Викинги – люди саги. Жизнь и нравы Сванидзе Аделаида

Другие институты и люди власти

Как видно из всего предшествующего изложения, саги упоминают такие посты и должности в государстве и непосредственно при короле, как тегн и дренг, брюде (напомню, что это управляющий имением), лендрман, стурман, ярл и др. Но кто и что еще — кроме дружинников и дружины — участвовали в управлении только-только сложившимися едиными государствами скандинавов? Что еще сообщают саги об институтах и людях власти в ту эпоху?

Прежде всего упоминается совет при короле. Еще поэма о Беовульфе сообщает: «Думали мудрые в совете, думали» или «Старцы седоголовые совет держали, решили мудрейшие…» (ст. 172–173, 1590). Очевидно, что речь идет о некоем «совете мудрейших», каковыми были опытные «старцы». Этот совет представлял в значительной мере наследие родо-племенного строя, с его личностным накоплением и передачей опыта и знаний, с его коллективизмом. Вместе с тем в этой же поэме есть и иное определение: «…старейшины… из лучших лучшие…» (ст. 410). Средневековые «старейшины» — это вовсе не обязательно самые старые, но непременно влиятельные, облеченные властью и именно так называемые «лучшие люди». И понятия «мудрейший», «старейшина» и т. п. постепенно повсюду стали применяться преимущественно к высокопоставленным людям; при этом сам термин «совет мудрых» хотя и оказался довольно живучим, но постепенно превратился в «государственный совет».

Пока что в «Саге об Эгиле» упоминается именно «совет мудрейших», причем это упоминание представляется очень важным, поскольку оно свидетельствует о стабильном совещательном органе при конунге. Снорри считает, что в «совет мудрейших» входило 12 человек[1485]. Напомню, что именно 12 лендрманов, «могущественных людей» с каждой стороны, подписывали мирный договор между конунгами Магнусом сыном Олава и Свейном сыном Кнута, т. е. были уполномочены своими королями для совершения важного международного акта. О том, что избранные «знатнейшие мужи государства» выдвигают на своем «собрании» конунга или помогают молодому, неопытному правителю[1486], говорилось и раньше. Не исключено, что по мере развития единых, укрупненных государств, когда общее число знатных людей стало внушительным, наряду с советом избранных собирались и какие-то более широкие совещания знати, некие зародыши будущих односословных собраний господ.

К сожалению, мы не знаем, как формировался «совет мудрейших». Судя по государственным советам при королях Дании и Швеции уже в XIV столетии, можно заключить, что, хотя само существование института совещательного органа при короле было стабильным, его состав не был постоянным и зависел от личного желания и, соответственно, приглашения короля. Можно предположить, что в эпоху викингов приглашение «мудрейших» на совещание к королю также зависело от его расположения, возможно также от места проведения совета, ведь поездка на большие расстояния отнимала в Скандинавии много времени. Поэтому, когда было срочное дело, король мог пригласить на совет каких-либо авторитетных людей из числа знатных соседей того хусабю, где он в данный момент находился, особенно из тех, кто был ему по нраву или чьим содействием ему надо было заручиться. Не случайно в «Саге о Названых Братьях» составитель замечает, что, например, под началом Олава Святого было очень много хёвдингов, причем во всех землях, «на которые простиралась власть» этого короля. «И Богу были угодны все те, кто был по душе конунгу»[1487]. «Сага о Магнусе Добром» прямо называет лендрманов, руководивших государственными делами при юном короле, «могущественными людьми».

Таким образом, король охотно пользовался советами своих доверенных лиц, но был вынужден считаться и с влиятельными местными хёвдингами, даже если они не вызывали у него симпатии. Не случайно в «Саге о Хаконе Добром» подчеркивается, что «Законы Фростатинга» и другие областные законы конунг «учредил» по совету Торольва Умного и ярла Сигурда. И весьма правдоподобным может служить предположение, что король чаще собирал совет из числа своего непосредственного окружения — совещался со «своими людьми», или, по точному выражению Римберта, очень принятому в Европе того времени, «со своими верными» (cum fidelibus suis).

Римберт называет и других людей шведского малого короля, еще в середине IX в. облеченных большой публичной властью: это его канцлер, а также префекты (prefectus, наместник). Об одном префекте малого короля Свитьода в городке Бирка, который помогал миссионеру Ансгарию, Римберт писал особо. Надо полагать, что префекты назначались и другими местными королями в подвластные им ранние города, тем более что почти все города в этом регионе вырастали на королевской земле. Выше речь шла и о высоком посте дротса. Несомненно, что при христианских королях в числе советников важное место занимали епископы, о включении которых в королевские советы известно из более поздних источников[1488], но о распрях с ними светской знати имеются упоминания уже в сагах[1489]. Канцлер — глава канцелярии, по необходимости человек эрудированный, обычно был духовным лицом высокого ранга.

Около короля постоянно находились его окольничий, управляющий данным имением, казначей[1490]. Как и управляющие имениями[1491], окольничие были большими вельможами, выступление такого лица на тинге, среди знатных бондов имело большой вес («Сага об Олаве Святом», гл. LXI)[1492]. Однажды некий окольничий уехал в свою усадьбу, спокойно жил там и на предложение короля вернуться и продолжить службу ответил: «Я хочу спокойно жить дома в своей усадьбе и не хочу больше служить правителям» (гл. XXVIII). А «славнейший викинг» Гейрмунд Черная Кожа заявил, что ему «мало радости стать рабом конунга и выпрашивать себе то, чем он раньше владел как хозяин»[1493]. Нелегко было служить при дворах владык!

В поэме «Беовульф» говорится о королевском «домочадце, слуге, по обычаям древним обиходившем мореходов и путников в этом [короля данов] доме» (ст. 1790). В сагах проскальзывают сведения не только об управляющих, но и о важных должностях конюшего, чашника, разносившего напитки, стольника[1494], а также о личных капелланах. Упоминаются свечники, державшие светильники перед королем, особенно во время торжеств[1495], ловчие и другие люди из непосредственного обслуживания короля, которые были заняты при дворе на различных и формально различного ранга службах («Сага о Магнусе сыне Эрлинга», гл. XXVI и др.). В «Саге об Олаве сыне Трюггви» (гл. VIII) рассказывается, что король имел у себя на службе скороходов и, когда он поручил миссионеру проповедовать христианство в Гренландии, он дал ему пару таких скороходов, которые «бегают быстрее оленя».

В областях на влиятельные местные должности король сажал своих людей, выстраивая новую и, в той или иной мере, твердую вертикаль власти. Прямые сведения об этом содержит «Сага о Харальде Прекрасноволосом», которая показывает ту в своем роде идеальную, стройную и твердую систему власти, которую Снорри связал с именем этого короля и которая, вероятнее всего, была создана позднее (да и не обязательно в том виде, как это представлял Снорри). Харальд, утвердив деление страны на фюльки, «…сажал в каждом фюльке ярла, который должен был поддерживать закон и порядок и собирать взыски (штрафы. — А.С.) и подати. Ярл должен был брать треть налогов и податей на свое содержание и расходы. У каждого ярла было в подчинении 4 херсира, и каждый херсир должен был получать 20 марок на свое содержание. Каждый ярл должен был поставлять конунгу 60 воинов, а каждый херсир — 20[1496]. Харальд конунг настолько увеличил дани и подати, что у ярлов было теперь больше богатства и власти, чем раньше у конунгов»[1497]. Таким образом, выборные «малые конунги» и хёвдинги заменялись — или становились — назначенными королем служилыми людьми высокого и среднего ранга, которые наделялись административными и фискальными функциями, занимались сбором ополчения и чья должность должна была оплачиваться за счет местных ресурсов. Не трудно увидеть здесь вариант зарождения ленной системы.

Возможно (и скорее всего), служилые люди короля имели на местах и судебные полномочия, об этом говорят упоминания о штрафах, которые также собирает ярл. Вероятно, какую-то часть их получал король, во всяком случае за особо тяжкие преступления. Порядок деления штрафов между теми, кому они положены, четко прописан только в областных законах, и трудно сказать, был ли он в XII — начале XIII в. нововведением или стал уже обычным. Поэтому замечание «Саги о людях из Лососьей Долины», что «могущественные люди не [будут] получать виру за родичей и самим [им придется] превратиться в податных людей»[1498], является, на мой взгляд, значительным преувеличением, гиперболой, употребленной представителем той части знати, которая была недовольна усилением центральной власти, — либо формулировкой записчика саги, человека более поздних столетий.

Назначив должностных лиц, король должен был следить за их деятельностью, за своевременной уплатой налогов и податей, а также штрафов.

Король был вынужден отчуждать (передавать) часть своей власти, во-первых, потому, что он не располагал аппаратом для реального управления всей территорией объединенного государства. Во-вторых, те знатные люди, которых он был вынужден привлекать к управлению, привыкли обладать на местах властью и умели ею пользоваться; к тому же они были зачастую склонны к отпадению от короля, от «центра» вообще. Поэтому построение новой вертикали власти имело в известной мере парадоксальные результаты: одновременно приводило к усилению ее центра, т. е. власти короля, и к увеличению раздробленности между областями, и без того традиционно автономными и живущими по местному обычному праву. Соотношение между силами центра и силами областного сепаратизма было крайне изменчивым и зависело от конкретной ситуации, от множества факторов.

Отчуждение части власти на практике выражалось в раздаче королем ленов[1499]. То, что в Норвегии, Швеции и Дании возникли системы ленов и феодов, легко прослеживается по более поздним законам этих стран, но есть достаточно веские основания считать, что, как замечено выше, их истоки уходят в эпоху викингов и относятся примерно к XI столетию. Именно тогда, судя по сагам, короли стали давать в управление на известный срок и на определенных условиях доверенным людям либо тем, кого они хотели бы «приручить», известную территорию. С этим была тесно связана возникающая практика наместничества. Наместники короля — это обычно его ленники: ленсманы, лендрманы.

Для решения местных административных дел, усиления контроля за сбором дани и поведением подданных король назначал на важные местные должности своих доверенных людей. Одной из них, наиболее традиционной, как мы могли убедиться, была должность херсира. Оценка ее значения в то время не всегда совпадает с вышеприведенным текстом Снорри в «Саге о Харальде Прекрасноволосом» и с данными «Младшей Эдды». Некогда, до середины IX в., в Исландии херсиром был племенной вождь, предводитель войска[1500]. Теперь в Скандинавии это было назначенное королем должностное лицо. Он должен был «участвовать в управлении страной, объезжая определенные земли с дружиной». Именно о таких обязанностях херсира свидетельствует «Сага об Эгиле» (гл. XXXVII), где представлен в этой должности Торир, друг известного Грима (Скаллагрима, отца скальда Эгиля). С обязанностей херсира начал «участвовать в управлении страной» любимый сын и наследник Харальда Прекрасноволосого Эйрик Кровавая Секира. «Он должен был объезжать Хардаланд и Фьорды». С ним ездила и его дружина[1501]. У конунга был не один херсир, поскольку, судя по приведенным текстам, каждому из них давались в управление и под контроль определенные территории.

Херсиры занимали в обществе влиятельное положение. В Дании эти высшие должностные лица назывались «херреманами» — «высокородными господами». Наличие в округах олигархических местных советов, которые стали возникать на почве аристократизации окружных тингов и фиксируются с конца XIII в., в эпоху саг не отмечается.

Превращении ярлов и херсиров — крупнейших представителей родовой знати — в королевских наместников вполне отчетливо прослеживается по сагам. Но возникали и новые посты формирующейся служилой знати.

Служилая знать и служебные поместья

Преданность приближенных и нейтралитет со стороны врагов следовало заслужить, что в тех условиях означало хорошо оплатить — как материальными благами, так и покровительством. В сагах и в стихах скальдов неоднократно звучат хвалы в адрес щедрого господина, который одаривает дружинников и приглашенных гостей во время пиров и при других случаях, раздает им драгоценности, ломает на части золотые тяжелые (обычно в фунт весом) запястья, чтобы оделить большее число пирующих.

Тема пира и обмена дарами как важного коммуникативного средства рассматривается особо ниже. Здесь же целесообразно остановиться на земельных пожалованиях короля.

Из предыдущего текста ясно, что в эпоху викингов происходило постепенное созревание поместной системы, которая охватывала прежде всего владения родовой знати и короля. Саги показывают, что король награждал не только драгоценностями и оружием, но, что очень существенно, «владениями», «доходами», «домами» и «поместьями», причем даровал их как отличившимся приближенным, так и тем, кого хотел иметь среди «своих людей», а также возможных союзников, вообще нужных персон. Ведь еще из поэмы о Беовульфе следует, что дружинники короля получали земельные владения, которые могли стать и наследственными, если воина не изгоняли из хирда. Также получали они и командные посты. В поэме, в частности, говорится, что верный дружинник в награду за службу получил «семь тысяч (?) земли, // вместе с домом, / с чертогом престольным», где он затем долго и «мудро» правил (ст. 2190).

Таких сведений в сагах достаточно. Видимо, то, что король «давал» («дарил», «жаловал») земельное владение и отнимал его, если хирдман изгонялся из дружины, оказавшись трусом или предателем, следует понимать так, что оно было условным, служебным, так как предоставлялось только на время службы — в отличие от дарованного поместья. И, судя по некоторым выражениям, например о «наделах наследных», которые отнимались «за бесславие», становится ясным, что если дружинник или иной придворный наследовал свое место при дворе, то, предположительно, он наследовал и служебную недвижимость.

В «Саге об Олаве Святом» говорится, что король регулярно «жаловал другим людям участки»; что, приглашая на пир «к себе многих могущественных бондов», жаловал им имения. О раздаче приближенным земли не только в Исландии, но и в Норвегии, и в Швеции известно также из других саг[1502]. Но на каких условиях производились «раздачи» — не всегда ясно: был ли это дар, либо лен, либо имение, которое давалось на срок личной службы при короле. На последних условиях земля часто раздавалась дружинникам, но после конца их службы условия договоренности могли изменяться.

Дарение, раздача и вообще отчуждение земли королем своим служилым людям или тем, кого он желал видеть среди «своих», имели большое значение не только для создания новой системы власти, но и для формирования новых социальных отношений в целом. Частично этот вопрос затрагивался в разной связи и ранее. Ряд сведений интересующего меня (в данном случае) характера предоставляет «Сага об Олаве Святом», вообще очень содержательная. В ней говорится, например, что, устроив пир в Вике на йоль, конунг там «давал другим людям участки», а «могущественным и знатным людям» — имения, причем одному из них он дал «еще и звание лендрмана», т. е. ленника; иначе говоря, пожаловал этому человеку в управление лен (гл. LXII). Причем в «полное владение», т. е. в дар, король обычно давал половину территории, а вторую половину — в лен (гл. CXXIII). Так создавались новые поместья, держания in capito и ленная система.

Своим ленникам ленсманам-лендрманам, как и ярлам, короли раздавали в качестве ленов вейцлы, т. е. кормления. И это могли быть значительные территории, иногда целые ланды и острова (те же Фареры). Например, король Харальд за собой оставил управление Виком (в Осло-фьорде), а остальные территории отдал в управление родичам — Харальду Серый Плащ и хладирскому ярлу Хакону, который впоследствии управлял всей страной. Власть над островом Хаммарсей получил влиятельный в Норвегии Торфинн, ставший таким образом лендрманом короля[1503]. Ярл Хладира Сигурд правил Оркнейскими островами 35 лет (980–914).

Лендрманы управляли землей и доходами на территории, полученной в качестве лена[1504]. Иногда это были слабо заселенные земли, которые обычно уступали по качеству давно окультуренным, но были пригодны для ведения на них промыслов, приносящих богатую добычу — пушнину, рыбу и т. д. Эти раздачи, конечно, способствовали внутренней колонизации. Однако во многих случаях ленник получал земли, уже заселенные крестьянами, которые попадали под его власть. Таким образом, свои общественные функции король нередко был вынужден частично (а на практике — в значительной мере) передавать по нисходящей линии и главным образом родовой знати.

Раздача ленов и земель сопровождалась признанием себя вассалами и сопровождалась соответствующими клятвами со стороны тех, кого одаривали. Из «Саги о Магнусе Добром» (гл. XX) можно узнать о процедуре присвоения некоего высокого звания представителю высшей знати и принесения им вассальной присяги, которую при этом давали знатные люди.

«Однажды (речь идет о второй четверти XI в.), — гласит сага, — когда король Магнус Добрый сидел на престоле и вокруг него было много народа, Свейн сын Ульва сидел у подножия его престола. Конунг сказал:

— Я хочу объявить знатным людям и всему народу о своем решении. Ко мне сюда пришел муж, славный и родом, и собственной доблестью, Свейн сын Ульва. Он сделался моим человеком и обещал мне свою верность. А как вам ведомо, все датчане летом стали моими людьми[1505]. Теперь же страна не имеет правителя, ибо я уехал оттуда, и на нее, как вы знаете, совершают многочисленные нападения венды, куры и другие народы с Восточного Пути, а также и саксы. Я обещал им [датчанам] дать правителя для защиты и управления страною. Думаю я, что никто не подходит для этого лучше, чем Свейн сын Ульва. По происхождению своему (!) он должен быть правителем. И ныне я делаю его своим ярлом и передаю ему в руки для управления Датскую державу на то время, пока я нахожусь в Норвегии, подобно тому как Кнут Могучий поставил Ульва ярла, отца его, править Данией, когда Кнут был в Англии.

Эйнар Брюхотряс замечает:

— Слишком могущественный ярл, сынок!

Конунг сказал тогда гневно:

— Вы мне мало доверяете, но мне кажется, что вы одних считаете слишком могущественными, а других вообще за людей не считаете.

Тут конунг встал, взял меч и повесил его Свейну на пояс. Затем он взял щит и повесил его Свейну на плечо. Затем он надел ему на голову шлем и присвоил ему звание ярла. Он пожаловал ему поместья в Дании, которые раньше принадлежали Ульву, отцу Свейна (!). Затем была принесена рака со святыми мощами. Свейн возложил на нее руки и поклялся в верности Магнусу конунгу. Затем конунг возвел ярла к себе на престол».

Свейн был хорошо принят в Дании, набрал себе дружину «и заводил дружбу с могущественными людьми. Весь народ его любил»[1506] (курсив мой. — А.С.).

Этот отрывок интересен не только описанием процедуры вассальной присяги и наделения знатных людей властными функциями, но и примером своеобразной инсценировки борьбы вокруг королевского пожалования: приближенный якобы предостерегает короля от наделения Свейна «слишком» большой властью, а король дает своему приближенному, который называет его ласково «сынком», гневную отповедь, демонстрируя идею «король — я!».

Характерно, что, когда тот же Магнус Добрый получил на тинге в Дании согласие принять его королем, он «стал назначать своих служилых людей по всей Дании на должности в округах, жаловал лены могущественным людям» («Сага о Магнусе Добром», гл. XVIII, XXI). Эта система, таким образом, выстраивалась сверху до уровня ланда и даже округа.

Итак, норвежский король наделял титулами и землями знатных людей, получая взамен клятву верности. О том, что среди его вассалов были датчане, видно и из других саг[1507]. Но дело не в датчанах, хотя вопрос об общескандинавских семьях и перекрестных вассальных отношениях впоследствии, в эпоху подготовки и реализации межскандинавских уний (уже с середины XIII в.), играл очень важную роль. Именно то, как начинались эти отношения, представляет большой интерес. В данном случае любопытен тот факт, что король дает должностные владения, т. е. как бы «привязывает» имение к должности. При этом показательно, что высокий пост мог быть передан вместе с положенными при нем (служебными) владениями по наследству при условии несения наследником службы. Об этом свидетельствуют и приведенная выше цитата из поэмы о Беовульфе: «…вы утратите, землевладельцы, наделы наследные…», и история со Свейном сыном Ульва. Позднее в «Саге о Гуннлауге Змеином Языке» о лендрмане Ульве вполне будничным тоном говорится: «Как и его предки, он стал лендрманом и могущественным человеком»[1508].

Наследование высоких должностей в той или иной форме упоминается во многих сагах, и не только применительно к новой, родовой элите с ее некогда «выборными» постами, что было испокон веков, но и к служилой знати, получающей назначения и материальные блага из рук короля.

Характерные для вассальной системы личностные отношения интересно отразились в эпизоде, связанном с нарушением одним из знатных людей конунга неких правил. Принося королю свои извинения и желая, чтобы дело осталось без последствий, виновный Гисл действовал следующим образом. Сняв с себя оружие и подойдя к конунгу, он положил голову ему на колени и сказал: «Делайте теперь с моей головой что хотите. Однако я буду благодарен, если вы даруете мне жизнь и сделаете меня таким человеком, каким пожелаете». В результате Гисл получил прощение и напутствие вроде знаменитого «иди и больше не греши»[1509]. Создается впечатление, что описанное в саге поведение Гисла было не юношеским порывом, а ритуалом. Возможно также, что это был ритуал, который применялся при конфликтах между королем и его вассалом, разрешение которых было в руках именно монарха.

Итак, служилую и вообще новую знать составляли «мудрые люди» — советники короля; его вассалы; держатели высших постов в ландах и даже округах; наконец, доверенные лица, «ближний круг», в число которых входили дружинники-тегны — личная гвардия короля, городские префекты, управляющие имениями, окольничие, знаменосцы, впередсмотрящие личных кораблей, какие-то стольники и постельничие, а также другие министериалы, близкие к «телу» короля люди, его повседневное окружение, «свои». Отделить друг от друга и обозначить место в нем каждого «ближнего» — «неближнего», в зависимости или вне зависимости от формальной должности, саги не позволяют, они только слегка это обозначают, возможно, из-за обыденности круга приближенных, а возможно, и потому, что многие министериальные, военные и государственные должности тогда совмещались, их трудно разделить. Другое дело, что знатные служилые люди были самыми богатыми в своих странах[1510].

Королевская администрация и «лестница власти»

Эпоха викингов породила практику административного деления Скандинавских стран, первоначально приспособленную для нужд военных действий, но затем ставшую общепринятой и универсальной. Это была сотенная система организации свободного населения. Сведения саг о собственно административном делении и его эволюции в эпоху викингов и до областных законов немногочисленны и не вполне определенны. В Исландии Торд Ревун провел реформу (963), согласно которой страна делилась на четыре административно-правовые «четверти», каждая со своим тингом во главе. Как известно, низшей единицей административного деления в ходе походов викингов и формирования государства стали сотенные единицы: херады, херреды в Норвегии, Дании и гётских ландах и хундари у свеев. У каждой сотни был свой выборный старейшина, и она давала с группы деревень или хуторов 60–100–120 воинов. Впоследствии сотни стали делиться на четверти и осьмушки, вписавшись и в фискальную систему. В Норвегии, Швеции и Дании низшими административными единицами служили также корабельные округа — хамны (hamn, гавань) на побережьях. В целом это была довольно запутанная система. Основные позиции в ней занимали тинги и местные хёвдинги (херадсхёвдинги). Эти люди были предводителями, военачальниками, ответственными за состояние корабля и команды либо воинского отряда данной административной единицы. В прибрежных округах, особенно в Дании, подобную роль играли «большие люди» — сторманы, которые и в мирное время следили за делами сотни. По сути, они были теми же хёвдингами, ранее избираемыми на тинге. Но теперь всех их, от стормана до ярла, в большинстве случаев король либо назначал, либо участвовал в их выдвижении[1511].

Сотни объединялись в «земли»-ланды (в Швеции, Дании), или фюльки (в Норвегии[1512]), бывшие крупными территориальными образованиями, чаще всего на месте некогда традиционного проживания известного племени или группы племен; их наименования отразились в названиях многих областей. Каждый ланд имел свой тинг и, разумеется, своего лагмана, который руководил этим тингом. Должность лагмана просуществовала в некоторых странах Севера, например в Швеции, с древности и до начала XVI в.

О внутренней жизни сотен и более крупных административных единиц в Норвегии можно прочитать в некоторых сагах, например в «Саге о Харальде Прекрасноволосом», «Саге об Эгиле» и др.[1513] Но по меньшей мере вплоть до прихода к власти Эрлинга Кривого (середина XII в.) Норвегия оставалась конгломератом областей, где правила местная знать, в том числе потомки Харальда Прекрасноволосого. Швеция фактически была раздроблена на ланды еще дольше, до XIV в. Что касается Дании, то своей подлинной централизацией она была обязана только «эпохе Вальдемаров» (середина XII — середина XIII в.).

С введением христианства и разделением всех территорий на церковные приходы последние часто как бы сливались с мелкими административными единицами, например с теми же сотнями, в известном смысле «накладывались» на них, беря на себя важные судебные и распорядительные функции на местах, а также принимая участие в вопросах налогообложения (разумеется, только в пользу церкви).

При всех этих изменениях значение родовой местной знати оставалось в эпоху саг решающим. Уже ясно, что именно из ее состава, из числа могущественных и знатных людей назначались лендрманы. Когда Магнус был избран королем Норвегии после смерти своего отца (св.) Олава, он первым делом «набрал себе дружину и назначил лендрманов. По всем местностям он поставил людей на службы и должности», а лендрманами стали «могущественные люди», которые и решали дела государства при молодом короле[1514]. Из них же выбирались воспитатели для принцев и регенты при королях-детях[1515], ведь предполагалось, что они станут преданными соратниками будущих правителей. Со знатными людьми советовались конунги и ярлы («Сага об Олаве Святом», гл. XVII, LI, LXII). Даже годи, долго сохранявшие свое особое положение, стали приобретать новый статус: сыновья Сэмунда «отдали королю Хакону все свои годорды», а затем конунг эти владения им возвратил[1516], видимо уже на условиях некой вассальной службы.

Поступление родовитого человека на королевскую службу, судя по сагам, было обычным явлением и давало такому лицу новые преимущества для приобретения как власти, так и богатства. Нередко это была возможность безнаказанного грабежа местного населения. Часто один и тот же вельможа имел несколько функций. Так, уже известный нам Эйнар Муха был лендрманом в Халаголанде и к тому же конунг передал ему всю торговлю с финнами. Вот почему он так внимательно досматривал торговые корабли у их берегов! Эйнар был жестокий человек, он убивал каждого, кто не подчинялся ему, и никогда не платил виру. Используя норвежскую монополию на торговлю с финнами, он зачастую выходил в море на пяти боевых кораблях и убивал всех, кого подозревал в незаконной торговле на севере[1517]. Этот наместник конунга в Финнмаркене, который при Олаве Святом собирал подать с финнов, обосновавшись в Халаголанде, прибрал к рукам почти всю землю тамошних бондов. С XII в. лендрманы правили по всей Норвегии. И знатные люди, управлявшие Фарерами, обычно приобретали там хорошие имения и много добра[1518].

Знатный Эрлинг, уже известный нам по «Саге об Олаве Святом» (гл. XXII), в качестве управляющего Рогаландом, назначенного королем, требовал с местных бондов двойные подати, а иначе разорял их селения. Знатный и богатый Торольв, часто ходивший в торговые плавания и ближние викинги, получил право на сбор дани и податей в одном из районов и пользовался своей властью для грабежа местных жителей[1519].

Огромную роль в политической жизни стран Скандинавии играли могущественные ярлы, которые обычно состояли в родстве с конунгами, иногда и сами захватывали престол, иногда же сажали на него своих сыновей, часто фактически управляли страной. В Норвегии «захвативший трон мечом» Магнус был сыном ярла Эрлинга и Кристин, дочери конунга Сигурда Крестоносца. Ярл Биргир Улыбка правил Швецией на рубеже XII и XIII вв. В середине XIII в. известный основатель Стокгольма ярл Биргер, гёт по происхождению, также управлял Швецией, а его сын Вальдемар стал основателем новой династии Биргерссонов-Фолькунгов.

«Главный херсир» Норвегии Кетиль Плосконосый из «Саги о людях с Песчаного Берега», женатый на дочери другого херсира, имел сына Бьёрна, который воспитывался у ярла Кьяллака в Емтланде и был женат на его дочери. Когда бонды попросили конунга Харальда Прекрасноволосого оградить их побережья от нападений пиратов, Харальд поручил Кетилю возглавить отряд самообороны. Воспользовавшись этим, тот прибрал к рукам земли Фарерских и Оркнейских островов и стал там могучим хёвдингом. Узнав об этом, конунг Харальд разгневался и забрал себе владения Кетиля на этих островах. Бьёрн, переехав с женой в Норвегию, занял поместья отца, а управляющих конунга Харальда прогнал и даже хотел одного из них убить, но тот успел убежать «со всем домом». Однако конунг в конце концов все-таки завладел всеми имениями Кетиля и Бьёрна на островах[1520].

В «Саге о Греттире» (гл. V) херсир пытается захватить наследство находящегося в викинге земляка Транда, которому удалось вернуть свое имущество, но затем все-таки пришлось уехать из страны. Короля Харальда Точило (Точильный Камень, последняя треть XI в.) датская хроника хвалит за то, что он «приказал передать в общее пользование леса, которые присвоили себе только знатные люди»[1521]: очевидно, что местная знать занималась присвоением общинных угодий.

Широкие должностные полномочия, предоставляемые королем управителям разного ранга, оставляли немало места для злоупотреблений с их стороны, отчего страдали бонды и что явилось еще одной, причем важной, причиной размывания этого могучего и достойного слоя. О присвоении самим королем значительной части общинных угодий уже говорилось выше. Но король применял и другой метод собственного обогащения — конфискацию собственности. Магнус Добрый, конунг Норвежский, который широко практиковал раздачу ленов, одновременно конфисковывал крупные владения, особенно у бондов, ссылаясь на то, что их хозяева выступали против его отца. Он даже изгонял некоторых из них из страны, а у других уничтожал скот («Сага о Харальде Суровом», гл. X и сл.). И монарх, и знать сделали немало для понижения статуса бондов и их разорения.

Между королем и представителями знати в ходе борьбы за земли, за лены и власть возникали сложные отношения, которые особенно обострились после того, как походы викингов завершились.

Пожалование недвижимости было обычным способом примирения с влиятельным человеком. В сложном случае, описанном в мифологической «Саге о Xервёр», «король Гардов» (великий князь Киевский. — А.С.) дал одному удрученному знатному скандинаву много денег «для дружбы», но тот вовсе не был удовлетворен. Тогда по совету жены великий князь наделил этого человека землей, властью, дал ему много воинов и в конце концов отдал в жены дочь, которую тот с радостью увез с собой[1522]. При всем сказочном характере этой саги данный ее эпизод, как и многие другие, отражает если не действительные факты, то известные обычаи или мечты.

В своей «Младшей Эдде» Снорри рисует очень интересную систему престижей, влияний, как бы конструирует собственную «лестницу власти» в обществе людей саги. Эта конструкция вырисовывается в связи с толкованием кеннингов, что и привлекло мое внимание. Так, с его точки зрения, конунга, «которому подчиняются конунги — данники или вассалы», правильно называть «конунгом конунгов». «Кесарь» — это именитейший из конунгов. За ним следует конунг, правящий большой державой. В отношении и того и другого скальды применяют одинаковые кеннинги. Следом идут мужи, называемые ярлами или конунгами-данниками, и в кеннингах они приравниваются к конунгам[1523]. Но конунгов-данников нельзя называть «державными конунгами». Далее в произведении в качестве примера использована полустрофа Арнора Скальда Ярлов, в которой он называет ярла Торфинна «конунгом ярлов».

Затем «Младшая Эдда» переходит к херсирам. «Следующими в поэтических кеннингах идут люди, называемые херсирами. Херсира можно обозначить в кеннингах так же, как и конунга либо ярла. Можно звать его также „вождем войска и битвы“. Ибо всякий державный конунг, повелевающий многими землями, назначает себе в помощники правителями этих земель конунгов-данников и ярлов. Они вершат суд по законам этих земель и защищают от врага те земли, которые находятся в отдалении от конунга, и их приговоры и наказания должны признаваться наряду с конунговыми. А в каждой земле есть много областей, и конунги обычно ставят над этими областями правителей, вверяя им столько областей, сколько находят нужным. Эти правители зовутся по-датски[1524] херсирами или лендрманами, в Стране Саксов — графами[1525], а в Англии — баронами. Во вверенных им землях они должны быть справедливыми судьями и справедливыми защитниками. Если конунг далеко, перед ними во время битвы следует нести знамя, и они тогда считаются военачальниками наряду с конунгами и ярлами».

«Следом идут люди, называемые хёльдами, — продолжает „Младшая Эдда“. — Это бонды уважаемого рода и пользующиеся всеми правами. В кеннингах они зовутся „раздающими богатства“, „призревающими и примиряющими людей“. Эти кеннинги „могут относиться и к правителям“»[1526].

Порядок ступеней на «лестнице власти» в сагах и в «Младшей Эдде» не вполне совпадают. Однако из текста, из описания обязанностей высших чинов королевства становится ясно, что на вершине власти непосредственно после конунга располагаются ярлы, лендрманы-ленсманы, нередко фигурирующие в сагах и как сборщики даней[1527], и херсиры. Это высшая знать, «графы» и «бароны» скандинавов того времени — люди одновременно знатные, чиновные и богатые.

А на местах после королевских управителей, хёвдингов и не только следуют те же хёльды (хольды) норвежцев и исландцев, стурбонды (большие, «великие», «могучие» бонды) шведов, играющие видную роль на местных собраниях, где они «примиряют людей», и в своих округах, где они выступают патронами («раздают богатства») местных рядовых бондов. Последние при этом, видимо, оказываются с ними в вассальных отношениях, обязаны оказывать им какую-то поддержку, в том числе на суде.

Процесс централизации власти проходил столь тяжело и болезненно для всех Скандинавских стран, что они неоднократно снова распадались, а люди часто вели себя непредсказуемо. В том, что касалось знати, положение вообще было неоднозначным. Большинство не только королевских назначенцев на высокие посты, но и воинов из верхней дружины принадлежало к родовой знати, в известных (редких) случаях к верхушке бондов. И исполнение возложенных на них королем государственно-административных, воинских, фискальных и прочих обязанностей еще больше обогащало их, а также развращало обретенной безнаказанностью. Несомненно, что, судя по сагам, большая часть родовой знати в ходе создания монархий получала служебные функции. Если говорить о складывающейся таким образом новой, служилой знати, то в окружении монарха, в высшей правящей среде новая знать, включая верхнюю дружину, составляла единый придворный круг, спаянный общими военно-политическими функциями, своим положением при государе, общим менталитетом. Король был внутри этого круга, поскольку он выходил из той же высшей среды, но, став правителем, считался уже «первым среди равных». Важнейшую роль при выдвижении в этом круге — при других благоприятных условиях и нужных свойствах кандидата — играло наследование высокой должности.

Но знать не была единой. И если в предыдущие времена она делилась по степени знатности и богатства, то теперь ее членение стало более сложным. Не все знатные люди были привлечены к королевской службе. Тем более не все служилые люди принадлежали к родовой, наследственной аристократии, ведь последняя буквально уничтожала друг друга в ходе междоусобных войн, поэтому приток в элиту наиболее энергичных, инициативных людей из среды неродовитых хозяев был необходимым и естественным процессом.

Создается впечатление, что возникновение различий в положении и настроениях внутри правящей элиты с формированием монархий начинает зависеть уже не только от степени знатности и богатства, но и от места пребывания: королевский двор — или ланды. В отличие от высшей знати, толпящейся у государева престола, в рядах ведущей провинциальной знати была сильна оппозиция королю и политике централизации. Тут играли свою роль и религиозные разногласия, жадность и жестокость с обеих сторон и, конечно, несогласие местных хёвдингов на задевающие их королевские поборы и умаление их авторитета. Они стремились сохранить местную автономию и, опираясь на бондов, поднимали восстания против королей, добиваясь их смещения. Позиция местной знати вполне обнаружилась в период христианизации (см. выше).

Кроме того, должностями и доходами король не всегда наделял пожизненно и, тем более, с правом передавать их по наследству. В отличие от родового имения и статуса, которые наследовались по твердому давнему обычаю, получение должности и служебных привилегий во многом, если не всегда, зависели от заслуг именно перед данным правителем, от его настроения, расположения, тактики и т. д. Интересно в этой связи замечание, сделанное вскользь в «Саге об Эгиле»: знатный Аринбьярн, который уезжал из Норвегии на запад в викинг вместе с конунгом Эйриком Кровавая Секира, после его гибели вернулся в Норвегию, «получил прежние доходы и владения и был в большой дружбе с (следующим) конунгом»[1528]. А Финн сын Ари, сподвижник Олава Святого, впоследствии получил титул ярла («Прядь о Тормоде»).

В конце XIII в. в одной латинской грамоте из Швеции уже четко сказано, что «знатные — часть тела правителя (pars corporis ejus sunt [!])»[1529]. В сагах эта линия «поглощения знати государем» только намечена пунктиром.

Значительную роль в формировании стабильного высшего круга, куда входила и королевская семья, играли матримониальные отношения. Перекрестные браки в конечном счете связывали семьи всех скандинавов, принадлежащих к высшим слоям общества, включая королей, родством или свойством. Супружеские связи в среде скандинавской элиты и между ней и соседними правителями фиксируются, согласно сагам, уже с VIII — начала IX в. Судя по сагам, у конунгов и ярлов было много наложниц и незаконных детей, которых они любили и хорошо пристраивали в высших слоях общества. Тем более они заботились о законных детях. Было принято, что короли в качестве патронов довольно часто устраивают браки своих придворных, вассалов и вообще знатных людей, одновременно их одаривая. Например, Трюггви, обручив Астрид, дочь богатого и влиятельного Бьярна, с херсиром Эрлингом, дал при этом жениху огромные земельные пожалования как в качестве приданого, так и за политическую поддержку[1530]. Особенно часто в сагах упоминается о сватовстве между семьями королей разных Скандинавских и соседних стран, включая Русь и различные объединения прибалтийских славян[1531]. Известно, что свою дочь шведский король Олав выдал замуж за Олава Толстого (Святого) Норвежского; другую дочь, Ингигерд, влюбленную в Олава Харальдссона Норвежского, из политических соображений выдал за Ярослава Мудрого (Ярислейва саг)[1532]. Подчас король или хёвдинг женился на вдовах, чтобы унаследовать власть и владения их мужей[1533].

Есть в сагах и описания роскошных свадеб короля[1534] или знатного человека.

Существовали и другие традиционные методы для закрепления связей между семьями королей и высшей знати. Один из них — личное побратимство конунгов. Этот союз часто заключался ради достижения мира, в качестве мирного договора. О таком обряде рассказывается в «Саге о Магнусе Добром» (гл. VI, события 30–40-х гг. XI в.). Дело было так. После смерти Кнута Могучего за престол Норвегии и Дании вознамерились сразиться его сын Свейн[1535] и молодой Магнус сын Олава Святого, провозглашенный королем «над всей страной (Норвегией)» на Эйратинге. Распространились слухи, что битва между ними состоится на реке Эльв (т. е. Гётаэльв), на границе Норвегии и Швеции, и обе стороны начали подготовку к ней. Но «поскольку оба конунга, — поясняет сага, — были незрелыми и юными, то управление находилось в руках могущественных людей…», которые не хотели войны. И вот «…лендрманы посылали гонцов из одного ополчения в другое к своим сородичам и друзьям и вели между собой переговоры с тем, чтобы достигнуть примирения между конунгами… Кончилось дело тем, что назначили встречу конунгов для заключения мира». После этого организовали встречу конунгов и на ней обсудили «условия примирения». Они договорились принести клятву побратимства и соблюдать мир между собой, «пока оба живы, а если один из них умрет, не оставив сыновей, то другому, кто его переживет, достанутся его земли и подданные». Вместе с королями клятву принесли по двенадцать сопряжников — «самых знатных» людей с обеих сторон, свидетельствуя, что «мир этот будет соблюдаться, пока кто-либо из них останется в живых». И этот договор действительно соблюдался, «пока они [все] были живы»[1536]. Интересно, что мирный союз, скрепленный процедурой личного побратимства королей и свидетельствами знатных соприсяжников с обеих сторон, выглядит подобно тому же обряду между частными лицами, о котором уже говорилось выше.

Саги свидетельствуют еще об одном способе укрепления связей в высшем круге, который также был традиционным в скандинавском обществе того времени. Это договоренность о воспитании, когда какой-либо скандинавский конунг отдавал сына, дочь, нескольких детей правителю соседней страны, реже — более далекой (например, в Англию или на Русь) для того, чтобы они росли не при своем, а при чужом дворе, одновременно набираясь опыта общения с людьми и разнообразных знаний. Формально это делалось «ради мира», как выразительно сказано в «Саге о Хервёр»[1537]. Нередко король отдавал сына или дочь на воспитание своему ярлу или иному знатному лицу, что служило знаком союза между отцом, его наследником и воспитателем последнего, но также школой управления и жизни для будущего государя. В общем передача детей на воспитание была ведь общей традицией элитарной среды.

Всевозможными подарками, пожалованиями земельных владений и должностей, установлением родственных связей, совместными пирами, заключением побратимства и т. д. короли стремились обрести в элите прочную опору. Но это получалось далеко не всегда, особенно если речь шла о влиятельном местном аристократе. Так, конунг Харальд своими преследованиями и домогательствами фактически вынудил Торольва «большого хёвдинга» и годи капища Тора, уехать в Исландию вместе с семьей и имуществом[1538]. Олав Святой серьезно восстановил против себя местную знать жестокими мерами по христианизации населения. Некоторые представители знати не хотели находиться при королях. Например, «Сага об Эгиле» свидетельствует, что Бьёрн, несмотря на то что конунг так хорошо выдал замуж его дочь, отказался ему служить. Отказался служить шведскому конунгу очень богатый и независимый лагман Тиундаланда, округа (в Упланде), известного своей зажиточностью. Он заявил на тинге в присутствии короля, что «не меньше чести [чем у ярла] быть бондом (здесь — независимым хозяином. — А.С.) и свободно говорить, что вам захочется, даже при конунге».

«Сага о людях с Песчаного Берега» показывает (гл. II), какие серьезные недоразумения возникали тогда, когда земли, принадлежавшие какому-либо видному человеку, вдруг попадали в подчинение управляющему короля, с чем их владелец не желал смириться. А «Сага об Ингваре Путешественнике» свидетельствует о том, что конунги — в данном случае речь идет о королях Швеции, но это было характерно для всех правителей — убивали тех хёвдингов, которые ранее выступали против них, и присваивали себе их имущество. Примером тому служит история с Эймундом, сыном хёвдинга Свитьода, которая рассказывается в той же саге. Высокий, сильный, прекрасный наездник, добродушный от природы, он вырос видным мужчиной. Эймунд был сиротой, и его взял в свой дом конунг Олав; там мальчик воспитывался вместе с его дочерью Ингигерд, они дружили. А пока он рос, специально выделенные люди из королевского хирда брали положенный земельный налог со всех его владений, в том числе доверенных лично конунгу Олаву, который, как положено конунгу, патронировал знатных сирот. Когда Эймунд вырос, он попытался вернуть свои владения, но Олав на тинге объявил его вне закона, так что Эймунду пришлось срочно бежать. Ингигерд привела ему корабль, юноша отправился в «грабительский поход», долго был викингом, в конце концов добыл много добра и слуг, но родовые владения потерял навсегда.

Самоуправство королей подчас порождало целые детективные истории. Например, овдовевший конунг Харальд Золотые Уста затосковал и по совету близких поехал к ярлу Хрингу сватать его дочь Асу Прекрасную. С собой он взял 100 воинов и заявил ярлу, что либо тот отдаст за него свою дочь, либо будет убит. Престарелый ярл вынужден был согласиться. Срок между помолвкой и свадьбой был назначен в три года. Сваты уехали. Но с такой же угрозой к ярлу приехал другой претендент, по имени Коль, — огромный всадник с копьем. Он предложил вызвать Хринга на поединок, мол, пусть девушку получит победитель. Ярл-отец пошел на хитрость. Он послал за старым бондом Хелмингом и вызвал его к себе с 12 людьми, якобы для того, чтобы вручить ему подарки. Обрадованный Хелминг явился. Хринг одарил гостя и уговорил его биться вместо себя. Коль убил старика и потребовал, чтобы с ним все же бился сам ярл. Теперь Хринг приглашает на полмесяца на вейцлу двоих знатных людей-побратимов, с таким числом сопровождающих, сколько они пожелают. И вот с Колем согласился сражаться один из них — Стурлауг, сын херсира Ингольва, сопровождаемый 60 хорошо вооруженными всадниками, но при этом потребовал «передать ему помолвку». Напуганный ярл-отец был вынужден согласиться. Стурлауг победил, однако гордая Аса не захотела выйти замуж за Стурлауга, потому что, как заявила девушка, он «ничего не делает для славы». Тогда Стурлауг с побратимом снарядили 10 кораблей и отправились на восток. Там они, как говорит сага, отпускали с миром честных купцов, но грабили злодеев. Пробыв в походах четыре года, побратимы очередной зимой поделили трофеи и разъехались по своим делам. Теперь прославившийся и нетерпеливый Стурлауг «женился на Асе и тут же лег с ней в одну постель. И вместе они поехали к нему домой»[1539].

Возможно, в основе этой истории лежит сказка или на ней отразилось влияние западных романов, которые в XIII в. (как раз во время записи этого текста) уже были знакомы составителям саг. Но в то же время в ней так много деталей, характерных для жизни и представлений людей саги, что мимо нее нельзя пройти тем, кого они интересуют.

О королевских финансах и не только

Образ жизни короля, его пиры и войны, его щедрость, разъезды, содержание дружины, наемных воинов, обслуги, дворцов, жен, наложниц и детей — все это требовало значительных средств. Они поступали из разных источников, поскольку хотя бы относительно упорядоченная налоговая система в эпоху викингов была редким явлением. Короли использовали для удовлетворения своих нужд разные источники: подати с собственных имений; дани-полюдье, собираемые с подвластных племен; дары; пиры-вейцлы, которые устраивали за счет местного населения; и, наконец, прямое ограбление своих и чужих.

Верховные конунги нередко вели себя в родной стране так же, как на чужой и враждебной земле, которую надлежит покорить. Пожалуй, самую яркую память в этом отношении оставил по себе все тот же основатель Норвежского государства — воинственный Харальд Прекрасноволосый, о котором уже не раз говорилось выше. Вообще о нем писали много, так как он был весьма колоритной и сильной фигурой. Его яростная отвага была неоднократно воспета скальдами, например Хорнклови. Воюя с малыми конунгами, он все время собирал в помощь себе ополчения бондов во главе со знатными людьми[1540]. На протяжении жизни имел множество жен и детей, но всех безжалостно разогнал, женившись последним браком на датчанке[1541]. Достигнув верховной власти, Харальд, как, впрочем, и все другие конунги, стал максимально расширять свои владения, разоряя народ, забирая чужое имущество, отнимая имения даже у бывших любимцев; не брезговал извлекать для себя пользу из лживых наветов[1542].

Показательны в этом смысле его отношения с богатым и знатным Торольвом, с которым он вначале вроде бы дружил, пировал и от которого получал щедрые подарки. Но потом, как повествуется в «Саге об Эгиле», у конунга с Торольвом возникли счеты. Его отцу Квельдульфу конунг Харальд повелел: либо заплатить виру, либо пусть они вместе с сыном сложат в его честь хвалебную вису. Им этого не захотелось. Король разозлился, объявил своей собственностью все земли и добро Квельдульфа и начал мстить их друзьям, родичам, своякам; многих жестоко наказал, другие бежали, даже уехали из страны. Брат Торольва Грим решил поехать к конунгу и попытаться добиться от него справедливости по отношению к семье. Взял с собой самых сильных и отважных соседей и домочадцев, в том числе богатырей и берсерков. Конунг, видя такое «почтение», пригласил Грима вступить в свою дружину, но с тем условием, что если он во время службы сумеет угодить конунгу, то получит почести и уладит дело с вирой. Однако Грим отказался! Его отказ привел Харальда в ярость. Конунг рассвирепел окончательно. Отобрав у некоторых бондов корабли, он собрал целую эскадру и 30 дюжин бойцов. Сжег имение Торольва, куда тот отвез семью, вольноотпущенников, рабов и сколько-то добра, так что многие его домочадцы погибли в огне. Сам Торольв был убит в схватке. Как упоминалось, его семью и имущество забрал один из друзей. Затем пришла очередь Грима. Не помогло даже заступничество Торира, лендрмана короля, который был воспитанником Квельдульфа и другом Грима. Опасаясь за свою жизнь, боясь мести конунга, Грим решил уехать в Исландию. По дороге он встретил корабль покойного Торольва, который шел под флагом конунга, поскольку был захвачен его людьми, причем находившиеся на нем два мальчика, 10 и 14 лет, при этом утонули. Мстя за брата, Грим отбил корабль и уплыл на нем в Исландию. Только так удалось прервать эту кровавую историю[1543].

Вообще, как говорилось выше, спасаясь от Харальда Прекрасноволосого, в Исландию уехало много знатных норвежцев. И такие методы приращения своего имущества были характерны не только для этого конунга.

О грабительских походах и викингах речь уже шла. Военные поборы, которые шли на армию и флот, взимались с корабельных округов и сотен в утвержденном обычаем порядке: корабль, вооруженная команда для него и пропитание поставлялись населением в корабельных (прибрежных) округах, где за этим наблюдали сторманы, а ополчение — во внутренних округах. Из саг известно, что в Исландии эпохи викингов существовала своего рода разверстка средств на постройку кораблей по разным округам. С конца эпохи викингов, судя по первым областным законам, личное участие в военном или военно-морском ополчении можно было заменить податью, которая в законах нормируется. В сагах же подати именуются иногда также данями, так что их трудно отделить друг от друга. В «Саге о Гуннлауге Змеином Языке» говорится о том, что, когда Харальд Прекрасноволосый силой подчинил себе бондов одного округа в Норвегии[1544], он сразу же потребовал от них уплаты податей. А «Сага о людях из Лососьей Долины» утверждает, что этот король лишил могущественных людей «виры за родителей» и вообще превратил их в «податных людей»[1545]. Текст не вполне ясен, но его можно понять так, что король присвоил себе право на получение [части?] судебных штрафов и распространил на знать обязанность платить какие-то подати государству. В конце концов приходится предположить, что в первой половине X в. первый объединитель Норвегии король Харальд действительно предпринял некие серьезные реформы; при этом они коснулись важнейших областей организации власти: финансов, администрации и военной службы. Харальд обладал большим государственным умом, но его реформы, скорее всего, как бы «забегали вперед»: тогдашнее общество, судя по последующей истории страны, еще для них не созрело. Это обстоятельство и позволяет предположить, что не все нововведения, которые приписывались этому государю, в действительности относились к его, а не более позднему времени.

О податях, вносимых конунгу, в том числе деньгами, саги говорят неоднократно[1546]. Народ был недоволен, что дело сбора податей доверялось хёвдингам, по службе или родству связанным с королем или другими должностными лицами. Так, известный Эйнар Брюхотряс, который был зятем ярла Эрика, собирал двойные подати с доверенной ему округи, одну для короля, другую для себя, что не могло не возмущать бондов[1547]. При Олаве Святом один местный ярл «задавил бондов налогами», а когда они пожаловались на него на тинге, дал обещание исправиться, но слово не сдержал (гл. XCVIII).

Позднее областной закон шведского Упланда обязал королевских наместников-ленсманов взыскивать с бондов недоимки. Судя по сагам, это практиковалось и в эпоху викингов[1548].

Малый король Уплёнда Хальвдан Черный поручал «вершить суд в области Согн и собирать [там] дань в пользу конунга» своему другу Атли Тощему[1549]. Получается, что служилый человек (малого) короля не только взимал в округе налоги и недоимки, но и получал там судебную власть. Вряд ли этот опыт не был усвоен верховными правителями объединенных государств.

Повинности бондов были предназначены государству — в лице короля. Бонды считали не только несправедливостью, но и прямым беззаконием нарушение своих прав и свобод в виде увеличения как самих поборов, так и их регулярность — превращение исконных, как бы добровольных, даней правителю и его дружине в обязательные подати. Как говорилось выше, введение постоянных податей Харальдом Прекрасноволосым, по мнению бондов, означало «отнятие одаля», т. е. лишение их наследственных и полных прав на свою землю. «Сага о Хаконе Добром» (гл. I, II) повествует, что сын Харальда Хакон Добрый уговорил бондов провозгласить его конунгом, обещая им «вернуть одаль», и бонды угрожали ему мятежом, если он это не сделает. Хакону было тогда 15 лет. Объезжая ланды, он не только всюду объявлял о своем намерении, но и выполнял его. Одновременно он щедро одарил знать. Один из внуков Харальда Гудред, известный своими поборами, был убит в одной из областей, когда потребовал заплатить дань-подать второй раз — как очевидно, при обстоятельствах, сходных с теми, при которых был убит русский князь Игорь, прямой потомок скандинавов-викингов.

Как свидетельствует Снорри, «за податями ездили обычно отрядом» человек в одиннадцать. Ярл Эрик, правивший в Норвегии после гибели конунга Олава сына Трюггви, мог собирать подать лишь в сопровождении большой дружины, а Олав Святой вообще боялся собирать подать в далеких от центра районах страны.

Вряд ли дани и налоги взимались в звонкой монете: ведь и позднее в Северном регионе в качестве платежных средств использовали меха, домашнее сукно, весовое серебро. Ярл Оркнейских островов Сигурд сын Хледвера получал дань с острова Мэн в основном серебряными слитками[1550]. С появлением в Швеции верховного правителя стали брать дань с богатого торгового острова Готланд, но символического для него размера — 60 марок серебра в год[1551].

По всей средневековой Скандинавии именно налоги на века стали главным мотивом оппозиции бондов королю — как своему основному притеснителю[1552].

Примечательно, что, угрожая мятежом Хакону Доброму, если он не «вернет одаль», норвежские бонды требовали также сохранить их «старую веру», резонно полагая, что утверждение христианства и умаление их прав в пользу государства идут рука об руку. В Дании первым регулярным налогом была церковная десятина, равнявшаяся 10 % от собранного зерна, ее называют «подушная подать». Ввел этот налог Кнут II Свейнсен (1080–1086), который поплатился за это жизнью. «Сага о Кнютлингах» повествует, что бонды прозвали Кнута II Тираном; он вынужден был бежать от их гнева на остров Фюн. Однако они его выследили и убили в г. Оденсе, в церкви Св. Альбана, перед алтарем (1090). Будущие короли-святые Эрик и Олав пострадали в конечном счете по той же причине.

Старая форма повинностей в виде угощений, пиров или предоставления «гостеприимства» проезжим людям короля, похоже, больше устраивала население, хотя тоже была чревата для него разорительными расходами. Короли и их свита путешествовали по стране с дружиной и другими сопровождающими их лицами и обычно останавливались в своих хусабю, где были кладовые и куда свозили все собранное с местного населения. По данным топонимики, в Швеции, например, в XIII в. было до 70 таких королевских усадеб, из них более трети — в относительно богатом Упланде[1553]. Разъезжали обычно в более прохладные сезоны: летом надо было уходить в плавание. В таком имении или в имении богатого соседа король и его свита устраивали пиры-вейцлы за счет местного населения и таким образом «кормились» там. И так было постоянно[1554]. Не говоря о том, что пиры дорого обходились местному населению, путешествующие верхом господа еще и вытаптывали поля.

Кроме того, по ходу путешествия короли собирали причитавшиеся им штрафы: за оскорбление или убийство дружинника (обычай, который, несомненно, возник в эпоху викингов, хотя зафиксирован только в областных законах[1555]), а также часть других судебных штрафов[1556] (судя по Старшему изводу Вестгёталага, обычно ). Штрафы, несомненно, составляли важную статью пополнения королевских финансов. Кроме того, правители оформляли на себя выморочное имущество[1557]. В прибрежных имениях и городах они также взимали пошлину с кораблей[1558].

Сохранялся и такой старый способ пополнения доходов короля, как сбор дани с подвластных племен, который частенько соединялся с немилосердными грабежами. Такие дани составляли один из важнейших источников дохода правителей, об их сборе в сагах говорится неоднократно. Лендрман конунга, могущественный и богатый, собирает для него дань с лопарей (саамов)[1559], состоящую из драгоценных мехов[1560], которые пользовались повсюду повышенным спросом. Еще один лендрман, которого звали Брюньольв, владевший очень богатым имением, едет собирать дань с тех же лопарей для Харальда Косматого, а сын его становится дружинником конунга[1561]. В «Саге о Ньяле» богатый Торольв, бравший с собой в поездки не менее 90 человек, также собирал дань с саамов, а «страх [перед ним] делал лопарей сговорчивыми» (!)[1562]. Скандинавы собирали дань и грабили Восточную Балтию, и эстов, и ливов, и пруссов, и земгалов, и квенов(финского племени), и другие племена и народы[1563], особенно если после успешного нападения им удавалось как-то закрепиться на этих землях.

Так, когда сын малого конунга Ингвар со спутниками собирали дань с земгалов, то перебили войско местных хёвдингов, одного из них повесили. При сборе дани «взяли много добра в счет военной добычи — золото, серебро и прочее». А сам Ингвар обзавелся там еще и наложницей, так что стал отцом, еще не достигнув 20 лет[1564]. Судя по сагам, сбор дани с восточных балтов и грабежи там скандинавов были довольно регулярными.

С эстов дань собирали то воины норвежцев, то воины из Хольмгарда (Великого Новгорода). Викинги-эсты отвечали нападениями, особенно на близкую Швецию, грабили, забирали людей и обращали их в рабов.

Одним из таких рабов в 6 лет от роду стал будущий король — креститель Норвегии Олав сын Трюггви. Он рано остался без отца, и мать, боясь других претендентов на трон, увезла его из страны. По дороге его захватили и обратили в раба эсты, но, по счастью, он «попал „к хорошей паре“». Олаву было 9 лет, когда его увидел и купил Сигурд сын Эйрика, брат его матери, который собирал в стране эстов дань для конунга Вальдемара (Владимира, великого князя Киевского. — А.С.); поняв, что Олав — его племянник, Сигурд увез его с собой в Хольмгард, в Гардарики. Там Олав вырос, был поставлен во главе «оборонительного войска», участвовал во многих битвах, «был щедр, и его любили». Попав в страну западных славян-вендов, он женился на властной Гейре, дочери их конунга Бурислава, стал ими управлять. Крестившись вместе со своими спутниками и добыв большие богатства, в том числе в результате набегов на датскую область Сконе и шведский остров Готланд, он вернулся в Норвегию, чтобы завоевать там верховную власть и крестить народ.

Пленение скальда Эгиля и его спутников во время их грабительского похода в Прибалтику на куршей и ряд других фактов, отраженных в сагах, показывают, что сбор дани был нелегким и опасным делом. Не случайно за данью ходили на военных кораблях и с достаточным числом воинов.

Особенно страдали от поборов пограничные территории, из-за которых спорили между собой правители трех Скандинавских государств. Так, при Харальде Прекрасноволосом (и, видимо, еще до него) будущий шведский Вермланд платил подати Норвегии и считался норвежской областью. Но при Хаконе Добром (ум. 960) норвежских сборщиков дани стали в Вермланде убивать. Тогда Хакон захватил Вермланд, поставил над ним другого ярла и взял с бондов положенные подати, а потом отправился покорять Гауталанд (Гёталанд)[1565]. Когда два Олава — Шведский и Норвежский — вели спор из-за того, кому должны платить подати западные гёты, те умоляли закончить его поскорее, говоря, что им все равно, кому платить, лишь бы кому-то одному[1566]. Тем не менее область все равно грабили с обеих сторон. При Магнусе Голоногом (рубеж X–XI вв.) соседи разоряли Халланд (рядом со Сколе), тогда датское владение. Этот король прошелся тогда по области огнем и мечом и начал было прибирать к рукам Западный Гауталанд, но конунг Инги Могучий сумел область отвоевать («Сага о Магнусе Голоногом», гл. I, VII).

Таким образом, налогообложение в сагах выглядит еще неупорядоченным. Подати, собираемые с населения центральной властью, да и местными властителями, представляли собой симбиоз старых и новых форм, включая прямое ограбление. Финансовые институты еще не созданы; фискальные вопросы решались тем же кругом должностных лиц, что и административно-судебные дела.

Некоторые итоги очерка

Очевидно, что в Скандинавии государство как важнейшая форма организации общественной жизни и непременный фактор цивилизационных процессов к концу эпохи викингов уже создано, но находилось еще на ранних этапах своего развития, в процессе собирания территорий и населения. Я не обнаружила в сагах признаков существования специальных органов власти и особых категорий населения, обслуживающих ее, а также и признаков разделения власти на законодательную, исполнительную и судебную. Смешанные властные функции осуществляли и сам король, и его воинский контингент, и его придворный круг. А на местах — служилые люди, обычно из родовой знати, державшие в руках все тамошнее управление.

Характерной чертой формирования государственных институтов власти является, как видно из саг, как бы «прорарастание» их сквозь родовые институты, до известной степени слияние с ними, их модификация и приспособление к новым условиям. Саги, таким образом, являют нам интереснейшую стадию в развитии государства — стадию перехода от патриархальной (патерналистской) к публичной его форме.

Тем не менее власть короля уже весьма значительна, и, если личные ее границы по сагам точно установить не удается, гораздо определеннее можно говорить об утверждении института королевской власти и о высоком статусе, который постепенно обретают как монарший престол, так и фигура монарха.

Придворный круг в контексте повседневных обычаев своего времени