 7 сентября 1953 года на допросе бывший заместитель начальника Следчасти по особо важным делам МГБ полковник Коняхин, бывший работник ЦК, взятый в органы министром Игнатьевым:

"11–12 марта 1953 года я был на докладе у министра (Берии. — /Б. С./) и, когда дошла очередь до дела Абакумова, Берия, не расспрашивая о виновности Абакумова, иронически произнес: "Ну, что еще нашли у Абакумова, кроме его квартиры и барахольства?" Я ответил, что подтверждены факты обмана ЦК ВКП(б) и, помимо этого, Абакумов ничего не сделал по заявлению врача Тимашук в выявлении обстоятельств смерти тов. Жданова. Берия сразу же напустился на меня: "Как Абакумов ничего не сделал по заявлению Тимашук? А вы знаете, что Абакумов передал это заявление Сталину? Почему вы меня обманываете? Неужели вас учили в ЦК обманывать руководство?"

Я промолчал и, в частности, не сказал Берии о замечании товарища Сталина, которое им было сделано в моем присутствии 20 февраля 1953 года, а именно: "Это Берия нам подсунул Абакумова… Не люблю я Берию, он не умеет подбирать кадры, старается повсюду ставить своих людей…"

Выходит, что в последние дни жизни вождь рассматривал возможность приобщить к делу Абакумова Лаврентия Павловича. Вероятно, Сталина останавливала только роль, которую играл Берия в атомном и водородном проектах. До того как будет взорвана первая советская водородная бомба, менять коней на переправе было рискованно. Инсульт положил конец сталинским колебаниям. Возможно, Коба, останься он тогда жив, все равно и не решился бы арестовать батона Лаврентия, сочтя, что еще не время.

Маленков и Берия решили инкриминировать Абакумову не только дело врачей, все фигуранты которого в апреле были реабилитированы по инициативе Берии, но и авиационное дело 1946 года, где инициатором реабилитации выступил Маленков, в 1946 году поплатившейся за приемку бракованных самолетов и авиамоторов кратковременной отставкой с постов секретаря ЦК и заместителя председателя Совета Министров и ссылкой на работу в Среднюю Азию. Молотов потребовал добавить сюда и фальсификацию дела его жены — П.С. Жемчужиной.

Уже после ареста Берии на допросах Абакумов наличие тесных связей с Берией отрицал: "На квартире и на даче у Берии я никогда не бывал. Отношения у нас были чисто служебные, официальные и ничего другого". Это не помешало прокурору Руденко на суде в 1954 году объявить его членом "банды Берии". С той поры Абакумова и Берию часто поминали вместе, как участников одной шайки, одного заговора с целью захвата власти. Ничего не могло быть дальше от действительности: Виктор Семенович и Лаврентий Павлович еще с войны друг друга терпеть не могли.

Берия предложил реабилитировать членов Еврейского Антифашистского Комитета. Он установил, что известный режиссер Соломон Михоэлс не погиб под колесами грузовика в Минске в 1948 году, а вместе с сексотом критиком В.И. Голубовым-Потаповым был убит офицерами МГБ по приказу тогдашнего министра госбезопасности В.С. Абакумова, действовавшего, несомненно, по поручению Сталина. Берия предложил Президиуму ЦК лишить участников убийства полученных за это преступление орденов и отдать под суд. Глава МВД арестовал Л.Ф. Цанаву, в качестве министра госбезопасности Белоруссии непосредственно организовавшего покушение на Михоэлса. Уже после падения Берии Президиум ограничился тем, что отнял у убийц ордена. Цанава же скончался во время следствия, которое обвиняло его уже… в участии в заговоре Берии!

Лаврентий Павлович предложил провести широкую амнистию заключенных. Это предложение было принято Президиумом ЦК. 27 марта 1953 года был издан указ, подписанный председателем Президиума Верховного Совета СССР К.Е. Ворошиловым, поэтому в народе амнистия 53-го года называлась "ворошиловской". Из 2 526 402 заключенных и подследственных, находившихся в тот момент в тюрьмах и лагерях, подлежало освобождению 1 181 264 человека, не представлявшие особой общественной опасности. В их число входили лица, осужденные на срок 5 и менее лет, осужденные на больший срок за должностные, хозяйственные и воинские преступления, пожилые и больные заключенные, беременные и женщины, имеющие детей в возрасте до 10 лет, а также несовершеннолетние. Берия предлагал еще более широкую амнистию, которая затронула бы большинство политических заключенных (у них срок обычно был не меньше 8 лет), но коллеги по Президиуму ЦК его не поддержали. Одновременно Лаврентий Павлович добился отмены ограничений на прописку в большинстве городов и пограничных местностей. Кроме закрытых военно-промышленных городов, режимными остались Москва, Ленинград, Владивосток, Севастополь и Кронштадт. Делалось это для того, чтобы амнистированные вернулись в родные места и могли легче адаптироваться к жизни на воле. Берия подчеркивал: "Установленные ограничения доля свободного перемещения и проживания на территории СССР вызывают справедливое нарекание со стороны граждан. Следует отметить, что такой практики паспортных ограничений не существует ни в одной стране. Во многих капиталистических странах — США, Англии, Канаде, Финляндии и Швеции — у населения паспортов вообще не имеется, о судимости никаких отметок в личных документах граждан не делается". После ареста Берии ограничения по прописке были без особого шума восстановлены.

Разумеется, пребывание в тюрьме никого лучше не делает, и многие безобидные бытовики или осужденные по печально знаменитому закону "семь-восемь" (от 7 августа 1932 года) за то, что подбирали колхозные колоски, в лагерях приобрели вполне уголовные наклонности. И Берии пришлось откликаться на жалобы с мест о бесчинствах амнистированных. Так, 21 мая 19л53 года он писал в управление внутренних дел Краснодарского края: "… В г. Кропоткин много случаев бандитизма, воровства и других уголовных проявлений, вследствие чего местные жители опасаются ходить по городу в позднее время. Примите необходимые меры к усилению борьбы с уголовной преступностью и охраны общественного порядка в г. Кропоткин. О результатах доложите".

Письма трудящихся, возмущенных бесчинствами амнистированных, приходили и другим руководителям страны. Так, 11 мая 1953 года москвичка Антонова писала Молотову:

"Глубокоуважаемый Вячеслав Михайлович"

Простите за дерзость, которую я позволила себе, решив писать Вам, нет сил больше молчать. Я прошу защитить нас, простых людей, от преследования и террора воров. Грабят среди белого дня, ходят с кинжалами, бритвами и, если кто им сопротивляется, они их пускают в ход, так была порезана кондуктор Григорьева А.А. из Красной Пресни. Идешь с работы домой и не знаешь, дойдешь ли благополучно. Милиция бессильна, когда зовешь на помощь, например, в вагоне или в электричке, все пассажиры молчат, боятся пикнуть. Что же это такое? В Москве такое безобразие, ужас, не говоря уж о Подмосковье, там царство бандитов, особенно свили гнезда в Никитовке и в Обираловке — ст. Железнодорожная Горьковской ж. д.

Ведь это мутная вода, это русские "гангстеры" без совести и чести.

Мы победили вооруженную до зубов Германию, неужели наше государство бессильно победить этих дармоедов.

Просим Вас издать закон, пойманному вору отрубать 5 пальцев левой руки, клеймить их, чтобы народ знал, что эти воры остерегались его. Беспощадные и суровые меры надо принять. Довольно гуманничать с этим сорняком. Горбатого исправит могила. Честные труженики должны, наконец, обрести спокойствие и не бояться, что придут ли домой благополучно.

Соберите представителей от кондукторов, например, с Красной Пресни, они Вам расскажут многое. Нельзя больше терпеть такое положение".

Вскоре Молотов, Маленков и Хрущев направили это законное недовольство против Берии, списав на него все эксцессы только что объявленной амнистии.

Берия давно уже понял неэффективность подневольного труда зэков и постарался разгрузить ГУЛАГ. Новые сложные виды вооружений требовали квалифицированного труда. Одновременно с амнистией, 21 марта, Берия направил предложение о закрытии более 20 крупных строек, на которых трудились главным образом заключенные. Прекратились работы на главном Туркменском канале, канале Волга-Урал, на гидроузлах на Нижнем Дону, на железной дороге Чум — Салехард — Игарка и БАМе и др. Все эти проекты были экономически неэффективны и вредны с точки зрения экологии.

Но Лаврентий Павлович замышлял еще более глобальные реформы. Опасаясь, что центробежные тенденции в долгосрочной перспективе могут развалить Советский Союз, он предложил хоть частично удовлетворить национальные чувства жителей республик. По замыслу Берии, руководителями компартий и основных ведомств должны были стать представители коренной национальности. Предполагалось сформировать национальные армии, учредить национальные ордена (например, в Грузии — Шота Руставели, на Украине — Тараса Шевченко, в Азербайджане — Абу Мухаммеда Низами и т. д.), перевести делопроизводство на национальные языки, больше внимания уделять национальной интеллигенции. Опыт войны убедил Лаврентия Павловича, что далеко не все советские народы готовы были идти в бой "За Родину, за Сталина!" Его сын, побывавший на Западной Украине, подтвердил, что жители вновь присоединенных территорий отнюдь не рады своему вхождению в "семью братских народов". Серго Лаврентьевич вспоминал: "Именно там (на Украине. — /Б. С./) я узнал, что такое повстанческое движение в нашем тылу… Жестокость порождала жестокость. Помню, как один из отрядов националистов штурмовал погранзаставу, где были задержаны их люди. Когда советское подразделение прибыло на выручку, спасать уже было некого — весь личный состав был вырезан… Когда фронт ушел на запад, для борьбы с повстанцами… переодевали наших солдат и выдавали такие подразделения за отряды бандеровцев…

Очень сильное впечатление произвели на меня захваченные повстанцы. Многие из них были мои ровесники. Грамотные, убежденные в своей правоте молодые люди. Нередко среди них встречались студенты… Когда я рассказал об увиденном в Западной Украине отцу, он отреагировал так: "А чему ты удивляешься? Эти люди воюют за самостоятельную Украину. И в Грузии так же было, и в любом другом месте может быть. Оружием их на свою сторону не зазовешь…"

По воспоминаниям Серго Берия, его отец "считал, что Союз должен быть единым, и в существование автономий не верил. Другое дело, что республики, входящие в тот же Союз, должны обладать неизмеримо большими правами, нежели это тогда было.

— Так или иначе, республики должны примкнуть к какому-то лагерю, — говорил отец. — С точки зрения исторических корней, для Грузии — это союз с Россией, потому что вся тысячелетняя история Грузии — это борьба нашего народа за выживание. Георгиевский трактат был принят задолго до советизации Грузии, и эту политику надо продолжать. Нас ведь связывает и единая вера, и единая культура. Надо лишь решительно отказаться от методов, присущих царскому режиму, и не подавлять язык, не заменять национальные кадры чиновниками российского происхождения".

Лаврентий Павлович надеялся завлечь народы возможностями сохранять и развивать национальные языки и культуры, служить в национальной армии, подчиняться соплеменникам, а не людям, присланным из Москвы. Надеялся привлечь на сторону центра национальные элиты, дав им реальную власть в республиках. Ведь до 53-го года в республиках Средней Азии, в Прибалтике, Молдавии и Белоруссии русские резко преобладали на всех мало-мальски значимых административных постах, вплоть до участковых милиционеров. Да и в остальных республиках их доля на руководящих должностях была значительно выше, чем доля русских в населении соответствующих территорий.

Вместе с тем, и при Берии войска МВД продолжали активную борьбу с антисоветскими повстанцами в Литве и Западной Украине — с Литовской Освободительной Армией и Украинской Повстанческой Армией. И как раз в период трехмесячного "второго пришествия" Берии чекистам улыбнулась большая удача. В результате совместной операции МВД Литовской ССР и 4-го управления МВД СССР 30 мая 1953 года был захвачен лидер литовских повстанцев капитан Ии Жемайтис, избранный "лесными братьями" и поддерживавшим их подпольем в 1949 году председателем президиума "Союза борьбы за освобождение Литвы". Вот как изложил историю с задержанием Жемайтиса глава литовских коммунистов Антанас Снечкус на июльском пленуме, посвященном разоблачению "заговора Берии":

"Печальную известность приобрела Литва в связи с провокационной запиской Берия на девятом году существования Советской власти после освобождения от гитлеровских захватчиков. Теперь нам ясно, почему понадобилось Берия раздуть значение буржуазно-националистического подполья в Литве. Это делалось для того, чтобы использовать наши недостатки в работе, раздуть эти недостатки и показать себя спасителем Советской власти в Литве, чтобы каждый, читая провокационную записку, задумался, какие там порядки в Литве при таком большом количестве лет существования Советской власти…

Также невероятно раздул Берия реакционное влияние католической церкви, сказав, что 90 процентов верующих среди населения Литвы (на протяжении десятилетий в Литве ходили упорные слухи, что сам Снечкус тайком посещает костел. — /Б. С./). Девяносто процентов! Между тем такого процента католическая церковь могла желать в самое лучшее буржуазное время. Слов нет, борьба литовского народа против литовских буржуазных националистов и их социальной опоры — кулачества была суровой и тяжелой. Мы победили в этой борьбе. Но нельзя забывать того, что литовские буржуазные националисты для борьбы с Советской властью вооружались немцами, а потом активно их поддерживали американские империалисты… Мы в этой борьбе потеряли более 13 тысяч бедняков, батраков и частично партийно-советского актива. Но эту борьбу под руководством Центрального Комитета в основном довели до конца. В этом году мы имеем всего лишь 7 убитых… Буржуазные националисты сами признают, что борьбу проиграли. Кстати, в записке упоминалось, что подпольем руководит капитан литовской буржуазной армии Жемайтис, избранный в президенты Литвы. Так и величали его президентом Литвы. Что капитан буржуазной литовской армии Жемайтис не был пойман до последнего времени — это наша вина. О чем же говорил Жемайтис, когда мы его недавно поймали, причем без помощи Берия, а поймали его чекисты Литвы (тут Снечкус сознательно лукавил; операция-то ведь была совместной с московскими чекистами; не знаю, разработал ли ее лично Лаврентий Павлович, но наверняка он держал ход операции под контролем; однако на пленуме никакие бериевские заслуги признавать было нельзя. — /Б. С./).

Булганин: А он это приписал себе (и, может быть, не без оснований. — /Б. С./).

Снечкус: Такой же Жемайтис, как его популяризатор Берия. Он показал, что не выходил из лесу, что у него для связей существует несколько точек, что у него нет никакой популярности. Что же делает Берия? Он приказывает привезти Жемайтиса в Москву для личного допроса…

Маленков: Он его допрашивал?

Снечкус: Да. Его привез заместитель министра внутренних дел Мартавичас. Он рассказал мне сегодня кое-что… После допроса Жемайтиса Берия делает такое предложение, чтобы с помощью Жемайтиса создать подпольную националистическую организацию. Сначала он раздул Жемайтиса, а теперь делает предложение тому же Мартавичюсу создать при помощи Жемайтиса националистическую организацию.

Не очередная ли это провокация Берия о националистическом подполье в Литве.

Кстати, как Берия пытался помочь делу ликвидации националистического подполья в Литве. После заседания Президиума на личную беседу я пришел к Берии. Это была единственная беседа (Смех).

Первухин: Он вас вызывал?

Снечкус: Нет, я сам позвонил и сказал, что хотел бы с ним поговорить. Он сказал: чего хотите? Я ему ответил, что хотел бы поговорить. На этой личной беседе присутствовал и товарищ Гедвилас — Председатель Совета Министров.

Маленков: Он спрятал от ЦК, что вы были у него.

Снечкус: А теперь можно узнать все.

Хрущев: Берия стремился вызывать в МВД секретарей ЦК и обкомов.

Снечкус: Кстати сказать, я такими благами не пользовался.

Хрущев: Не могут сказать и те, которых он вызывал.

Снечкус: Я выдвинул вопрос на этой личной беседе о необходимости забивать все передачи вражеских станций, которые ведутся на литовском языке, а на литовском языке не менее шести передач передается, и население в Литве может слушать, принимают радиопередатчики это. Он что на это ответил — что он, видите ли, готовит предложения ликвидировать вообще ни ту забивку, которая теперь существует. Плохая забивка, и ту ликвидировать хочет. Так какая же это помощь в ликвидации буржуазно-националистического подполья? А по радио и установкам американские империалисты передают находящемуся еще буржуазному националистическому охвостью.

Как составлялась записка Берия? То, что я немного раньше знал, и вот прошлой ночью заместитель министра внутренних дел Мартавичюс рассказал мне… Было запрещено говорить. Как составлялась эта записка? Ее составлял не Шария… ее составлял в основном другой кудесник в генеральской форме — Сазыкин. Этот Сазыкин шнырял по Литве, был в Литве два раза, но в ЦК не зашел, и ЦК не знал даже, что он в Литве был инкогнито. Для большего веса пустили слух, что он является вместе с тем атомщиком (Смех). Товарищи из МВД Литвы сначала возражали против многих положений в записке Берия, но были вынуждены затем подписать документ после грубостей с матушкой. Товарищ Мартавичюс — заместитель министра внутренних дел Литовской СССР — пишет так: "Докладная записка, составленная нами — Кондаковым, Мартавичюсом — коммунистами с подпольным стажем, Гайлзявичюс — литовцем-коммунистом, была весьма самокритичная докладная записка, но Берия она не удовлетворила. Он обвинил нас в сокрытии действительного положения в Литве, хотя этого руководство МВД Литвы даже в мыслях не допускало. Берия обругал нас самой низкопробной бранью и заставил переделать в угодном ему духе, то есть раздуть состояние действующего подполья и показать их массовыми, стройно организованными и централизованными, находящимися вне нашего поля зрения. Что касается националистического подполья, такого положения у нас в республике нет, но мы вынуждены были такое подполье отразить, как это хотелось Берия. На мои возражения Берия против этой необъективной оценки положения, он на меня обрушился руганью и угрозами. Так эта записка составлялась"…

Да, кстати, о цифре. Там дана большая цифра — 270 тысяч всех репрессированных, но она составлялась нечестно… там, в записке, указано, с 1944 года, а между тем входят и репрессированные до войны, 1941 года… там, видимо, по нескольку раз тот же самый человек проходит. А эта цифра у нас теперь в республике начала ходить, на Пленуме она оповещена.

К чему понадобилось Берия раздуть так положение в Литве? Видимо, американцам. Надо вспомнить, товарищи, выступление Эйзенхауэра осенью прошлого года, когда он говорил о том, что американцы настроены освободить своих братьев по крови… Видимо, надо было раздуть это существование буржуазно-националистического подполья, потом еще довести до сведения населения, и в печать попало…

Правильно здесь было сказано товарищем Хрущевым и товарищем Молотовым, что буржуазно-националистические элементы начали распоясываться… после вреднейшей быстрой замены русских литовцами в органах МВД. И здесь Берия преследовал цель показать себя проводником национальной политики, умаляя авторитет ЦК.

Что за характер этих слухов? Русские будут высланы из Литвы, а высланные кулаки вернутся в Литву, за русскими будут высланы и литовские коммунисты. Мы этих литовских коммунистов перебьем, как кроликов. Вот всех русских уже увольняют, вообще они бегут из Литвы. В милиции и других учреждениях останутся только литовцы и некоторые русские, но пусть они не надеются, что там свобода им будет. Мы всех их переловим, как кроликов. Русские коммунисты из Литвы уезжают, а литовские коммунисты будут повешены, когда придут американцы и англичане. Русские коммунисты уйдут, а литовцев всех перебьем. Вот так развязываются буржуазно-националистические элементы".

Трудно сказать, какого рода организацию во главе с капитаном Жемайтисом собирался создать Берия. То ли речь шла о мнимой антисоветской организации, вроде пресловутого "Треста" 20-х годов, предназначенного для поимки эмигрантских эмиссаров и деятелей настоящего литовского подполья. То ли Лаврентий Павлович замыслил создать легальную национально-культурную организацию, чтобы расколоть подполье и привлечь на свою сторону часть "буржуазных националистов". Если верно последнее предположение, то получается, что Берия готов был пойти на широкий блок со сторонниками литовской независимости, вероятно, на условиях предоставления республике реальной автономии и включения некоторых деятелей оппозиции в правительство. Иначе трудно объяснить намерение провести ускоренную замену русских кадров в Литве национальными. Для такого мероприятия просто не нашлось бы достаточного числа лояльных Советской власти литовцев с соответствующим уровнем образования. И Берия не мог не знать настроений в Литве, тем более что сам всячески подчеркивал силу "буржуазных националистов". Лаврентий Павлович неслучайно собирался постепенно лишить партийные органы на местах реальной власти. Он, по всей видимости, надеялся достичь соглашения со сторонниками независимой Литвы не на идеологической, а на хозяйственной платформе, убедив их в выгодах вхождения в состав более крупного государства, да к тому же одной из двух существовавших в мире сверхдержав. При этом Берия был готов отказаться и от колхозов, и от "идеологической чистоты" экономики.

В постановлении Президиума ЦК КПСС о положении в Литовской ССР, принятом 26 мая 1953 года по записке Берии (текст записки до сих пор не опубликован), отмечалось "грубое извращение партийным и советским руководством Литвы ленинско-сталинской национальной политики… Из четырех заместителей Председателя Совета Министров Литовской ССР только один является литовцем, в аппарате ЦК КП Литвы из 15 заведующих отделами литовцев только 7, в Вильнюсском обкоме из 16 заведующих отделами и секторами всего 3 литовца, в аппарате Каунасского горкома из 8 заведующих отделами литовец только один… В аппарате быв. Министерства государственной безопасности Литовской ССР в составе 17 начальников отделов был лишь один литовец, из 87 начальников райотделов МГБ литовцев насчитывалось всего 9 человек, а из 85 начальников райотделов милиции — всего 10 литовцев.

Даже в составе руководящих хозяйственных работников литовцы составляют меньшинство. Так, из 92 директоров совхозов литовцев только 27, из 132 директоров МТС только 53 литовца".

В постановлении также подчеркивалось, что "партийная организация Литвы недостаточно учла опасность широкого влияния католического духовенства, враждебно настроенного к Советской власти, среди литовского населения. Вместо надлежащего развертывания антирелигиозной пропаганды и широкого разъяснения массам вреда католической церкви, направляемой реакционным Ватиканом, главное внимание было обращено на применение репрессий в отношении католического духовенства, что еще больше подогревало недовольство населения мероприятиями Советской власти".

Очевидно, Лаврентий Павлович надеялся повторить в Литве удачный опыт, проделанный им сначала с Грузинской, а потом, вместе со Сталиным, и с Русской Православной Церковью, когда вместо репрессий к руководству церквями приводились люди, опекаемые госбезопасностью.

Также явно с подачи Берии в постановлении утверждалось: "Только серьезными ошибками и слабостью руководства ЦК КП Литвы и Совмина Литовской ССР можно объяснить то, что буржуазно-националистическое подполье не только не ликвидировано до сих пор, но и сумело пустить глубокие корни и даже создать себе некоторую опору в недрах самого населения. Основной ошибкой в этой области следует признать то, что партийное и советское руководство Литвы фактически перепоручило важное дело ликвидации буржуазно-националистического подполья органам государственной безопасности, а те, в свою очередь, в основном свели это дело к массовым репрессиям и чекистско-войсковым операциям, задевающим широкие слои населения.

За послевоенный период (1944–1952 гг.) подвергнуто разным видам репрессии более 270 тысяч человек, т. е. около 10 % всего населения. ЦК КПСС считает позорным фактом, что ЦК КП Литвы и Совет Министров Литовской ССР до сих пор не сумели обезглавить антисоветское подполье, приносящее огромный вред литовскому народу. Не только не пойманы главари подпольных центров, но и не пресечены их активные мероприятия против Советской власти. До сих пор продолжают действовать подпольные типографии, печатающие в больших тиражах антисоветские газеты, листовки и брошюры, направленные против интересов литовского народа. Дело доходит до того, что для обеспечения участников подполья руководителям этого подполья удается собирать различного рода поборы с определенной части сельского населения и даже с отдельных колхозов.

ЦК КПСС подчеркивает, что, если не будут безотлагательно приняты эффективные меры по ликвидации отмеченных выше серьезных недостатков и провалов в работе партийных и советских организаций Литовской ССР, может быть поставлено под угрозу дело Советской власти в республике".

Лаврентий Павлович в последние годы жизни уже очень хорошо сознавал, что массовые репрессии не могут решить проблему неприятия коммунистической власти в условиях, когда уже возникло народное сопротивление ей с оружием в руках. Репрессии, в лучшем случае, наносили удар лишь по пособникам повстанцев, а не по самим участникам вооруженных формирований. Чаще же всего от чекистско-войсковых операций и других массовых репрессий страдали случайные люди, никак не связанные с подпольем, а это только озлобляло население. Берии гораздо более эффективной казалась политика кнута и пряника. В ней упор делался на посулы и уступки повстанцам и изложение движения изнутри. Репрессии же должны были носить выборочный характер и затрагивать прежде всего руководителей повстанческого движения.

Основное требование постановления Президиума ЦК по Литве, написанного фактически под диктовку Берии, сводилось к тому, что необходимо "выращивание и широкое выдвижение литовских кадров во все звенья партийного, советского и хозяйственного руководства". При этом предполагалось отказаться от практики "назначения заместителями Председателя Совета Министров Литовской ССР и выдвижения вторыми секретарями районных и городских комитетов партии", па также в иных властных структурах лиц "не из литовских национальных кадров".

Аналогичные постановления по инициативе Берии приняли и по Западной Украине и Западной Белоруссии. Последнее до настоящего времени все еще не опубликовано. Поскольку вооруженная борьба в Западной Белоруссии уже не велась, можно предположить, что там упоминалось лишь о невнимании к национальной культуре и об отсутствии на руководящих постах местных уроженцев.

Что же касается постановления по Западной Украине, принятого в тот же день, что и постановление по Литве, 26 мая 1ф953 года, то там прямо утверждалось: "Слабая работа местных партийных и советских органов, а также недостаточное руководство со стороны ЦК КП Украины привели к тому, что среди значительной части населения существует недовольство проводимыми на месте мероприятиями…

Серьезное недовольство населения западных областей Украины вызывают имеющиеся там факты грубого искривления ленинско-сталинской национальной политики. В руководящем партийно-советском активе кадры работников из западных украинцев составляют незначительную часть, а почти все руководящие посты в партийных и советских органах заняты работниками, командированными из восточных областей УССР и из других республик Советского Союза. Так, например, из 311 руководящих работников областных, городских и районных партийных органов западных областей Украины только 18 человек из западноукраинского населения.

Особенно болезненно воспринимается населением Западной Украины огульное недоверие к местным кадрам из числа интеллигенции… Из 1718 профессоров и преподавателей 12 высших учебных заведений города Львова к числу западноукраинской интеллигенции принадлежат только 320 человек, в составе директоров этих учебных заведений нет ни одного уроженца Западной Украины, а в числе 25 заместителей директоров только один является западным украинцем.

Нужно признать ненормальным явлением преподавание подавляющего большинства дисциплин в высших учебных заведениях Западной Украины на русском языке… В Львовском торгово-экономическом институте все 56 дисциплин преподаются на русском языке, а в лесотехническом институте из 41 дисциплины на русском языке преподаются только четыре…

Такое положение дел в западных областях Украины создает почву для подрывной работы врагов Советской власти, особенно буржуазно-националистического подполья. Факты говорят о том, что это подполье, несмотря на многолетнюю борьбу за его ликвидацию, все еще продолжает существовать, а его банды продолжают терроризировать население.

ЦК КП Украины и обкомы партии западных областей до сих пор не могут учесть, что борьбу с националистическим подпольем нельзя вести только путем массовых репрессий и чекистско-войсковых операций, что бестолковое применение репрессий лишь вызывает недовольство населения и наносит вред делу борьбы с буржуазными националистами.

С 1944 по 1952 г. в западных областях Украины подверглось разным видам репрессии до 500 тысяч человек, в том числе арестовано более 134 тысяч человек, убито более 153 тысяч человек,[6] выслано навечно из пределов УССР более 203 тысяч человек.[7]

О явной неудовлетворительности проводимых мер борьбы с буржуазно-националистическим подпольем говорит тот факт, что около 8000 человек из молодежи, подлежащей набору в ремесленные училища и школы ФЗО, перешло на нелегальное положение".

О недостатках в проведении чекистско-войсковых операциях на Западной Украине в бытность Абакумова главой МГБ писал 8 февраля 1948 года Сталину первый заместитель министра внутренних дел И.А. Серов. Это письмо появилось в связи с попытками Абакумова создать против Серова дело о незаконном присвоении средств в Германии и аресте Министерством госбезопасности офицеров МВД, работавших в Берлине. Среди прочего, Иван Александрович сообщал Сталину, что "во внутренних войсках, переданных из МВД в МГБ, офицерам запрещено вспоминать о проведенных операциях во время войны (по переселению немцев, карачаевцев, чечено-ингушей, калмыков и др.). Можно только ругать эти операции. А ведь осенняя операция МГБ по украинским националистам была известна националистам за десять дней до начала, и многие из них скрылись (речь идет о массовой депортации населения Западной Украины в 1947 году. — /Б. С./). Это ведь факт. А Абакумов за операцию представил сотни сотрудников к наградам".

Постановление ЦК Президиума ЦК по Западной Украине предлагало заменить главу компартии Украины русского Л.Г. Мельникова на второго секретаря — украинца А.И. Кириченко, что и было осуществлено. Однако в последующем Кириченко твердо держал сторону Хрущева, так что никакой выгоды от этого назначения Берия так и не получил. Предлагалось также увеличить долю выходцев с Западной Украины в партийных и советских органах как на местном, так и на общеукраинском уровне. Вот об этом после ареста Берии даже не вспоминали. Больше повезло пункту о введении в вузах и школах Западной Украины преподавания на украинском языке. Он, пусть частично, но был реализован.

Берия настоял также на том, чтобы были приняты меры по оздоровлению экономической ситуации на Западной Украине. В постановлении отмечалось: "Признать необходимым, в целях дальнейшего укрепления колхозов, развития их общественного хозяйства и повышения материального благосостояния колхозного крестьянства западных областей УССР, провести снижение норм по государственным поставкам сельскохозяйственных продуктов и обязательным денежным платежам, прежде всего для колхозов горных и предгорных районов". Уже после ареста шефа объединенного МВД, осенью 53-го эти меры были распространены на всю страну. Позднее и Хрущев и Маленков приписывали каждый себе идею облегчить бремя крестьянства. Но, оказывается, колхозники должны сказать за это спасибо Берии, который первым предложил прекратить драть с колхозов три шкуры.

Интересно, что в последние дни пребывания Берии во главе МВД, 22 июня 1953 года, чекистам удалось арестовать одного из лидеров Организации Украинских Националистов, чьим военным крылом ни была УПА, надрайонного проводника Романа Щепаньского (Буй-Тура). Очевидно, его предназначали для такой же комбинации, что и Жемайтиса (Щепаньский так и не был расстрелян).

Не исключено, что Берия сознательно сгущал краски насчет положения в Прибалтике и Западной Украине. Именно в этом его обвинили после ареста, уже на Июльском пленуме. Возможно, Лаврентий Павлович искренне верил, что только преобразование СССР в настоящую федерацию, с более самостоятельными союзными республиками, во главе с национальными кадрами и с делопроизводством на национальных языках позволит сохранить единое государство. И ради такого преобразования пугал коллег по Президиуму ЦК "страшилками" про мощь националистического украинского и литовского подполья. Можно, конечно, предположить и другое. Лаврентий Павлович, несколько лет не имея касательства к органам безопасности, утратил чекистское чутье и не смог правильно оценить обстановку в Литве и Западной Украине. Но верится в такое с трудом. Ведь Лаврентий Павлович, что характерно, ничего не говорил о мощном националистическом подполье в Западной Белоруссии, Латвии и Эстонии, где вооруженная борьба против Советской власти прекратилась уже два-три года назад. Неужели он не мог предположить, что тем же рано или поздно кончится борьба литовских и украинских повстанцев. Да он наверняка догадывался, что дни ЛОА и УПА сочтены! Связи с заграницей повстанцы почти не имели. В лучшем случае оттуда приходили связные с малопонятными директивами, но никак не оружие. Боеприпасы, оставшиеся от сражений Второй мировой войны, которыми и сражались против Красной Армии и войск МГБ "лесные братья" и бандеровцы, к 1953 году уже практически иссякли. Надежды повстанцев на то, что "холодная война" рано или поздно перерастет в войну "горячую", оказались призрачны, учитывая достижение в июне 1953 года перемирия в Корее и наличие у обеих сторон ядерного оружия. Воевать стало нечем и незачем. Победить Красную Армию и МГБ без помощи Запада повстанцы не могли. И неслучайно в конце 53-го года, всего несколько месяцев спустя после ареста Берии, руководство литовских и украинских повстанцев приняло решение прекратить вооруженную борьбу. Уцелевшие бойцы воспользовались амнистиями или легализовались, скрыв участие в антисоветских формированиях.

Вообще, Берия собирался радикальным образом преобразовать Советский Союз из фактически унитарного в действительно федеративное государство. Его сын Серго свидетельствует:

"Отец, сторонник единого сильного государства, тем не менее был убежден, что политика, которую проводил в отношении республик Центр, как раз и вредит дружбе народов. А ЦК всегда стремился держать республики "в узде", с чем отец примириться не мог.

Он не раз приводил примеры из прошлого, используя архивные материалы, связанные с имперской политикой царской России. И он доказывал, что в структуре современного государства эти же методы, пусть в видоизмененном состоянии, насаждать ни в коем случае нельзя.

Как- то, знаю, они с Жуковым обсуждали, на каком этапе можно создавать национальные армейские соединения и части (по всей видимости, этот разговор происходил в 1945 или 1946 году, еще до жуковской опалы. — /Б. С./). Спорили долго и пришли к выводу, что как только начнется формирование первой такой дивизии, то этой республики в составе СССР больше нет… Жуков и отец решили, что национальные формирования должны быть лишь декоративные, для парадов. Как, скажем, республиканские министерства иностранных дел. Помню, Жуков убеждал отца: