Бесконечное море Янси Рик
О, какого черта!
Я перестала цепляться за край шахты. Бен тихо застонал, но не выпустил мою руку и не свалился сверху на меня. Перевесившись по пояс, он опускал меня в шахту, пока я не увидела над собой очертания его головы, а его лицо не скрыла тень. Носки моих ботинок шаркнули по крыше лифта, и я показала Бену большой палец. Три секунды. Четыре. И он меня отпустил.
Я встала на колени и попробовала на ощупь найти служебный люк. Смазка, грязь, очень много жирной грязи.
До открытия электричества было принято измерять свет количеством свечей. Здесь, внизу, его яркость была равна половине половины одного огарка.
Потом двери лифта у меня над головой закрылись, и яркость света упала до нуля.
«Спасибо, Пэриш. Мог бы подождать, пока я не найду люк».
Когда я наконец нащупала этот люк, оказалось, что его заело. Наверное, проржавел. Я уже потянулась за люгером, чтобы использовать рукоятку как молоток, но потом вспомнила, что доверила свой полуавтоматический пистолет пятилетнему мальчику. Тогда я достала из ножен на лодыжке армейский нож и три раза хорошенько ударила рукояткой по задвижке. Металлическая задвижка заскрежетала. Очень громко. Слишком громко для того, чтобы тайком куда-то проникнуть. Но все-таки поддалась. Я дернула крышку вверх, в результате раздался оглушительный лязг, на этот раз от ржавых петель.
«Ну конечно, бьет по ушам, ты ведь стоишь тут рядом на коленях. Снаружи звук, наверное, не громче мышиного писка. Не будь параноиком!»
Мой отец говорил о паранойе. Мне никогда не казалось, что это смешно. Особенно после того, как слышала это пару тысяч раз.
«Я параноик только потому, что все против меня».
И я привыкла думать, что это всего лишь шутка. Не видела в этом никакого дурного предзнаменования.
Я спрыгнула в кромешную темноту кабины лифта.
«Ты ждешь моего сигнала».
Какого сигнала? Бен забыл мне об этом сказать. Я прижала ухо к щели между холодными дверями лифта и задержала дыхание. Досчитала до десяти. Сделала вдох. После шести отсчетов до десяти и четырех вдохов я так ничего и не услышала и начала немного дергаться.
Что происходит снаружи? Где Бен? Где Дамбо?
Наш маленький отряд распадался. Разделяться – большая ошибка, но каждый раз у нас не было другого выхода. Кто-то нас переигрывал. Для кого-то это было легче легкого.
Или противников становилось больше.
«После того как нас послали в Дейтон, Вош отправил за нами команду охотников».
Ясно. Скорее всего, так и было. Одно или, может, два отделения нашли место, где мы укрывались. Мы слишком тянули время.
«Правильно, Кассиопея Дефианс Салливан. И чего ты ждала? О да, ведь какой-то парень обещал, что найдет тебя. Правда, он погиб. И ты закрыла глаза и прыгнула со скалы в пустоту, а теперь удивлена, что внизу не был застлан большой и толстый матрас? Сама виновата. Теперь, что бы ни случилось, ты будешь за это в ответе».
Лифт был небольшим, но в темноте казался размером с футбольное поле. Я стояла в огромной подземной шахте. Ни света, ни звука, только безжизненный ледяной мрак. Меня сковывали страх и неизвестность. Непонятно откуда, но я точно знала, что не услышу сигнала Бена. Как и то, что не увижу Эвана.
Момент истины приходит внезапно. Не ты выбираешь время. Время выбирает тебя. Порой я могла смотреть правде в лицо, а теперь она открылась передо мной в этом холодном темном месте, и я отказывалась в нее верить. Я не хотела сюда идти. И правда решила, что сама придет за мной.
Когда Эван прикоснулся ко мне в ту нашу последнюю ночь, мы словно слились вместе, нельзя было понять, где он и где я. И вот теперь я растворилась в темноте этой шахты. Он обещал, что найдет меня.
«Я ведь всегда тебя нахожу».
И я ждала, что он исполнит обещание. После того как он меня нашел, я не верила ни одному его слову, и лишь его последняя фраза не вызывала у меня сомнений.
Я прижалась лицом к холодным металлическим дверям. У меня было такое чувство, будто я падаю, миля за милей лечу вниз, в пустоту, и это падение никогда не закончится.
«Ты поденка. Сегодня ты есть, а завтра нет тебя».
Нет, Эван, я все еще здесь. Это тебя больше нет.
«С того момента, как мы ушли из фермерского дома, ты знал, что случится, – шептала я в темноту. – Знал, что умрешь. И все равно пошел».
Я больше не могла стоять на ногах. У меня не было выбора. Я соскользнула на колени. Я падала, падала, и этому падению не было конца.
«Отпускай, Кэсси. Отпускай». – «Отпустить? Я падаю. Я падаю, Эван».
Но я знала, о чем он говорит.
Я никогда не отпускала его по-настоящему. Тысячу раз в день я говорила себе, что он не мог выжить. Внушала себе, что наше сидение в этом клоповнике не имеет смысла, что это опасно, что оставаться тут – безумие, граничащее с самоубийством. Но я продолжала цепляться за его слова, ведь если бы я перестала верить в его обещание, это означало бы, что я отказалась от него.
– Ненавижу тебя, Эван Уокер, – прошептала я в пустоту.
Изнутри пустоты… и из пустоты внутри – тишина.
«Не могу вернуться. Не могу пойти вперед. Не могу удержать. Не могу отпустить. Не могу, не могу, не могу. Что же ты можешь? Что ты можешь?»
Я подняла лицо.
«Хорошо. Я смогу сделать это».
Я встала.
«И это тоже смогу».
Я расправила плечи и вставила кончики пальцев в щель между дверями лифта.
«А сейчас я выхожу, – беззвучно сказала я. – Я отпускаю».
Я напряглась и раздвинула двери. Свет хлынул в черную пустоту и смыл все тени до последней.
14
Я шагнула в вестибюль, в наш дивный новый мир в микрокосме. Осколки стекол. Горы мусора по углам, как разметанные ветром осенние листья. Мертвые жуки валяются брюхом вверх со скрюченными лапками. Кусачий холод. Тихо так, что, кроме собственного дыхания, ничего не слышишь: после бурной жизни воцарилась тишина.
Бена нигде не видно. Наверное, что-то с ним произошло на лестнице между вторым и первым этажом. Что-то нехорошее. Я медленно подошла к двери, ведущей на лестницу. Мне стоило немалых усилий подавить в себе инстинктивное желание вернуться к Сэму, пока он не исчез, как Бен, Дамбо, Кекс и Чашка, как девяносто девять и девять десятых процента всего населения Земли.
У меня под ногами хрустели осколки стекол. Холодный воздух обжигал лицо и руки. Я крепко держала винтовку и почти не моргала – после мрака в лифте слабый свет звезд казался ярким, как от прожекторов.
«Медленно. Не спеши. Все делай правильно».
Выход на лестницу. Я взялась за металлическую ручку и держалась за нее добрых тридцать секунд. Все это время я прижималась ухом к деревянному дверному полотну, но ничего, кроме стука собственного сердца, не услышала. Очень медленно я опустила ручку и приоткрыла дверь ровно настолько, чтобы можно было заглянуть в щель. Абсолютная темнота. И абсолютная тишина.
«Проклятье, Пэриш. Где ты, черт возьми?»
У меня был один путь – наверх. Я проскользнула на лестницу. Щелчок – это закрылась дверь у меня за спиной. Я снова нырнула в темноту, только в этот раз решительно настроилась удерживать ее снаружи, там, где ей и место.
В затхлом воздухе повис кисло-сладкий запах смерти.
«Крыса, – сказала я себе. – Или енот, или еще какой-нибудь лесной зверек, который попал в ловушку в этом мотеле».
Я наступила на что-то мягкое. Под ботинком хрустнули тонкие косточки. Я вытерла измазанную в липкой жиже подошву о ступеньку лестницы. Мне совсем не хотелось поскользнуться, грохнуться на задницу, сломать шею, беспомощно лежать и ждать, когда кто-нибудь меня найдет и пустит пулю мне в голову. Это было бы нежелательно.
Добралась до крохотной лестничной площадки.
«Еще один пролет. Дыши глубже. Ты уже почти на месте».
И вдруг прогремел выстрел. А потом второй, третий и еще несколько подряд, как будто кто-то разрядил целую обойму. Я стрелой взлетела по лестнице, вломилась в дверь, промчалась по коридору к номеру с выбитой дверью. Там был мой младший брат. Я споткнулась обо что-то мягкое – обо что именно, я не видела, потому что как безумная бежала к Сэму, – пролетела некоторое расстояние по воздуху и с грохотом приземлилась на тонкий ковролин. Тут же вскочила, оглянулась и увидела Бена Пэриша. Он безжизненно лежал на полу, по его дурацкой желтой толстовке расплывалось темное пятно крови. А потом закричал Сэм.
«Я не опоздала, не опоздала, я успела, я здесь, сукин ты сын, я иду».
Я в номере. Высокая тень нависала над маленькой фигуркой мальчика, который тоненьким пальцем безрезультатно давил на спусковой крючок пистолета с расстрелянной обоймой.
Моя пуля достигла цели. Тень развернулась в мою сторону, потянулась ко мне и упала.
Я поставила ногу на шею тени и приставила ствол винтовки к ее затылку.
– Простите, – задыхаясь, сказала я. – Но вы зашли не в тот номер.
III
Последняя звезда
15
Когда он был ребенком, ему часто снилась сова.
Он уже много лет не вспоминал тот сон. А теперь, когда жизнь покидала его, воспоминания вернулись.
Они были малоприятными.
Сова неподвижно сидела на подоконнике и ярко-желтыми глазами смотрела в его комнату. Она редко мигала через равные промежутки времени.
Он смотрел, как за ним наблюдает сова, и его парализовало от страха. Он не понимал, чего боится, и даже не мог позвать маму. А потом на него накатывали слабость, тошнота и головокружение. Его охватывала тревога, он чувствовал, что за ним следят, и это ощущение не покидало еще много дней подряд.
Сон перестал сниться, когда ему исполнилось тринадцать. Он проснулся, и больше не было нужды скрывать правду. Когда пришло время, его новому «я» пригодилось то, что дарила сова. Он понял смысл этих снов, потому что ему открылась цель его существования.
«Жди. Будь готов действовать».
Сова была обманом, этот обман должен был защитить нежную психику тела, в котором он «гостил». После пробуждения перестала быть тайной и его истинная жизнь. Он не был человеком – все было ложью, маской, таким же мороком, как сон про сову.
И вот теперь он умирал. И обман уходил вместе с ним.
Боли не было. Он не чувствовал холода. Казалось, его тело плывет в теплом бескрайнем море. Все каналы для сигналов тревоги от нервных окончаний к болевым центрам в его мозге были блокированы. Это безболезненное перемещение из человеческого тела в небытие должно было стать последним даром.
А потом, после того как последний человек умрет, его ждало второе рождение.
Рождение в человеческом теле, не обремененном воспоминаниями о том, как это – быть человеком. Он забудет последние восемнадцать лет своей жизни. Все образы, все эмоции, связанные с этими годами, навсегда исчезнут. И ничего нельзя сделать с мучительной болью, которую породило это знание.
«Потеряно. Все потеряно».
Ее лицо в твоей памяти. Потеряно. Время, которое провел с ней. Потеряно. Война между тем, кем он был и кем притворялся. Проиграна.
Он тянулся к ней в тихом, погруженном в зиму лесу, и она ускользала от него.
Он знал, чем это может закончиться. Для него это не было секретом. Когда нашел ее, загнанную, в снегу, когда принес в дом, когда выхаживал ее, он ни на миг не забывал, что заплатить за это придется своей жизнью. Наступили другие порядки: добродетели превратились в пороки, ценой любви стала смерть. Не смерть его физического тела. Его тело – обман. Цена любви – настоящая смерть. Смерть человечного внутри его. Смерть его души.
В лесу, в жутком холоде, на волнах бескрайнего моря он шептал ее имя, вверял память о ней ветру и застывшим, как часовые, деревьям. Он передавал это имя ее тезкам: неизменным звездам, чистым и вечным в безграничной Вселенной, заключенной только в ней одной.
Кассиопея.
16
Он очнулся от боли.
Беспощадная боль в голове, груди, руках, ноге. Его кожа горела. Ему казалось, что его окунули в кипящую воду.
На ветке у него над головой сидела птица. Ворона. Она наблюдала за ним с царственным безразличием.
«Теперь мир принадлежит падальщикам, – подумал он. – Все остальные – нарушители порядка, да и тех время сочтено».
Между голыми ветками над головой он увидел завитки дыма. Где-то жгли костер. И еще почуял запах – запах от шипящего на сковородке мяса.
Он понял, что кто-то усадил его, привалив спиной к дереву, накрыл тяжелым шерстяным одеялом и вместо подушки положил ему под голову скрутку из зимней парки. Медленно, всего на дюйм, он приподнял голову и сразу понял, что это была плохая идея.
В поле его зрения появилась высокая женщина с охапкой веток. Потом она на минуту исчезла – подкидывала ветки в костер – и снова появилась:
– Доброе утро.
У нее был низкий, мелодичный и смутно знакомый голос.
Женщина села рядом с ним, подтянула колени к груди и обхватила их руками. Ее лицо тоже показалось ему знакомым: бледная кожа, блондинка, нордический тип, похожа на принцессу викингов.
– Я тебя знаю, – прошептал он.
Горло у него горело огнем. Женщина поднесла флягу к его губам, и он долго и жадно пил.
– Вот так-то лучше, – сказала она. – Ты прошлой ночью в бреду говорил всякую чушь. Я даже начала волноваться, что у тебя что-то похуже контузии.
Женщина встала и снова исчезла из поля зрения. Вернулась она со сковородкой в руках. Она присела рядом и поставила сковородку между ними.
– Я не голоден, – выдавил он.
– Тебе надо поесть. – Это была не просьба, а констатация факта. – Свежий заяц. Только потушила.
– Сильно хреново?
– Не сильно. Я хороший повар.
Он покачал головой и попытался улыбнуться. Она поняла, о чем он спрашивал.
– Все очень хреново, – сказала она. – Сломано шестнадцать костей. Трещина черепа. Ожоги третьей степени практически по всему телу. Но есть и хорошая новость – волосы у тебя целы.
Женщина зачерпнула ложкой подливку, поднесла ее к губам, тихонько подула и облизала кончиком языка края.
– А плохие новости есть? – спросил он.
– У тебя сломана лодыжка. Серьезный перелом. Потребуется время на восстановление. В остальном… – Она пожала плечами и пригубила подливку из ложки. – Надо бы подсолить.
Он наблюдал за тем, как женщина роется в своем рюкзаке в поисках соли.
– Грейс, – сказал он. – Твое имя Грейс.
– Одно из многих, – улыбнулась она и назвала свое настоящее имя, которое принадлежало ей больше десяти тысяч лет. – Должна признаться, Грейс мне нравится больше. Куда легче произносить!
Женщина помешала ложкой тушеное мясо в сковородке. Предложила ему попробовать. Он стиснул губы. Мысли о еде… Она пожала плечами и еще раз пригубила подливку.
– Я думала, это обломки после взрыва, – продолжила женщина. – Не ожидала, что найду спасательную капсулу… или тебя в одной из них. Что случилось с системой наведения? Ты ее вырубил?
Прежде чем ответить, он постарался все взвесить.
– Вышла из строя.
– Что?
– Вышла из строя, – громче повторил он.
Горло у него по-прежнему пылало. Женщина держала флягу возле его рта, пока он пил.
– Не торопись, – предупредила она. – Тебя может стошнить.
Вода текла у него по подбородку, Грейс его обтирала.
– Базу рассекретили, – сказал он.
Она была как будто удивлена:
– Как?
Он покачал головой:
– Точно не знаю.
– Почему ты там оказался? Это странно.
– Преследовал кое-кого.
Ложь нелегко ему давалась. Несмотря на то что вся жизнь его была обманом, лгать у него не очень-то получалось. Он понимал: стоит Грейс заподозрить, что «провал» базы связан именно с ним, она без колебаний уничтожит его настоящее тело. Они все знали, насколько рискованно скрываться под личиной человека. Когда поселяешься в теле с человеческой психикой, всегда есть риск перенять чужие пороки… и добродетели. И если есть что-то опаснее алчности, похоти или зависти – да что угодно, – так это любовь.
– Ты… кого-то преследовал? Человека?
– У меня не было выбора.
Ну хотя бы это правда.
– Базу рассекретили. И это сделал человек. – Она покачала головой, явно сомневаясь. – И ты покинул свою территорию, чтобы остановить его.
Он закрыл глаза. Так она могла подумать, что он отключился. От запаха тушеного зайца у него заурчало в животе.
– Очень странно, – сказала Грейс. – Риск рассекречивания всегда был, но изнутри центра обработки. Как человек в твоем секторе мог знать что-то об отчистке?
Он понял, что изображать обморок бесполезно, и открыл глаза. Ворона наблюдала за ним, и он вспомнил сову на подоконнике, маленького мальчика в постели и страх.
– Я не уверен, что это она сделала.
– Она?
– Да. Это была… женщина.
– Кассиопея.
Он пристально посмотрел на Грейс, просто не смог удержаться:
– Как ты…
– За последние три дня я не раз слышала это имя.
– Три дня?
У него участился пульс. Надо спросить. Но как? Вопрос мог насторожить Грейс, а она и без того была подозрительна. Поэтому он подумал и сказал:
– Полагаю, она могла сбежать.
Грейс улыбнулась:
– Ну, если ей это удалось, я не сомневаюсь, что мы ее найдем.
Он медленно выдохнул. Грейс не было смысла врать. Если бы она нашла Кэсси, она бы ее убила и не стала бы скрывать от него эту информацию. С другой стороны, если Грейс не встретила Кэсси, это еще не значило, что та жива. Кэсси могла погибнуть.
Грейс достала из своего рюкзака пузырек с мазью.
– Это от ожогов, – объяснила она и осторожно откинула одеяло.
Его голое тело охватил ледяной воздух. Ворона наклонила голову набок и наблюдала за тем, что происходит.
Мазь была холодной. Руки Грейс – теплыми. Грейс вынесла его из огня. Он вызволил Кэсси из ледяного плена. Он прошагал с нею на руках через белое снежное море в старый фермерский дом, там снял с нее всю одежду и положил ее, замерзшую, в теплую воду. Руки Грейс, скользкие от мази, облегчали его страдания. Его пальцы вычищали густые обледеневшие волосы Кэсси. Он извлек пулю из ее колена, пока она лежала в розовой от собственной крови воде. Эта пуля предназначалась для ее сердца. Его пуля. После того как он вытащил девушку из теплой ванны и перевязал рану, он отнес ее в кровать своей сестры и, отводя глаза, надел на нее сестрин халат. Кэсси умерла бы, если бы узнала, что он видел ее голой.
Грейс глядела только на него. Он смотрел на мишку Тедди на подушке. Он до подбородка укрыл одеялом Кэсси. Грейс укутала его.
«Ты выживешь», – сказал он Кэсси, и его слова были скорее молитвой, чем обещанием.
– Ты выживешь, – произнесла Грейс.
«Ты должна жить», – попросил он Кэсси.
– Я должен выжить, – прошептал он Грейс.
Она вскинула голову и посмотрела на него, в точности как ворона на дереве и та сова на подоконнике.
– Мы все должны выжить, – проговорила Грейс и медленно кивнула. – За этим мы сюда и отправились.
Она подалась вперед и тихонько поцеловала его в щеку. Теплое дыхание, холодные губы и слабый запах дыма от костра. Ее губы скользнули с его щеки к губам. Он отвернулся.
– Откуда ты узнал ее имя? – прошептала она ему на ухо. – Кассиопея. Как ты узнал Кассиопею?
– Нашел ее стоянку. Была совсем одна. Вела дневник…
– А, теперь понятно. И ты прочел о ее планах проникновения на базу.
– Да.
– Что ж, тогда это все объясняет. А она писала в своем дневнике, зачем ей понадобилась база?
– Ее брат… Его забрали из лагеря беженцев в Райт-Паттерсоне… Ей удалось сбежать…
– Поразительно. А потом она обошла нашу систему безопасности и уничтожила весь командный центр. Это даже не поразительно, а просто невероятно.
Грейс взяла сковородку и выплеснула остатки еды в кусты, а потом встала. Она возвышалась над ним – белокурый колосс шести футов ростом. Ее щеки раскраснелись – может, от холода, может, от поцелуя.
– Отдыхай, – сказала она. – Ты теперь более или менее готов к переходу. Вечером выдвигаемся.
– Куда мы пойдем? – спросил Эван Уокер.
– Ко мне на базу, – с улыбкой ответила она.
17
На закате Грейс потушила костер, закинула на плечо винтовку и рюкзак и подхватила с земли Эвана. Им предстояло одолеть шестнадцать миль до ее дома на окраине Эрбаны. Чтобы сократить время в пути, она решила идти по шоссе. На этой стадии игры риск был невелик: Грейс уже несколько недель не видела людей. Тех, кого она не убила, забрали в автобусы, или они попрятались, чтобы не замерзнуть до смерти. Это был переходный период. Еще год, может, два, от силы пять – и уже не надо будет выходить на охоту, потому что и дичи не останется.
Температура воздуха опускалась вместе с солнцем. Северный ветер гнал по небу цвета индиго рваные облака, играл челкой Грейс и подкидывал воротник ее куртки. Появились первые звезды, взошла луна, она освещала серебристую ленту шоссе, которая петляла между черными пятнами мертвых полей, пустыми стоянками и скорлупками давно брошенных домов.
Один раз Грейс сделала привал, чтобы попить и еще раз смазать ожоги Эвана.
– Что-то в тебе изменилось, – задумчиво сказала она. – Только не могу понять, что именно.
А сама в это время наносила мазь на тело Эвана.
– Мое пробуждение не прошло гладко, – сказал он. – Ты знаешь об этом.
Грейс тихо хмыкнула:
– Ты слишком много думаешь, Эван, и не умеешь достойно проигрывать.
Она снова завернула его в одеяло и провела длинными пальцами по его волосам. Потом заглянула ему в глаза и сказала:
– Ты что-то недоговариваешь.
Он промолчал.
– Я чувствую это, – произнесла Грейс. – В ту первую ночь, когда я вытащила тебя из-под обломков… было что-то… – Она не могла подобрать слова. – В тебе будто появилась потайная комната, которой раньше не было.
Эван слышал свой голос со стороны. Он звучал гулко, точно ветер в трубе.
– Никаких тайн нет.
Грейс рассмеялась:
– Тебя точно не надо было загружать, Эван Уокер. Ты слишком им сочувствуешь, чтобы быть одним из них. – Она прижалась щекой к его затылку. – Наша охота окончена, Эван.
18
Базой Грейс был старый одноэтажный дом на Шестьдесят восьмом шоссе. Деревянное каркасное сооружение располагалось точно в центре сектора в шесть квадратных миль, который за ней закрепили. Грейс заколотила разбитые окна и починила входные двери, а обстановка осталась прежней. Семейные фотографии на стенах никуда не делись. То, что нельзя было унести в руках, разбитая мебель, выдвинутые полки и еще тысячи разных вещей, которые мародеры посчитали бесполезными, были разбросаны по всем комнатам. Грейс не стала мучить себя уборкой, ведь с наступлением весны, после того как «схлынет» Пятая волна, она все равно уйдет из этого дома.
Грейс отнесла Эвана во вторую спальню в задней части дома. Это была детская. Ярко-голубые обои, раскиданные по полу игрушки, а под потолком – мобильная модель Солнечной системы. Грейс уложила его на одну из узких кроватей. На ее передней спинке какой-то ребенок нацарапал инициалы «К. М.».
Кевин? Кайл?
В маленькой комнате пахло чумой. Свет туда почти не проникал – Грейс и здесь заколотила разбитые окна, – но зрение у Эвана было острее, чем у обычных людей, так что он мог видеть темные пятна крови, которые были разбрызганы по ярко-голубым стенам, когда кто-то в этом доме бился в агонии.
Грейс вышла из комнаты и вернулась через несколько минут с новым пузырьком мази и бинтами. Она быстро, как будто ее ждало срочное дело, обработала его раны. Они не обмолвились ни словом, пока она снова не укрыла его одеялом.
– Тебе что-нибудь нужно? – спросила Грейс. – Хочешь поесть? Или в туалет?
– Мне необходима одежда.
Она покачала головой:
– Плохая идея. На ожоги уйдет неделя. Две, может, три – на лодыжку.
«У меня нет трех недель. Три дня – и то слишком долго».
Он впервые подумал о том, что, возможно, ему придется нейтрализовать Грейс.
Она коснулась его щеки:
Читать бесплатно другие книги:
