Христианская Церковь в Высокое Средневековье Симонова Н.

Предисловие

Изучение христианской культуры, ее нравственных и этических ценностей в контексте истории феодального общества имеет большое значение для понимания основ европейской цивилизации, культурно-исторических связей народов Европы, традиций мировой культуры.

Духовные искания в современном обществе обращены к нравственным принципам христианства. На протяжении многих столетий оно насыщало своими традициями европейскую и мировую культуру идеалами гуманности, любви к ближнему, духовной стойкости, совершенствования личности. Основу христианской этики составляет идея об уникальности, самоценности человеческой души, нравственной ответственности человека перед собой и обществом. Христианская исповедь ориентирует на нравственное самопознание и самосовершенствование. Евангельская мудрость учит самопожертвованию ради блага человечества, терпимости и любви, самокритичности и покаянию, благотворительности и милосердию, уважению к закону и властям. Христианская вера удерживает от пороков. Этические нормы христианской морали осуждают высокомерие и чванство, тщеславие и жестокость, пресыщение материальными благами, зависть и ненависть.

Развитие гуманитарного образования расширило сферу познания духовной культуры различных народов. Культурно-исторические традиции европейской цивилизации восходят к истории христианства и Христианской Церкви. На протяжении двух тысячелетий христианство, его религиозно-философская система, церковная организация и культ были тесно взаимосвязаны с историческим развитием Западной и Восточной Европы. Трудами Отцов Церкви были заложены основы христианского мировоззрения, христианской философии истории. Аврелий Августин, представитель западной патристики, развивал прогрессивные для своего времени идеи равенства перед Богом всех людей и народов, общности их исторических судеб. Его учение и трактат «О Граде Божием» определили роль Церкви в борьбе между добром и злом, в обретении Бога и спасении. В русле христианской культуры развивались идеи гуманистического антропоцентризма, взгляды на личность и ее самосознание.

Христианство являлось основой мировоззрения и массовых представлений Средневековья. Религиозная практика имела различные формы: странствие ради Христа, анахоретство (отшельничество), паломничество к святым местам, миссионерство (апостольский труд). Вместе с тем в сознании людей сохранялись пережитки язычества, элементы народной религии. Церковь осуждала отклонения от официальной догматики и народные верования, боролась с ересями, магией и ведовством.

Христианская теология и церковная организация прошли долгий путь внутренних противоречий и догматических разногласий. Единый христианский Символ Веры (Никео-Константинопольский) был выработан на Вселенских соборах в IV–VIII вв. и утвержден в 787 г. на VII Никейском соборе. Догмат о Божественном Материнстве Девы Марии провозгласил Эфесский собор в 431 г., а идея вечной девственности Марии была выдвинута в 622 г. на поместном соборе в Трюйе (Франция). Уже в VII в. теологами употреблялись термины, обозначавшие христианское учение (doctrina christiana), Священное Писание (Sacra Scriptura), Священное Наставление (Sacra Erudito).

В западном христианстве понятие «христианское богословие» (Theologia Christiana) ввел Петр Абеляр (1079–1142 гг.). В период Раннего Средневековья теологи разрабатывали богословские проблемы, связанные с природой Иисуса Христа и сущностью Троицы, вопросы о соотношении воли человека и Божественного предопределения, этос христианского правителя. Была сформулирована христианская идея Божественного руководства делами и намерениями королей. Теократическая концепция светской власти была основана на сближении Божественного и человеческого закона, действующего в защиту справедливости. С конца ХI в. начался поиск логической аргументации бытия Бога, в разрешении богословских проблем стали применяться методы рациональной философии. В XII – ХIII вв. философы-теологи провели систематизацию христианского богословия. Во всех университетах Европы были учреждены богословские факультеты. Началось оформление канонического права. IV Латеранский собор (1215) сформулировал теологические аспекты учения о таинствах. Разрабатывалось учение о тяжких грехах, единственным судьей которых может быть Святой Престол, то есть Папство.

Христианские идеалы и глубокая религиозность верующих во Христа наиболее полно воплощены в христианской аскезе и монашестве. Стремление к полному отказу от мирских благ, аскетическому образу жизни и умервщлению в себе плотского начала, уход из мира ради служения Господу составляет одну из главных форм религиозной практики христиан. Деятельность монастырей и монашеских орденов – неотъемлемая часть истории средневекового общества. Монастыри играли важную политическую, экономическую и социальную роль, они стали центрами культуры и просвещения. Изучение монашества расширяет наши представления о социальных функциях христианских объединений, значении благотворительности и милосердия в жизни общества.

Христианство как система вероисповедания воплощено в Церкви, объединяющей последователей на основе общности вероучения и культа. Несмотря на длительные теологические и иерархические разногласия христианская религия и Церковь представляли единое целое в течение тысячелетия. В процессе христианизации Римской империи возникли религиозные центры в различных ее провинциях на Востоке и Западе. Разнообразие направлений христианской мысли характерно уже для раннего христианства. Особенно значительными были расхождения богословских школ Александрии и Антиохии. Если представители Александрийской школы искали в Священном Писании богословско-философский смысл, то Антиохийская школа настаивала на буквальном понимании Ветхого и Нового Завета. На почве протеста против сближения Церкви и государства возникли христианские ереси в Африке, Египте и других провинциях Римской империи. В догматической истории христианства особое значение приобрели острые споры о времени исчисления Пасхи, соотношении

Божественной и человеческой природы Иисуса Христа, о сущности Троицы и исхождении Духа Святого. Христологические и тринитарные дискуссии породили множество отклонений от принятого Символа Веры, широко распространились ереси: арианство, монофизитство, монофелитство, несторианство, пелагианство и многие другие. Позиция официальной Церкви в V–VIII вв. колебалась и определялась не только факторами духовной культуры, но и политическими интересами светского государства и самой Церкви.

При изучении проблем религиоведения важной задачей является воспитание религиозной толерантности и уважения к религиозным чувствам, неприятия любых форм религиозного фанатизма. Решение этой задачи требует конкретно-исторических знаний, особенно по вопросу раскола Христианской Церкви. Обособление основных центров христианства в Западной и Восточной Римской империи, сопровождавшееся спором о первенстве и главенстве, началось в V в., хотя уже в 380 г. указом императора Феодосия Великого Христианская Церковь была объявлена Вселенской («Ekklesia Katholica») и Православной. Это определение вошло в оригинал Никео-Константинопольского Символа Веры, который признал христианскую веру как Мысль Божию. IV Вселенский собор (451) признал Иерусалимскую Церковь «Матерью всех церквей» и подтвердил независимость Архиепископа Рима и Патриарха Константинополя. Согласно 28 канону примат был закреплен за Римской Церковью, однако, Патриарху «императорского города» (Константинополя) полагались такие же почести, что и епископу старого Рима, поэтому он получил титул «Папа». Ссылаясь на волю Иисуса Христа вручить св. Петру ключи от своего Царства и власть над всей Церковью, Папа Лев I (440–461) сформулировал тезис о верховенстве Римского епископа над всей Христианской Церковью.

Западное христианство и Церковь последовательно стремились к утверждению господствующего положения во всем христианском мире. Пято-Шестой, или Трулльский, Вселенский собор (691–692) уравнял в правах глав Римской и Константинопольской Церквей.

Историческая обстановка, сложившаяся после падения Римской империи, обусловила раскол между Западной и Восточной Церквями, а противоречия по догматическим и иерархическим вопросам предопределили окончательное их разделение. В конце V – начале VI в. произошла первая, так называемая Акакиева (484–519), схизма (раскол). Ее причиной послужила политика Константинопольского Патриарха Акакия (прадеда Папы Григория Великого), поддерживавшего монофизитство. Папа Римский Феликс III (483–492) отстаивал Халкидонское решение этого догматического спора и отлучил Патриарха от Церкви, а тот в ответ приказал вычеркнуть имя Папы Римского из диптихов (списков для поминовения во время литургии). В VII в. произошла вторая схизма в связи с осуждением в Константинополе учения Нестория и трех богословов, его последователей, – решительных противников монофизитства. Западная Церковь выступила в их защиту, осудив монофизитство, а затем и монофелитство. В VIII в. третья схизма расколола церковных иерархов по причине иконоборческой политики византийских императоров. В начале VIII в. Папа порвал с Константинополем, не признав византийского императора Юстиниана II – узурпатора-убийцу и еретика. Поместный собор в Риме (731) осудил иконоборчество.

В IV–VIII вв. Вселенские соборы созывались императорами, на них преобладали иерархи Восточной церкви, которые санкционировали право императора определять церковную политику. Византийский император Юстиниан I (527–565) провозгласил принципы политического единства империи, единой православной религии и единой Христианской Церкви. V Вселенский (Второй Константинопольский) собор (553) признал закон об утверждении избрания Папы Римского императором после получения соответствующей платы. Политика Юстиниана I способствовала достижению политического и церковного единства, но в силу различных причин не смогла предотвратить децентрализаторских тенденций в церковной организации.

Папы политически тяготели к установлению тесных контактов и союза с франкскими королями. Папа Григорий Великий (590–604) направил деятельность Римской Церкви на достижение духовного и церковно-организационного единства всех народов Западной Европы путем христианизации германских завоевателей и введения на Западе единой христианской литургии. Его усилиями в литургии утвердилась традиция церковного пения, а в 600 г. Папа объявил латынь единственным официальным языком Римской Церкви.

Папа Григорий III (731–741) – последний Папа, просивший согласия византийского императора на занятие папского престола. А Папа Стефан II (III) (752–757) зимой 754 г. отправился через Альпы и на коленях умолял о помощи франкского правителя Пипина Короткого. В Керси был заключен первый договор о возвращении Папе земель, захваченных лангобардами в Италии. При поддержке франкского короля в центре Италии образовалось Папское государство, в состав которого вошла Римская область и Равеннский экзархат, отвоеванный у византийцев. Таким образом, Папа Римский стал главой независимой Церкви и независимым светским государем в Средней Италии. Дальнейшие притязания Пап на политическое влияние подтверждались дарственным документом римского императора Константина (Константинов дар), который, как предполагают, был составлен в канцелярии Папы Стефана III (IV) (767–772) и представляет собой позднюю фальсификацию воли императора.

В середине XI в. Римская Церковь окончательно отделилась от Восточной, Константинопольской, первая сохранила наименование Вселенской, то есть Католической, а Восточная провозгласила себя Православной. В 1073 г. Папа Григорий VII заявил, что право носить титул Папы Римского (введен в 610 г. Папой Бонифацием IV) принадлежит только Римскому епископу. Папство как правовое понятие верховенства духовной власти над светской появилось в церковно-юридической литературе с XII в.

Ранний период истории Христианской Церкви является важным этапом догматической истории христианства и оформления ее культурно-организационной роли, которая проявлялась в отношениях с последователями вероучения и светскими властями. В процессе христианизации Римской империи, а затем и народов Европы сложилась христианская догматика и христианская обрядность, утвердились основы литургии. В Западной и Восточной Европе были сформулированы различные в принципе концепции взаимоотношения

Церкви и государства. В деятельности Византийской Церкви воплотились в политическую реальность идеи определяющей роли светской власти, а в западном христианстве стали определяющими идеи примата духовной власти, которые нашли свое высшее выражение в церковной доктрине папской теократии.

К XI в. в христианстве сложились две различные христианские конфессии: Католическая и Православная, каждая из которых отличается своим Символом Веры и культом. Восточная, византийская традиция христианства лежит в основе Православной Церкви, а римская, западная воплощена в Католической Церкви. Каждая считает себя единственной истинной Церковью. Реформация XVI в. привела к возникновению конфессий христианского протестантства (Лютеранская, Кальвинистская, Англиканская Церкви).

В наше время межконфессиональные контакты, стремление европейского общества к взаимопониманию и интеграции во всех сферах жизнедеятельности усиливают интерес к истории религии и, особенно, к истории появления различных направлений в христианстве.

Католическая Церковь и ее иерархия основаны на авторитете Папы, на обладании им как духовной, так и светской властью. Реформа Католической Церкви, проведенная в XI в., ввела целибат (обет безбрачия для духовенства). В вопросах веры в Католической Церкви высшим авторитетом является Папа Римский. Соборы Католической Церкви считаются Вселенскими. Западное монашество с ХI – ХII вв. стало объединяться в ордена (православное сохранило общежитийные и особножитийные монастыри). И Католическая, и Православная Церкви равно признают авторитет Священного Писания и Священного Предания, однако, есть различия в догматах об исхождении Духа Святого и в учении о Деве Марии. В церковной практике обеих Церквей одни и те же таинства, их семь, но обряды крещения и евхаристии отличаются. Католическое духовенство причащается Телом и Кровью Христовыми, а католики-миряне лишь Телом Христовым. Православные миряне получают причастие под обоими видами. Имеются различия в литургии, в религиозной практике почитания изображений Иисуса Христа, Креста и святых. Католическая Церковь допускает молитву перед иконой, отвергая молитву иконе.

Реформа Католической Церкви, проведенная во второй половине XI – начале XII вв., привела к ее консолидации в вертикально-иерархическую структуру. Католицизм сформировался как церковно-религиозная система, основанная на христианской теологии, строгой иерархии духовенства во главе с Папой, особой литургией и своим культом. В эпоху Высокого Средневековья в Западной Европе религиозной жизни интенсифицировалась, изменилась религиозная ментальность, развивались новые формы набожности и религиозной практики (христианская аскеза, имевшая целью приблизиться к Божественному путем отказа от всего мирского, крестовые походы, подвиги за веру и на благо христианства).

В ХII – ХIII вв. Папы последовательно вели политику осуществления доктрины папского универсализма. Александр III (1159–1181), Целестин III (1191–1198), Иннокентий III (1198–1216), Гонорий III (1216–1227) в европейской политике, взаимоотношениях со светской властью, церковных делах и отношениях с православными народами Восточной Европы руководствовались теократическими принципами. Крестовые походы прежде всего имели целью подчинить Риму Восточную (греческую) Православную Церковь. Папа Иннокентий III, намереваясь заключить унию с Православной Церковью Руси, направил в 1207 г. послание «всем русским правителям», склоняя их к установлению единства Церквей, убеждая «привести дочь к матери и члены к главе». Послание не получило положительного отклика, и Папа Гонорий III продолжил линию политического давления, призывая своих представителей в Ливонии «обуздать апостольской властью непокорность русских». Папским легатам было поручено нести «истину Католической Церкви», добиваясь признания на Руси главенства Рима. Все усилия оказались тщетными. Соглашение о принятии «спасительного учения» христиан латинских не было достигнуто и с князем Юрием Всеволодовичем, хотя Папа Григорий IX (1227–1241) обещал князю «действенную защиту благосклонной милости».

В 1274 г. Лионский собор в одностороннем порядке принял официальное решение об объединении всех христианских Церквей. Это решение, как позже и постановление Флорентийского собора (1439) об унии Церквей не было реализовано.

С развитием в Западной Европе централизованных национальных монархий политическое влияние папства значительно уменьшилось, но в сфере идеологии Католическая Церковь занимала господствующее положение. Теологическая мысль была сконцентрирована на вопросах нравственности и воспитания религиозных чувств. Христианские проповеди внушали идеалы христианского стоицизма, поощряли в народе набожность, соблюдение внешних форм культа в виде религиозных процессий с пением псалмов и покаянным плачем, почитания святых реликвий, укрепления молитвы свершением добрых дел. Затем в теологии началась глубокая разработка истин христианского вероучения, поиск их логической аргументации, новых, более интимных путей общения с Богом.

Велика роль христианства в развитии европейской цивилизации и культуры. Переход к новой христианской культуре с ее специфическими эстетическими и этическими ценностями привел к началу синтеза культур античного Средиземноморья. Благодаря христианизации народы Европы стали преемниками античных культурных традиций, усвоив достижения античной цивилизации в различных сферах общественно-политической и социально-культурной жизни. Христианизация обеспечила преемственность исторического развития, а христианская культура, воплощенная в истории Церкви, явилась связующим звеном между античной цивилизацией и христианским Средневековьем. Благодаря деятельности христианского духовенства и монашества осуществлялась связь культурных традиций и достижений античной культуры. Христианская Церковь стала символом единства народов, христианская вера объединяла, сближала людей вне социальных различий и этнической принадлежности. Отвергая языческие верования, она воспитывала в духе христианства, подавляя низменные инстинкты человека, осуждая произвол и насилие, дерзость и своеволие, тщеславие и стяжательство, внушая уважение к закону и милосердие.

Христианская Церковь сформулировала понятие святости, объединив в одном порыве души благочестие и благотворительность, высокие чувства и христианские добродетели, дала надежду на спасение во времена, отличавшиеся особой жестокостью и безысходностью для простых людей, не находивших защиты вне Церкви.

Христианское мироощущение стало основой развития средневекового искусства, которое поражает величественностью форм и возвышенностью идейного содержания. В христианском искусстве воплощены самые глубокие оттенки религиозного чувства. Романские храмы отразили могущество и богатство Церкви, готические соборы – величие Бога, лишенного материальной сущности. Идеи бестелесности и одухотворенности стали ведущими в христианском искусстве. Купольные храмы имитировали тихое парение в пространстве, которое воспринималось как символ небесного свода. В средневековой архитектуре Западной Европы отразилась неколебимость христианской веры. «Проповедью в камне», «гимном во славу Господа» называют устремленные ввысь, к Богу, готические соборы с высокими шпилями, крестовыми сводами, стрельчатыми арками и светлыми чарующими витражами, в которых запечатлена христианская символика священного света, посылаемого верующим самим Господом. В украшениях порталов, алтарей, фресках, рельефах и скульптурах раскрывались образы и сюжеты Священного Писания, сцены Страшного Суда. Средствами изобразительного искусства утверждались идеи спасения через веру и призывы следовать христианским заповедям. Созданные христианским мироощущением шедевры европейской архитектуры соединили в себе различные формы изобразительного искусства: скульптуру, роспись и резьбу по камню, художественное литье.

Образ Богоматери – Мадонны с младенцем Иисусом на руках – запечатлен в бессмертных творениях Ренессанса. В этом образе художники нашли идеал красоты, девственности и материнства, любви и стойкости перед лицом грядущих испытаний. Распятие стало христианским символом подвига Спасителя. В средневековой теологии отражены представления о красоте и разнообразии природы, сотворенной Господом, христианской этике монархов и подданных, благочестии и нормах христианской морали. Христианство обогатило духовную и эстетическую культуру средневекового общества.

Христианство стало важным фактором формирования европейской цивилизации. В русле католической традиции сформировалась западноевропейская политическая и духовная культура. Католическая Церковь сохранила богатейший опыт сближения народов, создав универсальный институт защиты своей доктрины. В истории Католической Церкви отражена эволюция христианства: отход от принципов раннего христианства и некоторых идей классической патристики. Централизация церковной власти в сфере управления и культа вызывала протест определенных кругов средневекового общества. Этот протест исходил и от светских властей, и от некоторых представителей интеллектуальной элиты, и от народных масс. В народной религии он проявился в форме христианских учений, осуждавших официальную Церковь за ее богатства, властную политику и мирские интересы. Папство квалифицировало такие выступления как ересь и преследовало жесткими методами, учредив особый орган – инквизицию.

Между знатоками церковного права и королевскими советниками велись дискуссии о границах папской власти и роли Папства в социально-политической системе средневековой Европы. Длительное политическое противостояние привело к Реформации и утверждению новых христианских конфессий.

История Католической Церкви в Средние века является неотъемлемой частью истории Европы и мировой истории в целом. Ее изучение имеет важное политическое и социально-культурное значение. Решение нравственных и социальных проблем современного мира в межрелигиозном и межхристианском диалоге приобретает все большую актуальность для ученых, политиков, служителей культа и верующих.

В системе гуманитарного, в частности, исторического образования изучение истории религии и Церкви в Средние века занимает особое место. Оно дает знание в области религиоведения, помогает глубже понять специфику западноевропейского общества, его духовную культуру, почувствовать настроение и духовные устремления средневекового человека, колорит эпохи.

Обращение к источникам по истории религии и Церкви является главным условием решения как дидактических задач, так и проблем воспитания в духе религиозной толерантности и высокой нравственности.

В данный сборник вошли фрагменты сочинений историков, теологов и хронистов, законодательные акты, канонические постановления. Все источники даны в переводах, некоторые комментарии авторов переводов сокращены, но включены дополнительные пояснения составителей.

Помимо публикаций последних десятилетий XX в., в сборник включены переводы из дореволюционных исторических хрестоматий, ставших библиографической редкостью. Текст таких переводов дан в соответствии с нормами современной орфографии.

Мы надеемся, что данный тематический сборник фрагментов источников по истории христианской религии отвечает запросам учащейся молодежи и будет способствовать расширению исторического кругозора в той области знаний, которая долгое время оставалась вне интересов и внимания нашего общества.

Материал учебного пособия может быть использован в преподавании базовой дисциплины, а также дисциплин по выбору бакалавров и магистров по направлениям подготовки 050100 – педагогическое образование (профиль «История») и 030600 – история; при организации традиционных форм занятий (лекций, семинаров и практических занятий), написании курсовых, выпускных квалификационных работ бакалавров и магистерских диссертаций, а также занятий с использованием современных педагогических технологий (деловых и ролевых игр, круглых столов); при разработке и организации различных форм контроля за самостоятельной деятельностью студентов. Содержательная основа курса будет способствовать формированию профессиональных компетенций выпускников, в частности, готовности соотносить собственные ценностно-ориентационные установки с исторически сложившимися мировоззренческими системами, религиозными и научными картинами мира.

Раздел I

Теологическая мысль XI–XIII вв.

Петр Абеляр

Петр Абеляр (1079–1142) – крупнейший философ-схоластик Раннего Средневековья. Родился в Бретани в семье рыцаря-феодала. Отказавшись от своих прав на поместье и имение в пользу братьев, Абеляр целиком отдался изучению философии. Сначала он учился в Париже у известного тогда теолога и философа-реалиста Гильома из Шампо (около 1068–1121), с которым вскоре разошелся. Абеляр основал собственную школу и с большим успехом преподавал (в различных местах, но главным образом в Париже). Ученики стекались к нему со всех концов Европы. В жизни Абеляра большую роль сыграл его знаменитый роман с Элоизой, его ученицей, окончившийся пострижением ее в монахини и уходом в монастырь самого философа. Церковный собор в Суассоне в 1121 г. осудил Абеляра как еретика и принудил его публично сжечь свой богословский трактат. Вторично учение Абеляра было осуждено на Сансском соборе в 1140 г., незадолго до смерти мыслителя. Среди произведений Абеляра большое место занимает его автобиография «История моих бедствий» (она написана между 1132 и 1136 г.), содержащая ряд интересных мировоззренческих и философских характеристик той эпохи. Значительную роль в развитии передовой европейской средневековой идеологии и философии сыграло его произведение «Да и Нет», состоявшее из огромного количества цитат, выбранных Абеляром из произведений различных церковных авторитетов, дававших на одни и те же вопросы нередко прямо противоположные ответы. Очень важен «Пролог» Абеляра к этому сочинению. Среди других его трактатов – «Возражение некоему невежде в области диалектики, который, однако, порицал занятие ею и считал все ее положения за софизмы и обман».

История моих бедствий

Здесь1 я намеревался посвятить себя главным образом изучению Священного Писания, что более соответствовало моему званию, однако не совсем отказался от преподавания и светских наук, особенно для меня привычного и преимущественно от меня требовавшегося. Я сделал из этих наук приманку, так сказать, крючок, которым я мог бы привлекать людей, получивших вкус к философским занятиям, к изучению истинной философии. Так обычно делал и величайший из христианских философов – Ориген2, о чем упоминает «Церковная история»3.

Поскольку господу было, по-видимому, угодно даровать мне не меньше способностей для изучения Священного Писания, чем для светской философии, число слушателей моей школы как на тех, так и на других лекциях увеличивалось, тогда как во всех остальных школах оно так же быстро уменьшалось. Это обстоятельство возбудило ко мне сильную зависть и ненависть других магистров, которые нападали на меня при каждой малейшей возможности, как только могли (с. 33).

Тем временем, у меня появилась мысль прежде всего приступить к обсуждению самих основ нашей веры путем применения уподоблений, доступных человеческому разуму, и я сочинил для моих учеников богословский трактат «О божественном единстве и троичности». Ученики мои требовали от меня человеческих и философских доводов и того, что может быть понято, а не только высказано. Они утверждали при этом, что излишни слова, недоступные пониманию, что нельзя уверовать в то, чего ты предварительно не понял, и что смешны проповеди о том, чего ни проповедник, ни его слушатели не могут постигнуть разумом. Сам Господь жаловался, что поводырями слепых были слепцы (с. 34).

Я же в течение нескольких дней до открытия собора4 стал перед всеми публично излагать свое учение о католической вере согласно с тем, что я написал, и все слушавшие меня с восхищением одобряли как ясность, так и смысл моих суждений.

Наконец однажды Альберик5 пришел ко мне с несколькими своими учениками и, намереваясь уличить меня, после нескольких льстивых слов выразил свое удивление по поводу одного места в моей книге, а именно как я мог, признавая, что Бог родил Бога и что Бог един, тем не менее, отрицать, что Бог родил самого себя?6 На это я немедленно ответил: «Если вы желаете, я приведу вам доказательство этого». Он заявил: «В таких вопросах мы руководствуемся не человеческим разумом и не нашими суждениями, но только словами авторитета». А я возразил ему: «Перелистайте книгу, и вы найдете авторитет». Книга же была под рукой, потому что он сам принес ее. Я начал искать известное мне место, которое он или совсем не заметил, или не разыскал, так как выискивал в книге только те выражения, которые могли бы мне повредить. С Божьей помощью мне удалось быстро найти необходимое место. Это было изречение, озаглавленное «Августин о Троице», книга I: «Кто думает, будто бог обладает способностью родить себя, тот грубо заблуждается, так как не только бог не обладает такой способностью, но и никакое духовное или материальное существо. Ведь вообще нет такой вещи, которая бы сама себя порождала…»

Однако же если бы Альберик пожелал обсудить доводы и доказательства по существу, то я готов показать ему на основании его же собственных слов, что он впал в ту ересь, согласно которой Отец является своим собственным Сыном. Услышав это, Альберик тут же пришел в ярость и начал мне угрожать, заявив, что в этом случае мне не помогут никакие мои доказательства и авторитеты. Высказав эту угрозу, он ушел (с. 36–37).

Призванный на собор, я немедля явился туда. Там без всякого обсуждения и расследования меня заставили своей собственною рукой бросить в огонь мою названную выше книгу, и она была, таким образом, сожжена. А чтобы не показалось, что при этом царило полное молчание, кто-то из моих противников пробормотал, будто он обнаружил в этой книге утверждение, что всемогущ один только Бог Отец. Разобрав это бормотанье, легат с большим удивлением ответил, что заблуждаться до такой степени не может даже мальчишка и что, сказал он, все христиане твердо исповедуют существование трех всемогущих…

Архиепископ встал и, несколько изменив выражения сообразно с обстановкой, подтвердил мнение легата, сказав: «В самом деле, о Господи, всемогущ Отец, всемогущ Сын, всемогущ Дух Святой. И кто с этим не согласен, тот явно уклонился от веры, и его не следует слушать. Если угодно собору, то хорошо сделает этот брат наш, изложив перед всеми нами свое вероучение, дабы мы могли соответственно одобрить, или не одобрить, или исправить его».

Когда же я встал с целью исповедать и изложить свою веру, предполагая выразить свои чувства собственными словами, мои противники объявили, что от меня требуется только одно – прочесть Символ [Веры] Афанасия7, что мог отлично сделать любой мальчишка. А чтобы я не мог отговориться незнанием слов этого символа, велели принести рукопись для прочтения, как будто бы мне не случалось его произносить. Вздыхая, рыдая и проливая слезы, я прочел его, как только мог. Затем меня, как бы виновного и уличенного, передали аббату монастыря святого Медарда, присутствовавшему на соборе, и немедленно увезли в его монастырь как в тюрьму. Тотчас же был распущен и собор (с. 40–41).

Возражение некоему невежде в области диалектики

Наука рассуждения больше всего имеет значения для проникновения во всякого рода вопросы, имеющиеся в Священном Писании, и для разрешения их <…> Диалектика и софистика весьма сильно отличаются друг от друга, так как первая заключается в истинности доводов, вторая – в подобии их; софистика учит ложным доказательствам, диалектика же разоблачает их лживость и путем различения истинных доказательств учит опровергать ложные. Однако и то и другое знание, а именно как диалектика, так и софистика, ведут к умению различать доказательства, и только тот сможет разобраться в них, кто будет в состоянии отличить ложные и обманчивые доказательства от истинных и требуемых <…>

Даже и в христианской вере имеют место многочисленные заблуждения, так как красноречивые еретики сетями своих утверждений завлекают в различные секты многих простаков, которые, не будучи искушены в доказательствах, принимают подобие за истину и ложь за разумное. Бороться с этой чумой в спорах нас побуждают также сами церковные учителя, чтобы то, чего мы не понимаем в Писании, мы постигали бы, не только молясь Господу, но и исследуя это при помощи рассуждений <…>

Ведь самого Сына Божьего, которого мы называем словом, греки называют логос (logos), т[о] е[сть] началом Божественной мысли, или Божественной мудростью, или Разумом. Поэтому и Августин в книге «83 вопроса» в сорок четвертой главе говорит: «Вначале было слово, которое греки называют логос». Он же в книге против пяти ересей говорит: «Вначале было слово. Греки правильнее говорят “логос”. Ведь “логос” означает и слово, и разум». И Иероним в послании к Паулину о Священном Писании говорит: «Вначале было слово, логос, обозначающее по-гречески многое. Ибо оно является и словом, и разумом, и исчислением, и первопричиною всех вещей, благодаря коей существует все, что существует. Все это мы правильно мыслим во Христе».

Ведь подобно тому как Господь Иисус Христос называется словом Отца (по-гречески «логос»), точно так же он называется и Софией (sophia), т[о] е[сть] мудростью отца, и потому к нему, несомненно, больше всего относится та наука, которая даже по наименованию связана с ним и по происхождению от слова «логос» названа логикой. И подобно тому, как от Христа возникло название «христиане», так и логика получила название от «логоса». Последователи ее тем истиннее называются философами, чем более истинными любителями этой высшей мудрости они являются. Эта величайшая мудрость наивысшего Отца, когда она облекается в нашу природу для того, чтобы просветить нас светом истинной мудрости и обратить нас от мирской любви к любви в отношении его самого, конечно, делает нас в равной степени христианами и истинными философами <…>

Сам Господь Иисус Христос побеждал иудеев в частых спорах и подавил их клевету как писанием, так и разумным доказательством и… укрепил веру в себя не только могуществом чудес, но особенно силой слов. Почему же он пользовался не только чудесами, делая то, что больше всего подействовало бы на иудеев, просивших у него знамения, как не потому, что он решил наставить нас собственным примером, каким образом мы должны привлекать к вере при помощи разумных доказательств тех, которые ищут мудрости? Различая это, апостол говорит: «Ибо иудеи требуют чудес, а эллины ищут мудрости», т[о] е[сть] последние укрепляются в вере преимущественно доказательствами, подобно тому как первые – чудесами.

Когда же не хватает знамений и чудес, то нам остается единственный способ сражаться против любых противников: победить словами то, что мы не можем победить деяниями, в особенности когда у разбирающихся людей большую силу имеют разумные доказательства, чем чудеса, относительно коих можно легко впасть в сомнение, не сотворены ли они дьявольским наваждением (с. 89–94).

«Пролог» к «Да и Нет»

Если и в евангелиях нечто было испорчено в результате невежества переписчиков, то что же удивительного, если это иногда имело место также и в сочинениях позднейших отцов, авторитет которых несравненно меньше? Следовательно, если кое-что в сочинениях святых случайно кажется несогласным с истиной, то будет благочестивым, соответствующим смирению, а также долгом любви, которая всему верит, на все надеется, все переносит и с трудом подозревает о пороках тех, которых любит, верить тому, что это место Писания является неверно переведенным или испорченным, или признаться, что мы его не понимаем.

Я полагаю, что столь же много внимания должно обращать и на то, не является ли высказанное в сочинениях святых пересмотренным ими самими в другом месте и исправленным после познания истины, как это во многих случаях делал блаженный Августин; или не высказали ли они своего суждения скорее в соответствии с чужим мнением, нежели со своим собственным, подобно Экклезиасту, приводящему во многих местах противоречащие суждения различных лиц (с. 110–111).

Блаженный Августин, пересматривая и исправляя многие из своих творений, заявляет, что он утверждал там многое скорее на основе мнения других, чем в силу собственного убеждения. Кое-что и в Евангелии кажется высказанным скорее согласно людскому мнению, нежели согласно истине, как, например, когда мать самого господа называет Иосифа отцом Христа, говоря так согласно общераспространенному мнению и обычаю: «Я и отец твой, скорбя, отыскивали тебя» (с. 113).

Если же мы сможем доказать, что одни и те же слова употребляются различными авторами в различных значениях, то мы легко отыщем решение многих противоречий.

С помощью всех вышеприведенных способов внимательный читатель найдет разрешение спорных вопросов в творениях святых. А если случайно противоречие будет до такой степени явным, что не сможет быть разрешено ни на каком разумном основании, то следует сопоставить авторитеты и предпочесть тот, свидетельства коего более сильны, а утверждения более вески (с. 115).

Итак, когда известно, что даже сами пророки и апостолы не были совсем чужды ошибок, что же удивительного в том, если в столь многочисленных писаниях святых отцов иное по вышеуказанной причине кажется произнесенным или написанным ошибочно? И не следует обвинять святых, как бы уличенных во лжи, если, думая о чем-либо иначе, чем это есть на самом деле, они утверждали что-либо не по двоедушию, но по незнанию. Не следует приписывать злому умыслу или считать за грех все, что говорится для некоего назидания по причине любви, так как известно, что у господа все рассматривается в зависимости от намерения <…>

Следовательно, одно дело – лгать, другое – заблуждаться в речах и отступать от истины в словах в силу заблуждения, а не злого умысла. А если Бог допускает это, как мы сказали, даже по отношению к святым, то, конечно, он допускает это также и по отношению к тем, которые не наносят никакого ущерба вере; и это не бесполезно для тех, кои все делают ко благу.

Уделяя этому большое внимание, сами церковные учителя, считавшие, что и в их сочинениях есть кое-что подлежащее исправлению, дали право своим последователям исправлять это или не следовать за ними, если им что-либо не удалось пересмотреть и исправить. Поэтому и вышеупомянутый учитель Августин <…> в прологе книги III «О Троице» <…> пишет: «Не пользуйся моими книгами как каноническими писаниями, но если в последних отыщешь то, чему не верил, твердо верь. В моих же книгах не запоминай крепко того, что раньше не считал за достоверное, если только не поймешь, что оно достоверно» (с. 116–118).

Однако, для того чтобы не исключать этого рода писаний и не лишать последующих авторов произведений, полезнейших по языку и стилю для обсуждения и рассмотрения трудных вопросов, от книг позднейших авторов отделены книги Ветхого и Нового Завета, обладающие превосходством канонического авторитета. Если там что-либо поражает нас как абсурдное, нельзя говорить: «Автор этой книги не придерживался истины», надо признать, что или рукопись ошибочна, или толкователь ошибся, или ты сам не понимаешь. В отношении же трудов позднейших авторов, чьи сочинения содержатся в бесчисленных книгах, если что-либо случайно кажется отступающим от истины, потому что она понимается не так, как там сказано, читатель или слушатель имеет свободу суждения, потому что он может или одобрить то, что ему понравилось, или отвергнуть то, что ему не нравится. Поэтому не следует упрекать того, кому не понравится или кто не захочет поверить всему, что там обсуждается или излагается, если только оно не подтверждается определенным обоснованием или известным каноническим авторитетом в такой степени, чтобы считалось доказанным, что это безусловно так и есть или могло бы быть таким (с. 119).

<…> Угодно нам собрать различные высказывания святых отцов, поскольку они придут нам на память, вызывающие вопросы в силу противоречия, каковое, по-виимому, в них заключается. Это побудит молодых читателей к наибольшему труду в отыскании истины и сделает их более острыми в исследовании. <…> Cомневаясь, мы приходим к исследованию, исследуя, достигаем истины. Согласно чему и сама истина говорит: «Ищите и отыщете, стучитесь, и откроется вам».

Абеляр П. История моих бедствий. М., 1959.

Сигер Брабантский

Сигер Брабантский (умер около 1282) – магистр факультета искусств Парижского университета, один из основателей латинского аверроизма, противник Фомы Аквинского. В своих трудах «О вечности мира», «О необходимости и случайности», «Вопросы о разумной душе» защищал идею вечности мира, единства и бессмертия человеческого разума. Идеи Сигера дважды (в 1270 и 1277) осуждались парижским архиепископом Этьеном Тампье.

Наиболее характерная для Сигера концепция единства и вечности разума человеческого рода изложена в последнем из названных трактатов («Questiones de anima intellectiva»), написанном между 1270 и 1274 гг. Вероятно, он был написан Сигером в ответ на трактат Фомы Аквинского «О единстве разума против аверроистов».

Вопросы о разумной душе

I. Что мы должны понимать под словом «душа»?

Относительно этого следует знать, что под словом «душа» мы должны понимать то, благодаря чему живет одушевленное тело <…> Жить для одушевленного тела – значит питаться, расти, рождать, чувствовать, видеть и слышать, желать, мыслить, перемещаться самостоятельно, а не под влиянием чего-то внешнего. Поэтому мы называем живым и одушевленным каждое тело, которому свойственно любое из перечисленных [действий], и душа есть начало и причина названных [действий] в одушевленных телах <…>

II. Что такое душа?

Единое сущее состоит из души и тела без чего-то третьего, что было бы причиной того, что оно едино; так как форма есть всегда причина существования (essendi) материи, так что материя не имела бы бытия через различные причины существования, то сама форма составляет одно с материей сущее; душа же есть форма тела; и потому единое сущее состоит из тела и души.

III. Каким образом разумная душа есть осуществление (perfectio) тела и [его] форма?

<…> Разумная душа может быть познана только из ее действий, то есть из мышления. Мыслить же – значит быть некоторым образом соединенным с материей и некоторым образом отделенным [от нее]. Если же мышление не было бы некоторым образом соединенным [с материей], было бы неправильным утверждение, что мыслит сам человек. Мышление каким-то образом также отделено от материи, ибо в отличие от зрения в глазу оно не существует в [каком-нибудь] телесном органе, как говорит Философ8. Следовательно, разумная душа каким-то образом соединена с телом и каким-то образом отделена от него. Поэтому и сам Философ иногда говорит, что разум отделен от тела и не общается в материи с умопостигаемым, а иногда изображает разум актом (actus) тела и связанным с протяженностью (magnitudini), благодаря чему разумная душа соединена с телом и отделена от него.

<…> Разумная душа в бытии отделена от тела, а не соединена с ним подобно изображению на воске, как гласят многие изречения Аристотеля и показывает его рассуждение. Однако разумная душа, когда действует, соединена с телом, так как ничего не мыслит без тела и образов до такой степени, что чувственные образы не только необходимы, если исходить из принципа, приемлющего разум и знание, но даже невозможно рассматривать знание вещей без тех или иных чувственных форм, сохраненных воображением. Доказательством этого служит то, что повреждение в такой части тела, как орган воображения, ведет к утрате знания у человека, прежде обладавшего знанием; этого не случалось бы, если бы разум не зависел от тела, когда мыслит. Следовательно, разумная душа и тело едины в действии, так как сходятся в одном действии, и, хотя разум, когда мыслит, зависит от тела и [чувственных] образов, он зависит от него не как от субъекта, в котором находится мышление, а как от объекта, так как образы относятся к разуму, как чувственно воспринимаемое – к чувству <…> Разум по своей природе соединен и связан с телом и ему свойственно мыслить, исходя из [чувственных] образов тела.

Из сказанного очевидно, каким образом не только разум, но и [весь] человек наделен мышлением. Это не потому, что мышление находится в теле, и не потому, что в теле имеются [чувственные] образы. Но если человек мыслит, то это верно для той части человека, которую составляет разум, так как разум, когда мыслит, по своей природе внутренне действует по отношению к телу (внутренние же действия действователя, будучи движением или действиями без движения, приписываются сложному [существу] исходя из [наличия] внутреннего действователя и из того, по отношению к чему производятся внутренние действия).

<…> Мышление находится только в разуме, а не в теле; поэтому тело не мыслит, хотя и чувствует. Человек же сам мыслит благодаря [одной] части, как и видит, благодаря [одной] части. Однако способ соединения мыслящей части [тела] с другими частями в мыслящем как целом иной, чем способ соединения видящей части с другими [частями] в видящем как целом. Этого соединения, однако, достаточно, чтобы присущее части приписывалось целому посредством части <…>

Не следует думать, что человек мыслит потому, что разум есть двигатель человека: мышление в человеке по природе предшествует движению; человек мыслит не потому, что умопостигаемые образы соединены с нами, а потому, как прежде уже было сказано, что, когда разум мыслит, он как действователь действует без движения и соединен с телом по своей природе. <…> Мышление есть, без сомнения, действие, свойственное человеку, и в этом его счастье, как говорится в десятой книге «Этики». Ибо разум, от которого исходит мышление, есть высшая способность (virtus) человека и свойствен человеку.

VI. Каким образом разумная душа отделимаот тела и какова она отделенная?

Разумная душа всегда, пока существует, совпадает в своем бытии с актом тела <…> Из тех [действий], которые она совершает, находясь в теле, не очевидно, что она полностью отделима от тела, ибо, как уже известно, никакого действия она не может произвести, согласно своей природе, без тела и [чувственных] образов <…>

VII. Умножается ли разумная душа с умножением человеческих тел?

Рассуждения об этом таковы: если бы для всех людей существовал один разум, то при наличии одного знающего все были бы знающими и не было бы так, что один был бы знающим, а другой нет <…> Но в мыслительной деятельности разум находится в единстве со знающим, а не с незнающим, так как мыслит на основе его чувственных образов [ех phan-tasmatibus], так что один человек бывает знающим, а другой незнающим не потому, что воображение одного в большей степени мышление, чем воображение другого, и не потому, что умопостигаемый вид находится в теле одного в большей степени, чем в теле другого <…> а потому, что мышление благодаря разуму соединено, когда действует, с телом одного, а не с телом другого.

Антология мировой философии Т.1 / Пер. Г. В. Шевкиной. М., 1969. С. 812–823.

Фома Аквинский

Фома Аквинский (1225/26–1274) – самый видный и влиятельный философ-схоластик западноевропейского Cредневековья. После смерти ему был присвоен титул «ангельский доктор», а в 1323 г. решением папской курии Фома был причислен к лику святых Римско-католической Церкви. Фома Аквинский родился в семье графа Ландольфа близ местечка Аквино в Неаполитанском королевстве; учился в монастыре бенедиктинцев, затем – в Неаполитанском университете. В 1244 г. он вступил в орден доминиканцев и в следующем году отправился в Парижский университет, тогдашний центр католической мысли. Здесь он занимался под руководством Альберта Больштедта (прозванного впоследствии Великим), оказавшего на него большое влияние (вместо с Альбертом Фома четыре года провел также в Кёльнском университете). По окончании Парижского университета Фома Аквинский преподавал там теологию и написал ряд теологических трудов и комментариев к Священному писанию. В 1259–1268 гг. Фома находился в Риме при папском дворе, где он закончил начатое

еще в Париже сочинение «Сумма против язычников» (называемое также «Философской суммой»), трактовавшее философию Аристотеля в духе католического вероучения и упорно работал над главным своим теолого-философским произведением – «Сумма теологии», которое закончил в 1273 г. в Неаполе, в университете которого он преподавал с 1272 г. Фома – автор и ряда других, менее значительных произведений, а также комментариев к сочинениям Аристотеля и других философов.

В настоящем издании даются отрывки из произведений «Сумма теологии» и «Сумма против язычников».

Отрывки из «суммы теологии» и «суммы против язычников»

[Теология и наука]

Для спасения человеческого было необходимо, чтобы сверх философских дисциплин, которые основываются на человеческом разуме, существовала некоторая наука, основанная на Божественном Откровении; это было необходимо прежде всего потому, что человек соотнесен с Богом как с некоторой своей целью. Между тем цель эта не поддается постижению разумом; в соответствии со словами Исайи (гл. 64, ст. 4): «Око незрело, Боже, помимо тебя, что уготовал ты любящим тебя». Между тем должно, чтобы цель была заранее известна людям, дабы они соотносили с ней свои усилия и действия. Отсюда следует, что человеку необходимо для своего спасения знать нечто такое, что ускользает от его разума, через Божественное Откровение.

Притом даже и то знание о Боге, которое может быть добыто человеческим разумом, по необходимости должно было быть преподано человеку через Божественное Откровение, ибо истина о Боге, отысканная человеческим разумом, была бы доступна немногим, притом не сразу, притом с примесью многочисленных заблуждений, между тем как от обладания этой истиной целиком зависит спасение человека, каковое обретается в Боге. Итак, для того чтобы люди достигли спасения и с большим успехом, и с большой уверенностью, необходимо было, чтобы относящиеся к Богу истины Богом же и были преподаны в откровении.

Итак, было необходимо, чтобы философские дисциплины, которые получают свое знание от разума, были дополнены наукой, священной и основанной на откровении (Сумма теологии, I, q. 1, 1 с).

Хотя человек не обязан испытывать разумом то, что превышает возможности человеческого познания, однако же то, что преподано Богом в Откровении, следует принять на веру (Сумма теологии, I, q. 1, 1 аd 1).

<…> Теология, которая принадлежит к Cвященному учению, отлична по своей природе от той теологии, которая полагает себя составной частью философии (Сумма теологии, I, q. 1, 1 аd 2).

Священное учение есть наука <…> Священное учение есть такая наука, которая <…> зиждется на основоположениях, выясненных иной, высшей наукой; последняя есть то знание, которым обладает Бог, а также те, кто удостоен блаженства (Сумма теологии, 1, q. 1. 1 аd 2).

Эта наука (теология) может взять нечто от философских дисциплин, но не потому, что испытывает в этом необходимость, а лишь ради большей доходчивости преподаваемых ею положений. Ведь основоположения свои она заимствует не от других наук, но непосредственно от Бога через Откровение. Притом же она не следует другим наукам как высшим по отношению к ней, но прибегает к ним как к подчиненным ей служанкам, подобно тому, как теория архитектуры прибегает к служебным дисциплинам или теория государства прибегает к науке военного дела. И само то обстоятельство, что она все-таки прибегает к ним, проистекает не от ее недостаточности или неполноты, но лишь от недостаточности нашей способности понимания: последнюю легче вести от тех предметов, которые открыты естественному разуму, источнику прочих наук, к тем предметам, которые превыше разума и о которых трактует наша наука (Сумма теологии, I, q. 1, 5 аd 2).

[Естественная теология]

Бытие Божие может быть доказано пятью путями. Первый и наиболее очевидный путь исходит из понятия движения. В самом деле, не подлежит сомнению и подтверждается показаниями чувств, что в этом мире нечто движется. Но все, что движется, имеет причиной своего движения нечто иное: ведь оно движется лишь потому, что находится в потенциальном состоянии относительно того, к чему оно движется. Сообщать же движение нечто может постольку, поскольку оно находится в акте: ведь сообщать движение есть не что иное, как переводить предмет из потенции в акт. Но ничто не может быть переведено из потенции в акт иначе как через посредство некоторой актуальной сущности; так, актуальная теплота огня заставляет потенциальную теплоту дерева переходить в теплоту актуальную и через это приводит дерево в изменение и движение. Невозможно, однако, чтобы одно и то же было одновременно и актуальным, и потенциальным в одном и том же отношении, оно может быть таковым лишь в различных отношениях. Так, то, что является актуально теплым, может одновременно быть не потенциально теплым, но лишь потенциально холодным. Следовательно, невозможно, чтобы нечто было одновременно в одном и том же отношении и одним и тем же образом и движущим, и движимым, иными словами, было бы само источником своего движения. Следовательно, все, что движется, должно иметь источником своего движения нечто иное. Следовательно, коль скоро движущий предмет и сам движется, его движет еще один предмет, и так далее. Но невозможно, чтобы так продолжалось до бесконечности, ибо в таком случае не было бы перводвигателя, а, следовательно, и никакого иного двигателя, ибо источники движения второго порядка сообщают движение лишь постольку, поскольку сами движимы первичным двигателем, как-то: посох сообщает движение лишь постольку, поскольку сам движим рукой. Следовательно, необходимо дойти до некоторого перводвигателя, который сам не движим ничем иным, а под ним все разумеют Бога.

Второй путь исходит из понятия производящей причины. В самом деле, мы обнаруживаем в чувственных вещах последовательность производящих причин; однако не обнаруживается и невозможен такой случай, чтобы вещь была своей собственной производящей причиной; тогда она предшествовала бы самой себе, что невозможно. Нельзя помыслить и того, чтобы ряд производящих причин уходил в бесконечность, ибо в таком ряду начальный член есть причина среднего, а средний – причина конечного (причем средних членов может быть множество или только один). Устраняя причину, мы устраняем и следствия. Отсюда, если в ряду производящих причин не станет начального члена, не станет также конечного и среднего. Но если ряд производящих причин уходил бы в бесконечность, отсутствовала бы первичная производящая причина; а в таком случае отсутствовали бы и конечное следствие, и промежуточные производящие причины, что очевидным образом ложно. Следовательно, необходимо положить некоторую первичную производящую причину, каковую все именуют Богом.

Третий путь исходит из понятий возможности и необходимости и сводится к следующему. Мы обнаруживаем среди вещей такие, для которых возможно и быть, и не быть; обнаруживается, что они возникают и гибнут, из чего явствует, что для них возможно и быть, и не быть. Но для всех вещей такого рода невозможно вечное бытие; коль скоро нечто может перейти в небытие, оно когда-нибудь перейдет в него. Если же все может не быть, когда-нибудь в мире ничего не будет. Но если это истинно, уже сейчас ничего нет, ибо несущее не приходит к бытию иначе, как через нечто сущее. Итак, если бы не было ничего сущего, невозможно было бы, чтобы что-либо перешло в бытие, и потому ничего не было бы, что очевидным образом ложно. Итак, не все сущее случайно, но в мире должно быть нечто необходимое. Однако все необходимое либо имеет некоторую внешнюю причину своей необходимости, либо не имеет. Между тем невозможно, чтобы ряд необходимых сущностей, обусловливающих необходимость друг друга, уходил в бесконечность (таким же образом, как это происходит с производящими причинами, что доказано выше). Поэтому необходимо положить некую необходимую сущность, необходимую самое по себе, не имеющую внешней причины своей необходимости, но самое составляющую причину необходимости всех иных; по общему мнению, это есть Бог.

Четвертый путь исходит из различных степеней, которые обнаруживаются в вещах. Мы находим среди вещей более или менее совершенные, или истинные, или благородные; и так обстоит дело и с прочими отношениями того же рода. Но о большей или меньшей степени говорят в том случае, когда имеется различная приближенность к некоторому пределу; так, более теплым является то, что более приближается к пределу теплоты. И так, есть нечто в предельной степени обладающее истиной, и совершенством, и благородством, а следовательно, и бытием; ибо то, что в наибольшей степени истинно, в наибольшей степени есть, как сказано во II кн. «Метафизики», гл. 4. Но то, что в предельной степени обладает некоторым качеством, есть причина всех проявлений этого качества; так, огонь как предел теплоты есть причина всего теплого, как сказано в той же книге. Отсюда следует, что есть некоторая сущность, являющаяся для всех сущностей причиной блага и всяческого совершенства; и ее мы именуем Богом.

Пятый путь исходит из распорядка природы. Мы убеждаемся, что предметы, лишенные разума, каковы природные тела, подчиняются целесообразности. Это явствует из того, что их действия или всегда, или в большинстве случаев направлены к наилучшему исходу. Отсюда следует, что они достигают цели не случайно, но будучи руководимы сознательной волей. Поскольку же сами они лишены разумения, они могут подчиняться целесообразности лишь постольку, поскольку их направляет некто одаренный разумом и пониманием, как стрелок направляет стрелу. Следовательно, есть разумное существо, полагающее цель для всего, что происходит в природе; и его мы именуем Богом (Сумма теологии, I, q. 2, 3 с).

[Метафизическая теория бытия и теория познания]

Мы полагаем Бога как первоначало не в материальном смысле, но в смысле производящей причины; и в таковом качестве он должен обладать наивысшим совершенством. Если материя, поскольку она является таковой, потенциальна, то движущее начало, поскольку оно является таковым, актуально. Отсюда действующему первоначалу приличествует быть в наивысшей степени актуальным и потому в наивысшей степени совершенным. Ведь совершенство предмета определяется в меру его актуальности; совершенным называют то, что не испытывает никакой недостаточности в том роде, в котором оно совершенно (Сумма теология, I, q. 4, 1 с).

<…> Познание самого субстанциального бытия свойственно лишь интеллекту Бога и превышает возможности какого бы то ни было сотворенного интеллекта, ибо никакое творение не есть свое собственное бытие», но участвует в бытии. Итак, сотворенный интеллект не может созерцать Бога в его сущности, кроме как в меру того, что Бог по своей милости соединяется с сотворенным интеллектом как предмет, открытый разуму (Сумма теология., I, q. 12, 4 с).

Наше естественное познание берет свое начало от ощущения. Отсюда следует, что наше естественное познание может простираться до тех пределов, до которых им руководит чувственное восприятие. Но от чувственных ощущений наш интеллект не может дойти до созерцания сущности Бога, ибо чувственно воспринимаемые творения – суть следствия Божественной силы, неадекватные своей причине. Потому сила Бога не может быть познана во всей своей полноте из познания чувственно воспринимаемых вещей, из чего следует, что его сущность не может быть созерцаема. Поскольку, однако, творения – суть следствия, зависимые от причины, то мы можем от них дойти до познания в отношении Бога того, что он есть, а также того, что с необходимостью ему приличествует как всеобщей первопричине, превосходящей всю совокупность своих следствий (Сумма теологии, I, q. 12, 12 с).

Поскольку мир возник не случайным образом, но сотворен богом через посредство активного интеллекта, как то будет показано ниже, необходимо, чтобы в Божественном уме была форма, по подобию которой сотворен мир. А в этом и состоит понятие «идеи» (Сумма теологии, I, q. 15, 1 с).

Истинное, как было сказано, в своем исходном смысле находится в интеллекте. В самом деле, коль скоро всякий предмет может быть истинным постольку, поскольку имеет форму, соответствующую его природе, с необходимостью следует, что интеллект, поскольку он познает, истинен в меру того, насколько он имеет подобие познанного предмета, которое есть его форма, коль скоро он есть интеллект познающий. И потому истина определяется как согласованность между интеллектом и вещью. Отсюда познать эту согласованность – означает познать истину. Но последнюю чувственное восприятие не познает никоим образом. В самом деле, хотя зрение обладает подобием зримого, однако же сравнения узренной вещи и того, что оно от этой вещи восприняло, оно не познает. Интеллект же в состоянии познать свою согласованность с постигаемой вещью, однако он не воспринимает ее в том смысле, что познает некоторое неразложимое понятие, но, когда он высказывает о вещи суждение, что она такова, какова воспринятая им от нее форма, лишь тогда он познает и высказывает истину (Сумма теологии, I, q. 16, 2 c).

Истина состоит в соответствии интеллекта и вещи, как то сказано выше. Но такой интеллект, который есть причина вещи, прилагается к вещи как наугольник и мерило. Обратным образом обстоит дело с интеллектом, который получается от вещей. В самом деле, когда вещь есть мерило и наугольник интеллекта, истина состоит в том, чтобы интеллект соответствовал вещи, как то происходит в нас. Итак, в зависимости от того, что вещь есть и что она не есть, наше мнение истинно или ложно. Но когда интеллект есть мерило и наугольник вещей, истина состоит в том, чтобы вещь соответствовала интеллекту; так, о ремесленнике говорят, что он сделал истинную вещь, когда она отвечает правилам ремесла (Сумма теологии, I, q. 21, 2 с).

Коль скоро бог есть всеобщий распорядитель всего сущего, должно отнести к его провидению то, что он дозволяет отдельным недостаткам присутствовать в некоторых частных вещах, дабы не потерпело ущерба совершенство всеобщего блага. В самом деле, если устранить все случаи зла, то в мироздании недоставало бы многих благ. Так, без убийства животных была бы невозможна жизнь львов, а без жестокости тиранов – стойкость мучеников (Сумма теологии, I, q. 22, 2 аd 2).

Есть люди, которых Бог отвергает. Ведь выше сказано, что предопределение есть часть Провидения. Между тем в Провидение входит допущение некоторых недостатков в подчиненных Провидению вещах, как то сказано выше. Отсюда следует, что, коль скоро люди через Божественное Провидение определяются к вечной жизни, равным образом к Божественному Провидению относится и то, что оно допускает, чтобы некоторые люди не достигали этой цели, что и называется отвержением (Сумма теологии, I, q. 23, 3 с).

Бог есть первопричина всех вещей как их образец. <…> Определенность форм должно возвести как к своему первоначалу к Божественной премудрости, замыслившей миропорядок, состоящий в различенности вещей. И потому должно сказать, что в Божественной премудрости пребывают предначертания всех вещей, каковые мы называли идеями или образцовыми формами в уме Бога. Однако эти последние хотя и расщепляются во множество в применении к вещам, однако же не суть нечто реально отличное от Божественной Сущности, подобию которой могут быть причастны различные вещи различным образом. Итак, сам Бог есть первичный образец всего. Однако же и среди сотворенных вещей некоторые могут именоваться образцами других в соответствии с тем, что одни из них следуют подобию других либо в силу принадлежности к тому же роду, либо в силу аналогии некоторого подражания (Сумма теологии, I, q. 44, 3 с).

Самый порядок, существующий в вещах, которые так сотворены Богом, обнаруживает единство мироздания. В самом деле, мироздание именуется единым от единой упорядоченности в том смысле, что каждая вещь соотнесена с другими. Все, что от Бога, соотнесено между собой и с самим Богом, как то показано. Отсюда необходимо, чтобы все принадлежало единому мирозданию (Сумма теологии, I, q. 47, 3 с).

Как утверждалось выше, совершенство Вселенной требует, чтобы в вещах присутствовало неравенство, дабы осуществились все ступени совершенства. И одна ступень совершенства состоит в том, что некоторая вещь совершенна и не может выйти из своего совершенства; другая же ступень совершенства состоит в том, что некоторая вещь совершенна, но может из своего совершенства выйти. Эти ступени обнаруживаются уже в самом бытии, ибо есть вещи, которые не могут утратить своего бытия и потому вечны, а есть вещи, которые могут утратить свое бытие и потому бренны. И вот, подобно тому как совершенство Вселенной требует, чтобы были не только вечные, но и бренные сущности, точно так же совершенство Вселенной требует, чтобы были и некоторые вещи, которые могут отступить от своей благости; потому они и в самом деле время от времени делают это. В этом и состоит сущность зла, т[о] е[сть] в том, чтобы вещь отступала от блага. Отсюда явствует, что в вещах обнаруживается зло, как и порча, ибо и порча есть некоторое зло (Сумма теологии, I, q. 48, 2 с).

Однако в Боге нет никакого несовершенства, но высшее совершенство, как то было показано. Поэтому зло, состоящее в несовершенстве действования или проистекающее от несовершенного действования, не может быть возведено к Богу как к своей причине. Но зло, состоящее в порче каких-либо вещей, восходит к Богу как к своей причине. И это очевидно как в делах природы, так и в делах воли. Между тем, очевидно, что форма, которую прежде всего имеет в виду Бог в своих творениях, есть благо целокупного миропорядка. Но целокупный миропорядок требует, как то сказано выше, чтобы некоторые вещи могли впасть в несовершенство и время от времени впадали в него. И таким образом Бог, обусловливая в вещах благо целокупного миропорядка, в качестве следствия и как бы акцидентально обусловливает порчу вещей (Сумма теологии, I, q. 49, 2 с).

<…> Нет единого первичного начала зла в том смысле, в котором есть единое первичное начало блага. Ибо, во-первых, единое первичное начало блага есть благо по своей сущности, как то было показано. Ничто, однако, не может быть по своей сущности злом. В самом деле, мы видели, что все сущее в той мере, в какой оно есть сущее, есть благо и что зло существует лишь в благе как своем субстрате.

Во-вторых, первичное начало блага есть высшее и совершенное благо, которое изначально сосредоточивает в себе всю благость других вещей, как было показано выше. Но высшего зла не может быть, ибо, как было показано, зло хотя и всегда умаляет благо, однако никогда не может его вполне уничтожить; и, поскольку, таким образом, благо всегда пребывает, ничто не может быть целокупно и совершенно злым. По этой причине Философ утверждает, что, «если бы нечто было целокупно злым, оно разрушило бы само себя» («Этика», IV, гл. 5), ибо с разрушением всякого блага, что необходимо для целокупности зла, разрушилось бы и само зло, субстрат которого есть благо.

В-третьих, понятие зла противоречит понятию первичного начала, и притом не только потому, что зло, в согласии со сказанным выше, обусловлено благом, но и потому, что зло не может быть для чего-либо причиной иначе как акцидентально. И потому оно не может быть первопричиной, ибо «акцидентальная причина вторична по отношению к причине, которая является таковой сама по себе», как то очевидно («Физика», II, гл. 6) (Сумма теологии, I, q. 49, 3 с).

Ряд причин зла не уходит в бесконечность, ибо всяческое зло может быть возведено к некоторой благой причине, из которой зло проистекает акцидентальным образом (Сумма теологии, I, q. 49, 3 аd 6).

Чувственное восприятие не схватывает сущности вещей, но только их внешние акциденции. Равным образом и представление схватывает всего лишь подобия тел. Лишь один интеллект схватывает сущность вещей (Сумма теологии, I, q. 57, 1 аd 2).

Познание истины двояко: это либо познание через природу, либо познание через благодать. И то познание, которое происходит через благодать, в свою очередь двояко: первый вид познания исключительно умозрителен, как то, когда некоторому лицу открываются некоторые божественные тайны; другой же род познания связан с чувством и производит любовь к Богу. И последнее есть особое свойство дара мудрости (Сумма теологии, I, q. 64, 1 с)

Начало интеллектуальной деятельности, которое мы именуем человеческой душой, есть некоторое бестелесное и самосущее начало. Ведь очевидно, что через посредство интеллекта человек способен познавать природы всех тел.

Итак, само интеллектуальное начало, которое именуется умом или интеллектом, осуществляет действование через себя само, и тело здесь не участвует. <…> Человеческая душа, именуемая интеллектом или умом, есть нечто бестелесное и самосущее (Сумма теологии, I, q. 75, 2 с).

Ввиду того что чувственное ощущение есть некоторое действование человека, хотя и несобственное, очевидно, что человек есть не одна только душа, но нечто составленное из души и тела. Платон мог утверждать, что человек есть душа, пользующаяся телом, лишь потому, что он считал чувственное восприятие свойством души (Сумма теологии, I, q. 75, 4 с).

Необходимо сказать, что интеллект, который есть начало интеллектуального действования, есть форма человеческого тела. Действительно, то начало, через которое непосредственно происходит некоторое действование, есть форма вещи, которой действование приписывается; так, начало, через которое тело пребывает здоровым, есть здоровье, а начало, непосредственно через которое душа познает, есть знание, – откуда здоровье есть форма тела и знание есть форма души. Но очевидно, что начало, непосредственно через которое тело живет, есть душа. И поскольку жизнь обнаруживается через различные действования на разных уровнях живых существ, то начало, через которое мы прежде всего совершаем каждое из этих действований жизни, есть душа; прежде всего благодаря душе мы питаемся, чувствуем, движемся в пространстве; и равным образом прежде всего благодаря ей мы мыслим. Следовательно, то начало, прежде всего благодаря которому мы мыслим, называть ли его интеллектом или мыслящей душой, есть форма тела. Это доказательство дает Аристотель во 2-й кн. «О душе» (2-я гл.) (Сумма теологии, I, q. 70, 1с).

Утверждение, будто интеллект у всех людей един, совершенно несостоятельно. Это явствует само собой, если, как утверждал Платон, человек есть сам интеллект. В таком случае из допущения, будто Сократ и Платон вместе имеют лишь один интеллект, вытекает, что Сократ и Платон суть один и тот же человек и ничем друг от друга не отличаются, кроме свойств, лежащих за пределами сущности того и другого. И в таком случае различие между Сократом и Платоном будет таким же, как между человеком в тунике и человеком в плаще, что совершенно нелепо (Сумма теологии, I, q. 76, 2 c).

<…> Интеллект есть некоторая потенция души, а не сама сущность последней. Но только применительно к Богу умопостигающая деятельность совпадает с бытием. Поэтому только в Боге интеллект есть его сущность; во всех прочих умопостигающих существах интеллект есть некоторая потенция умопостигающего лица (Сумма теологии, I, q. 79, 1с).

[Затруднения]

Между тем человеческая душа именуется умопостигающей потому, что она участвует в способности умопостижения; свидетельство этому то, что она не вся в целом оказывается умопостигающей, но лишь в некоторой своей части. Далее, она доходит до постижения истины путем умозаключений в поисках и изменении. Далее, она обладает несовершенной способностью умопостижения: во-первых, она постигает не все; во-вторых же, в тех вещах, которые доступны ее постижению, она движется от потенции к акту. Следовательно, с необходимостью должен быть некоторый высший интеллект, который помогает душе в умопостигающей деятельности (Сумма теологии, I, q. 79, 4 с).

Для познания тех истин о Боге, которые могут быть добыты разумом, необходимо уже заранее обладать многими знаниями, ибо почти все изыскания философии подчинены цели богопознания; именно по этой причине метафизика, занимающаяся тем, что относится к Божеству, в ряду философских дисциплин изучается последней (Против язычников, I, 4).

Если бы к богопознанию вела одна лишь дорога разума, род человеческий пребывал бы в величайшем мраке неведения: в таком случае богопознание, которое делает людей в высшей степени совершенными и добрыми, приходило бы лишь к немногим, да и к ним лишь по прошествии долгого времени (Против язычников, I,4).

Когда человеку предлагаются некоторые истины о Боге, выходящие за пределы разума, то через это в человеке укрепляется мнение, что Бог есть нечто превышающее все, что можно помыслить (Против язычников, I, 5).

Никакое движение, имеющее своей целью нечто переходящее из потенции в акт, не может быть вечным, ибо с переходом цели в акт движение затихает. Но если перводвижение вечно, необходимо, чтобы оно имело своей целью нечто неизменно и всецело актуальное. Но таковым не может быть ни тело, ни какая-либо способность тела, ибо все тела и способности тел изменчивы сами по себе или по своим акциденциям. Итак, цель перводвижения не есть ни тело, ни способность тела. Но цель перводвижения есть перводвигатель, к которому влечется [все] как бы в любовном томлении. Но это есть Бог. Следовательно, Бог не есть ни тело, ни способность тела (Против язычников, I, 20).

Если что-либо относящееся к творениям совместно наблюдают философ и верующий, то их объяснения будут исходить из различных оснований. Ведь философ будет опираться в своих рассуждениях на собственные причины вещей, верующий же – на первопричину, т[о] е[сть] он будет говорить: «Так дано в откровении», или: «Это относится к славе Божией», или: «Могущество Божие беспредельно». Отсюда вера, коль скоро она созерцает высочайшую причину, может быть названа высшей мудростью в соответствии со словами Писания (Второзак., IV, 6): «Это есть мудрость ваша и разумение перед лицом народов». И потому человеческая мудрость берет на себя услужение этой мудрости, признавая ее превосходство.

Антология мировой философии. Т. 1 / Пер. С. С. Аверинцева. М., 1969. С. 823–862.

Раздел II

Католическая аскеза

Папа иннокентий III

Папа Иннокентий III (1198–1216 гг.) в своей деятельности следовал доктрине о примате папской власти над властью светской. Он ликвидировал автономию Рима, был инициатором IV крестового похода; в 1202 г. санкционировал основание Ордена меченосцев для христианизации Прибалтики; в 1209 г. призвал к крестовому походу против альбигойцев. Он был беспощаден в преследовании ереси и способствовал организации инквизиции.

Папа Иннокентий III последовательно отстаивал авторитет Римской Церкви в руководстве внешней политикой европейских монархов. Защищая интересы Папства, он без колебаний подвергал отлучению от церкви, как было, например, с английским королем Иоанном Безземельным.

Идеолог теократии, образованный теолог он разработал учение о тяжких грехах, судьей в которых должен быть только Святой Престол. В целях усиления идеологического влияния на общество Папа Иннокентий III учредил нищенствующие Ордена святого Франциска и святого Доминика, при нем были открыты университеты в Париже и Оксфорде.

До начала своего понтификата Иннокентий III – Лотарио Конти, граф Сеньи – в Париже получил философско-теологическое образование, и в Болонье – юридическое. Он является автором нескольких теологических трактатов и среди них – трактат «О ничтожности человеческой судьбы» («О ничтожестве человеческого состояния», в переводе Н. И. Девятайкиной), или «О презрении к миру» (в трех книгах), написанный между 1194 и 1195 г. В этом труде Иннокентий III выражает одобрение и дает теоретическое, богословское обоснование аскезе как наиболее полному выражению любви к Богу. Морально-аскетический аспект сочинения заключается в доказательствах обреченности человека на скорбь, труды, ужас смерти и мирские мучения. Он живописует ничтожество человеческого состояния ссылками на античных авторов, христианских писателей и Библию.

О презрении к миру

Книга первая

Глава 1. О жалких условиях человеческого рождения

«Для чего из утробы матери я вышел, чтобы видеть труды и скорби и чтобы дни мои исчезали в бесславии?» (Иер., 20, 18)9. Если такое о себе сказал тот, кого Бог освятил в утробе (Иер., 1, 5), что скажу о себе я, тот, которого мать родила в грехе? О, скажу, мать моя, зачем ты родила меня, сына горечи и скорби? «Для чего не умер я, выходя из утробы, и не скончался, когда вышел из чрева? Зачем приняли меня колени? Зачем было мне сосать сосцы?» (Иов, 3, 11). «Мне, рожденному в нечестии и уготованному стать пищей для огня?» (Ис., 9, 5). «О, если бы я погиб в утробе, чтобы мать моя была гробом и чрево ее осталось вечно беременным!» (Иер., 20, 17). «Кто же даст очам моим источник слез?» (Иер., 9, 1), чтобы оплакал я жалкое человеческое рождение и постыдную человеческую смерть?»

Итак, я рассмотрел со слезами, откуда произошел человек, что он собой представляет и каково его будущее. В самом деле, созданный из земли, зачатый в грехе, рожденный для наказаний, человек делает дурное – то, что непозволительно и позорно, то, что не должно и бесполезно, то, что не нужно. Станет он пищей для огня, едой для червей, гниющей массой.

Я растолкую это яснее, изложу полнее. Сотворен человек из пыли, из грязи, из пепла, а также из отвратительного семени, что еще более ничтожно. Зачатый в зудящей похоти, в опьянении страсти, в разнузданном зловонии и – что еще хуже – в позоре греха, человек рожден для трудов, для скорбей, для страха и, наконец, что ужаснее всего, для смерти. Он делает дурное, чем оскорбляет бога, вредит ближнему, вредит самому себе; он делает позорное, чем пятнает славу, пятнает совесть, пятнает себя самого; он делает бесполезное, из-за чего пренебрегает важным, пренебрегает полезным, пренебрегает необходимым.

Будет он добычей огня, который вечно горит и беспрестанно мучает; будет он пищей червей, которые беспрестанно гложут и вечно пожирают; будет он гниющей массой, всегда нечистой и зловонной.

Глава 2. О ничтожности материи самого человека

Итак, сотворил Господь Бог человека из праха земного, который ничтожнее прочих элементов, как подтверждено в Библии (Быт., 2, 8). Планеты и звезды Господь Бог сделал из огня, ветер и бури – из воздуха, рыб и пернатых сотворил из воды, людей и скот – из праха. Сравнивая себя с обитателями воды, человек обнаруживает, что он ничтожен, рассматривая небесных тварей, познает, что еще более ничтожен; рассматривая сотворенных из огня, приходит к мысли, что ничтожнее его нет. Он не смеет сравнивать себя с небесными тварями, не отваживается поставить себя впереди земных. Он полагает себя равным только вьючным животным и узнает в любом из них себе подобного.

«Участь сынов человеческих и участь животных – одна: как те умирают, так умирают и эти, и одно дыхание у всех, и нет у человека преимущества перед скотом, потому что все – суета. Все идет в одно место: все произошло из праха и все возвратится в прах» (Еккл., 3, 19, 20). Слова эти принадлежат не какому-нибудь безвестному человеку, но мудрейшему Соломону. Что же иное человек, если не грязь и пепел? По этой причине человек и говорит Богу: «Вспомни, что ты, как глину, обделал меня и в прах обращаешь меня?» (Иов, 10, 9). Поэтому и Бог сказал человеку: «Прах ты и в прах возвратишься» (Быт., 3, 19). Иов также говорит: «Он бросил меня в грязь, и я стал как прах и пепел» (Иов, 30, 19).

Грязь сотворяется из воды и праха, и то, и другое остается в ней; пепел же образуется из дерева и огня, когда и то, и другое распадается. Таинство творения известно, но все-таки должно быть разъяснено лучше. Что же ты гордишься грязью, из какого праха ты возвышаешься? Почему ты хочешь прославить пепел?

Глава 3. Различие зачатия

Возможно, ты ответишь, что сам Адам был сотворен из грязи земной, ты же рожден из адамова семени. Да, и он был сотворен из земли, но девственной, ты же порожден из семени, но нечистого. «Кто же родится чистым от нечистого?» (Иов, 14, 4). Есть ли такой человек, рожденный земной женщиной, который был бы незапятнанным и праведным? «Вот я в беззаконии зачат, и во грехе родила меня мать моя» (Пс., 50, 7). И не в одной такой неправедности, и не в одном прегрешении, но во многих неправедностях и прегрешениях как собственных, так и чужих.

Глава 4. О зачатии детей

Зачатие имеет двойной характер: одно – в семени, другое – по природе. Есть два рода зачатия: одно – порочное, другое – естественное. Первое совершается в прегрешениях, второе – в намеренном соитии, ибо в первом случае родители думают о наслаждении, во втором – о рождении потомства. Кто же не знает, что супружеское соитие никогда не случается без зуда желания, без разнузданной горячности, без омерзительной похоти? Поэтому-то оплодотворенные семена и оскверняются, и обезображиваются, и становятся порочными. Из-за этого, в конце концов, и душа навлекает на себя позор греха, пятно вины, грязь неправедности: так же, как портится жидкость, излитая из испорченного сосуда, соприкасаясь с грязью, душа сама становится грязной.

Душа имеет три естественные способности или три естественные силы. Разум – чтобы отличать добро от зла, гнев – чтобы отвергать зло, желание – чтобы стремиться к добру. Эти три силы изначально повреждаются тремя пороками. Сила разума – невежеством, которое не отличает добра от зла, сила гнева – яростью, отвергающей добро, сила желания – вожделением, которое жаждет зла. Первое порождает ошибки, последнее – грехи, среднее – и ошибки, и грехи. Поскольку ошибка – когда не делаешь того, что должно быть сделано, грех – когда делаешь то, чего нельзя.

Эти три порока укореняются в нас из-за поврежденной плоти через три естественных соблазна. В плотском соединении усыпляется взор разума, отсюда рассеиваются семена невежества, в нем разжигается зуд похоти, отсюда возрастает страсть, а само утоление жажды удовольствия порождает вожделение. Страсть – тирания плоти, закон тела, источник греха, слабость природы, пища смерти: без нее никто не рождается, без нее никто не умирает. Если кто и желает не грешить в мыслях, все равно грешит в деяниях. И «если мы говорим, что не имеем греха, обманываем и самих себя, и истины нет в нас» (I Иоан., 1, 8). Прежде чем мы согрешили, мы грехом связаны: и прежде чем мы допустим прегрешение, в нас есть прегрешение. «Одним человеком грех вошел в мир, и грехом смерть, так и смерть перешла во всех человеков, потому что в нем все согрешили» (Рим., 5, 12).

Глава 5. О том, какой пищей питается зародыш в утробе Но подумайте, чем питается зародыш в утробе? Конечно, менструальной кровью, которая прекращает истекать из женщины после зачатия, чтобы ею питался зародыш. Эта кровь, как известно, настолько ужасна и нечиста, что, если она попадает на семена, они не произрастают, кустарники засыхают, травы увядают, деревья лишаются плодов. Если собаки слижут эту кровь, они впадают в бешенство. Зародыш – плод порочного семени, и из-за этой порчи рождаются прокаженные и пораженные слоновой болезнью.

Поэтому и говорит Второй закон Моисеев: считать нечистой женщину в период менструаций (Лев., 15, 19); и если кто приблизится к такой женщине, должно лишить его жизни. Вследствие ежемесячной нечистоты предписано также, что если женщина произведет на свет мальчика, то она не должна входить в храм 40 дней, если девочку – 80 (Лев., 12, 5–6).

Глава 6. О слабости детей

«На что дан страдальцу свет и жизнь огорченным душой?» (Иов, 3, 20). Счастливы те, кто умирают прежде, чем появляются на свет. Счастливы прежде ощутившие смерть, чем познавшие жизнь. Ведь некоторые рождаются настолько уродливыми и странными, что кажутся не людьми, а скорее какими-то мерзостями. Возможно, лучше было бы предусмотреть, чтобы подобных никогда не производить на свет, чтобы не видеть монстров и не показывать чудищ. Многие рождаются с неразвитыми членами или помраченным рассудком, принося печаль друзьям, бесславие родителям, чувство стыда близким.

Но что я говорю здесь о некоторых частных случаях, если вообще мы рождаемся без знаний, без умения говорить, без добродетелей. Люди – немощные, бессильные, недалеко ушедшие от неразумных тварей существа, имеющие гораздо меньше полезных свойств, чем животные, и достойные лишь оплакивания. Ведь звери, как только появятся на свет, сразу начинают ходить, мы же не только не держимся на ногах прямо, но даже не можем ползать на четвереньках.

Глава 7. О тягостях родов и воплях детей

Все мы рождаемся с плачем, чем выражаем наше несчастье. Только что родившийся мальчик издает звук «А-а», девочка же – «Е-е». Произносящие «Е» или «А» всякий раз рождаются от Евы. Что иное означает Е-ва, если не «О!», «А – ах»? И то, и другое – междометия, выражающие скорбь, показывающие силу страданий. Ибо до прегрешения она – дева, после прегрешения заслужила имя «Ева» и услышала сказанное ей: «В муках будешь рожать детей» (Быт., 3, 6).

Известно, что боль при родах нельзя сравнить с иной болью. Рахиль, которая умерла после родов из-за чрезмерных болей, назвала, отходя, своего сына Бенони, то есть Сын страданий (Быт., 35, 18). Жена Финея, охваченная внезапными болями, родила ребенка и тотчас умерла, в последнюю минуту назвав своего сына Ихавод, то есть Бесславный (I Цар., 4, 20–21).

Но женщина подобна терпящему кораблекрушение: пока рожает, терпит скорбь, а когда появится младенец – уже ничего не помнит от радости, потому что родился человек в мир (Ин., 16, 21). Итак, зачинает женщина с бесстыдством и похотью, рожает со скорбью и страданиями, кормит с трудами и заботами, оберегает с усердием и страхом.

Глава 8. О наготе человека

Нагим выходит человек в мир и нагим возвращается. Бедным вступает и бедным уходит. «Наг, – говорит Иов, – я вышел из чрева матери моей, наг и возвращусь в землю» (Иов,

1– 21). «Ибо мы ничего не принесли в мир, явно, что ничего не можем вынести из него» (I Тим., 6, 7). Если же кто родился в рубашке, пусть вспомнит, какую он выносит оболочку. Постыдно о ней говорить, еще постыднее слышать, самое постыдное – видеть. Мерзкая шкурка, залитая кровью. Это и есть та ограда, о которой Фамарь сказала при родах: «Как ты расторг эту преграду себе?» И по этой причине она назвала сына Фарес, что значит Разделение (Быт., 38, 29).

Глава 9. Какие плоды производит человек

О, ничтожная гнусность человеческого состояния, о гнусное состояние человеческого ничтожества! Рассмотри травы и деревья. От них – цветы, листья, плоды, а от тебя – о! – вши и глисты. Растения изливают благовоние, масло, вино, а ты – плевки, мочу, кал. Они испускают приятные запахи, а ты – омерзительное зловоние. Следовательно, каково дерево, таков и плод. «Не может дерево худое приносить плоды добрые» (Мф., 7, 18).

Что же представляет собой человек в смысле формы, если не нечто противоположное дереву? Волосы – это корни, голова с шеей – начало ствола, грудь с животом – сам ствол, бедра с голенями – ветви, пальцы с суставами – листья. Человек – лист, срываемый ветром, травинка, иссушаемая солнцем (Иов, 13, 25).

Глава 10. О тягости старости и краткости жизни человека

В первоначальном состоянии людям было назначено жить 900 лет и больше (Быт., 5, 6), но, понемногу изменяя жизнь людей, Господь сказал Ною: «Не вечно Духу моему быть пренебрегаемым человеками сими, потому что они плоть; будут дни их 120 лет» (Быт., 6, 4). Что, однако, можно знать о конце жизни большего, чем то, что он – время покаяния? И потом очень редко случалось, чтобы люди прожили дольше, так как, напротив, человеческая жизнь все больше и больше сокращается, о чем сказано псалмопевцем: «Дней лет наших – 70 лет, а при большей крепости – 80 лет; и самая лучшая пора их – труд и болезнь» (Пс., 89, 10). «Не малы ли дни мои?» (Иов, 10, 20). «Дни наши скорее пройдут, чем упадет стрела, пущенная из лука (Иов)10. «Человек, рожденный женщиной, краткодневен и пресыщен печалями: как цветок, он выходит и опадает, убегает, как тень, и не останавливается» (Иов, 14, 1–2). Немногие доживают теперь до 40 лет, еще меньше – до 60.

Глава 11. О тягости старости

Если кто доживет до старости, тотчас сердце его расшатывается, голова начинает трястись, дух ослабляется, дыхание становится зловонным, лицо покрывается морщинами, фигура делается согбенной, глаза слепнут, колени подгибаются, из носу течет, волосы выпадают, осязание ослабляется, желания пропадают, зубы крошатся, уши глохнут.

Старец легко возбуждается, трудно успокаивается; быстро принимает на веру, медленно разуверяется. Он скареден, алчен, печален, склонен к жалобам, болтлив; с трудом умеет выслушать, но без труда – разгневаться; хвалит старое, хулит новое, поносит настоящее, приукрашает прошедшее, вздыхает и тревожится, ослабевает и теряет силы. Послушайте поэта Горация: <…> Многие неудобства докучают в старости. Конечно, не следует прославлять стариков по сравнению с молодыми и молодых превозносить по сравнению со стариками, так как они были тем, что мы суть теперь, а мы будем тем, что они теперь.

Глава 12. О трудах смертного

«Птица рождается для полета, а человек рождается для трудов» (Иов). Все его дни полны работами и мучениями, и даже ночью не отдыхает ум его. И что это, если не суета? Без трудов никого нет под солнцем, без недостатков – никого под луной, без суеты – никого под временем. Земное время – краткий отрезок переменчивых дел.

«Суета сует, – говорит Екклезиаст, – и всяческая суета» (Еккл., 1, 2). О сколь разнообразны устремления людей, сколь различны занятия! Однако один у всех конец, один и тот же исход: терзания и томления духа. «Все человеки обречены на многие труды, ярмо тяжелое на сынах Адама со дня выхода из материнского чрева до дня захоронения во всеобщую матерь» (Еккл.).

Глава 13. О занятиях ученых людей

Ученые заняты исследованиями: изучают небеса, определяют величину земли, глубину морей, рассуждают об одних вещах, обдумывают другие. Всегда или учатся, или обучают. Но что проистекает от этих занятий, кроме трудностей, и скорби, и уныния духа? Подтвердил это собственным опытом тот, кто сказал: «Предал я сердце мое тому, чтобы познать мудрость и познать безумие и глупость; узнал, что и это – томление духа; потому что во многой мудрости много печали, и кто умножает познания, умножает скорбь» (Еккл., 1, 17). И пусть это необходимо, чтобы многие бодрствовали, потея над исследованиями, и не спали из-за упорных трудов, едва ли, однако, есть что-либо – пусть незначительное, пусть легкое, – каковое смог бы воспринять и до конца понять человек с полной ясностью: только то может быть совершенно известно, что ничего нельзя познать полностью и любое тотчас можно опровергнуть.

И, конечно, «тленное тело отягощает душу, и эта земная храмина подавляет многозаботливый ум» (Прем., 9, 16). Послушай, что затем говорит Соломон: «Все вещи – в труде: не может человек пересказать всего» (Еккл. 1, 1). «…Человек ни днем, ни ночью не знает сна, но не может постигнуть дел, которые делаются под солнцем. И чем больше он будет искать, тем меньше найдет» (Еккл., 8, 16–17). Итак, пусть ищущий откажется от поиска, и тогда дух его возвысится, и Бог в нем возвеличится. Ибо ученый человек заводится в тупик славой. Кто больше размышляет, больше сомневается: и тот кажется себе более мудрым, кто более безумен. Следовательно, удел знания – знать, что ничего не знаешь. «Бог сотворил человека правым, а люди пустились во многие помыслы» (Еккл., 7, 29).

Глава 14. О различных занятиях людей

Спешат, бегут смертные туда и обратно через ограды и тропинки, взбираются на горы, перебираются через холмы, переплывают реки, пересекают Альпы, переправляются через ямины, преодолевают пропасти, исследуют недра земли, глубину морей, тайны рек, густые леса, непроходимые пустыни, интересуются ветрами и дождями, громами и молниями, волнами и бурями, обвалами и пропастями.

Плавят руду и куют металл, высекают и полируют камни, срубают и обтесывают деревья, ткут ткани, кроят и шьют одежду, строят дома, рассаживают сады, пашут поля, взрыхляют виноградники, разжигают печи, сооружают мельницы, ловят рыбу, охотятся, ловят птиц.

Обдумывают и рассуждают, советуются и рассматривают, жалуются и спорят, волнуются и сердятся, обманывают и торгуют, состязаются и сражаются, и… делают бесчисленное множество подобных вещей, чтобы увеличивалась сила, чтобы множились доходы, чтобы росла прибыль, чтобы больше воздавалось почестей, чтобы росло достоинство, чтобы умножалась власть.

И все это – только труды тяжкие и томление духа. Если не верите мне, то поверьте Соломону. «Я предпринял, – говорит он, – большие дела: построил себе дома, посадил себе виноградники, устроил себе сады и рощи и насадил в них всякие плодовитые деревья; сделал себе водоемы для орошения из них рощей, приобрел себе слуг и служанок, много домочадцев было у меня; также крупного и мелкого скота у меня было больше, нежели у всех, бывших прежде меня в Иерусалиме; собрал себе серебра и золота и драгоценностей от всех царей и областей; завел у себя певцов и певиц и для услаждения сынов человеческих – разные музыкальные орудия. И сделался я великим и богатым больше всех, бывших прежде меня в Иерусалиме… И оглянулся я на дела свои, которые сделали руки мои и на труд, которым трудился я, делая их: и вот, все – суета и томление духа, и нет от них пользы под солнцем» (Еккл., 2, 4–11).

Глава 15. О различных страхах

О, какие страхи тревожат смертных, какие сокрушают заботы, какое беспокоит волнение, какая пугает боязнь, какой потрясает трепет, какой сжимает ужас, какая сокрушает скорбь, какая расстраивает печаль, какое омрачает смятение!

Страницы: 12345 »»

Читать бесплатно другие книги:

Второй роман из серии «Зеркало Пророка».Главный герой романа Виктор становится участником эксперимен...
Люди хотят знать правду. Но готовы ли они ее услышать? Готовы ли все мы принять правду, какой бы нев...
Вы держите в руках необычную книгу. Двадцать шесть известных авторов, среди которых Маргарет Этвуд, ...
В книге Николая Векшина представлены басни для взрослых на самые разные темы....
В книге Николая Векшина представлены новые рассказы, литературные эссе, миниатюры, афоризмы, басни, ...
В книге Николая Векшина представлены новые рассказы, литературные эссе, миниатюры, афоризмы, басни, ...