Философия в будуаре Собчак Ксения

Космос и золото

Режиссер Алексей Герман-младший – призер Венецианского кинофестиваля – о том, почему, став лауреатом, он отправился на банкет для лузеров

Соколова: Вы как-то сказали, что кинорежиссер похож на капризную обидчивую институтку, которая обожает блестящие побрякушки. В Венеции ваш филым «Бумажный солдат» получил практически главную побрякушку. Институтка довольна?

Герман: Не совсем так. Я говорил, что режиссер – это нечто среднее между девочкой-институткой и прорабом на стройке. Это странно, но мне всегда казалось, что после такой награды что-то в моей жизни изменится. Что меня посетит состояние эйфории, я буду чувствовать себя великим. И вяло так подавать всем ручку...

Соколова: Для поцелуев?

Герман: Да. Но знаете, что интересно? Как я переживал за следующую картину, так и переживаю. Как мучился вопросом, как бы прожить достойно, так и продолжаю мучиться. Возможно, прибавилось уверенности. Мой отец говорит: можно презирать ордена, но лучше презирать, когда их имеешь.

Соколова: Вы теперь крутой?

Герман: У меня не та профессия, где можно всегда быть крутым. Сегодня ты крутой, а завтра – наоборот. Достижения быстро забываются. Режиссура – это бег на длинную дистанцию. Много моих товарищей, прекрасных молодых режиссеров, которые начинали с огромного количества статуэток, сейчас являются тяжелыми психическими инвалидами. Потому что ощущение, что ты – король мира, губит. Расскажу мою любимую историю про Венецианский фестиваль. После того как мне вручили статуэтку, нас повели на специальный банкет – только для лауреатов.

Собчак: А что, был банкет для лузеров?

Герман: Да. Это было как-то очень... по-русски. И разумеется, на банкете для тех, кому повезло, было пафосно и скучно. И я решил пойти на банкет для лузеров. Там все танцевали и было весело. За мной немедленно побежал мой агент, который сказал: «Алексей, вам туда нельзя! Зачем вам эти bulishit people?» И я осознал весь цинизм ситуации – мы снимали эту картину в чудовищной грязи. И вдруг взяли какой-то приз и стали гламурными. А, например, моя следующая картина может никаких призов не получить и тогда снова – добро пожаловать в ряды bulishit people. Такая жизнь.

Собчак: Мне кажется, вопрос не в перемещении в пространстве, а во внутреннем ощущении. В вашем ответе для меня, например, ключевым было слово «уверенность». Мне кажется, трудно быть уверенным в себе кинорежиссером, когда тебя называют Герман-младший. Когда над тобой нависает такой громадой папа.

Герман: Папа не может нависать, я его люблю.

Собчак: Ваш отец не видел двух ваших последних фильмов. Ваша неуверенность помешала их ему показать?

Герман: Нет.

Собчак: Папа не хотел их видеть?

Герман: Мой отец десять лет снимает тяжелейшую картину. Он делает это, периодически лежа в больницах. Это первое. Второе – папа настолько меня любит и за меня волнуется, что ему страшно будет мне сказать, если кино окажется плохое.

Соколова: Вы не хотите ставить отца в неловкое положение?

Собчак: Я, кажется, понимаю, что имеет в виду Алексей. Например, я вчера уговаривала своего молодого человека посмотреть фильм с моим участием. Он говорит: «Ты знаешь, мне кажется, это будет не очень хороший фильм. Поэтому я лучше не пойду его смотреть, чтобы ты потом не расстраивалась». Хотя у вас в семье, понятно, другой масштаб... И тем не менее вам не обидно?

Герман: Что значит – обидно, не обидно? Есть разные семьи. У нас такая.

Собчак: Семьи разные – это точно. Возьмем несколько фамилий. Бондарчук, Тодоровский, Герман. Мне кажется, у всех вас – «поколения детей» – должно быть ощущение слишком высокой планки, которую не перешагнуть.

Герман: Конечно, такая проблема есть. Конечно, хочется на этом фоне стать крутым, «взять высоту», перепрыгнуть планку.

Соколова: Насчет крутизны мне забавную историю рассказывала Энрика, жена Антониони, про Андрея Тарковского. Тарковский несколько раз гостил у Антониони на вилле. Микеланджело Антониони был очень богатым человеком – великолепным плейбоем и бонвиваном своего времени. У него был шикарный дом в Умбрии, лучшие машины и даже игрушечный радиоуправляемый флот.

Герман: Игрушечный флот! Хочу быть богатым и иметь игрушечный флот!

Соколова: Тарковский дико комплексовал, что Антониони признанный и богатый, а он бедный и звать его никак. Поэтому каждое утро он – загорелый и стройный – медленным шагом отправлялся к самой опасной в округе отвесной скале и прыгал с нее в море. Антониони каждый раз морщился.

Герман: Хорошая история. Я читал, как Тарковский был в Каннах на фестивале и у всех взволнованно и даже суетливо выяснял – какие сплетни, кто что получит? Когда я это читал, я думал, господи, зачем это ему, человеку, который снял «Рублева» – лучший фильм на Земле?! Что ему в этих побрякушках?

Собчак: Недавно вышла книга «Дневники Тарковского». Я помню одну его фразу оттуда. Что-то вроде: «Мы обсуждаем совместный проект. Меня пригласили поучаствовать. Я, Бергман и Антониони. При чем здесь Антониони?»

Соколова: Похоже, не давал покоя игрушечный флот!

Собчак: А какие сейчас понты у режиссеров?

Герман: Откуда я знаю?

Соколова: Я вас сейчас процитирую. По памяти. «Мне все равно, на чем подъезжать, но если у меня будет выбор между автомобилем узбекской сборки и „Феррари“, вряд ли я выберу узбекскую сборку».

Герман: Это какое-то старое интервью. Вы хотите, чтобы я сейчас сидел и врал? Конечно, я предпочитаю «Жигулям» «Феррари», которой у меня никогда не будет.

Соколова: Почему?

Герман: Потому что такая профессия.

Соколова: У Антониони была.

Собчак: А у Федора Бондарчука «Бентли».

Герман: Это... Федор Бондарчук. Куда мне до великих?

Собчак: Сейчас в вашей интонации было поболыше скепсиса, чем у Тарковского про Антониони.

Герман: Нет, ничего подобного.

Собчак: Понравилась вам «9 рота»?

Герман: Не самое плохое кино.

Собчак: Дипломатично. Есть режиссеры вашего поколения, чье творчество вы уважаете?

Герман: Да, конечно. Илья Хржановский. Очень понравился «Коктебель» Хлебникова.

Собчак: Подождите! Я все-таки, извините, хочу вас вернуть к теме. Вот вы говорите: я очень уважаю, что делает Федя. Но при этом две секунды назад, сделав очень характерное выражение лица, вы сказали: «Ну куда мне до великих?» В этом была ирония. Завидуете все-таки «Бентли»?

Герман: Ничего подобного.

Соколова: А на чем ездите вы?

Герман: Сейчас меня возит водитель Николай на «Рено», которому лет пятнадцать.

Собчак: Интеллигентские заморочки. Хотя Алексей в этом смысле даже радует – эффектно выбивается из среды...

Соколова: ...владелыцев «Бентли». Ты сегодня, кстати, на «континентале», дорогая?

Герман: У нас разная среда.

Собчак: Гламур vs антигламур. Действительно, существует такой расхожий образ – режиссера-интеллигента, снимающего арт-хаусное кино, где в кадре все время драматические события, персонажи многозначительно молчат, звучат песни Окуджавы. Святая обязанность деятеля арт-хауса – неискренне порицать гламур вообще и Федю на «Бентли» в частности. Вы хотя бы не порицаете. Что уже внушает если не доверие, то симпатию. Потому что у нас принято очень жесткое разделение. Вот есть гламурные режиссеры, коммерческие фильмы. И есты арт-хаус. С такими «подстраховками» в виде очены правильной темы – Юрий Гагарин, полет в космос, мучения, интеллигенция, Булат Окуджава.

Герман: Вы имеете в виду мой филым «Бумажный солдат»?

Собчак: Я имею в виду... как бы это сказать... некие страховочные маты в виде вечных тем, которые лежат вокруг вашей картины. При этом вы сами человек молодой, модный, без этих вот снобских штучек.

Герман: Ну, я вообще не очены понимаю, что такое подстраховочные маты. Не очень понимаю, что такое снобские штучки. Моя задача была не заниматься повторением европейского арт-хауса. Мне было не интересно снимать трясущейся камерой про какие-то такие псевдосоциальные проблемы. Я вообще считаю, что арт-хаус – понятие выдуманное, маркетинговый ход.

Собчак: Я говорю про разделение на коммерческое кино и кино, так сказать, не для всех.

Герман: Нет такого.

Собчак: То есть вы считаете, что ваш фильм «Бумажный солдат», получивший приз в Венеции, будет иметь коммерческий успех?

Герман: Если бы мой фильм не был коммерческим, ни один иностранный продюсер не дал бы на него денег. Девяносто процентов русских фильмов деньги только теряют. Я уверен, что наш фильм не будет убыточным. Другой вопрос – хочу ли я, чтобы на мой фильм пришли миллионы зрителей? И все бы плакали, поздравляли, стояли на коленях, говорили, какой я гениальный, замечательный. Конечно, хочу. Но даже ради этого я не стал бы снимать кино, в которое не верю.

Соколова: А скажите, почему вы всегда снимаете про прошлое? Вы делаете ювелирную картинку. Но абсолютно... неживую.

Герман: Следующий фильм я как раз собираюсь снимать про сейчас. Но не про настоящее, не про современность. Потому что у нас с вами разная современность.

Соколова: Обидеть норовите?

Герман: Современность разная у всех. Она не хуже, не лучше. Она не пересекается. Вот «Бумажный солдат» – фильм не о времени, хотя оно там присутствует. Это моя попытка разобраться, что такое «я», «мы», как мы устроены. И как наша страна обращается к нам, с нами, как мы любим свою страну.

Собчак: А кем бы были вы, если бы жили среди ваших героев в 60-е годы?

Герман: Не знаю. Мне просто казалось, что они както иначе жили, судя по книжкам. Вот сейчас время предмета, мир состоит из предметов, мы видим предмет – и падаем.

Соколова: А тогда какой был мир? Мир мысли?

Герман: Не знаю. Но то, что сейчас люди стали предметами – это точно. Нас характеризуют предметы. Машина такая, сякая.

Соколова: «Не для всех так», когда-то записал Ленин на полях книжки Ницше. Я думаю, что 60-е годы тоже характеризовали предметы. Они характеризуют любое время – просто в разных пропорциях. У вас в кино есть фраза. «Мы все симпатичные, но бессмысленные». Вы ощущаете такой современную среду?

Герман: Наверное, я сам себя таким ощущал, когда писал и переписывал сценарий. А вообще я затрудняюсь ответить умно и правильно на ваш вопрос.

Соколова: Лепите как есть.

Собчак: Мне кажется, сейчас прозвучала, Ксюша, очень важная фраза. Надо ответить правильно и умно. То же ощущение было и от фильма – надо сделать все правильно и безопасно, чтобы где надо похвалили. Чулпан Хаматова – общепризнанная актриса. Название. Опять же тема. Все, чтобы застраховаться от критики.

Герман: А на мой взгляд, наоборот – это кино сделано максимально неправильно. Я не шел на компромиссы, чтобы облегчить ему судьбу. В главной роли вообще грузин. Мне говорили, не бери грузина. И, извините меня, пожалуйста, но фильм был недешевый.

Соколова: А какой, кстати, бюджет?

Герман: Около четырех миллионов. Сначала нам денег не хотели давать – про русскую интеллигенцию, говорили, никому не интересно.

Соколова: Это правда.

Собчак: А вас не унижает то, что режиссер должен ходить, просить деньги?

Герман: Это моя профессия.

Собчак: После того как вы привезли из Венеции награду, за вас хоть кто-то порадовался? У меня было ощущение, что это вызвало скорее негативную реакцию среди ваших коллег и в СМИ.

Герман: Вы знаете историю про Звягинцева? Он получил двух «Львов» за вполне достойную картину, и, господи, как же его все за глаза поливали! Это было просто стыдно слушать.

Соколова: Почему поливали?

Герман: Потому что всегда в России все всех поливают.

Собчак: Нет, послушайте, когда Россия выигрывает в футбол или даже на «Евровидении», это вызывает всеобщий массовый восторг. Награда на Венецианском кинофестивале – это достойное культурное событие, очень важное для авторитета страны. Почему это вызывает только негатив, критику или просто молчание?

Герман: Я думаю, в моем случае часть критиков на всякий случай перепугалась. Потому что герой – грузин.

Соколова: И президент Медведев вам не позвонил, как Диме Билану, и не поздравил вас с победой?

Герман: Увы. Зато в газетах написали, что картина неудачная, непонятная, плохая. Непонятно, о чем речь. А речь, например, о сталинских лагерях. Причем – удивительно – итальянские, английские, американские журналисты поняли, о чем речь и о каких лагерях. А российские – нет. Это означает политическую ангажированность, на мой взгляд.

Соколова: Вы говорили, что хотели бы снять фильм о Германии тридцатых годов.

Герман: Очень хотел.

Соколова: То есть это времена Веймара, я так понимаю.

Герман: Раньше. В Германии сложно найти на это деньги. Немцы не любят, когда кто-то занимается их историей. Это колоссальная история про мутацию. Например, Геринг был успешным, блестящим, молодым летчиком. Во что он превратился? В жирного...

Соколова: В жирного массового убийцу.

Герман: В этой истории меня интересует процесс превращения человека в чудовище.

Соколова: Одна английская газета сравнила путинскую Россию с Веймарской республикой. Вы видите что-нибудь общее?

Собчак: Ну ты загнула!

Соколова: Это не я – англичане.

Герман: Я не уверен. Думаю, там были другие социальные предпосылки.

Соколова: Я имею в виду не социальную сторону, а эстетическую. Веймарская республика считается эпохой расцвета большого гламура. Как современная Москва.

Герман: Не знаю, как-то не проводил таких сложных параллелей...

Соколова: А что такое, на ваш взгляд, вообще гламур?

Герман: Вы.

Веселый грустный человек

Режиссер Иван Дыховичный о неприличных вещах – способах соблазнения женщин, любви к тирану, деньгах и смерти

Собчак: Иван, спасибо большое, что вы к нам пожаловали на огонек.

Дыховичный: Спасибо, что позвали.

Собчак: У вас всегда была репутация плейбоя и бонвивана. Любителя роскошных автомобилей, женщин и прочих красивостей.

Дыховичный: Красивость – с этим словом я бы поборолся. По-моему, красота – это воздух для человека. Многие люди лукавят, когда говорят, что их не прельщают изящество, красота, гламур – по их мнению, это добавляет им легковесности. А мне кажется, что все самые веселые, смешливые, легкие люди внутри очень серьезные.

Собчак: Возможно, в этой легкости-серьезности и есть секрет вашего обаяния. Вас всегда окружали самые красивые женщины...

Дыховичный: Это везение. Я не очень высокого роста. Не идеальной внешности. Чтобы очаровать женщину, мне надо было обладать другими качествами – веселостью, остроумием. Знаете, был такой композитор Покрасс, который «Мы красные кавалеристы» написал. Он говорил: «Мне главное – женщину довести до рояля». Главное, довести женщину до того места, где вы что-то умеете. Предложить ей что-то оригинальное.

Соколова: Что же оригинального вы предлагали?

Дыховичный: Я не был наглым молодым человеком. Но у меня в 1976 году была машина «Феррари». И я был артистом Театра на Таганке. Еще играл на гитаре.

Соколова: Три безотказных афродизиака.

Дыховичный: «Феррари», надо сказать, в этом качестве в 1976 году не очень срабатывала.

Соколова: Что, девушки были неалчные?

Дыховичный: Дело не в том. Просто на «Феррари» тогда никто не обращал особого внимания. Это была просто невзрачная небольшая машина. Все знали иномарки «Мерседес», «БМВ». А это что? Тарахтелка. Когда я ее продавал, ее никто не хотел у меня покупать.

Соколова: А где вы ее взяли и кому продали?

Дыховичный: Я был популярным человеком в Театре на Таганке, играл главные роли. И туда ходили люди. Весь интеллектуальный, вообще.

Соколова: ...бомонд?

Дыховичный: Не бомонд. Это были Шостакович, Шнитке, Солженицын. И соответственно, с ними директора гастрономов, автомобильных комиссионок и другие столпы общества.

Соколова: Какая все-таки была правильная иерархия! Колбаса и музыка.

Дыховичный: Колбаса сидела дальше, чем Шостакович. Сегодня – наоборот. У меня был поклонник – директор автомобильного комиссионного магазина. И к нему поступила машина «Феррари». Cтоила, как «Жигули».

Соколова: Тому, кто в 1976-м сел на «Феррари», наверное, нелегко держать планку. С женщинами то же самое?

Дыховичный: Я не могу сказать, что совсем не разменивался. Конечно, когда ты находишься в куражном состоянии, то пытаешься проверить мир на вшивость. Далеко ли края пропасти. Было много пустого. Невозможно с первого захода взять самое лучшее и понять самое главное. Надо не бояться и пробовать. Жизнь – это поле, где ты учишься отличать милостивого государя от государя.

Соколова: По-моему, эту задачу решают единицы. Она требует сверхусилий.

Дыховичный: Мне кажется, человек живет интересно, только если он себя над бытием за волосы подымает. Переживания воспитывают человека подобно тому, как развитой ум более радует трагедия, чем комедия. Ох, что-то я серьезно с вами заговорил...

Соколова: А если бы вы снимали фильм о своей жизни, какой бы выбрали жанр?

Дыховичный: А я все время снимаю фильмы о своей жизни. И ни одной картины, похожей на другую, я не снял. К счастью.

Собчак: А какой жанр, по-вашему, лучше всего годится для описания нашей нынешней жизни? Саспенс, может быть?

Дыховичный: Нет. Это, безусловно, триллер. Абсолютная трагедия. Сейчас время очень похоже на 1930 год.

Собчак: Звучит неприятно.

Дыховичный: Я не сказал – 1934-й или 1937-й. Это то, что им предшествует. Когда оптимистическая жизнь вдруг превращается в триллер. Самое опасное для человека время – это когда он успокаивается. Я сейчас хочу сделать фильм о Маяковском. Вернее, не о самом Маяковском даже, а о личности человека, попавшего в очень сложные обстоятельства. Когда личности не нужны. И такому человеку остается только покончить с собой. Так вот, огромная масса людей, которая называется «страна», захотела хозяина. Захотела, чтоб был кто-то, кто скажет, куда идти. И чтоб было жить спокойно. Сталин им тогда дал жить спокойно. Он был очень любим в тот момент. Но что было дальше, все знают.

Собчак: Сталин и сейчас любим. За него миллионы в Интернете голосуют...

Дыховичный: Я не был этим удивлен. Я был очень огорчен. Казалось, прожив эти пятнадцать лет в новой эпохе, русский человек должен ощутить какое-то собственное достоинство. Увы, этого не произошло. Люди по-прежнему отдают себя на полное управление другими людьми. И, что удивительно, так думают и богатые люди!

Соколова: Не любите богатых?

Дыховичный: Я замечательно к ним отношусь. Я никогда ничего плохого не сказал о новорусской буржуазии. Она много сделала, многого не сделала. Ошибалась, попадала в сложные обстоятельства. Талантливые люди. Но нельзя же так себя вести!

Соколова: Как?

Дыховичный: Нельзя на глазах у народа так барствовать. Нельзя так прожигать жизнь. Должна же быть какая-то ответственность! Деликатность.

Соколова: А с чего вдруг нельзя? Они такой же народ – невежественный, хамский, инфантильный. Только больше не нищий.

Дыховичный: Меня вот что удивляет: вот они со своими «гелендвагенами» и «майбахами» стоят в пробке четыреста метров длиной. И дорога пустая – хозяин поедет. А они стоят и не гудят. Кто они такие? Да, народ. Простой народ.

Собчак: По-моему, вам просто обидно. Вы когда-то по этой дороге на единственной в Москве «Феррари» гоняли. По тем временам вещица сильно покруче «майбаха» – я бы сказала, эквивалент яхты океанского класса.

Дыховичный: Я абсолютно не против денег. Но должно быть что-то еще! Сейчас в нашей стране я ни о чем, кроме денег, вообще не слышу!

Собчак: Я предпочитаю слушать про деньги, чем речи секретаря ЦК КПСС.

Дыховичный: Да, я жил во время речей, но я вырос среди Флеровых, Солженицыных, Шнитке – людей, которые определяли культуру и были настоящими гуру этой страны. Сейчас людей такого масштаба просто физически нет.

Соколова: А о чем ваш последний фильм?

Дыховичный: Он называется «Европа–Азия». Жанр мне сложно определить. Эта картина смешна и темпераментна. Она сделана по пьесе братьев Пресняковых. Там снимались Таня Лазарева, Иван Ургант, Шнуров. И ваша соведущая.

Соколова: Публичные фигуры призваны обеспечить коммерческий успех?

Дыховичный: Раньше я никогда не строил кино на медийных людях. В этой картине каждый изображает самого себя. Человек публичный не всегда является тем, что он из себя делает на публике. Он бывает много глубже, умнее, нравственнее, чем кажется.

Собчак: Говорите, Иван, говорите!

Дыховичный: Публика провоцирует человека на определенный тон. Кому интересны глубокий серьез и мрачная глубина? Поэтому не надо этим играть.

Соколова: Особенно если не умеешь.

Дыховичный: Учить людей не надо. Не надо быть очень серьезным. Можно многие глубокие вещи выразить иронично и легко. И вообще я ненавижу в кино умные мысли.

Соколова: Почему?

Дыховичный: Потому что они выглядят очень глупо.

Соколова: У Тарковского не выглядели.

Дыховичный: Я не хочу вас разубедить. Я учился у Тарковского, это феноменальный персонаж в моей жизни. Я очень люблю «Андрея Рублева». У него там много умных мыслей. А ведь лучшие моменты не эти. Лучшая сцена – с Никулиным, которому заливают олово в глотку.

Соколова: Ага, легчайшая игра смыслов...

Дыховичный: ...Ролан Быков, который скомороха играет. Или просто девушка, которая идет по полю. Никого он там не учит. Никогда нельзя до конца формулировать вещи. Это выглядит назидательно. Словно я – последняя инстанция. Это мое мнение.

Собчак: Иван, я хочу задать не совсем деликатный вопрос. По праву вашего друга, вашей актрисы, человека, который близко знает и любит вас, восхищается вами. Свой последний фильм – комедию «ЕвропаАзия» – вы снимали, когда вам был поставлен диагноз «рак». Вы монтировали в больнице, зная, что обречены. Почему вы это делали?

Дыховичный: Знаете, я считаю, что прожил довольно длинную и интересную жизнь. Не сказал бы – счастливую, но интересную точно. Когда мне поставили диагноз «рак лимфы» и сказали, что жить осталось три или четыре года, я подумал, что, учитывая мой возраст, это довольно много. И еще я подумал, что самое худшее, это начать себя жалеть.

Соколова: Врачи сразу сказали вам правду?

Дыховичный: Да. Я этого потребовал.

Соколова: И когда вы вышли из того кабинета, куда вы пошли?

Дыховичный: Я поехал домой. И конечно, мне стало себя жалко. Но когда я почувствовал этот комок в горле, то улыбнулся, потому что, знаете, ведь очень приятно, когда себя жалко, и что такой я... несчастный человек, умираю вот... Потом я подумал – а что, может, это такая мне выпала интересная участь? Жить быстрее. Не терять времени. И я действительно совершенно по-другому стал жить.

Собчак: То, что с вами случилось, вы воспринимаете, как плату?

Дыховичный: Да. Я воспринимаю это, как плату, которую взимают с того, кому много дано. И если человек что-то делает не так, заблуждается, не любит жизнь, с ним по-другому разговаривают. С дурака ведь не спрашивают. А с меня спросили. И я не был к этому готов. Но я старался никого не ругать, не винить в этом. Я сам виноват. И если мне сместили срок, надо его правильно использовать, чтобы эти три года не превратились в болезнь. Болезнь – это самое ужасное, что может быть. Весь этот скулеж, жалость, уродство и так далее.

Соколова: А не хотелось выяснить отношения с Небесным Отцом? «Господи, я же был хорошим мальчиком. Почему я, а не они?..»

Дыховичный: Я не считал себя хорошим мальчиком никогда. Хотя, конечно, я себя любил. Есть такая самурайская заповедь. Два раза в день думай о смерти. Это очень умная мысль. Человек должен понимать, что всю жизнь он идет, в общем, к финалу. Но финал для каждого разный. Я очень рано столкнулся с потерей близких людей. Я приучал себя к мысли, что смерть – это то, что может случиться в любую секунду. Ужасно не умирать, а болеть. Я никогда не болел. У меня в театре не было никогда замены. У меня не было второго состава.

Собчак: Вот поэтому меня и поразило ваше поведение в этих обстоятельствах, ваша упорная борьба. Казалось бы, человек веселый, легкий, привыкший к красивой жизни, женщинам, быстрым машинам, должен быть сломлен фатальностью ситуации, необратимостью своего положения. Вы же стали бороться и добились результатов, в которые, глядя на вас полгода назад, почти никто не верил.

Дыховичный: Очень важно вести себя достойно в этой ситуации. Если ты начнешь себя жалеть – конец. И надо жить и делать что-то каждый час, каждый день. Или лучше застрелиться.

Соколова: А не было мысли?