Пушкарь Корчевский Юрий

– Любезный, я буду здесь около двух-трех недель, не сочтешь ли за труд все это время обслуживать нас?

Ямщик с удовольствием согласился, мы договорились об оплате, каждый день с утра до вечера он должен стоять у дома. За мной оставалась кормежка в обед его и лошади.

Сидор постучал в ворота, я с нарастающим нетерпением ждал, что с моими сторожем и дворецким. Не получая от меня известий и жалованья в течение года, они могли и покинуть меня, и в принципе их никто бы не осудил. Послышались шаги, и калитка открылась, на мое счастье, это был дворецкий. Он узнал меня, пригласил в дом. Мы прошли, неся с собой небольшие баулы, основной груз остался на ушкуе. Я подошел к домику прислуги, извинился перед сторожем и дворецким, объяснив свою задержку татарским пленом, поблагодарил за верность и сдержанное слово и щедро расплатился за прошедший год, добавив премиальные.

Дом оказался в полном порядке, даже пыль везде протерта, правда, кое-где покосился забор, но я был не в претензии – ни работников, ни денег у обоих не было. Дом сохранили и сами не сбежали, за то спасибо. Я обратился к дворецкому с просьбой:

– Мы приехали недели на две-три, затем уедем по велению царя в поход на Смоленск. Хотелось бы найти кухарку и пару плотников поправить забор, можно ли решить вопрос?

Дворецкий хорошо знал, где живет бывшая дворовая челядь, и через час привел кухарку с помощницей и двух мастеровых с плотницкими инструментами в ящичках. Плотникам я показал, что и как исправить, а кухарку и помощницу решил оставить насовсем, а не на пару недель. Все равно домом в дальнейшем придется пользоваться, а жалованье не так уж и велико. Тем более на охрану дома остаются два нанятых Сидором человека, и в общей сложности кормить ежедневно надо было уже шестерых, не считая меня с Настей. Дав дворецкому денег, я отправил их на базар, надо было запасаться провизией, в доме не было ни крошки съестного. Настя хлопотала в доме, раскладывая из баулов вещи. Пока троица ходила на базар, мы с охранниками обошли дом и двор, наметив для плотников дополнительный объем работы. Весело стучали топоры, летела стружка. Вернулись с базара дворецкий с кухаркой, и скоро от кухни потянуло жареным и чем-то вкусным. Все уже к тому времени проголодались и, когда пригласили пообедать, собрались за столом быстро. Приготовлено оказалось вкусно, я порадовался, что кухарка попалась знающая и опытная.

С утра, позавтракав и сев в наемную пролетку, я направился к немецкому послу Карлу. Занимал деньги на покупку дома на несколько недель, а отдавать приходится через год.

Я подъехал к знакомому зданию и постучал в ворота, меня, узнав, впустили. Карл в домашнем платье сидел за столом и завтракал. Я поздоровался.

– Что случилось, лекарь Юрий? Почему тебя так долго не было?

Пришлось уже в который раз пересказывать историю своего пленения и освобождения. По ходу рассказа Карл вскакивал, ходил по комнате, огорченно хлопал себя по бедрам руками, то есть слушал очень эмоционально. Закончив, я сказал:

– И вот я живой и здоровый перед тобой, Карл.

– Как я рад, что тебе удалось вырваться из лап этих диких татар.

Я принес извинения за задержку денег, было понятно, что это произошло не по моей вине. Однако лицо Карла сделалось скучным, он вытащил счеты и пощелкал костяшками.

Итог – процентов набежало больше, чем дол-га.

Спорить я не стал, однако подивился немецкой расчетливости и пунктуальности, расплатился. Все-таки он меня в свое время, при покупке дома, выручил.

Я поинтересовался его здоровьем:

– О, твоими руками и талантом чувствую себя хорошо, спасибо.

Поговорив на отвлеченные темы, мы расстались. Я направился в Кремль.

С трудом нашел доверенного человека патриарха. Он меня вспомнил, сказал, что на днях получил грамотку от митрополита рязанского Кирилла, в которой он описывал мои похождения и возвращение. Также в грамотке описывалось, что я отправлялся в поход на Коломну. «Еще есть сообщение от наместника коломенского, что ты поймал, частью убив, а частью пленив, шайку разбойников. Это правда?» – спросил доверенный.

– Да, святой отец, правда.

Он одобрительно покачал головой:

– А что сейчас делать намерен?

– Князь рязанский по велению государя собирает дружину и ополчение воевать Смоленск, собираюсь присоединиться с госпиталем, врачевать увечных.

– Богоугодное дело! Отправляйся с благословением, – он меня перекрестил, – а по возвращении решай дела в Рязани и переезжай сюда, в Москву.

– Добре. – Я поклонился и вышел.

Собственно, все дела в Москве оказались улажены за один день. Время было далеко за полдень, я направился домой. На следующий день решили с Настей посетить торг, все-таки столица обязывала. Необходимо было одеться по моде. Надо сказать, в своей одежде в Рязани я выглядел нарядно, но в Москве, в приличных домах или при посещении Кремля, я выглядел провинциалом. А, как известно, встречают по одежке. Долго ходили по рядам, выбрали Анастасии несколько платьев европейского покроя, платки, соболью шубу, сапожки и туфли. Дело оказалось утомительным, известное дело – женщину одеть непросто, а имея деньги – непросто вдвойне. Полдня потратили и кошель серебра, чтобы еле погрузить ее обновы в пролетку. Я устал, но Настя выглядела довольной и счастливой. Себе я на торгу заказал у мастера-портного камзол по европейской моде, кафтан. Остальное купил. Еще несколько дней было потрачено в хлопотах по обустройству дома и двора. Один из дней я посвятил осмотру Москвы. Мы с Настей сели в пролетку и не спеша проехали по центру Москвы. Названия улиц звучали музыкой – Староколоменский переулок, Арбат, Татарская улица, Сивцев Вражек, проезд Соломенной Сторожки, Крестьянская застава и многие другие, заставляли сердце учащенно биться. Я видел дома и улицы, по которым будут ходить через четыреста лет мои современники. Осознание этого возбуждало и наполняло душу некой возвышенностью и торжественностью.

Так вдруг защемило сердце. Никому в этом мире я не мог открыться, даже жене, меня бы просто сочли умалишенным.

К вечеру уставшие и полные новых впечатлений мы вернулись домой. За трапезой – то ли поздним обедом, то ли ранним ужином – Настя почти беспрерывно говорила, какие наряды носят местные модницы. Что ж, во все века женщины одинаковы! Пока я благоговейно осматривал здания и постройки – чего стоил собор Василия Блаженного или постройки Кремля, она разглядывала наряды. Мне кажется, в ее жизни это было самым большим впечатлением. Подошел день отплытия. Мы попрощались с остающимися, я отдал деньги на содержание дома и жалованье на год вперед дворецкому. Теперь в его порядочности, чести и верности я не сомневался. На пролетке, забрав лишь малую часть вещей, мы отправились к судну. За время моего нахождения в новом доме Сидор несколько раз посещал корабль, заботясь о порядке и охране, и пополнил запасы провизии. Заскучавшие члены команды споро сели на весла, посудина развернулась, и мы отправились в обратный путь, нагруженные новыми впечатлениями. Истома уже вполне обжился в роли кормчего, грозно покрикивая на зазевавшегося ватажника. Дорога домой превратилась в несколько дней отдыха. Порядок на корабле поддерживался и без моего вмешательства, плыть было спокойно и безопасно, и я полностью отдался отдыху. Давно мы с Настей совместно не отдыхали. Но все хорошее когда-нибудь кончается. Вот вдали показались постройки и городские стены Рязани, и через несколько часов борт ушкуя стукнулся о городской причал.

Радость домочадцев, а особенно Мишеньки, была искренней, очень радовался парнишка привезенным игрушкам: в Москве я купил игрушечного коня из дерева, богато расписанного красками, и деревянный игрушечный меч, теперь по дому разносились почти индейские крики, от которых все мы вздрагивали. Остальным холопам я привез кому бусы, кому рубашку, обделенных не осталось.

Памятуя о предстоящем походе, первым делом я посетил госпиталь, где проверил подготовку. Многое было уже готово, осталось заказать у столяров деревянные ящики для бережного сохранения и перевозки на лошадях инструментов и припасов.

Для себя же я решился еще на одну придумку. Памятуя о дальности и точности стрельбы из нарезного оружия, я отправился сначала на торг, к оружейникам. Многие слышали о винтовальных ружьях, но никто в руках не держал, а в наличии тем более ни у кого не было. Пришлось идти на поклон к местным кузнецам-умельцам. Двое отказались сразу – больно мудрено! С третьим удалось договориться хотя бы попробовать. Почти каждый день я ходил в кузницу, наблюдая за ходом работ, что-то подсказывая. Я хотел получить ружье вроде литтихского штуцера, с двумя большими нарезами, правда, они требовали специальных пуль с двумя выступами, но вылить их из свинца не представляло больших сложностей. Наконец, испортив кучу заготовок, мастер изготовил ствол, сразу же я начертил прицел из мушки и целика, ведь гладкоствольные ружья наводились по стволу, так как дальность стрельбы из них была невелика.

Наконец ложа, замок были изготовлены и соединены со стволом. Ружьецо получилось ладным, но тяжеловатым. Расплатившись и забрав ружье, поехал домой. Дома, вдвоем с Сидором, мы занялись почти детским делом – лепили из глины, правда, лепили не детские свистульки, хотя я не удержался и сделал одну для развлечения Миши, а формы для пуль. Из запасов свинца отлили в формы несколько десятков пуль и на возке вы-ехали за город опробовать новинку. Далеко не отъезжали, уж очень велико было нетерпение. Сидор на возке отъехал шагов за сто и поставил в качестве мишени деревянный чурбачок. Я положил ствол на ветку дерева, тщательно прицелился, выстрелил. По тому, что чурбачок даже не пошевелился, и по взметнувшейся справа пыли я понял, что не попал, да и Сидор издалека лишь разводил руками. Я поправил целик, зарядил ружье, снова прицелился, выстрелил. На этот раз пуля задела чурбачок, отщепив щепку опять же справа. Снова я поправил целик, зарядил и выстрелил. Чурбак кувыркнулся и упал. Сидор осмотрел попадание и крикнул:

– Точно в середину.

Мишень перенесли еще дальше, теперь она стояла метрах в ста.

Я прицелился, выстрелил. Чурбак снова упал, было и так понятно, что попал. Сидор поднял чурбак, и я снова повторил выстрел. Опять точное попадание. Мы снова поставили мишень дальше, и я стал стрелять. Мне хотелось уяснить, на каком расстоянии я могу поразить цель, по размерам сопоставимую с поясной.

Выходило так, что смело можно было стрелять метров на двести пятьдесят – триста, дальше уже был большой разброс попаданий, все-таки кустарное производство ствола и домашнее изготовление пуль сказывалось.

Домой я ехал, радуясь как мальчишка: в рязанской дружине и ополчении винтовальных, или по-современному нарезных, ружей не было ни у кого. Гладкоствольные лишь у каждого десятого, да и то точно стреляли лишь метров на восемьдесят-сто. В перестрелке я получал преимущество, цена которого – жизнь.

Глядя на меня и результаты стрельбы, Сидор, вначале относившийся к затее с недоверием, попросил и для себя такое же ружье. Заехав к оружейнику, я заказал еще пару таких же и прикупил запас пороха и свинца. На следующий день Сидор отправился подбирать десяток надежных, знакомых с ратным делом людей в мое ополчение, а дома двое холопов отливали из свинца запас пуль для похода, думаю, в походе это будет обременительно.

Потихоньку, но целеустремленно я готовился к походу. Слишком может оказаться большой цена забывчивости. Пришлось идти к тележнику заказывать повозку наподобие тех, что были в начале двадцатого века на фронтах Первой мировой, – длинную, с дугами сверху для брезента. Задний борт я заказал откидным – легче грузить раненых или грузы, кузнецы сделали рессоры. Во всем, где это было можно, я старался сделать жизнь свою и окружавших меня близких людей более комфортной.

Сидор прикупил лошадей, и мы забрали уже готовую госпитальную повозку, сразу же доставив ее во двор госпиталя, пусть знакомятся и обживают.

Потихоньку Сидор подобрал команду ополченцев из бывших дружинников, охотников, просто лихих и азартных людей. В один из дней я собрал всех на госпитальном дворе. Вооружение было разномастным: у кого копье и щит, у кого сабля, кто-то с одним луком и пустым тулом для стрел. М-да, поговорив с людьми, выяснил, кто чем хорошо владеет, вручил Сидору деньги и отправил на торг к оружейникам, пусть хорошо вооружит команду, мой десяток должен быть вооружен и одет не хуже княжеского. Покончив с вооружением, принялись за одежду, купив одинаковые лазоревого цвета кафтаны и шапки.

Немного подумав, решил прикупить телегу и лошадь, не нести же людям на себе все вооружение в походе и провиант. Поскольку лошадей уже набиралось три, пришлось покупать ячмень, трава, слава богу, была под ногами. Заранее Сидор как старший над ополчением позаботился о провианте – несколько мешков разных круп, сало соленое и копченое, соль, вяленое мясо, мука и зелень – лук, репа.

Наконец, настало время общего сбора. Все ополчение выстроилось на площади перед Кремлем – стояли люди с полным вооружением, лошади с повозками, груженными припасами. Князь с воеводой гарцевали перед строем на лошадях, напротив строя ополченцев стояли несколько десятников и сотников из дружины. После внешнего осмотра князь, проехав перед строем, похвалил меня и моих людей за справную одежду и добротное оружие. После распоряжения князя каждый из десятников пошел проверять припасы, сложенные на повозках. И опять я не ударил в грязь лицом. В итоге оказалось, что снаряжены к походу мои люди лучше всех. Оставалось еще одно дело. Князь назначил общий сбор дружины и ополчения и выступление в поход через три дня. Я взял возок и возничего, подъехал к судну. Надо было перепрятать обнаруженный клад. Сложив деньги и драгоценности в две сумки, я доехал до дома. Поразмыслив заранее, решил закопать найденное в подвале дома. Добавив своего золота, сложил все в сундучок и выкопал яму в углу подвала. Позвал Анастасию, показал ей место хранения клада, объяснив, что деньги на самый крайний случай – все-таки в военный поход ухожу, не на прогулку, могу и не вернуться. До поры до времени деньги не отрывать, пользоваться теми, что в доме, а также доходами с каруселей, госпиталя, лесопилки и сахарного завода. Анастасия всплакнула, я как мог ее утешал, почти каждый второй мужчина уходил в поход, и не все вернутся. Войны, даже самые маленькие и победоносные, не обходятся без жертв.

Настал день сборов, погрузил свое оружие, провиант и одежду в возок. Сидор сел на облучок, и мы поехали на городскую площадь. Дружинники были уже там, стояли неровным строем, со всех прилегающих улиц и переулков подходили ополченцы, подъезжали телеги. Народу набиралось много – дружинников более тысячи и ополченцев приблизительно столько же. Площадь становилась тесновата. Появился князь в походном одеянии, рядом с ним воевода и знаменосец. На утреннем ветерке трепыхался ало-голубой княжеский стяг. Вот подошел митрополит Кирилл с прислуживающими монахами. После молебна нас перекрестили и окропили святой водой.

Воевода привстал на стременах и отдал команду двигаться колонной. Первыми двинулись дружинники, за ними нестройной колонной ополченцы. Во главе своих людей ехали в возках их предводители – купцы, ремесленники и другие горожане. Кто-то смог набрать трех, кто-то десять человек, лишь один боярин Федор Прокопьев ополчил три десятка. Многие были сам-один.

Пыль, поднятая множеством ног, висела над колонной плотным облаком, садясь на провожающих, на воинов, повозки, забивая ноздри и легкие. Люди откашливались и отплевывались, мечтая о том, чтобы скорее выйти на просторы, о боковом ветерке, дабы пыль уносилась в сторону. За день прошли верст двадцать – двадцать пять и остановились на широком лугу. Лошадей отвели в сторону, повозки составили в виде буквы П, внутри пространства развели костерок и сварили кулеш, поужинали. Все оружие и припасы были в повозках, поэтому шли налегке и быстро, даже кольчуги лежали на повозках, только личное оружие – сабли, мечи – висели на поясах. На второй и третий день миновали Плахино и Серебряные Пруды, вышли к Веневу. Там к нам присоединились веневские ополченцы и курские ратники, вместе двинулись на Тулу. На опушке горели множество костров, стояли палатки, паслись лошади. Кто-то прибыл раньше нас. Мы расположились на отдых. Через некоторое время по нашему лагерю пронеслась новость – будем стоять три дня, ожидая запаздывавших. С каждым днем подходили новые группы ополченцев, сотни княжеских дружинников из близлежащих городов и княжеств. Наконец получена команда – наутро выступаем. Снова лесные дороги, пыль. Хорошо, что не было дождей, иначе дороги стали бы просто непроходимыми. За все время, что мы шли, мощеные дороги не попадались. Мелкие речушки мы переходили вброд, более крупные – по существующим мостам или на заранее согнанных к месту переправы лодках. На лодки грузили людей, лошади плыли в поводу. Лишь подводы грузили на неуклюжие паромы. Миновали Алексин, в Калуге присоединились новые люди, и колонна войск растянулась на многие версты. Вот позади Юхнов, Угра, Ельня. Впереди заблестела широкая полоса воды – Днепр. Переправа войск заняла весь день. За это время почти все искупались в теплой не по-осеннему воде. Смыли дорожную грязь, отдохнули. После переправы впереди основной массы войск и по бокам двигались разъезды, все поразобрали с повозок кольчуги и оружие. Мы уже двигались по смоленской земле. Прошли несколько деревень, при нашем прибывании жители разбегались. Уже несколько лет они жили под поляками. Русским везде приходилось несладко, с юга постоянные притязания турок, с востока – татары, с запада – поляки и Литва, с севера – шведы. И каждый старался урвать кусок земли побольше. Из людей старались выжать все, чувствуя, что долго на захваченных землях не продержаться.

К исходу дня показался Смоленск. Пока мы не встречали польских разъездов, видимо, враг был уже извещен и заперся в городе. Перед городом войска разделились, вероятно согласно плану, и начали окружать город. Остановились от городских стен метров за триста, разбили лагерь. Рязанцы стояли вместе, не перемешиваясь с воинами других городов. Конные разъезды постоянно перемещались между лагерем и городом, не давая врагу выслать лазутчиков или внезапно напасть. Поужинав, легли спать.

Утром проснулись от дымков костров. Дежурные уже кашеварили, мы сбегали к реке, ополоснулись и поели каши с салом, запив сытом. Часов около десяти на стенах города появились лучники и стали обстреливать наши конные разъезды, ранив коня. Разъезды подтянулись ближе к нашему лагерю, вне досягаемости вражеских стрел. К полудню ждать на одном месте надоело, я выбрал место на опушке, в тылу наших войск, и вместе с помощниками и своими ополченцами разбил шатер под госпиталь. Поставив рядом свои повозки, приготовили инструменты, холстины для перевязок.

Раненых пока не было, и я решил подойти поближе к городским стенам, захватив с собой свое ружье и взяв для компании Сидора.

Нас заметили, до стен оставалось метров сто пятьдесят, лучники весело что-то кричали на польском и по очереди пускали стрелы. Пока стрелы падали перед нами и не причиняли вреда, но и быть овцою, посланной на заклание, я не хотел. Мы с Сидором переглянулись и почти одновременно стянули с плеч ружья. Для устойчивости улеглись на землю, поляки заулюлюкали, думая, что мы испугались. Ладно, будет вам веселье. Мы прицелились и поочередно спустили курки. Двое поляков, получив по пуле, попадали со стен. Никто из них не ожидал столь точных и дальних выстрелов. Сзади раздался восторженный рев наших воинов. Наши выстрелы привлекли внимание, и теперь за нами наблюдали с обеих сторон.

Между башнями показался высокий поляк в красной шапке. Натянув лук, он пустил стрелу, которая воткнулась в землю буквально перед моим носом. Я тщательно прицелился и выстрелил. Поляк исчез за стеной, то ли был убит, то ли ранен. Веселье стихло. Трое убитых на таком расстоянии внушали уважение. Мы спокойно встали и отошли к своим. Незнакомые люди хлопали нас по плечам:

– С почином! Молодцы! Утерли нос проклятым панам!

Ближе к вечеру ко мне в шатер зашел воевода.

– Как это у тебя получается? Так далеко ружье не стреляет, может, опять чего удумал. Князь видел выстрел, очень подивился попаданию. Лук ведь дальше стреляет.

– У меня ружье не с гладким стволом и круглой пулей, а особым способом сделанное.

Я достал ружье и пули и продемонстрировал. Воевода с удивлением заглядывал в ствол, осматривал пули.

– И где ты только диковины такие берешь?

– Кузнец-оружейник в Рязани сделал по моему рисунку.

– Что дают такие пули?

– Главное – даже и не пули, а ствол с нарезами в нем, при стрельбе из такого ружья пуля крутится как волчок и летит далеко и точно. Сами сегодня видели результаты стрельбы. К тому же здесь стоит прицел, – я показал нехитрое устройство, – он помогает точно прицелиться. Такие же прицелы можно поставить на пушки.

– В походе сделать сие невозможно будет, по возращении в Рязань покажешь нашим кузнецам.

Ночь прошла спокойно. Утром, с восходом солнца, войско привело себя в порядок и построилось на поле. По обеим сторонам и в центре построения стояли пушки. Они и открыли огонь по воротам и башням, пытаясь сделать проломы для дальнейшего штурма.

Стены стояли прочно, а вот ворота покрылись трещинами, от них летели щепки. Ответ поляков не заставил себя ждать: из бойниц крепости открыли огонь тяжелые крепостные орудия. Они были в выгодном положении: если наши воины стояли в открытом поле, то поляков защищали стены, к тому же неприятельские пушки стояли выше наших и стреляли дальше, со стен обзор был хороший.

В стане рязанцев появились первые раненые и убитые, я занял свое место в госпитале. Началась работа – обрабатывал раны, ампутировал раздробленные ядрами кисти и ноги. Шум на поле боя возрос – наши с криками пошли на штурм, пытались пробиться через поврежденные ворота, забросить веревки с кошками на стены.

С потерями для нас штурм был отбит. Со стен поляки выкрикивали обидные слова и делали неприличные жесты. Весь конец дня и часть ночи мы с помощниками трудились не покладая рук. Насколько я знал со слов легкораненых, такие же неудачные попытки штурмовать город были предприняты и другими отрядами – туляков, калужан, москвичей. Кроме потерь, вылазка ничего не дала, слабых мест в обороне нащупать не удалось. В течение недели приступов не повторяли, зализывая раны. В Рязань отправили несколько подвод с ранеными. Делать было нечего, и чтобы досадить противнику, я брал ружье и выходил поближе к крепости. За день своеобразной охоты удавалось «снять» со стен двух, трех, а то и четырех поляков.

Каждое мое попадание встречалось восторженными криками рязанцев и бессильными выстрелами из луков со смоленских стен. Наконец, полякам это надоело, и за мной устроили охоту. Выйдя в поле, я удачно улегся и, поймав удобный момент, сделал выстрел, увеличив личный счет еще на одного. Вдруг в ответ раздался пушечный выстрел, и через мгновение второй, с другого бастиона. Хотя выстрелы оказались неточны. Ядра взрыли землю в десятках метрах от меня, я понял, что моя однообразная тактика меня подвела, почти каждый раз я выбирал одну и ту же позицию. Если бы пушкари стали стрелять не ядрами, а картечью, не сносить бы мне головы. Решив не искушать судьбу, я быстро покинул позицию. Впредь будет наука, надо каждый раз менять место выстрела и при этом маскироваться под местность. Понятия о маскировке у обеих сторон не было никакого. Ратные люди были одеты в яркие одежды, носили шапки вызывающих цветов – красного например, и на фоне окружающей местности сразу бросались в глаза. Надо было браться за ум. Побродив среди тыловых повозок, я выпросил кусок сети, из кусков старых тряпок – зеленой, коричневой, серой, черной – вырезал ножом необходимых размеров кусочки и взялся пришивать к сетке. Вокруг собрались любопытные ополченцы, интересовались, для чего мне понадобилась столь странная сетка и какую такую рыбу я собрался ловить в Днепре. Каждый высказывал свое мнение, я же молча работал, что лишь разжигало любопытство. Закончив работу, я попросил всех отойти на десять шагов и отвернуться на несколько мгновений. В это время я бросился на землю и укрылся сеткой. Когда любопытные повернулись, раздались их растерянные голоса:

– А лекарь где? Неуж один убег рыболовить?

Сначала они переминались, затем стали бродить по площадке. Когда один наступил мне на руку, я вскрикнул и сдернул с себя сеть:

– Вот какую рыбу я собрался ловить.

Каждый подходил и сконфуженно щупал сеть, все стояли недалеко, и никто не мог понять, куда я внезапно подевался. Конечно, сказался эффект новизны, но если с десяти шагов меня не рассмотрели, то что говорить о крепости. Теперь единственное, что могло меня выдать, это был дым от выстрела.

На следующий день я сменил позицию и выбрался на нее рано утром, не так как всегда, выбрав небольшое углубление, накрылся сетью. Поляки вели себя спокойно, ни о чем не подозревая. Вот на стене появилось несколько человек, один из них явно какой-то чин, в желтом жупане и голубой шапке. Вокруг него вертелись чины поменьше. Я тщательно прицелился, выстрелил. Дымок ветром отнесло в сторону, и я прекрасно увидел следы выстрела – шляхтич был поражен в грудь. Поляки как взбесились. Не видя меня под сетью, они беспорядочно обстреливали из луков и нескольких пушек открытое пространство. Не глухие ведь, узнавали звук выстрела моего ружья, он и в самом деле несколько отличался от других, был более резким, что ли. Похоже, я достал не маленького чина, поляки бесновались долго, и когда они успокоились и перестали стрелять, я снова подловил на мушку неосторожно высунувшегося жолнежа. Тот кулем упал со стены в ров. Посчитав день успешным, собрал сеть и пришел к себе.

– Кого-то успешно подстрелил, лекарь, – сказал Сидор. – Видел я, как злились поляки, – боялся, не зацепят ли тебя.

– Как видишь, обошлось.

Несколько дней наши не предпринимали активных действий, но затем выставили все имеющиеся пушки и стали методично обстреливать крепость, метясь в ворота. К средине дня от ворот остались несколько досок, висящих на верхней перекладине. Но когда пешие ратники кинулись на приступ, крепость ожила и стала яростно огрызаться пушками и ливнем стрел. Пока в госпиталь не успели поступить раненые, я как мог помогал своим. Выдвинувшись поближе, я отстреливал лучников и вообще любого неосторожно выставившего свою голову. К сожалению, приступ был снова отбит с потерями для нас. Думаю, что и поляки понесли потери, но за крепкими стенами обороняться легче, и, если есть припасы и продукты, отсиживаться за мощными стенами можно долго.

Почти месяц, то штурмуя по несколько раз в день, то бездельничая, мы просидели на одном месте. Все перезнакомились и периодически, чтобы не углядело начальство, пили пиво или бражку, купленные в ближайшей деревне. С каждым днем становилось прохладнее, осень вступала в свои права, и по ночам приходилось укрываться. Мне в шатре было неплохо, но надо было думать, скоро зарядят дожди, и ни о какой осаде тогда и речи быть не может, хорошо бы унести ноги по раскисшим дорогам. Такая мысль посещала не меня одного, начальство, видно, думало о том же.

В один из дней нам объявили сбор. Перед строем выехал воевода, рассказал, как правильно и храбро мы воевали, но прибыл гонец, передавший, что, пользуясь отсутствием дружин, на южные рубежи стали нападать крымские татары. Оставив для осады Смоленска несколько московских полков, мы уходим на свои земли. Новость приняли с радостью. Выход объявили на послезавтра. Дружно стали собирать имущество и вещи. Увидев, что госпиталь почти собран и уложен в ящики, осталось только погрузить на телегу, я в последний раз решил сходить с ружьем и послать полякам последний подарок. Я никогда не любил поляков – панов и шляхтичей – храбрых, удалых, но одновременно чванливых и заносчивых. Часто, не имея кроме громкого титула и имени гроша за душой, они тем не менее ставили себя вровень со своим королем. Выбрав позицию за валуном, накинул свою самодельную сеть и стал ждать. Вот между зубцами башен показались двое панов, внимательно разглядывавших, что это русские суетятся. По-моему, мишень была хороша, и я не упустил случая, влепил пулю в голову тому, что был повыше и одет, на мой взгляд, побогаче. Выстрел достиг цели, но в ответ на выстрел по выдавшему меня дыму поляки обрушили целую тучу стрел и несколько картечных выстрелов из пушки. Если бы не валун, прикрывший меня, не быть бы мне живым. После, когда обстрел стих, я увидел на валуне несколько крупных выщербинок от картечи. Обошлось, завтра уже я буду далеко от крепости. Конечно, сознание того, что поход выдался неудачным, мы не вернули город под крыло царя русского, огорчало.

Тронулись в обратную дорогу, те же деревни и реки, только как в ленте, пущенной в обратную сторону. Вот ушло в сторону калужское ополчение, отделились туляки. Колонна значительно уменьшилась и поредела. Дорога домой показалась короче, прошли мы ее быстрее, тем более подгоняла мысль о набегах татар.

Были в Рязанском княжестве татарские деревни, но это были оседлые татары, присягнувшие русскому царю, целовавшие на том саблю в присутствии муллы. Защищали свою землю при набегах они не хуже русских, участвуя и в совместных боях и походах. В основном их использовали в качестве легкой кавалерии и в разъездных дозорах.

Добравшись до рязанских земель, дружина прямиком направилась в Рязань, бояре же со своими оружными холопами кинулись по родным вотчинам, проверяя, не было ли набегов татарских, уцелели ли деревни. Я направился со своими ополченцами в жалованную мне деревеньку Власьево. Слава богу, все было цело, татары здесь не появлялись. Заодно осмотрел лесопилку, сахарный заводик и собрал дань для князя, вернее, дань уже лежала у старосты – в виде меда, репы, капусты, мехов. Крестьяне все это погрузили в телеги и присоединились к нашему обозу. В это неспокойное время охрана из ополченцев была кстати. В Рязани мы расстались: оброк на крестьянских телегах направился к княжескому двору, а ополченцы – к моему дому. В кладовой Сидор принял от них оружие, заставив перед этим вычистить и смазать, я поблагодарил за службу и расплатился. Двое из ополченцев изъявили желание служить у меня дальше. Я посмотрел на Сидора, тот кивнул:

– Можно, неплохие ребята.

Постепенно я обрастал предприятиями, людьми, даже корабль появился. В доме теперь было четыре охранника и Сидор, подворье охранялось круглосуточно, и за свой дом я теперь был спокоен. Конечно, это были лишние рты и затраты, но я хотел спокойствия для домашних. Ночами в Рязани все-таки пошаливали, утром находили горожан с пробитой головой или зарезанных и, конечно, без денег и ценностей.

В городе был Тайный приказ, но делами он занимался государственными, по-современному – политическими, – измены, предательство. В голове моей давно вынашивалась мысль о полиции или чем-то подобном.

Решив не откладывать дело в долгий ящик, я отправился к городскому голове. Должность эта была выборная, на нее уважаемые люди города выбирали достойного мужа. Шел я к голове в первый раз, раньше как-то не было необходимости. Дом городского головы, или управа как ее здесь называли, был недалеко от торга. Я подъехал на возке, вбежал по ступеням. В приемной сидел писарь, обложившись бумагами, и гусиным пером чесал нос:

– Можно ли поговорить с городским головой?

– Он занят, подождите.

Я хмыкнул, времена меняются, а нравы те же.

Наконец открылась дверь и вышел дородный господин в жилетке и брюках черного цвета.

Ему бы черный пиджак и галстук, ничем бы не отличался от чиновников моего времени.

Я встал с лавки, попросил уделить время для разговора. Мы зашли в скучно обставленную комнату, мне указали на стул. Присевши, я коротко изложил суть своей просьбы – организовать нечто вроде ополчения для борьбы с ворами и разбойниками. Городской голова постучал пальцами по столу:

– Дело, может, и хорошее, да нужно одобрение городского совета и деньги.

Ешкин кот, ему бы еще пару телефонов на стол и вместо писаря длинноногую секретаршу. Я поблагодарил и извинился за оторванное время. Видно, бюрократия родилась не при советской власти, а значительно раньше. Действовать сам я не мог, меня могли обвинить в самоуправстве или самосуде. Я сел в возок и задумался. Скоро я уеду в Москву, надо ли мне начинать новое хлопотное и, наверняка, затратное дело. С другой стороны – сидеть просто так было скучно. По натуре я был человек деятельный, активный. Да и для города дело было полезным. Решил съездить на княжеский двор, посоветоваться с Афанасием. Этот серый кардинал хорошо знал все городские новости и местную политику. Афанасий был во дворце, и я ему выложил про свою задумку и посещение городского головы. Слушавший сначала внимательно, тот при упоминании слов головы, откровенно засмеялся.

– Голова ничего решать не хочет, перевыборы скоро, он знает, что его не выберут, не приглянулся, вот и не хочет ничего делать. Чего ж сразу ко мне не подошел?

– Так ведь думал, что эти дела городские власти решают, чего же сразу к князю идти?

– Ладно, лекарь, иди пока. Я поговорю с нужными людьми, зайди дня через три.

Дел хватало и в госпитале, здесь долечивались раненные в смоленском походе, кого удалось привезти живым. Тяжелыми я занимался сам, показывая и объясняя все своим помощникам, с выздоравливающими или легкоранеными они справлялись сами. Во время недолгих минут отдыха я размышлял, кого оставить вместо себя управляющим моими предприятиями.

Продавать пока дом, сахарный заводик, ярмарку с аттракционами, лесопилку не хотелось. К тому же надо было определиться с кораблем и с долей в банке. Продать все это можно было быстро, желающих купить прибыльное производство хватит. Но что мне делать, если в Москве дела не заладятся или придется возвращаться?

Поскольку мое решение коснется не только меня и членов моей семьи, но и сотни поверивших мне людей, выбор надо было тщательно обдумать.

Я прикидывал, кого я достаточно хорошо знаю, кто потянет дело и не обманет. Тщательно взвешивал каждую кандидатуру. Сидор – воин хороший, человек надежный, но всю жизнь сидел на княжеском жалованье, в торговле и производстве ничего не смыслит, дело может развалить. Никита Иванов – управляющий банком – человек, конечно, надежный и опытный в коммерции, но, наверняка, руки до такой мелочи, как лесопилка, не дойдут, опять дело пострадает. Мне представлялось, что в Москве, на новом месте деньги я зарабатывать смогу не сразу – пока лечебницу построю или куплю. Надо, чтобы в Рязани производства работали, доход давали. Пожалуй, оставался Тимофей, управляющий сахарным заводом во Власьеве. Хватку свою проявил в новом деле, честность доказал, с производством знаком. Осталось ввести в курс дела по лавке, что торговала досками, и аттракционам. Причем у него есть дом в Рязани, жить может и во Власьеве, и в Рязани. Да, пожалуй, стоит остановить свой выбор на Тимофее. Лучшей кандидатуры у меня не было. Сделав мысленный выбор, я успокоился и пошел к Анастасии.

– Приближается время, когда надо будет отъезжать в Москву. Решай сама, кого из челяди возьмешь с собой, что из вещей. Я думаю, что через неделю надо будет трогаться в путь, скоро дожди, дороги развезет, правда, можно путешествовать на корабле.

Тем временем, легок на помине, в Рязань по делам появился Тимофей. Я пригласил его в свой кабинет и предложил новую должность – управлять всеми моими делами в Рязани в связи с моим предстоящим отъездом в Москву.

Тимофей мялся, боясь принимать решение, и я его понимал, все-таки его трудами построен сахарный заводик, вложено немало трудов и сил, он прикипел к нему и знал каждую доску. И сейчас придется все передавать другому человеку. Конечно, приезжать и контролировать он будет, но это уже другое. Попросил дать на раздумье три дня, если он найдет себе хорошую замену, то вопрос должен бы решиться.

В госпитале я собрал своих помощников, объяснил, что уезжаю в Москву исполнять государево дело – открывать аптекарскую школу, если есть желающие, пусть скажут. После некоторого молчания и раздумья согласились два человека – Михаил и Маша. Остальные решили остаться в Рязани. Понять их можно – налаженное и любимое дело, круг пациентов, уважение в народе.

Тем более госпиталь закрываться не собирался. Дав ребятам, что собирались со мной, неделю отдыха до отъезда на сборы и наказав быть на судне, я осмотрел несколько больных и отбыл домой. И самому надо собираться.

Дома царила суета, Анастасия отбирала вещи, укладывала их в сундуки и узлы, затем снова доставала, перебирала вновь. Я понял, что буду только мешать. Что мне собирать – сумку с инструментами, сменную одежду да оружие, что я успел здесь приобрести, – пистолеты да винтовальное оружие.

Решил съездить на судно. Здесь тоже кипела работа – грузился провиант, менялись по необходимости снасти, штопались паруса. Судно приводилось в порядок, команда была занята работой. Кормчий хорошо знал свое дело, кого-либо подгонять или указывать на упущение не приходилось.

Не успел я подъехать к дому, как меня окликнули. У калитки стоял монах.

– Митрополит Кирилл по срочной надобности к себе зовет.

Я усадил монаха в возок, и мы поехали к святому отцу.

Войдя и перекрестившись, я подошел к митрополиту. Протянув руку для поцелуя и перекрестив, отец Кирилл сразу перешел к делу.

– Знаю, что готовишься к отъезду. Да матушка Евдокия, жена моя, занедужила, скрутило ее, разогнуться не может, полечил бы?

В голосе митрополита появились просящие нотки.

Я согласился, и обрадованный отец Кирилл дал мне в провожатого монаха. На стук в калитку открыла служанка, охая и причитая, повела в светлицу матушки. Скрючившись на постели, лежала на боку матушка Евдокия. Я попытался повернуть ее на спину для осмотра, однако из-за сильных болей это не удалось. Так, пальпация позвоночника болезненна, положительные симптомы Лассега. Матушка – женщина совсем еще не старая, лет тридцати пяти, можно попробовать сделать мануальную терапию. Я не ожидал, что у митрополита окажется жена много моложе его.

Сначала я легким массажем разогрел спину, затем более сильными движениями размял мышцы. Матушка кряхтела и охала, но терпела. Переложив ее с мягкой постели на жесткую лавку начал заниматься костоправством. Матушка периодически сильно вскрикивала, а из приоткрывшихся дверей выглядывали испуганные служанки. Закончив сеанс мануальной терапии, устало присел на стул, переводя дух. Матушка зашевелилась на лавке:

– А ведь видит бог, полегчало, распрямиться могу и не болит так.

– К вам я приду завтра, снова повторим сеанс, надо сделать хотя бы пять процедур. И еще настоятельно рекомендую несколько раз в день висеть на руках. Позвоночнику станет легче, и тяжести сейчас поднимать нельзя.

Довольная матушка медленно поднялась с лавки, как будто снова ожидая приступа жестокой боли, но боли не было:

– Спасибо, Юрий Григорьевич, на ноги поставил, молитву за тебя святому Пантелеймону прочитаю, не зря в городе бают про твое искусство. Надо же, два дня мучилась как, а нет чтобы сразу обратиться.

Я раскланялся и отбыл. Каждый день я посещал больную, после третьего посещения матушка встретила меня на пороге уже сама, ходила хоть и слегка скособочившись, но уверенно. После сеанса мануальной терапии и осмотра посоветовал ей прикладывать на позвоночник ржаное тесто. В благодарность она вынесла мне из соседней комнаты маленькую старинную икону в простом серебряном окладе – святого Пантелеймона – покровителя больных и врачей. Я перекрестился, поцеловал икону и поблагодарил матушку.

Вот и наступил день отъезда. С утра несколькими рейсами возка я отправил челядь с их и моими личными вещами на судно. Дом как-то вмиг опустел, оставалось лишь несколько человек, неприкаянно бродивших по дому. Наконец и мы были готовы. Уселась вся моя семья – Анастасия и Мишенька. Потап взгромоздился на облучок, и мы поехали к пристани. Судно уже было готово к отплытию, ждали только нас. Я провел семью в крохотную каюту, холопы снесли вещи. Я спустился на пристань и напомнил Потапу, что через две недели жду его с возком в Москве. Если и в Рязани пешком ходить несподручно, то в Москве и подавно, тем более московские колымаги были без рессор, а к комфорту привыкаешь быстро. Взбежав по трапу на судно, бросил прощальный взгляд на Рязань, поклонился городу. Здесь я стал богат, пользовался авторитетом, а как-то встретит Москва?

Настя с сыном стояли на палубе, и на глазах жены выступили слезы. Я обнял ее и крикнул кормчему:

– Отчаливай!

С кнехтов сброшены канаты, судно потихоньку отваливает от причала, наконец, следует команда:

– На весла!

Ушкуй выходит на стремнину, ход становится тяжелым, сказываются груз и встречное течение. Но вот, поймав ветер, поставили паруса, и, увеличив ход, так что вода зашипела под форштевнем, мы стали удаляться от города. Пожитки челяди побросали в трюм, все толпились на палубе, облокотившись на борта, любовались окрестностями. Очень немногие из простолюдинов могли позволить себе путешествие, в основном только мужчины, собираясь в ратный или торговый поход или в поисках работы. Женщины были дома, многие дальше чем на несколько верст от Рязани за всю свою жизнь не удалялись. Теперь с жадным любопытством разглядывали берега, прибрежные деревни, обмениваясь впечатлениями. Поскольку на борту были женщины и ребенок, всухомятку есть не стали, около четырех часов пополудни пристали к берегу в красивой бухте, развели костер, приготовили супчик с мясом, достали еще домашние пирожки и расстегаи.

Известно, на природе и черный хлеб кушается с аппетитом. Все приготовленное съели быстро, застучали ложками по дну котла. Дав время помыть посуду, женщинам сбегать в кусты, подняли трап и двинулись дальше. На вторую стоянку встали в устье маленькой речушки, пока женщины готовили, мужчины отошли к речушке и, раздевшись донага, искупались.

Хотя лето уже прошло, день был теплый и вода согрелась, а работа на судне заставляла иногда попотеть. Спать укладывались кто где, одни на палубе, другие на берегу, подстелив дерюжки, а некоторые, разбившись на парочки, вообще ушли в кусты.

Я решил спать на палубе, Настя с Мишей легли в тесной каюте. Только постелил коврик и кинул подушку, как ко мне подошел кормчий Истома. Тихим голосом сказал:

– Хозяин, похоже, за нами следят!

Сон как рукой сняло.

– С чего ты взял?

– Да лодочка за нами в отдалении плывет.

– Так и что с того? Река общая, по ней может плавать любой.

– Я обратил внимание, что, как мы пристали обедать, и они пристали, мы двинулись, и они за нами, мы встали на ночевку, и их не видно, не обгоняют.

– А чего раньше не сказал?

– Убедиться хотел.

– А сколько в лодке человек?

– Далеко, видно плохо. У них парус небольшой стоит, но, похоже, человека три.

Я попросил его найти Сидора и прислать ко мне. Оказалось, Сидор отдыхал на берегу, недалеко от судна. Когда он подошел, я попросил Истому повторить еще раз то, что он видел, и свои подозрения.

Выслушав внимательно, Сидор кивнул головой:

– Чего-то подобного я ожидал, пол-Рязани знает о переезде твоем в Москву, наверняка, самые ценные вещи и деньги каждый бы взял с собой. Разбойники думают так же, одна загвоздка – лодочка мала и человек в ней трое, для серьезного нападения маловато. У нас на судне десять человек команды, и нас четверо мужчин, троим нас не одолеть, хотя… Как бы у них еще какой посудины с татями не было, эти вроде как следят, а основные силы где-то прячутся.

Что ж, в логике старому воину не откажешь.

– Оповести потихоньку мужиков, выставь часовых со стороны берега. Истома, за тобой охрана судна, чтобы люди не расслаблялись, несли вахту. Женщин пока не оповещать, пусть ведут себя как обычно, а то как бы чего не заподозрили.

Двое мужчин из челяди были выставлены метрах в ста от костра, выше и ниже по течению вдоль берега, на судне Истома поставил своих людей на носу и корме наблюдать за рекой. Я зарядил ружья и штуцер, пушка была заряжена еще ранее. Всю ночь я не сомкнул глаз, прислушиваясь к каждому звуку, видимости не было никакой, полная темнота. Для защиты плохо, да и для нападения тоже – нельзя различить, где свой, где чужой. Ночью никто не напал, все, кроме дозорных, спали крепким сном, лишь в воде поигрывала рыба. Под утро и я вздремнул, все-таки сказались бессонная ночь и напряжение. Лишь Сидор бодрствовал, периодически проверяя часовых и меняя их на отдохнувших. Рассвело. Над водой полз низкий туман, стало прохладно. Я поежился, одет был легковато. Стали просыпаться женщины. Мужики на берегу развели костер, кухарки стали готовить завтрак. Мы с Сидором и Истомой отошли в сторонку.

– Что делать будем?

Сидор высказался первым:

– Я думаю, что недалеко от следующей стоянки, в обед, за поворотом, когда ушкуй не будет виден с лодки, вы высадите меня на берег, поближе к кустам, я спрячусь, и когда лодка будет проплывать мимо, посмотрю, что за люди, сколько их, какое имеют оружие. На стоянке я догоню вас по берегу.

– Ну что ж, пожалуй, это лучшее предложение на сегодняшний момент. Попытаемся хоть что-то узнать о предполагаемом противнике.

Покушали, женщины убрали посуду, все взошли на борт, и, выбрав кормовой якорь, отвязав канат от дерева, мы отчалили. Дул слабый ветерок, но его хватало, чтобы надуть парус и не идти под веслами. Торопиться мне было необязательно, а выматывать силы команды на веслах не хотелось, вдруг придется принять бой?

То Сидор, то Истома, то я, стараясь делать это незаметно, оглядывались назад, стараясь увидеть преследователей. Лодка была, она двигалась за нами, довольно далеко, чтобы не навлечь подозрение, и в то же время не отставала. Мы уже довольно далеко уплыли от места прежней стоянки, прошло часов шесть. Солнце стояло в зените. Собравшись на корме в прежнем составе – Сидор, Истома и я, – стали приглядывать удобное место для высадки Сидора. Кольчугу и тяжелое оружие он решил не брать – только нож и кистень, иначе и плавать, и бегать будет затруднительно. Вот впереди показался плавный левый поворот, на берегу стояли кусты и несколько ив, почти касающихся своими ветвями воды. То, что надо, на короткое время мы скроемся из глаз соглядатаев, в качестве лишней страховки Сидора прикроет борт ушкуя. Сидор проскочил ближе к носу, Истома прижал судно ближе к берегу, я и не заметил, как Сидор спрыгнул в воду и ужом проскочил до берега, только голова в кустах мелькнула. Женщины и холопы, похоже, ничего и не заметили, от левого борта наблюдали за кстати появившимися купальщиками.

Мы прошли выше по течению около трех-четырех километров, выбрали удобное место для стоянки и уткнулись носом в берег. Матросы резво спрыгнули в воду и закрепили канат на большом пеньке на берегу. Скинули сходни, и на берег потянулась вереница челяди. Анастасия и Миша сошли вместе с ними. Поскольку Сидора с нами не было, я распорядился насчет дозора, выслав холопов вверх и вниз по течению метров за сто, сам отошел от берега, забравшись на небольшой холм, обозревал место стоянки. Подобраться незамеченным и попытаться напасть было затруднительно. Женщины, подняв визг и шум, начали готовить на костерке пищу, бегали в кустики, сбросив обувку, заходили по колени в воду, умывались. Полная идиллия, кабы душу не точила тревога. Сели кушать, из большого котла разлили кашу с мясом по большим чашкам, одну – самую полную – я распорядился оставить дозорным. Вот уже и еда съедена, все развалились на траве, стараясь насладиться последними погожими осенними деньками.

Сидора что-то долго не было, я уже начал тревожиться, озираясь по сторонам. Наконец из кустов вынырнула седая голова старого воина. Одежда его была еще влажноватой, но запыхавшимся он не казался. Сразу подошел ко мне. Вручив ему миску с кашей и ложку, мы отошли в сторону и сели.

– Значит так, в лодке действительно трое людей, доспехов на них нет, но на дне лодки лежат лук и мечи. Я залез на ветку ивы, сверху было хорошо видно. Идут не торопясь, но за кораблем следят, над водой звуки хорошо расходятся, я услышал обрывок разговора – ушкуй, завтра, ватажка. Короче, отдельные слова. Понять из разговора ничего не смог.

– Ладно, хоть какая-то ясность.

Сидор жадно доел, облизал ложку.

– Ну, давай в путь.

Женщины поднялись на ушкуй, мужики отвязали причальный конец, втянули сходни, мы медленно развернулись и, ловя парусом ветер, направились вверх по течению. До вечера никаких событий не произошло, выбрав красивый участок берега, причалили на ночевку. Пока плыли, в голове созрел некий план. Если разбойники планируют напасть завтра, надо освободиться от пассажиров, дабы избежать ненужных жертв. С другой стороны, сделать незаметно – то есть высадить десяток женщин – тоже непросто, тем более где их оставить? Разбойники могут взять их в плен и продать в рабство. Я решил посоветоваться с Истомой и Сидором. Сидя на корме, подальше от любопытных глаз, мы прикидывали разные варианты. Сошлись на том, чтобы под утро со стоянки увести под покровом темноты в лес женщин, самим сняться в утренних сумерках с якоря. Если бандиты наблюдают издалека, то смотрят за самим судном, посчитать в темноте, сколько человек село на ушкуй, – невозможно.

Для охраны женщин выделили двух вооруженных людей, за ними вернемся после боя. Жалко, близко деревень нет, хоть бы в доме укрылись. Может, деревни где-то близко и были, но Истома хорошо знал реку, а не берег. На том и порешили. Я собрал женщин вокруг себя, коротко объяснил им ситуацию:

– Ожидается нападение разбойников, корабль маленький, кают нет, укрыться негде, возможны убитые, надо переждать на берегу.

Кто-то из женщин попытался заголосить, но ей тут же заткнули рот. Настю с Мишей я тоже снял с судна, все-таки тонкие стены каюты не бог весть какая защита, не ровен час. На прощание я вручил ей один из своих пистолетов. Пользоваться, то есть стрелять, она умела, но не заряжать, на крайний случай один выстрел есть, а перезарядить она по-всякому не успеет.

Женщины потихоньку уходили за кусты, теряясь в темноте через несколько шагов, с ними для охраны ушли двое из команды ушкуя, взяв с собой сабли и два мушкета. Я приказал сидеть тихо, разговаривать шепотом, костров не разводить, кушать всухомятку. Если до вечера мы не вернемся, самим выбираться на дорогу.

Уже достаточно рассвело, мы отчалили и на веслах пошли на стремнину.

Видимость была хорошей, но ветра не было. Плохо, гребцы на веслах могут устать еще до начала схватки. Я не погонял людей, мы еле двигались, через каждые полчаса гребцы менялись. Вдали за нами так же передвигалась лодка преследователей.

Навстречу нам показалось судно. Все насторожились. Свободные от вахты взяли оружие и укрылись за бортом. К счастью, это оказалась купеческая ладья, проплывая недалеко, нас оттуда поприветствовали, помахали руками. Мы ответили тем же. Ситуация держала нас в напряжении. Мы не знали, где и когда произойдет нападение, да и произойдет ли? Может быть, мы перестраховались, высадив женщин на берег? Из-за поворота показалось еще одно судно, я внимательно посмотрел на него, но ничего подозрительного не заметил. Не успел отвернуться, как меня локтем в бок толкнул Истома:

– Похоже, они.

– Почему так решил?

– Посмотри на осадку судна. От Москвы с грузом идут, сидят низко, а это?

Да, ладья сидела высоко, и хотя это еще не повод для подозрений, я велел всем быть наготове. Мы сближались, вот осталось сто метров, на ладье резко спустили парус, она стала терять ход, медленно уваливаясь в нашу сторону. На палубе блеснуло оружие в руках прячущихся людей. Они! По моей команде мои холопы и люди из команды приготовили мушкеты, все-таки моя выучка не пропала даром.

– Стрелять по моей команде, целиться по ногам, на груди могут быть кольчуги али какая другая броня.

Сам я решил перебежать на нос, к тюфяку. Невелика пушечка, но помощь может оказать неоценимую.

Обычно на речных судах купцы пушки в эти времена не ставили, это было уделом военных морских кораблей. Суда сближались, по нам стали стрелять из луков, я решил – пора! Поджег запал у тюфяка, навел стволом, поправляя прицел. Над чужим бортом появились головы разбойников, готовящихся к абордажу. Тут грянул выстрел тюфяка. У нескольких человек голов не оказалось, несколько человек были ранены и, страшно крича, попадали на палубу, обливаясь кровью. Услышав мой выстрел из тюфяка, холопы тут же выстрелили залпом из мушкетов картечью. Должен сказать, что залп картечью с близкого расстояния ужасен. Из каждого ствола вылетают от двенадцати до восемнадцати свинцовых горошин, эдак миллиметров восьми-девяти в диаметре. Учитывая, что стволов у нас было шесть, опустошение в стане противника было велико. Противник слегка опешил, но дело свое знал, на палубу и борта нашего ушкуя полетели кошки с веревками, команда тут же принялась рубить веревки, не давая стянуть корабли. Неизвестно ведь, сколько людей осталось на ладье, по опыту ясно, что нападают всегда в численном преимуществе, нашу команду скорее всего пересчитали еще при посадке в Рязани или соглядатай с лодочки на стоянке. Несколько кошек все-таки им удалось зацепить, и теперь на борт нашего ушкуя стали перепрыгивать разбойники самого устрашающего вида с саблями наголо. Я выхватил из-за пояса оба пистолета и с двух рук, почти не целясь, цель-то вот она, рядом, всадил двум разбойникам по пуле в живот, доспехов на них не было. Мои люди, тоже не мешкая, вступили в схватку, причем заранее многие, у которых были кольчуги или другая броня, их надели по моему настоянию.

Сеча стояла жестокая, мы защищали свою жизнь отчаянно, рубясь не во славу, а за голову. Тут и там раздавались яростные крики, звон оружия. Я саблей отразил нападение верзилы с мечом, при этом пожалев, что не было щита, легка сабелька против тяжелого меча, от нескольких ударов удалось увернуться, и, подловив момент, резанул саблей по руке с мечом. Кровь ударила фонтаном, меч выпал, и я всадил саблю в живот чуть не по эфес. Не пропали все-таки уроки фехтования с Сидором. Кстати, старый воин успешно оборонялся от двоих разбойников, у его ног уже валялся один убитый. Подскочив ему на помощь, я сзади срубил голову одному разбойнику, второго прикончил сам Сидор. Не имея времени передохнуть, мы кинулись на помощь нашим людям, которых теснили к мачте. Мы удачно оказались сзади и, перепрыгивая через лужи крови и убитых, с ходу врубились в ряды сражающихся, убив сразу двоих. Своему я вонзил саблю под левую лопатку. Сидор просто снес саблей голову. Мы принялись рубить налево и направо, стараясь нанести глубокие резаные раны по рукам и ногам. Истечет кровью и ослабеет, все равно уже будет не боец. Теперь нападавшие стали действовать осторожнее, нас теперь было десять на десять. Мои попытки достать ближайшего противника раз за разом кончались неудачно, ему удавалось успешно обороняться. Сидор свалил своего противника, пришел на помощь. Воспользовавшись временной передышкой, я рванулся к кормовой каюте, там лежал заряженный штуцер, оберегая его, на палубу его не выносил. Заскочив, схватил ружье в руки и, не успев толком выскочить назад, увидел перед собой оскаленное в страшной усмешке чужое лицо и занесенную для удара саблю. Я успел подставить под удар ружье, сабля, звякнув, отскочила, и мне удалось прикладом впечатать нос разбойника глубоко в его лицо. Кровь хлынула ручьем. Выхватив нож, всадил его в грудь и для верности повернул его в ране. Ситуация на судне менялась в нашу пользу. Моя команда теснила к носу уцелевшую кучку разбойников, краем глаза уловил движение сбоку от себя на чужой ладье, там стоял лучник и накладывал на лук стрелу. Ни секунды не раздумывая, всадил ему пулю в грудь. Пока мне не угрожала непосредственная опасность, бросился в каюту и перезарядил штуцер.

Пригодились мои самодельные подобия патронов из скрученной бумаги, в которой уже лежали отмеренный порох и пуля. Мне оставалось только шомполом туго забить и подсыпать на полку свежего пороха. Снова выскочил на палубу, бой еще продолжался, но с явным нашим перевесом. На разбойничьем судне какой-то тип, в синей рубашке, пытался обрубить веревки, предвидя уже неизбежный конец. Я прицелился и выстрелил в голову, получив страшный удар свинцовой пулей с такого расстояния, голова просто раскололась. Я снова перезарядил винторез. Схватка затихала, на чужом судне никакого движения видно не было. Я огляделся вокруг. Недалеко от нас быстро приближалась к месту схватки лодка преследователей, что шла за нами от самой Рязани. На лодке стоял парус и быстро работали две пары весел. Видно, ребятки спешили, чтобы успеть к дележу добычи. Теперь уже не опоздаете. Я поймал на мушку переднего гребца и спустил курок. Было видно, как удар тяжелой пули в спину опрокинул его лицом вперед. Не мешкая, я стал перезаряжать штуцер. Шум схватки сзади затих. Лодочка тем временем завиляла, там спустили парус, пытаясь разглядеть, что же происходит на наших судах. Вот и ладненько, парус спустили, видимость улучшилась, стала видна вся лодка. Я прицелился в рулевого, по всей видимости, он был главный, и выстрелил прямо в сердце. Разбойник упал спиной в воду. Видя такой оборот, третий оставшийся в живых попытался на веслах развернуть лодку. Однако для одного она оказалась тяжеловата и получалось это не очень ловко и быстро, как раз мне хватило времени перезарядиться. Я крикнул:

– Плыви сюда, оставлю в живых.

Но глупец только быстрее заработал веслами. Ну что же, посмотрим, кто быстрее – он или пуля. Остановив прицел на плече, я нажал на курок. Было видно, как пуля вырвала здоровый клок одежды на правом плече, это место обильно окрасилось кровью. Весла без движения свисали в воду, но лодку течением все равно уносило от нас. Я обернулся. Бой был закончен, добивали раненых разбойников:

– Истома, кто еще имеет силы вплавь догнать лодку и хотя бы причалить к берегу, нам нужен пленный, причем живой!

Истома пожал плечами. Вид у всех был потрепанный, тела в брызгах крови – то ли своей, то ли чужой. Вперед вышел молодой паренек из судовой команды:

– Позволь, барин, я попробую.

Скинул кольчугу и сапоги, взял в рот нож и бросился в воду. Я с заряженным штуцером следил, как будут развиваться события, готовый вмешаться в любой момент. Истома отдал распоряжение осмотреть чужое судно и сбросить с него якорь, так как нас понемногу сносило. Несколько матросов и моих холопов, держа оружие наготове, перебрались на разбойничью ладью, сняв с убитых оружие, их выкинули за борт. Не может заслуживать разбойник, посягающий на чужие жизни и добро, христианского погребения. Кроме оружия и небольшой горсти серебряных монет, на судне ничего не оказалось. Тем временем парень из команды вплавь догнал лодку, которую тихо несло по течению вниз, гребец лежал в лодке, весла бессильно чертили воду. Вот он забрался в лодку, наклонился над раненым, помахал нам рукой и сел за весла. Лодка развернулась и стала приближаться. Мы поймали брошенный нам конец, спустили веревку и, обвязав раненого разбойника, втянули его на ушкуй. Как я и думал, правое плечо раздроблено, было приличное кровотечение. Чтобы тать не умер раньше времени, я его перебинтовал и влил ему в рот глоток спиртовой настойки. Через какое-то время щеки его порозовели, дыхание сделалось ровнее. Обступившие матросы плеснули на него ведро воды. Раненый вздрогнул и открыл глаза. Я обратился к обступившим меня людям:

– Кто-нибудь знает его?

Нет, никто не знал. Мутные глаза раненого стали проясняться.

– Ты меня слышишь?

– Да, – тихо прошептал в ответ.

– Чьи люди напали на нас?

– Пахома.

– Чей он человек, кто вас послал?

– Из Рязани, – дальше речь его стала неразборчивой, и раненый потерял сознание.

Большой ясности допрос не внес, но хоть стало понятно, откуда исходила угроза. Стало быть, нападение не случайное, нас именно стерегли и в удобный момент попытались ограбить. Кабы не тюфяк да мушкеты, лежать бы нам всем на дне.

– Так, прибраться на палубах, смыть кровь, убрать все следы побоища. Истома, оставь на разбойничьей ладье пару человек для охраны, причаль ладью к берегу, пусть ждут нас. После приборки идем вниз, надо женщин забирать.

Передохнувшая команда кинулась прибираться, пока кровь не запеклась, смывая ее водой из ведер. Я взялся заряжать тюфяк, пистолеты и ружья. Оружие надо держать заряженным. Не хотелось думать, что кто-то еще попытается напасть, но береженого Бог бережет, небереженого караул стережет, как в поговорке.

Через час приборка закончилась, мы причалили к берегу, привязали разбойничью ладью, развели костер и покушали. После сечи у всех проснулся аппетит.

После еды все без исключения рыли могилы, и мы похоронили четырех своих убитых. Конечно, священника для отпевания не было, но Сидор прочитал молитву, по всей видимости, старому воину приходилось делать это не раз.

Совершив печальный обряд, погрузились на ушкуй и пошли вниз по реке, парус туго натянулся на ветру, ушкуй ходко бежал посередине реки. Вот Истома закрутил головой, явно выискивая место, где причалить. Я подошел к нему.

– Где-то недалеко уж, присматриваюсь, где приставать будем.

Место старой нашей стоянки узнали почти одновременно, хотя дело происходило ночью. Причалили. Я взял с собой Сидора и двух людей с корабля. Вооружившись мушкетами и взяв сабли, пошли искать женщин. Большого труда это не составляло, женщины ломились через кусты, оставляя за собой вытоптанную траву и сломленные ветки. Дошли до леса, от опушки стали окликать своих. Навстречу вышел один из моих людей, оставшихся на охрану, радостно кинулся навстречу:

– Слава богу, живы! Мы уж тут истомились в неизвестности. Ну что там, было нападение?

– Было, отбили удачно, правда, четверых потеряли. А как тут у вас?

– Нормально, женщины отдыхают.

– Ну, веди.

Мы вышли на небольшую поляну. На хруст валежника выскочил второй охранник, но, увидев нас, успокоился. Женщины кинулись навстречу, Настя бросилась на грудь и, обняв за шею, начала горячо целовать, Мишенька вертелся рядом.

– Я так волновалась, любимый мой! Сердце прямо из груди выскакивало. Все ли целы?