Аврора Горелика (сборник) Аксенов Василий

ДОМ

(чуть заметно усмехается). Близко ли? Как трудно иной раз бывает ответить на простой вопрос. (Спохватывается.) В виртуальном измерении, господа, иной раз бывает нелегко определить степень приближения и отдаления. Впрочем, он уже здесь. Камер-юнкер Его Императорского Величества Пушкин Александр Сергеевич! (Раскланивается перед пустым креслом, разливает шампанское по трем бокалам.)

НАТАЛЬЯ АРДАЛЬОНОВНА

(сжимает руки на груди). Боже, всякий раз, как я вас вижу, Александр Сергеевич, у меня перехватывает дыхание! Да-да, конечно, – Александр. А вы, пожалуйста, зовите меня, если это возможно… я понимаю, я старуха, а для вас это имя вашей молодой любви, но не соблаговолите ли, да, Натали, да осчастливьте… Славка, теперь и ты тоже называй меня Натали, а не… не так, как раньше. Как, Александр, вы знаете и мою детскую кличку? Ну что ж, зовите Какашей, я буду втройне счастлива. А я вас буду иной раз величать по-лицейски, Французик.

МСТИСЛАВ ИГОРЕВИЧ

Давайте первый тост поднимем за шампанское, за ту роль, которую оно сыграло в русской литературе. Ура! Мне кажется, Александр, что все поэты вашей плеяды были одержимы шампанским. Мне хочется назвать вас «поколением шампанского». Правильно ли будет сказать, что без этого вина вообще не возникло бы российской лирической поэзии? (Слушает, потом в восторге от подтверждения своей мысли бьет кулаком в ладонь.)

НАТАЛЬЯ АРДАЛЬОНОВНА

(хохочет). Да-да, Французик, мы об этом со Славкой много раз говорили, наши мысли совпадают, как совпадают наши сегодняшние цвета с цветом вашего изумрудного шлафрока. Послушайте, ведь водяра и бормотушные пунши рождали только тяжелые похмельные завывания. Стихи, рожденные водкой, похожи на отрыгивания, а шампанское соединяет с небесами, даже если от него у тебя дергается щека. Вам ли этого не знать, Французик?! Вы знаете это, Французик! Да! Да! Ой, как остроумно, Французик! (Подпрыгивает, как юная поклонница, но приземляется, схватившись за бок.)

МСТИСЛАВ ИГОРЕВИЧ

Вот так, увы, получилось и с нашим постмодернистским поколением конца века. Росли ведь на пролетарских гадостях, Александр, – на сучке, на крепленых химических винах. К шампанскому-то подошли уже отравленными, да и то до чистых сортов никогда не дотягивали.

НАТАЛЬЯ АРДАЛЬОНОВНА

Помолчи, Славка, он читает! (Слушает, сжав руки на груди, чуть слышно повторяет за своим виртуальным гостем.) …Я музу резвую привел на шум пиров и буйных споров… и как вакханочка резвилась, за чашей пела для гостей, и молодежь минувших дней за нею бурно… (Громко.) Нет, нет, Александр, позвольте поклоннице вас поправить, у вас не «устремилась», а «волочилась»… И молодежь минувших дней за нею бурно волочилась, А я гордился меж друзей подругой ветреной моей!..О Господи, душа моя отлетает к вам, мой друг! Я не хочу быть здесь, среди орбитопланов, я к вам хочу, на тройку, лететь в снежной пыли!

МСТИСЛАВ ИГОРЕВИЧ

Дом, ну что же ты, почему не несешь еще шампанского?

ДОМ

Прошу прощения, заслушался. Меня тоже, знаете ли, иногда тянет в те времена, к камер-юнкеру Пушкину, в Михайловское. Эти долгие ночи под завывание русской метели. Мнится там мне родственная душа, некая Арина Родионовна, душа дома. Впрочем, вот вам шампанское. (Хлопает, одну за другой, пробками трех бутылок.)

Струи, пена, смех.

МСТИСЛАВ ИГОРЕВИЧ

Вы видите, Александр, сегодня нас в вашу честь обслуживает дворецкий. Не правда ли, смешно – дворецкий в современном доме? Вообще-то он и есть наш Дом, наша Арина Родионовна. Знакомьтесь. Что-о? Какаша, ты слышишь, наш Гость говорит, что он давно знаком с нашим Домом, то есть вот с этим джентльменом. Как давно, позвольте узнать?

ДОМ

Слава, Слава, вот это уже несколько нелепый, если не слегка бестактный по отношению к статусу камер-юнкера, вопрос – давно ли?

НАТАЛЬЯ АРДАЛЬОНОВНА

Послушай, Французик, у нас сегодня для тебя еще один сюрприз. Дом приготовил для тебя – впрочем, и для нас – настоящего гуся. Сейчас ты увидишь, он точно такой же, как в усадьбе Карамзина на заседании кружка «Арзамас». Именно в связи с этим гусем мы с мужем и надели санкюлотские колпаки – точно такие же, какими вы задирали Бенкендорфа. Как, с твоей точки зрения, он мне к лицу? Ах, ну вот это в твоем духе, дамский угодник!

По мановению руки Дома появляется Петух с блюдом жареного гуся и Попугай с гарниром и приправами. При виде призраков Мстислав Игоревич в ужасе приподнимается из кресла, в то время как Наталья Ардальоновна откидывается в полуобмороке.

МСТИСЛАВ ИГОРЕВИЧ

Что это, Дом?! Откуда – эти?! Откуда – они?!

НАТАЛЬЯ АРДАЛЬОНОВНА

Слава, Славочка, разве ты не видишь, это холозагоры, это олеожары! С детства они мелькали передо мной где-то на периферии, я все время боялась, что они нахлынут и возьмут, лишат меня чего-то маленького, жалконького, ну то есть жизни моей, ну и вынесут потом на черных носилках в какие-то завихрения, о которых я уже ничего не буду знать, и вот приблизились вплотную.

МСТИСЛАВ ИГОРЕВИЧ

Дом, что это за шутки? На что ты намекаешь?

ДОМ

(с нежностью). Родные мои, роднульчи! Ну что вы так перепугались? Ведь это просто слуги, приглашенные обслужить званый вечер. Просто из «Вирту Хай-класс Ужинство Сервис». Посмотрите на нашего Гостя. Он улыбается, он ободряет вас.

Петух и Попугай, расставив блюда на столе, тактично исчезают.

МСТИСЛАВ ИГОРЕВИЧ

(с облегчением). Ну видишь, роднульча, их больше нет. Холозагоры испарились, олеожары растаяли в нежном воздухе Кипра. Да, Александр, вы правы, в нежном воздухе нашей старой любви.

НАТАЛЬЯ АРДАЛЬОНОВНА

Да-да, я вижу, роднульча. Я с тобой и ты со мной, мы по-прежнему вместе. Да, Александр, вы правы: никто не может у нас отнять права хотя бы на гордо поднятую голову.

ДОМ

Никто не отнимет у нас права и на еще одну бутылку шампанского! (Наполняет бокалы, не забывая и о себе.)

Здесь следует сказать, что бокал перед пустым креслом исправно опорожняется, равно как и гусь с той стороны утрачивает то ножку, то крылышко.

МСТИСЛАВ ИГОРЕВИЧ

(слегка забурел). Вернемся к поэзии. Друг Александр, отгадай, какой твой стих мне всего дороже? Ты скажешь «Анчар», или «Памятник», или «Вновь я посетил», и ошибешься. Вообрази другое, как бы малое. Какаша, напомни мне название. (Подставляет любимой ухо.) Ну да, Ех Ungue Leonem, вот именно. Сейчас припомню строки, чтобы ты видел, что старый хрыч еще не зарос склерозом. Вот, изволь.

Ничто, друг Александр, не даст мне увидеть минуту твоей жизни ярче, чем этот стих. Я так и вижу тот ветреный день на Невском, где, словно стая гусей, хлопают крылатки и пелерины и где вы с Дельвигом выходите из лавки Смирдина. Ты читаешь ему этот стих, и вы оба хохочете по адресу господина Измайлова. Или на Английской набережной, где я, между прочим, был рожден сто лет назад – вы прогуливаетесь с Вяземским в тот день двести тридцать пять лет назад – всего лишь за сто тридцать пять лет до моего рождения, экая ерунда, – и ты протягиваешь другу листок со стихом, и вы хохочете по адресу всей этой публики из «Благонамеренного», а в это время сильный ветер гонит волну с залива, хлопает флагами и парусами на якорной стоянке, и ты весел, как молодые львы твоей исторической родины, и мудр и когтист, как Венецианский книжник-лев, и тебе так нравится жить в этот день, как абиссинским львам радостно нестись по саванне за антилопами! (Смущенно умолкает.)

ДОМ

Вот как прекрасно, Слава! Целиком присоединяюсь к камер-юнкеру, который так приятно удивлен твоими проникновениями. Ну, а теперь твоя очередь, дорогая Натали, всем этим миром любимая Женщина Двух Столетий. Какой из стихов камер-юнкера любим тобой более других?

НАТАЛЬЯ АРДАЛЬОНОВНА

(с трепетом). Он, кажется, знает. Да-да, Александр, родной мой Французик, вот именно это. Прочесть? Нет, я не решусь в вашем присутствии. Ну что ж, если вы настаиваете, прочту.

Позвольте мне сказать, что вы уже и тогда, при жизни, переступали непостижимую черту, вы ощущали зыбкость реальных вещей и их вечную суть.

ДОМ

Я ужасно смущен, мне, право, неловко вам напоминать о том, что мы все пока еще у времени в плену, а время вашего ужина сегодня по сетке вирту все вышло. Надеюсь, вы не рассердитесь на меня за это напоминание, роднульча Слава и ты, роднульча Какаша, а особенно вы, ваше высокоблагородие камер-юнкер Пушкин, перед лицом этих парадоксов Хроноса, от которых вы отвыкли.

НАТАЛЬЯ АРДАЛЬОНОВНА

О Боже, солнце нашей поэзии целует мне руку! Славка, я чувствую губы Французика на моей тянутой-перетянутой коже! Au revoir, Sacha!

Порыв ветра задувает свечи на столе, как бы обозначая уход виртуального Гостя.

Вслед за этим исчезает «дворецкий».

Мстислав Игоревич и Наталья Ардальоновна снимают свои обручи и санкюлотские колпаки. Долго сидят молча. Дом исполняет барокко, стараясь успокоить не в меру взбудораженных хозяев.

МСТИСЛАВ ИГОРЕВИЧ

Ты слышишь, роднульча, что играет Дом? Это концерт Алессандро Марчелло, тот же самый, что напевал один холозагор, когда спустился с горы в Нью-Гемпшире семьдесят семь лет назад. Что за странный день – все время я слышу какие-то отголоски старины. И потом, эти «интересные встречи», они становятся все более и более ошеломляющими… Можно было бы сказать, что это все трюки вирту, если бы не было очевидно, что тут действует более тонкий состав.

НАТАЛЬЯ АРДАЛЬОНОВНА

Ничего тут не действует и ничто не бездействует. Ничего тут нет невероятного и ничего вероятного. Нет никакого состава и никаких тонкостей. Нет тут ни тутто, ни зеро. И «нет» тут отсутствует, и «да» не присутствует. Ты понимаешь, что я хочу сказать, роднульча?

МСТИСЛАВ ИГОРЕВИЧ

Что-то мелькнуло, роднульча, похожее на понимание. Мелькнуло и исчезло. (Встает, прогуливается по веранде, останавливается у открытой стены.)

За террасой уже вовсю цветет кипрская ночь. Свет луны и лучи Овала пронизывают потемневшее море. Ветер колышет верхушки кипарисов. Наталья Ардальоновна внимательно смотрит на мужа.

НАТАЛЬЯ АРДАЛЬОНОВНА

Как я счастлива, роднульча, что ты все-таки нашел меня тогда в Лиссабоне шестьдесят девять лет назад. И отбил у своры диких мужланов, и прежде всего у дикого призрака Ильича Гватемалы. Ведь я же просто изнемогала, просто чахла в неволе, в плену у классика циклопического реализма. И вдруг явился ты, свободный, легкий, пространством и временем полный, с мешком, набитым миллиардами баксов. Как это здорово, когда за тебя платят непостижимо огромную сумму! Как я счастлива, что мы с того дня уже никогда не расставались! После этих стихов о душе ароматов, что я читала вместе – подумай только, с Пушкиным! – я сейчас смотрю на тебя, старого пукалку, и будто вижу, как твоя душа расцветает рядом с моей, и так счастлива, словно наш Гость сегодня что-то важнейшее в нашей жизни освятил.

МСТИСЛАВ ИГОРЕВИЧ

Вот теперь я все ближе тебя понимаю, моя роднульча. Странно, сегодняшний день начался как обычная рутина дряхлости: все эти стычки, приступы маразма, подзарядки от Фьюза, общественная деятельность за морями, – однако с самого утра я чувствовал, что возникнет что-то новое. Знаешь, сейчас меня не гнетет ничего, даже присутствие Вторых. Ну пусть, мы, может быть, совершили глупость, но главное состоит в том, что мы вместе, мы неразделимы, и я теперь смело могу задать вопрос, от которого всегда бегу. Дом, сколько мне осталось жить?

ДОМ

Боюсь, что нисколько.

Наталья Ардальоновна встает и начинает медленно приближаться к мужу.

МСТИСЛАВ ИГОРЕВИЧ

Так. Ну хорошо, нисколько. Но сколько все-таки дней осталось?

ДОМ

Боюсь, что ни одного.

МСТИСЛАВ ИГОРЕВИЧ

Вот так? Ни одного? (Его начинает трясти.) Сколько часов?

ДОМ

Боюсь, что ноль часов.

Наталья Ардальоновна приблизилась к мужу и взяла его за руку.

НАТАЛЬЯ АРДАЛЬОНОВНА

Сколько минут?

ДОМ

Пятьдесят. Пятьдесят. Пятьдесят. (Исторгает что-то похожее на короткое рыдание.)

Мстислав Игоревич тигриной походкой, таща за собой жену, подходит к одной из стен.

МСТИСЛАВ ИГОРЕВИЧ

Сломалась ты, что ли, проклятая штука? Не понимаешь вопросов?

ДОМ

Я не штука, Слава. Я все понимаю. Жить вам осталось сорок девять минут.

МСТИСЛАВ ИГОРЕВИЧ

(угрожающе). А ты не подумал, что с ней будет, с Какашкой? Куда она без меня денется?

ДОМ

Наталья Ардальоновна уйдет вместе с тобой, Мстислав Игоревич. По каким-то причинам вы умрете одновременно.

НАТАЛЬЯ АРДАЛЬОНОВНА

Какое счастье! (Обнимает мужа.)

МСТИСЛАВ ИГОРЕВИЧ

(дико воет). Н-е-е-т!

НАТАЛЬЯ АРДАЛЬОНОВНА

По тем причинам, что мы с тобой одно, мой роднульча. Мы прожили с тобой жизнь в любви и умрем одновременно, как в сказках наступает конец: они жили счастливо и умерли в один день. Выше голову, роднульча! Никто не может отнять права на гордо поднятую голову!

ДОМ

Это верно.

НАТАЛЬЯ АРДАЛЬОНОВНА

Даже если башка трясется.

МСТИСЛАВ ИГОРЕВИЧ

Сколько осталось?

ДОМ

Сорок семь минут.

МСТИСЛАВ ИГОРЕВИЧ

Значит, у нас еще есть время распить бутылку шампанского?

ДОМ

Вполне достаточно. Идите в спальню, мои роднульчи. Выпейте шампанского и ложитесь вместе в постель. Обнимитесь, прижмитесь друг к другу и умирайте.

Рука об руку супруги направляются в спальню. Слава несет шампанское. Какаша на секунду задерживается у стола и с шаловливым смешком прихватывает еще одну бутылку. Они исчезают.

Сумрак сгущается. Отчетливо на стенах и на полу проявляются полосы небесного света.

Дом вновь появляется в обличии «дворецкого». Присаживается возле Фьюза.

ДОМ

Теперь мне впору самому подзарядиться от Фьюза. Колотит, как будто землетрясение на дворе. Осталось чуть больше получаса. Два тромбика, у него и у нее, движутся по кровотокам, чтобы остановиться в мозгу. И я почему-то ничего с ними не могу поделать. Они не поддаются никаким средствам. Скорее всего, это результаты бесконечных пересадок органов, до которых роднульчи были так охочи. Ну что ж, ну что ж…

Не замеченный Домом, на террасу со стороны моря поднимается Второй. Расставляет на треноге какой-то прибор сродни телескопу. Направляет трубу на Овал.

ДОМ

(продолжает). Этот остров был едва ли не родиной для Славы. Здесь он начал свои авантюры в девяностых годах прошлого века. Ну, разумеется, офшорные мошеннические операции. Купля-продажа ценных бумаг, а также полуфиктивные и совсем фиктивные поставки. Например, поставки электролитических никелевых катодов на сумму сто восемьдесят миллионов долларов. КаспийНефтеХим, зарегистрированный на острове Гваделупа, гнал сюда несуществующий мазут через кипрскую офшорную компанию «Гротеск инкорпорейтид» с 400 миллионами баксов задатка по конкурсу АО «Телесвязь» опять же через кипрскую группу «Аврора шелл». Недаром русская братва называла эти места на свой манер: остров Шипр, город Малоссоль.

Отсюда производились выбросы валютных потоков на фондовые рынки Р-Федерации. Здесь произошла перепродажа 60 000 тонн рафинированной меди и открытие кредитной линии для закупки 70 000 тонн вторчермета, которые на деле оказались новеньким авианесущим крейсером. Здесь же было оформлено таинственное, хотя и кратковременное, приобретение тогдашнего левиафана по имени «Газпром», который потом оказался основным вкладом бывшей России в Китайский Союз. Отсюда пошла связанная с этим делом лавина ценных бумаг. Возникла группа «Кипр-Эллада» по управлению какими-то паевыми фондами. Миллион декалитров спирта пошел в обмен на племенной завод имени Ленина с дальнейшим полным исчезновением как кошмарного имени, так и быстроногого содержания. Здесь завершился переброс сотни тренированных для подводной войны дельфинов с секретных баз ГРУ в морские цирки Средиземноморья и Карибских островов. Старожилы тут, кажется, еще помнят торжества по поводу псевдопродажи акций тридцати российских алюминиевых заводов. Et caetera, et caetera. (Закуривает сигару.)

Пока Дом произносит свой монолог, за его спиной на освещенную ночными огнями террасу со стороны моря поднимается Вторая. Застывает, увидев склонившегося над своим прибором Второго. Зритель видит лишь силуэты юноши и девушки.

ВТОРАЯ

Привет, Второй!

ВТОРОЙ

И, да это ты. Вторая! Привет, привет!

ВТОРАЯ

Что за странности? Что ты здесь делаешь со своим телескопом?

ВТОРОЙ

(с некоторым смущением). Да вот вдруг охватило меня желание…

ВТОРАЯ

Тебя? Охватило? Желание? Что это значит?

ВТОРОЙ

Вдруг захотелось, знаешь ли, посмотреть через трубу на поверхность Овала.

ВТОРАЯ

Смотреть в телескоп на поверхность Овала? Что за странности, Второй?

ВТОРОЙ

Сам не понимаю. Какое-то смутное, но непреодолимое желание. Я вспомнил, что Старик иногда смотрит с террасы на Овал в какой-то прибор, и вот вытащил эту штуку.

ВТОРАЯ

Смутное желание? Ты всегда был таким отчетливым, ясным, и вдруг «смутное желание»?

ВТОРОЙ

Так или иначе, я теперь смотрю на поверхность Овала.

ВТОРАЯ

И что же ты там видишь? Что можно увидеть на поверхности Овала, кроме переливов хромограммы?

ВТОРОЙ

(глухо). Вижу кое-что.

ВТОРАЯ

(нетерпеливо). Так что же?

ВТОРОЙ

Мне трудно сказать.

ВТОРАЯ

Скажи все-таки. Ну, скажи!

ВТОРОЙ

Дело в том, что я там вижу тебя. Просто-напросто вижу твою физиономию, Вторая. (Неуверенно смеется.) Такую смешную…

ВТОРАЯ

Мою смешную физиономию? Что ты хочешь этим сказать?

ВТОРОЙ

Ну, не знаю, как сформулировать. Может быть, просто милую. Такую милую смешную рожицу.

ВТОРАЯ

Овал Всемогущий, он назвал меня смешной и милой!

ВТОРОЙ

Не тебя, а твою рожицу на Овале – вот что я назвал смешной и милой.

ВТОРАЯ

Дай-ка мне посмотреть! Я тоже испытываю смутное, но непреодолимое желание.

ВТОРОЙ

Осторожно. Мне кажется, мы можем угодить в какую-то ловушку. Может, тебе не смотреть?

ВТОРАЯ

Поздно. Теперь я не могу даже представить себе, что не посмотрю сейчас, вот в эту минуту, через телескоп на поверхность Овала. (Топает ногой.) Ну-ка, дай мне взглянуть! Отойди от экрана!

Он отходит в сторону. Она приникает к телескопу.

ВТОРОЙ

Видишь себя?

ВТОРАЯ

(звонко смеется). Вижу кое-кого, но не себя.

ВТОРОЙ

Кого же?

ВТОРАЯ

Тебя! Твою физиономию. У тебя такой смешной, смешной, ой, Второй, такой забавный вид!

Пока на террасе разыгрывается эта сцена, Дом прогуливается с сигарой по затемненной комнате. Время от времени он снимает с полок и рассматривает какие-то фото, открывает какие-то книги и переворачивает страницы, берет бутылку виски и наливает себе хорошую порцию.

ДОМ

И вот теперь он умирает. И она с ним. Осталось десять минут до их конца. Перед концом все-таки следует вспомнить бунт этого, как тогда говорили, «нового русского». Новейшего из новых, руссейшего из русских, хоть и еврея частично.

После того как он нахапал гигантский капитал, он стал одержим двумя сильнейшими, почти метафизическими идеями: спасением своей пропавшей любви и спасением человеческого воздуха, как бы широко эти вещи ни понимались. Мир, по его мнению, начинает задыхаться от пердежа, от неумеренного выпуска сероводорода, и от тупого, укоренившегося в обиходе вранья, что равносильно сероводороду. Каждый, пусть даже малый, акт вранья и лицемерия, а также трусости, может быть, даже особенно трусости добавляет газа к общему нарастающему зловонию. Воздух, в котором человеческой расе дано возникнуть, произрасти и истлеть, становится непригодным для этих благородных целей.

План его был прост, хотя на первый взгляд и невыполним: освободить свою любовь из оков сексуального рабства, вдвоем оседлать похищенный атомный крейсер «Аврора», который уже в те времена был близок по своему интеллекту к нынешнему высокоразвитому дому, хотя и отличался от него ярко выраженным женским началом, и предъявить ультиматум центру всемирного бздёжа, постсоветской Российской Федерации. Превратив свое колоссальное богатство в мешки наличных, он колесит по всему миру, словно заблудившийся крестоносец, и подрывает устои больших и малых мафиозных структур.

Из всех российских новобогачей он был единственным бывшим политзаключенным. Комсомольские гангстеры устроили на него всемирную охоту, но он умудрился уцелеть. Одного за другим он убивал на дуэлях обладателей своей почти уже превратившейся в миф Наташи-Какаши или откупался от них миллиардами долларов.

Человек гумилевского склада, да к тому же еще рожденный кесаревым сечением, он не знал чувства страха и, похоже, даже искал опасность. Только в старости, весь составленный из пересаженных органов погибших в катастрофах людей, он стал бояться смерти.

И вот теперь он умирает. Осталось семь минут. И вместе с ним умирает его вечная любовь, в которую до семидесяти пяти лет неизбежно влюблялись все мужчины в мире, за исключением японцев. Та, что увела Россию на Запад, и, только глубоко состарившись, позволила китайским красным утянуть ее обратно. Та, чьи песни до сих пор распевает альтернативная молодежь. Та, которая с трибун конгрессов могла убедить даже голливудских продюсеров прекратить их пердеж. Та, которую справедливо называют Женщиной Двух Столетий. (Прислушивается.) Теперь я слышу звуки их агонии. Хрипы, хлюпанье, кудахтанье – это звуки последней минуты. С шумом из обоих выходят газы. Струятся жидкости, прозрачные и не очень. Не хуже старца Зосимы, они в эти секунды распространяют зловоние. Все. Тела неподвижны. Если бы я не был просто их домом, я последовал бы за ними. Теперь я пуст. (Допивает свое виски и уходит.)

Сильный луч, словно направленный прямо с Овала, озаряет террасу. Юноша и девушка продолжают возиться вокруг телескопа.

ВТОРОЙ

(хохочет). А я вижу тебя и только тебя!

ВТОРАЯ

А я вижу тебя и только тебя! (Заливается смехом.)

ВТОРОЙ

Да ну тебя, Какашка Вторая, там только ты и только ты. Там вообще никому нет больше места – только тебе.

ВТОРАЯ

Ты меня разыгрываешь, Славка Второй, там ничего нет и быть не может, кроме твоей румяной физии.

Неожиданно для самих себя они кладут руки друг другу на плечи и застывают. Они в смятении. Не понимают впервые возникающего чувства.

ВТОРОЙ

(снимает руки с ее плеч). Послушай, Наташка Вторая, наши старики уже спят. Есть предложение. Давай-ка вытащим из бара бутылку шампанского и хорошенько напьемся! Ну, как они это делают – ты же видела.

ВТОРАЯ

Ну, Славка Второй, ты даешь! Вот уж никогда от тебя такого выступления не ожидала! Напиться шампанского? А разве ты забыл, как нам на ферме говорили: не ходите в ресторации, не губите репутации, кто шампанского напьется, утром горько ужаснется?

ВТОРОЙ

На фиг эту ферму! Не было никакой фермы!

ВТОРАЯ

Ура! Не было никакой фермы! Ура шампанскому!