Бесконечное море Янси Рик

1

Мир – это часы, у которых кончается завод.

Я слышу это, когда ветер ледяными пальцами скребет в окно. Я чую это в запахе заплесневелого ковролина и гниющих обоев в старом отеле. Я чувствую это в груди у Чашки, когда она спит. В стуке ее сердца, в ритме теплого дыхания, согревающего холодный воздух… Пружина часового механизма слабеет.

В противоположной от меня части комнаты, у окна, стоит на посту Кэсси Салливан. Лунный свет просачивается в тонкую щель между шторами и подсвечивает облачка пара, вырывающиеся при каждом ее выдохе. Маленький брат Кэсси спит на кровати, которая стоит рядом с ней. Бугорок под грудой одеял. Голова Кэсси движется подобно маятнику: окно – кровать, кровать – окно. Эти повороты, темп ее дыхания, как и посапывание Наггетса и Чашки, как и мой собственный пульс, – все указывает на то, что кончается завод часов.

Я выбираюсь из-под вороха пледов и встаю. Чашка стонет во сне и зарывается глубже под одеяла. Холод мешает подняться и сжимает грудь, хотя я полностью одета, если не считать парки и ботинок, которые лежат в изножье кровати. Салливан наблюдает за тем, как я зашнуровываю обувь и надеваю куртку, а потом иду к шкафу за своим рюкзаком и винтовкой. Потом я подхожу к окну и останавливаюсь рядом с Кэсси. Чувствую, надо бы сказать что-то перед уходом. Мы можем больше не увидеться.

– Ну что, ты идешь? – говорит Салливан.

Ее белая кожа светится в молочном свете, а веснушки как будто плавают над носом и перед щеками.

Я закидываю винтовку на плечо:

– Да, иду.

– Знаешь, Дамбо – я понимаю. Это из-за больших ушей. Наггетс – потому что Сэм такой маленький. Чашка – тоже понимаю. Зомби – не очень. Бен не хочет рассказывать. Ну и Кекс, я догадываюсь, – из-за того, что он такой пухляк. Но почему – Рингер?

Я понимаю, что происходит. Кэсси больше не доверяет никому, кроме Зомби и своего брата. Кличка Рингер вызывает у нее паранойю.

– Я человек.

– Ага. – Она смотрит сквозь щель в шторах на мерцающую ото льда автостоянку двумя этажами ниже. – Кто-то мне уже такое говорил. И я, как дура, ему поверила.

– Ну, учитывая обстоятельства, не такая уж ты и дура.

– Не прикидывайся, Рингер, – резко обрывает меня Салливан. – Я знаю, ты не веришь в историю Эвана.

– Я верю тебе. А в его историю – нет. Бредятина какая-то.

Я иду к выходу, пока она на меня не набросилась. С Кэсси Салливан лучше не заводить разговоры об Эване Уокере. Я не имею ничего против Кэсси. Эван для нее – ветка над обрывом, за которую она цепляется. И не важно, что его больше нет. От этого она держится за свою ветку еще крепче.

Чашка не издает ни звука, но я чувствую, что она на меня смотрит. Я знаю, что она не спит, и возвращаюсь к кровати.

– Возьми меня с собой, – шепчет она.

Я отрицательно качаю головой. Мы уже сто раз это проходили.

– Я ненадолго, всего на пару дней.

– Обещаешь?

– Так не пойдет, Чашка. Обещание – единственная валюта, которая у нас осталась. Ее надо расходовать с умом.

Нижняя губа Чашки начинает дрожать, глаза на мокром месте.

– Эй, что я тебе об этом говорила, солдат? – Я подавляю желание дотронуться до нее. – Первый приоритет?

– Никаких плохих мыслей, – послушно отвечает Чашка.

– Потому что плохие мысли?..

– Делают нас слабыми.

– И что случается, когда мы становимся слабыми?

– Мы умираем.

– А мы хотим умереть?

Чашка трясет головой:

– Пока еще нет.

Я дотрагиваюсь до ее лица. Холодные щеки, горячие слезы.

«Пока еще нет».

Учитывая, что время человечества практически истекло, эта девочка, наверное, уже достигла среднего возраста. Салливан и я – мы старые. А Зомби? Вообще древний.

Он ждет меня в холле. На нем лыжная куртка, под ней ярко-желтая толстовка с капюшоном – эти вещи мы откопали в гостиничном хламе. Зомби бежал из «Приюта» в одном тонком медицинском костюме. Даже под отросшей бородой нельзя не заметить лихорадочного румянца. Рана от пули, которую я ему «подарила», открылась во время побега. Его заштопал наш двенадцатилетний медик, но в шов, видимо, попала инфекция. Зомби облокотился на стойку, другой рукой держится за бок и пытается делать вид, будто все круто.

– Я уже решил, что ты передумала, – говорит он.

Глаза у него блестят, как будто он надо мной подшучивает, но на самом деле это может быть от того, что у него жар.

Я мотаю головой:

– Чашка.

– С ней все будет в порядке.

Чтобы подбодрить меня, он пускает в ход одну из своих убийственных улыбок. Зомби не способен до конца понять, насколько драгоценны обещания, иначе он ими так просто не кидался бы.

– Я не о Чашке беспокоюсь. Ты хреново выглядишь, Зомби.

– Это все погода. Дурно влияет на мой цвет лица.

Шутку сопровождает еще одна улыбка. Он наклоняется ко мне в надежде, что я включусь в игру:

– Рядовой Рингер, наступит день, когда ты улыбнешься моему приколу, и тогда весь мир треснет по швам.

– Я не готова взять на себя такую ответственность.

Зомби смеется, и кажется, я слышу хрип у него в груди.

– Держи. – Он протягивает буклет о пещерах.

– У меня уже есть.

– Этот тоже возьми, на случай, если свой потеряешь.

– Я не потеряю, Зомби.

– С тобой пойдет Кекс.

– Нет, не пойдет.

– Я здесь командую. Он пойдет.

– Тебе здесь Кекс нужнее, чем мне там.

Зомби кивает. Он знал, что я скажу «нет», но не мог не использовать последнюю попытку.

– Может, нам лучше все отменить, – произносит Зомби. – Я хочу сказать: здесь все не так уж и плохо. Какая-то тысяча клопов, несколько сотен крыс и пара десятков трупов. Зато вид просто фантастический…

Все шутит, все пытается заставить меня улыбнуться. Зомби смотрит на буклет, который держит в руках.

«Плюс двадцать четыре градуса круглый год!»

– Да, пока нас не занесет снегом или снова не ударит мороз. Зомби, ситуация неустойчивая. Мы и так слишком засиделись.

Мне его не понять. Мы уже тысячу раз это обсуждали, а Зомби хочет еще и в тысячу первый. Он меня иногда удивляет. Я стою на своем:

– Мы должны использовать этот шанс. И ты знаешь: мы не можем идти туда вслепую. Есть вероятность, что в этих пещерах прячутся другие выжившие, – вдруг они не готовы расстелить для нас ковровую дорожку? Особенно если им уже довелось познакомиться с кем-нибудь из глушителей Салливан.

– Или с рекрутами типа нас, – добавляет Зомби.

– Так что я все разведаю и через пару дней вернусь.

– Ловлю на слове.

– Это было не обещание.

Больше говорить не о чем. И есть еще миллион вещей, которые нам так и не удалось обсудить. Возможно, мы больше не увидимся. Я знаю, Зомби тоже об этом думает, потому что он произносит:

– Спасибо, ты спасла мне жизнь.

– Я всадила пулю тебе в бок, и теперь ты можешь умереть.

Зомби качает головой. Его глаза блестят от лихорадки. Почему его назвали Зомби? Это похоже на знак. В первый раз я увидела его на плацу. Он отжимался на кулаках: лицо скривилось от напряжения, с рассаженных костяшек на асфальт сочилась кровь.

– Кто этот парень? – спросила я тогда.

– Его зовут Зомби, – был ответ.

Мне сказали, что он сразился с чумой и победил, а я не поверила. Никто не способен на такое. Чума – это смертный приговор. Тогда сержант Резник, инструктор по строевой подготовке, стоял, наклонившись над ним, и орал во всю глотку, а Зомби, в мешковатом комбинезоне, уже превысив предел возможного, делал следующий жим. Не знаю, почему я удивилась, когда он приказал мне выстрелить ему в бок. Таким образом Зомби хотел сдержать невыполнимое обещание, которое дал Наггетсу. Если смотрел в глаза смерти и она сморгнула первой, ты можешь все.

Даже читать чужие мысли.

– Я знаю, о чем ты думаешь, – говорит Зомби.

– Нет, не знаешь.

– Ты думаешь, не поцеловать ли меня напоследок.

– Зачем ты это делаешь? – спрашиваю я. – Зачем заигрываешь со мной?

Он пожимает плечами. Его улыбка кривится так же, как изгибается все его тело, когда он опирается на стойку.

– Это нормально. Ты разве не скучаешь по обычным вещам? – Он сверлит меня глазами, непонятно, что он постоянно пытается во мне разглядеть. – Ну, знаешь, я имею в виду рестораны с автораздачей и кино в субботу вечером, вафельные брикеты с мороженым, новые сообщения в «Твиттере»?

Я мотаю головой:

– Меня не было в «Твиттере».

– А в «Фейсбуке»?

Я начинаю злиться. Порой трудно представить, как Зомби умудряется заходить так далеко. Цепляться за то, что мы потеряли, – все равно что надеяться на несбыточное. Обе дороги заканчиваются тупиком под названием «отчаяние».

– Фигня, – говорю я. – Теперь уже все это не имеет значения.

Зомби смеется. Его смех поднимается изнутри, как пузырьки в горячем источнике, и я больше не злюсь. Ясно, что он ставит на свое обаяние, но это понимание ничего не меняет. Вот почему, кроме всего прочего, Зомби иногда выводит меня из равновесия.

– Забавно, – замечает он. – Как много смысла мы придаем всему этому. А знаешь, что действительно важно?

Зомби ждет, что я отвечу. Я чувствую, что он хочет меня подловить, и решаю промолчать.

– Звонок на урок, – говорит он.

Вот теперь он загнал меня в угол. Я понимаю, что тут какой-то фокус, но у меня нет против него приема.

– Звонок?

– Самый обычный звук в мире. И когда все закончится, он снова прозвонит.

Зомби настойчив, – может, волнуется, что до меня не дойдет.

– Подумай об этом! Когда он снова прозвонит, все вернется на свои места. Дети побегут в класс, рассядутся и будут изнывать от скуки, пока не раздастся последний звонок, а потом будут думать о том, чем займутся вечером, в уик-энд, в следующие пятьдесят лет. Им, как и нам, будут рассказывать о природных катастрофах, эпидемиях и мировых войнах. А в конце урока, когда затренькает звонок, все побегут на ланч и будут жаловаться, что картофельные наггетсы сырые. «Да уж, семь миллиардов – реально много. Грустно все это. Ты будешь эти наггетсы?» Это – нормально. Вот что имеет значение.

Похоже, это не шутка.

– Сырые картофельные наггетсы?

– Ладно, хорошо, я кретин.

Зомби улыбается. Зубы у него, по контрасту с отросшей щетиной, кажутся очень белыми. Я думаю о том, будет ли щекотаться его борода, если я его поцелую.

Гоню от себя эту мысль. Обещания бесценны, а поцелуй – это разновидность обещания.

2

Незатуманенный свет звезд проникает сквозь черные космические просторы и окрашивает шоссе перламутровым цветом. Ничто, кроме ветра над вымершей землей, не нарушает зимней тишины.

Я сажусь на корточки за внедорожником и напоследок смотрю на отель. Стандартный белый двухэтажный кубик среди множества таких же кубиков. Всего в четырех милях от лагеря «Приют», превратившегося в огромную воронку стараниями Уокера. В его честь мы и назвали этот отель. Салливан сказала нам, что они с Эваном договорились здесь встретиться. Лично я думала, что здание очень уж близко к «месту преступления», в нем сложно держать оборону, да и вообще – Эван Уокер мертв. Для встречи в условленном месте нужны как минимум двое, о чем я и напомнила Зомби. Мои доводы не были приняты. Если Уокер действительно был одним из них, он мог найти способ уцелеть.

– Как? – спросила я.

– Там были капсулы для эвакуации, – сказала Салливан.

– И?..

Салливан сдвинула брови и сделала глубокий вдох:

– И… он мог бежать на одной из них.

Я посмотрела ей в глаза. Она не отвела взгляда. Ни я, ни она не вымолвили ни слова. Потом в разговор вступил Зомби:

– Слушай, Рингер, мы должны где-то укрыться. – Тогда он еще не нашел буклет о пещерах. – И попробуем принять его слова на веру.

– Слова о чем? – поинтересовалась я.

– О том, кто он на самом деле. – Зомби взглянул на Салливан, которая продолжала сверлить меня взглядом. – И о том, что он сдержит свое обещание.

– Он обещал, что найдет меня, – объяснила Салливан.

– Грузовой самолет я видела, – сказала я. – Но никаких эвакуационных капсул не заметила.

Бледные щеки Салливан покраснели под веснушками.

– Только из-за того, что ты не видела…

Я повернулась к Зомби:

– Это все бред какой-то. Они опережают нас в развитии на тысячи лет, зачем ему выступать против своих?

– Тут я не стал бы задаваться вопросом «зачем», – с легкой улыбкой заметил Зомби.

– Вся его история какая-то мутная, – заявила я. – Чистое сознание занимает человеческое тело… Если они способны обходиться без физического воплощения, для чего им какая-то планета?

– Может, она нужна для определенных целей, – не отступал Зомби.

– Для каких? Решили заняться животноводством? Или негде проводить отпуск?

Меня не покидало беспокойство, тихий внутренний голос твердил свое: «Что-то тут не так. Что-то не стыкуется». Но я не могла понять, в чем загвоздка. Всякий раз, когда я пыталась ухватить за хвост ответ, он от меня ускользал.

– Тогда не было времени ударяться в детали! – вскинулась Салливан. – Для меня самым главным было спасти брата из лагеря смерти.

Я прекратила разговор. Казалось, у Салливан голова вот-вот взорвется.

Теперь, глядя напоследок на отель, я вижу в окне второго этажа ее голову. И это плохо, по-настоящему плохо, потому что она легкая мишень для снайпера. Следующий глушитель в жизни Салливан может оказаться не таким влюбчивым, как первый.

Я ныряю в полосу деревьев, растущих вдоль дороги. Под ногами хрустят останки осени: листья, сжавшиеся, как кулаки, разбросанные падальщиками человеческие кости. Холодный ветер доносит слабый запах дыма. Мир будет гореть еще сотни лет. Огонь поглотит все, что мы сделали из дерева, пластика, резины и ткани, а потом вода, ветер и время превратят наши постройки из камня и металла в пыль. Как все просто оказалось! Мы-то всегда воображали, что при вторжении инопланетяне уничтожат нас своими бомбами или лучами. На деле им для этого нужны всего лишь небольшая помощь матери-природы и время. И еще, если верить Салливан, человеческие тела. Хотя, по ее же словам, они ни к чему иным.

Что-то тут не сходится. Виртуальная реальность не нуждается в физически существующей планете. Салливан не стала бы меня слушать, а Зомби ведет себя так, будто это все ерунда. Говорит, в чем бы ни была причина, главное – они хотят, чтобы все мы умерли. А остальное не имеет значения.

Может быть. Только я так не думаю.

Из-за крыс.

Я забыла сказать Зомби о крысах.

3

На рассвете я дошла до южной окраины Эрбаны. Полпути пройдено, все по расписанию.

Облака накатывают с севера, восходящее солнце окрашивает их брюхо темно-бордовым цветом. Я пересижу в лесу до заката, а потом пойду по открытой местности к западной части города. Остается только молиться, чтобы облачная пелена повисела тут еще некоторое время, ну хотя бы до того момента, когда я выйду на шоссе с другой стороны города. Идти в обход Эрбаны – значит проделать несколько лишних миль, но если есть что-то более рискованное, чем поход через город днем, так это попытка пересечь его ночью.

Риск. Все всегда сводится к нему.

От промерзшей земли поднимается туман. Холод реальный. Он стягивает щеки, с каждым вдохом сдавливает грудь. Я чувствую, как во мне оживает генетическая тоска по огню. Мы приручили его, и это было нашим первым большим скачком в развитии. Огонь защищал нас, согревал, переключил нас с диеты из ягод и орехов на богатый протеинами мясной рацион. Теперь огонь стал еще одним оружием в арсенале нашего врага. Зима вступает в свои права, и мы оказываемся перед выбором: или замерзнуть до смерти, или послать врагу сигнал о своей дислокации.

Я сажусь на землю, прислоняюсь спиной к дереву и достаю буклет.

«Пещеры Огайо! Самое интересное в штате».

Зомби прав. Если мы не найдем убежище, до весны нам не продержаться, и эти пещеры – наш шанс, вероятно единственный. Возможно, их занял или уничтожил противник. Или в них поселились те, кто уцелел, и они пристрелят любого чужака, показавшегося на горизонте. Но с каждым днем, проведенным в отеле, риск увеличивается в десять раз.

Если с пещерами не выгорит, других вариантов у нас нет. Бежать некуда, прятаться негде, думать о том, чтобы дать бой, – глупо. Завод часов на исходе.

Когда я обрисовала эту картину Зомби, он сказал, что я слишком много думаю. И при этом улыбался. А потом стал серьезным и сказал:

– Не позволяй им забраться тебе в голову.

Как будто это футбольный матч и мне нужна накачка после первого тайма.

«Наплюй на счет пятьдесят шесть – ноль! Просто покажи, кто ты есть!»

В такие моменты хочется дать ему по физиономии, и не потому, что это исправит ситуацию. Мне после этого станет легче.

Ветер стих. В воздухе повисла тишина. Именно та, которая воцаряется перед бурей. Если начнется снегопад, мы окажемся в ловушке. Я – в лесу, Зомби – в отеле. До пещер еще миль двадцать или чуть больше.

Пойти днем по открытой местности или остаться в лесу до полуночи, понадеявшись, что снег не повалит к этому часу?

Все сводится к слову на букву «эр». Все сводится к риску. Рискуем не только мы. Они тоже. Рискуют, поселяясь в телах людей, рискуют, когда устраивают лагеря смерти и натаскивают детей на то, чтобы те закончили начатый ими геноцид. Все это чертовски рискованно, тупо рискованно. Как с Эваном Уокером: все мимо, все нелогично, все очень-очень непонятно. Открытые атаки были жестоки в своей эффективности – они уничтожили девяносто восемь процентов из наших ста. И даже Четвертая волна – глушители – имела смысл: трудно организовать серьезное сопротивление, если никто никому не доверяет. Но после этого блестящая стратегия пришельцев начала сыпаться. Десять тысяч лет планировать, как стереть с лица земли людское племя, – и что в итоге? Лучше они ничего не могли придумать? Вот этот вопрос я без конца прокручиваю в голове. Все без толку. Если бы не Чашка и ночи с крысами.

Тишину пронзает слабый стон. У меня за спиной и чуть левее, глубже в лесу. Я мгновенно опознаю этот звук – с тех пор как заявились инопланетяне, слышала его тысячу раз. В самом начале вторжения он был практически повсюду. Фоновый шум, как гул машин на загруженном шоссе, – стон, который издают люди, когда им больно.

Достаю из рюкзака окуляр и аккуратно устанавливаю его над левым глазом. Не торопясь. Без паники. Паника убивает нервные клетки. Встаю, проверяю предохранитель винтовки и медленно иду между деревьями на звук. Сканирую все вокруг на предмет предательского зеленого огонька, который выдаст присутствие инвазированного. Туман окутывает деревья, мир драпирован в белое. Мои шаги гремят по промерзшей земле. Мое дыхание как сверхзвуковые хлопки.

Тонкий белый занавес приоткрывается, и в двадцати ярдах впереди я вижу фигуру человека, который сидит, привалившись спиной к дереву. Руки лежат на коленях, голова откинута. Она не светится в моем окуляре, значит он – не гражданский, он – часть Пятой волны.

Целюсь ему в лоб:

– Руки! Покажи мне свои руки!

Его нижняя челюсть отвисла. Пустые глаза смотрят сквозь поблескивающие ото льда ветки на серое небо. Я подхожу ближе. Рядом с ним лежит винтовка, точно такая же, как моя. Он к ней не тянется.

– Где остальные из твоего отделения? – спрашиваю я.

Он не отвечает.

Опускаю винтовку. Я идиотка. В такую погоду от дыхания идет пар, а его не видно. Должно быть, стон, который я слышала, был последним. Медленно, задержав выдох, оборачиваюсь на триста шестьдесят градусов. Ничего, кроме тумана и деревьев. Ни звука, только кровь стучит в ушах. Без паники. Паника убивает.

Такая же винтовка, как у меня. Такая же форма. И рядом на земле – окуляр. Он из Пятой волны, это точно.

Изучаю его лицо. Оно кажется мне смутно знакомым. Прикидываю, что солдату лет двенадцать-тринадцать, как Дамбо. Становлюсь рядом с ним на колени и надавливаю пальцами ему на шею. Пульса нет. Я расстегиваю его куртку и задираю рубашку, чтобы посмотреть рану. Его подстрелили в живот. Пуля крупнокалиберная.

Выстрела я не слышала. Либо он лежит здесь уже довольно давно, либо стрелявший использовал глушитель.

Глушитель.